«Черные кабинеты». История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века

В. С. Измозик

Автор монографии – крупнейший специалист по истории российской перлюстрации. В.С. Измозик провел почти двадцать лет в архивных изысканиях, пытаясь проникнуть в самые темные уголки закулисной политики, в тайну «черных кабинетов». Читателя ждет увлекательный рассказ о режиме строжайшей секретности, способах вскрытия частной и дипломатической корреспонденции, об обнаруженных благодаря перлюстрации кознях и заговорах, а также о нелегкой жизни и службе чиновников «черных кабинетов». После перлюстрации и после архивных исследований тайное становится вдвойне явным, позволяя глубже понять события политической истории Российской империи.

Введение

Библиография и источники

Начну с небольшого лирического отступления. Во все времена историк опирается не только на первоисточники, но и на труды своих предшественников и современников. Многие годы, занимаясь данной темой, я полагался, в частности, на статью А.Г. Брикнера «Вскрытие чужих писем и депеш при Екатерине II (перлюстрация)» — первую научную публикацию об истории перлюстрации в России. Эта статья практически полностью основана на дневнике А.В. Храповицкого, одного из статс-секретарей Екатерины II в 1783–1793 годах^[18]. Брикнер в числе прочего писал: «В Записках Храповицкого, изданных в 1862 году, ‹…› очень часто встречается слово “перлюстрация”»^[19]. Конечно, я знал, что записки Храповицкого впервые были опубликованы в 1820-е годы^[20]. Но был почти уверен, что из них изъяли все, относящееся до «непроницаемой тайны», как именовали перлюстрацию в официальных секретных документах. Поэтому в своих статьях я утверждал, что первые публикации о существовании перлюстрации в России появились после смерти Николая I, в условиях второй российской оттепели (первой, как известно, было вступление на престол Александра I). А наиболее ранним упоминанием о вскрытии частной переписки в России в конце XVIII века я считал записки сенатора И.В. Лопухина (1756–1816), опубликованные полностью впервые в 1860 году. Вспоминая о деле так называемых московских масонов, к которым он тогда принадлежал, Иван Владимирович отмечал, что их переписка просматривалась на Московском почтамте^[21].

Но привычка по возможности смотреть первоисточники победила. И тут меня ожидало маленькое, но замечательное открытие. Действительно, записки Храповицкого в 1820-е годы печатались с большими изъятиями, но все же двадцать один раз в четырнадцати номерах журнала прямо или косвенно упоминалось о перлюстрации^[22]. Первая такая запись относилась к 23 января 1788 года, когда императрицей «при чтении перлюстрации сказано, что сменен рейс-эфенди [государственный канцлер и министр иностранных дел в Турции] и другой чиновник»^[23]. 13 июля 1788 года Храповицкий отметил, что «в перлюстрации все похваляют Грейга, отдавая честь его храбрости [речь идет о победе русского флота под командованием С.К. Грейга над шведами 6 (17) июля 1788 года у острова Гогланд]»^[24]. Последняя запись доказывала, что просмотру подвергалась почта не только иностранных дипломатов, но и российских подданных. Кроме того, из этой публикации было видно, что Екатерине II доставляли почту дипломатов даже союзных России держав. 31 августа 1788 года государыня отдала статс-секретарю «перлюстрацию с замечанием, что пребывающий здесь датский министр Сен-Сафорен врет много по финским делам и тем внушить может Двору своему ложное мнение»^[25]. Также читатель мог узнать, что сама императрица использовала перлюстрацию собственных писем иностранными «черными кабинетами» для достижения определенных целей. В частности, 20 октября 1788 года Екатерина II сказала, что «собственноручное письмо Нессельроду [граф В. Нессельроде — русский посол в Берлине при прусском дворе] для того без цифр [без шифра] по почте послано, чтоб везде его прочитали»^[26]. Таким образом, удалось установить, что первое упоминание в российской печати о практике перлюстрации произошло на тридцать восемь лет раньше, чем я предполагал.

В 1858 году о перлюстрации времен Екатерины II напомнил журнал «Библиографические записки». Здесь были помещены более полные, чем в 1820-е годы, выдержки из записок А.В. Храповицкого, посвященные Г.Р. Державину. Под датой «18 декабря 1791 года» автор отметил: «Со гневом у меня и у Турчанинова [П.И. Турчанинов — кабинет-секретарь императрицы в 1791–1793 годах] спрашивали, почему знает граф Кобенцель [Л. фон Кобенцель — в 1779–1800 годах посол Австрии в России], что Державину поручены мемории сената [Г.Р. Державин в декабре 1791 года стал статс-секретарем императрицы. Из-за болезни генерал-прокурора ему поручили просматривать кратко изложенные решения Сената и докладывать о них лично Екатерине II]. Он пишет о том в перлюстрации»^[27]. В следующем номере журнала, в статье о Н.И. Новикове упоминалось письмо архитектора В.И. Баженова из Петербурга московским друзьям, которое было доставлено государыне (в письме говорилось о добром отношении наследника престола к масонам). Автор статьи также заметил, что «письма Шрёдера [барон Ф.В. Шрёдер — основатель ордена розенкрейцеров] до Новикова не доходили»^[28]. Как я уже говорил, в 1862 году дневник личного секретаря Екатерины II А.В. Храповицкого был напечатан полностью. На многих его страницах содержались упоминания о чтении императрицей чужих писем как об одном из любимых и постоянных ее занятий^[29].

В 1870 году начал издаваться (с предисловием известного историка П.И. Бартенева) многотомный «Архив князя Воронцова». В книгах первой и второй публиковались бумаги графа М.И. Воронцова, и любознательный читатель мог найти в них немало интересного о перлюстрации при Елизавете Петровне, в частности о деле маркиза Шетарди^[30]. В 1873 году эту тему, как указано выше, продолжил историк А.Г. Брикнер. Наконец, в 1874 году в журнале «Русская старина» была напечатана переписка «московских масонов», подвергшаяся перлюстрации при Екатерине II^[31].

Злую пародию на практику перлюстрации нарисовал М.Е. Салтыков-Щедрин в повести «Помпадуры и помпадурши»^[32]. Н.С. Лесков, изобразив «почтового люстратора» в повести «Смех и горе» и напомнив о нем же в газетной статье «Нескладица о Гоголе и Костомарове (историческая поправка)», эзоповым языком рассказал читателям о практике перлюстрации в Киеве в 1850-е годы^[33]. Сталкивался с практикой вскрытия писем при Александре I и достаточно подробно написал об этом в 1829 году друг А.С. Пушкина, поэт, впоследствии товарищ министра народного просвещения и начальник Главного управления цензуры П.А. Вяземский. Его «Записка о князе Вяземском, им самим составленная» была передана через В.А. Жуковского начальнику III Отделения и шефу Корпуса жандармов А.Х. Бенкендорфу для Николая I и опубликована в 1879 году под названием «Моя исповедь»^[34].

В 1882–1883 годах Н.Ф. Дубровин опубликовал переписку российских государственных деятелей за 1801–1829 годы, а также письма политиков, генералов и английских дипломатических агентов при русской армии в период Отечественной войны 1812 года и заграничных походов. Читатели могли найти здесь немало прямых и косвенных упоминаний о перлюстрации частной и дипломатической корреспонденции в царствование Александра I^[35].

Упоминания о перлюстрации можно было найти и в тех письмах известных россиян, которые публиковались во второй половине XIX века в различных исторических журналах^[36].

Роль перлюстрации в деле маркиза Шетарди, разразившемся в 1744 году, показал В.А. Бильбасов в берлинском издании «Истории Екатерины Второй» (1900), подвергнув критическому рассмотрению официальную версию этого события^[37]. Одновременно о работе «черных кабинетов» в конце XVIII — начале XIX века упомянул Н.К. Шильдер в своих монографических исследованиях о Павле I и Александре I^[38]. В последующие годы появилось еще несколько публикаций, посвященных отдельным эпизодам или сюжетам из деятельности «черных кабинетов» в России. Например, Я.Л. Барсков подробно описал дело «московских масонов», опубликовав и секретные ранее донесения московского генерал-губернатора А.А. Прозоровского, а также московского почт-директора И.Б. Пестеля о перлюстрации переписки участников кружка^[39].

Все эти работы и публикации документов ограничивались временем до начала второй четверти XIX века и создавали иллюзию, что подобные действия власти остались лишь памятником истории. Тот же А.Г. Брикнер заканчивал свою статью о перлюстрации во времена Екатерины II фразой, что «в настоящее время такое учреждение едва ли могло бы иметь такую важность»^[40]. В некоторых публикациях делались лишь намеки на существование перлюстрации и в дальнейшем, например при Николае I^[41]. Даже в своих дневниках деятели, имевшие прямое отношение к этой тайне, практически не упоминали о ней. Так, П.А. Валуев, министр внутренних дел в 1861–1868 годах, проговорился в дневнике лишь однажды — 7 марта 1868 года он записал о своем преемнике А.Е. Тимашеве, что тот «предпочитает преимущества, которые дает черный кабинет, тем многочисленным и беспрестанным неудобствам, которые связаны с делами прессы»^[42] (Тимашев стремился передать периодическую печать из ведения МВД в Министерство народного просвещения). В этом плане удивительна публикация рассказов бывшего канцлера А.М. Горчакова, записанных М.И. Семевским весной 1882 года в Ницце. Они были напечатаны в журнале «Русская старина» в 1883 году. Горчаков весьма откровенно вспоминал о практике перлюстрации при Александре II. В частности, он указывал, что особо «расположены были к перлюстрации, находя, что она вызывается государственной необходимостью», князь В.А. Долгоруков (начальник III Отделения и шеф Отдельного корпуса жандармов в 1856–1864 годах) и И.М. Толстой (директор Почтового департамента МВД с 1 января 1863 года, затем, с 15 июня 1865-го по 1866 год, министр почт и телеграфов). Бывший министр иностранных дел признался, что в его ведомстве «подбирали и подыскивали все ключи к дешифрованию писем». По его словам, мысль «о бесполезности и вреде вскрытия чужих писем» отстаивали он сам и граф П.А. Шувалов (начальник III Отделения и шеф Отдельного корпуса жандармов в 1866–1874 годах). Правда, воспоминания заканчивались на оптимистической ноте. Горчаков уверял, что в конце царствования Александра II «перлюстрированные письма уже не восходили до его величества», а «вслед затем, — вскрытие писем, так мне говорили, брошено и, как надо надеяться, навсегда»^[43]. Безусловно, последние фразы едва ли могли ввести в заблуждение думающего читателя.

О том, что Александр II лично читал перлюстрированные письма, упоминалось в журнале «Русская старина» в 1891 году. Генерал-майор М.Л. Дубельт, сын Л.В. Дубельта, управлявшего III Отделением в 1839–1856 годах, вспоминал о вызове к императору в 1862 году. Государь спросил его как командира Отдельного кавалерийского корпуса, каково его мнение о начальнике 4-й кавалерийской дивизии генерале С. в «политическом отношении». Дело в том, что генерал написал в письме фразу: «Все мы имеем недостатки, но у нашего государя их гораздо более, чем у кого-либо другого». В ответ на слова Дубельта, что это недоразумение, Александр II воскликнул: «Я сам читал это письмо» — и добавил, что уже приказал военному министру Д.А. Милютину снять С. с должности. Дубельт попросил дать ему возможность разобраться в происшедшем и получил согласие. В результате выяснилось, что письмо написал сын генерала, поручик Белорусского гусарского полка. Молодой офицер был уволен в отставку, а его отец продолжил командовать дивизией^[44]. Судя по всему, речь шла о командире 4-й кавалерийской дивизии в 1858–1875 годах, прославленном боевом генерал-лейтенанте Н.А. Столпакове^[45].

Известны случаи, когда о перлюстрации упоминали газеты. Например, «Саратовский дневник» в начале 1895 года опубликовал заметку «Нижегородская жизнь». Здесь, в частности, говорилось: «…по просьбе г. начальника губернии [Н.М.] Баранова в Нижнем [Новгороде], ввиду предстоящей выставки, открыто, по примеру столиц, охранное отделение для контроля за почтовой корреспонденцией и надзора за внутренним порядком города. ‹…› Персонал служащих очень велик и часть его уже начала свои занятия в нижегородской почтовой конторе»^[46]. Через три недели газета вновь обратилась к этому сюжету, сообщив, что один из обывателей Нижнего получил письмо с вложенной фотографией гусарского офицера вместо посланной ему фотографии племянницы. Одновременно в другой семье получили из другого города письмо с фото незнакомой барышни. О таком «небрежном исполнении своих служебных обязанностей чиновниками, контролирующими почтовую корреспонденцию в виду предстоящей выставки, доведено, по слухам, до их непосредственного начальства». Заканчивалась заметка многозначительной фразой: «Факты в этом роде у нас нередки»^[47]. Естественно, что большего подцензурная печать до 1906 года сказать не могла. И без того министр внутренних дел 15 марта 1895 года приостановил издание газеты на четыре месяца^[48].

В этой связи неудивительно, что, к примеру, известный историк Н.К. Шильдер, располагая значительным числом перлюстрированных писем первой половины XIX века, использовать их в своих трудах не смог^[49].

Гораздо свободнее о «черных кабинетах» в Российской империи писали зарубежные и нелегальные издания. В изданной в Париже в 1854 году книге Лакруа «Les Mystėres de la Russie» имелся следующий пассаж:

Почтовая тайна есть чистейшая фикция. Никакая печать не священна для русской полиции. И это признается [полицией] громко, гласно, как самая простая вещь. Частные люди, даже знать, иногда прямо боятся получать письма, иначе, как по почте, именно оттого, что почта, по крайней мере, прочитывает и цензурует письма, а если получишь через посыльного, то там вдруг окажется что-нибудь неблагонадежное! Даже слуги великой княгини Елены Павловны [с 1849 года вдова великого князя Михаила Павловича] убоялись как-то принять письмо, посланное ей англичанином Рексом не по почте, а через лакея^[50].

В 1858 году эта тема была затронута в газете «Колокол», издававшейся А.И. Герценом в Лондоне, — в заметке «Что значит суд без гласных»^[51]. В 1860 году тот же «Колокол» опубликовал весьма конкретные сведения о «черном кабинете» в столице (в разделе «Смесь» появилась заметка о службе перлюстрации на Петербургском почтамте)^[52]. Через несколько месяцев «Колокол» продолжил данную тему^[53].

В 1861 году в Париже вышла книга эмигранта князя П.В. Долгорукова «Правда о России». Касаясь интересующей нас темы, он, в частности, писал о так называемой «инициативной» перлюстрации, т. е. организуемой отдельными администраторами:

Осенью 1859 года, начальник гвардейского штаба граф Эдуард Баранов [Э.Т. Баранов — начальник штаба Отдельного гвардейского корпуса в 1856–1866 годах], именем командира гвардейского корпуса генерала [Ф.С.] Панютина, тайным циркуляром предписал полковым командирам, чтобы они наблюдали за перепискою нижних чинов с их семействами, и объявил, что ротные и эскадронные командиры будут отвечать за распространение перепискою нижних чинов каких бы то ни было ложных и вредных слухов [курсив мой. — В.И.], т. е. требовал от генералов и офицеров гвардейского корпуса, чтобы они распечатывали письма… Если бы правительство русское одарено было разумом и истинным просвещением, то оно поняло бы, что не узнать ему истины через распечатывание писем, потому что в России одни дураки пишут истину по почте^[54].

