Психолог

Вадим Меджитов, 2019

Самым сильным, самым сложным, самым коварным врагом для интеллектуального человека является он сам. Самоанализ, самокопания – все это является своеобразным проклятием для развитого индивида. И только смерть может помочь отбросить все жизненные условности и проблемы бытия. Смерть… это конечная стадия существования человека или смысл его бренной и ничтожной жизни? Никто не знает. Ясно одно – без практического опыта к истине никогда не приблизишься. А значит, пора в путь! И пусть жестокий мир сам ответит нам на все незаданные вопросы, раскроет перед нами тайны мироздания.

III

Он снова присел на поваленное дерево, собираясь с духом, а воспоминания нахлынули на него, прорвав хлипкую плотину, с помощью которой он в свое время пытался хоть как-то запереть их в глубине своего сознания. Теперь, дрожа всем телом, в полном расстройстве мыслей и чувств, Зигмунд уже не мог сдерживать своих эмоций, и недавние события начали вспыхивать в его сознании, как яркие огоньки в болотистой местности, которые уводят случайного путника все дальше и дальше в смертельную топь.

Ему сразу вспомнился образ всегда серьезного Малькольма, его друга детства, с которым они всю жизнь ссорились, ругались, расходились во взглядах, только чтобы в итоге снова сойтись для обмена свежими впечатлениями, которые им подарила жизнь. Так произошло и в последний раз, только причиной их воссоединения стало все ухудшающееся психическое и физиологическое здоровье Зигмунда. Он чувствовал себя хуже день ото дня, голова его раскалывалась, как будто кто-то безжалостный вгонял в нее острые клинья, а душа его горела и как будто просилась на волю. Он плохо спал, плохо ел и в общем и целом плохо жил.

Малькольм и правда смог помочь ему, но лишь на время. Разговоры со старым другом дали хоть какое-то успокоение его мятежной душе, пока из милых обсуждений повседневности не начали выглядывать острые края давних перепалок, осуждений и разногласий. Зигмунд понял, что сделал только хуже, придя в уединенное жилище своего друга, что он только еще больше разбередил свои старые душевные раны. Они оба были уже немолоды, они оба были совершенно оторваны от времени и происходящих в мире событий. Конечно, Малькольм бы никогда в этом не признался, ведь он с головой нырнул в исследовательскую деятельность, построив своеобразную лабораторию в бывшей хижине лесничего. Он жил как самый настоящий отшельник, но был, по его словам, совершенно самодостаточен — он охотился, ловил рыбу, собирал травы, из которых впоследствии готовил различные снадобья и настойки, рубил деревья на дрова для отопления в холодную пору и для готовки, строил новые сооружения различного толка — маленькие сараи и склады, уютные беседки, прохладные погреба, отдельное здание для естествоиспытаний, научных экспериментов и опытов, теплицы рядом с разбитыми неподалеку садами, в которых приносила всякие плоды растущая там флора^[2]… Когда Зигмунд покидал столь обширные владения, Малькольм как раз загорелся новой идеей сделать загончик для разведения скота. И Зигмунд был уверен, что Малькольм непременно осуществит свои намерения, а пасущаяся там животина будет исправно приносить молоко да мясо. И все будет чрезвычайно вкусным, особенно если сильно не задумываться, что корова была с двумя головами, а свинья почему-то вышла с рогами. Небольшая погрешность, как любил говорить Малькольм, на результат влияет слабо, а внешний вид подлежит корректировке лишь в самую последнюю очередь. Поэтому особо впечатлительных личностей Малькольм не любил — они всегда заслоняли своими эмоциями то, что было действительно важно.

Дом сего почтенного волшебника тоже поражал изящностью и уютом. Своими собственными руками Малькольм произвел внутреннюю отделку дома лесничего, самолично смастерил некоторые детали меблировки, пристроил парочку этажей, обустроил комнаты таким образом, что ими бы не побрезговали и члены аристократических семей.

