Взрывник. Заброшенный в 1941 год

Вадим Мельнюшкин, 2014

Продолжение бестселлера «Окруженец». Затерянный в 1941 году, заброшенный на оккупированную немцами территорию, «попаданец» начинает диверсионную войну против захватчиков. Взлетают на воздух мосты, катятся под откос эшелоны с техникой и боеприпасами, пылают вражеские аэродромы, гибнут в засадах полицаи и целые зондеркоманды. Немецкое командование вынуждено бросить против партизанской армии не только карателей, но и снятые с фронта войска, охоту за ВЗРЫВНИКОМ ИЗ БУДУЩЕГО ведут латышские эсэсовцы, и кольцо вокруг «попаданца» сжимается всё туже…

Глава 3

— Исходя из вышеперечисленного, мы имеем: на самом аэродроме находятся примерно шестьдесят-семьдесят солдат противника, из которых около двадцати — двадцати пяти несут караульную службу, остальные техники и прочая обслуга. На вооружении охраны в основном карабины, но тут и тут, — Калиничев ткнул в разложенную на столе схему, — оборудованы две пулемётные огневые точки. Ничего особенного — выложенные в три четверти круга мешки, наполненные, вероятно, песком. Чуть выше метра. Здесь и здесь — подобного типа сооружения, но большего размера, вокруг малокалиберных зенитных установок. Расчётов при них нет. Одновременно на постах находятся от шести человек днём, до восьми ночью. Утром, после обеда и вечером по периметру проходит парный патруль — проволоку проверяет. Проволочное заграждение простое — колючка на двухметровых столбах, редкая — если одну нитку срезать, то можно спокойно пролезть. Да, они там банок консервных ещё понавешали, пустых. Нечасто, но если неосторожно дернуть проволоку, то могут и забренчать, но от ветра они и так время от времени постукивают. Вот здесь стоит что-то вроде прожектора, бойцы точно не поняли, что именно, но по описанию похоже.

— Значит, семьдесят, — капитан потёр подбородок. — Немало.

— В связи с тем, что ночью на аэродроме могут быть самолёты, то ещё и экипажи, — я тоже задумался. — Лейтенант, сколько их там бывает?

— Самое большое, за три ночи наблюдения — четыре. За день дозаправляется до полутора десятков. Половина транспортники — те как на запад, так и на восток летят. Остальные боевые — те на восток. Ну, ещё маленький самолётик есть, он там всегда стоит.

— Тащ командир, пилоты, по-моему, это фуфло. — Байстрюк, как всегда, в своём репертуаре. Нефёдову не нравится, что он присутствует на наших совещаниях, но по мне толк от него есть. Иногда предлагает неординарные решения, не все подходят, но от некоторых толк бывает. Он как бы олицетворяет собой этакую молодёжную прослойку, не обременённую высоким образованием, но имеющую приличный житейский опыт. У старшины свой опыт, у капитана и меня свой, даже лейтенант, хоть по возрасту с Жоркой и схож, но на вещи смотрит по-другому.

— В смысле? — Нефёдов, как всегда, недоволен, что Георгий влез без спросу, но терпит. Привычка.

— Да чего они со своими пестиками могут? Только бегать будут, как ошпаренные, какие из них вояки.

— Не думаю. Если в казарме засядут, то могут и дел наделать. Пистолеты в тесных помещениях получше карабинов будут, а вот то, что у них нет опыта наземной войны, это, наверно, правда. Элита.

Не любит капитан элиту, причём любую, что военную, что хозяйственную, да и вроде бы партийную недолюбливает.

— Откуда может подойти подкрепление к противнику? — летчики не так важны сейчас, потому перевожу внимание на более актуальные темы.

— К аэродрому можно подъехать по двум дорогам, — лейтенант обращается уже к карте. — Но с трёх направлений, потому как к северной дороге примыкает ещё одна, с северо-запада. Наиболее вероятное направление — это юг, здесь в деревне Азино довольно большой гарнизон стоит, до трёх десятков немцев. С севера Владычино, немцев нет, но есть полицейский опорный пункт — это они его так называют. Полицаев там шестеро, но не думаю, что они задницу оторвут, особенно если поймут, что им её мы можем оторвать. С северо-запада Борки, но там чисто.

— Это, я так понимаю, те, кто могут отреагировать в течение часа, а в течение трёх-четырёх?

— Здесь сказать сложнее. За четыре часа, хоть и по ночи, могут и из Полоцка нагрянуть, а уж днём подавно. У них же рация — если сигнал подадут…

— Ладно, пока отложим, — капитан опять пододвинул схему. — Что по постройкам?

— Вот эта, большая, казарма. К ней примыкает пристройка, над ней антенна — здесь, скорее всего, рация. Здесь, с противоположной стороны полосы склад, но в него почти никогда не заходят, может, и пустой. А тут, чуть в стороне цистерны, из них самолёты заправляют, точнее, сначала в бочки заливают топливо, а потом на грузовике, он здесь же рядом всегда стоит, везут к самолётам. Те ставят сюда, около западной зенитки.

Строений на большой площадке аэродрома было негусто. Хорошо это или плохо? А вот хрен его знает. С одной стороны, хорошо — мало будущих очагов сопротивления, с другой — вокруг них много свободного пространства, причём хорошо простреливаемого. Поправил полушубок. Да, ещё неприятность — сегодня снег выпал. Старшина говорит, что он стает — не держится никогда первый снег, но всё равно неприятно. Что ночь, что день, а красоваться на белом, изображая из себя мишени… Есть, правда, уже белый камуфляж, но мало.