В июле 1903 года в журнале «Освобождение», выходившем в Штутгарте под редакцией П.Б. Струве, была помещена заметка «Черный кабинет и его щупальщики». Анонимный автор довольно точно описывал деятельность такого учреждения при Петербургском почтамте. Сведения, судя по их содержанию, были получены явно от кого-то из почтовых чиновников, хотя и не имевшего прямого отношения к этой деятельности^[55].

Множество публикаций о перлюстрации появилось в российской печати после 1905 года — с отменой предварительной цензуры. В августе 1906 года в газете «Товарищ» была напечатана за подписью «П.Ч.» статья «Перлюстрация в России» (видимо, «П.Ч.» — это «почтовый чиновник»). Здесь сообщалась в высшей степени точная информация, а именно: что перлюстрация производится в «черных кабинетах», «действующих под вывеской цензуры иностранных газет и журналов»; что ее руководителем является старший цензор Санкт-Петербургского почтамта; давались сведения о примерном количестве сотрудников «черных кабинетов», перечислялись их официальные должности, называлось их негласное жалованье; указывалось примерное количество общих выписок в течение года и представляемых министру внутренних дел. За исключением Киева, были названы все действующие пункты: Санкт-Петербург, Москва, Варшава, Казань, Одесса, Тифлис, Харьков. Единственная грубая ошибка заключалась во фразе, что якобы в «черные кабинеты» передается «вся простая и заграничная корреспонденция»^[56]. Выскажу предположение, что автором статьи или человеком, давшим материал для нее, был Л.П. Меньщиков, знаменитый сотрудник Московского охранного отделения и Департамента полиции с 1889 года, ушедший в отставку 1 февраля 1907 года. Открыто выступать с разоблачениями провокаторов и раскрывать секретную деятельность ДП Меньщиков начал в 1909 году, но еще осенью 1905-го он передал эсерам так называемое петербургское письмо, в котором указывал на Е.Ф. Азефа и Н.Ю. Татарова как на провокаторов. Именно Меньщиков в ДП тесно соприкасался с материалами перлюстрации^[57]. Тем не менее эта публикация не имела серьезного резонанса — о ней не вспоминали даже те журналисты, которые впоследствии писали на данную тему.

В 1908 году издававшийся в Париже журнал «Былое» напечатал воспоминания бывшего чиновника Департамента полиции М.Е. Бакая «О черных кабинетах в России». Здесь назывались конкретные фамилии чинов Департамента полиции и Главного управления почт и телеграфов, занимающихся этой секретной работой: И.А. Зыбина, В.Н. Зверева, П.К. Бронникова, Ф. фон Кребса, давалась психологическая характеристика Бронникова^[58]. Одновременно обвинения в адрес почтового ведомства в нарушении тайны переписки прозвучали на первой сессии III Государственной думы: 3 апреля 1908 года в прениях по докладам представителя бюджетной комиссии Думы К.К. Черносвитова и начальника Главного управления почт и телеграфов М.П. Севастьянова эту тему затронули Т.О. Белоусов (социал-демократ, Иркутская губерния), Н.С. Розанов (трудовик, Саратовская губерния) и А.И. Шингарев (кадет, Воронежская губерния). Севастьянов все отрицал, клятвенно уверяя законодателей, что выемка частной корреспонденции проводится лишь на основании официально утвержденных законов. На защиту правительства встал один из лидеров правых — В.М. Пуришкевич^[59].

Результатом этих дебатов в Думе и издания материалов М.Е. Бакая стала публикация статьи «Охранка и черные кабинеты» в партийном журнале социалистов-революционеров «Революционная мысль», выходившем в Лондоне. Автор статьи А. Аринов писал: «В нашем распоряжении имеется обширный материал об этом “мифе” [так назвал утверждение о существовании “черных кабинетов” М.П. Севастьянов]», но пока он готов сообщить только часть сведений. В сжатой форме было приведено немало важных фактов. Говорилось, что в Варшаве, Петербурге, Москве, Одессе перлюстрацией занимаются чиновники цензуры иностранных газет и журналов при почтамтах, что в их распоряжение еще до сортировки поступает «абсолютно вся корреспонденция». Просмотру, сообщал автор, «подвергаются как подозрительные по внешности письма, так и те, которые внесены в алфавит по предписаниям Департамента полиции, губернаторов, охранных отделений и пр. [очих] должностных лиц и официальных учреждений. С писем, заслуживающих особого внимания, снимаются копии и отсылаются в те учреждения, которых это касается и обязательно в Департамент полиции». Отмечалось, что проводится перлюстрация писем «представителей иностранных держав, государственных деятелей, любовниц высокопоставленных лиц». Наиболее успешными автор считал «черные кабинеты» в Петербурге и Варшаве и указывал, что «руководителями в первом является цензор П.К. Бронников [что было ошибкой], а во втором — [Ф.Г.] фон-Кребс».

Далее рассказывалось о работе по перлюстрации в стенах Департамента полиции, где «специалистом подделок всевозможных почерков… является чиновник… [В.Н.] Зверев», «специалистом по разбору шифров… чиновник [И.А.] Зыбин», а «общее… заведывание перлюстрацией» (в ДП) лежит «на чиновнике для поручений… [В.Д.] Зайцеве». Отмечалось, что из ДП «копии подозрительных писем рассылаются по жандармским управлениям и охранным отделениям для выяснения авторов и адресатов… и установления за ними надзора и ареста».

Наконец, приводился образец так называемого открытого листа от 14 июня 1903 года за подписью начальника Главного управления почт и телеграфов. Такой лист выдавался начальникам губернских жандармских управлений и охранных отделений на право выемки писем и телеграмм подозрительных лиц. Надо отметить, что, несмотря на вполне понятную неполноту и отдельные неточности (утверждения, что в распоряжение «черных кабинетов» при почтамтах «еще до сортировки поступает абсолютно вся корреспонденция», что «черные кабинеты» «существуют в большинстве русских городов»), материал в целом обладал высокой степенью достоверности. Журнал публиковал обещание продолжить эту тему^[60].

В последующих номерах «Революционной мысли», в так называемой «Черной книге русского освободительного движения», где приводились фамилии осведомителей и провокаторов, были названы имена В.Н. Зверева, И.А. Зыбина, П.К. Бронникова и В.И. Кривоша с указанием рода их деятельности. Например, о последнем говорилось следующее: «Кривош Владимир Иванов, цензор иностранных газет и журналов при государственной типографии в Санкт-Петербурге; — состоит постоянным переводчиком при Департаменте полиции документов, отбираемых у революционеров по обыскам»^[61].

В Государственной думе к этому вопросу вернулись, как обычно, при обсуждении бюджета Главного управления почт и телеграфов — на второй сессии второго созыва, 26 февраля 1909 года. Депутат М.В. Захаров 2-й, социал-демократ, цитировал свидетельства М.Е. Бакая. Его поддержали кадет К.К. Черносвитов и трудовик К.М. Петров 3-й. М.П. Севастьянов опять все отрицал^[62]. История повторилась на пятой сессии Думы третьего созыва, когда 9 апреля 1912 года кадет Черносвитов обвинил почтовое ведомство в ведении перлюстрации в интересах охранки^[63]. Этому предшествовала заметка «Черный кабинет» в газете «Утро России». Здесь был описан скандал в городе Онеге Архангельской губернии. Ссыльный студент Политехнического института Давидянц обвинил в присутствии свидетелей начальника почтово-телеграфной конторы Павлова в том, что тот вскрывает и читает чужие письма. Павлов обвинил студента в клевете. Дело слушалось у мирового судьи 29 февраля 1912 года. Свидетельница Худатова рассказала, что получила закрытое письмо из-за границы на двух художественных открытках без начала. На следующий день почтальон доставил ей начало письма еще на двух открытках без штемпеля и адреса. В суде говорили, что все письма, адресованные ссыльным, собирались отдельно и передавались Павлову. Судья оправдал Давидянца^[64]. 24 сентября того же года газета «Новости дня» (Владивосток) перепечатала информацию из газеты «Голос Москвы»:

Деятельность «черного кабинета»

В последнее время деятельность так называемого «черного кабинета» в почтовом ведомстве, занимающегося перлюстрацией писем, достигла небывалой интенсивности. «Г. [олос] М. [осквы]» сообщает, что установлено самое строгое наблюдение за корреспонденцией некоторых лиц даже из числа принадлежащих к составу только что распущенной Г. [осударственной] Думы. Полученные ими письма носят явные следы произведенной над ними перлюстрации; бесцеремонность перлюстраторов доходит до того, что даже письма, запечатанные сургучной печатью, вскрываются, для чего попросту ломается печать^[65].

На первой сессии IV Думы, 21–22 мая 1913 года, этот вопрос вновь встал при обсуждении доклада бюджетной комиссии по смете МВД. Кадет Н.А. Гладыш, в частности, сказал: «Затем является чрезвычайно характерным в нашем почтово-телеграфном ведомстве… большой интерес к тайне частной переписки, на свет не хватает денег, не развивают телеграфа и телефона, а на всевозможные усовершенствования для лучшего просмотра частной переписки — на это есть деньги…». Его поддержал прогрессист М.И. Гродзицкий. На следующий день тему продолжили социал-демократ, большевик М.К. Муранов и трудовик В.И. Дзюбинский. Муранов подчеркнул, что «Главное управление почт и телеграфов обращается, таким образом, в филиальное отделение охранки»^[66]. Дебаты в Думе нашли отражение в периодической печати. В частности, газета «Русская молва», сообщив о речи Муранова, тут же взяла интервью у начальника Главного управления почт и телеграфов М.П. Севастьянова, который категорически отрицал «сам факт существования этих кабинетов»^[67].

Любопытно, что полемика в Государственной думе на данную тему следовала в те годы за публикациями оппозиционной печати или даже предшествовала им. Так, через месяц с небольшим после выступления депутатов в Думе в мае 1913 года общественное мнение было взбудоражено огромной статьей в газете «Утро России» под названием «Перлюстрация»^[68]. Она состояла из двух частей. Первая — «Перлюстрация» — была подписана псевдонимом «Независимый» с указанием даты и места: 26 июня 1913 года, Нью-Йорк. Вторая — «Перлюстрационный список» — содержала имена более пятидесяти человек, чья переписка подлежала просмотру с 1894 года. Среди них были общественные деятели, титулованные особы и иностранцы: писатели и публицисты Н.Ф. Анненский, В.Г. Короленко, С.Н. Кривенко, С.Н. Южаков, социал-демократ и исследователь сектантского движения В.Д. Бонч-Бруевич, врачи А.А. Герцен (сын А.И. Герцена) и Ф.Ф. Эрисман, врач Л.Н. Толстого Д.П. Маковицкий, известный журналист правой газеты «Новое время» М.И. Меньшиков, историк и лидер кадетской партии П.Н. Милюков, один из бывших руководителей Департамента полиции П.И. Рачковский, известный экономист М.И. Туган-Барановский, активный деятель кадетской партии князь Д.И. Шаховской и др.

В первой части статьи давался краткий исторический обзор практики перлюстрации в России начиная с эпохи Екатерины II. Затем автор переходил к состоянию дел в этой области в начале XX века. Он констатировал, что перед ним «лежат сотни бумаг», имеющих стереотипный заголовок: например, «копия письма за подписью В.А. Маклакова Л.Н. Толстому от 15 сентября 1898 г.». Здесь же подробно рассказывалось о забавных казусах: о том, как А.А. Лопухин, будучи директором Департамента полиции, приводил в порядок бумаги убитого в 1904 году В.К. Плеве и наткнулся на копии адресованных ему же, Лопухину, писем; о факте слежки за перепиской знаменитого организатора филерской службы Е.П. Медникова — эту слежку установили по распоряжению Плеве, который желал обезопасить себя таким образом от происков уволенного С.В. Зубатова, и т. п.^[69]

Статья получила широкий резонанс. На нее отозвались многие крупные российские газеты: «Биржевые ведомости», «Гражданин», «День», «Дым Отечества», «Речь», «Руль», «Русская молва», «Русское слово», «Современное слово», «Сын Отечества» и др. Они сообщали о содержании статьи, давали свои комментарии, приводили дополнительные сведения на эту тему. Например, князь В.П. Мещерский с обычной для него экспрессией утверждал, что «г. Независимый понятия не имеет о предмете, который он трактует», подчеркивал, что удивляться этому не надо, а «перлюстрация стара, как политическая жизнь», и в Петербургском почтамте «целый департамент этим делом занят». Он же вспоминал, что якобы его дядя, сенатор В.Н. Карамзин, в письме князю Д.А. Оболенскому допустил колкости в адрес императрицы Марии Александровны, жены Александра II. Императрица заметила Оболенскому: «Скажите Вашему другу Карамзину, чтобы он лучше говорил колкости обо мне, чем писал». В «Современном слове» напоминали о заметке от 1904 года об устройстве «черного кабинета» в Варшавском почтамте и делали общий вывод, что «без всеобщего коренного правового обновления наши письма и телеграммы будут всегда служить объектом махинаций перлюстрационного учреждения»^[70]. В переводе на литовский язык статья «Перлюстрация», получив название «Черные кабинеты», была опубликована в газете «Литовские известия», выходившей в Вильно^[71].

Начальник Главного управления почт и телеграфов М.П. Севастьянов в новом интервью газете «Русское слово» в очередной раз пытался отрицать наличие «черных кабинетов и перлюстрационных отделений при Главном Управлении»^[72]. Газета «Речь» так прокомментировала его ответ: «Опровержение это своей наивностью вызвало всеобщую веселость»^[73]. А газета «Утро России» опубликовала новую статью — «Еще о перлюстрации» — за подписью того же «Независимого»^[74]. Неустановленный автор ссылался, без упоминания источника, на публикацию в журнале «Освобождение» и рассказ М.Е. Бакая, приводил новые фамилии лиц, чья переписка перлюстрировалась. Список этот был весьма обширен: отслеживались письма Л.Н. Толстого жене, С.А. Толстой, режиссера В.Э. Мейерхольда — А.П. Чехову, священника и общественного деятеля Г.С. Петрова — редактору газеты «Русское слово» Ф.И. Благову, профессора С.А. Котляревского — историку В.И. Герье и т. д.

Из содержания статьи видно, что автор имел в своем распоряжении подлинники или копии секретной переписки, связанной с перлюстрацией. Например, приводился текст телеграммы начальнику Иркутского губернского жандармского управления: «Девятого отправлено в Иркутск. По адресу: дом Кузнецова, доверенному фирмы Кузнец — Рогальскому, серьезное конспиративное письмо. Примите меры к осторожному, совершенно негласному выяснению действительного получателя для учреждения неотступного наблюдения за ним». Тут же отмечалось, что в тексте слова «Иркутск» и «Рогальскому» подчеркнуты волнистой линией. Наконец, автор ссылался на дополнительные публикации в газетах «День» и «Биржевые ведомости»^[75]. Поиски автора, предпринятые по указанию министра внутренних дел Н.А. Маклакова, результата не дали. Подозревали В.И. Кривоша, который вынужден был после скандала, связанного с присвоением денежных сумм, подать в отставку с 1 декабря 1911 года^[76]. По косвенным данным можно предположить, что автором опять же был Л.П. Меньщиков. (Он, кстати, с 1911 года жил в Нью-Йорке и уехал в Париж в июне 1913-го.) Эта версия тогда же появилась в печати^[77]. Начальник Московского охранного отделения А.П. Мартынов докладывал в Особый отдел ДП 29 июля 1913 года, что, по агентурным сведениям, статья «Перлюстрация» была предложена Меньщиковым газете через А.В. Руманова (с 1907 года заведующего петербургским отделом московской газеты «Русское слово»)^[78].

