Николай и медведь. Небылица

Вадим Климов

Неправдоподобная история, приключившаяся с молодым столичным чиновником его высокоблагородием коллежским асессором Николаем Александровичем Добряковым, откомандированным в горы Алтая вначале двадцатого века по особо важному делу, пересказанная грустным экскурсоводом по пути на пляж Карагай.

Глава пятая

Город на жаре смертельно вонял серой. Шлак старых выплавок с сереброплавильного завода, рассыпанный по улицам, нагревался на солнце и парил ядами. Но в центре города было хорошо. Жители любили свой город и не ухаживали за ним, дома красили редко, оградки палисадников покосились, пыль на мостовой стояла столбом, а навоз раскатали телегами до самой окраины. Было в этом так много преданности и нежности.

Николай Александрович с первого взгляда полюбил Барнаул. Он попросил извозчика везти его в гостиницу по самым красивым улицам. Объехав пару кварталов, они выехали на площадь. Извозчик оглянулся и сказал.

— А это уголок Петербургу. Правда?

Добряков мотнул головой, а сам подумал: «В каком это месте такой Петербург, может, на Пряжке где-нибудь?» В такие дебри казарм и дешевых проституточных его не заносило. Они покатались еще и, наконец, приехали.

— Вот барин, лучшие номера. «Ялта» — первостатейный хотель! Комариков, правда, будет многовато, от реки близко.

Отель оказался приличным, маленьким и скромным, но уютным и чистеньким. Крупная дама, видимо, из российских купчих, встретила его приветливо, номер ему понравился и он отблагодарил горничную небольшими чаевыми.

— Благодарю покорно, к вашим услугам в любое время. По всем вопросом обращайтесь, буду стараться быть вам полезной.

Такая любезность и открытость понравилась молодому человеку, и он спросил с излишним рвением:

— А невесты в вашем городе есть?

Дама покраснела. Стало понятно, что у нее есть ответ, но она себя сдерживает из скромности и почтения к постояльцу.

— Столоваться можно у нас в буфете или в ресторане по Московской. Все лучшие заведения у нас на рисунке у выхода написаны. Если прикажите, можно и в номер подать. С доставкой, так сказать, курьером, не из Парижу, конечно, но кухня отменная, все с душой готовят. Если господин будет скучать, можно пригласить даму для развлечений.

— Спасибо, — ответил он и присел в кресло.

Горничная попятилась в дверь и, не смотря на свои внушительные габариты, ловко вписалась в проем, не задев косяков.

Отдыхая с дороги, лежа на кровати, уставившись в мелкий рисунок пестрых обоев, Николай Добряков ни о чем не думал. Он проехал пол-империи, теперь предстояло отправиться дальше, и этот путь казался не таким страшным, как был в начале. Ему уже не снились высокие горы и злые ойроты на косматых лошаденках. Он привык к мысли, что путь — это дар Божий и его надо преодолеть. Господь всем дает по делам их.

Обои были причудливые, цветочки складывались в рожицы, и Николай видел оскалившегося клоуна из шапито, рожу гориллы из книги про Тарзана, читанную им еще в Петербурге. Хорошо, что в Сибири нет горилл.

В этот момент он очнулся, спохватился и решил не откладывать, а отправиться в полицейский участок, чтобы отметиться. А далее сходить по остальным делам. Необходимо было отправить шифровку: «Прибыл Барнаул. Движение по графику».

Николай решил, что нужно сегодня же закончить со всеми казенными надобностями и чем раньше выехать в горы, тем быстрее он вернется домой. А домой уже хотелось.

В Петербурге начинался сезон парков и катаний на лодках, офицеры в полях проводили скачки. Во дворцах устраивали банкеты и балы. Там барышни — благоухание голанских роз, а тут кругом навоз. Он открыл окно и утонул в запахе сирени — высоченный куст качал огромными соцветиями, источая чудесный аромат лета.

В полицейском участке его приняли быстро, не заставляя ждать. Высший чин был предупредителен и на удивление собран. Ни намека на фамильярность, ни грамма высокомерия, все было исполнено по уставу. Необходимые документы были получены сию минуту. Полковник Кригер предложил лично сопроводить гостя в канцелярию, но Николай отказался.

— Зря вы, уважаемый Николай Александрович, отказываетесь. Город у нас совершенно безопасный, гулять можно где угодно и когда угодно, но разные элементы очень навязчивы к столичным персонам. Лучше будет, если я с вами проеду. А если стесняетесь показаться с полицейским чином, то я могу и макинтош накинуть. Но вы не переживайте, бунтовщиков у нас нет, всех в пятом году вывели, остались умеренные граждане.

