Бефстроганов по-губернаторски

Вадим Панджариди, 2021

Этой книгой автор продолжает серию своих произведений общего цикла «Диалоги о любви. Мужчины и женщины». В нее вошли повести «Чикагская рапсодия фа мажор», «Бефстроганов по-губернаторски» и рассказ «Столько лет прошло…». Все произведения цикла биографичны. Но это не биография автора и не фрагменты его жизни. Он уверен, что в одном из героев или в одной из героинь цикла вы, читатели, узнаете самих себя или кого-то из хорошо вам знакомых людей. Это третья книга Вадима Панджариди, выпущенная нашим издательством.

© Интернациональный Союз писателей, 2021

Чикагская рапсодия фа мажор

На первый взгляд эта история напоминает сказку. Так и хочется начать ее словами типа «жили-были…» или «в тридевятом царстве, в тридесятом государстве…». А еще лучше — «однажды под Новый год…».

Чем сказочнее история, чем больше в ней вымысла и иносказания, фантазии и аллегории, вдохновения и непредсказуемости, тем больше она похожа на правду. Разве не так?

А к теме Нового года мы еще вернемся.

Часть 1

Когда-то

Итак, его звали Василием. Но он не любил, когда его окликали этим именем, так как все Василии у нормальных людей ассоциируются либо с похотливыми, прожорливыми и хитрожопыми котами, либо с усатым Чапаевым, но не столько с героем Гражданской войны, сколько с не отличающимся особым целомудрием героем множества похабных анекдотов. Поэтому наш Василий предпочитал, чтобы его называли на английский манер — Бэзл. Или на итальянский — Базилио.

Будучи студентом, Базилио хотел создать рок-группу. На гитаре играть у него не получилось (то ли слуха не было, то ли пальцы боялся в кровь изнахратить), поэтому пределом его юношеских мечтаний стали барабаны. Он всегда считал, что в роке главное — это ритм и тяжелый удар. А барабаны здесь — первое дело!

Он хотел, чтобы его команда походила и на The Beatles, и на Deep Purple одновременно. Это были его любимые группы на то время, таковыми остаются и сейчас. Ту и другую команды наш Бэзл называл по-своему — «Тхе Беатлес» и «Дип Пурпле», справедливо считая, что как пишется, так и читается.

Поначалу оно так и было: классика рока была главной составляющей этого самодеятельного коллектива пузочесов, который менял свое название и стиль в зависимости от того, под какой крышей играл и какие музыканты бацали в его составе. И чем старше и мудрее они становились, тем заметнее менялась исполняемая ими музыка: в репертуаре появились эстрада, блюзы, рок-н-роллы, шейки, твисты и даже романсы.

Свою группу наши Мендельсоны иногда называли «ВДВ» — «Войско дяди Васи». Все дело в том, что Василий когда-то отслужил срочную в десантных войсках, правда, не кровавым десантником-мордоворотом, а пронырливым, как коростель, писарем в штабе. Но один прыжок с парашютом наш писаришка штабной совершить все же успел.

Каждый год Василий отмечал, как и положено, День десантуры, напялив дырявую, словно прострелянную, в нескольких местах тельняшку и голубой берет. И шествовал в них среди себе подобных по центральным улицам Прикамска.

Когда-то он окончил в местном политехе горный факультет по специальности «БНГС» — бурение нефтяных и газовых скважин. Дело в том, что после школы он не поступил на машиностроительный факультет, недобрав всего одного балла, хотя обучение в школе завершил чуть ли не с золотой медалью, поэтому пришлось срочно перевести документы на другой факультет, где, что особенно удивительно в наше время, образовался недобор. Кстати, БНГС он окончил с красным дипломом, только кому эта краснота теперь была нужна?

И вот уже лет двадцать Бэзл работал вахтовым методом в серьезной нефтяной конторе в должности начальника буровой установки: месяц — там, на севере Тюменской области, месяц — здесь, в Прикамске. О чем он, естественно, теперь ни капли не сожалеет.

Если бы он окончил машфак, то пришлось бы ему горбатиться в лучшем случае каким-нибудь задроченным начальником цеха на каком-нибудь вонючем заводе. Принимать встречные обязательства. Посещать профсоюзные собрания. Ежемесячно ходить на курсы повышения профессионального мастерства. Участвовать в митингах по поводу изменения пенсионного возраста. Лишать премий пьяниц-прогульщиков. Подписывать приказы на работы во внеурочное время. Получать зарплату два раза в месяц. Гнать всеми возможными, а чаще всего невозможными силами месячный, квартальный, а то и полугодовой план. А после трудовой смены в забздюшнике «Три пескаря» хлестать водку с такими же начальниками других цехов и рассуждать с ними о низкой зарплате и дураках начальниках.

А так — и времени свободного навалом, да и деньги не переводятся. Правда, учитывая всё возрастающие запросы Василия, их так же не хватает. Но на заводе их не хватало бы еще больше.

Высоко забираться вверх по карьерной лестнице Бази-лио не стремился, так как больше всего на свете любил себя, женщин и свои удовольствия: музыка была одним из них.

Василий Васюганович

Нет, конечно, нынешнюю работу Бэзла сахаром не назовешь. Север Тюменской области — это вам не южный берег Крыма с его субтропическим климатом. На Западно-Сибирской низменности с ее морозами, дождями, болотами и мошкарой ситуация совсем иная. Конечно, на лету там птицы не замерзают, но привыкнуть к резко континентальной погоде с вечными перепадами температур от минус 50 до нуля зимой и непонятно какой погоде летом он так и не смог.

На площадке месторождения Новый Васюган (смотрите, даже работу выбрал под стать своему имени), куда бригады перебрасывались на вертолете из Нижневартовска, у него был отдельный балок, то есть вагончик, где он в вахтовые дни проживал на пару со сменщиком. Здесь были все удобства, если их так можно назвать: телевизор, показывающий, правда, один канал, холодильник, микроволновка, компьютер, обогреватель, он же кондиционер, и даже кофемашина. Работяги же проживали в других балках, поскромнее, рассчитанных на несколько человек, как в общаге. Внутренности этих вагончиков все как один были обклеены, словно обоями, эротическими постерами пышногрудой Саманты Фокс в голом виде.

На буровой в Васюгане существовал строгий сухой закон, и не дай бог его нарушить — сразу же следовало увольнение, невзирая на должность, опыт и рабочий стаж.

Правда, в самый лютый мороз работягам выдавали спирт для сугреву, но для этого требовалось высочайшее указание, причем письменное, из головного офиса в Нижневартовске. Заветная фляга хранилась в сейфе под пломбой в рабочем балке у начальника буровой, то есть у нашего Василия Васюгановича. Но работяги иногда ухитрялись раздобыть огненного напитка, уговорив одну из лаборанток из химлаборатории. Но в большинстве случаев те были неприступны.

Нет, это совсем не значит, что братья-нефтяники не пьют. Совсем наоборот. Но делают это по окончании стахановской вахты. В поезде, когда разъезжаются по домам. Спиртное начинает литься рекой, едва состав сообщением Нижневартовск — Москва, гремя колесами, отойдет от вокзала. По пути следования пьяных поездов в Лангепасе, Пыть-Яхе, Сургуте подсаживаются новые вахтовики, и дело, сами понимаете, принимает еще более веселый оборот.

К таким загулам привыкли и проводники, в основном это мужчины с понятиями, и работники поездной службы безопасности, обязанные следить за порядком в вагонах. Да и простые пассажиры относятся к происходящему с должным пониманием. Поскольку нефть и ее добытчики, а других жителей в этом районе России практически нет, значат здесь все.

А наутро, когда поезда прибывают в Тюмень, происходит обратный процесс: опухшие добытчики черного золота, вспомнив про рабочую честь и высокое звание российского нефтяника, опохмелившись и слегка протрезвев с бодуна, начинают покидать вагоны. То же самое происходит в Екатере, а ближе к Прикамску их остаются считаные единицы.

Войско дяди Васи

В свободное от вахт время Базилио иногда от скуки подъедался со своими друзьями ресторанным лабухом. То есть вечерами играл, как мы уже сказали, в сколоченной еще в студенческое время рок-команде в кафе «Старый друг». Иногда группа выступала втроем, когда, скажем, наш герой отлучался на вахту, или приглашала на его место другого ударника.

Барабанную установку чешской фирмы «Амати» Бази-лио купил на свои деньги. Во времена СССР она была лучшей, какую можно было достать, — это однозначно.

Но существовало правило: не имей «Амати», а умей играти. Честно сказать, мастерством барабанщика Василий не особо блистал, но ритм держал уверенно. Единственное, что он мастерски делал, — это красиво вертел в пальцах барабанные палочки.

«Старый друг» был стилизован под кабак средней руки советских лет. Стены были увешаны драными плакатами рок-звезд времен перестройки и призывами типа «Всем давно понять пора бы, как вкусны и нежны крабы». Были обляпаны приклеенными к обоям виниловыми пластинками фирмы «Мелодия» (другой фирмы, выпускающей пластинки, в Советском Союзе не существовало), карикатурами из «Крокодила», в основном на пьяную тему, и грамотами некоего безымянного ударника коммунистического труда, удостоенного их за свои успехи в такой-то пятилетке.

И ресторанные блюда здесь также были под стать обстановке.

Руководство кафе, естественно, денег нашим пузочесам не платило, за исключением ежедневного скромного ужина (салат, что-нибудь на горячее, чай или кофе). Поэтому группа жила на парносе, то есть на те деньги, что платили им бухие посетители, заказывая тот или иной рок-н-ролльный шлягер, от Элвиса Пресли и Чака Берри до песен из репертуара ансамбля «Браво». Кстати, если вы помните, в активе этой команды есть песня про Васю, стилягу из Москвы. В прикамском варианте музыканты подправили одну строчку. И теперь Вася был стилягой из Прикамска. Собственно, наш Базилио таковым и был.

Кабацкую муть типа «Поспели вишни в саду у дяди Вани» или «Мурку» группа «ВДВ» принципиально не исполняла.