Но, несмотря на все это убранство, несмотря на богатое хозяйство и полную самодостаточность хозяина, который жил практически в отрыве от той финансовой модели, что навязало обществу государство, несмотря на это все, Зигмунду все же казалось, что чего-то недоставало. Чего-то очень важного. Он не мог выразить это словами, не мог пояснить свою мысль, но это чувствовалось крайне сильно и отчетливо. И Зигмунд также знал, что если он поймет, в чем кроется эта таинственная неувязка, в чем заключается этот недостающий элемент такого с виду идеально собранного паззла, то даже в таком случае его друг не станет даже слушать. Все идеально, все верно, все идет так, как должно быть, говорил Малькольм. И так все и было, но зачем же делать такой сильный и твердый акцент на фразе «все нормально»?

Зигмунд покачал головой, пытаясь привести мысли в порядок. Но они более не желали быть в порядке, они метались из стороны в сторону, как будто радуясь, что им наконец дали волю. Все больше огоньков воспоминаний стали возникать в его расстроенном сознании.

Вот он лежит на кровати, совершенно обессиленный, бледный и дрожащий, а Малькольм твердой рукой вливает в него какую-то горькую смесь, из-за которой ему потом становится лучше… Он расслабляется, закрывает свои усталые глаза и медленно забывается сном, как будто падает в бездонную яму, полностью состоящую из тягучей липкой тьмы, что неприятно обволакивает его тело. Его начинают мучать кошмары, кошмары его прошлого, а также самый мучительный кошмар — его безнадежного беспросветного и больного будущего.

Он просыпается уже ночью, хотя мечтал бы уже не просыпаться никогда. Он выходит в сад, босые ноги ступают по аккуратно проложенной дорожке, и он без сил падает на деревянную скамейку. Его узкие пальцы впиваются в его изможденное лицо, которое он кладет на руки, его тело буквально содрогается от наступающих волн адской боли, а сознание пульсирует столь ярко и безжалостно, что он перестает различать себя и остальной мир, ведь весь он в данный момент сосредоточен в комке нестерпимой боли.

Затем мучительные спазмы отступают, оставляя после себя мерзкое послевкусие, а Зигмунд краем глаза замечает стоящего в дверях Малькольма, который пристально наблюдает за ним, задумавшись о чем-то своем. Потом его друг уходит, оставляя Зигмунда в одиночестве, оставляя его в единении с природой, которая после освобождения от боли расцветает мирными красками в его сознании, запахи успокаивают, а ночные звуки животного мира помогают прийти в себя.

Но тут же после минутного душевного успокоения на него накатывает такая сильная волна отчаяния, что невольно он сжимает ровные доски скамейки с такой силой, что костяшки пальцев белеют. На смену сильной физической боли приходит психологическая, приходит та самая хроническая депрессия, от которой в этом мире он никогда не сможет найти лекарства. На глаза в этот момент должны навернуться слезы, он должен хотеть плакать, но и этой роскоши он не может себе позволить. Все слезы давно уже пролиты, его тело и душа буквально иссушены от беспрестанных душевных терзаний, а сам он прекрасно понимает, какое жалкое зрелище из себя представляет — жалкий сломленный старик, который непонятно еще зачем живет на этом свете.

Его жизнь теперь состоит из противоречий, многие из которых он сам себе придумал. Например, он прекрасно понимал, что его старый друг беспокоится о нем, поэтому он и пьет эти бесконечные лекарства, поэтому и соблюдает этот бесполезный режим, поэтому и позволяет себя постоянно обследовать и именно поэтому сейчас Малькольм встал с кровати, чтобы проверить его состояние… Поэтому…

Но Зигмунд одновременно с какой-то новой, свежеприобретенной, даже немного циничной стороны, с которой он раньше никогда не смотрел на вещи, понимал, что тут скрыто и другое. Малькольм изолировался от общества, закрылся от посторонних людей в лесной глуши и, возможно, отгородился и от чувств. Он явно испытывал к своему старому другу нечто теплое, дружеское, Зигмунд чувствовал это, но все это терялось под наносным безразличием и научными изысканиями. Сейчас, именно сейчас Зигмунд был для него никем иным, как объектом для исследования, и, осознавая это, он чувствовал себя как никогда более одиноким.