— Благодарю, Алексей Генрихович, — отказывался Николай, — я уж как-нибудь самостоятельно без экскурсии доберусь, а вот от коляски вашей не откажусь. Если позволите.

— Берите, я вам и человека могу дать в сопровождение.

— Не стоит беспокоиться, у вас, наверное, дела по службе?

— Какие у нас дела, вы — мое главное дело. Такой человек пожаловал, с тайной миссией.

— Какая же у меня тайная миссия? Обыкновенная проверка состояния управления землями на окраинах.

— Не скажите, но понимаю, секретная служба на благо Государя и России, такое не разглашают и не выказывают по пустякам. Будет желание, милости прошу, на ужин, моя супруга великолепно запекает бараний бок.

— Звучит аппетитно, но, пожалуй, я сегодня после всех дел буду отдыхать. Сил набираться.

— Честь имею, не смею задерживать, если что, с любым городовым сразу сообщайте все мне, я тут же отреагирую. Служба у меня такая, за порядком следить. Родину защищать.

— Пренепременно, если что случится, сразу к вам пошлю. Всего доброго.

От таких вежливых разговоров Николай быстро утомился и решил, что надо быть точнее в беседах с местными господами при службе.

Он проехал по городу в коляске полицмейстера до канцелярии бывшего Алтайского горного округа, где теперь заседали чиновники, приписанные к кабинету Его Императорского Величества. На здании отсутствовала какая-либо табличка, из чего Добряков сделал выводы, что это или разгильдяйство, или так надо для конспирации. Он начинал проникаться в таинственность своей миссии, ему нравилось быть тайным порученцем и чувствовать себя очень важной персоной.

Постучав в дверь, Николай не ожидал, что она отворится моментально. Он даже испугался и отпрянул.

— Проходите, Ваше Высокоблагородие, — высунулся из темного дверного проема учтивый лысоватый клерк, — ожидаем-с.

Добряков вошел, глаза не сразу привыкли к полумраку коридора, ступеньки вели в подвал и он, осторожно ступая, пошел за клерком. Его лысина блестела и была маяком в этом сумраке. Открыв боковую дверь, клерк пропустил господина чиновника и тихо, без скрипа прикрыл ее.

В кабинете было двое. Мужчина в синем мундире и молодой человек в солдатской форме. Мужчина выпрямился, выставил грудь и басом произнес:

— Добро пожаловать, Ваше Высокоблагородие. Все готово.

Добряков, помня о том, что надо меньше говорить, чтобы не рассюсюкивать и не выслушивать провинциальные комплименты, промолчал, но склонил голову, давая понять, что благодарен и внимательно слушает. Чиновник продолжил.

— Документы готовы, упакованы в папку для транспортировки. Прошу обратить внимание, ефрейтор Томского пехотного полка Сидор Сидоров. Приписанный к вам на время пребывания вас в расположении нашего участка.

Николай посмотрел на солдата, сделал серьезный взгляд и произнес:

— Что еще я должен знать?

— Все, — растерялся синий мундир. — Э, документы можно забрать сейчас.

— Хорошо бы забрать в день отъезда. Ефрейтор зайдет по моему поручению.

— Как прикажите, можно и так.

Было заметно, что мужчина играет не свойственную ему роль военного при сугубо штатских манерах. Выглядело это комично.

— Если на этом все, то, — повернувшись к ефрейтору, который стоял все это время во фронте, строго произнес, — прошу завтра быть у гостиницы «Ялта» к девяти утра. Все свободны, до свидания.

Развернувшись к выходу, Николай сделал шаг, в это время дверь открылась, и плешивый клерк жестом пригласил его пройти. На воздухе было хорошо. Лето.

— Не прогуляться ли мне? — спросил себя Николай Александрович и ответил, — Пройдусь.

Настроение у него было приподнятое, все шло как по писаному. Чиновники и полицмейстер явно принимали его за ревизора, что льстило молодому порученцу из департамента землеустроительства.

Но молодая кровь требовала развлечений. Как только он подумал об этом, на глаза ему попалась афиша: «Вечер драматической поэзии, песни в исполнении ЕЕ и ее подруг. Народный дом, первый этаж в помещении буфета».

— Вот вам и шарман, дамы и господа. Во сколько же начало?