Правда, на парносе тоже не шибко разбежишься. Но бывали случаи, когда группу приглашали музыкально сопровождать какое-то значимое событие. Например, «Спортивную элиту» — церемонию награждения лучших спортсменов Прикамского края по итогам такого-то года с последующими танцами. Иногда вэдэвэшники пилили на свадьбах, юбилеях и корпоративах.

Водку «Войско дяди Васи» не употребляло, так как приезжали музыкальные шумахеры в «Старый друг» на своих тачках, ибо проживали в разных местах миллионного Прикамска и после окончания мероприятия разъезжались в разные стороны, к своим детям, женам и любовницам.

Но иногда друзья-товарищи, правда, все же позволяли себе разговеться разве что полтинничком, да и то перед выступлениями. Так сказать, для вдохновения.

Поэтому наши музыканты играли в основном для себя. Можно сказать, в свое удовольствие, совмещая приятное с полезным. Иными словами, вспоминали молодость. А что может быть лучше глупой, лихой и бесшабашной молодости?

Необитаемый остров

Как и все нормальные мужики, Бэзл был женат. На однокурснице. Но однажды его жене, как всякой нормальной бабе, что вполне понятно, надоели его дурацкий вахтовый график и ночные ресторанные посиделки с проститутками, и, будучи однажды в научной командировке, она познакомилась с каким-то кандидатом наук и, недолго думая, забрав их единственного сына-недоросля, переехала к тому в Новосибирск на ПМЖ.

Тот сибирский кандидат впоследствии стал доктором и даже профессором в местном университете. Говорят, они были счастливы какое-то время. Жена даже завела по этому поводу страничку в «Фейсбуке» и на вопрос о семейном положении скромно отвечала: «Влюблена».

Базилио в это время жил один, беззаботно меняя женщин, с которыми случайно знакомился в своем кабаке. Да и в других присутственных местах наш утешитель одиноких женщин тоже не терял даром времени. Это не считая верных и надежных подруг из недалекого прошлого, которым уже ничего не надо было, кроме мужского внимания раз в неделю-другую. Дамы эти были уже не настолько молоды, чтобы ждать других милостей от природы.

Поэтому один он практически не ночевал. Но если таковое изредка и случалось, то, лежа на огромной, доставшейся от жены кровати, он чувствовал, будто он один то ли на аэродроме, то ли на необитаемом острове. Поэтому страдал в такие ночи сексуальной бессонницей. В голову лезли разные глупые мысли, например, про какие-то три позы Казановы, от которых якобы все бабы были без ума и готовы были мчаться за великим блядуном хоть на край света.

На самом же деле, рассуждал наш герой бессонными ночами, никаких волшебных поз не существует, все это бред сивой кобылы и фантазии не растративших свою любовь, истосковавшихся от нехватки мужской ласки одиночек. Есть одна поза — это любить того, с кем ты в тот или иной момент своей грешной жизни занимаешься любовью, и неважно, с какой стороны происходит контакт — спереди, сзади, сверху, снизу, туда, сюда. Главное в этом деле — долгостой.

Но потом случилось непредвиденное: у профессора обнаружился рак чего-то, и он внезапно умер в городской больнице, разменяв чуть больше полтинника прожитых лет. Жена погоревала какое-то время, как и положено неутешной вдове, потом смирилась. И стала напоминать Василию о том, что надобно бы продать их прикамскую квартиру. Сын, дескать, подрастает, того и гляди станет студентом, а там и девки повалят чередом, как в свое время юные однокашницы бегали табуном за его смазливым папашкой. Да и ей, женщине в самом расцвете лет, тоже не мешает подумать о своем будущем. Брак с профессором они оформить не успели, потому что она не успела развестись с Василием. Соответственно, профессорская хата после его смерти наследственно перешла к его детям. Но между тем возвращаться в Прикамск она не захотела.

— Так что, Василь Василич, выставляйте-ка нашу сталинскую трешку на продажу и получите за нее свою долю, причитающуюся по закону, — сказала далекая супруга.

И сама нашла риелторшу средних для женщины лет, не доверяя Василию столь серьезное дело.

Но дело не пошло. То ли цену новосибирская мадам, а прикамская квартира была записана за ней, заломила высокую, то ли отсутствие ремонта на жилплощади не устраивало потенциальных покупателей. Дело в том, что после того, как Васильева жена урыла в далекую Сибирь несколько лет тому назад, квартира не ремонтировалась: Бэзл справедливо считал, что зачем делать ремонт, если ее все равно продавать? Ремонт когда-то делала криворукая жена с такой же криворукой подругой, поэтому обои кое-где отклеились, а в сортире отпала пара плиток.

Но между тем выглядело жилье Василия даже очень приличной квартирой, почти что музеем: книги, картины, иконы, цветы в вазах, прочий антиквариат, если, конечно, так можно назвать любопытное старье.

Случайное совпадение

В один из вечеров риелторша, предварительно позвонив, привела возможных покупателей. Сняв куртку, она осталась в короткой кожаной юбчонке и, снимая сапоги, так опрометчиво задрала ногу, что Базилио даже успел углядеть ее белые трусы сквозь черные колготки. Естественно, что он решил не упускать случая, когда легкий флирт так легко сам бежит в руки.

Посетительницы, а это были две толстые тетки бальзаковского возраста, по виду явно из колхоза, квартиру осмотрели как-то без огонька, особо никуда не заглядывая, как это обычно принято на таких смотринах. Их, как и риелтора Марианну, больше привлек граммофон, этакий скромный предмет старины, на покупку которого не так давно после долгих поисков расщедрился наш герой.

В момент их прихода Бэзл как раз слушал хриплого Леонида Утёсова. Тяжелая, будто крышка канализационного люка, пластинка, как и положено, скрипела, словно посыпанная песком, что придавало старым песням особый колорит.

— Оно еще и играет? — удивилась одна из колхозниц.

— Сами слышите. Нравится?

— Да, хорошая вещь. Дорогая, наверное?

— Да как сказать.

Гостьи вскоре удалились. Марианна в прихожей стала надевать куртку, которую ей учтиво подал Базилио.

— Может, еще что-то хотите послушать?

— А что у вас есть еще? Я никогда не слышала такого.

— Могу «Песняров» включить, могу Изабеллу Юрьеву.

— А кто это?

— Романсы пела в начале прошлого века.

— Да? Никогда не слышала.

— Могу поставить чего-нибудь попроще. «Бони М», например. Высокое искусство живет по принципу дорогого борделя — любые фантазии за ваш счет! Шучу.

Шутка получилась какая-то неуместная. Но Марианну это нисколько не смутило.

— Ой, как здорово! — проворковала она.

— Проходите.

Риелторша немного, как румяная доярка на сеновале, поломалась для порядка. И робко снова прошла в комнату. Базилий поменял пласт, и из широкого раструба бодро загудело: «О-о, Распутин, о-о, Распутин!».

— Чай, кофе? Коньяк не предлагаю, вы, наверное, за рулем?

— Да, за рулем. Но кофе я бы выпила. А конфеты у вас есть, Василий?

— Найдем. У моей жены греческая фамилия, а в Греции все есть.

Звучала музыка, пился кофе, затем как-то само собой в дело пошел и отвергнутый получасом назад коньяк. Потом Бэзл стал показывать Марианне коллекцию карманных часов, доставшуюся ему от бабушки. Целых двенадцать штук, лежащих в красивом полированном ящичке. Их когда-то собирал дед. Изумлению не было предела.

Потом не побрезговал представить ее очам орден Андрея Первозванного, купленный по случаю. Здесь она вообще чуть не облезла.

— А картины «Явление Христа народу» у вас нет? — спросила она то ли шутя, то ли всерьез.

— К сожалению, пока купить не сподобился. Она в Русском музее висит.

Понятно без слов, что в конечном итоге сердце продавщицы чужих квадратных метров не выдержало…

Дураку ясно, что домой она, конечно, не поехала. Марианна была замужем, и, что она наврала своему мужу в тот первый вечер, одному Богу ведомо. Она, как всякая порядочная женщина, изменяла мужу только по любви.

Ну а дальше все пошло по накатанному сценарию: наши новоиспеченные любовники, чтобы не привлекать особого внимания, стали встречаться по мере того, как находились потенциальные покупатели. Но при этом продажа квартиры отошла на второй план. И когда звонила Васильева жена, вопрошая, как там, мол, продвигается дело, Марианна ответствовала, что дело движется, но пока безрезультатно.

Часть 2

Однажды под Новый год

… В один из длинных декабрьских вечеров, незадолго до Нового года, Бэзл привычно долбил по своим барабанам, Капитоныч лихо оттягивал струны контрабаса, Серый дудел в саксофон, раздувая щеки, а Азан бойко бацал на гитаре и голосил на всю катушку очередной шлягер.

Посетителей в кафе было немного: несколько занятых только собой влюбленных парочек, которым было все до лампады, компания краснорожих офицеров, обсуждающих, видимо, стратегические планы запуска баллистических ракет средней дальности, да громко говорящая и разномастная тусовка молодых людей в углу зала.

Во время перерыва, когда «композиторы» ушли на перекур, некурящий Базилио остался один и тупо листал эсэмэски в своем телефоне. К нему подошла девушка, лицом, фигурой и ростом похожая на известную киноактрису Лидию Вележеву. А еще больше она напоминала красивого мальчугана: короткая стрижка, минимум макияжа, небольшая грудь, большие зеленые глаза. Одета в джинсы и свитер, на запястье — хипповый кожаный браслет.

— Добрый вечер. Мы хотим песню заказать. У нашей коллеги сегодня день рождения.

— Радостно. «Умирающего лебедя», что ли, сбацать? — вспомнил Бэзл эпизод из популярного фильма «Вокзал для двоих».

— Нет, чего-нибудь повеселее, — улыбнулась она.

— Как звать?

— Кого? Меня? Мирослава.

— Коллегу.

— Надя. Надежда Воронова.

— Работает кем?

— Мы журналисты из «Прикамской звезды».

— Здорово! «Надежда» Пахмутовой подойдет?

— Да, — кивнула Мирослава и протянула Василию несколько мятых сторублевок.