— Старшина, что из техники можем выделить для рейда?

Кошка даже не задумался.

— На ходу, считай, всё, но бензина мало. Три машины и мотоциклы заправим, и всё. Думаешь, удастся топливо у немцев взять?

— Если сами не спалим случайно. А гужевой транспорт как?

— Тут от времени зависит. Если дня два дашь, то от двадцати до тридцати телег наберём.

— Капитан, сколько людей можно привлечь для операции?

— Да хоть всех, почти. Только зачем нам там пять сотен бойцов, да и не проведёшь их без проблем. Надо брать первую и вторую роты и всё усиление, что есть.

— Пушки взять хочешь?

— Нет, пушки пусть лежат там, где их старшина припрятал. ДШК тоже оставим, патронов к нему, считай, нет. Миномёты возьму и ампуломёт. Лейтенант, есть там, где миномёты расположить?

— Да, специально разведчикам дал указания и под миномёты позиции разведать, и под сорокапятки.

— Тогда так, старшина, пятидесятимиллиметровые я забираю все, а под восемьдесят второй пятьдесят, нет, хватит сорока штук. Это всё равно больше, чем пятидесяток осталось.

— С артиллерией и зажигалками надо бы поосторожнее, — заволновался Кошка. — Особенно с огнём.

— Не боись, старшина, будет тебе бензин, весь не сожжём.

— Что у нас по подрывным группам? И по зарядам тоже.

В этот раз старшина думал секунд десять.

— Групп готовых четыре, с зарядами хуже. Научились делать самодельные взрыватели из гильз, но срабатывают они не всегда, а если срабатывают, то не всегда детонация проходит. Где-то один раз из двух. Решили просто ставить по три взрывателя на заряд. Если принять этот вариант, то десятка три есть. Можно, конечно, немецкие в дело пустить, но хотелось бы придержать — поездов фашисты с каждым днём всё больше пускают, а на морозе наши самоделки могут и вообще сдохнуть без толку.

— Ясно, тогда три группы отправляем в Псковскую область. Мы там уже раз были, так что местность хоть как, но знакома. Пусть минируют железку на участке Идрица—Пустошка, ну и можно ещё восточнее. Надо от нашего месторасположения немцам глаза отвести. Подрывники уходят прямо сегодня. Одна группа готовится с отрядом на аэродром. Всё?

— Товарищ командир, — вот и Матвеев проклюнулся, а то молчал всё время. — Кроме бензина, неплохо бы и рацию захватить.

— Неплохо. А толку?

— Так мы, когда свежих опрашивали, про раненых забыли…

— И?

— Есть там один мужичок, Кондратьев, он, оказывается, радиолюбитель. Добровольцем пошёл, попал просто в стрелки, а оказался мужик с мозгами. Я ему немецкие рации, что от эсэсовцев достались, показал, так он говорит, толку от них чуть. Нужно что помощней и с другим диапазоном частот. Я в этих делах никак, но тот утверждает, что может связь с Большой землёй наладить.

— Здорово бы, конечно, но даже если он до Москвы достучится, то кто нам там поверит?

— Вот и он так сказал. Но это если людей нужных не знать.

— А он знает?

— Важных не знает, но московских радиолюбителей, говорит, знакомых немало. У них там какие-то свои заморочки с паролями и прочими хитростями. В общем, если он со своими свяжется, то уже полдела сделано будет. Это с его слов.

Попробовать, конечно, стоит, но что-то мне говорит, что толку будет чуть.

— А ещё, — снова влез Байстрюк, — крупнокалиберный пулемёт тоже можно взять — к нему патронов добавилось.

— Откуда? — оживился Кошка. — Почему я не знаю?

— От пацанвы местной. Я же говорил, что если место хорошо прикормить, то клёв будет.

— Сколько?

— Пока сорок три, но обещали ещё поискать, и мины «пятидесятки» есть — шесть ящиков, а ещё они БТ подбитый нашли, без пулемёта, правда, но снарядов, говорят, завались. Только они патефон хотят.

— Что, танцы будут устраивать? — старшина хмыкнул.

— Именно, пацаны же перед девчонками хвосты распускают.

— Хорошо, будет им патефон и пластинок десяток, есть у меня парные. Только ты уж поторгуйся там.

— Чай, мы с Привоза. Не боись, папаша, Жора своего не упустит.

— Отставить базар, — я хлопнул по столу. — Если кто давно сортир не копал, могу поспособствовать.

* * *

Часовой у ворот чесал задницу. Вот час смотрю, а он всё стоит и чешет — не постоянно, но периодически. Жорка уже минут через пять начал хихикать и предложил выписать ему пилюлю от чесотки. Естественно, свинцовую. Это он так творчески обыгрывает мою шутку о лучшем средстве от перхоти. Что меня в свою очередь удивило, это то, что он не слышал о гильотине. На что этот обормот, совершенно не стесняясь, заявил, что учебник истории шёл в школе на самокрутки первым.