Подойдя к парадному крыльцу театра, Николай потянул дверь, но она не поддалась. Тогда он стукнул три раза и увидел в стекло, как из темного угла фойе поднялся высокий и худой швейцар в старомодной ливрее из сошедших с репертуара оперетт. Вахтер долго шоркал ногами и, подойдя к двери, спросил:

— Что изволите, молодой человек? Выступление ваших будет в вечеру, приходите к семи, билеты есть.

— Спасибо.

— Пожалуйста, мил человек, — прошипел швейцар и, повернувшись, побрел на свою кушетку.

Добряков решил вернуться в гостиницу, выпить чаю и вздремнуть. По столичной привычке он оглянулся в поисках извозчика. На улице была только одна коляска, и оказалось, что она ожидает его. Полицмейстер приказал дождаться. Такая предусмотрительность обрадовала Николая Александровича, он мысленно поблагодарил полковника Кригера.

Полицейская лошадь домчала его в «Ялту» и, поднявшись в номер, он попросил чаю.

Принеся чай, горничная грузно стояла в центре номера в ожидании дальнейших указаний и чаевых.

— Будьте добры, постучите ко мне в шесть тридцать, приготовьте умыться и распорядитесь погладить сорочку, — он протянул свою белую рубашку, скроенную по последней Лондонской моде.

— Будет сделано, отдыхайте, пожалуйста, — улыбаясь, сказала горничная и так же как первый раз ловко сдала задом в дверь.

Раздевшись и передумав пить чай, Николай сразу лег. Он вытянулся на кровати, заложил руки за голову, посмотрел в потолок и сказал: «Хорошо», — сладко зевнул и моментально уснул.

Послеобеденный сон — это великое наслаждение, ты ощущаешь себя свободным и достойным. У тебя есть время на дневной сон, а это во все времена было роскошью и привилегией людей, знающих, как жить правильно и не утруждать себя суетой.

Николай спал тихо и приснился ему белый кобель в рыжих пятнах с доброй мордой и шершавым языком. Кобель ластился и прижимался к ногам, старался дотянуться и лизнуть в лицо. Кобель откликался на кличку Бобик и заглядывал в глаза, как будто спрашивал: «Что будем делать?» Потом кобель убежал и появилась огромная горилла, но она быстро ушла и наступила тишина и тьма. Сон был глубоким.

Стук в дверь разбудил молодого человека, из-за двери послышалось:

— Барин, полседьмого, как просили.

— Благодарю, — крикнул Николай и поднялся. В дверь еще раз стукнули.

— Сорочка ваша, барин, как приказывали.

Николай накинул халат, открыл дверь, горничная держала его сорочку на вытянутых руках и улыбалась. Он взял рубашку и закрыл дверь.

«Наверное, не учтиво, но позже», — подумал Добряков и стал одеваться. Повязав галстук простым узлом, застегнув сюртук на все пуговицы, он оглядел себя в зеркало и признал, что выглядит очень консервативно, как и хотел. Он не любил модных пиджаков, узких сапог и широких манжет, предпочитая в одежде несколько старомодную строгость, которая подчеркивает уверенность джентльмена. Надев шляпу, он вышел из гостиницы, сказал прислуге, что не знает, когда придет, и, скорее всего, будет поздно.

— Мы не запираем, — ответила горничная и продолжила вышивать гладью портрет государыни.

Добряков уже знал, что от гостиницы до «Народного дома» идти неспешно около четверти часа и решил насладиться прогулкой и погодой. Ему нравилась патриархальная провинциальность, эти старомодные строения из красного кирпича и дома обывателей, утопающие цокольным этажом в землю. Зато было много зелени, одуванчики, сирень и огромные тополя. Эти деревья были настоящими гигантами, три человека в обхват. В их тени жужжали комары и мухи. По пустынным улицам бегали коты и собачонки. У ворот сидели старушки на самотканых ковриках, в допотопных платках и дремали, веточкой отгоняя комаров.

На базарной площади стояла невероятная суета, которую трудно было ожидать от этого сонного городка в столь поздний час. Дворники мели площадь, мальчишки собирали лавки, крестьяне, сгрудившись у телег, что-то бурно обсуждали. Вдруг, один выпал из группы и схватился за лицо. Замахав руками, он врезался в круг, но вылетел из него, сел на задницу и заплакал.

— Кручу, верчу, обмануть хочу, — услышал Николай, проходя мимо.

За базарной площадью начался ряд купеческих лавок с кичливыми витринами. Николай поглядывал на них с удивлением.