Очевидно, это было все, чем были богаты нищие журналисты. Кстати, это был единственный навар музыкантов за тот вечер.

— Сделаем, — заверил ее Василий. — Что-нибудь придумаем.

— Вы очень хорошо играете, — сказала Мирослава, спустя некоторое время. — Только вам каскада не хватает.

— Какого каскада? — не понял Базилио. — Таланта, что ли?

— Нет, талант — это талант. А каскад — это талант с каскадом, — ехидно улыбнулась девушка.

С этими поучительными словами Мирослава ушла к своему столику, где шумно восседали журналюги во главе с именинницей, и, прежде чем сесть на стул, оглянулась.

Взгляды их встретились.

Мендельсоны вернулись с перекура, не спеша взяли инструменты. Что-то перетерли с Базилио.

— Внимание! Друзья-журналисты поздравляют свою коллегу Надежду с днем рождения, — начал он говорить в микрофон, — и желают ей долгих лет жизни, успехов в труде, большого личного счастья! И дарят ей эту песню.

Все посетители обернулись к сцене, приготовившись слушать.

— Так, со второй цифры. Раз, два, три, поехали, — отбил на барабане Бэзл и подмигнул Мирославе.

— Светит нам «Прикамская звезда-а-а», — низко заголосил Азан знакомую всем с детства песню. — Снова мы оторваны от до-ма. Снова между нами города-а, взлетные огни аэродро-ома…

Журналисты дружно захлопали в ладоши после первых строчек, услышав знакомое название своей говенной газетенки, а когда певец начал скулить про надежду, про компас земной и про удачу, которая является наградой за смелость, весело сдвинули бокалы с пузырящимся шампанским. День рождения, похоже, удался.

Мирослава еще несколько раз посмотрела на Бэзла. Как и он на нее.

В «Старом друге» Мирослава раньше не бывала. Это было относительно дорогое удовольствие, которое позволить себе наша героиня, увы, не могла. Но после ничего не значащей встречи с музыкантами и Василием во главе их она сходила туда вместе с Надеждой еще два раза. И снова взгляды главных героев нашего повествования несколько раз встречались… Они даже успели перекинуться парой фраз.

По дороге домой Василий вспомнил про встречу с Мирославой и шутки ради прокричал самому себе:

— Нет, нет, царица, вы падете передо мною ниц. Я — демон! Я — орел на взлете! Я — укротитель львиц!

Где он прочитал этот словесный бред, Василий так и не вспомнил.

Мирослава

Она приехала в Прикамск из дырявой глубины, где редактировала районную газету. Газета потом ее перестала устраивать из-за разногласий с муниципальным начальством. Она по своей наивности хотела совершить мировую журналистскую революцию в отдельно взятой провинциальной газете. Но вместо этого скучно писала про то, сколько комбайнер намолотил, сколько доярка надоила и какой хороший у них глава района. Это была первая причина.

Вторая причина была личная. Она сразу после школы вышла замуж за спортсмена, выпускника Чайковского физпеда. Он вел в школе, где училась Мирослава, физ-ру, попутно подрабатывая тренером по легкой атлетике и лыжным гонкам в местном Доме спорта.

Все шло поначалу хорошо. Они родили на свет милую дочку, купили квартиру в новом доме. Мирослава окончила заочный факультет журналистики.

Потом Сергея, так звали ее супруга, назначили начальником отдела физкультурного спорта и молодежной политики в районной администрации.

И вот тут началось утро в колхозе. Работа спортивно-молодежного чиновника — это поистине каторжный труд: с утра до ночи совещания и заседания, пленарки и аппаратные, соревнования и состязания, турниры и конкурсы, форумы и смотры, обмен опытом и выезды в область (так по советской привычке называли выезд к начальству в Прикамск). А еще это наставничество в тракторных бригадах широкого профиля, конкурсы профмастерства среди операторов машинного доения, кубок КВН у волонтеров очередного набора и сдача норм ГТО в младших классах школ района. Список можно продолжать до бесконечности. И, само собой, банкеты и фуршеты с соответствующим прогибом.

Их семью в администрации района признали образцово-показательной и парадно-выходной, заложив фундамент, как сказали бы во времена СССР, трудовой династии, а по сути — семейственности и круговой поруки. И постоянно ставили в пример, видя в молодой редакторше будущего зама районного главы по социалке, а главного физкультурного специалиста по «борьбе с молодежью» — спикером местного земского собрания с прицелом на депутатство в краевом парламенте.

Отметим, что Сергей с головой окунулся в новое дело, можно сказать, по-стахановски, особенно это касалось банкетов и выездов в область. Понятно, что через день ни в какой Прикамск спортивный начальник не ездил, а весело, с чиновничьим задором проводил время на местных турбазах и в банях, сексуально развлекаясь в компании сами знаете кого.

Но блядство можно понять и даже простить, считая это, скажем так, издержками производства и вредными условиями труда. Ведь ясно, что нет ни одного мужика на свете, который бы хоть один раз в жизни не сходил налево тряхнуть штанами. Дело молодое, как говорится, от мужика не убудет. Но в случае с Сергеем это был явный перебор.

Стоит отметить, что и в подчинении физкультурного начальника молодежного отдела работали совсем не старухи. Так что и тут далеко ходить было не надо.

Затем его похождения стали настолько явными, что над его некогда образцово-показательной женой стали открыто смеяться и повсеместно тыкать кривыми пальцами. Вытерпеть это было выше ее сил.

Знакомый однокашник пригласил ее в Прикамск. Мирослава согласилась, хотя совсем не знала, куда и зачем переезжает с насиженного места, где у нее было все. Там, в краевом центре, у нее не было ничего и никого, даже дальних родственников.

И союз двух любящих сердец прекратил свое существование. Впрочем, Сергей особо не уговаривал. Она оставила ему квартиру, себе взяла машину, кстати, кредит на которую был оформлен на нее. Дочь временно передала своим родителям. И со свободной совестью Мирослава укатила в Прикамск.

Дело еще усугублялось тем, что в районе строился ФОК, его сдали с большим количеством недоделок. Во всех актах приемки-сдачи стояла подпись Сергея. Было заведено уголовное дело. Его поперли с должности, а фамилию вычеркнули из всех комиссий. Все прежние друзья и компаньоны от него, что вполне естественно в подобной ситуации, отвернулись, будто никогда и не знали. А потом случилось непоправимое — Сергей по пьянке погиб в автомобильной аварии.

Когда новоиспеченная вдова Мирослава узнала об этом, с Сергеем ее уже ничто не связывало, о дочери он, похоже, навечно забыл, а о том, что надо хотя бы иногда платить алименты, даже не имел понятия.

В Прикамске однокашник устроил Мирославу в «Прикамский репортер». Она влилась в новый коллектив. Через полтора года ее назначили главным редактором. Правда, ей это было совершенно ни к чему: зарплата та же, а ответственности больше в сто раз. И — никакой личной жизни.

Страна рабов, страна господ

А теперь самое интересное. Через недели полторы после встречи Мирославы и Базилио в кафе «Старый друг» работники идеологического фронта, флагманом которого в Прикамье стал медиахолдинг «Реалии времени», гуляли новогодний корпоратив. Но о нем чуть позднее.

Накануне этого сабантуя в кабак наведался сопливый менеджер, встретился с хозяином, согласовал меню, внес аванс. С музыкантами был отдельный разговор. Поначалу депутатский прихвостень хотел остановиться на том, чтобы вечер сопровождал какой-нибудь клубный диджей. Но Капитоныч, а именно он присутствовал на судьбоносной для Василия встрече, уговорил сопляка, чтобы вечер сопровождал только ансамбль и никто другой. Живая музыка — это вам не три притопа, два прихлопа под монотонный рэп. Да и хозяин-депутат также был настроен встретить Новый год под звуки своей рок-н-ролльно-твистовой молодости.

И уговорил! Правда, нашим лабухам пришлось в срочном порядке для широты кругозора выучить несколько песен Стаса Михайлова и Вячеслава Добрынина. Но это ерунда. Чего не сделаешь ради хорошего гонорара.

Офис флагмана российского газетоиздания и телевизионного радиовещания «Реалии времени» располагался аккурат напротив «Старого друга», на другой стороне многолюдной улицы, названной в честь какого-то забытого ныне революционера. Занимало учреждение правое полукруглое крыло на седьмом этаже огромного стеклянного небоскреба с громким, но непонятным заморским названием Steel Plaza. В народе это здание называли не иначе как «Мордор» из «Властелина колец». А это, кто не знает, — сосредоточение тьмы, страна рабов и господ, вечного ужаса и невыносимых мук, короче, ужасное место, куда отправляют грешников. А само здание внешне очень похоже на гигантский фаллос.

В так называемый медиахолдинг кроме газеты «Прикамская звезда» входила редакция телеканала с журналистами, операторами, монтажерами, режиссерами и телеведущими. Для пущей важности не хватало только метранпажей и пространщиков. А также радиостанция «Прикамское эхо» с таким же количеством бездельников. Наконец, сайт «Верным курсом»», новости на котором ежедневно выставляли молодые дуры-мокрощелки, переписывая многочисленные пресс-релизы солидных организаций и ведомств, выдавая их за свои. О качестве их новостей и о влиянии их на потребителей можно сказать одной фразой — двоечницы в школе сочинения пишут лучше.

Иногда казалось, что все эти молодые девки приходили на службу только затем, чтобы выпендриться в новых платьях и прозрачных блузках, как модницы 30-х годов хвастались фильдеперсовыми чулками со стрелками и креп-жоржетовыми жакетами с газовыми шарфиками.

А теперь приплюсуйте сюда рекламщиков, администраторов, компьютерщиков, секретарей, бухгалтеров, водил. Короче, вавилонское столпотворение.

Хозяин холдинга, очевидно, считал, что, объединив в одно целое несколько СМИ, он создаст мощный кулак, и ему единолично будет принадлежать все прикамское пиар-пространство. И владение этим пространством позволит ему еще крепче укрепить свою депутатскую неприкосновенность и приумножить собственный бизнес.