Публикация «Еще о перлюстрации» породила новые отклики. «Русское слово» цитировало заявление В.Л. Бурцева из Парижа, что он посылал номера журнала «Былое», издававшегося в то время за рубежом, многим высокопоставленным лицам заказными письмами, но они были возвращены ему обратно с официальной надписью о невручении как «содержащие запрещенные издания». Естественно, поставить такой штамп без вскрытия конверта было невозможно^[79].

В результате на заседании бюджетной комиссии при рассмотрении сметы Главного управления почт и телеграфов на 1914 год вопрос о перлюстрации затронули три либеральных депутата: октябрист И.В. Годнев, прогрессист М.И. Гродзицкий и кадет князь С.П. Мансырев, которые ссылались на осведомленных лиц. Князь Мансырев вспомнил, что в 1910 году, когда он выступал защитником по уголовному делу, к нему обратился некий сенатор, гофмаршал двора, с просьбой информировать его о ходе процесса. Для этого сенатор сообщил Мансыреву условный адрес и шифр. Адвокат выразил удивление этой предосторожностью и услышал признание сановника: «Когда был ревизующим сенатором, то вся переписка, отправлявшаяся ко мне, подвергалась дешифровке». Еще более сенсационное заявление сделал Годнев: «Я от некоторых лиц, близко знакомых с почтовым ведомством, слышал уверения, что существует даже особый аппаратик, при помощи которого отпаривают письма и получается возможность их прочитать… Я бы желал знать, насколько заявления таких лиц, которые будто сами принимали в этом участие… верны и продолжается ли это до сих пор». Новый (с октября 1913 года) начальник Главного управления почт и телеграфов В.Б. Похвиснев в отличие от своего предшественника, М.П. Севастьянова, не стал голословно отрицать наличие перлюстрации, а относительно «аппаратика» заметил: «Я не сумею сказать, я его в руках не держал». От прямого ответа на повторный вопрос Годнева: «Есть [“аппаратик”] или нет?» — Похвиснев уклонился: «Не знаю. Первый раз слышу о таком аппарате»^[80]. Последний раз в Думе этот вопрос поднял прогрессист Гродзицкий 5 мая 1914 года при очередном обсуждении бюджета МВД по Главному управлению почт и телеграфов. Он сослался на заметку князя В.П. Мещерского, что «письма вскрываются сотнями тысяч», и сам утверждал, что перлюстрации подвергается корреспонденция, адресованная членам Государственной думы. Похвиснев в своем выступлении ничего не сказал по данному поводу, тем самым косвенно подтверждая справедливость заявления депутата^[81].

Не оставляли этот сюжет и российские газеты. 31 марта 1914 года газета «День» напечатала заметку «Тайны “черного кабинета”». В ней наряду с «клюквой» (якобы в комнате для просмотра писем сидят несколько агентов охранного отделения, несколько жандармских ротмистров и представители почтового ведомства) содержалось точное указание местонахождения «черного кабинета» в столице: «секретная комната» в отделении иностранной цензуры почтамта. В мае в этом же издании появилась «подвальная» статья «Швейцары, или “Черные кабинеты”» за подписью «Некто», в которой был приведен абсолютно конкретный материал о ведении перлюстрации. Здесь цитировался циркуляр директора ДП от 1 февраля 1903 года, содержавший требование к начальникам охранных отделений уделять больше внимания поступавшей к ним из Петербурга перлюстрированной переписке. Указывалось, что вскрываются письма, внесенные в особый список («алфавит»), а также вызывающие подозрение. В качестве перлюстрированных упоминались письма к княгине С.Н. Голицыной, графине Е.А. Уваровой, от профессора В.А. Вагнера к Н.Л. Гондатти (генерал-губернатор Приамурской области с 1911 года), от жандармского офицера Лявданского к бывшему московскому градоначальнику А.А. Рейнботу. Отмечалось, что копии писем на имя фельдшерицы Е. Павловой (Сетунская лечебница Московской губернии) соседствуют с копией почерка их автора^[82]. Поскольку в качестве примеров в основном фигурировали акты перлюстрации писем, проходивших через Московский почтамт в конце XIX — начале XX века, то источником информации мог быть Л.П. Меньщиков. Дополнительным аргументом в пользу его авторства является обнаруженное мной текстологическое совпадение по существу между данной статьей и книгой Меньщикова, опубликованной в 1925 году. В статье как пример перлюстрации упоминается передача Департаментом полиции 10 марта 1897 года Московскому охранному отделению копии письма учителя Шапошникова в слободу Велико-Михайловку Курской губернии. В книге речь идет о перлюстрации письма библиотекаря Румянцевского музея Г.Н. Шапошникова — жениха курсистки М.Ф. Ветровой, покончившей с собой в Петропавловской крепости 12 февраля 1897 года. Письмо это он послал 4 марта 1897 года родным в Курскую губернию^[83].

В мае 1914 года газета «Речь» напечатала письмо корреспондента ряда периодических изданий Г. Семешко из Баку. В данном случае говорилось о сообщении содержания телеграмм местным властям. Журналист писал, что 9 мая был срочно вызван к помощнику градоначальника Е.И. Уманцеву. Чиновник интересовался, не является ли журналист автором корреспонденции, накануне отправленной по телеграфу за подписью «Камский» в редакцию «Биржевых ведомостей» и искажающей, по словам Уманцева, реальное положение дел. Когда Семешко отказался от авторства, его попросили не разглашать эту историю. Журналист обратился к начальнику почтово-телеграфной конторы Закржевскому за разъяснением того, как телеграмма попала в градоначальство, но никакого вразумительного ответа не получил^[84].

«Наша рабочая газета» в том же месяце сообщила об обнаружении в редакции под клапаном одного из конвертов тончайшей проволоки для вскрытия. Через три недели эта же газета информировала о том, что из приходящих в редакцию конвертов стала исчезать подписная плата, вложенная марками, а иногда оторвана часть корреспонденции. На последнюю публикацию откликнулась газета «Современное слово», в ней выразили надежду на запрос в Государственной думе^[85]. Замечу сразу, что последние публикации на деле относились, конечно, не к профессионалам перлюстрации, а к нечистым на руку почтовым чиновникам. Замечу также, что копии большинства публикаций на эту тему собирались и хранились в делах Департамента полиции^[86]. В июле 1914 года газета «Русское слово» напечатала заметку «Почтовые загадки», автор которой писал не только о плохой работе почты, но и о получении им заграничной бандероли со штемпелем «Позволено», хотя запечатанная обертка предполагала, что отправление не вскрывалось^[87].

В русской художественной литературе тема перлюстрации нашла свое отражение в комедии Н.В. Гоголя «Ревизор» (1836); в очерке М.Е. Салтыкова-Щедрина «Мнения знатных иностранцев о помпадурах», опубликованном в 1873 году в журнале «Отечественные записки» и вошедшем затем в сатирический цикл «Помпадуры и помпадурши»; в уже упоминавшихся повести Н.С. Лескова «Смех и горе» (1871) и его газетной заметке «Нескладица о Гоголе и Костомарове (историческая поправка)»; в рассказе А.И. Куприна «Гога Веселов» (1916)^[88].

Новый всплеск общественного интереса к теме перлюстрации последовал после свержения монархии в феврале 1917 года. Центральные и местные газеты писали о «черных кабинетах», рассказывали о деталях их устройства, приводили списки лиц, чья корреспонденция регулярно вскрывалась^[89]. Журнал «Былое» напечатал воспоминания бывшего начальника Киевского губернского жандармского управления генерал-майора В.Д. Новицкого и бывшего цензора С. Майского (псевдоним В.И. Кривоша)^[90]. Впоследствии эти воспоминания вышли отдельными изданиями^[91]. Записки Майского на многие годы стали одним из основных источников для исследователей данной темы. К сожалению, до недавнего времени этот источник не подвергался целостному источниковедческому анализу. Многие историки просто переписывали и переписывают из него те или иные отрывки, даже не задаваясь вопросом, кто скрывался за этим псевдонимом — среди служащих цензуры иностранных газет и журналов С. Майского как такового никогда не существовало. К тому же наряду с действительно ценными сведениями о практике работы «черных кабинетов» здесь приводится немало недостоверных и просто выдуманных фактов. Уже в 1998 году на основании совокупности документов я подверг критике ряд утверждений Майского, а в 2007 году обосновал версию о том, что за псевдонимом «С. Майский» скрывался В.И. Кривош — один из ярчайших работников «черных кабинетов», трудившийся на этом поприще с 1893-го по 1935 год, но отличавшийся в своих рассказах и воспоминаниях необузданной фантазией^[92].

В 1918 году вышла книга С.Г. Сватикова «Русский политический сыск за границей». Автор был направлен в мае 1917 года в Париж как комиссар Временного правительства для работы в комиссии по разбору архивов Департамента полиции и ликвидации его подразделений за рубежом. Он ознакомился в Париже со многими документами и участвовал в допросах бывших секретных сотрудников. К сожалению, ведению зарубежной перлюстрации в книге Сватикова посвящено лишь два абзаца^[93].

После прихода большевиков к власти, уже с лета 1918 года, перлюстрация входит в арсенал политического контроля с их стороны^[94]. Естественно, что новые руководители политического розыска обращаются к опыту царской службы. В первой половине 1919 года в ВЧК В.Н. Зверевым, бывшим сотрудником Московского охранного отделения, был составлен секретный обзор «Перлюстрация корреспонденции при царизме и телефонные перехваты». Но надо отметить, что автор просто сделал краткий конспект воспоминаний С. Майского (В.И. Кривоша)^[95].

В начале 1920-х годов к данной проблеме обратился молодой историк Р.М. Кантор. Он рассказал об одном из интереснейших эпизодов перлюстрации в царствование Александра II (о деле капитана пограничной стражи Н.А. Иванова), ввел в научный оборот ранее недоступные архивные материалы, в частности доклад от 12 июля 1913 года вице-директору ДП А.Т. Васильеву о состоянии дела перлюстрации в империи^[96]. Большой фактический материал об организации и ведении перлюстрации в царствование Николая II был опубликован в середине 1920-х годов в семитомном издании «Падение царского режима»^[97].

Пожалуй, одной из последних научных публикаций на эту тему в тот период стала статья ленинградского историка А.В. Предтеченского «О перлюстрации писем в начале XIX в. (Секретная переписка О.П. Козодавлева с Д.П. Руничем)». К сожалению, она была опубликована со значительными купюрами по сравнению с рукописью^[98]. Полный текст был напечатан лишь в 1999 году^[99]. Статья содержит одиннадцать писем, которыми в 1813–1817 годах обменялись между собой министр внутренних дел Козодавлев и московский почт-директор Рунич по поводу выяснения настроений московского общества с помощью перлюстрации (четыре письма принадлежат Козодавлеву и семь писем — Руничу). Эта переписка позволяет узнать о некоторых подробностях деятельности «черных кабинетов», о, так сказать, повседневных заботах и трудностях тружеников перлюстрации.

Власть чутко охраняла население от излишних знаний об этом предмете. Достаточно отметить, что сам термин «перлюстрация» отсутствует в первом и третьем изданиях Большой советской энциклопедии^[100]. Во втором издании БСЭ, в томе, который вышел весной 1954 года, и Советском энциклопедическом словаре краткие справки о перлюстрации присутствуют. При этом информация о перлюстрации во втором издании БСЭ подытоживается лицемерным утверждением: «В СССР тайна личной переписки охраняется законом (Конституция СССР, ст. 128)»^[101]. Публикации об истории российской перлюстрации почти исчезли после 1928 года.

Одновременно ряд мемуарных свидетельств о практике перлюстрации опубликовали за рубежом российские эмигранты. Некоторые из этих мемуаров были изданы в СССР^[102].

В обстановке Большого террора второй половины 1930-х годов в СССР была переведена в значительно сокращенном виде книга американского автора Р. Роуана «История шпионажа», изданная впервые в Лондоне в 1936 году. В условиях нагнетаемой шпиономании рассказы о работе разведок крупнейших стран мира, в основном в первой трети XX века и в том числе и в России, оказались весьма востребованными. Роуан уверял читателей, что «государства… непрестанно потворствуют шпионажу» и «на зловещем фронте нет перемирия»^[103]. Масштаб издания в СССР книги этого малоизвестного зарубежного автора, наверно, почти не имеет аналогий. По сути, перевод подобранных отрывков из нее стал немаловажным элементом идеологической кампании, призванной объяснить и оправдать массовые репрессии, усилить массовый психоз поиска «шпионов». Можно лишь предполагать, что решение о запуске в широкую пропаганду текстов Роуана принималось на самом высоком уровне и, возможно, визировалось И.В. Сталиным.

Первоначально эти тексты появились в центральном органе ЦК ВКП(б) — газете «Правда». Время было выбрано не случайно. Именно в те дни, 11–12 июня, сообщалось о процессе над восемью крупнейшими военачальниками Красной Армии во главе с маршалом Советского Союза М.Н. Тухачевским и их расстреле. Публикации предшествовала рекламная статья журналиста Б.Р. Изакова «Международный шпионаж», а затем в течение пяти дней в газете печатались отрывки из этой «столь своевременной для советских людей книги»^[104].

Далее материалы из книги Роуана были переизданы отдельной брошюрой во многих городах страны: Москве, Красноярске, Курске, Кустанае, Новосибирске, Оренбурге, Пензе, Пятигорске, Ростове-на-Дону и др. Только в Москве в 1937 году она вышла тремя изданиями. Тираж лишь первого из этих изданий, подписанного в печать 14 июля 1937 года, составил 350 тыс. экземпляров. Таким образом, в общей сложности было напечатано, без сомнения, несколько миллионов экземпляров^[105]. Эти очерки вошли в состав специального сборника «Шпионаж капиталистических государств». Здесь Р. Роуан оказался в соседстве с такими авторами, как бывший член коллегии ВЧК С.Г. Уралов, начальник Управления НКВД по Ленинграду и Ленинградской области с декабря 1934-го по январь 1938 года Л.М. Заковский^[106].

Что касается интересующей нас темы, то у Роуана наряду с компилятивными сведениями о деятельности «черных кабинетов» в России можно найти переплетение правды и выдумок о цензоре В.И. Кривоше и упоминание ложных фактов о процессе над старшим цензором киевской почтовой цензуры К.Ф. Зивертом — последний и его сотрудники якобы оказались австро-германскими шпионами^[107].

