Аденома простаты

Вадим Панджариди, 2022

Сборник завершает цикл под общим названием «Диалоги о любви. Мужчины и женщины». В представленных рассказах и повести автор со скрупулезным вниманием к деталям – быта, природы, времени, человеческой психологии – продолжает исследовать проблему взаимоотношений женщин и мужчин в разных обстоятельствах, и подчас его героям приходится принимать непростые решения. Это четвертая книга автора, выпущенная нашим издательством. Содержит нецензурную брань.

Моим родителям Римме Михайловне и Владимиру Ивановичу посвящается…

© В. Панджариди, 2022

© Интернациональный Союз писателей, 2022

Аденома простаты

Литературный мюзикл в трех действиях и в нескольких картинах, воспоминаниях и мечтах

Действие первое

Борис

Служебные романы! О них написаны тонны книг, сняты километры кинопленок, о них рассказаны тысячи анекдотов. А сколько сплетен вращается вокруг них: ведь люди — это такие существа, что если им не рассказать подробностей романа, то они придумают их сами.

Но в то же время служебные романы таинственны. Их скрывают. О них стараются молчать. А по их окончании хотят поскорее забыть.

Короче, они были, есть и будут везде и всюду. При любом правителе, при любой власти, при любом начальнике, в любом коллективе, где работают два и более человека.

Действительно, а что тут такого? Ну, влюбился женатый мужик в молодую работницу из соседнего отдела, с кем не бывает? Или втюрилась одинокая женщина с ребенком в зрелого начальника, что тут странного? Ну, улыбаются они друг другу в коридоре чуть ли не каждый час, обедают в одной столовке, одновременно пьют кофе в буфете, сидят во время корпоративной пьянки напротив друг друга за одним общим столом. Что из того? Обычная история. Сослуживцев не выбирают. А сердцу не прикажешь.

И каждый из нас так или иначе, в той или иной степени связан (или был связан) с этим явлением. Да-да, вы не ослышались. Служебный роман — это именно явление. Сродни стихийному и неожиданному, такому как дождь или туман, снегопад или зной. Или, не дай бог, такому, как ураган или шторм, цунами или торнадо. Но и тут ничего не попишешь: бывают и такие случаи.

Наши герои тоже познакомились на службе. И мы сейчас в форме своеобразного мюзикла (только, ради бога, не удивляйтесь) расскажем об этом от первых лиц во избежание недомолвок и пересудов. Можете петь вместе с нами.

Впрочем, нет. Делать этого не стоит, так как наш мюзикл в этом случае превратится в караоке. А мы бы этого очень не хотели.

Итак, вперед!

Картина первая

Труп уборщицы

В Левобережном отделении «Прикам-Вест-банка» работало около тридцати человек, включая управляющую отделением, секретаршу, главбуха, операторов зала, кассиров, юристов, менеджеров и технических работников. И только двое из них были мужчинами. Это Глеб Сентябов, начальник службы безопасности, и Борис Гордеев, начальник кредитного отдела, а по сути — заместитель управляющей.

Гордеев и Сентябов по службе часто пересекались: Борис на законных основаниях разрешал или не разрешал выдачу кредитов страждущим пополнить свои карманы дармовыми деньгами прикамцам, а Глеб потом вылавливал этих незадачливых должников на просторах нашей страны и натравливал на них судебных приставов и злых коллекторов, а их данные заносил в отрицательную кредитную историю.

Но ничего не помогало: российский народ ни в какую не хотел добровольно расставаться с чужими деньгами, превратившимися в свои собственные. И, что самое интересное, банк хоть и терпел убытки, но при этом безбедно существовал. Как ему это удавалось, одному богу ведомо. Вот что значит продавать деньги.

Они сразу подружились. Лысеющему Глебу было сорок с половиной лет. Когда-то он служил в синепогонных органах ФСБ, но затем дембельнулся из «конторы» в звании майора и устроился по знакомству на непыльную и спокойную должность в банк.

Он был слегка седоват: сказались командировка в горячий Афганистан, ранение и легкая контузия.

Одевался он демократично просто, считая, что не одежда украшает человека. Пиджаки и костюмы носил редко, только в самых протокольных случаях, все больше появлялся в офисе в толстовках и свитерах зимой. Летом — в футболках и легких рубашках. Ну и в джинсах, естественно.

Место работы начальника службы безопасности, то есть его кабинет, было расположено вдали от ненужных глаз. Посторонним вход туда был заказан. Ведь, кроме всего прочего, Сентябов отвечал за камеры слежения и всевозможные датчики безопасности. Его кабинет был сплошь, от пола до потолка, заставлен мониторами, на которых можно было проследить за всеми кабинетами и прилегающей к банку территорией.

Охранники банка и инкассаторы привлекались со стороны. Теперь это называется модным, но непонятным для большинства нормальных людей словом — аутсорсинг.

Он обожал музыку, любил играть на гармошке и петь старые песни. В банке все уважительно звали его Стингер.

Тут Борис вспомнил, как он впервые увидел Глеба. Так, обычным утром в один из понедельников управляющая Левобережным отделением описываемого нами банка Ульяна Рудольфовна Пермякова представила нового работника коллективу. Для этого даже пришлось открыть банк на несколько минут позже.

— Товарищи, минуточку внимания. Хочу представить вам нового начальника кредитного отдела Бориса Сергеевича Гордеева. Прошу любить, как говорится, и жаловать, — сказала управляющая.

Все взоры работников банка уставились на нового служащего.

— Наконец-то нашего мужеского полку прибыло. А то я тут один, как в монастыре женском. Будем знакомы — Глеб Нинельевич Сентябов, безопасный начальник, — с этими словами единственный банковский мужчина подошел к Борису и протянул руку.

— Нинельевич? — не сразу понял Борис.

— Отца звали Нинель. То есть Ленин наоборот. Не обращайте внимания. Родители были чересчур партийными. Эпоха была такая: покорение целины, восстановление ДнепроГЭСа, первый фестиваль молодежи и студентов в Москве, покорение БАМа. Помните? И Ле-нин та-кой мо-ло-дой, и юный Ок-тябрь впере-ди! — неожиданно для Бориса громко пропел новый знакомый, чему тот немало удивился. — Хотя можно называть меня просто — Стингер.

— Понял. Мне очень приятно, — ответил Гордеев, пожимая крепкую ладонь коллеги.

Его коробило, когда мужчины, здороваясь, пожимали руку дрябло и вяло. Ему это напоминало мочеиспускание у старика.

— Надеюсь, мы сработаемся.

— Я тоже, — улыбнулся Нинельевич.

— А почему Стингер?

— В Афгане воевал, а там эти ракеты у бандитов были. Уничтожал их.

— Ракеты?

— И ракеты, и бандитов.

Борису же было лет на десяток меньше. Он в свое время окончил факультет прикладной экономики прикамского филиала «вышки» (Высшей школы экономики), отслужил срочную службу в армии писарем в финчасти танкового полка, затем скучно набирался ума-разума в районной налоговой инспекции, пока ему неожиданно не предложили интересную и, как сейчас говорят, перспективную работу в банке.

И вот уже несколько последних лет он ездит на службу в банк на машине, в строгом костюме и небрежно повязанном галстуке при свежей сорочке. Подписывает документы дорогим «паркером» с золотым пером. Ориентируется во времени, поглядывая на тяжелый механический хронометр «сейко» с множеством функций. Короче, мажор с кожаным портфелем.

Его стеклянный, как аквариум, служебный кабинет расположен в общем операционном зале, но огорожен от посторонних глаз матово-мутным стеклом.

Женат Борис на телевизионной журналистке. В этом году повел дочь в первый класс английской школы.

Как все нормальные мужики, увлекается автомобилями, обожает футбол и охоч до рыбалки.

— Вы понимаете, насколько ответственна ваша работа? — наставляла его управляющая при вступлении в должность. — Кредит каждому встречному-поперечному не выдашь. К каждому клиенту нужен отдельный подход. Это очень серьезно. Но я думаю, что вы справитесь. Ваша кандидатура утверждена президентом банка, приказ подписан. Если что не так, то я всегда готова вам помочь. Одно дело делаем, Борис Сергеевич, как говорится: один за всех, все за одного. Да и Глеб Нинельевич всегда на месте. Он вам любого клиента за пять минут пробьет по своим каналам, всю его подноготную на чистую воду выведет.

Склонная к полноте Ульяна Рудольфовна была женщиной незамужней, поэтому любила мужчин и всячески хотела им напоследок понравиться, что вполне естественно в ее уже немолодые предпенсионные годы. Своим внешним видом она напоминала грудастую бабу с веслом, только без весла. По службе была непридирчива. В банке работала со дня его основания, как и ее подруга Роза Львовна Зырянова, начальница административно-хозяйственного отдела, проще говоря — завхоз.

Ходят слухи, что они вместе в далеком пионерском детстве учились в одном классе, активно ходили на заседания совета дружины, дудели на горне «Пионерскую зорьку», собирали макулатуру и металлолом, играли в «Зарницу» и свою бабью дружбу пронесли через века, а вот мужей не уберегли.

Мало того, что эта скучающая по мужикам одинокая завхозша была страшная, так она еще курила и материлась как дальнобойщик. Но дело свое знала крепко. Все подъездные пути к банку, тротуары, лестницы и парапеты были всегда очищены от снега, а крыша — от сосулек, если дело происходило зимой и весной, и от жухлого листопада, когда была запоздалая осень. Во всех коридорах и помещениях банка было чисто, как в трамвае, а кафельные сортиры ломились от мыла, дезодорантов, туалетной бумаги, прокладок и салфеток, и в них всегда пахло то нежным жасмином, то лесной прохладой, то морским бризом. Выходить из кабинок не хотелось. Правда, в одной из них кто-то коряво нацарапал гвоздем: «Уважайте труп уборщицы».