Работнички всех редакций холдинга с умным видом околачивали груши в одном общем зале, а сам этот зал напоминал то ли центр управления космическими полетами, каким его показывают в новостях по ящику, то ли гудящий зал ожидания большого вокзала.

Здесь не было кабинетов. Депутат считал, что начальство должно быть ближе к народу, а тот, в свою очередь, — ближе к начальству. Как одно гармоничное и неделимое целое.

Правда, обе студии — радио — и теле-, — расположенные в противоположных углах «зала ожидания», были ограждены стеклянными «заборами». Да и то не до потолка. Как в общественном сортире или душевой. И чтобы какой-нибудь озабоченный созданием новой писанины газетный гений или молодящаяся секретутка не разбили себе лоб, не заметив прозрачной двери, на нее вывешивалась упреждающая картонная табличка «Тихо! Идет запись!» или «Тихо! Прямой эфир!».

Столы, за которыми холдинговые клерки усердно делали вид, что работали, были одинаковыми для всех, при этом напрочь лишены всяческих излишеств. Например, они имели только один небольшой ящичек, куда из личных вещей и деловых бумаг можно было положить блокнот, ручку, пачку сигарет и разве что упаковку презервативов. На всякий случай.

Но это еще не все. На входе в «зал» был установлен турникет, как на заводе. Пройти через него, причем и туда, и сюда, можно было, только приложив магнитный ключ. Даже в туалет. Если работник холдинга хотел кого-то пригласить к себе, например автора со стороны или героя очередного выпуска, то ему сначала нужно было поставить в известность руководство, а потом и бдительного охранника-вертухая, чтобы тот занес Ф. И. О. гостя в специальный журнал. И при этом посетитель должен был иметь при себе документ, удостоверяющий личность. Иначе не пустят, хоть тресни. Вот так.

А за всем порядком наблюдала старшая менеджерша по управлению персоналом, а если по-русски, то простая кадровичка Ольга Павловна. Длинная, тощая и корявая, как голодная баскетболистка, она была женщиной без определенного возраста. Честно сказать, надзирательницы в фашистских концлагерях выглядели более женственно и миролюбиво. Работнички «Реалий» окрестили ее по-своему — Ольга Падловна, что больше соответствовало ее натуре.

Несмотря на, казалось бы, внешнее улыбчивое благополучие, атмосфера в холдинге была напряженной, можно даже сказать, гнетущей. Это то же самое, как прикрыть голую жопу рваными трусами. Поэтому подсиживание и стукачество здесь были в порядке вещей.

В общем, не офис прогрессивной газеты и телевидения XXI века, а исправительно-трудовое учреждение строгого режима. Одним словом, «Мордор». Правда, из пишущих журналюг все эти строгости мало кто соблюдал.

Именно в этом средоточии массовой идиотизации, как теперь повсеместно называют работнички СМИ самих себя и своих руководящих товарищей, и служила последнее время Мирослава. В газете «Прикамская звезда».

Запах разложения

«Прикамская звезда» существовала более ста лет. Вековой юбилей прошел ярко, даже губернатор соизволил поздравить доблестный коллектив. Но этим только и ограничился.

А спустя какое-то время случилось то, что и должно было случиться: газета оказалась по уши в долгах.

Из прикамских олигархов протянуть руку помощи или бросить в знак сострадания спасательный круг человеческого участия никто не согласился, не пожелав взвалить на себя еще одну обузу, несмотря на юбилейные заверения в вечной любви.

Но тут нашелся один московский депутат из Госдумы, имевший меркантильный интерес к промышленному Прикамску, который и выкупил газету со всеми потрохами, присоединив к холдингу «Реалии времени». У нас ведь как, в России? Если мы хотим что-то еще выше поднять или теснее сплотить, то непременно надо взять людей из Москвы. Это всеобщая тенденция. Якобы к москвичам доверия больше, да и к власти, то есть к деньгам, они ближе.

Естественно, депутат назначил новое руководство, разогнав весь прежний, кондовый и замшелый, как он сказал, редакционный коллектив. Во главе газеты главнюком утвердил свою любовницу, заодно купив ей тачку и квартиру в столице Прикамского края. А гендиректором устроил своего бывшего помощника. Те сдуру и набрали в качестве журналистов и рекламщиков неотесанный молодняк. То есть взяли в «Звезду» тех газетно-журнальных «звезд», которые были никому не нужны в других изданиях.

И понеслась «Звезда» по кочкам! То есть превратилась невесть во что. А точнее, в полное говно.

Потом, правда, депутат одумался, поменял свою ничего не понимающую в газетном деле пассию на более грамотного специалиста. Но и после этой кадровой перемастур-бации из газеты ничего хорошего не получилось.

Затем «перемены мест» происходили примерно раз в три месяца, а от перемены, как известно, итог не меняется.

Но в последнее время ситуация вроде бы устаканилась.

— Мы, учитывая ваш прежний опыт, надеемся, что с вашим приходом наша газета станет еще интереснее, — сказали Мирославе при приеме на службу, окрылив ее добрыми намерениями, которыми, как известно, устлана дорога, сами знаете, куда, в чем «зеленоглазый мальчуган» вскоре убедилась на собственной шкуре. — Начнем с половины ставки, а там посмотрим. Плох тот журналист, который не мечтает стать главным редактором!

Если бы Мирослава была настоящим зеленоглазым мальчуганом, то сияющий шеф, лошадиной своей улыбкой похожий на грибоедовского Скалозуба, обязательно похлопал бы ее по плечу. По-свойски.

«Прикамский репортер», где до «Звезды» служила Мирослава главным редактором, считался оппозиционной газетой: яростной и безжалостной, полностью соответствовав лозунгу советских времен, гласящему, что печать — самое острое наше оружие. «Репортера» боялись. Очередного выпуска ожидали с нетерпением.

Но, выпустив тысячный номер, учредители «Прикамского репортера» решили его прикрыть, посчитав, что дело сделано: прежний вороватый губернатор, к которому неровно дышали хозяева еженедельника, был снят с должности, в том числе и с помощью газеты. И отправлен куда-то на повышение в федеральное правительство. А новый глава региона еще никак проявить себя не успел: ни с лучшей стороны, ни с худшей. Поэтому писать о всякой ерунде и платить за это деньги журналистам и типографии хозяева не посчитали нужным, это, дескать, не в их «консистенции». Контракты пришлось расторгнуть по обоюдоострому согласию сторон. Вот и разбрелись репортерские журналюги по другим изданиям.

— Я никогда не думала, что буду, как последняя блядь, исполнять капризы выживающего из ума старого пердуна. Имею в виду учредителя «Репортера». Это противно, мерзко и унизительно. Такое впечатление, что в тебя плюнули и плевок по лицу размазали. А когда-то он был серьезным, деловым человеком, с ним было интересно работать. В него верили, его поступки вселяли надежду… — рассказывала Мирослава потом Василию. — Когда на тебя подадут в суд или будут угрожать убить, говорил он, тогда можешь считать, что не зря ешь свой журналистский хлеб. Мы помогали людям, мы делали их жизнь более осмысленной, наша писанина, прости за напыщенность, выручала их из трудных ситуаций. Мне казалось, что у меня тогда за спиной выросли крылья… Но запах разложения уже чувствовался и тогда. Из независимой газеты мы превратились в самую что ни на есть зависимую. Зависимую от своей трусости, тупости и глупости. Сейчас ему наплевать и на людей, и на все, что происходит вокруг. Это касается не только меня или «Репортера». Это касается всех. Для него люди — это мусор. Мне даже кажется, что я убила в себе художника.

Мирослава тянула газету изо всех последних бабских сил. Но — не срослось. И, «выйдя на свободу», после месяца безденежных мытарств она пришла в «Прикамскую звезду».

Если в «Репортере» Мирослава ожесточенно писала на серьезные темы, то в «Звезде» равнодушно освещала всякую заказную хрень. Она даже не смотрела готовую верстку, что должны делать все без исключения корреспонденты. Ей было, как сейчас говорит молодежь, по барабану.

У Мирославы сложилось впечатление, что в этой газетенке никому ничего не надо. Профессиональный уровень ее журналюг, как мы уже отметили, оставлял желать лучшего. А редакторы даже не помнили заданий, которые сами же и выдавали. О чем тут еще говорить? И Мирослава сделала вывод, что чем глупее и бездарнее они, тем больше у них претензий и гонора.

И самое страшное — Мирослава стала писать заметно хуже, словно повинуясь поговорке: с волками жить — по-волчьи… статьи строчить.

Иногда ей даже не хотелось приходить на службу, чтобы не видеть этих тупо-самоуверенных лиц своих коллег.

Очарованная даль

Но не будем о грустном. Ведь все, что ни делается, делается к лучшему. В немалой степени тому поспособствовал новогодний корпоратив.

Корпоратив — это когда можно обожраться и нажраться совершенно бесплатно за хозяйский или казенный счет! То есть на халяву! А за чужой счет, как явствует из известного фильма, пьют и трезвенники, и язвенники.

Корпоратив якобы сплачивает работников как ничто другое и прививает холуйскую любовь к руководству учреждения за его типа заботу и внимание. Хотя внимание можно выразить иначе, например повысить зарплату или выплатить премию. Но, как говорится, начальству видней.

Поэтому Мирослава не любила корпоративы. Они казались ей унизительными. Даром только, как говорят мусульмане, за Аллах акбаром. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», — всегда говорила она по этому поводу.

Но ее уломала Надежда Воронова. Да и самой Мирославе, если честно признаться, очень захотелось снова увидеть Василия.

В этот предновогодний вечер Мирослава выглядела обольстительно. На ней было зеленое платье. Она сделала прическу, надела бусы и даже сережки, превратившись из зеленоглазого мальчугана в светскую даму.

Бэзл, увидев ее, даже чуть не сбился с одной четвертой доли такта на одну вторую. Ему захотелось встать, заткнуть рот воспевающему чью-то несчастную любовь Азану и прочитать вслух:

— И медленно пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна дыша духами и туманами, она садится у окна. И веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука. И, странной близостью закованный, смотрю за темную вуаль, и вижу берег очарованный и очарованную даль…

На этот раз она в компании нескольких девушек сидела не в углу зала, как в первый раз, а с краю от общего длинного стола, как раз у сцены. Несколько раз взгляды ее и Василия снова встречались. Она даже пару раз улыбнулась ему.