А темнеет сейчас рано, ноябрь, почитай, уже на носу. Хорошо, снег растаял — прав был, однако, старшина. А вот распутица страшная. Пока прошлой ночью гнали машины, сели в грязь четыре раза. Однажды даже обе машины пришлось вытягивать, но добрались, и вроде даже никто на нас внимания не обратил — из тех, кому не надо.

Патруль прошёл, через полчаса можно на позиции выходить — капитан прислал вестового, что он может хоть сейчас начинать. А вот этого не надо — спешка нужна в других случаях. И опять меня колотит. Нервишки. Нервишки лечить надо, но нет у нас санатория с лечебными грязями и душем Шарко. Обычной грязи завались, дождь — да хоть залейся, но это не помогает, вроде как даже наоборот. Дождичек, кстати, опять накрапывать начинает. Для лёгочного здоровья это не полезно, а вот то, что он ещё немного нас прикроет в наступающей темноте — вот это ему респект и уважуха.

Что за чёрт! Чего это они забегали? Ох, не к добру это. С фигни этой, которая вроде бы прожектор, зачем-то брезент стаскивают. Точно — прожектор. Включили и луч почему-то вверх направили, его, кстати, в каплях дождя хорошо видно. А вот и ж-ж-ж — летит кто-то. Блин, если грохнутся при посадке, тут всю ночь такой муравейник будет! Вот они, две штуки, маленькие, не то что два транспортника и бомбер, что на стоянках. Похоже, истребители. Пошли на круг, а прожектористы луч опустили и сейчас посадочную полосу освещают. Вот сейчас и глянем, грохнутся или как.

Не грохнулись — зашли на посадку сразу один за другим с разницей метров в двести и спокойно сели. Мастера. Вот дождались кого-то из аэродромной обслуги и поехали своим ходом на стоянку. Вылезли и почапали в сторону казармы, только в кабины что-то объёмное забросили, стащив с себя. Наверное, парашюты.

А к самолётам уже грузовик с бочками рулит. Вот гадство, теперь не меньше часа провозятся, по крайней мере, с большими столько возились.

Ан нет, немцы тоже спать хотят — меньше чем за полчаса управились. Что-то сказали напоследок часовому, наверное, пожелали спокойной ночи, загоготали и тоже отправились к казарме. Автомобиль встал на своё законное место у бочек с топливом. Наконец затихли.

В казарме ещё продолжал гореть свет — небось, лётчики ужинают. В животе при мыслях о еде аж забурчало.

— Жорка, пожрать чего оставили?

— Да вот перловка — холодная только, сам же знаешь.

— Давай команду на выдвижение, а я пока успею червячка заморить.

Наедаться перед боем примета нехорошая, но мне сегодня в атаку не идти.

Атаковать решили, не дожидаясь утра, утренний сон он, конечно, сладок, и гостей никто не ждёт, но нам ещё когти рвать, а нас много. Старшина добыл только тринадцать телег. Хоть я и не суеверный почти, особенно когда мне всякая чертовщина не снится, но огорчился. Не из-за самой цифры, а то, что она такая маленькая. Пришлось брать с собой несунов. Для порядка обозвали их резервом, но главная, я надеюсь, их задача — утащить всё, что под руки попадётся. Резервом командует наш главный хомяк Кошка, ну тут ему и вожжи в руки.

Электростанцию немцы ночью не гоняют потому и освещение тусклое — шесть керосиновых фонарей на весь аэродром. Удастся нашим хоть сколько часовых тихо снять? По идее, уже должны начать. Ага, какое-то шебаршение около самолётов. Вот только не я один его заметил.

— Hans, was bei dir passiert? (Ганс, что у тебя происходит?)

Нет ответа! Ба-ба-бам! Ответили! Сразу с трёх сторон! Пока в работу включились три пулемёта и два десятка винтовок — как и должно было быть. А вот дальше начался бардак! Как это — одни стреляют, а другим нельзя? С каждой секундой всё больше желающих присоединиться к веселью открывали огонь. Чёрт побери, в немцев они хрен попадут, а вот бензин сожгут и рацию угробят, как два пальца… Немцы, кстати, не очень-то и пострадали — оба пулемёта уже лупят по нам, только в путь. Чёрт, чёрт, чёрт! Если сейчас ещё и из казармы выскочат, то совсем беда.

Бух! Тяжёлая мина удачно легла перед дверью казармы, когда та только открылась, смахнув назад немца, пытавшегося покинуть теплое жильё. Ну куда на холод в одном исподнем?

Бат-ц! А это уже «пятидесятка». Хоть легла и с недолётом, но крайне малым, и один из вражеских пулемётов замолк! Не зря капитан тащил с собой теодолит, что мы вывезли из Полоцка, пригодился. И телефоны тоже не зря — вторая мина разорвалась прямо посередине мешков, что прятали пулемёт с расчётом.

На второй пулемёт капитан потратил целых пять мин, одновременно всадив ещё две восьмидесятки прямиком в крышу казармы. Ещё пара таких попаданий и мины уже начнут рваться внутри — пока только кровлю разметало, но и сейчас врагам внутри не позавидуешь. Дверь пристрелял один из пулемётов, а из окон попробуй ещё быстро выскочи, да и по ним бьют неслабо. Стреляющих стало заметно меньше — либо командиры порядок навели, либо сами поняли.

Прошло ещё минуты три — миномётчики полностью расчистили препятствия, и теперь одна за другой в казарме разорвались три мины. Что примечательно, радиорубку не тронули. Кому бы помолиться, чтобы рация цела осталась?