В послевоенное время публикации об истории российских «черных кабинетов» остаются по-прежнему крайне редкими. В 1949 году эту тему затронул А.С. Нифонтов в монографии «Россия в 1848 году». Автор, рассказывая о росте масштабов перлюстрации с целью политического контроля в обстановке европейских революций, широко использовал архивы III Отделения^[108]. Но сведения о перлюстрации были ограничены рамками одного года. К тому же Нифонтов считал, что перлюстрация проводилась достаточно небрежно и касалась в первую очередь корреспонденции отдельных лиц, обративших на себя внимание III Отделения. В доказательство он приводил тот факт, что большинство документов и писем, поступавших в Россию на имя частных лиц и преследовавших цель революционной пропаганды, доставлялось властям не почтовой цензурой, а самими адресатами^[109].

Даже хрущевская оттепель ничего не изменила в отношении к данной теме. Так, термин «перлюстрация» отсутствует в «Советской исторической энциклопедии» (1961–1976), как и в более поздней восьмитомной «Советской военной энциклопедии» (1976–1980)^[110]. Приятным исключением стала статья тогдашнего аспиранта, а ныне известного российского историка В.Ю. Черняева «К изучению эпистолярных источников начала XX в. (Контроль почтовой переписки)», опубликованная в 1976 году и построенная на архивах Департамента полиции^[111]. К сожалению, работа не получила продолжения, ибо, как сказал мне Владимир Юрьевич, «старшие товарищи не рекомендовали ему заниматься этим сюжетом».

В 1967 году в Нью-Йорке была издана монография Д. Кана «Взломщики кодов», получившая огромную популярность. В 2000 и 2004 годах она вышла в разных издательствах на русском языке. В книге есть глава «Русская криптология», в которой определенное внимание уделено работе «черных кабинетов». Но это всего лишь компиляция из воспоминаний С. Майского (В.И. Кривоша), материалов книги Р. Роуана и некоторых других источников. Например, Кан уверяет, что «большинство сотрудников “черных кабинетов” были иностранцами, являвшимися подданными России»^[112]. Одно это уже говорит о весьма слабом знакомстве автора с реальным составом чиновников секретной экспедиции. Таким образом, никакой самостоятельной ценности труд Кана для истории российской перлюстрации не имеет.

В 1982 году вышла монография И.В. Оржеховского «Самодержавие против революционной России (1826–1880 гг.)», в которой автор, используя архивные фонды III Отделения и некоторые всеподданнейшие доклады министра внутренних дел, показал роль перлюстрации прежде всего в борьбе с инакомыслием^[113]. Вместе с тем в книге есть фактические ошибки. Например, здесь содержится утверждение, что «III Отделение само перлюстрировало корреспонденцию “государственных преступников”, и в частности декабристов и членов их семей, а также брало под свой контроль надзор за всей корреспонденцией “политически неблагонадежных” лиц»^[114]. Но дело в том, что корреспонденция декабристов, как в дальнейшем и других «государственных преступников», подлежала не перлюстрации, а официальной цензуре. Кроме того (и это я покажу далее), III Отделение в период своего существования, конечно, играло ведущую роль в контроле за корреспонденцией «политически неблагонадежных» лиц, но данные функции в отдельные периоды возлагались на военных генерал-губернаторов ряда провинций. Неверно также, что перлюстрацию осуществляли якобы особые чиновники «под непосредственным руководством III Отделения» и «назначенные с его ведома»^[115].

Резкий всплеск интереса к истории перлюстрации происходит с конца 1980-х годов — в условиях ликвидации цензуры, постепенного открытия массы ранее недоступных архивных материалов. Уже в 1986 году появляется первая статья давнего сотрудника Государственного архива Российской Федерации (бывшего Государственного архива Октябрьской революции и социалистического строительства) З.И. Перегудовой^[116]. Великолепный знаток фондов, прекрасно владеющая источниковедческим анализом, Зинаида Ивановна опубликовала в последующие годы несколько статей о деятельности Департамента полиции в 1880–1917 годах, в том числе и о перлюстрации как об одном из важнейших методов политического розыска^[117]. Продолжением этих публикаций стала монография «Политический сыск России (1880–1917)». В этой монографии специальный параграф, насыщенный неизвестным ранее архивным материалом, посвящен перлюстрации^[118].

Одной из первых книг, в которой была затронута история «черных кабинетов», стала работа Ф.М. Лурье, затем неоднократно переиздававшаяся. В ней приводились отрывки из воспоминаний М.Е. Бакая, С. Майского, В.Д. Новицкого, А.И. Спиридовича^[119]. К сожалению, здесь имелся ряд фактических ошибок: утверждение, что Александр III подписал секретный указ, позволявший вскрывать любую корреспонденцию; повторение легенды о старичке, который шестнадцать раз являлся к новому министру внутренних дел с секретным указом Александра III; отнесение к перлюстрации просмотра писем декабристов, петрашевцев и «других государственных преступников»^[120]. В 1993 году вышла монография Ч. Рууда и С.В. Степанова «Фонтанка, 16», посвященная истории политического розыска в России. Авторы на нескольких страницах рассказали о ведении перлюстрации, в основном в конце XIX — начале XX века, назвали ее руководителей (А.Д. Фомина и М.Г. Мардарьева), привели ряд архивных документов: доклад министра внутренних дел И.Н. Дурново от 5 января 1895 года, протокол допроса старшего цензора Московского почтамта В.М. Яблочкова в Московском окружном суде весной 1917-го и т. п.^[121]

О зарождении системы перлюстрации в середине XVIII века, технических приемах вскрытия дипломатической почты написала Т.А. Соболева (Алексеева) в книге, посвященной истории криптографической службы. К сожалению, свой рассказ о перлюстрации начала XX века она в значительной мере основывает на мемуарах С. Майского (В.И. Кривоша), излишне доверяя им^[122].

Высокой точностью и информативностью отличаются статьи саратовского автора О.Ю. Абакумова о перлюстрации в России в середине XIX века, опубликованные на рубеже XX — XXI веков. Однако в своей последней монографии — «“…Чтоб нравственная зараза не проникла в наши пределы”: Из истории борьбы III Отделения с европейским влиянием в России (1830-е — начало 1860-х гг.)» — этот автор лишь мельком касается темы перлюстрации^[123].

О работе «черных кабинетов» в царствование Николая I (1825–1855) в сжатом, но весьма насыщенном фактическим материалом параграфе рассказал А.Г. Чукарев в монографии «Тайная полиция России»^[124]. К сожалению, он также не избежал отдельных ошибок. Например, он пишет, что «перлюстрация осуществлялась во всех городах России, которые были названы А.Х. Бенкендорфом в письме царю об учреждении тайной полиции». В этом письме были названы Петербург, Москва, Киев, Вильно, Рига, Харьков, Одесса, Казань и Тобольск^[125]. Между тем, как будет показано ниже, перлюстрация в Харькове и Казани была учреждена через несколько десятков лет. Зато при Николае I «черные кабинеты» появились в городах, не упомянутых в записке Бенкендорфа.

В 2008 году была опубликована статья Е.А. Гончаровой «Система перлюстрации в России в конце XIX — начале XX в.». Хотя эта работа в значительной мере построена на опубликованных источниках, в ней содержатся интересные архивные материалы по ведению перлюстрации в Саратовской губернии^[126].

Одними из последних по данной теме вышли книги Ф.Л. Севастьянова «Между Тайной экспедицией и III Отделением: от тайного сыска — к политическому розыску» и А.С. Смыкалина «Перлюстрация корреспонденции и почтовая военная цензура в России и СССР». Севастьянов исследует организацию политического розыска при Александре I. Автор, кроме опубликованных источников, ввел в обращение огромный архивный материал, сделав ряд интересных находок, в том числе и по вопросу организации перлюстрации^[127].

В монографии А.С. Смыкалина интересующей нас теме посвящены три из четырех параграфов первой главы «У истоков оперативно-технической деятельности» и несколько страниц во второй главе «Почтовая военная цензура как средство контроля контрразведки в годы Первой мировой войны»^[128]. Исследователь использовал здесь достаточно широкий круг опубликованных работ по истории перлюстрации. К сожалению, иногда он некритически трактует сведения таких авторов, как С. Майский и Р. Роуан. В частности, принимает за истину рассказ Роуана о шпионаже в пользу Австрии и Германии сотрудников «черного кабинета» в Киеве во главе со старшим цензором К.Ф. Зивертом^[129].

Доверчивость Смыкалина привела к появлению в книге знаменитого пассажа, особенно любимого авторами массовых изданий, о «старичке в потертом мундире», который якобы с 1880-х годов появлялся в кабинете нового министра внутренних дел с указом Александра II о праве старшего цензора М.Г. Мардарьева «руководить делом перлюстрации писем на Петербургском почтамте», а затем «его никто не видел в министерстве до следующей смены министра»^[130]. Здесь целый ряд ошибок. Во-первых, министру вручался, как я писал выше, конверт с докладом министра внутренних дел И.Н. Дурново от 5 января 1895 года на имя Николая II. Во-вторых, прототипом героя этой легенды мог быть А.Д. Фомин, занимавший должность старшего цензора санкт-петербургской цензуры иностранных газет и журналов и одновременно управлявший секретной частью «над всеми подобными учреждениями в империи» с декабря 1891-го и до июня 1914 года. Но, родившись в 1845 году, он даже к моменту отставки не был уж столь глубоким старичком. В-третьих, действительно, за период пребывания на посту Александра Дмитриевича Фомина в империи сменилось девять министров внутренних дел: И.Л. Горемыкин, Д.С. Сипягин, В.К. Плеве, П.Д. Святополк-Мирский, А.Г. Булыгин, П.Н. Дурново, П.А. Столыпин, А.А. Макаров и Н.А. Маклаков. Но, конечно, взаимодействие старшего цензора и руководителя «особенной частью» с очередным господином министром существовало постоянно на протяжении всего времени его пребывания на посту^[131].

Не могу согласиться и с тезисом Смыкалина о том, что «если в конце XIX в. перлюстрация корреспонденции носила выборочный характер, то в начале XX в. она принимает всеобъемлющий, тоталитарный характер. Вся жизнь общества находилась под зорким контролем государства»^[132]. «Всеобъемлющий, тоталитарный характер» перлюстрация начнет постепенно принимать уже только в советском государстве.

К сожалению, во многих работах, появившихся с начала 1990-х годов, в ситуации отсутствия цензуры и исчезновения квалифицированной редактуры, приводимые сведения в основном компилятивны, не сопровождаются необходимой критикой источников, знанием структуры перлюстрационной службы и изменений, происходивших в ее подразделениях.

В огромной по объему, почти полностью компилятивной книге И.Б. Линдера и С.А. Чуркина «История специальных служб России X — XX веков» перлюстрации уделено крайне незначительное место, но и при этом авторы сумели сделать ряд грубых ошибок. Например, они пишут о работе «черных кабинетов» в начале XX века: «“Черные кабинеты” существовали во всех крупных городах… Многие из их сотрудников, особенно в столицах, знали иностранные языки…»^[133]. Но к началу XX века в Российской империи перлюстрационные пункты существовали всего в восьми городах, а знание двух-трех иностранных языков было обязательным условием для работы.

Не уступают Линдеру и Чуркину и некоторые другие авторы. И.Н. Кравцев в своей весьма сумбурной книге «Тайные службы империи» уверяет читателей, что «черные кабинеты» в начале XX века имелись в распоряжении Министерства внутренних дел и Министерства иностранных дел, а разница между первыми и вторыми заключалась в том, что «одни [МВД] проверяли письма внутреннего назначения, другие [МИД] курировали внешнюю переписку (включая и дипломатическую)»^[134]. На деле «черные кабинеты» МВД занимались всей почтовой перепиской, включая зарубежную и дипломатическую, а криптографы МИДа трудились над расшифровкой телеграфных сообщений иностранных дипломатов и разрабатывали собственные шифры.

Ю.А. Регент, ссылаясь на воспоминания С. Майского и А. Спиридовича, пишет, что в Тифлисе, Томске и Вильно «незадолго до революции “черные кабинеты” были закрыты, а в Нижнем Новгороде и Казани открывались лишь по мере надобности»^[135]. Между тем пункт в Вильно был закрыт еще в 1895 году, а пункт в Тифлисе (Тбилиси) после вынужденного закрытия в 1905-м вновь заработал на конспиративной основе с 1909 года. Если в Нижнем Новгороде официальная перлюстрация проводилась действительно лишь по мере надобности, то в Казани «черный кабинет» существовал до 1909 года.

Автор также не видит разницы между официальными цензорами-перлюстраторами и почтово-телеграфными чиновниками, занимавшимися вскрытием писем по просьбам местных жандармских офицеров. Наконец, известного сотрудника «черных кабинетов» В.И. Кривоша вынудили подать заявление об увольнении из петербургской цензуры иностранных газет и журналов не «за попытку предложить свои услуги Морскому ведомству», а за присвоение значительных сумм, которые он получал от Морского министерства. Суммы эти выделялись Кривошу на организацию перлюстрационных пунктов в провинции и для выдачи коллегам, которых он привлек к сотрудничеству в «Секретном бюро», созданном при отделе разведки Морского Генерального штаба^[136].

Столь же беззаботен местами по отношению к историческим фактам Л.А. Лахин. Например, он пишет о «Сергее Ивановиче Майском», прослужившем в «черном кабинете» более десяти лет. И проблема здесь не только в том, что «С. Майский» — псевдоним. Важнее то, что на самом деле в выходных данных его публикаций расшифровка имени отсутствует, а отчество вообще никак не обозначено! Фантазирует автор и описывая знакомство с перлюстрацией В.К. Плеве, который после назначения министром внутренних дел обнаруживает в кабинете своего предшественника копии собственных писем. Во-первых, Плеве, ставший министром 4 апреля 1902 года, был директором Департамента полиции в 1881–1884 годах и товарищем министра внутренних дел с 1884 года, а потому о перлюстрации и ее деталях был прекрасно осведомлен. Во-вторых, не мог он обнаружить копию своего письма депутату Государственной думы некоему Михайлову, поскольку покойники писем не пишут. Государственная дума впервые собралась 27 апреля 1906 года, а Вячеслав Константинович был убит эсером Егором Сазоновым (Созоновым) 15 июля 1904-го. Преувеличивает автор и качество перлюстрации, указывая, что якобы после заклейки «конверт принимал прежний девственный вид». Идеализирует он и мастерство отборщиков писем, уверяя, что среди них «были такие мастера, что… даже по нескольким буквам могли безошибочно определить, кто автор письма и кому оно адресовано». Конечно, уровень вскрытия писем в целом был высоким, но и жалоб на надорванные и поврежденные конверты было немало^[137].

Позволю себе привести один текстологический пример того, как работает фантазия Л.А. Лахина и ему подобных. В воспоминаниях С. Майского (В.И. Кривоша) говорится, что однажды при вскрытии мешка с дипломатической почтой перлюстратор уронил в него случайно свою золотую запонку от манжет. Далее произошло следующее: «Посольство в Петрограде, найдя эту запонку в мешке, вернуло ее со следующей почтой при письме министерству обратно. Перлюстратор, считавший свою запонку безвозвратно потерянной, очень обрадовался, когда ее нашел на следующий день во вскрытом им мешке. Он взял ее себе, а сопровождавшее ее письмо просто уничтожил, и этим инцидент был исчерпан»^[138]. А вот как этот случай выглядит под пером Лахина: в мешке «была записка с наивной просьбой работников посольства вернуть запонку владельцу. Только после этого сотрудник поставил начальство в известие о происшедшем»^[139]. Читатель сам может сделать вывод.