Началась коллективная пьянка с того, что патриотично настроенные журналюги исполнили «В лесу родилась елочка» под Гимн России (группа «ВДВ» весь вечер работала на совесть). И даже прошлись хороводом вокруг елки. Народные слова очень хорошо ложатся на эту торжественную мелодию.

А думский депутат, вырядившись балаганным Дедом Морозом и призвав на помощь все свое косноязычное красноречие, пожелал своим подшефным дальнейших успехов в деле оболванивания читателей, слушателей и зрителей.

Когда корпоратив перевалил за свой экватор, разрумяненные и вспотевшие труженики микрофона и телекамеры, ручки и блокнота разбились на группы, как бы по интересам. Кто-то приставал к бабам, как без этого? Кто-то в одиночку глушил водку, а то вдруг кончится? Кто-то что-то доказывал собутыльникам, типа «ты меня уважаешь?». Кто-то укладывал в сумки объедки с барского стола, дескать, уплочено, чего ж добру пропадать. Кто-то делал вялые телодвижения в такт музыки, чего же без дела-то сидеть? И так далее. В общем, обычная картина.

А Мирослава разговаривала с Надеждой Вороновой о своих бабских делах. Надежда на днях купила квартиру в новостройке, взяв дикую ипотеку. Так что подружкам было что обсудить. Надежда была единственной подругой Мирославы в Прикамске. Кстати, она тоже работала прежде в «Репортере», а недавно отметила, как мы уже знаем, свою днюху.

Рокеры, включив какую-то дрыгающую фонограмму, присели передохнуть за свой столик. А Базилио направился к столу Мирославы.

— Добрый вечер. Надеюсь, сегодня мы играем с каскадом? — слегка волнуясь, спросил наш герой.

— Я еще не поняла, — улыбнувшись, ответила Мирослава.

— А кто такой Каскад? — спросила ничего не понимающая Надежда Воронова.

— Потом скажу, — ответила ей Мирослава. — Что вы стоите? Присаживайтесь. — Эти ее слова уже были адресованы Василию.

— Кстати, меня Василием зовут. Можно просто — Бэзл, — представился он.

— Бэзл — это типа Децл. Похоже, правда? — сказала Надя. — А я подумала, что вас зовут Базилио, потому что у вас усы и черные очки. Как у кота из фильма про Буратино.

— Пусть будет Базилио, — согласился Василий. — Я хочу поздравить вас с Новым годом.

— Сделайте одолжение, — снисходительно согласилась Мирослава.

— Будьте так любезны, — поддакнула Надежда.

— Одну минуту.

С этими словами он отошел к своему столу.

— У нас в школе дворник был, его дядей Васей звали, — сообщила Надя. — Помер недавно.

— Скажешь тоже, сравнила жопу с пальцем, — ответила Мирослава.

— А давай тут на стене напишем «Здесь был Вася»! — захохотала подруга.

— Перестань ерунду пороть.

— Да я так, просто. Имя смешное. Простецкое какое-то.

— Расслабься. Тебе же сказали, что он не Вася, а Базилио и Бэзл. А Бэзл — это звучит гордо, — теперь уже засмеялась Мирослава.

— А у вас что? Любовь? Я не догоняю. Чего покраснела-то? — продолжала настаивать на своем Надежда Воронова.

— Тихо, он идет.

— И что вы хотите нам пожелать? Долгих лет жизни, успехов в труде, большого личного счастья? — глядя прямо в глаза Василию, ехидно спросила Мирослава, когда тот уселся за их столик, поставив на него шампанское и букет роз в вазе, взятой у бармена.

— Я желаю, чтобы в новом году было 365 дней, чтобы дети были младше родителей, чтобы каждое утро вставало солнце и чтобы на черном небе нам улыбались звезды, — сказал Бэзл, подняв бокал.

— Прекрасный тост. За это нельзя не выпить.

После того как они сделали по легкому глотку, наступила небольшая пауза.

— Ладно, пойду носик припудрю, — сказала понятливая Надежда и встала, направляясь к выходу. — Не буду мешать.

— Нам будет вас очень не хватать, — улыбнулся Базилио ей вслед.

У Мирославы зазвенел телефон. Она отошла к окну. Через пару минут вернулась.

— Дочь звонила. Все спрашивает, как украсить квартиру к Новому году.

— Надо зажженную петарду бросить в винегрет. Знаете, как красиво будет!

— Вы опасный шутник.

— А почему, Мирослава, вы не спрашиваете, женат ли я?

— Вы женаты? — спросила.

— Свободен. Мы с женой успели на днях развестись. Хотя лет пять уже живем в разных городах великой России.

— Я знаю. Мне рассказали об этом ваши друзья, когда вы куда-то выходили. А почему вы не спрашиваете, замужем ли я?

— Я догадался, что вы тоже свободны. Иначе вас встречал бы ваш муж.

— Логично. Да, мы с бывшим тоже разошлись. А потом он погиб. Так что я не только разведенка и брошенка, но и молодая вдова для полноты картины. Наливайте, Василий, а то уйду. У нас же праздник как-никак. Да и за наше случайное знакомство надо выпить. Как говорил один мой знакомый, это дело нельзя пускать на самотек.

— Согласен. Вы сегодня обворожительны.

— Да?

— Как чудное виденье! Как восемнадцатое мгновение весны! — тихо, как говорят только влюбленные, сказал наш герой.

— Спасибо. Но сейчас зима и на улице холодно, — так же тихо ответила Мирослава.

— Вам очень идет зеленый цвет. Он очень подходит к вашим глазам. А зеленый цвет — символ весны. Вы позволите мне сегодня проводить вас?

— Проводите.

— Хотите, мы исполним для вас «Чикагскую рапсодию»?

— Хочу. А что это?

— Послушаете — узнаете.

Этой рапсодией музыканты и закончили свою работу. Пожелав друг другу удачи в новом году, они, как и все гости, разъехались по домам.

Прошу к столу

Уже сидя в машине, Мирослава, посмотрев на букет, неожиданно сказала:

— Поехали к вам, Бэзл.

— У вас же дочь.

— И собака. Сначала заедем ко мне, я переоденусь и дам указания.

— Как скажете. Вы где живете?

Мирослава назвала адрес.

— Понятно.

— Надеюсь, Василий, у вас найдется кофе?

— И кофе, и коньяк, и конфеты, и фрукты.

— А «Чикагская рапсодия»?

— И «Чикагская рапсодия» тоже. Вам она понравилась?

— Интересная музыка.

Через десять минут «тойота» подкатила к ее дому в тихом центре Прикамска, недалеко от тенистого сквера с большим фонтаном посередине. Сейчас в нем была установлена елка, а вместо брызг — разноцветные гирлянды.

— Подождите несколько минут. Я скоро.

Мирослава открыла дверь машины и направилась к подъезду. В квартире ее встретили дочь Иринка и верная хаска Синтия.

— Мама, ты, что ли, хахаля себе нашла? — язвительно спросила дочь.

— Не говори глупостей, — ответила Мирослава.

— Чё, я не вижу, что ли? А цветы откуда?

— Это коллега подарил, из нашей редакции. Мы друзья.

— Да ладно. Чё врать-то? — И, увидев, как мать переодевается в нормальную, то есть повседневную, удобную и практичную одежду, спросила: — Когда домой ждать-то?

Иришка в свои тринадцать лет была очень понятливой.

— Я позвоню. Так, котлеты на сковородке, картошка в холодильнике. Пожаришь сама.

— Щас. От голода в рахита превращусь. Завтра не узнаешь.

— Все, я поехала. Не скучай.

— Разберемся.

— Не забудь завтра утром Синтию вывести погулять.

— Через пять минут не знаю, что будет, а ты говоришь — завтра.

— Да, и розы поставь в воду.

— Не учи ученую, — буркнула Ирен.

Мирослава поцеловала дочь и вышла в подъезд.

«Господи, что я делаю?» — сказала она себе, выходя во Двор.

Когда они вошли в квартиру Василия, он, не успев даже включить свет, сказал в темноту:

— Ваня, куси!

— Ой, кто это? — не поняла Мирослава.

И увидела сидевшую на полу пушистую кошку.

— Это Ванесса Мэй. Рекс шотландский, длинношерстный, средней пушистости, отряд млекопитающих, подотряд хищников, семейство кошачьих. Откликается на Ванессу, Ваню, Ваньку, Ванюшку, а также на обжору, хищницу и сволочь шотландскую, — ответил Бэзл. — Ванька, куси, чужая.

Мирослава одернула ноги. Но Ванесса даже не думала кусаться.

— Вы так любите музыку, что даже кошку назвали музыкальным именем?

— Она просто на нее очень похожа. Вам не кажется?

— Красивая кошечка.

— Ваня, куси.

Но шотландская сволочь вновь никак не среагировала на команду. И это совсем не значит, что Ванесса была глухой. Просто иногда меньшие братья бывают умнее своих хозяев.

Мирослава погладила Ванессу.

— А когда вы уезжаете, с кем ее оставляете?

— Отвожу ее родителям. Потом забираю обратно. Так и живем вдвоем, коротая вместе длинные и скучные холостяцкие дни.

— На квартиру холостяка что-то не очень похоже, — сказала Мирослава, оглядываясь.

— Порядок в доме — порядок в голове. Точнее — наоборот, — уточнил Бэзл.

Квартира Василия действительно напоминала музей. Чего здесь только не было.

— Откуда у вас все это?

— Я же не только по кабакам шарахаюсь. По миру еще путешествую, когда не на вахте.

— А картины вы сами пишете? — спросила Мирослава, разглядывая развешанный по стенам вернисаж и прочую белиберду.

— Это подарки.

— Благодарных слушателей или ваших любовниц?

— И их тоже.

— В этом году я свою дочь отдала в художку. Ей очень нравится.

— У нее фамилия не Берта Моризо?