— Да, красота лапотная.

Проходя мимо городского сада, обратил внимание на парочки, чинно гуляющие по дорожкам в его глубине. «Народный дом» примыкал к саду и, если будет неинтересно, то можно выйти погулять или пойти спать, решил Николай Александрович и открыл дверь в театр.

Пахнуло керосином и угаром от ламп. Швейцар стоял у колонны. Он учтиво принял шляпу, показал рукой направо и сказал:

— В буфете под лестницей, напротив арфы. Прошу проследовать.

Николай потянулся в карман за бумажником, но швейцар остановил его.

— Паршков чаевых не берет, это каждый в городе знает. Там у входа вас билетер ожидает, проходите, будьте любезны.

Мягкая темно-красная дорожка заглушала шаги и, подойдя к открытой двери, Николай услышал тихие гитарные аккорды. У входа стояла женщина средних лет, она приняла деньги и вручила программку. Николай вошел в небольшой зал. Почти все столики были заняты, он увидел место у окна и направился к нему. За столом сидела молодая пара.

— Позволите занять это место? Надеюсь, не помешаю, — спросил он у мужчины.

— Пожалуйста, — ответил тот.

Улыбнувшись девушке, Николай аккуратно сел и придвинул стул. Мгновенно, как из-под земли, перед ним вырос официант в красной рубашке.

— Добрый вечер, что будете пить? — протараторил он.

Добряков взял паузу, оглядел столы, у большинства гостей в бокалах было вино, посмотрев на соседа, понизив голос, спросил почти шепотом:

— Простите, не составите мне компанию? Я человек приезжий, разрешите угостить вас.

Мужчина улыбнулся. Посмотрел на спутницу, она качнула головой и бархатно произнесла:

— Пожалуй, это будет мило с вашей стороны.

— Прошу, выбирайте, — переложил на нее ответственность Николай.

Девушка подняла глаза на официанта и ласково сказала:

— Петер Мертес Нахтгольд Бееренауслезе.

Официант растворился.

— Альфред, — привстал мужчина, — рад знакомству. Разрешите представить — Луиза.

Луиза протянула руку и улыбнулась.

— Очень рад. Николай, — представился Добряков.

— Вы из губернии? — поинтересовалась Луиза.

— Я проездом из столицы.

— Ого как, — удивился Альфред, — что в столице?

— А что вас интересует? — решил смягчить беседу Николай, потому что на языке у него вертелось сказать: «Роскошь и смерть».

— В целом. Процветаем?

— Вполне умерено. Рост падения не заметен.

— Альф, будет, — Луиза одернула спутника и засмеялась.

Принесли вина. Официант ловко налил и удалился. На сцену в дальнем углу зала вышел мужчина средних лет. Он опирался на красивую трость не для красоты, он заметно прихрамывал.

— Уважаемая публика, — привлек он внимание, — дамы и господа. Рад представить вам прекраснейшую даму, известную поэтессу, ловца рифм и пленительницу звуков, неподражаемую ЕЕ. Аплодисменты, господа, не жалейте ладошки.

Раздались дружные аплодисменты, Николай тоже похлопал.

— Я, ваш любимый импресарио, обещал привезти модного французского шансонье, но простите меня, его пока нет. А есть великолепная и родная ЕЕ. Прошу любить, она исполнит стихи и песни, аккомпанируя себе на гитаре. Ах, красавица. Встречайте, — и захлопал в ладоши, пятясь задом со сцены.

Невысокая, стройная девушка с открытыми и восторженными глазками вышла на сцену. Вид ее был романтическим, платье нежного розового цвета в тонкую полоску подчеркивала цвет ее румяных щек, лента в волосах гармонировала с цветом глаз, а улыбка обещала всем любви. Она села на краешек стула, взяла гитару, глянула в зал и начала читать стихи. Это была девчачья ерунда про любовь. Рифм «кровь-морковь» не было, но все остальные чувства она размазала тонким слоем. Добряков терпеть не любил стишков в исполнении томных барышень из учительского института. Пела она слабо, голосок ее был ровным и плоским. От таких песен Николай начинал зевать и злиться на упущенные возможности. Мог бы с удовольствием лежать на диване или пойти на ужин к полицмейстеру на баранью ногу.

Каждые пятнадцать-двадцать минут на сцену поднимались девушка или юноша, говорили, какая великолепная их дорогая ЕЕ, дарили ей цветы и читали стихи.