Малую ценность относительно интересующей нас темы представляет работа Л.В. Антоновой и Т.А. Просвировой, также не свободная от неточностей. Например, авторы уверяют, что «перлюстрация… достигла наивысшего развития к концу XVIII века, в правление Елизаветы Петровны и Екатерины II», что абсолютно неверно. Выше я уже указывал, что они путают перлюстрацию с официальной цензурой^[140].

А.Ю. Саран, автор добротной монографии «История почты Орловского края», почему-то именует саму почтовую цензуру «тайной службой», но тут же отмечает, что ее сотрудники имели специальную форму, утвержденную постановлением Сената^[141].

М.С. Чудакова в книге, вышедшей в свет в 2003 году, делает ряд точных замечаний о роли перлюстрации в политическом сыске начала XX века, отмечая, что «такие сведения обладали большей достоверностью, чем донесения секретных агентов». Вместе с тем исследовательница недостаточно критично отнеслась к ряду источников. Например, в книге приведена следующая цитата из воспоминаний А.И. Спиридовича: «…до самой революции 1917 г. перлюстрацией ведал один и тот же чиновник, состарившийся на своем деле и дошедший до чина действительного статского советника. Его знали министр, директор Департамента полиции и лишь немногие близкие ему лица»^[142]. Но к 2000 году уже были опубликованы биографии последних руководителей «черных кабинетов» в России — А.Д. Фомина и М.Г. Мардарьева^[143]. Поэтому нетрудно было выяснить, что руководивший системой «черных кабинетов» Мардарьев к 1917 году находился в возрасте пятидесяти восьми лет, имел чин тайного советника и фамилия его была известна не только руководству МВД, но и деятелям революционной эмиграции.

Целая серия статей, в которых достаточно широко затронута тема перлюстрации, принадлежит группе авторов: А.В. Бабашу, Ю.И. Гольеву, Д.А. Ларину, Д.Е. Тришину, Г.П. Шанкину^[144]. К сожалению, в этих статьях указан лишь список литературы, но нет ссылок на источники. Поскольку авторы в архивах не работали и используют ограниченный круг источников, они также допускают грубые ошибки в рассказе о деятельности Департамента полиции и «черных кабинетов». Например, демонстрируют непонимание того, что ДП являлся составной частью МВД; последнего директора ДП А.Т. Васильева (сентябрь 1916-го — февраль 1917 года) именуют «начальником царской охранки в начале XX в.»; создание «черных кабинетов» в Петербурге, Москве, Киеве и «ряде других городов» относят к 80-м годам XIX века; опять утверждают, что А.Д. Фомин якобы руководил службой перлюстрации на протяжении тридцати лет; сообщают, что «в качестве цензоров подбирались… чиновники с высшим образованием», что «перлюстраторы самым тщательным образом исследовали книги, их переплеты и корешки в поисках возможных ключей к книжным шифрам» и т. п.^[145] Иногда авторы не замечают, что их стремление доказать исключительно высокий уровень профессионализма перлюстраторов противоречит фактам, которые сами же авторы приводят. Например, они пишут, что «письма, прочитанные в российских “черных кабинетах”, не несли на себе сколько-нибудь заметных следов перлюстрации» и поэтому «революционерам и иностранным дипломатам не помогали никакие ухищрения: ни царапины печати, ни заделка в сургуч волоса, нитки, булавки и т. п.». Но следующая фраза все это начисто опровергает: «…в 1910 г. командир Отдельного корпуса жандармов П. [Г.] Курлов обратился к старшему цензору с просьбой, чтобы адресованные ему письма не носили явных следов вскрытия. Такая же просьба высказывалась… директором Департамента полиции С.П. Белецким»^[146]. Понятно, что если Белецкий и Курлов обращались с подобными просьбами, то именно потому, что замечали следы вскрытия своей корреспонденции.

Иногда некритичное восприятие первоисточника одним автором приводит в итоге к тому, что эти сведения тиражируются в последующих работах как безусловно истинные. Приведу пример. В 1906 году в журнале «Русская мысль» были напечатаны воспоминания известного либерального деятеля, бывшего тверского губернского предводителя дворянства А.М. Унковского о пребывании в 1860 году в вятской ссылке, перепечатанные в «Трудах Вятской ученой архивной комиссии». Он, в частности, приводил следующий рассказ вятского вице-губернатора Д.И. Батурина:

Служил я с неким Поповым в III Отделении; служба наша была распечатывание конвертов. Случилось мне разорвать один конверт. Узнал Николай Павлович [Николай I], рассердился и приказал найти средство заклеивать конверты так, чтобы не было узнано, что они были распечатаны. Долго думал я с Поповым, работал над таким средством, — нет как нет, не находим его. Наконец, Попов додумался, как ему показалось, стал пробовать уриной [мочой] распечатывать… и пошел в гору, я же остался у подошвы ее^[147].

Этот красивый эпизод был растиражирован вятским краеведом Е.Д. Петряевым, который к тому же несколько модернизировал текст воспоминаний Батурина, не упомянув Попова и заявив, что «изобретатель был повышен в чине»^[148]. Из авторов, впоследствии приводивших данный рассказ, лишь О.Ю. Абакумов высказал осторожное сомнение в его подлинности, указав, что III Отделение «занималось идейной, а не технической стороной этого процесса»^[149]. М.М. Попов действительно был видным чиновником III Отделения, но сам Батурин служил в Петербурге с марта 1835 года в Министерстве финансов, через два года был откомандирован в V Отделение Собственной Е.И.В. канцелярии, а в июне 1838 года по собственному желанию был переведен на службу в Рязань^[150]. Таким образом, рассказчик никогда в III Отделении не служил.

Тема перлюстрации нашла отражение и в ряде художественных произведений. Небольшая вставка о «черных кабинетах» есть в романе В.С. Пикуля «На задворках Великой империи», там, где описываются события 1905 года. Писатель опирался на воспоминания С. Майского (В.И. Кривоша), одновременно допустив ряд совершенно недостоверных литературных «красивостей». Перлюстраторы здесь «одним взглядом умели… определять ценность письма в его фискальном значении». Сортировка писем идет с сумасшедшей скоростью — «до тысячи писем в час». Главой петербургского «черного кабинета» именуется Михаил Григорьевич Мардарьев. На деле в это время Михаил Георгиевич (так!) Мардарьев был заместителем Александра Дмитриевича Фомина. При этом в романе Мардарьев самолично занимается распечаткой и фотографированием писем, представляющих интерес для высшей власти^[151]. Можно перечислять и другие подобные ляпы.

В 2000 году вышла в свет двухтомная книга В.Н. Балязина «Тайны “Черного кабинета”», стилизованная под записки служащего санкт-петербургского «черного кабинета» в 1785–1828 годах Ф.Ф. Осокина^[152]. На деле это прежде всего повествование о политической и культурной истории России конца XVIII — первой четверти XIX века. Что же касается самой темы ведения перлюстрации, то автор, безусловно, знаком с отдельными работами и мемуарами по этому предмету. В частности, он пишет о просмотре корреспонденции высших сановников империи, упоминает о перлюстрации переписки в завоеванной Финляндии во время русско-шведской войны 1808–1809 годов, а также среди военнослужащих и жителей стран Европы во время заграничного похода русской армии в 1813–1814 годах. Но поскольку это не историческое исследование, а художественное произведение, то Балязин пользуется неоспоримым правом писателя на вымысел. Так, его герой занимает должность архивариуса Секретной экспедиции, что в XVIII — первой четверти XIX века означало, что он является хранителем или управляющим архивом. Но такой должности в этом учреждении не существовало. В «черном кабинете», по мнению автора, кроме чиновников перлюстрации имелись специалисты по изготовлению фальшивых паспортов, фальшивомонетчики и карточные шулера, трудившиеся в интересах тайной политической полиции, что абсолютно не соответствует действительности. Из мемуаров С. Майского (В.И. Кривоша), относящихся к концу XIX — началу XX века, взята и перенесена в конец XVIII века история о шкафе, маскировавшем вход в помещение «черного кабинета». Создание Секретной экспедиции приписано Петру I, что неверно. Изготовитель поддельных печатей употребляет слово «негатив», которое возникло лишь с появлением фотографии^[153]. Понятно, что подобные труды далеки от подлинной истории «черных кабинетов» в России.

При написании настоящей монографии я использовал весь доступный для меня круг источников. Во-первых, это уже известные, опубликованные работы. Часть из них была рассмотрена выше. Во-вторых, это материалы десяти центральных и местных архивов: Архива внешней политики Российской империи, Архива Государственного Эрмитажа, Архива Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, Государственного архива Российской Федерации, Национального архива Республики Карелия, Отдела рукописей Российской национальной библиотеки, Российского государственного архива древних актов, Российского государственного военно-исторического архива, Российского государственного исторического архива, Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга.

В Архиве внешней политики Российской империи мной были изучены дела в шести фондах [далее — ф.]: ф. Департамента личного состава и хозяйственных дел, ф. 6 (Секретнейшие дела (перлюстрация)), ф. 15 (Дела о почтах в России), ф. 133 (Канцелярия министра иностранных дел), ф. 138 (Секретный архив министра), ф. 161 (Санкт-Петербургский Главный архив). В архиве Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области я внимательно изучил так называемое «Дело чернокабинетчиков» 1929 года. В архиве Государственного Эрмитажа меня интересовал ф. 2 (Собственные библиотеки и арсеналы). В Государственном архиве Российской Федерации работа шла с делами семи фондов: ф. 102 (Департамент полиции МВД), ф. 109 (Третье Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии), ф. 111 (Охранное отделение при Санкт-Петербургском (Петроградском) градоначальнике), ф. 571 (Мезенцев Н.В.), ф. Р1074 (Революционный трибунал при Петроградском Совете рабочих, солдатских и крестьянских депутатов), ф. 1467 (Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих должностных лиц), ф. 1717 (Собственная канцелярия шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа). В Национальном архиве Республики Карелия я смотрел дела из двух фондов: ф. 19 (Олонецкое губернское жандармское управление), ф. 536 (Петрозаводская губернская почтовая контора). В отделе рукописей Российской национальной библиотеки — дела из четырех фондов: ф. 124 (Собрание П.Л. Вакселя), ф. 152 (К.А. Военский), ф. 781 (И.И. Толстой), ф. 859 (Н.К. Шильдер). В Российском государственном архиве древних актов я обратил внимание на ф. 5 (Переписка высочайших особ с частными лицами). В Российском государственном военно-историческом архиве смотрел дела семи фондов: ф. 36 (Канцелярия дежурного генерала Главного штаба), ф. 846 (Каталог Военно-ученого архива Главного управления Генерального штаба), ф. 1343 (Штаб Петроградского военного округа), ф. 1859 (Штаб Варшавского военного округа), ф. 14373 (Полевое управление почт и телеграфов при начальнике военных сообщений. 1904–1906), ф. 14014 (Главный штаб 1-й армии. 1830–1862), ф. 14414 (Главный штаб 1-й армии. 1814–1835). Большое внимание было уделено документам, хранящимся в Российском государственном историческом архиве, — здесь я изучил 137 дел в четырнадцати фондах: ф. 468 (Кабинет Его Императорского Величества), ф. 576 (Фонд Государственного контроля), ф. 728 (Т.И. Филиппов), ф. 779 (Центральный комитет иностранной цензуры), ф. 1162 (Государственная канцелярия Государственного совета), ф. 1263 (Комитет министров. 1802–1906), ф. 1282 (Канцелярия министра внутренних дел), ф. 1284 (Фонд Министерства внутренних дел), ф. 1289 (Главное управление почт и телеграфов), ф. 1292 (Управление по делам о воинской повинности МВД), ф. 1328 (Управление дворцового коменданта Министерства императорского дворца), ф. 1349 (Коллекция формулярных списков), ф. 1393 (Ревизия сенатора Н.П. Гарина московских установлений и учреждений военного ведомства), ф. 1642 (А.Н. Куломзин). В Российском государственном архиве Военно-Морского Флота я пользовался делами ф. 406 (Послужные и формулярные списки чинов Морского ведомства) и ф. 418 (Морской Генеральный штаб), а в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга — делами трех фондов: ф. 14 (Петроградский университет), ф. 1209 (Управление Петроградского почтово-телеграфного округа) и ф. 1543 (Петроградский почтамт). Таким образом, всего было изучено 303 дела в сорока восьми фондах десяти различных архивов. Надеюсь, любой профессиональный историк согласится, что данная книга опирается на прочную источниковую основу.

Вместе с тем обязательным условием при работе с любого рода источниками была их критика. Историк, знакомясь с теми или иными документами, обязан ставить перед собой несколько обязательных вопросов: кто готовил этот документ? для кого он его готовил? какова цель этого документа? насколько информация этого документа совпадает с другими источниками?

При работе над данной темой мне весьма пригодился опыт, приобретенный во время подготовки совместно с А.А. Здановичем книги об одном из выдающихся деятелей «черного кабинета» — В.И. Кривоше. Дело в том, что этот талантливейший перлюстратор и криптограф обладал непомерным тщеславием. В результате он всячески старался приукрасить свою биографию, приписывая себе окончание Венской дипломатической школы и двух факультетов Петербургского университета; работу в качестве помощника заведующего или даже заведующего императорской библиотекой в Зимнем дворце; написание (при минимальном редактировании Лениным) обращения советского правительства к послам Антанты, т. е. создание первого документа советской внешней политики, и т. д. и т. п. В результате в книгах и статьях словацких авторов, неоднократно писавших о нем с излишней доверчивостью, присутствует много ошибок^[154].

Особую ценность представил комплект документов, изъятых из дел Департамента полиции следователем Чрезвычайной следственной комиссии П.Г. Соловьевым в июне — июле 1917 года, а также протоколы допросов лиц, связанных с деятельностью «черных кабинетов». Ценно то, что допросы проводились не только в Петрограде, но и в городах, где располагались перлюстрационные пункты. Допросы вели следователи и прокуроры судебных палат. Эти материалы находятся на хранении в ГАРФе^[155], а часть их опубликована в уже упоминавшемся мной семитомном издании «Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства»^[156].

Вместе с тем и здесь соблюдался принцип «критики источников». Дело в том, что бывшие руководители перлюстрации, сообщая на допросах в 1917 году много интересного и важного, одновременно пытались преуменьшить свое участие в этих делах или прямую роль Николая II. Например, министр внутренних дел в 1913–1915 годах Н.А. Маклаков уверял на допросе 20 сентября 1917 года, что якобы доклады о пенсиях и о награждении чиновников, работавших по секретной части, «никогда государем не обсуждались» и «в самих докладах слово “перлюстрация” не упоминалось», что было неправдой^[157]. Министр внутренних дел в 1911–1912 годах А.А. Макаров, товарищ министра П.Г. Курлов, директор ДП Н.П. Зуев уверяли, что никогда не давали указаний о задержании или просмотре чьей-либо корреспонденции. По словам Макарова, он якобы «никогда не докладывал государю о перлюстрации и выписках», что опровергается документами^[158]. Бывший вице-директор ДП С.Е. Виссарионов на допросе 26 августа 1917 года заявил, что «в перлюстрационных кабинетах никогда не бывал и с порядком производства вскрытия и просмотра писем не знаком». Это было откровенной ложью, ибо именно Виссарионов в феврале 1910 года провел подробную ревизию трех перлюстрационных пунктов^[159]. Столь же малоправдоподобным представляется утверждение бывшего директора ДП и товарища министра внутренних дел С.П. Белецкого на допросе в августе 1917 года, что до 1910 года он «о существовании перлюстрации… и не подозревал»^[160]. При этом в ходе допроса Белецкий проговорился, что имел отношение к многоходовой комбинации по восстановлению в январе 1909-го «черного кабинета» в Тифлисе^[161].