Внутри разгромленного помещения, похоже, начал разгораться пожар, но его пытались тушить. По пожарным постреливали, не давая особенно разойтись. Бах! Бах! Бах! А вот это уже гранаты. Пулемёт тут же заткнулся — пулемётчик, видно, опасается своих зацепить. Ударило ещё несколько винтовочных выстрелов, и всё!

Тишины не было. Из полуразрушенного помещения раздавались крики, а также чей-то, на одной ноте, вой!

— Nicht Schießen! Wir aufgeben! (Не стреляйте! Мы сдаёмся!)

— Выходи! Руки вверх! Хенде хох, — говорю.

Это что, всё? Десять минут, и принимай пленных? Бах! А вот тебе хрен — граната разорвалась на улице, там, где должны были быть наши.

Ну что ж, мы в ответе за тех, кого не додушили!

Гранаты рвутся одна за другой. Вот кто-то из бойцов заскакивает в распахнутую дверь и начинает длинными очередями расстреливать кого-то внутри. Надо будет узнать потом, кто, и влепить пару нарядов, да что пару — все пять! Ещё несколько стволов бьют внутрь через разбитые и вывороченные окна. Короткими! А этим благодарность. Господи, о чём думаю?

Короткая перестрелка со стороны склада. Ну да, там же тоже часовой… был. Надеюсь. Вой из казармы больше не раздаётся. Умер, наверно, а скорее, добили. Они же мне там сейчас всех перебьют, надо бежать.

Прибежал! Фу, есть вроде пленные — раз, два… Шесть человек, четверо ранены, но легко, скорее поцарапаны. Кто, так просто не разберёшь, — все в исподнем.

— Die Offiziere haben? (Офицеры есть?)

— Ja. Ober-Leutnant Franz Haeckel. (Да. Обер-лейтенант Франц Геккель.)

Геккель оказался штурманом сто одиннадцатого «Хейнкеля». Здесь же среди пленных был бортовой стрелок одного из двух пятьдесят вторых «Юнкерсов». С «Юнкерсами» нам не повезло, они летели с фронта порожняком. Бомбер и оба истребителя, наоборот, летели на фронт. Повоевать хотели. Пусть обломятся. Сколько вреда они могли принести и сколько унести жизней? Теперь уже нисколько.

Объяснил лейтенанту и стрелку, что их жизнь зависит от того, насколько хорошо они будут помогать нашим бойцам в разграблении их самолётов. Несогласных, что неудивительно, не оказалось. Немцы к порядку привычные — попал в плен, выполняй приказы и не рассуждай.

Три десятка бойцов под управлением нашего немца Вальтера и при помощи двух бывших военнослужащих Люфтваффе отправились раздевать летающие машины. А вокруг, как всегда, царил бардак.

Начинающийся пожар уже затушили и разбирали развалины бывшей казармы. Пару раз прозвучали выстрелы. Ещё раз выстрел прервал начинающийся на слове «нихт» крик. От остальных пленных особого толку не было — обычная аэродромная обслуга, пара рядовых, пара сержантов. Отправил их в помощь разбирающим самолёты.

— Георгий, — окликнул пробегающего мимо Байстрюка. — Рацию глянул?

— Ага. Вроде цела, по крайней мере, дырок нет. Сейчас мужики её пакуют.

— Осторожно!

— Да понятно.

— Капитан ушёл?

— Да, они сразу снялись и убежали.

Нефёдов со своими людьми после окончания боя должен был пойти на усиление засады, что блокировала дорогу с южного направления, откуда был наиболее вероятен подход помощи противнику. Хотя помогать и некому, но немцы-то об этом не знают.

Пока допрашивал пленных, на взлётное поле въехали три машины и тут же разделились — одна направилась к складу, вторая к казарме, а третья к стоянке самолётов. Тут же появился и наш гужевой транспорт.

Склад не порадовал, я рассчитывал на большее — такое огромное помещение, а занято меньше чем на четверть, да и то в основном какие-то колёса и металлические конструкции непонятного назначения.

— Есть что ценное? — спросил распоряжавшегося здесь Егоршина.

— Консервы, крупы, патроны, снаряды к пушкам зенитным. Парашюты нашли, с десяток. Запчасти ещё какие-то, решили их немцам не оставлять — хоть в болото свезём сбросим. А так — бедно живут.

— Сержант, тут шоколад и пойло немецкое, — вдруг раздалось из угла.

Похоже, бойцы до лётных пайков докопались.

— Ладно, давайте здесь споро. Время — жизни.

На улице перехватил Кошку.

— Что, старшина, небогатые немцы нам достались, похоже быстро всё выгребем.

— Вот уж не знаю, командир. Вон главная проблема, — указал тот на стоянку. — В них же чего только нет. И оружие, и рации, и провода всякие, да и сам металл со стеклом бронированным. Народ даже кресла отвинчивает — уж очень они удобные. Опять же топлива больше тридцати бочек, и это мы ещё с самолётов не сливали. Конечно, всё сливать не будем, что-то и гореть должно, но всё одно много выйдет.

— Хорошо, работайте. Всё сможем унести?

— Всё унести никогда нельзя, — философски заметил старшина. — Но надо стараться. Что не съедим, то понадкусываем.