— Нет. Ваше ерничество здесь неуместно. Ее зовут Ирина Ромадина. Вы еще о ней услышите. А я море люблю. Маяки. От них светло, они указывают путь, единственно правильный. Это то, чего многим из нас не хватает в жизни.

— Что будем пить?

— Все, что вы предложите.

— Кстати, вы еще раз хотели «Чикагскую рапсодию» послушать?

— Я, если честно, только «Богемскую» знаю. Ее Фредди Меркьюри поет.

— Пел. А «Чикагскую» играем мы. Я тут с месяц назад старую пластинку купил в антикварном магазине. Фирменную. Была такая знаменитая фирма грамзаписи «Хиз мастере войс», ее давно уже нет. Вот. — Он показал Мирославе черную пластинку с выцветшим от времени лейблом.

На лейбле стерся текст, и понять, что это такое и кому принадлежит авторство, было невозможно. Из названия музыки, хоть и с трудом, прочитать было можно только слово «рапсодия» на английском языке.

Но похоже, что это была никакая не классическая рапсодия, а часть то ли какой-то симфонии, то ли оперы. Нечто среднее между грустным блюзом, горячим фокстротом и изворотливым танго.

Название придумал Бэзл, когда впервые услышал эту музыку. Ему почему-то в тот момент привиделся Чикаго 20-х годов, рассадник итальянской мафии: бандиты в надвинутых на глаза стетсонах и уличные перестрелки между ними. Он даже отчетливо представил себе, как одного из них закатали в бадью с цементом и в День святого Патрика бросили с дамбы в мутные воды озера Мичиган… Такая вот рапсодия.

Потом Мендельсоны разложили рапсодию на ноты, разбили на партии, выучили, и совсем недавно она стала визитной, если так можно сказать, карточкой их группы.

— Значит, вы вот это играете вот на этом? — спросила Мирослава, разглядывая диковинный деревянный граммофон со здоровенной металлической трубой.

— Да, справил вот недавно.

— Справляют только нужду.

— Вы очень остроумны, Мирослава.

— У вас научилась.

— Он современный, играет со всех музыкальных носителей. Но стилизован под старье. Винтаж, как пишут сейчас хреновые журналюги.

— Попрошу не обобщать.

— Так что вы хотите послушать?

— Вы же сказали — «Рапсодию».

Он поставил на проигрыватель древнюю скрипучую пластинку. Мирослава села в кресло-качалку.

— Я оставлю вас ненадолго. Пойду распоряжусь, чтобы подавали кофе.

Бэзл ушел на кухню, включил чайник, достал из холодильника фрукты, сыр камамбер, лимон. Вынул из шкафа бутылку коньяку. Начал молоть кофе на старой, под стать граммофону, кофемолке.

— Хорошая музыка, — сказала Мирослава, когда он вернулся, катя перед собой сервировочный столик. — Только грустная очень. Она о любви?

— Все произведения о любви. О любви к женщине, о любви к родине, о любви к близким, о любви к делу всей своей жизни.

— Вы философ.

— Это приходит с годами. Прошу к столу.

— Вы всех женщин таким способом соблазняете? — спросила наша героиня, глядя на столик, заставленный дежурным набором.

— Нет, только вас, — и тут же поправился: — только тебя…

С этими словами он обнял ее и поцеловал. Поцелуй был долгим, как затяжной прыжок десантника-парашютиста.

Парижское утро

— Мы все-таки будем «Рапсодию» слушать или… — спросила Мирослава, запутавшись, словно в зарослях камыша, в его объятьях.

— Любить и слушать.

Правда, заниматься любовью под рапсодию было не очень удобно. Старые пластинки с фокстротами и танго типа «Рио-Рита» или «Брызги шампанского» на граммофоне крутились всего минуты три, а акт любви длится гораздо дольше, если, конечно, отдаваться ему полностью. Не сачкуя.

Поэтому наши любовники ставили на проигрыватель более современные долгоиграющие раритеты, наиболее полно соответствующие ситуации. Минут на двадцать. И за этот, тоже в общем-то небольшой, отрезок времени как раз успевали сделать то, что и требовалось в конечном итоге — обменяться оргазмами. Причем по нескольку раз.

Утром «интеллигент паршивый» Базилио, когда Мирослава еще спала, принес ей в постель кофе, круассаны, сваренное в мешочек яйцо в специальной подставке.

— Что это? — спросила полусонная Мирослава, не веря своим глазам.

Кофе в постель ей не приносил никто и никогда.

— Это то, с чего начинается каждое утро каждого уважающего себя парижанина и парижанки. Представь себе, что ты в Париже. Что за окном не серое прикамское небо с фуфлообразной телевышкой, а гордый силуэт Эйфелевой башни, — понесло Василия к заоблачным высотам безудержной фантазии. — Вместо широкой Камы — легкий изгиб Сены-реки, на набережной которой импрессионисты пишут картины. Вдали маячат башни Версальского дворца, покои которого от гвардейцев кардинала охраняют д’Артаньян и три мушкетера. С колокольни собора Парижской Богоматери раздается звон, как признание в любви несчастного горбуна Квазимодо к прекрасной Эсмеральде. По кривым улочкам Монмартра иссиня-лысый злодей Фантомас убегает от комиссара Жюва и журналиста Фандора. А в Лувре тебе загадочно улыбается Мона Лиза.

Бэзл включил пластинку Шарля Азнавура. И голос великого шансонье будто подтвердил его слова.

— Ну как? — спросил Василий.

— Очень вкусно… и…

Она не успела договорить то, что хотела сказать, ибо опять инстинкт продолжения рода возымел верх над здравым рассудком.

— Это счастье — проснуться утром с любимой женщиной, — сказал Василий, отдышавшись.

— И с любимым мужчиной… Я не знаю, какой ты нефтяник. Но в постели буришь ты хорошо. — Она застенчиво засмеялась.

— Да ты что! — тоже засмеялся Бэзл.

— И любовью ты занимаешься лучше, чем играешь на своих барабанах, Ринго Старр ты мой прикамского разлива, — улыбнулась в свете раннего утра наша героиня.

— Я люблю тебя… — Василий поцеловал ее волосы, потом грудь и живот.

— С тобой безумно хорошо.

— Что будем делать?

— То же самое. Или тебе уже надоело?

— Мне? Ты что!

И вновь, уже в который раз за ночь, наши любовники превратили широкое ложе в райский уголок взаимных восторгов. Сдержать свой спусковой крючок на предохранителе было для Василия выше его сил. И вновь прозвучала скрипучая «Чикагская рапсодия фа мажор».

— У нас с тобой любовь с первого взгляда. Так получается? — спросила Мирослава, прижавшись к нему всем телом.

— Выходит. Тебе от этого плохо?

— Просто я никогда не думала, что это произойдет со мной.

— И я не думал, что это случится когда-нибудь в моей жизни.

— Давай снимем маленький дом где-нибудь на берегу озера. Будем лежать голыми под одеялом. Будем слушать «Рапсодию»…

— Я послезавтра уезжаю. На вахту. Труба зовет.

— Я провожу тебя.

— Не надо. Долгие проводы — лишние слезы.

— Я буду тебя ждать.

— Это долго. Целый месяц.

— Помнишь «“Юнону” и “Авось”»? Там Кончита ждала графа Резанова тридцать лет, чуть меньше, чем сейчас мне. Ему было сорок два, ей — всего шестнадцать. Они говорили на разных языках. Но это не мешало им любить друг друга. Их любовь и наша любовь — это как капризное эхо судьбы. Я буду тебе звонить. — Она поцеловала его. — Каждый день. Я буду знать, что где-то на краю земли есть человек, которого я жду и которого я люблю.

Часть 3

Сибирские морозы

Январь они кое-как протянули в тоске и в расставании. Василий укатил в свой Нижневартовск и Новый год встретил в поезде, когда тот пересекал границу Европы и Азии. Состав еще не успел отчалить от Прикамска, как он получил эсэмэску от нашей героини: “Hello! Are you going by train into Siberia’s frosts? Have a good trip”. В переводе это звучит так: «Привет! Ты мчишься на поезде в сибирские морозы? Доброго пути».

Мирослава же уехала в свой городок и беззаботно отметила самый главный праздник и последующие каникулы, дарованные президентом, в компании своих одноклассников, дочери и родителей.

Каждый день она писала ему эсэмэски по телефону. Эти короткие записки иногда говорят больше, чем длинный роман. В них нет ничего лишнего, в них больше откровенности и открытости, нежности и страсти, наконец, что самое главное, ожидания скорой встречи. Их хочется читать снова и снова.

«Люблю. Скучаю. Хочу тебя. Целую, — писала она. — Лежу с “Географом”, читаю, засыпаю. Спокойной ночи, милый. Люблю тебя. Целую». «Любимый, не могу уснуть. Хочу засыпать с тобой. Хороших тебе сновидений. Люблю. Целую». «Любимый, ночь прекрасна, и утро — тоже. Соскучилась. Целую».

А если Бэзл не отвечал по каким-то причинам, то следовали письма такого содержания: «Бэзл, ты вредный». И спустя какое-то время: «Любимый, я уже соскучилась. Ты очень полезный. Целую».

Или вот еще: «Любимый, нарушаешь традиции, где поцелуи на ночь и утром? Целую». «С “Географом” попрощалась, уже привыкнуть успела, как родной стал. Спокойной ночи. Целую…»

В первых числах февраля Мирослава встречала его на вокзале. Она вглядывалась в черную заснеженную даль, ожидая с нетерпением, что вот-вот сейчас загорится зеленый свет на семафоре и из-за поворота, горя прожектором, выедет поезд. Так, наверное, встречали жены своих мужей, вернувшихся с длинной и тяжелой войны.

— Ты возмужал, заматерел, — сказала она, увидев его, бородатого, в лукойловской аляске с мохнатым воротником, в лисьей ушанке, спускающегося из вагона на перрон. — На медведя похож. Тебя не узнать. Настоящий сибиряк, как Прохор Громов из «Угрюм-реки». Ты скучал?