Руководитель «черных кабинетов» Российской империи с 1914 года, занимавшийся перлюстрацией с 1882-го, М.Г. Мардарьев на допросе 19–20 июня 1917 года говорил, что якобы «никаких директив» по вопросу отбора писем не давалось и «в то время в частной переписке шифров и “химических чернил” не было», что противоречит фактам. Также Мардарьев уверял, что «как была организована перлюстрационная часть в остальных местностях России», он не знает. Это тоже было неправдой. Вместе с тем он признался, что в первые же дни после свержения монархии в феврале 1917 года уничтожил свои черновые записи о ведении перлюстрации за 1916 год^[162]. Последний царский министр внутренних дел А.Д. Протопопов, говоря о своем знакомстве с «заведывавшим перлюстрационным бюро Мардарьевым», упомянул, что тот «уже тридцать лет вел это дело», что было абсолютно неверно^[163]. Возможно, именно так зародилась уже знакомая нам легенда, кочующая по компилятивным публикациям, о старичке, который на протяжении десятилетий являлся к новым министрам внутренних дел с сообщением о ведении перлюстрации.

Очень важными и интересными оказались материалы дела бывших сотрудников петербургского «черного кабинета» и помогавших им почтовых чиновников Петербургского почтамта, привлеченных к дознанию в ноябре 1929 года Полномочным представительством ОГПУ в Ленинградском военном округе. Всего было допрошено девятнадцать человек. Восемь человек было арестовано, одиннадцать находились под подпиской о невыезде. Среди них пятеро — Л.Х. Гамберг, Л.П. Григорьев, М.М. Милевский, Ф.Г. Тизенгаузен и Р.В. Швейер — трудились в цензуре иностранных газет и журналов Санкт-Петербургского почтамта, занимаясь перлюстрацией. Четверо были сторожами при цензуре и выполняли также разовые поручения по доставке отобранной корреспонденции из почтамта в «черный кабинет», от перлюстраторов в Департамент полиции. Десять человек были особо доверенными почтовыми чиновниками — они осуществляли отбор корреспонденции для последующего просмотра. К моменту ареста старшему из привлеченных было семьдесят лет, младшему — тридцать семь.

Информационный отдел ОГПУ указал своим ленинградским коллегам на необходимость в ходе следствия «особенно заострить внимание на выявление непосредственных чиновников “черных кабинетов” и на установление методов работы его». Поэтому допрашиваемые достаточно откровенно и подробно вспоминали о своих сослуживцах конца XIX — начала XX века, рассказывали о принципах привлечения к секретной работе, размерах неофициального денежного вознаграждения, отборе корреспонденции, методах ее вскрытия, связях с дипломатическим ведомством, военно-морской разведкой, Департаментом полиции и т. п. Например, И.И. Кудряшов, служивший в цензуре иностранных газет и журналов с 1894 года и в 1906-м переведенный в экспедицию городской почты, где координировал всю работу по отбору корреспонденции, в ходе допроса назвал двадцать одну фамилию сотрудников цензуры и пятнадцать фамилий почтовых чиновников, сотрудничавших с «черным кабинетом». Служащий почтамта А.Т. Тимофеев перечислил тринадцать фамилий сослуживцев, работавших по отбору корреспонденции. Л.П. Григорьев, выполнявший в «черном кабинете» обязанности секретаря-машиниста, назвал двадцать одного сотрудника цензуры иностранных газет и журналов. За исключением отдельных неизбежных ошибок памяти (к примеру, тот же Кудряшов среди революционных деятелей, чья переписка просматривалась, назвал М.А. Бакунина, умершего в 1876 году), вся информация, имеющаяся в деле, достоверна, точна и интересна. Это подтверждается сопоставлением протоколов допросов с другими архивными и опубликованными источниками^[164].

Если к протоколам допросов я отношусь с высоким доверием, поскольку они проводились в 1929 году и показания давали девятнадцать человек, что позволяет в основном их сопоставить и перепроверить, то при работе с мемуарами я старался сохранять особую настороженность. Во-первых, они, как правило, пишутся спустя много лет после описываемых событий, а память человека избирательна и несовершенна. Во-вторых, автор мемуаров почти всегда старается представить себя с положительной стороны и подчеркнуть свое знание скрытых пружин «высокой политики». Приведу один пример. Историки частенько используют мемуары жандармского генерал-майора В.Д. Новицкого, занимавшего многие годы должность начальника Киевского губернского жандармского управления. В них, безусловно, немало интересного, но они требуют проверки. В частности, Василий Демьянович, ссылаясь на слухи («как говорили»), рассказывает, что одной из причин «ненависти и нерасположения» цесаревича Александра Александровича к графу П.А. Шувалову, главе III Отделения и шефу Корпуса жандармов, было то, «что одно из частных писем наследника содержанием своим сделалось известным Государю через перлюстрацию писем на почте». Наследник же был убежден, что делом перлюстрации руководит граф Шувалов^[165].

Если анализировать данный эпизод в контексте биографии Александра III, речь здесь может идти о событиях лета 1865-го — весны 1866 года. В это время великий князь был глубоко увлечен княжной Марией Мещерской, фрейлиной императрицы Марии Александровны. Решительное объяснение между ними произошло 19 июня 1865 года. Но в связи со смертью старшего сына императора, Николая Александровича, 12 (24) апреля 1865 года Александр Александрович стал наследником престола, и выбор им будущей жены оказался делом государственной важности. Родители, Александр II и Мария Александровна, хотели, чтобы сын женился на невесте умершего Николая, датской принцессе Дагмаре.

Дневник Александра Александровича в полной мере передает те муки сердца, которые испытывал двадцатилетний молодой человек, разрываясь между чувством первой любви и чувством долга будущего монарха. На рубеже 1865–1866 годов состоялись разговоры сына с родителями о женитьбе на принцессе Дагмаре. Цесаревич дал свое согласие. Но забыть любимую девушку он не мог. В его дневнике 15 марта 1866 года есть запись: «Я ее [Марию] не на шутку люблю, и если бы был свободным человеком, то непременно бы женился…». В апреле 1866 года одна из французских газет напечатала статью об увлечении русского цесаревича княжной Мещерской. Заметку перепечатал ряд европейских изданий, в том числе в Дании. Необходимо было окончательное решение. 29 мая княжна Мария выехала во Францию. В этот день произошло ее прощальное свидание с наследником престола. В Париже она вышла замуж за князя П.П. Демидова и умерла летом 1868 года при родах. В свою очередь, Александр Александрович стал мужем принцессы Дагмары (Марии Федоровны), и их брак в личном плане оказался очень счастливым^[166].

Из этого видно, что перлюстрация письма Александра Александровича, если таковое существовало, могла произойти до конца мая 1866 года. Но в то время влюбленные находились рядом и посылать письма по почте не было необходимости. Граф П.А. Шувалов же был назначен начальником III Отделения и шефом Корпуса жандармов лишь 10 апреля 1866 года, будучи до этого генерал-губернатором Прибалтики (Остзейского края). В результате эпизод, рассказанный В.Д. Новицким, представляется недостоверным.

Откровенно лживым является утверждение Новицкого, что якобы со времени Александра III перлюстрация писем «практиковалась чрез особых доверенных почтовых цензоров, которые никакого отношения и сношения с чинами корпуса жандармов никогда не имели [курсив мой. — В.И.]»^[167]. Это опровергается огромным количеством документов, доказывающих непосредственное сотрудничество тружеников перлюстрации со служителями политической полиции.

Интересный источник — воспоминания бывших руководителей политического сыска России начала XX века: А.Т. Васильева, А.В. Герасимова, В.Ф. Джунковского, П.П. Заварзина, А.П. Мартынова^[168]. Но и здесь необходимо соблюдать все принципы работы с мемуарами. Например, вице-директор и директор Департамента полиции МВД в 1913-м — феврале 1917 года А.Т. Васильев, вспоминая о перлюстрации, писал, что «у законопослушных граждан не было никакого основания бояться почтовой цензуры, так как частными делами она в принципе не занималась»^[169]. Товарищ министра внутренних дел в 1913–1915 годах В.Ф. Джунковский утверждал, что он «наистрожайше запретил всякую перлюстрацию, помимо “штатных”, хотя и совершенно секретных “черных кабинетов”»^[170]. Это также, как увидит читатель, неверно.

Я уже говорил о необходимости крайне осторожно использовать воспоминания С. Майского (В.И. Кривоша) и проверять их другими источниками. Так, он пишет о приказании внимательно следить за перепиской великой княгини Марии Павловны, а кроме того, снимать фотографии с переписки великого князя Михаила Александровича с дочерью предводителя дворянства одной из южнорусских губерний и «дешифровать детски наивный шифр, коим они думали скрыть свои планы на будущее», в частности «намерение уехать в Англию, чтобы там обвенчаться»^[171]. Эту информацию можно в принципе считать достоверной, за исключением намерения наследника престола уехать с любимой именно в Англию. Дело в том, что великая княгиня Мария Павловна-старшая (1854–1923), супруга, а затем вдова великого князя Владимира Александровича, урожденная великая герцогиня Мекленбург-Шверинская, действительно находилась в оппозиции к Николаю II и Александре Федоровне. Известно также об увлечении великого князя Михаила Александровича, родного брата Николая II и наследника престола в 1899–1904 годах, дочерью предводителя дворянства одной из южнорусских губерний.

В других случаях сведения Майского (Кривоша) являются эксклюзивными. Например, об отношении к перлюстрации Николая II он пишет следующее:

Наконец, осталось еще сказать несколько слов о причастности к перлюстрации царя. Когда какое-нибудь письмо представляло собою исключительный интерес, то, кроме отправления выписки из него по назначению министру внутренних дел, или иностранных дел, начальнику Генерального штаба, или в Департамент полиции, дубликат ее представлялся царю, а иногда, смотря по содержанию письма, выписка представлялась только ему одному. С этой целью такие выписки, чисто напечатанные на пишущей машинке, в особом большом конверте с напечатанным на нем адресом царя, одним из секретных чиновников, пользовавшимся исключительным доверием царя, относились лицу, служившему и жившему во дворце и имевшему без особого доклада доступ к царю. Через это же лицо царь передавал приказания следить за перепиской кого-либо из приближенных, или даже членов царской фамилии, подозреваемых им в каких-либо неблаговидных поступках. Так, по сличению почерков, благодаря перлюстрации, удалось узнать фамилию лица, сообщавшего за границу разные нежелательные с точки зрения придворной этики сведения, или имя автора анонимно изданной в Лондоне на английском языке книги с изложением тайн петроградского двора, каковым оказался пользовавшийся особым расположением царя барон. ‹…› Отношение царя к перлюстрации было весьма своеобразным. Он ею, по-видимому, очень интересовался, ибо когда дней 8–10 не получал конверта с выписками, то спрашивал, почему ему ничего не присылают, а когда получал хорошо ему знакомый по наружному виду конверт, то оставлял дело, коим занимался, сам вскрывал конверт и принимался тотчас же за чтение выписок. Несмотря на это, однако, он не принимал никаких мер согласно данным, черпаемым из выписок; так, например, он не удалил от себя барона, автора английской книги с тайнами дворца, и ничем не дал понять лицу, сообщавшему за границу нежелательные сведения, то, что он осведомлен об его неблагонадежности. ‹…› То же замечалось и тогда, когда деятельность какого-либо министра критиковалась всеми, и в письмах прямо приводились не только его промахи, но и злоупотребления. Царь все это читал, иногда приказывал «привести более точные и подробные данные», а любимец-министр продолжал себе благодушествовать на своем посту и набивать карманы, пока совсем не оскандалится.

Насколько царь интересовался деятельностью «черного кабинета», видно еще из того, что он однажды собственноручно отобрал 4 золотые и серебряные с гербами и бриллиантами портсигара в качестве царских подарков и передал их секретному чиновнику, пользовавшемуся его исключительным доверием, для раздачи сослуживцам в виде поощрения за полезную деятельность^[172].

Эти сведения, безусловно, весьма красочны и любопытны, но насколько они достоверны? Насколько историк может им доверять? Я уже писал выше, а еще более подробно — в монографии, посвященной персонально В.И. Кривошу, что Владимир Иванович был очень осведомленным человеком, но одновременно и крайне тщеславным, любившим устраивать различного рода мистификации с целью придания своей персоне более высокой значимости^[173]. Попробую проанализировать вышеприведенный отрывок с учетом всех известных мне сведений.

Прежде всего, кто этот «секретный чиновник, пользовавшийся особым доверием царя» и кто то лицо, которое имело «без особого доклада доступ к царю»? Понятно, что «секретный чиновник» — это не А.Д. Фомин и не М.Г. Мардарьев (руководители дела перлюстрации при Николае II). К моменту первой публикации воспоминаний Майского (Кривоша) Фомин уже умер, а имя Мардарьева дважды открыто названо в тексте мемуаров. Напрашивается мысль, что под этим таинственным чиновником Майский (Кривош) имеет в виду самого себя, особенно если вспомнить, что еще в 1907 году он подал на высочайшее имя (через князя В.Н. Орлова, начальника Военно-походной канцелярии Николая II) проект создания сверхсекретной службы придворной перлюстрации при библиотеке Зимнего дворца. К тому же после вынужденного скандального ухода из «черного кабинета» 1 декабря 1911 года Владимир Иванович с января 1912 года по август 1914-го, кроме других мест, трудился вне штата в библиотеке Зимнего дворца. В сентябре 1917 года бывший директор Департамента полиции и бывший товарищ министра внутренних дел С.П. Белецкий утверждал, что Кривош «организовал при содействии… князя Орлова особую придворную перлюстрацию, освещавшую группу лиц, близких ко Двору», включая вдовствующую императрицу Марию Федоровну и сестру Николая II Ксению Александровну^[174]. Тем не менее я должен подчеркнуть, что ни подтвердить, ни опровергнуть эти отрывки из воспоминаний Майского (Кривоша) достаточных оснований пока нет. Остается принять их как версию.

Своими особенностями в данном случае отличалась и работа в архивах. Так, у каждого чиновника Российской империи имелся послужной список (формуляр), в который вносились все его перемещения по службе, награды, размер жалованья и т. п. Но формуляры чиновников «черных кабинетов» не отражают ни их подлинных занятий, ни реального размера жалованья (ибо до двух третей выплат производились из секретных сумм). Поэтому подлинное знание возникает лишь в результате использования комплекса документов, в том числе секретной переписки.

В книге речь идет именно об истории перлюстрации почтовых отправлений. Однако лишь частично освещена история «черных кабинетов» в Царстве Польском и крайне скудно — в Великом княжестве Финляндском. Дело в том, что «черный кабинет» в Варшаве до 1867 года находился в ведении наместника и эти материалы хранятся в польских архивах. Перлюстрация в Финляндии в силу автономного положения княжества вообще не подчинялась российскому руководству и имела с аналогичной российской службой лишь отдельные точки соприкосновения, о которых я далее упоминаю.