Людской муравейник прямо кипел — все что-то несли, тащили, волокли. Трое бойцов то ли снимали с радиорубки антенну, то ли отдирали металл с крыши, а может, и совмещали. Мимо группа из десятка человек пронесла, с матами, какие-то ящики — почему не погрузили на телегу или машину, непонятно, но раз волокли на горбах, значит, смысл в этом есть. Наверное.

Прошло примерно где-то ещё около получаса, когда на юге ночную тишину разорвали звуки выстрелов и взрывов. Перестрелка длилась минут пять, после чего сошла на нет. Ещё через десять минут явился конный вестовой, как не боится верхами по такой темноте шастать, и доложил, что немцы, потеряв убитыми около десяти человек, отошли. Удачно попали в минную засаду, перестрелка же, скорее всего, результатов не дала, но противник устрашённый дал дёру. У нас нет даже раненых. Вот же я идиот, так и не поинтересовался нашими потерями на аэродроме.

Отпустив вестового, нагрузив предварительно ценными указаниями, которые, в общем-то, на фиг никому не нужны, отправился к месту, где горело несколько фонарей, но особого ажиотажа не отмечалось. Как и думал, оказалось нечто вроде полевого перевязочного пункта.

— Геращенко, что у вас?

— Трое раненых. У одного пулевое навылет в районе ключицы, несложное. Двоих осколками гранаты посекло, одного здорово. Мне бы телегу, нужно лёжа транспортировать.

— Может, лучше на машину?

— Машины наверняка с перегрузом пойдут, застревать будут, к тому же тряска сильная, а так мы потихоньку — я рядом пойду.

— Как скажете, вам виднее.

Опять малой кровью обошлись. Повезло, вот только надолго ли? Вообще всё странно — на фронте у немцев чаще всего всё получается, хотя и не везде, от Ленинграда они войска отводят, так его и не взяв, а вот здесь у нас всё получается на загляденье. Не понимаю, а всё что не понимаю — опасно. И планирование у нас на самом примитивном уровне, и бардак тот ещё, но мы бьём немцев и достаточно удачно уходим от их ответных ударов.

То есть причины придумать для этого можно. Вот так с ходу: здесь почти сплошь тыловики к нормальному бою не приспособленные, хотя мы и с эсэсовцами справлялись, но только тогда, когда те попадали в засаду, а нас было больше. Ну, или столько же. Причина? Причина. Следующее: сейчас мы делаем то же, что и немцы на фронте, — концентрируем силы и бьём там, где нам выгодно. А почему прекратили получать противодействие? Тут, скорее всего, причин несколько: первая, смогли частично уничтожить, частично нейтрализовать те силы немцев, что они могут выделить конкретно на этот участок, вторая, противник, вероятно, считает, что сможет закончить войну в ближайшее время, оттого и концентрирует все силы против Москвы.

В чём-то они правы — закончи войну, и все наши потуги никому не нужны, но в то же время не могут же они не понимать, что потеря Москвы — это не конец войне. Странно и непонятно, а про непонятно я уже говорил. Ладно, не до того сейчас, позже попробую обмозговать.

Уходили тяжело нагруженными, даже мне достался какой-то мешок, точнее, я сам его взял. Старшина настойчиво предлагал и обратно на машине отправиться, но смысла в этом особого не было: за оставшееся тёмное время автомобили до базы отряда не дойдут, да мы на это и не надеялись, подготовив для них хорошее укрытие в болотах у Больших Жарцов. Знаток немецкого языка там был, так что автоколонну из четырёх автомобилей спихнул на Тихвинского, а сам почапал с отрядом. Нет, конечно, чистого, хоть и слегка грязного, грузчика я изображать не пытался — в охранении от меня толку больше, потому и груз я только половину времени тащил, а вторую половину шастал по кустам, натаскивая к этой работе бойца из нового набора. Фамилия у него была Кушенко. Сам невысокий, худой и лопоухий, но утверждал, что лес знает. Вроде и правда в лесу не первый раз — в муравейник не залез ни разу и о деревья головой не стучится, но ходить нормально всё одно не умеет, смотреть тоже, но орёл. Так и хотелось двинуть в ухо, когда он в третий раз, невзирая на приказ молчать, полез с вопросами, хорошо хоть шепотом. С кем приходится работать!

Уходили опять четырьмя разными маршрутами. Наша колонна к рассвету сделала километров десять, но ноги все еле таскали. На привал расположились в редком лесочке. Только расставил посты и вернулся к основному отряду — рухнул как подрубленный.

Девушке, на первый взгляд, было лет восемнадцать. Одета она была в белоснежный сарафан, отороченный поверху и понизу крупным красным рисунком. Рукава были украшены подобным же узором, но только рисунок был мельче. Длинная русая коса, переброшенная на грудь, спускалась почти до колен, на голове же красовался венок, сплетённый из крупных белых и красных цветов. Только внимательно взглянув в её глубокие голубые глаза, заодно заметив мелкие морщинки возле них, можно было догадаться, что женщина старше. Вот только на сколько, понять нельзя.

— Что, не узнал? — женщина улыбнулась задорно, но чуть грустно. — А знаешь, как девушке обидно, когда её не узнают, особенно после такого краткого, по крайней мере на её взгляд, расставания?

— Извини, но у меня возникли некоторые проблемы с памятью.