— А ты как думаешь? Ты тоже истосковалась по мне? — Он грубо, по-сибирски, обнял ее, зажав в жарком поцелуе.

— А по письмам разве не видно? Так скучала, так скучала, что всю ночь во сне кончала, — шепнула она ему на ухо. — У меня даже сейчас трусы мокрые. У вас было холодно? — переменила она тему.

— Обычно. Я привык. Сибиряк не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается.

Они подъехали к дому Бэзла. Его машина стояла во дворе, засыпанная снегом, будто в сугробе.

— А когда ты уезжаешь, кто за машиной смотрит? — спросила Мирослава, припарковывая свой ярко-красный «хендай» рядом с черной машиной Бэзла.

— Есть тут у нас один мужик, татарин. Бывший мент. Он живет на втором этаже, его окна выходят во двор. Вот они, — указал Бэзл на дом. — Он на пенсии, пьет водку и смотрит в окно. Поэтому все про всех знает. Если что — звонит.

Я ему маленько приплачиваю за это. На водку, за хлопоты.

— Заниматься любовью подано, ваше сиятельство, — сказала она, повиснув на его шее, когда они поднялись в его квартиру.

Вся длинная ночь была в их распоряжении… Такого секса, как с этим «милым мальчуганом», у Василия не было никогда и ни с кем, несмотря на его огромный опыт по укладыванию дам. Но это было уже в прошлом.

А для Мирославы встречи с Бэзлом, кроме всего прочего, были еще и как отдушины от серых и постылых трудовых звездинских будней. Она ждала этих встреч, как ждет любовник молодой минуты верного свиданья…

— Что у вас там нового? — спросила она его на следующее утро за завтраком.

— Ничего особенного, нефть мы не нашли. Будем искать в другом месте, километра на полтора севернее, — ответил Бэзл, запивая черничный йогурт молоком и заедая бутербродом с сыром.

— А там связь будет?

— Будет, конечно. Так что можешь смело писать про мокрые трусы, — рассмеялся он.

— А чем вас там кормят по утрам?

— Все как обычно: молоко, каша, чай, кофе, сыр, яйца, масло, колбаса. Но дефлопе не подают. К сожалению.

— Чего? — не сразу поняла Мирослава. — Флопе чего?

— Есть такое мясное блюдо. Довелось однажды вкусить в заграничной командировке. Сто долларов стоит.

— А поварихи у вас там есть?

— Есть. И поварихи, и инженерши, и химички, и геодезистки, и врачихи.

— А проститутки легкого поведения?

— Дура.

— А ты медведя видел?

— Какого медведя?

— Царя зверей, хозяина тайги, символа России.

— Видел издалека. Один раз.

— Страшно?

— Он далеко был. А страшно зимой. Или когда медведица с медвежатами.

— А свободное время у вас там есть?

— Конечно, есть. Даже выходные бывают.

— А чем занимаетесь?

— Кто чем. Кто рыбачит, кто на охоту ходит, кто на лыжах катается, кто спит целый день.

— А ты?

— А вот у меня свободного времени нет. Пишу всякие отчеты, сметы, планы. Или музыку слушаю, книги читаю, фильмы смотрю. Или делаю все это одновременно.

Ну а дальше наши любовники, как оголтелые, стали встречаться раза три в неделю. А если было невмоготу, то чаще. Их жизнь вошла в то самое русло, какое происходит в подобных случаях между мужчиной и женщиной, которые жаждали друг друга всю жизнь и только сейчас неожиданно встретились.

Единственное, что слегка омрачало их встречи у Василия дома, — шум проезжающего транспорта за окнами, которому, казалось, не было ни конца ни края. Мирослава так и не смогла привыкнуть к этому. Ровно без пяти шесть утра по улице проезжал первый трамвай. Можно было даже часы проверять. А когда случался снегопад, то уборочная техника в виде бульдозеров, грейдеров и «КамАЗов» тарахтела под окнами не покладая рук чуть ли не всю ночь. А ей, усталой, так хотелось спать…

Они ходили в кино и в театр, в сауны и даже на баскетбольный матч. Тогда местная «Парма» ожидаемо продула московскому ЦСКА. Они ужинали в недорогих кафе, это не считая «Старого друга», где Василий продолжал лабать в сопровождении своих приятелей.

Подарки от Бэзла Мирослава если и принимала, то неохотно. Дело в том, что, оказавшись в Прикамске, она жила очень скромно: аренда квартиры, кредит за тачку, дочь-школьница, а это вечные траты непонятно на что. Короче, ее зарплаты хватало лишь на самое необходимое. Поэтому телодвижения Василия по приобретению различных побрякушек она считала лишней тратой денег, а походы в дорогие рестораны, как говорится, пресекала на корню. «Деньги, что ли, девать некуда?» — молча негодовала она.

Кроме того, Мирослава была девушкой гордой и независимой и подарки считала если не подачками, то каким-то актом снисхождения, унижающим ее девичье достоинство. Она верила, что времена подарков, настоящих подарков, которые идут от души, еще не наступили.

Ей как простой русской бабе хотелось простого человеческого счастья: надежного мужика, хорошей работы, уютной квартиры и, а это самое главное, чтобы с дочерью все было в порядке. Собственно, ради этого мы все и живем.

Козел

Так прошел февраль. В один из первых субботних мартовских дней, как раз накануне очередного отъезда Бэзла в Васюган, Мирослава по заданию своей редакции отправилась на офисной машине в Соликаменск, куда отбыл губернатор с проверкой строительства детской больницы и нового микрорайона «Татищев». Материал был заказным, отказаться было невозможно, причем он должен был выйти не только в «Звезде», но и на ТВ и в «Эхе» — в воскресных утренних и вечерних новостях. Кстати, за него Мирославе полагался тройной гонорар.

Рано утром, мчась в машине, она ради прикола хотела отправить Василию эсэмэску с поздравлением. Дело в том, что по православному календарю именины у Василия случаются чуть ли не каждую неделю. Но, просмотрев Интернет, она с сожалением и со смехом обнаружила, что вместо Василия именно в этот день родились Акакий, Агафья и Парамон. Надо же было кому-то имена такие придумывать. Так что — штанга. Поздравлю вечером, решила она.

Время краткосрочной командировки на север Прикамского края (два часа — туда, два — там и два — обратно) пролетело достаточно быстро. Похоже, что глава региона тоже спешил к кому-то на романтическое свидание.

К сожалению, у Мирославы сдох телефон, позвонить Василию она не могла. Но и Василий почему-то тоже не обременял себя напоминанием о своем существовании.

Когда машина с нашей счастливой от радости предстоящей встречи героиней въехала в город, она попросила водилу остановиться у дома Василия, а его дом располагался по пути в редакцию.

Во дворе стояла его «японка». Видно было, что к ней сегодня никто не подходил. В окне его квартиры на пятом этаже горел свет. Значит, он дома. Но она решила сначала метнуться в ближайший магазин, прикупить чего-нибудь к ужину при свечах, тем более что третьего дня была зарплата. Причем на этот раз без задержек.

В домофон Васильевой квартиры она звонить не стала, а ткнула пальцем в первую попавшуюся кнопку. На вопрос, кому это там приспичило, она представилась врачихой из бригады скорой помощи, приехавшей по вызову, но забывшей номер квартиры больного.

Войдя в парадную, она лихо, на одном дыхании, взбежала на пятый этаж и, переведя дух, два раза нажала на звонок.

Дверь открыл Бэзл.

— Это ты? — спросил удивленно и несколько растерянно.

— Ты не рад? — ответила Мирослава, переступая порог. — Раньше ты был более гостеприимным. Где поцелуй?

Но Бэзл никак не отреагировал на призыв.

— Что-то случилось? — Мирослава почувствовала неладное.

— Да нет, что ты…

Дверь из прихожей в гостиную была открыта. На диване сидела девушка в домашнем халате, ноги ее были голые. Перед диваном стоял сервировочный столик с дежурным набором Казановы.

Звучала музыка. Работал ящик. Короче, все как тогда, в первый раз, когда Мирослава впервые очутилась в этой квартире.

Надо было обладать очень большой фантазией, чтобы предположить, что Бэзл и Марианна, а это была именно она, занимались только обсуждением фа-мажорных достоинств «Чикагской рапсодии».

— А это кто? — спросила Мирослава, зло указав на девушку.

— Это Марианна. Риелтор. Мы квартиру продаем… Ищем покупателей… — запинаясь, ответил Бэзл.

Марианна, испуганно кивнув на приветствие, встала и резко выбежала в другую комнату, а это была спальня, закрыв за собой дверь.

— Под музыку? В моем халате? Ну-ну, весело продаете, как я посмотрю: коньяк, кофе, камамбер. Продали? — снова спросила Слава.

— Чего?

— Квартиру, спрашиваю, продали?

— А, нет еще… Ищем…

— Я заметила. Только не там ищешь, Васенька.

— Ты не подумай… Это совсем не то…

— Я и не думаю ничего. Мне и так все ясно.

— Да перестань ты, я серьезно говорю. Подожди.

— Пошел вон, видеть тебя не могу. — С этими словами она звонко звезданула ему по морде.

— Не подходи! Да не трогай ты меня, а то рожу твою поганую исцарапаю! — С этими словами она резко открыла входную дверь. — Скотина. Забудь меня. Не звони больше. Да пошел ты…

Когда дверь за ней с грохотом закрылась, Мирослава прислонилась лбом к стене, чтобы перевести дух. Затем губной помадой написала на двери «Козел!», как когда-то в проклятое царское время обманутые деревенские женихи мазали дегтем ворота своих неверных избранниц.

Потом достала из сумки флакон духов, которые недавно подарил ей Бэзл, и долбанула его об пол. А для верности еще с треском раздавила его каблуком. Во дворе она на заснеженном лобовом стекле его машины нацарапала пальцем «Урод!».

— Это кто был? — спросила Василия уже переодевшаяся в цивильное Марианна.

— Да так. Проехали, — махнул рукой он.

— Я что-то сделала не так?

— Ты сделала все, что могла.

— Мне, наверное, лучше уйти?

— Да. Иди.

— Я позвоню? — спросила она, одевшись.