К сожалению, мне не удалось разыскать достаточный комплект документов, позволяющий судить о перлюстрации телеграфных отправлений. Здесь в нашем распоряжении имеются лишь отрывочные сведения. С.П. Белецкий, вице-директор ДП (июль 1909-го — февраль 1912 года), директор ДП (февраль 1912-го — январь 1914 года), товарищ министра внутренних дел (сентябрь 1915-го — февраль 1916 года), на допросе 13 сентября 1917 года говорил, что, будучи товарищем министра внутренних дел, предполагал организовать перлюстрацию телеграфной корреспонденции. Но тогдашний руководитель «черных кабинетов», старший цензор Санкт-Петербургского почтамта М.Г. Мардарьев сообщил Белецкому, что заведующий телеграфной частью Главного управления почт и телеграфов инженер П.С. Осадчий не подходит для этого по своим политическим убеждениям. В результате планы остались без исполнения^[175]. Вместе с тем знаменитый специалист, начальник шифровального отделения Департамента полиции И.А. Зыбин, служивший в ДП с августа 1887-го, показал на допросе в июне 1917 года, что Главное управление почт и телеграфов выдавало губернским жандармским управлениям на право выемки телеграмм особые именные открытые листы (о таких листах я уже упоминал)^[176]. Наконец, начальник телеграфа железнодорожной станции города Тулы Грудман рассказал председателю следственной комиссии Тульского губернского временного исполнительного комитета А.И. Рязанову 30 июня 1917 года, что на станции с 1906-го по 1914 год стоял особый тайный телеграфный аппарат с возможностью приема и перлюстрации телеграмм от Москвы до Курска. Такие же аппараты, по его словам, имелись на станциях Москвы, Курска и Нижнего Новгорода^[177]. Отсюда можно заключить, что эта сюжетная линия достойна быть предметом дальнейших исследований.

Примечания

18

Брикнер А. Вскрытие чужих писем и депеш при Екатерине II (перлюстрация) // Русская старина. 1873. Т. 7. № 1. С. 75–84.

19

Там же. С. 75.

20

Памятные записки Александра Васильевича Храповицкого // Отечественные записки. 1821. № 16. С. 127–136; № 17. С. 309–327; 1822. № 21. С. 120–140; № 22. С. 304–323; № 24. С. 76–100; № 25. С. 166–193; № 26. С. 352–378; № 28. С. 194–215; № 30. С. 61–84; № 31. С. 167–178; № 32. С. 341–358; 1823. № 33. С. 59–79; № 35. С. 327–350; № 36. С. 38–60; № 41. С. 410–427; № 42. С. 73–95; № 44. С. 368–386; 1824. № 45. С. 47–65; № 49. С. 249–267; № 50. С. 394–413; № 54. С. 224–244; № 56. С. 495–506; 1825. № 57. С. 29–48; № 67. С. 179–200; № 68. С. 340–351; 1826. № 77. С. 396–411; 1827. № 89. С. 420–438; 1828. № 93. С. 146–161.

21

Записки некоторых обстоятельств жизни и службы действительного тайного советника, сенатора И.В. Лопухина, сочиненные им самим // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1860. Кн. 2. Ч. 2. С. 1–82. В том же году «Записки» вышли отдельным изданием в Москве, а также в Лондоне со вступительной статьей А.И. Герцена. Репринт последнего издания был опубликован в Москве в 1990 году.

22

Памятные записки Александра Васильевича Храповицкого // Отечественные записки. 1822. № 21. С. 134; № 22. С. 318; № 25. С. 173, 182, 185; № 26. С. 364, 372, 376; № 28. С. 198, 204, 210; № 30. С. 77; № 31. С. 171; № 32. С. 352; 1823. № 33. С. 61; № 36. С. 54; № 49. С. 249; № 54. С. 239; № 67. С. 180, 199; 1827. № 89. С. 425.

23

Там же. 1822. № 21. С. 134.

24

Там же. 1822. № 25. С. 172, 173.

25

Там же. 1822. № 28. С. 198.

26

Там же. 1822. № 31. С. 172.

27

Библиографические записки. 1858. № 5. С. 139.

28

Афанасьев А. Николай Иванович Новиков // Библиографические записки. 1858. № 6. С. 175.

29

Памятные записки А.В. Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй. С примечаниями Г.Н. Геннади // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1862. Кн. 2. С. 1–176; Кн. 3. С. 177–294.

30

Архив князя Воронцова. Кн. 1. М., 1870; Кн. 2. М., 1871; Кн. 4. М., 1872.

31

Русские вольнодумцы в царствование Екатерины II: Секретно-вскрытая переписка. 1790–1795 // Русская старина. 1874. Т. 9. № 1. С. 57–72; № 2. С. 258–276; № 3. С. 465–472.

32

Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. Т. 8. М., 1969. С. 247.

33

Лесков Н.С. Смех и горе // Лесков Н.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 5. М., 1989. С. 137 [впервые опубликовано в 1871 году в № 1–3, 8–16 «Современной летописи» — приложения к журналу «Русский вестник»]; Он же. Нескладица о Гоголе и Костомарове (историческая поправка) // Петербургская газета. 1891. 16 июля. № 192. С. 1–2.

34

Вяземский П.А. Моя исповедь // Вяземский П.А. Полн. собр. соч. Т. 2. СПб., 1879. С. 105.

35

Дубровин Н.Ф. Отечественная война в письмах современников (1812–1815 гг.). СПб., 1882 [репринтное издание: М., 2006]; Он же. Письма главнейших деятелей в царствование императора Александра I (1807–1829 гг.). СПб., 1883 [репринтное издание: М., 2006].

36

См.: Письма Д.В. Давыдова к Н.Н. Раевскому // Русский архив. 1879. Кн. 2. С. 333–334; Письма митрополита Киевского Евгения (Болховитинова) к В.Г. Анастасевичу // Там же. 1889. Кн. 2. С. 385; Выписка из письма бывшего иркутского губернатора Трескина к коллежскому советнику Трескину в Москву 25 февраля 1826 г. // Русская старина. 1897. Т. 90. № 4. С. 27–28.

37

Бильбасов В.А. История Екатерины Второй. Т. 1–2. Берлин, 1900.

38

Шильдер Н. Император Александр I. Т. II. СПб., 1897; Он же. Император Павел I. СПб., 1901.

39

Барсков Я.Л. Переписка московских масонов XVIII-го века. 1790–1792 гг. Пг., 1915; Дневник статс-секретаря Григория Ивановича Вилламова // Русская старина. 1912. Т. 149. № 1. С. 38.

40

Брикнер А. Вскрытие чужих писем и депеш при Екатерине II. С. 84.

41

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. XXIII. СПб., 1898. С. 328–329; Проект графа А. Бенкендорфа об устройстве высшей полиции // Русская старина. 1900. Т. 105. № 12. С. 615.

42

Дневник П.А. Валуева, министра внутренних дел. Т. 2. 1865–1876. М.: АН СССР, 1961. С. 252.

43

Князь Александр Михайлович Горчаков в его рассказах из прошлого // Русская старина. 1883. Т. 40. № 10. С. 175–176.

44

Император Александр Николаевич. Черты из его жизни // Русская старина. 1891. Т. 70. № 6. С. 723–725.

45

Список генералам по старшинству. СПб., 1862. С. 299.

46

Саратовский дневник. 1895. 20 января. № 16. С. 3. Н.М. Баранов — нижегородский губернатор в 1882–1897 годах. Всероссийская выставка проходила с мая по ноябрь 1896 года.

47

Там же. 1895. 10 февраля. № 30. С. 3.

48

Периодическая печать и цензура Российской империи в 1865–1905 гг. Система административных взысканий: Справочное издание / Сост. Н.Г. Патрушева. СПб.: Нестор-История, 2011. С. 207.

49

Отдел рукописей Российской национальной библиотеки [далее — ОР РНБ]. Ф. 859. К. 7. № 7. Л. 54; К. 40. № 17. Л. 49–50 об., 117, 190, 302–304.

50

См.: Абакумов О.Ю. «Самая непроницаемая тайна» (О перлюстрации в России в середине XIX в.) // Освободительное движение в России: Межвузовский сб. научных трудов. Вып. 19. Саратов, 2001. С. 14.

51

Колокол. Лист 7. 1 января 1858 // Колокол. Вып. I. 1857–1858. М.: АН СССР, 1962. С. 56.

52

Колокол: Прибавочные листы к «Полярной звезде». 1860. 15 июня. № 73/74. С. 620–621. Ульрихс Федор Юльевич. Окончил Московский университет. Служба: в МИДе с 1827 года, в Санкт-Петербургском почтамте [далее — СПб. почтамт] с 29 августа 1829 года. Цензор СПб. почтамта. Управляющий цензурой и секретной экспедицией СПб. почтамта. Действительный статский советник [далее — д.с.с.] с 16 апреля 1850 года, тайный советник (1861). Вейраух Федор (Фридрих-Вильгельм) Яковлевич (8 ноября 1757 года, Ревель — 1 февраля 1838-го, Санкт-Петербург). В службе с 1776 года. В почтовом ведомстве с 1782 года. С 1783 года секретарь Рижского почтамта. С 1790-го — помощник рижского почтмейстера. Рижский почтмейстер. Занимался перлюстрацией. Д.с.с. (1829). С 17 февраля 1812 года в СПб. почтамте, в 1831-м — чиновник, знающий иностранные языки, в 1860-м — старший цензор. Д.с.с. Витте Петр Христианович. С 1861 года — д.с.с., затем старший цензор Санкт-Петербургской цензуры иностранных газет и журналов. Гольмблат Франц Юлианович — старший цензор СПб. почтамта, д.с.с. В отставке с 1 мая 1875 года. Домбровский Александр Михайлович — цензор, статский советник. Маснер Павел Францевич. В почтовой службе с 10 июня 1841 года. Д.с.с., младший цензор СПб. почтамта. В отставке с 11 марта 1877 года. Прокофьев Иван Кузьмич. В почтовой службе с 3 сентября 1833 года. Чиновник, знающий иностранные языки, СПб. почтамта. Надворный советник. Занимался перлюстрацией. Шор Владимир Федорович (? — 4 января 1886 года). Сын лютеранского пастора. Реформатского вероисповедания. Образование: Московский университет, филологический факультет (1842). Служба: канцелярский служитель СПб. почтамта с 1842 года, чиновник, знающий иностранные языки, там же с 18 декабря 1842 года, старший цензор СПб. почтамта с 19 апреля 1864 года, почт-директор СПб. почтамта с 1868 года. Руководил перлюстрацией в Российской империи. Штер Дмитрий Андреевич — в первой половине 1870-х годов младший цензор, статский советник. Все они занимались перлюстрацией. Замечу, что в «Адрес-календарях» 1860-х годов А.М. Домбровский, П.Ф. Мазнер (Маснер), И.К. Прокофьев и Д.А. Штер не упоминаются. Они, кроме И.К. Прокофьева, указаны в справочниках лишь начиная с 1871 года. Тем более удивляет точность информации в «Колоколе».

53

Там же. 1860. 1 декабря. № 86. С. 720. А.М. Домбровский и В.Ф. Шор не оставили своих занятий, как предполагала газета.

54

Долгоруков П.В. Правда о России. Ч. 1–2. Париж, 1861. С. 153–154.

55

Освобождение. 1903. 2 (15) июля. № 2. С. 32.

56

Товарищ (СПб.). 1906. 24 августа. № 43. С. 4.

57

Бакушин А.Ю. Одиссея Леонида Меньщикова, или Азеф наоборот // Отечественная история. 2004. № 5. С. 162–177.

58

Бакай М.Е. Из воспоминаний: О черных кабинетах в России // Былое (Париж). 1908. № 7. С. 119–133.

59

Государственная дума. Третий созыв: Стенографические отчеты. 1908 год. Сессия 1. Ч. 2. Заседание 48-е. СПб., 1908. Стб. 1713–1715, 1720–1721, 1723, 1725, 1727.

60

Революционная мысль. 1908. Апрель. № 1. С. 10–11. Вейраух И.Ф. (1785–?). С 5 марта 1810 года служил в Рижской почтовой конторе, с 17 февраля 1812-го — в секретной части Санкт-Петербургского почтамта. С 1 января 1831 года — чиновник, знающий иностранные языки. С 11 апреля 1849-го — старший цензор.

61

Там же. 1908. Сентябрь. № 3. С. 13; Декабрь. № 6. С. 13.

62

Государственная дума. Третий созыв: Стенографические отчеты. 1909 год. Сессия 2. Ч. 2. СПб., 1909. Стб. 2514–2516, 2527–2528, 2532–2533, 2554–2555.

63

Там же. 1912 год. Сессия 5. Ч. 3. СПб., 1912. Стб. 1636–1637.

64

Утро России. 1912. 13 марта. № 60. С. 6.

65

Новости дня (Владивосток). 1912. 24 сентября. № 28. С. 2.

66

Государственная дума. Четвертый созыв: Стенографические отчеты. 1913 год. Сессия 1. Ч. 2. СПб., 1913. Стб. 1973–1974, 2011–2014, 2034–2035.

67

Русская молва. 1913. 23 мая. № 159. С. 3–4.

68

Утро России. 1913. 4 июля. С. 4–5.

69

Там же. С. 4–5.

70

Гражданин. 1913. 7 июля. № 27. С. 15; День. 1913. 6, 7, 8, 25 июля; Дым Отечества. 1913. 11 июля; Биржевые ведомости. 1913. 4 июля. № 13631. С. 2 [вечерний выпуск]; 5, 9, 10 июля [утренний выпуск]; 16 июля; Речь. 1913. 5 июля. № 180. С. 1; Русская молва. 1913. 5 июля. С. 2; 2 августа. С. 3; Современное слово. 1913. 13 июля. № 1978. С. 1.

71

ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1159. Л. 55.

72

Русское слово. 1913. 7 июля. № 156. С. 4.

73

Речь. 1913. 13 июля. № 188. С. 1.

74

Утро России. 1913. 24 июля.

75

Там же. С. 4–5.

76

Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе: Жизнь и приключения Владимира Кривоша. М.: Кучково поле, 2007. С. 136–137.

77

Руль. 1913. 8 июля. № 415. С. 3.

78

ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1159. Л. 48; Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1001. Л. 83 об. — 84.

79

Русское слово. 1913. 1 августа. № 177. С. 4.

80

Государственная дума. Четвертый созыв: Доклады бюджетной комиссии. 1913–1914 годы. Сессия 2. Приложения к стенографическим отчетам Государственной думы. Вып. 1 (№ 1–11). СПб., 1914. К № 6. С. 7–8, 18–19. Выскажу предположение, что об «аппаратике» И.В. Годнев мог узнать от его изобретателя, В.И. Кривоша, с которым контактировал в Государственной думе, — см.: Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе. С. 64, 70–72.

81

Государственная дума. Четвертый созыв: Стенографические отчеты. 1914 год. Сессия 2. Ч. 3. СПб., 1914. Стб. 1914–1915, 1948–1950.