— Угу, после такого ещё легко отделался, — она горестно, но чуть наигранно вздохнула. — Ладно, не буду тебя в этот раз мучить. Я Доля. Не пытайся, всё равно сейчас не вспомнишь. Может, потом…

— Спасибо, Доля. Что я тут делаю?

— Ты пришёл по моей просьбе. Ну, как пришёл — я позвала, а воспротивиться ты не смог.

— А зачем звала?

— Вот какие же вы мужчины… Может, посмотреть захотелось. Что, жалко?

— Нет. Ты красивая, мне тоже нравится на тебя смотреть.

— Что? Комплимент? Что это случилось с нашим брутальным мачо? Оказывается, иногда даже с виду неприятные вещи могут идти на пользу. Расскажу Маре, она обхохочется.

Ничего не понимаю, но, похоже, моя собеседница не собирается ничего объяснять. Ну что же, и я напрашиваться не собираюсь. Нет, если бы почувствовал, что она готова хоть что-то рассказать, то попытался, но не чувствую.

— Молодец, правильно не расспрашиваешь. Помнишь. Всё, что надо, узнаешь — не меньше, но и не больше. Сестрёнка вспомнила о тебе.

— Сестрёнка?

— Ну да, Недоля. Ты всегда был слишком активным мальчиком, Мара говорит, что даже гиперактивным. Вот и обратил снова на себя внимание, а может, ей кто и намекнул. Она же всегда была помешана на Равновесии. Не беспокойся, ты ей всё же тоже нравишься, поэтому она не станет нивелировать твою прошлую удачу, но с этого момента станет приглядывать. А внимание Недоли, сам понимаешь…

— То есть халява кончилась?

— Ох, уж эти твои выражения… Нет, халява не кончилась, просто за неё теперь платить надо…

Женщина горько засмеялась и пропала.

Опять! Что это, схожу с ума? Пётр Петрович, который Кащенко, мир его праху, наверное, моим случаем заинтересовался бы. Ещё бы, он всё больше с Наполеонами и Петрами Первыми дело имел, а у меня целый выводок богов наклёвывается. Сначала Морана, теперь Доля да на сестрёнку свою намекает. Ладно, хватит панику разводить. Скорее всего, это сработал анализ моих страхов, моего опасения, что время, отведённое на удачу, заканчивается. А то, что на меня обратили внимание, я и так догадываюсь, а после сегодняшнего ещё больше обратят и ещё больше обозлятся. Правда, не боги, а значительно более неприятные существа. Те, что ходят в чёрных мундирах и кричат «хайль Гитлер». Но зато в отличие от богов они смертны. Я точно знаю. Сам убивал.

* * *

— Старшина, давайте подведём итоги. Что мы поимели с гуся?

— Так, начну с вооружения. Пистолетов разных — двадцать шесть штук, маузеровские карабины и винтовки — шестьдесят две штуки, пулемёты тринадцатой модели — три штуки, все под ленточное питание, четыре автомата. Это вместе с разгромленной подмогой. Кроме того, на аэродроме захвачены две тридцатисемимиллиметровые зенитные пушки, Вальтер назвал их «Флак восемнадцать». Кроме того, с самолётов сняты десять пулемётов винтовочного калибра, пять крупнокалиберных пулемётов — три по тринадцать миллиметров и два по пятнадцать и одна двадцатимиллиметровая пушка. Большая часть авиационного вооружения требует переделки и изготовления станков или других видов крепления.

— А что с боеприпасами? — продолжал я допытываться, пытаясь осознать, что же мы всё же приобрели.

— К пистолетам и автоматам примерно шестьсот пятьдесят патронов, винтовочных больше восьми тысяч, четыре с половиной тысячи сняли только с самолётов, но там боеприпасы особые, в том числе бронебойные и зажигательные. К тринадцатимиллиметровым пулемётам тысяча двести, к пятнадцатимиллиметровым четыреста — тоже специальные, хотя бывают ли там другие, кто знает. К двадцатимиллиметровой пушке семьдесят пять снарядов, к зениткам двести восемьдесят.

— Неплохо, — улыбнулся Матвеев.

— Угу, а теперь поделите это всё на пятьсот человек, — капитан был отнюдь не в восторге от таких на первый взгляд больших цифр. — По двадцать патронов на человека?

— Да, — Жорка дёрнул себя за мочку уха, — не разжиреешь. А потратили сколько, старшина?

— Считай, пять сотен.

— Когда успели?

— Вы всё успеваете — на вас ни жратвы, ни патронов не напасёшься. Бой на аэродроме — три сотни патронов долой, засада на немцев — ещё две, да та группа, что полицаев ходила в Борки пугать, два десятка сожгла.

— Кстати, а как в Борках всё прошло? — спрашиваю Калиничева.

— Нормально. Говорят, пришли, несколько пуль полицаям в окна засандалили и отошли. Тем, естественно, не до ночных прогулок стало.

— Ясно, что ещё ценного в хозяйстве образовалось?

— Продуктов захватили, но немного, нашей ораве и на неделю не хватит, немного же медикаментов и перевязочных материалов, зато бензина, считай, четыре тонны, но он авиационный — на авто клапана прогорать будут, но вряд ли машины именно от этого испортятся.

Да, тоже так думаю, не факт, что немцы нам вообще скоро позволят с комфортом кататься.