А само здание банка сверкало и блестело, как свежими соплями намазанное.

Когда Борис впервые увидел эту худосочную завхозшу, которую все служащие за глаза звали не иначе как Сирень Крокодиловна, ему неожиданно вспомнились переведенные на русский язык слова из забытой песни одной венгерской рок-группы: «Как была прекрас-на ле-том эта ро-за. Жаль, те-перь она завя-ла от моро-за».

«Красная Москва»

Другие банковские женщины, молодые и пожилые, замужние и одинокие, красивые и просто симпатичные, как-то не сразу запомнились нашему герою: обычные служащие, одетые все как одна (за исключением Ульяны Рудольфовны и Розы Львовны) в строгую и четкую униформу «белый верх — черный низ» с красно-желтым шарфиком (цвет банка) на шее. Единый стиль «а ля черно-белое кино» делал их похожими друг на друга, как в армии, независимо от ранжира, веса, жира, а также от возраста, цвета глаз, волос и колготок.

Правда, униформу они носили только на службе. По вечерам они скидывали с себя юбки с блузками, переодевались в обычную повседневную одежду и мчались по своим бабьим делам. По утрам делали то же самое, только наоборот. Для этих целей в банке для дам была предусмотрена раздевалка, как при тренажерном зале. Там тоже была установлена видеокамера, но Глеб ее как настоящий мужчина никогда не включал.

Борис же на всех коллег-банкирш смотрел одинаково, со всеми был ровен, ни с кем из женщин не заигрывал, если и шутил, то в нормах допустимого.

Но одну скромную девушку он все же выделил из этой общей бело-черной, как железнодорожный шлагбаум, банковской массы.

Сослуживицы, в свою очередь, заглядывались на молодого начальника, шептались ему вслед, обсуждали его прикид и пытались представить, какая вся из себя его жена.

Сплетни здесь были не распространены. Возможно, потому что девушки почти весь рабочий день имели дело с привередливыми клиентами, любящими счет деньгам, что очень важно и ответственно, и тут не до глупостей, а корпоративы и посиделки проводили очень редко, да и то в соседних кафе: пить на рабочем месте здесь категорически запрещалось.

А на корпоративах наши мужественные друзья были нарасхват: танцевать им приходилось чуть ли не со всеми барышнями за вечер. А гармошка Глеба всегда была главным действующим лицом всех посиделок.

— Понял, — ответил новоиспеченный кредитный начальник, очнувшись от случайно возникших воспоминаний, и заверил: — Постараюсь оправдать оказанное мне доверие. Не пожалеете, краснеть за меня не придется.

При этом он посмотрел на стену за спиной Рудольфовны, на которой под логотипом банка висел баннер со словами: «Ни в одном банке мира вы не получите такой гарантии безопасности, как у нас».

Но в России давно уже не грабят банки. Последний раз это случилось, если не ошибаемся, в начале 60-х годов прошлого века, когда в Ростове-на-Дону действовала банда «фантомасов», прозванных так за то, что они в качестве масок натягивали на головы женские капроновые чулки, отчего лиц их было не разобрать.

Было еще, правда, недавнее знаменитое, воспетое гнилыми журналистами и бездарными писателями, «ограбление века», когда некий инкассатор обул собственных товарищей по службе и спер таким образом четверть миллиарда рублей. Через неделю деньги вместе со злоумышленником нашли, но один «лимон» он успел куда-то заныкать. Происшествие это случилось, кстати, в описываемом нами Прикамске, городе со странной судьбой, счастливыми жителями и непонятным прошлым.

«Лучше бы повесила другой баннер, например, забытый “Наша цель — коммунизм!”, — вдруг подумал Борис. — Деньги — символ благополучия и достатка, а коммунизм, если верить его апологетам, это как раз и есть общество всеобщего благополучия и достатка, откуда навсегда сгинут в проклятое прошлое бедность и нищета, причем вместе с деньгами. Но тогда банки станут никому не нужными, и все банкиры потеряют работу».

— Кстати, Ульяна Рудольфовна, у вас прекрасный запах. Какие у вас духи? — сделал, принюхавшись, тонкий комплимент начальнице Борис.

— «Красная Москва», — зарделась пунцовым цветом управляющая. — Это духи моей мамы, воспоминание детства. Сейчас их снова начали выпускать. Вам действительно нравятся?

— Великолепный аромат. С детства помню: «Утро красит нежным све-том стены дре-вне-го Крем-ля, просы-па-ется с рассве-том вся сове-тская зем-ля, Мос-ква моя, ты сама-я лю-би-ма-я!», — тихо промурлыкал Борис, весело подмахивая себе руками.

— Да, вы совершенно правы, — рассмеялась управляющая.

Бродячие артисты

Обычно вечером в пятницу Глеб Сентябов заходил в кабинет Бориса со словами из песни:

— После честного труда выпить рюмку нет вреда! Ну что? Сегодня как всегда? — в этом месте Сентябов довольно потирал руки в предвкушении веселого вечера.

— Нет. Сегодня как никогда. Надоело однообразие. Да и повод есть, — серьезно ответил начальник кредитного отдела, отвлекаясь от компьютера.

— Какой? — не понял руководитель службы банковской безопасности.

— Как какой? Две недели до корпоратива по случаю 23 февраля. Так-то вот.

— Точно. Совсем забыл.

День защитника Отечества был любимым праздником наших героев: банковские женщины в тот день не скупились на презенты. А вот следующее за ним 8 Марта оба мужика ненавидели. Ну, это вполне естественно: ни подарков, ни денег на всех баб не напасешься.

По истечении рабочего дня, а по пятницам рабочий день на час короче, два приятеля садились в глебовскую машину и ехали к нему домой. По пути покупали в супермаркете пару-тройку бутылок традиционного русского напитка, сокращенно — ТРН, то есть водки, по банке красной икры и шпрот, нарезку брауншвейгской сырокопченой колбасы, несколько помидоров и огурцов и, наконец, килограмма полтора чайковских пельменей. В этом магазине у них даже была знакомая товароведка Анна, советовавшая им выбрать тот или иной продукт в зависимости от его свежести. Эта прыщавая молодая дура строила им глазки и даже делала комплименты Борису, типа какая у вас красивая «аляска» и какое замечательное кольцо на вашем пальце. Каждый комплимент стоил нашим ловеласам плитки шоколада.

Дома специально к ужину нажарившая сковороду картошки жена Глеба всему этому делу придавала аппетитный человеческий вид и, выпив с ними рюмку водки, уходила по своим бабьим делам. Чаще всего — к подругам на девичник.

На выходе из банка Борис неожиданно закашлялся. Что-то нашло, может, поперхнулся, может, пыль попала.

— Вот. Лучшее лекарство от простуды — водка с перцем. Это я тебе говорю, — Глеб Нинельевич похлопал Бориса по спине. — Учись, студент.

— А без перца?

— От всех остальных болезней, — засмеялся Сентябов.

— Смешно так, что обхохочешься, — серьезно кивнул головой в знак согласия Гордеев.

— А вообще алкоголь — это как скальпель у хирурга: может зарезать, а может вылечить — надо лишь умело им пользоваться, — наставительно закончил нравоучение Глеб.

Незаметно груженные продуктами Борисо-Глебцы подъехали к назначенному адресу.

— Ну что? Вот ве-чер опять хоро-ший та-кой, что песен не петь нам нель-зя, — прогундосил Борис, подражая Глебу, когда друзья-коллеги пересекли порог сентябовской квартиры и прошли на кухню, традиционное место встреч и разговоров всех российских интеллигентов еще с советских времен.

Кухня — святое место, где зарождаются гениальные идеи, где появляются первые строчки великих произведений, где решаются государственные дела и где возникает первая любовь.

— Сейчас все организуем.

Смачно выпив и сочно закусив, переговорив обо всем на свете, друзья переходили к концертной части заседания. Глеб брал гармошку, именно старую русскую гармошку, а не цивильный баян или банальную гитару, и наигрывал старые мелодии. Репертуар был очень разнообразным: от танго и фокстротов 30-х годов до песен из копилки вокально-инструментальных ансамблей времен позднего СССР. А Борис громогласно подпевал. Иногда в совершенно другой тональности, поскольку не имел ни слуха, ни голоса. Особенно хорошо нашим веселым ребятам удавались невеселые «Раскинулось море широко», «Враги сожгли родную хату» и более современная ерунда ни о чем с громким названием «Мы бродячие артисты» с битловским припевом «Хоп, хей хоп!».

— Вот выйду на пенсию, буду на набережной играть, деньги зарабатывать, — говорил будущий бродячий артист Глеб, — тебе бубен куплю. Будешь мне подыгрывать. На бубне-то сможешь играть?

— Я чукча, что ли, на бубне играть? — не понял Борис. — Посмотрим. Там будет видно.

По этой простой причине Глеб и Борис не ходили по ресторанам, кафе, барам и прочим забегаловкам, хотя зарплата честных, но скромных банковских служащих позволяла им это делать если не каждый день, то пару раз в неделю — точно. Но в этих кабаках ни поорать от души, ни поматериться по-человечески нельзя, ни песен во весь голос погорланить. Именно в такой домашней обстановке герои нашего мюзикла, словно святые, комфортно чувствовали себя в своей Борисо-Глебской тарелке.