— Да, конечно… — рассеянно ответил Василий.

Как только Марианна ушла, он сразу же позвонил Мирославе. Она была уже дома.

— Чё тебе надо, скотина?

— Это совсем не то, что ты подумала. Мы действительно занимались продажей квартиры.

— Это теперь так называется? «Рапсодию» вы слушали, фа мажор. Мажор-то хорошо работал? Как надо? Не подвел парня? А граммофон свой сраный вместе с «Чикагской рапсодией» засунь своей Марианне в пизду. Или себе в жопу! — горько прокричала она в телефон. — А я, как дура, верила тебе. Вот, думаю, наконец-то у меня появился настоящий мужик… на которого можно опереться… А ты… Тебя только секс со мной интересует, как и со всеми другими бабами. Все, забудь меня. Не звони больше. Скотина! И не приходи. Собаку натравлю.

— Мам, не расстраивайся, — сказала ей дочь Иришка, слышавшая весь ее эмоциональный, но очень искренний диалог.

— И ты туда же? — громко спросила зареванная Мирослава. — Пошли гулять, забирай Синтию.

Страшный сон

Прошло больше месяца. Так все оно, может быть, и продолжалось бы еще некоторое время: Мирослава проклинала бы себя за свою горячность и несдержанность, а скотина Базилио, как думалось ей, развлекался бы с разновозрастными телками на своей одинокой кровати, охмуряя их «Чикагской рапсодией» в фа-мажорной тональности, мотаясь из Прикамска в Нижневартовск, туда и обратно.

«Привычка, привязанность, любовь… Что это? Я разучилась ждать? Давай начнем все сначала», — ей хотелось первой позвонить ему и сказать эти слова.

Но накануне ей приснился непонятный сон. Будто ночью за ней по снежной городской окраине бегут голодные черные пантеры, готовые ее разорвать. Но тут подходит какой-то мужик и предлагает ей устроиться на работу в лакокрасочный цех полировать машины, естественно, без противогазов и респираторов. И без молока за вредность. Это чтобы ее на войну не забрали — как раз накануне началась Великая Отечественная…

«Что к чему? — тяжело подумала Мирослава, проснувшись. — Опять кто-то накаркал. Не дай бог, что-то случится. Может, нож на столе оставила?»

Есть такая дурная примета, ей об этом бабушка рассказывала: если оставить на ночь кухонный нож на столе, то ночью будут сниться плохие сны, а днем что-то произойдет из ряда вон.

Но нож был на месте, где и положено — в ящике стола со всеми остальными столовыми приборами.

А на следующий день в бизнес-центре Steel Plaza случился страшный пожар. В самый разгар рабочего дня загорелся шестой этаж, как раз под «Реалиями времени». Там располагалась какая-то студия детского танца. Весь дым пошел вверх. Началась паника со всеми вытекающими последствиями: криками, визгами, ором. Про лозунг советских времен «Панике не поддавайтесь и организованно спасайтесь!» даже никто и не вспомнил. Толпа телерадиожурналистов с газетными прихлебателями, сломав на своем пути заводской турникет, ломанулась к дверям, успев похватать впопыхах свои сумки и куртки. Но многие не успели даже взять и этого. Лифты, согласно технике безопасности, были уже отключены.

Как оказалось впоследствии, ответственная за противопожарную безопасность в «Реалиях времени» контуженная на всю голову Ольга Падловна была в этот день в отгуле. Она, скорее всего, уходя в однодневный отпуск, забыла включить пожарный пульт, поэтому двери запасного выхода не открылись (понятно, что это был последний день ее работы в холдинге), оставался единственный выход — общая лестница, переполненная такими же перепуганными до жути людьми.

Здесь стоит сказать, что в огромном вавилонообразном здании Steel Plaza установлено всего четыре лифта. По утрам перед лифтами выстраивается огромная очередь, почти как в мавзолей к Ленину, если, конечно, кто-то помнит то время. И по мере движения кабин вверх разбредается по всем этажам уродливого небоскреба в свои офисы, агентства, студии, бюро, салоны, рестораны, фитнес-залы, магазины и даже в почетное консульство какой-то непризнанной республики третьего мира из числа неприсоединившихся стран.

Самое интересное то, что спуститься с любого этажа на первый можно только на лифте, как и подняться с первого на какой-либо другой. По лестничному маршу можно перемещаться только между этажами, но почему-то кроме первого.

— А в случае пожара? — спросила при устройстве на службу Мирослава.

Тогда у всех был на слуху недавний пожар в торговом центре «Белая вишня» в Новокузнецке. А про сумасшедшую трагедию в клубе «Дикий мустанг», «прославившую» Прикамск на весь мир, и вспоминать без слез было невозможно.

Но ее успокоили, сказав, что в случае ЧС двери первого этажа якобы распахнутся сами собой. При этом автоматически сработают и двери запасных выходов на всех этажах. Так что все под контролем, милая девушка, техника творит чудеса, ее, дескать, не проведешь.

Мирослава не поверила. И, как следует из случившегося, словно в воду глядела. Да и страшный сон также был в руку.

Но вернемся к пожару. Очутившись на лестнице, человеческая волна понесла Мирославу вниз Ниагарским водопадом. Но на шестом этаже она и еще несколько человек забежали в студию танца. Материнский инстинкт как бы просверлил ее мозг: как там дети?

В студии из одного из залов густой пеленой валил черный вонючий дым. Она без разбору хватала детей и охапками, лишь бы успеть, лишь бы отвести беду, толкала их к выходу.

Через какое-то время она стала задыхаться, начали слезиться глаза, к горлу подступила рвота. У нее помутилось сознание, ноги стали ватными и перестали слушаться. Затем в окне зала появились пожарные в шлемах, в противогазах, с брандспойтами…

По официальным данным, огонь охватил площадь шестьдесят квадратных метров. Быстро прибывшими на место пожарно-спасательными подразделениями из задымленного здания было спасено шестнадцать и эвакуировано больше сотни человек. Слава богу, что никто не погиб. Но десять из них были госпитализированы, отравившись продуктами горения.

В МЧС назвали предварительную причину возгорания: короткое замыкание.

«По факту нарушения требований пожарной безопасности сотрудниками следственной части Управления МВД России по Прикамску возбуждено уголовное дело, предусмотренное ч. 1 ст. 219 УК РФ “Нарушение требований пожарной безопасности, совершенное лицом, на котором лежала обязанность по их соблюдению, если это повлекло по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью человека”», — говорилось в официальном сообщении.

О пожаре только что вернувшийся с нефтеразведки Василий узнал из местных новостей. Он немедленно отправился к «Плазе». Площадь у бизнес-центра и улица были перекрыты. Вовсю работали пожарные машины и личный состав. Горящее стеклянное здание было со всех сторон облеплено пожарными лестницами, как космический корабль на старте. В расположенном по соседству Дворце культуры организовался временный штаб по ликвидации последствий. В списке пострадавших он обнаружил фамилию Ромадиной.

Всех пострадавших развезли по разным больницам. Мирославу скорая оформила в «четверку» — в МСЧ № 4, что на Грачёвке. Эта богадельня Василию была хорошо знакома: недавно здесь проходила лечение его мать. Поэтому он знал здесь все входы-выходы. Если есть забор, рассуждал он, значит, обязательно должна быть дыра. Если есть общий вход, то должен быть и служебный. А дальше — дело техники.

Мирославу Ромадину определили в палату интенсивной терапии, иначе — реанимацию.

Она лежала в двухместной комнате под капельницей, на лице — маска подключения к аппарату ИВЛ. Глаза ее, когда вошел Бэзл, были открыты.

Говорят, что глаза не улыбаются и не умеют говорить. Еще как улыбаются! Еще как говорят! Когда она увидела наклонившегося над ней Василия, веки ее дрогнули, и она заморгала быстро-быстро, словно говоря: «Бэзл! Я рада тебя видеть. Я сильно скучала по тебе. А ты? Не смейся надо мной. Я сегодня страшная. Прости меня».

— Выйдите, пожалуйста, отсюда, молодой человек! — зашумела на Василия дежурная медсестра, неожиданно вошедшая в палату. — Здесь нельзя находиться.

— Сейчас, одну минуту.

— Выйдите немедленно. Я сейчас охрану позову.

— Все, ухожу, ухожу.

В дверях он столкнулся с лечащим врачом.

— У Ромадиной как состояние, доктор? — спросил.

— Обычное отравление угарным газом. Состояние средней тяжести. Но опасности жизни нет. Завтра из реанимации переведем в обычную палату. Дней через десять будет как заново родившаяся. Короче, до свадьбы заживет.

— Точно?

— Точнее не бывает. А вы ей кто и что здесь делаете?

— Я? Муж.

— Так вот, дорогой муж, идите себе спокойно домой и готовьтесь ко встрече с любимой женой. И молите Бога, что все так легко закончилось. Да, принесите паспорт и полис.

— Может, нужны лекарства какие-нибудь? Кровь? Могу сдать. У меня вторая группа, — не унимался Бэзл.

— Успокойтесь, ничего не надо.

— А когда ее можно увидеть?

— Завтра вечером. Расписание посещения больных — внизу.

Василий пришел и завтра, и послезавтра. И еще много раз. Привез телевизор и ноутбук. А в завершение больничной эпопеи отвез из больницы домой после выписки.

В один из приемных дней она попросила его:

— Бэзл, запиши мне «Чикагскую рапсодию».

— Фа мажор?

— Фа мажор, — кивнув, улыбнулась Мирослава. — Она мне будет напоминать о тебе.

Вот и сказке конец

У нашей истории счастливый конец. Как в сказке. Кто слушал — молодец.

Вскорости после выписки Мирослава и Бэзл поженились. Свадьба была скромной: только близкие родственники и самые верные друзья. Вместо «Свадебного марша» в момент обмена кольцами проскрипела, как догадался читатель, «Чикагская рапсодия фа мажор». Для этой цели Василий специально в ЗАГС притаранил граммофон.

И я там был, мед-пиво пил. По усам текло, а в рот не попало…

Пермь,

осень 2018 — зима 2019 года