— Ещё две бочки керосина, ну и прочая бытовая мелочь — ложки, плошки, поварешки. Электростанцию забрали, слава богу, что она на колёсном ходу была. Радиостанцию, с ней сейчас Кондратьев разбирается, сказал, что и рации с самолётов вполне можно к делу пристроить, только у них диапазон пожиже. Что это я, честно, не понял.

— Вот, вспомнил. Мне показалось, или бойцы крышу разбирали?

— Не показалось, железо там хорошее было, на землянки пойдёт, а то текут с обычным дёрном. Ещё одёжка кое-какая, в основном форма, хорошо её штопать и отстирывать не надо — вражины не успели надеть, а мы соответственно попортить. Инструмента много, в том числе и шанцевого, даже не знаю, куда девать. На обмен бы с крестьянами что пустить, но опаска есть, как бы немчура не прознала — по его виду понятно, что не наш. Бронестекла много взяли, но вроде не особенно оно и бронированное — ну на что-нибудь пойдёт. А вот настоящая броня тоже есть — пару десятков листов сняли, остальное некогда было, но это так, у нас ещё и щитки от «максимов» без дела лежат. Проводов и труб много надёргали, да и ещё масла немало слили, жаль не постное, а машинное, тоже две бочки вышло.

— Что за трубы?

— Разные, и масляные, и пневматика, на что пустить их, не знаю, но пригодятся. Вот вроде и всё, не считая личных вещей, но их бойцы больше по карманам распихали. Непорядок, конечно, но не отнимать же. Обидятся.

— Найдите тех, кто не хомячил, и премируйте. По-серьёзному — пистолеты выдайте, ещё чего, но сами разберетесь.

Откуда взялся у меня в голове сам термин «хомячить», не помню, но здесь он был неизвестен, хотя, после неоднократного повторения, вполне прижился и вопросов не вызывал.

— Сделаю.

— Если удастся ещё чего выкроить, то и тем, кто на операции не был, подкиньте. Те же мыло, бритвы, зеркала — хоть на несколько человек.

— Посмотрю, но кулаков и так не уважают, все, в общем, делятся, чем могут, а что небритых хватает, то больше от лени.

— Вот зима наступит, посмотрим, а пока пусть в порядке себя содержат. Мы же, в конце концов, не банда. Вы, товарищ капитан, поддержите старшину авторитетом.

— Есть, — Нефедов снова потёр небритый подбородок. Мне проще, я медленно обрастаю, а вот капитану и другим, кто постарше, с этим сложнее.

На этом разбор полётов закончился. Вроде пока дел особо неотложных и нет, значит, пойду к Вальтеру — надо разобраться, что за оружие нам от Люфтваффе досталось.

Немец опять был с головой в работе — на большом куске брезента лежал здоровущий агрегат, точнее, масса его частей, числом шесть. Рядом застыли двое бойцов, вероятно, опасаясь лишним движением нарушить мыслительный процесс, а может, прервать свой халявный отдых.

— Вальтер, что это за зверь и о чём ты думаешь?

— А? Извините, господин командир, я не понял вашего странного вопроса.

— Не обращай внимания, — хотел сказать «забей», но по-немецки это звучало бы ещё более странно и ввело бы нашего интернационалиста поневоле в ещё больший ступор. — В чём проблема?

— А, это? Это не зверь, это машиненгевер сто пятьдесят один, разработки фирмы Маузера. Скорее даже автоматическая пушка калибром пятнадцать миллиметров. Хорошая, надёжная и удобная, вот только стояла она на самолёте.

— И переделать нельзя?

— В теории переделать можно всё, вот только стоимость затрат на переделку зачастую превышает все мыслимые пределы.

— У нас не превышает. Нам эта штука нужна. Какие сложности, что надо?

— На самом деле не так и много. Так как сняли мы их, а их две, со сто девятого «Фридриха», то несколько повезло, она там стреляет через вал винта, поэтому стоит здесь обычный ударник.

— А бывает необычный?

— Да, если бы она стреляла через плоскость винта, стоял бы электровоспламенитель, при этом и патроны были бы другие. Тогда проблем было бы гораздо больше. Тоже справились бы, но… Вот, например, с тех же истребителей сняли по два пулемёта семнадцатой модели, — Вальтер показал на ещё одно чудо-юдо, лежащее чуть в стороне. — Они завязаны с синхронизатором и там стоит электроспуск. Это не электровоспламенение, патроны используются обычные, но управление что у пушки, что у пулемётов электромеханическое. Надо спусковые механизмы и механизмы перезарядки делать, точнее, удобные для стрелка элементы этих механизмов выводить наружу корпуса. Может, я пушками займусь, а пулемёты на потом оставим?

— Ну, четыре пулемёта нам погоду не сделают, или с ними со всеми так?

— Нет, остальные обслуживались бортстрелками, там всё нормально, только что прикладов нет. Сто тридцать первые, их три штуки, это те, что калибром тринадцать миллиметров, нужно точно со станка использовать — уж больно мощны. А вот пятнадцатые и восемьдесят первые, под винтовочный патрон, можно и как ручные, только сошки, да и, как уже говорил, приклады сделать.

— Ясно. Это всё?