Короче, сухой закон им был не писан.

Но в этот раз что-то не пелось.

— Что с тобой, отец Борискин? — спросил Стингер, разливая водку по граненым рюмкам. — Ты какой-то не такой. — Да мысль одна башку сверлит, — ответил Борис.

— А ты гони ее прочь, тугу печаль, — словами горбатого бандита из «Места встречи…» ответил на то Глеб, — выпей и забудь. Сегодня праздник. Гуляй, братва! И сни-тся мне: в прито-нах Сан-Франци-ско лило-вый негр вам пода-ет ман-то!

Они выпили, громко чокнувшись рюмками.

— Ты закусывай. Пить, не закусывая, — то же самое, что жить в большой квартире без горничной.

— Хорошо у тебя баба картошку жарит. Я так не умею, — сказал, закусив водку, Борис.

Жареная картошка была его любимым блюдом в любое время года и в любое время суток.

— Да, это у нее не отнять. Рукастая. Баба должна быть на кухне хозяйкой, а в постели — блядью. Тогда это крепкая российская семья. Не ищи жену в хороводе, а ищи в огороде — гласит народная мудрость. Так о чем думаешь-то, Борисовец?

Хорошо сидим

В тот день в банк заявились молодые по виду директор и юрист некой строительной компании, именуемой не иначе как ООО «Промстройтрейд».

Осторожно войдя в кабинет к Борису и поздоровавшись, они не стали вилять хвостом около да рядом, а сразу перешли к делу.

— Борис Сергеевич, наша организация строит жилой комплекс «Камские зори»: с подземными гаражами, подъездными путями, большой дворовой площадкой. Со всеми делами, короче, — заученно начал вещать директор «Промстройтрейда», протирая запотевшие очки мягкой тряпочкой (на улице в тот день было морозно). — Срок сдачи запланирован на конец этого года. Мы несколько отстали от графика по объективным причинам, от нас не зависящим. И, для того чтобы вовремя завершить строительство, нам необходима еще некоторая сумма. Мы надеемся на вашу помощь, то есть на кредит.

Здесь очкастый назвал сумму.

— Ого. Ничего себе. Ёмко, — удивился Борис.

— У нас такие масштабы, мелко мы не плаваем. Стараемся идти в ногу со все увеличивающимися запросами населения. А благосостояние народа, как вы сами знаете, неуклонно растет. Мы ведь живем во время высоких технологий, — заученно отчеканил строитель.

— В качестве залога что будет? Я имею в виду материальное подтверждение кредита.

— Деньги вкладчиков. Почти все квартиры проданы, еще бы. Плюс наша автотракторная и строительная техника. Здесь все указано, — он выложил перед Борисом несколько папок с документами. — Но до этого, мы уверены, не дойдет. Кредитная история у нас безупречная. Законы мы соблюдаем. — Мы серьезные люди, — поддакнул юрист.

— Я это заметил. Хорошо, я посмотрю. Оставьте документы. Но обещать ничего не могу: слишком велика сумма. Необходимо согласование.

— Надеюсь, мы найдем общий язык. У нас отличная репутация. И мы умеем быть благодарными, — продолжал петь свою песню очкарик-директор.

— Хорошо, хорошо, в понедельник с вами свяжутся наши работники и передадут наш ответ. — Борису Гордееву стали надоедать эти чересчур назойливые просители.

— Будем рады, если и работники вашего банка приобретут в нашем доме квартиры. Отличный вид на Каму. Рядом сосновый бор. Свежий воздух. Никаких заводов. До центра пятнадцать минут, — талдычил неугомонный директор.

— Я понял вас, — надел «улыбку на рожу» Борис.

— Всего наилучшего, Борис Сергеевич, — снова улыбнулся очкастый. — Так мы можем надеяться?

— До свидания, — улыбка на лице начальника «кредитки» была явно вымучена. Но того требовал политес. — Не смею задерживать.

— Не смею задерживать. Козел. Сука, — с пролетарским негодованием выдохнул директор стройконторы, когда строители вышли из банка на морозную улицу. — По морде видно, что урод.

— И чё делать? — спросил юрист.

— Чё-чё. Хуй через плечо, вот чё. Чтобы взять, надо сначала дать.

— Так что тебя гложет, царь Борис? — спросил Глеб, отвлекаясь от гармошки. Он намазал на кусок белого хлеба масло и положил столовую ложку икры. — Люблю, грешным делом, водку икрой закусывать. У меня есть знакомый журналист, как-нибудь познакомлю, так вот он всегда говорит в таких случаях: «Ебанем говна в кашу».

— Давай ебанем, — согласился Гордеев.

Друзья накатили очередную рюмку. Борис, крякнув, схватил вилкой длинную шпротину за хвост и картинно проглотил ее.

И рассказал о встрече.

— Обычная история. Ничего нового эти гондоны не придумали, — выслушав друга, ответил Глеб.

— В смысле?

— История простая, как рубль золотом. Есть участок земли, где уже начато строительство дома. Вырыт котлован, вбиты сваи, выложен фундамент и даже построен первый этаж. Потом продаются квартиры. Причем одна квартира может быть продана несколько раз. Чаще всего квартиры продаются через прикормленную риелторскую контору типа какой-нибудь «Сукин и сын». Затем деньги переводятся через фиктивные фирмы-однодневки или через какой-нибудь благотворительный фонд в офшор. И — всё. Ищи ветра в поле, — улыбнулся Глеб.

И заиграл:

— Широ-ка страна моя родна-я, много в не-ей лесов, полей и рек. Я друго-й та-кой страны не зна-ю, где так вольно ды-шит чело-век!

— И что? Никак? — спросил мало что понимающий Борис.

— Может, найдешь потом. Когда-нибудь. На Кипре, например, или на Мальте.

— Понятно.

— А далее фирма-застройщик объявляется банкротом, стройка — долгостроем, а обманутые дольщики — бомжами: ни квартиры, ни денег. А это испорченные судьбы, покалеченные жизни, отчаяние и безысходность, — невесело подытожил Глеб.

— Н-да.

— Эти фирмы работают по принципу: увидел прибыль — хватай быстрей, а дальше хоть трава не расти. Их задача — отжать бабло, и больше ничего. Это как болезнь. Причем хреновая болезнь, заразная, с осложнениями. Типа аденомы простаты. Понял?

Борисо-Глебские друзья помолчали немного, думая каждый о своем.

— Да не заморачивайся ты так, Бариста, — нарушил молчание Глеб. — Ладно, давай наведем резкость, что ли, сколько можно всухомятку сидеть, — закончив монолог, он указал на бутылку с ТРН. — Кто ве-сел, тот сме-ется, кто хочет, тот добьет-ся, кто ищет, тот всегда най-дет!

— Понял, — Гордеев наполнил рюмки.

— Значит, благотворительный фонд, говоришь? — снова задумался он спустя какое-то время. Водка не шла в горло. — А что это такое?

— Благотворительный фонд — это сборище зажравшихся уродов, которые отмывают бабки. Они делают вид, что помогают больным детям, инвалидам и старикам, причем якобы делают это по всей России. Рассказывают так, аж слеза прошибает, мать вашу. Собрались в этих фондах продажные депутаты, олигархи разные. Короче, бывшие бандиты. Или те, кто не успел стать бандитом в 90-е годы и очень хочет разбогатеть сейчас.

— Понял.

— Но по документам у них все чисто. Не подкопаешься.

— А мы-то кто? Вроде тоже как на деньгах сидим. Пусть и в небольшом банке.

— Если хочешь, мы посредники между добром и злом. Между богатством и нищетой. Между честностью и ложью. И от нас зависит, будут ли эти сволочи жить припеваючи или не будут. Эту страну погубит коррупция. Запомни это.

— А почему эти строители к нам обратились? Мы ведь в основном с физическими лицами работаем, с ипотекой, с автомагазинами договоры у нас.

— Значит, из больших банков им никто кредит не дал.

— А если и мы не дадим?

— В другой банк обратятся, в третий, в четвертый… Взятку предложат большую. Кто-нибудь да и возьмет. Все зависит от суммы. Тебе, наверное, тоже предлагали?

— Предлагали. Точнее, намекали.

— Вот видишь. С почином тебя, Борисыч. Вперед!

Друзья выпили. Сентябов томно заиграл и тихо запел утёсовскую:

— Как много де-вушек хоро-ших, как мно-го ла-ско-вых и-мен. Не заморачивайся. За ними кто-то стоит. Серьезный. Но это уже политика, а политика честной не бывает. Я политики в Афгане, в ограниченном контингенте, во как наглотался, на всю жизнь хватило, — Глеб провел рукой по горлу. — Не будем о грустном. Хорошо сидим, Гордей, держи нос бодрей!

— А ты, вообще, как стал песни-то петь, на гармошке играть, как коробейник деревенский? — спросил Борис.

— Да никак. Песни всю жизнь пел, с детства люблю это дело. — И пропел, подыгрывая кнопками гармони: — Они нам стро-ить и жить по-мо-гают… — затем перешел на банальную прозу: — А гармошку на чердаке нашел в отчем доме. Лет тридцать пролежала, если не больше. Дед мой на ней еще играл, как сейчас помню. Ну и привез сюда. На ней кошка любит спать, наверное, мышами пахнет. Думал, не играет. Нет, работает. Вот и приноровился потихоньку. Есть у нее, конечно, кое-где еще отдельные недостатки, например, ладов мало, поэтому на ней можно только простые песни играть. Трехрядка, одним словом. Помнишь?