Конечно, Малькольм хотел помочь ему… Хотел помочь… Но жизнь Зигмунда действительно состояла теперь из одних противоречий. Он понимал, что та зараза, которая мертвой хваткой вцепилась в душу Малькольма, смешала его чувства и мысли таким непостижимым образом, что от самого Малькольма осталось только частичка его прошлого «я». И осталась ли вообще?

И тот же вопрос Зигмунд мог задать и самому себе. Остались ли они вообще людьми после всего этого? Зигмунд не углублялся в вопрос, не хотел этого, он почему-то твердо думал, что лишние знания принесут ему только еще больше разочарований и боли. Но Малькольм, видимо, продолжал что-то искать, а Зигмунд боялся спрашивать о результатах его поисков. Потому что боялся получить вполне очевидный ответ, что его друг увлечен не поиском избавления от их проклятия, а поиском его дальнейшего усиления.

Когда-то давным-давно, когда они были молоды и беспечны, им пришлось прибегнуть к крайнему методу. Беда была лишь в том, что они не знали, что метод этот крайний, они лишь хотели решить свои проблемы. Казалось, что весь мир ополчился против них, и они хотели сразиться с ним, победить… Кто знал, что цена победы была настолько высока? Что лучше каждый день сражаться с тяготами окружающего нас мира, чем сражаться самим с собой?

Малькольм лишь сказал, что согласно записям и манускриптам, которые он отыскал, это ранее звалось темными душами. И теперь они были в их теле, их сознании, добавляя свои темные нотки в грустную песню их существования. Зигмунд далее не слушал, не хотел, не желал слышать ничего больше. Он и так знал достаточно — его жизнь как нормального человека закончилась, и теперь он был обречен на вечные страдания. Какая разница, что явилось причиной? Темные души, светлые души — все это легенды… которые, грустно и одновременно озлобленно думал Зигмунд, не давали и малейшего представления о масштабе бедствия.

Действительно, в университетской библиотеке, в которой он работал и из которой впоследствии сбежал вместе со своим другом, содержались записи подобного толка о существовании нематериальных объектов из чужеродных нас миров, которые, дескать, наделяли их носителя невиданной силой и властью. Были даже записи в легендах, были схожие упоминания даже у некоторых исторических деятелей — Зигмунд еще в молодости тщательно изучил вопрос. И после вселения в него темной души он продолжил свои изыскания, пытаясь отыскать хоть какую-то правду.

Но ее не было. Ничего не было. Кроме страшного проклятья, что обрушилось на их головы. Видимо, Малькольм этого еще не до конца понял, возможно, что он не сдался… Или же наоборот — поддался влиянию своей темной души, которая постепенно завладела его телом и сознанием, несмотря на всю его силу воли.

Зигмунду же страшно было представить, что будет, если полностью отдаться своему непрошеному гостю, если забыть про осторожность и пустить все на самотек. И в то же время снова возникало неприятное противоречие — а что если вся эта осторожность была напрасной? Что если ничего страшного не случится? Как-то ведь люди жили с этими темными душами раньше… И снова противоречие за противоречием… Жили… Раньше… Что такое жизнь? И что такое раньше? И если раньше было, то есть ли сейчас?

Он совершенно запутался и перестал более искать смысл в своей и чужих жизнях. Он поник, сдался и хотел теперь только одного — возможности совершить в своей жизни хоть один окончательный бесповоротный выбор, чтобы потом дальше не думать, не переживать, не подвергаться бесконечным самокопаниям.

И, похоже, что этот выбор постепенно обретал очертания.

Смерть манила его призрачными, но одновременно такими интересными перспективами. Он решил выбрать ее.

Примечания

2

Некоторые из растений никогда ранее не произрастали в лесу, но Малькольм не понимал, зачем природа сама себя ограничивает. По его словам, он помогал миру двигаться в верном направлении. Зигмунд лишь уповал на то, что его друг остановится на опытах в естественной природной среде, а не перейдет куда еще. Например, в политику.