— Нет, ещё есть двадцатимиллиметровая пушка, что на бомбардировщике стояла. Вообще-то они делались с барабанным магазином под шестьдесят выстрелов, но на «Хейнкеле» она в носу стояла, там барабан мешал, так что этот вариант с коробчатым магазином на пятнадцать снарядов, магазинов всего пять, но из неё точно ни с рук, ни с сошек не постреляешь. И ещё — патроны и снаряды в основном все бронебойно-трассирующие.

Да, что-то такое и старшина говорил, надо бы попридержать до появления стоящих целей.

— Хорошо, работай. Как я понял, меньше всего проблем с теми пулемётами, что под тринадцать миллиметров? Вот с них и начни.

Однако есть ещё время посетить Михаэля.

Когда после продолжительной прогулки до второго лагеря подошёл к нашему пошивочному цеху, увидел, что еврейское семейство работает не покладая рук. Старший Рафалович распекал за что-то молодую женщину, кажется, Марию, вставляя в русскую речь полузнакомые, созвучные с немецкими, слова. Наверное на идиш.

— Здравствуйте, Михаэль Нахумович, смотрю, невзирая на прохладную погоду у вас здесь жарко.

— Здравствуйте, товарищ командир, — по тону почувствовал, что он хотел назвать меня либо молодым человеком, либо как-то похоже, но не решился или передумал. — Да, на улице пока ещё терпимо, но со дня на день придётся начинать работать в землянке, а там, знаете ли, темно. Будьте так добры, наладить приличное освещение, иначе я снимаю с себя ответственность за качество работы.

— Сделаем, дорогой Михаэль Нахумович. От себя оторвём, но поддержим отечественную промышленность. Лучше скажите, как дела с тем заказом, что вам передал Кошка?

— Пока Леонид Михайлович дал мне только один парашют. Я уже прикинул, как его раскроить. Купол у него не слишком большой, да и форма для кроя неудобна, потому гарантировать больше семи, если будем соединять обрезки, то восьми халатов не могу.

Так, всего мы взяли тридцать восемь парашютов, значит, под три сотни маскхалатов мы сможем получить.

— Как скоро будут готовы?

— Молодой человек, у меня не трест «Москвошвей». Сколько вам их нужно?

— У нас ещё тридцать семь парашютов.

— Вы режете меня без ножа, одними своими словами. Месяц.

Ну, месяц это не так уж и плохо, тем более что получать мы их будем ежедневно, а не всей партией одноразово.

— Спасибо, Михаэль Нахумович, — похоже, он готовился к ожесточённой торговле по срокам и очень удивился моей покладистости. — Только у меня будет к вам ещё одна просьба — поговорите со старшиной и с другими опытными бойцами и обсудите с ними вопросы обвеса. Нет, обвешивать и обсчитывать их не надо. Так как от парашютов останется много строп, то надо попробовать сочинить из них нечто вроде сбруи, используя которую, бойцы смогут удобно располагать на теле оружие и снаряжение. Проблема ещё и в том, что эта сбруя должна быть удобна как при передвижении на лыжах, так и во время боя. Да чуть не забыл, на оружие тоже нужно смастерить чехлы, да и вещмешки должны не бросаться в глаза на снегу.

— Тогда больше семи халатов с одного парашюта не получится.

— Вы уж постарайтесь, дорогой мой человек, от того, как хорошо вы сделаете свою работу, будут зависеть жизни людей.

Что-то дрогнуло в глазах немолодого битого жизнью мужчины, но тут же они снова стали колючими.

— Вот ещё, никто никогда, кроме недоброжелателей, не мог упрекнуть старого Михеля, что он плохо делает своё дело.

— Ещё раз спасибо, извините, спешу.

— Идите уж, не мешайте работать.

Не успел отойти и на пару дюжин шагов, как услышал, что еврей уже распекает кого-то из своих родственников, причём на этот раз с гораздо большим пылом, чем до моего прихода.

Оставшийся день прошёл в большой нервотрёпке. Довёл до старшины требования начальника пошивочного цеха. Прикинув, решили, что в наших условиях единственно приемлемым способом будет установка самолётного плексигласа прямо в скат землянки. Течь, конечно, будет в дождь, никаких нормальных изолирующих материалов под рукой нет, но и так течёт. Чёрт с ним. Заодно решили таким же образом поправить землянку оружейника — гулять, так гулять.

На парашютный шёлк также нашлось много желающих. Например, фельдшер объяснил, что из него лучше бельё пошить. Будто бы в древние времена благородных рыцарей и прекрасных дам очень ценилось нижнее бельё из шёлка, типа полезно для кожи и вши в нём плохо приживаются. Предложил «айболиту» придумать историю поправдоподобнее — не носили ни рыцари, ни их дамы нижнего белья. Они вообще мылись только раз в жизни — при рождении, некоторые считают, что два, но обмывание после смерти не считается, так как к жизни отношения не имеет. Один парашют всё ж пришлось отдать, ибо операционную всё одно отделывать надо, чтобы хоть с потолка мусор не сыпался на открытые раны. Самые мелкие обрезки тоже пообещал, то ли нитки что-то шить, нашему доктору нужны были, то ли в корпию подмешивать, не совсем понял, но позарез. Надо, значит, надо.

Спать ложился с некоторой неуверенностью, страхом, но одновременно с надеждой — вдруг сейчас будет сон, который хоть что-то поможет понять про себя, несчастного. Снилось что или нет — не помню, спал, как убитый.