— Чего?

— Если б гармо-шка умела все гово-рить, не та-я… Русая деву-шка в платьи-це белом, где ж ты, голу-бка моя? Выпьем?

— Нальешь — выпью.

— Вот это по-нашему!

И, выпив, снова запел:

— Люди встреча-ются, люди влюбля-ются, женя-тся. Мне не везет в этом так, что про-сто беда. Вот нако-нец вчера встре-тил я де-вушку… Как, кстати, у тебя с Аглаей-то?

Картина вторая

Аглая

Ее звали Аглая. Простое русское имя. Ныне почти забытое. Но даже на фоне всеобщего повального присвоения креативными россиянами старинных славянских имен своим чадам, типа Радомир и Метелица, Коловрат и Радостина, Богодар и Заряница, оно смотрится как картина сермяжных передвижников на фоне отвязного авангардизма. И это не считая верха отеческой сообразительности: Люцифер и Монтана. А теперь представьте, как это будет выглядеть, когда этим счастливым детишкам стукнет лет по сорок или более того.

«Здравствуйте, Люцифер Силантьевич Череззаборногузадерищинский» или «С добрым утром, Монтана Сигизмундовна Синебрюховская», — будут им говорить коллеги, зажимая рот ладонью, чтобы не рассыпаться от смеха.

Но с именем-фамилией у Аглаи Ивановны Зориной, как мы видим, все в порядке.

Аглая Зорина появилась в банке на год раньше Бориса. Она приехала в Прикамск из далекого Ильичёвского района. Отец ее служил в местном леспромхозе капитаном: сплавлял на катере срубленный лес от Ойвы до Камы, мать работала в школе учительницей русского языка и «литры».

Аглая выучилась на бухгалтера в аграрном университете. Вышла замуж за однокурсника, родила ему голубоглазого мальчугана. Спортивный пацан в этом году в третий класс пошел.

Но брак оказался недолгим. После трех лет совместной жизни два бухгалтера-экономиста расстались по причине несовместимости характеров.

До «Прикам-Вест-банка» она скучно и неинтересно прозябала в нескольких финансовых конторах, пока не выложила свое резюме в социальных сетях. И ей повезло.

Аглая вдвоем с сыном снимала комнату на окраине Прикамска, строила по ипотеке, взятой в другом банке (тогда она еще не служила в описываемом нами учреждении), квартиру в новостройке, платила кредит за машину. Отпуска проводила в основном у себя в деревне. Правда, в прошлом году с подругой сгоняла в Черногорию.

Ее родители дружили семьями с руководителем местного агрокомплекса, единственного в селе.

Директор этой фирмы орденоносец Николай Петрович Конюхов ранее был председателем местного колхоза имени Ленина. Его уважали. Колхоз не отставал, но и вперед не забегал, поэтому был в районе на хорошем счету.

Когда началась эта чертова перестройка с приватизацией, каждый колхозник, включая грудных детей и неходячих стариков, получил свой пай (по-старому — надел). А вот что с ним, с наделом этим, делать, никто не ведал.

Кто был пошустрее, то есть, говоря языком большевиков, был кулаком, — организовал семейный кооператив, нанимал батраками своих менее шустрых и пронырливых односельчан. Кто не обладал этой кулацкой смекалкой и хваткой — либо продал свою долю более находчивому соседу, либо попросту пропил за пару пузырей дешевой водки.

Но большинство бывших колхозников решили вновь объединиться. Так колхоз имени Ленина Ильичёвского района Прикамского края получил второе рождение, как при коллективизации в начале 30-х годов. Бывшего председателя вновь избрали председателем. Оставили на своей прежней должности и главную бухгалтершу, супругу Николая Петровича. Оставили и памятник лысому вождю мирового пролетариата, гипсовое изваяние которого, покрашенное в серебристый цвет, как и прежде, красовалось перед зданием колхозного правления.

Единственное, что изменилось, — в титульном названии перед словом «колхоз» появилась аббревиатура «ООО “СПК”» — Общество с ограниченной ответственностью «Сельскохозяйственный производственный кооператив».

В один из ее приездов Николай Петрович, почти как отец, долго уговаривал Аглаю, предлагая должность главного экономиста со всеми вытекающими последствиями. И зарплата высокая у нее будет, как в городе. И за счет колхоза дом он ей отгрохает, какой наша героиня пожелает, поскольку с родителями ей жить не с руки. И скотину домашнюю, какую надо, подгонит. И сына пристроит не хуже, чем в Прикамске. И мужа, если понадобится, найдет. Из молодых специалистов. В этом году их много понаехало: за счет колхоза в городах учились, пора отрабатывать. А если молодые аграрии ей не по нутру, то вот начальник гаража в девках бобылем ходит. Справный мужик. Чем не пара?

А природа здесь какая! А воздух! А река!

— Всё у нас хорошо, грех жаловаться, — говорил он ей. — Надои рекордные в этом году показали, лучшие в районе. По мясу на второе место вышли. Зерно выгодно продали в соседнюю область. Газ провели два года назад. Комбайнов новых, муха не сидела, несколько штук закупили. Даже один американский. «Джон Дир» называется, сам ездит, без механика. Говорят, износу нет. И специалисты хорошие у нас есть: зоотехники, агрономы, механизаторы. Даже строители. А вот по части экономистов страдаем. В этом вопросе не идем в ногу со временем, отстаем от прогресса, от интернета вашего. На счётах наши бухгалтеры привыкли трудодни считать. Учет нужно нормальный изладить, а то подворовывают колхознички-то, за всеми не углядишь. Ну и пьют с получки, естественно, как без этого?

— Я подумаю, Николай Петрович.

— Не тороплю. Но лучше, Аглаюшка, думать не спеша, но поспешая. Время, сама знаешь, какое.

Яйца Фаберже

— Так давать им кредит или не давать? — вновь вернулся к теме прежнего разговора Борис.

— Сиди пока на жопе ровно и не дергайся. Года через полтора-два Рудольфовна свалит на пенсию. Тебя на ее место начальником нашим поставят. А там, глядишь, и в центральный офис переведут. А дальше — заоблачные перспективы. Как говорится, живи да радуйся.

— А все-таки, Нинельич?

— Посуди сам. Кредит эти хуеплеты не вернут, это стопудово. По карманам распихают и свалят куда-нибудь. По всему видно. Расплатятся с нами своими говенными бульдозерами и сраными экскаваторами. И стройкой, где вместо десяти этажей — один, да и тот не достроен, туда кошки умирать ходят. Это в лучшем случае. И всю эту херню на тебя повесят. Что делать со всем этим добром будешь? Покупателей искать? А кто все это купит? Дураков нет.

— Да-а-а, картина маслом. Обрадовал. «Левиафан» какой-то, — вспомнил он недавний страшный фильм.

— А тебя еще во взяточничестве обвинят. Посадят еще, не дай бог. Короче, пусть идут в головной офис и там просят. Так и скажи. Письменная команда оттуда поступит — дадим кредит. Нет — значит, нет. Целее будем. Чем больше бумаги, тем чище жопа.

— Ты краски не сгущаешь? Реклама у них мощная, я видел. В документах, я посмотрел, все на месте. На стройке был, специально ездил смотреть, работа кипит.

— Все это — пыль в глаза. Видимость. Это они умеют. Ты на рожи-то их посмотри, — махнул он рукой. — Строители! Они такие же строители, как я любовник Матильды Кшесинской. Ладно, не ссы, Борискин. Наливай, чего сидишь, уши развесил? На Вол-ге широ-кай, на стрелке дале-кай гудками кого-то зовет паро-ход, — запел Глеб, подставляя рюмку. — Тебе зарплаты мало, что ли? Скромнее надо быть. Почему тара пустая?

И снова продолжил, по-камарински развернув меха:

— Под го-родом Горь-ким, где я-сные зорь-ки, в ра-бо-чем посел-ке подру-га жи-вет. В руба-шке наря-дной к своей ненагля-дной…

— Вот смотрю я на вас, бизнесменов, и мне становится смешно, — спев песню, Глеб отложил в сторону гармонь и, не дожидаясь милости от задумавшегося Бориса, сам разлил ТРН. — И образование у вас вроде есть соответствующее, и амбиции большие, и цели ставите какие-то высокие. А ума, кроме как на процентах сидеть, на марже то есть, нету. Чему вас учили¸ непонятно. Вы банки превратили в обычные коммерческие организации, типа магазинов. Купил — продал. А ведь банк — это совсем другое. В банке возможностей больше. Фантазию надо только приложить. Креатив включить. Мозги на место поставить.

— Например?

— Вот смотри. Ты, допустим, должен мне сто рублей. А я должен сто рублей Рудольфовне, та, в свою очередь, должна Розе Львовне, опять же, стольник, а Роза должна Аглае, а Аглая — тебе. Тоже по сотне, — начал считать Глеб, загибая пальцы.

— И что? — спросил ничего не понимающий Борис.

— Но ни у кого из нас денег нет, — развел руками Глеб.

— И как быть? Ты это к чему?

— Но тут появляется какой-нибудь дядя Стёпа и говорит, что хочет купить у тебя ботинок за сто рублей. Ты отдаешь ему ботинок, он дает тебе деньги. Ты отдаешь их мне. Ты мне больше ничего не должен. Я отдаю их Рудольфовне. Я ей тоже больше ничего не должен. Та расплачивается с Крокодиловной. Они квиты. Сирень отдает деньги Аглае. Они тоже квиты. Аглая отдает твой же стольник обратно тебе. Всё. Все квиты, все довольны.