Одна дама выпорхнула на сцену и в слезах пролепетала:

— А я прочту вам самое дорогое для меня:

J’ai pleuré au vent dans ma manche

Avant l’averse, avant l’écho du puits,

Et le vent a soufflé ses mains sur l’herbe,

Et la mort a grandi jusqu’au bord, jusqu’au sommet,

Franchir la ligne où la lumière s’éteint

Je suis dans une robe mouillée, j’essuie ma morve,

Je grandis, je laisse tomber une tasse, je meurs,

Oublier le vélo dans la cour…

Эх, дорогая моя, я счастлива за тебя, — и, рыдая, убежала из зала.

Зал много аплодировал, Альфред взял на себя обязанность подливать вино, когда кончалась бутылка, подоспел официант и Николай заказал еще. Альфред капризничал и кривил губы, ему явно не нравилось происходящее на сцене. Луиза умилялась, делала всем глазки. Концерт затянулся, публика не отпускала артистку, она с благодарностью исполнила последнюю песню и удалилась. Николай хотел было уже откланяться и распрощаться с новыми знакомыми, но Луиза удержала его:

— Побудьте с нами, Николай, сейчас выйдет ЕЕ, я вас познакомлю.

— Благодарю, — сказал Добряков и присел от неожиданности. Зачем ему знакомиться с этой поэткой? Он не знал, но еще было не поздно, а вино ударило в голову. Сделало дело кислое вино, настроение было приподнятое, почему бы не познакомиться, решил он и стал ждать. Через несколько минут из боковой двери выскользнула ЕЕ и, пройдя между столиков, подошла к Луизе.

— Дорогая моя, ты превосходна, — залепетала Луиза.

— Ой, да брось ты, Лузик, причитать, не такая я.

— А вот познакомься, — повернулась Луиза, — Николай, он из столицы проездом.

Николай склонил голову и принял руку, протянутую не для поцелуя.

— Рад знакомству, — сухо представился. Хотел было сказать, как он восхищен и очарован, но промолчал, поняв, что ЕЕ и, правда, не такая.

— А не выпить ли нам по бокалу шампанского? — предложил Альфред и помахал официанту. Тот вмиг обернулся и появился с ведерком, из которого торчало горлышко бутылки.

Бахнуло шампанское, Альфред сказал витиеватый тост за присутствующих дам, их дар и талант.

ЕЕ откинулась на спинку кресла, обвила взглядом Николая и, оттопырив мизинчик, надменно и наиграно спросила:

— Что же привело вас, сударь, из столиц в нашу провинциальную прелесть?

Николай подхватил тон и ответил:

— Сударыня, вы так откровенны, что я должен признаться, но долг службы не позволяет открыть вам этот государственный секрет.

— Ох-ох, вы состоите на службе у Его Величества?

— Позвольте мне многозначительно промолчать и спросить вас. Если, конечно, это уместно.

— Спросите, если это не сконфузит Лу, она у нас жеманница. Скажи, Альф.

Альфред понял, что над ним издеваются и поддакнул.

— Наша драгоценная Лу может лететь на луну.

Луиза засмеялась и ущипнула Альфреда.

— Альф этой шутке уже сто лет? Прекрати.

— Но Николай ее не слышал, — парировал Альфред.

— Спрашивайте, Николай, — ЕЕ коснулась Добрякова ногой, и он поперхнулся шампанским, — не стесняйтесь.

— Я уже и забыл, что хотел спросить, — он попытался уйти от ответа, но ЕЕ нападала:

— Что же это вы скрываете? Мне интересно, что вы хотели спросить, что вас, столичного чиновника, интересует в моем случае. Не скромничайте, мы все люди прогрессивных взглядов, даже Лу. Я, например, не только песни пою, но и учусь.

Николай уцепился за эту информацию и спросил:

— На кого же вы учитесь?

— Хочу быть адвокатом!

Николай опять поперхнулся шампанским.

— Но позвольте, мадмуазель. Где же вы учитесь?

— Дома, по учебникам. Я выписала все учебники и надеюсь сдать экзамен в университете.

— Как это возможно?

— Не ожидали таких передовых идей в нашей глубинке? А Лу метает стать душевным доктором. Она решила, что может успокаивать людей и помогать им найти счастье. Альфред у нас из новых художников. Его фамилия Фриз. Запомните.

— Очень интересно. Я вспомнил, что хотел спросить: ЕЕ это как?

Конец ознакомительного фрагмента.