82

День. 1914. 31 марта. № 88. С. 3; 22 мая. № 137. С. 4. В.А. Вагнер — выдающийся зоолог и зоопсихолог; Н.Л. Гондатти — исследователь Северной и Северо-Восточной России, тобольский (1906–1908), томский (1908–1911) губернатор, генерал-губернатор Приамурской области (1911–1917); А.А. Рейнбот — московский градоначальник (1906–1907).

83

Там же. 1914. 22 мая. С. 4; Меньщиков Л.П. Охрана и революция: К истории тайных политических организаций в России. Ч. 1. 1885–1898. М., 1925. С. 337.

84

Речь. 1914. 18 мая. № 133 (2802). С. 6.

85

Наша рабочая газета. 1914. 14 мая. № 10. С. 1; 8 июня. № 30. С. 1; Современное слово. 1914. 11 июня. № 2303. С. 1.

86

ГАРФ. Ф. 102. Оп. 267. Д. 40. Л. 8 об. — 9.

87

Русское слово. 1914. 31 июля. № 176. С. 5.

88

Гоголь Н.В. Ревизор // Гоголь Н.В. Соч. М., 1952. С. 298–299, 328; Салтыков-Щедрин М.Е. Помпадуры и помпадурши // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. Т. 8. С. 247; Лесков Н.С. Смех и горе. С. 137; Он же. Нескладица о Гоголе и Костомарове (историческая поправка). С. 2; Куприн А.И. Гога Веселов // Куприн А.И. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. М., 1958. С. 369–380.

89

Киевская мысль. 1917. 2 апреля. С. 4; 6 апреля. С. 3; 8 апреля. С. 3; 16 апреля. С. 2; Утро России (М.). 1917. 8 апреля. С. 4; 13 апреля. С. 4.

90

Новицкий В.Д. Воспоминания тяжелых дней моей службы в корпусе жандармов // Былое. 1917. № 5–6 (27–28). С. 90–124; Майский С. «Черный кабинет»: Из воспоминаний бывшего цензора // Там же. 1918. № 7. С. 185–197.

91

Майский С. «Черный кабинет»: Из воспоминаний бывшего цензора. Пг.: Былое, 1922; Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма. М.: Прибой, 1929.

92

Измозик В.С. Российские чиновники «черных кабинетов» в начале XX в. // Россия в XIX — XX вв.: Сб. статей к 70-летию со дня рождения Р.Ш. Ганелина. СПб.: Д. Буланин, 1998. С. 220–221.

93

Сватиков С. Русский политический сыск за границей. М.: X-HISTORY, 2002. С. 8, 31.

94

См.: Измозик В.С. Глаза и уши режима (Государственный политический контроль за населением Советской России в 1918–1928 гг.). СПб.: СПбУЭиФ, 1995.

95

Центральный архив ФСБ РФ [далее — ЦА ФСБ РФ]. Ф. 1. Оп. 3. Д. 18. Л. 1–6.

96

Кантор Р. Работа «черных кабинетов» // Красный командир. 1921. № 23. С. 24–25; Он же. К истории «черных кабинетов» // Каторга и ссылка. 1927. № 8 (37). С. 90–99.

97

Падение царского режима: Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Т. 1–7. Л., 1924–1927.

98

Предтеченский А.В. О перлюстрации писем в начале XIX в. (Секретная переписка О.П. Козодавлева с Д.П. Руничем) // Красный архив. 1927. Т. 6 (25). С. 201–209.

99

Он же. О перлюстрации писем в начале XIX в. (Секретная переписка О.П. Козодавлева с Д.П. Руничем) // Анатолий Васильевич Предтеченский: Из творческого наследия. СПб.: Д. Буланин, 1999. С. 17–40.

100

Большая советская энциклопедия [далее — БСЭ]. 1-е изд. Т. 40. М., 1940. С. 99; БСЭ. 3-е изд. Т. 19. М., 1975. С. 423.

101

БСЭ. 2-е изд. Т. 32. С. 508; Советский энциклопедический словарь. М., 1984. С. 987.

102

Курлов П.Г. Конец русского царизма. Воспоминания бывшего командира Корпуса жандармов. М.; Пг., 1923; Лопухин А.А. Отрывки из воспоминаний (по поводу «Воспоминаний» графа С.Ю. Витте). М.; Пг., 1923; Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма — и др.

103

Роуан Р. Разведка и контрразведка / Сокр. пер. с англ. М., 1937. С. 19.

104

Правда. 1937. 8 июня. С. 4; 9 июня. С. 2–4; 10 июня. С. 2–4; 11 июня. С. 3–5; 12 июня. С. 4–5; 13 июня. С. 4–6. Общий объем публикации составил четыре печатных листа.

105

Роуан Р. Разведка и контрразведка. С. 2, 62. Впоследствии книга Роуана на русском языке издавалась еще несколько раз в таком же или расширенном варианте: Роуан Р.В. Очерки секретной службы: Из истории разведки. М., 1946; Он же. Разведка и контрразведка. Запорожье, 1991; Он же. Очерки секретной службы: Из истории разведки. СПб., 1992; Он же. Окутанный туманом: Из истории шпионажа. М., 1993; Он же. 300 лет секретных войн: История секретных служб мира. М., 2004 — и др.

106

Шпионаж капиталистических государств: Сб. статей. М., 1937.

107

Роуан Р. Разведка и контрразведка. С. 30–31, 55–56; Он же. Очерки секретной службы. 1946. С. 351, 354–355.

108

Нифонтов А.С. Россия в 1848 году. М., 1949. С. 76–81.

109

Там же. С. 224–225.

110

Советская историческая энциклопедия: В 16 т. М.: Советская энциклопедия, 1961–1976; Советская военная энциклопедия: В 8 т. М.: Воениздат, 1976–1980.

111

Черняев В.Ю. К изучению эпистолярных источников начала XX в. (Контроль почтовой переписки) // Проблемы отечественной истории: Сб. статей аспирантов и соискателей. Ч. 1. М.; Л.; 1976. С. 134–155.

112

The Codebreakers. The Story of Secret Writing. N.Y., 1967; Кан Д. Взломщики кодов. М.: Центрполиграф, 2000; Он же. Война кодов и шифров: История четырех тысячелетий криптографии / Пер. с англ. Е.С. Алексеева. М.: Рипол Классик, 2004. С. 101–104.

113

Оржеховский И.В. Самодержавие против революционной России (1826–1880 гг.). М.: Мысль, 1982.

114

Там же. С. 72.

115

Там же. С. 73.

116

Перегудова З.И. Важный источник по истории революционного движения (Коллекция перлюстрации ЦГАОР СССР) // Исторический опыт Великого Октября: К 90-летию академика И.И. Минца. М., 1986. С. 376–389.

117

Она же. Источники изучения социал-демократического движения в России: Материалы фонда Департамента полиции // Вопросы истории КПСС. 1988. № 9. С. 88–100; Она же. Методы борьбы Департамента полиции с революционным движением // Факел: Историко-революционный альманах. М., 1990. С. 197–205.

118

Она же. Политический сыск России (1880–1917). М.: РОССПЭН, 2000. С. 275–288.

119

Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649–1917. СПб.: Час пик, 1992; Он же. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649–1917. М.: Терра, 1998; Он же. Политический сыск в России. 1649–1917. М.; СПб.: Центрполиграф — Смим-Дельта, 2006. С. 100–107.

120

Он же. Политический сыск в России. С. 100–101.

121

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16: Политический сыск при царях. М.: Мысль, 1993. С. 110–116.

122

Соболева Т.А. Тайнопись в истории России (История криптографической службы России XVIII — начала XX в.). М., 1994. С. 97–104, 236–240; Она же. История шифровального дела в России. М.: ОЛМА-пресс, 2002. С. 287–293.

123

Абакумов О.Ю. «Око земного бога» (Корпус жандармов на рубеже 50–60-х гг.: традиции и новации) // Освободительное движение в России: Межвузовский сб. научных трудов. Вып. 18. Саратов, 2000. С. 61–78; Он же. «Самая непроницаемая тайна». С. 9–19; Он же. «…Чтоб нравственная зараза не проникла в наши пределы»: Из истории борьбы III Отделения с европейским влиянием в России (1830-е — начало 1860-х гг.). Саратов: Научная книга, 2008.

124

Чукарев А.Г. Тайная полиция России: 1825–1855 гг. М.; Жуковский: Кучково поле, 2005. С. 282–295.

125

Там же. С. 123, 386.

126

Гончарова Е.А. Система перлюстрации в России в конце XIX — начале XX в. // Вопросы истории. 2008. № 1. С. 96–102.

127

Севастьянов Ф.Л. Между Тайной экспедицией и III Отделением: от тайного сыска — к политическому розыску. СПб.: МИЭП, 2008.

128

Смыкалин А.С. Перлюстрация корреспонденции и почтовая военная цензура в России и СССР. СПб.: Юридический центр Пресс, 2008. С. 18–82, 95–98.

129

Там же. С. 95–96.

130

Там же. С. 58.

131

Измозик В.С. А.Д. Фомин и М.Г. Мардарьев: к истории «черных кабинетов» в России. Конец XIX — начало XX в. // Из глубины времен. Вып. 9. СПб., 1997. С. 59–61; Жандармы России. Политический розыск в России. XV — XX века / Сост. В.С. Измозик. СПб.; М.: Нева — ОЛМА-пресс, 2002. С. 620.

132

Смыкалин А.С. Перлюстрация корреспонденции и почтовая военная цензура. С. 98.

133

Линдер И.Б., Чуркин С.А. История специальных служб России X — XX веков. М.: Рипол Классик, 2004. С. 370.

134

Кравцев И.Н. Тайные службы империи. М.: РАГС, 1999. С. 85.

135

Регент Ю.А. Общая и политическая полиции России (1890–1917 гг.). Рязань, 2001. С. 161.

136

Там же. С. 162–163. См.: Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе. С. 106–110.

137

http: // www.mp-centr.ru/articles/Cernyi _kabinet_s_tex.html С. 3–5.

138

Майский С. «Черный кабинет»: Из воспоминаний бывшего цензора // Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе. С. 284.

139

Лахин Л. Черный кабинет // Вестник Нижегородский. 1999. 23 июля.

140

Антонова Л.В., Просвирова Т.А. История спецслужб России. М.: Дом славянской книги, 2010. С. 35–36.

141

Саран А.Ю. История почты Орловского края. 3-е изд., доп. Орел, 2004. С. 48.

142

Чудакова М.С. Противостояние: Политический сыск дореволюционной России. 1880–1917. Ярославль: ЯГПУ им. К.Д. Ушинского, 2003.

143

Измозик В.С. А.Д. Фомин и М.Г. Мардарьев. С. 59–65; Он же. Российские чиновники «черных кабинетов» в начале XX в. С. 218–225.

144

Бабаш А.В., Гольев Ю.И., Ларин Д.А., Шанкин Г.П. Шифры революционного подполья России XIX века // Защита информации. Конфидент. 2004. № 4. С. 82–87; Гольев Ю.И., Ларин Д.А., Тришин А.Е., Шанкин Г.П. Криптографическая деятельность революционеров в России в 20-х — 70-х годах XIX века: успехи и неудачи // Защита информации. Инсайд. 2005. № 5. С. 90–96; Гольев Ю.И., Ларин Д.А., Шанкин Г.П. Криптографическая деятельность организаций «Земля и воля» и «Народная воля» в России в 1876–1881 гг. // Там же. 2005. № 6. С. 80–87; Они же. Криптографическая деятельность революционеров в России в 90-е годы XIX века // Там же. 2006. № 4. С. 84–91; Они же. Криптографическая деятельность революционеров в России. Полиция против революционеров // Там же. 2008. № 2. С. 86–96; Они же. Криптографическая деятельность революционеров в России на рубеже веков (1898–1900 годы) // Там же. 2008. № 4. С. 89–96.

145

Гольев Ю.И., Ларин Д.А., Тришин А.Е., Шанкин Г.П. Криптографическая деятельность революционеров в России в 20-х — 70-х годах XIX века. С. 92–93; Гольев Ю.И., Ларин Д.А., Шанкин Г.П. Криптографическая деятельность революционеров в России в 90-е годы XIX века. С. 91; Они же. Криптографическая деятельность революционеров в России. Полиция против революционеров. С. 86.

146

Гольев Ю.И., Ларин Д.А., Шанкин Г.П. Криптографическая деятельность революционеров в России в 90-е годы XIX века. С. 91.

147

Унковский А.М. Записки // Русская мысль. 1906. № 7. С. 92; Труды Вятской ученой архивной комиссии 1906 года. Вып. I — II. Вятка, 1906. С. 90.

148

Петряев Е.Д. Литературные находки: Очерки культурного прошлого Вятской земли. Киров, 1981. С. 69.

149

Абакумов О.Ю. «Самая непроницаемая тайна». С. 15.

150

РГИА. Ф. 1349. Оп. 3. Д. 160. Л. 71 об. — 74.

151

Пикуль В. На задворках Великой империи. Кн. 2. Белая ворона. М.: Вече — АСТ, 1998. С. 128–130.

152

Балязин В.Н. Тайны «Черного кабинета»: Записки архивариуса. Кн. 1–2. М.: ОЛМА-пресс, 2000.

153

Там же. Кн. 1. С. 7, 125, 129, 140–141; Кн. 2. С. 17, 88, 93, 269, 289.

154

См.: Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе.

155

ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000–1002.

156

Падение царского режима. Т. 1–7. М.; Л., 1924–1927.

157

ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 153.

158

Там же. Л. 176, 180 об. — 181, 184.

159

ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 126–126 об.; Д. 1001. Л. 16–25 об.

160

Там же. Д. 1000. Л. 135 об.

161

Там же. Л. 138 об.; Д. 1001. Л. 37–37 об., 40–40 об.; РГИА. Ф. 1289. Оп. 4. Д. 2035. Л. 43.

162

ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 44, 47 об., 48 об. — 49.

163

Падение царского режима. Т. 4. М.; Л., 1926. С. 110.

164

Архив Управления ФСБ по городу Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Д. П-74440. Л. 1–281.

165

Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма. М.: МГУ, 1991 [репринт издания 1929 года]. С. 72–73.

166

Боханов А.Н. Император Александр Третий. М.: Вече, 2007. С. 57–73.

167

Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма. С. 73.

168

Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т. 1–2. М.: Изд-во им. братьев Сабашниковых, 1997; «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 1–2. М.: Новое литературное обозрение, 2004.

169

Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 2. С. 384.

170

Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т. 2. С. 274.

171

Майский С. «Черный кабинет» // Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе. С. 287–289.

172

Там же. С. 287–288.

173

Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе. С. 18–20, 30–35, 118–126, 185–187.

174

Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе. С. 112–125.

175

ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 232. Ч. 2. Л. 139; Д. 1000. Л. 145 об. — 146. П.С. Осадчий (1866–1943) — сотрудник, помощник начальника Главного управления почт и телеграфов (1893–1915); профессор (с 1898 года), директор Петроградского электротехнического института (1918–1924), заместитель председателя ГОЭЛРО и Госплана РСФСР и СССР (1921–1929). Был осужден 18 марта 1931 года по делу «Промпартии» на десять лет заключения, освобожден в 1935-м. Реабилитирован в 1989 году.

176

Там же. Д. 1000. Л. 35 об.

177

Там же. Л. 57–58.