— Здорово!

— Но тут опять появляется дядя Стёпа и говорит, что один ботинок ему не нужен. Он отдает тебе ботинок, ты отдаешь ему деньги. И получается, что ни у кого денег нет, но все квиты и никто никому не должен. Понял теперь, батенька?

— Понял. Интересно. Только банк здесь при чем?

— А банк должен брать с каждой операции свой процентик. На то он и банк. Допустим, десять процентов. Обычная ставка. А теперь посчитай, банкир, сколько денег ты наваришь из воздуха.

— Хм!

— А у вас что происходит? Купил доллар за 60 рублей, продал за 63. Неинтересно и скучно. Или выдал кредит — банк наварил процент, ты получил откат. Шучу, не переживай, ты мужик честный, — успокоил Глеб. — Вот и весь бизнес. Ума большого не надо. А тут искусство! Высший пилотаж! Яйца Фаберже! Поэма экстаза!

Борис почесал за ухом.

— Ты — гений, Стингер.

— Это не я придумал. Но если бы был банкиром, работал бы по этой системе. Всё чисто. Всё по закону. И объёбывать никого не надо. Вот за это мы и выпьем, Борисенко.

Глеб опрокинул водку в рот первым и, подыгрывая себе на трехрядке, громко запел, лукаво подмигнув левым глазом:

— Я бы-ыл ба-тальон-ный разве-дчик, а ты писари-шка-а штаб-ной…

Новый Уренгой

В понедельник утром Борис вызвал Аглаю. Рабочий день только-только начался, и первые посетители, а это были в основном вездесущие пенсионеры, вошли в зал, рассосались по операторам и выстроились в очередь к банкоматам.

— Доброе утро, Борис Сергеевич. Вызывали?

— Да-да. Аглая Ивановна, подготовьте, пожалуйста, отказ «Промстройтрейду» в выдаче кредита. Придумайте что-нибудь стандартное, — по-офисному строго и официально сказал он и передал ей документы. — И пусть наши юристы визу поставят.

— Хорошо, Борис Сергеевич.

Она не уходила.

— Что-то еще? — посмотрел он на нее.

— Ты придешь сегодня? Я торт вчера специально для тебя испекла. «Наполеон», как ты любишь.

— Торт, говоришь? Это хорошо, — обрадовался Борис.

Он очень любил сладкое. — Если му-чает то-ска, слопай торта два кус-ка. А Артёма куда денешь?

— На соревнования с командой уехал вчера в Добрянку.

Он же у меня футболом занимается, как Аршавин. Защитник. Капитаном избрали.

— Молодец. Футбол — это хорошо.

— Ну так как? — снова спросила она.

— А… это самое… — замялся Гордеев, не зная, как сказать.

— Не бойся, она уехала к себе в свой город. У нее отпуск наступил. К счастью.

— Здорово.

Здесь Аглая имела в виду свою соседку по съемной коммуналке. Это была брошенная одинокая женщина по имени Анфиса, которая терпеть не могла мужчин. И женщин, у которых эти мужчины были. Она приехала в краевой центр из какого-то мелкого и депрессивного муниципального образования (так сейчас называются маленькие города) в поисках большего счастья. Но — не срослось. И теперь в одиночку коротала жизнь с большим кастрированным котом по имени Новый Уренгой.

Анфиса работала трамвайной вагоновожатой. График ее работы был непредсказуемым: либо она вставала хрен поймешь когда, либо приходила далеко за полночь. Естественно, что, когда она прозябала в квартире согласно своей временной регистрации, в помещении должно было быть тихо, как ночью в бане. Вечно голодный Уренгоша, правда, в это время шастал по квартире и пискляво, но настойчиво просил жрать у Аглаи или Тёмыча.

Иногда, правда, Анфиса приглашала Аглаю по-соседски выпить водки, поговорить за жизнь и поплакаться в жилетку о своей несчастливой бабской доле. Но было это крайне редко.

А мы тем временем вернемся к прерванному разговору наших влюбленных.

— Я соскучилась по тебе.

— Ты знаешь, я тоже, — ответил Борис.

— Я хочу тебя.

— Не могу сейчас ничего сказать про вечер. Понимать должна.

— Наври чего-нибудь жене. Тебе не привыкать.

— Пока не знаю, — Гордеев все еще колебался, не зная, что ответить.

— Все равно я буду ждать, — с этими словами она вышла к себе.

Забегая вперед, скажем, что торт в тот вечер был очень вкусным, а то, что за ним последовало, — еще вкуснее.

Но мы отвлеклись. Так вот, ближе к обеденному перерыву впервые явился Глеб.

— Здесь бьется сексуальный пульс нашего банка? — вместо приветствия весело спросил он, войдя в кабинет к Борису.

— Ты о чем? — Борис также не стал банально здороваться.

— Как дела, спрашиваю.

— Не фонтан. Но брызги есть.

— Это уже хорошо. Ну что ты решил с кредитом для «Химбумпромстройснабхуйпрома» своего? Или как он там называется? — спросил Глеб. — Мутная компания, скажу я тебе.

— Решил отказать, — ответил Борис и уточнил: — Решил отказать, прислушавшись к тебе.

— Ну и правильно. С Рудольфовной советовался?

— Она срочно ушла на мероприятие по улучшению своего внешнего вида.

— Не понял?

— В парикмахерскую метнулась. У нее встреча в главном офисе какая-то важная сегодня после обеда намечается, вот и решила причепуриться, не ударить, так сказать, лицом в грязь. Слушай, Глеб, я тут не понял немного. Зачем этой конторе кредит, раз они собираются всех кинуть? — Скорее всего, квартир мало продали. Или покрыть хотят другой кредит, который просрали на блядей и на новые тачки. Надо ведь чтобы и себе осталось. И чем больше, тем лучше.

— Логично.

— Может, пообедаем? Кто рабо-тал, кто устал? Час обе-денный нас-тал!

— Пошли. Одному обедать — то же самое, что в туалет ходить вдвоем, — согласился Борис.

Рядом с банком находился небольшой уютный ресторан, недорогой или, как сейчас говорят, бюджетный. В нем в тот час посетителей было немного. Они заказали по чашке чая и по антрекоту с картошкой. Глеб еще решил отметиться пивом.

— Изжога у меня. Я ее пивом лечу.

— Помогает?

— Еще как.

Он сделал глоток и скривился.

— Фу. Пиво дрянь. Больше никогда здесь покупать не буду.

— Правильно говоришь. Пиво пить надо в пивных. Гаишников не боишься?

— До вечера выветрится.

Сразу после полудня вломились строители. Они просмотрели бумаги, которые им выдала Аглая Зорина.

— Зря вы так, Борис Сергеич, — сказал директор «Промстройтрейда», войдя в кабинет в Гордееву. — Мы на вас надеялись. А сейчас мы не знаем, что делать. У нас обязательства перед дольщиками, перед смежниками, перед нашими поставщиками, наконец. Строительство дома на контроле у губернатора.

— И что? Мы-то здесь при чем? Это ваши проблемы, вы их и решайте. Увы. И извините, у меня неотложные дела, — развел руками Борис.

— Может, как-то можно все-таки решить вопрос, Борис Сергеевич? Вы не останетесь в накладе, я вам гарантирую. Мы не забываем тех, кто нам помогает.

— Извините, еще раз повторяю: у меня дела.

— Сколько вы хотите? Десять процентов, — не унимался строительный директор, все больше распаляясь. — Двадцать? Сколько? — голос его становился все громче и громче. — Сколько? Скажите!

— Выйдите, пожалуйста, отсюда. Иначе я позову охрану. — Борис упорно стоял на своем. — Не мешайте работать.

— Он еще пожалеет об этом. Поехали отсюда, — сказал очкастый директор своему юристу, выходя из здания банка.

Он громко хлопнул дверью:

— Банкир хренов. Нет, ты скажи: ему, что, больше всех надо? Козел!

— Успокойся, — утешил его юрист. — И чё делать будем?

— Чё-чё. Хуй через плечо, вот чё. Ладно, поехали в их головной офис. Там начальница ихняя будет, ну, эта дура, которая с большими сисяндрами. Думаю, она нам поможет. А если нет, то весь их банк на хуй спалю! — Директор сильно пнул ногой по колесу их черного японского внедорожника.

Путь в неизвестность

И уже утром следующего дня Пермякова вызвала Бориса к себе в кабинет.

— Борис Сергеевич, надо выдать кредит «Промстройтрейду», — наставительно приказала управляющая тоном, абсолютно не терпящим возражений.

— Они ненадежны. Мы проверяли с Сентябовым. Сумма для них неподъемная, то есть невозвратная, — ответил Борис, упрямо глядя ей в глаза.

— Я понимаю, что мы рискуем. Но риск, сами знаете, — дело благородное, кто не рискует, не пьет шампанского. Да и вообще любой бизнес — это риск. Но надо помогать молодым бизнесменам, наша задача — развивать малый и средний бизнес, об этом постоянно говорит президент страны, — начала бубнить она прописные истины, то и дело заглядывая в ежедневник, как в шпаргалку. — Этот дом входит в губернаторскую программу по долевому строительству. Городу нужно жилье. Это раз. Второе. В нашем банке выросли объемы кредитования на двенадцать с половиной процентов. При этом отмечено улучшение качества кредитного портфеля — просроченная задолженность заемщиков снизилась по сравнению с прошлым годом на шесть и четыре процента. Это очень хорошо. Поэтому не будет ничего страшного в том, что мы выдадим этот кредит. Третье. Кредит мы выдаем под залог недвижимости и строительной техники, так что здесь все в порядке. Наконец, есть положительное решение президента банка.

— Как скажете, Ульяна Рудольфовна. — Гордеев понял, что спорить дальше с этой дурой совершенно бессмысленно. — Только мне нужно ваше письменное указание. Я против этого кредита. В случае невозврата у нашего банка могут отозвать лицензию. О последствиях сами можете догадаться.

— Пожалуйста, — она протянула ему оформленный по всем статьям документ. — Не стоит так драматизировать ситуацию. Все гораздо проще, не первый раз. Это обычная кредитная история.

— Я могу идти? — спросил он, едва взглянув на бумагу.

— Да, вы свободны. Я попрошу вас не затягивать с этим делом.

— Постараюсь.

Это был первый конфликт между управляющей отделением банка и начальником отдела.

— Все будет хорошо, Борис Сергеевич, не волнуйтесь, — сказала ему вслед Ульяна Рудольфовна.

На что Гордеев ничего не ответил. В коридоре он смачно сматерился, будто излил душу. Хорошо, что его никто не услышал.

— Извиняюсь, вашу мать. Это как же понимать? — в рифму спросил Глеб, входя к Борису.

Он уже знал, что строителям был одобрен кредит.

— А вот так. Распоряжение шефа. Письменное, как ты хотел, — ответил начальник «кредитки».

— Прискорбно, — почесал затылок начальник службы безопасности. — Но твоей вины здесь нет. Моей — тоже. А знаешь что? Никогда не жалей о том, чего ты не сделал. Жалей о том, что ты сделал не так. Да-а-а, банком руководить — это не мандавошек на простынях ловить. Я же говорил тебе, что эту страну погубит коррупция. Ну да черт с ним, что сделано, то сделано. Будем надеяться, что я ошибся в своих выводах. Хотя взяточничество и жульничество были, есть и будут характерными чертами нашего времени. И это — надолго.

— Ты говорил, что у тебя есть какой-то знакомый журналист? — спросил вдруг Борис.

— Есть. Виктор Саранцев. Может, слышал? Псевдоним у него — Саранча. Ефим Саранча. Кавалер ордена Почетного легиона.

— Я серьезно.

— Я тоже. Эту саранчу все боятся. Мужик он тертый, где только не бывал. На него несколько раз подавали в суд, полиция дела на него заводила. А ему все нипочем. Непотопляемый. Правда, он сейчас год как на пенсии, но работает. — А что за газета?

— «Прикамские реалии». Известная. Единственная, кстати, оппозиционная газета на весь наш многомиллионный Прикамский край.

— Читал, знаю. Нормальная газета. Попроси его, пусть напишет про этих козлов.

— А что? Мне нравится эта идея, — вслух подумал Глеб. — Попробовать можно. Авось что-нибудь да получится. Если их не посадят, так люди хоть правду узнают. Саранча мне сам говорил, что у него работа — говорить людям правду. Это самое сложное в профессии журналиста. Правду писать всегда трудно, легко писать только вранье и ложь. В лживые статьи всегда верят, а правда всегда будет кому-то мешать.

Он начал ковыряться в телефоне. Очевидно, искал номер журналиста Саранчи.

— А может, ерунда все это, Глеб? — неожиданно задумался Борис. — Что он может сделать? Поднять шумиху вокруг этого дела? Обосрать их? Открыть глаза читателям? Взбудоражить общественность? Натравить на них полицию или прокуратуру?

— Самое важное в работе журналиста, если я правильно ее понимаю, — это написать не тыщу статей, не сто тысяч. Главное — написать одну. Ту, ради которой ты пришел в эту профессию. Именно ее люди и будут помнить. Наверное, сейчас это тот самый случай?

— Твой журналист не умрет от скромности, Глеб Нинельевич.

— Скромность — это путь в неизвестность.

Исполнение желаний

Поначалу с Аглаей Зориной у Бориса Гордеева отношения складывались обычно, как у двух людей, работающих в одном учреждении. Они по утрам здоровались, по вечерам — прощались. Улыбались друг другу при встрече. Обменивались шутками. Все приказы своего прямого начальника, каковым он являлся, она выполняла безропотно, в строго означенное служебным регламентом и должностной инструкцией время. Причем делала это охотно, ей это очень нравилось.

Что Аглаю и Бориса подтолкнуло навстречу друг к другу, никто из них не может сказать. Это произошло само собой. Будто где-то что-то внутри наших героев перемкнуло, словно их обоих молния долбанула.

Сначала она длинной эсэмэской поздравила его с Днем защитника Отечества. Потом — с Днем Победы.

«Уважаемый Борис Сергеевич, от всей души поздравляю Вас с Днем Великой Победы! Мирного неба, счастья и благополучия! Ура!» — написала она в телефон.

Потом — с Днем города и независимости России. С днем его рождения. С Днем финансового работника. С Днем единства. С Новым годом. С Днем всех влюбленных.

А потом на одной посиделке по случаю приближающегося 23 февраля (вот почему он любил этот праздник), во время танца, она спросила его:

— Я вам нравлюсь?

Естественно, что Борис ответил утвердительно. Ну что он еще мог сказать? Любой мало-мальски нормальный мужик на его месте сказал бы то же самое. А Аглая пошла в своей настойчивости дальше.

— Вы проводите меня до дома сегодня? — спросила тихо, прижавшись губами к его уху, чтобы никто не услышал.

Из кафе они вышли последними. Никого из сослуживцев уже не было. Заказали такси. У подъезда своего дома она попросила:

— Поцелуйте меня.

Поцелуй был очень быстрым. Будто Бориса кто-то подтолкнул сзади, и он случайно ткнулся в ее губы своими губами.

— Вы смешной, Борис Сергеевич. Ну кто же так целуется? — засмеялась Аглая. — Вот как это делается.

— Вы не хотите чаю? — спросила она, отдышавшись, когда длинный, как нос у Буратино, поцелуй закончился.

— Если только ненадолго, — ответил смущенный Борис.

— У меня есть торт. «Наполеон», — продолжала проявлять настойчивость наша героиня. — Сама делала.

Дома у Аглаи было тепло и уютно. Стол в центре комнаты был уже накрыт к чаю на двоих, будто Аглая ждала Бориса и была уверена, что он обязательно к ней придет.

— У меня есть жена, Аглая Ивановна, — сказал он, откусывая кусок торта и запивая его горячим, настоянным на травах чаем.

— Я знаю. И поэтому ничего не прошу. Мне надо только немного женского счастья. Я не знаю, сколько оно, это счастье, будет длиться: месяц, год, три года… Но мне и этого будет достаточно, чтоб почувствовать себя женщиной.

— А почему вы думаете, что будете счастливы со мной?

— Я это чувствую. А чувства меня никогда не обманывали.

— А может, вы кому-то хотите отомстить?

— Это было бы смешно. Когда я вас впервые увидела, то немного испугалась. Вы были такой неприступный, серьезный… А потом, может, через месяц или через два, поняла, что вы и есть тот самый мужчина, которого я ждала, с которым мне будет хорошо. Наверное, звезды так на небе расположились. Вы верите в звезды, Борис Сергеевич?

— В звезды? Я люблю на них смотреть. Они указывают правильный путь в жизни. Люблю загадывать желания, когда они падают. Только они не сбываются, — искренне промямлил Борис.

— А пойдемте на улицу. Сегодня был замечательный, солнечный и ясный, день. Поэтому сейчас на небе много звезд. — Аглая посмотрела в окно. — Загадаем желания.

— Да. Конечно.

— И они непременно сбудутся. Я в этом уверена.

— Может, перейдем на «ты»? — предложил Борис. — А то как-то…

— Да. Конечно.

Домой Борис вернулся поздно. Сонная жена дежурно спросила, взглянув в светящийся телефон, чтобы узнать который час:

— Ты где был?

— Где-где, с Глебом водку пили. Где ж еще?

А что он еще мог сказать в свое жалкое оправдание — ведь была Борисо-Глебская пятница.

«Пушкин»

Через пару недель для полноты картины Борис пригласил Аглаю в ресторан. Это был «Пушкин». Он находился в том же микрорайоне, где она снимала комнату. А зачем они пошли туда? Просто, гуляя по вечернему городу, проходили мимо несколько раз.

Аглая сначала не соглашалась. Во-первых, потому что ни разу не была в ресторане, не считая демократичных кафе и экономичных фастфудов. Во-вторых, считала, что у нее для ресторанов нет приличного платья. Ну и, в-третьих, по ее мнению, это была лишняя трата денег, которых ей так не хватало.

Но Борис успокоил ее, сказав, что раз в жизни надо там обязательно побывать. Хотя бы для того, чтобы иметь об этом представление. И девушка согласилась.

— А почему он называется «Пушкин»? — спросила Аглая.

— Наверное, потому что Александр Сергеевич здесь впервые увидел Наталью Николаевну. Ты помнишь? Я знаю — век уж мой измерен. Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я, — ответил Борис, целуя девушку в целомудренную щеку. — А все-таки?

— Не знаю. Так, наверное, захотелось хозяевам. Они, может, тоже стихи пишут про любовь.

— А ты поэт?

— Писал когда-то в юности, как, впрочем, все нормальные люди.

— Прочитай.

— Я трясусь по бездорожью между правдою и ложью. Больше не помню.

Действительно, а почему «Пушкин»? Ресторан был одним из самых дорогих в Прикамске. Хотя располагался в Индустриальном районе, далеко не самом центральном. Ранее здесь процветала, а потом напрочь загнулась деревня Балатово. Затем китайцы, когда дружба между Советским Союзом и Китаем была на самом высоком уровне, в конце 50-х годов прошлого века застроили ее однотипными пятиэтажками, серыми и безликими. Дома эти были предназначены для работников возводимого за городом нефтеперерабатывающего комбината.

Менялись времена, менялись правительства, останавливались заводы и фабрики, летели в тартарары банки, закрывались на клюшку государственные учреждения, а нефтепереработка работала, пыхтя пламенными трубами, как ни в чем не бывало, превращая тягучее черное золото в бензин и мазут.

Поэтому собирались здесь в основном, как сейчас говорят, топ-менеджеры этого промышленного гиганта со своими женами, но чаще всего — с молодыми любовницами. Кто просто ужинал, кто вопросы решал, кто отдыхал.

О Пушкине в «Пушкине» напоминали лишь облезлый бюст курчавого поэта в зеркальном вестибюле со сталинской лепниной у потолка да жалкое подобие обмотанного цепью златого дуба с русалкой и с котом ученым на ветвях, что красовался в ресторанном зале.

Хотя первоначально задумывался «Пушкин» как место встреч городской артистической и литературной богемы далеко не самого литературного и уж далеко не самого артистического в стране города Прикамска.

Поначалу так оно и было. Но быстро закончилось: у бедных поэтов с их никому не нужными стихами не то что не было денег на этот дорогой кабак, но даже на бутылку водки часто не хватало, чтоб распить ее в зассанной подворотне. Да и не слушал никто их «поэзу на поверхности выбритого лобка, чтоб старый срач по частям собирать».

«Брр», — поморщился Борис, вспомнив эти стихи, если их так можно было назвать, одного из модных прикамских поэтов на городском саммите культуры и бизнеса, куда был приглашен.

У рояля певец, одетый во фрак, исполнял арию Евгения Онегина из одноименной оперы Чайковского. В роли Татьяны, похоже, выступала сухая как вобла концертмейстерша, дама высокомерно-преклонного возраста.

— Супру-жество нам бу-дет мукой, — соловьем заливался баритон, обращая свой взор к любимой пушкинской героине, сидевшей за роялем, — я, ско-лько ни лю-бил бы вас, привыкнув, разлю-блю тот-час.

«Попал в точку. Я бы тоже разлюбил этот синий чулок, точнее, не полюбил бы никогда», — подумал про себя Гордеев, глядя на музыкальный дуэт.

Но оперного певца мало кто слушал из посетителей ресторана. Великий Чайковский, к счастью, не кабацкий композитор.

— Что будем пить и есть? Вино? — спросил Аглаю Борис, разглядывая меню.

— Не знаю. Я вообще-то вино не очень. Я более крепкие напитки предпочитаю. Можно водку, можно коньяк. Немного только.

— Хорошо, — согласился ее ухажер.

— А то, может, пойдем отсюда. Мама столько вкусностей привезла из дома, даже твое любимое вишневое варенье. Мне здесь как-то некомфортно. Я же дура деревенская, как ты говоришь, Дунька с Бахаревки. У нас в деревне начи-на-лся сено-кос, приехали студен-ты к нам в кол-хоз. И дорого здесь, наверное.

— Перестань, друг мой, не думай об этом. Любезный, — по-купечески небрежно подозвал Борис официанта. — Вот это, вот это, — вальяжно ткнул он пальцем в прейскурант, — и вот это. Пока всё. Так что давай, братец, пошустрее.

— Одну минуту, — расшаркался халдей.

В ожидании заказа Аглая и Борис рассматривали ресторанный зал. Публика была разношерстной, но бросалось в глаза, что почти все женщины были одеты в самое лучшее, будто пришли на концерт Стаса Михайлова.

И тут их внимание привлекли две сверкающие побрякушками, словно люстры в прикамском оперном театре, имени Чайковского, кстати, женщины за соседним столиком. К ним пытался подгрести один подвыпивший задрот, то ли на танец хотел позвать, хотя под классическую арию не шибко-то растанцуешься, то ли просто познакомиться. На что одна из «люстр» ответила коротко и ясно:

— Отвали, слышь? Не видишь, что здесь бизнес-леди базарят. Брызни отсюда.

Незадачливого незнакомца будто ветром сдуло.

— О времена, о нравы, — пушкинскими словами тихо отреагировал на эту сцену Борис. — С то-ско-ю я гляжу на на-ше по-ко-ленье…

— Ужас, — согласилась Аглая.

Им обоим было смешно.

— Ты посиди пока, я в туалет, — сказал Борис, вставая.

— Я с тобой.

— Ты с ума сошла? Я один справлюсь. Тебе нельзя поднимать тяжести, — сострил он.

— Мне кажется, что они все на меня смотрят. Я стесняюсь, — оглянулась по сторонам девушка.

— Они смотрят на тебя по другой причине: ты очень красивая.

— Да ну тебя, — улыбнулась Аглая.

Но между тем было видно, что ей очень приятно было это не только слышать, но и осознавать.

А оперный баритон запел новый романс на стихи Пушкина:

— Я вас лю-бил, лю-бовь еще, быть мо-жет, в душе моей уга-сла не сов-сем…

— Вот и у меня любовь к тебе никогда не угаснет, — Борис нежно посмотрел на Аглаю. — Во всяком случае, я хочу этого.

— Я тоже этого хочу.

У нее от этих слов на глазах появились слезы…

Официант в длинном переднике, расставив на их столе заказанные угощенья, тем временем разлил по глубоким бокалам дорогой коньяк.

Картина третья

Рыбаки ловили рыбу

Об их романе никто не знал. Кроме, разумеется, Глеба. Но ему это положено было знать по роду своей деятельности: он знал всё про всех.

Домой к себе Аглая приглашала редко, только тогда, когда уезжала соседка. Она не хотела, чтобы кто-то видел Бориса, а потом задавал глупые и ненужные вопросы. Он, естественно, тоже позвать домой ее не мог.

Встречались они в основном у знакомых и друзей, которые предоставляли им свои апартаменты на несколько часов. Иногда ходили в сауну. Иногда уезжали на машине куда-нибудь в лес. А иногда проводили время в гостиницах, когда Борис типа уезжал на рыбалку. Во всяком случае, так он говорил жене. Та простодушно верила и в эти рыбацкие сказки, и в командировки, и в поздние его приходы, связанные с якобы ненормированным рабочим днем, и в деловые вечерние встречи. Правда, она ему однажды сказала, не забыл ли он, что у него есть дом, жена и дочь. Соответственно, есть и обязанности.

Пару раз и всё знающий Глеб давал ключи Борису от своей дачи. Дача находилась недалеко от Прикамска, минут сорок езды по трассе в сторону Екатера. Правда, его жена потом это дело разнюхала и строго повелела, что не допустит блядства и распутства в своем доме. Но потом сострадающе сделала для Бориса исключение.

Глеб тоже был человеком понимающим. Он тоже сострадал нашим героям. У него, как у всех нормальных мужиков, также была женщина на стороне. Причем на далекой стороне: она жила в соседнем Екатере. Поэтому ему приходилось прикладывать максимум фантазии, чтобы придумать себе командировку в столицу Урала.

Они проснулись оттого, что им в лица светило утреннее солнце, пробивающееся сквозь узкую щель между двумя шторами.

Борис поцеловал Аглаю.

— Свет похож на бога. Он рассекает тьму и всегда побеждает, — прошептал он.

— Я люблю тебя, — сонно ответила она, обняв его за шею.

— Я тоже. И сейчас для меня даже сол-нце светит по-о-со-бому с той мину-ты, что уви-дел я те-бя. И отны-не все, что я ни сде-ла-ю, све-тлым именем тво-им я на-зову. Посажу я на зем-ле сады весен-ние, зашу-мят они по всей стра-не. А ко-гда при-дет пора цвете-ния, пусть они те-бе расска-жут обо мне.

Она притянула его к себе…

— Иногда мне кажется, что если бы мы встретились раньше, то у нас были бы общие дети. Они были бы такие же красивые, такие же талантливые, как ты. Мы бы любили их. Они любили бы нас. И мы были бы счастливы, как никто, — говорила она. — Я и сейчас счастлива с тобой. А ты?

— И я счастлив, — он поцеловал ее в глаза.

— А у тебя жена молодая?

— Моложе тебя на год.

— Значит, я старая? — спросила кокетливо.

— Ты — мой друг вечно юный.

— Значит, ты ей изменяешь со мной?

— Я ей не изменяю.

— А что ты делаешь?

— Я люблю тебя. А ты любишь меня.

— А жену? Давай колись. Не трясись по бездорожью между правдою и ложью.

— Ее тоже.

— А кого больше?

— Я люблю женщину. С большой буквы, — уклонился от прямого ответа Борис, дескать, понимай как хочешь.

Они немного полежали молча.

— Сначала я думала: кто я для тебя? Мать-одиночка? Очередная любовница? Случайная точка в пространстве? Потом я думала: вот возьму и рожу от тебя ребенка. И спрашивать не буду. Потом передумала. А сейчас думаю, что мне и так хорошо. С тобой — хорошо. Без тебя — плохо. Самое главное — что я научилась ждать. Как вы там со Стингером поете? Надо только выу-читься ждать, надо быть спокой-ным и упря-мым, чтоб порой от жиз-ни по-лу-чать ра-достей скупы-е телеграм-мы, — интимно-тихо пропела она. — У меня есть ты. Этого мне достаточно: если не быть счастливой, то хотя бы жить в предвкушении счастья. Счастье — это не то, что есть в руках. Это не то, что можно подержать, надеть, купить, съесть, выпить, повесить на стену. Это то, во имя чего надо жить, к чему надо стремиться. Может, на это уйдет вся жизнь.

— Я люблю тебя.

— У меня есть сын, у тебя есть дочь.

— Твой сын — это ты сама.

— А твоя дочь — это ты.

— Да.

— Давай их познакомим. Может, они потом поженятся и будут счастливы вместе, а это значит, что и мы будем счастливы вместе с ними, будто мы всегда были вместе и никогда не расставались.

— Это ты здорово придумала. А чего ты со своим мужем-то разошлась? Не поделили чего?

— Скажу — смеяться будешь. Вадимом его зовут. А на свете нет ни одного порядочного человека с этим именем, все Вадики — либо проходимцы и прохвосты, либо подлецы и жулики, а чаще всего — всё вместе. Негодяи, одним словом. Возьми любой фильм или любую книгу.

— Да? Никогда бы не подумал. Буду знать. У меня тоже знакомый Вадим есть. Он вроде нормальный мужик.

— А если серьезно, то даже не знаю. Не любила, наверное, толком его никогда. А где любовь да совет, там и горя нет. Тебя ждала. Жить без люб-ви, быть может, про-сто, но как на све-те без любви про-жить? Пускай лю-бовь сто раз обма-нет, пускай не сто-ит ею до-ро-жить, пускай она пе-ча-лью ста-нет, но как на све-те без люб-ви про-жить?..

— И где он сейчас, твой негодяй Вадим?

— Кто его знает. К другой ушел. Побогаче, — равнодушно ответила Аглая.

— Алименты платит?

— Платит помаленьку. Не будем об этом, Борь. Мне после вчерашней прогулки так хочется прижаться к тебе всем телом и не отпускать долго-долго… — прошептала она, обняв его. — Как хочу в твоих объятьях обо всем забыть опять я.

А за завтраком она весело попросила:

— А ты возьми меня с собой на рыбалку. Я уху буду варить тебе.

— Какую уху? — не понял сперва Борис, запивая горячим кофием яичницу с помидорами.

— Из рыбы, которую ты поймаешь. Когда я была маленькая, меня папа постоянно брал с собой на катер. После работы где-нибудь к берегу пристанем. Мужики рыбу поймают, сварят уху. Вкусно так. И я научилась, глядя на них. Знаешь, как хорошо было? Тихо, горит костер, на небе звезды, низкие и яркие…

— Да я рыбы-то еще ни одной не поймал.

— Ты говоришь, что у тебя удочка есть какая-то необыкновенная.

— Удочка-то есть. Полтора года назад в интернете по рекламе нашел. Читаю: чудо-удочка, царь-рыба, сама ловит. Что мне и надо. Ну и купил. Подарок себе сделал. Удочка действительно хорошая. Ни у кого такой нет. Но одно не учел: чтобы рыбу поймать, надо сначала, чтобы рыба на что-то клюнула, червяка насадить, леску намотать, грузило с поплавком привязать, а потом закинуть в зеркальную гладь реки. А этому я как раз и не научился. Среди знакомых у меня рыбаков нет. Все больше по бабам бегают. Но все равно научусь когда-нибудь.

— А ты домой рыбу приносил с рыбалки? — Аглая рассмеялась. — Как перед женой отчитывался?

— У кого-нибудь из рыбаков куплю пару окуней или ершей сопливых. Вот, говорю, мое.

— Эх ты! Короче, у тебя как в песне: рыбаки лови-ли рыбу, а пойма-ли ра-ка, це-лый день они иска-ли, где у рака… дальше сам знаешь.

Голос бога

Шло время. «Прикам-Вест-банк» по-прежнему успешно торговал деньгами. По пятницам наши Борисо-Глебцы пили водку и горланили старые песни на кухне. В том числе и эту:

— Мы бродячие артисты, мы в дороге день за днем. И фургончик в поле чистом — это наш привычный дом! Не великие таланты, но понятны и просты…

При этом Борис и Аглая тихо и скрытно от посторонних глаз продолжали тайно встречаться и любить друг друга.

Но однажды произошло то, что и должно было случиться, к чему, собственно, все и шло.

Строительство нового жилого дома «Камские зори» было приостановлено на неопределенный срок ввиду того, что фирма-застройщик, а ею, как мы знаем, являлось ООО «Промстройтрейд», была признана банкротом.

Ни один телефон застройщика не отвечал. Строителей с деньгами дольщиков и кредитами и след простыл. Вроде их как и не бывало вовсе. В офисе никого, кроме молоденькой секретарши, не было. На все вопросы та однозначно отвечала, что руководители срочно уехали в командировки.

Далее была открыта процедура конкурсного производства. После этого оболваненные дольщики обратились в страховую компанию за получением возмещения. Между организацией и девелопером был заключен генеральный договор страхования гражданской ответственности застройщика. В страховой компании ответили отказом, пояснив, что компания стала жертвой мошеннических действий «Промстройтрейда» и договор с застройщиком расторгнут.

Дольщики провели несколько пикетов перед зданиями администрации губернатора и Законодательного собрания.

Написали письмо губернатору. Ни ответа, ни привета, что было вполне естественно.

Затем последовало обращение к президенту. Тот был единственным, кто обещал помочь. Но дальше обещаний дело пока не пошло.

Статья Ефима Саранчи в газете «Прикамские реалии» хоть и наделала много шуму, но толку от нее, в смысле возврата денег дольщикам или конкретного ответа от властей о том, будет ли закончено строительство и кто его будет заканчивать, тоже было немного.

По этому поводу Ульяна Рудольфовна срочно провела совещание, на котором присутствовали все работники, сообщив, что «банк стал объектом преступного злого умысла нечистых на руку людей», что «будут приняты меры» и что «этот случай станет наглядным уроком для всех нас, особенно для службы безопасности и кредитного отдела».

«Вот сука, а, — сматерился про себя Глеб. — Все ведь знала». И тихо обратился к сидевшему рядом Борису:

— Я говорил тебе не раз, что эту страну погубит коррупция.

Среди дольщиков «Промстройтрейда» значилось и имя Аглаи Зориной. После совещания Аглая взяла отгул. Все прекрасно понимали ее состояние. Она проревела весь день.

— Чем же я так бога-то прогневала? — сквозь слезы спрашивала она.

— Перестань. Я уверен, что все нормализуется, — попытался успокоить ее Борис. Хотя сам не верил в то, что сказал.

— Что теперь делать-то? Ответь, ты ведь умный очень.

— Я не знаю, что сказать. Видит бог, я не вру. Если б не наш кредит… Он только усугубил ситуацию. Хочешь, я тебе денег дам? У меня сеть немного.

— Вроде и зарплата у меня хорошая. И премии бывают. А все равно денег не хватает. Твои деньги мне не нужны, Боря. У тебя у самого есть семья. А тут еще это… — здесь Аглая немного успокоилась. — В общем, я тут недавно подумала и решила уехать домой, пока зовут. Всё. Не отговаривай. Я уже половину вещей увезла туда. Там хоть какая-то определенность есть, а здесь — одни долги и больше ничего. Знаешь, я поняла, что чита-ла мир как роман, а он оказал-ся по-вес-тью… Мне стали слиш-ком ма-лы твои тер-тые джинсы. Нас так дол-го учи-ли любить твои за-прет-ные пло-ды… — тихо пропела она больше для себя, чем для Бориса.

На другой день она написала заявление об уходе. Попросила без отработки. Пермякова кивнула и молча его подмахнула.

— Прощай, — сказала она Борису, когда тот решил ее проводить. — Не надо, не провожай. Это больно. Я буду всегда любить тебя и помнить всегда.

Она тихо поцеловала его в губы. Поцелуй был холодным, как лоб у покойника.

— А в Прикамск я еще вернусь.

Через несколько дней наступила очередная пятница с традиционными Борисо-Глебскими посиделками. Хотелось спеть, как раньше:

— Ба-ня, во-одка, гар-монь и ло-сось! Ба-ня, во-одка, гар-монь и ло-сось!

Но Борису было не до песен.

— Если ты все про всех знаешь, значит, ты и про Аглаю все знал? — вдруг осенило его.

— Что ты имеешь в виду, Гордей? — переспросил Глеб.

— Знал, что она строила квартиру у этих сволочей?

— Я тебя умоляю. Конечно, знал.

— А почему мне ничего не сказал? Почему молчал? — закричал Борис, схватив за рубашку Глеба. — Сволочь ты после этого, Нинельич.

— Чтобы ты, мудак, не напортачил чего не надо, чтобы дров не наломал. Ты бы все равно ничего не изменил. А Аглае и другим дольщикам только хуже бы сделал. Ей просто пока не повезло. Это как шальная пуля на фронте. А пуля-дура не выбирает.

— Какая пуля? Что ты несешь?

— Но это не смерть, это ранение. Она сейчас успокоится. Сменит обстановку. Поработает в деревне. А долгостроем ихним займется государство. Жуликов посадят, если поймают, а дом все равно когда-нибудь достроят. И получит твоя Аглая свою квартиру.

— Все равно это нечестно.

— Да, жалко девку. Пострадала не за хрен собачий. А статья в газете — это единственное, чем мы тогда могли ей помочь. Денег она все равно не взяла бы. Гордая. И честная. Когда поют пушки, музы молчат.

— Совести у них нет, — проговорил на это Гордеев.

Конец ознакомительного фрагмента.