Тайна женского сердца

В. П. Волк-Карачевский, 2020

Роман-хроника «Большой заговор. Приговоренные императоры. Убить императрицу Екатерину II» описывает исторические события с момента царствования Екатерины II, создания первого масонского государства в Северной Америке и великой масонской революции во Франции до наших дней. В центре повествования – судьбы правителей России и тех государственных деятелей Европы, которые оказались на пути масонов к мировому господству. Все правители России от Екатерины II до Николая II пали жертвами тайных сил, шаг за шагом продвигавшихся к своей цели. Русские императоры были приговорены к смерти, как некогда французские «проклятые короли», поплатившиеся жизнью за разгром ордена тамплиеров, возродившегося во всемирном сообществе франк-масонов. Первые книги посвящены истории убийства императрицы Екатерины II и её фаворита, светлейшего князя Потёмкина, а также королю Франции Людовику XVI и королеве Марии Антуанетте, сложившим головы на эшафоте, и выходу на историческую арену Наполеона Бонапарта, положившего на полях сражений миллионы голов. В этой части многосерийного повествования рассказывается о первых годах службы Наполеона Бонапарта, о начале второй русско-турецкой войны и бедах короля Франции Людовика XVI. Главный герой романа наконец узнает в чем суть отречения цесаревны Анны, а влюбленная в него Оленька Зубкова узнает тайну рождения своего возлюбленного.

I. Когда Наполеона Бонапарта называли Набулионе Буонапарте и он еще не знал, чего он хочет

1. В кого же вы были влюблены?

Настоящая фамилия Бонапарта — Буонапарте. Он собственноручно подписывался ею вплоть до тридцатитрехлетнего возраста.

Ж. Тюлар.

Буона-Парте (Buona-Parte) — очень старый и благородный тосканский род из Тревизо и Флоренции, чье родословное дерево доводят может быть слишком усердные генеологи до начала десятого века.

Д. С. Мережковский.

— Скажите, Набулионе… а вы были когда-нибудь влюблены? — задумчиво спросила Королина Коломбье своего молоденького кавалера, прогуливаясь ранним утром вместе с ним в старом фруктовом саду имения Бассо, принадлежащего ее матери, мадам Грегуар дю Коломбье, вдове почтенных лет, опытной в жизни и вполне состоятельной.

— Да, — коротко ответил юноша в темно-синем мундире с золотыми эполетами.

Набулионе Буонапарте, итальянец с острова Корсики, служил в полку Ла-Фер, стоявшем в Валансе, и имел чин поручика артиллерии. Он совсем недавно закончил обучение в Королевской Парижской военной школе и получил назначение в гарнизон города Валанса.

Часть пути до места службы новоиспеченный поручик прошел пешком, отказавшись перед этим от двух традиционных офицерских попоек: он не мог позволить себе такой роскоши в связи с отсутствием денег. Мундир ему полагался за казенный счет и поэтому не совсем хорошо сидел на нем.

Но поручик не замечал этого. Набулионе берег мундир и надевал только в исключительных случаях, ему казалось, что золотые шелковые эполеты приводят всех в восхищение точно так же, как и его самого.

Семье Коломбье поручика представил монсеньор де Тардивон, аббат Сен-Рюф, которому он передал рекомендательное письмо от брата французского губернатора Корсики Марбефа, покровительствовавшего семье Буонапарте. Мадам Грегуар дю Коломбье, владевшая довольно большим родовым поместьем своего рано умершего мужа, приветливо приняла в своем доме молодого офицера.

Ее дочери пора уже думать о женихах. Мать прелестной девицы с первого взгляда поняла, что худой, желтолицый, большеголовый подросток в мешковатом мундире артиллериста с аляповатыми золотыми эполетами не жених для Королины.

Королина обещала стать красавицей. Миловидное лицо с нежной, прозрачной кожей, с изящным маленьким ротиком, полные свежие губы, ясные, большие темные глаза, густые черные, как смоль, волосы, рано сформировавшаяся прекрасная грудь, которой позавидует любая взрослая женщина, идеальная фигура. И приличное состояние.

Не такое, чтобы оно привлекло внимание кого-либо из знатных аристократов, но очень не малое и более чем достаточное для жизни в провинции. И хорошее воспитание, и ум, позволяющие распорядиться всем, что имеют дю Коломбье.

Выходец с далекой Корсики несомненно беден. Он, конечно же, дворянин. Но на Корсике дворянином называет себя всякий, кто имеет два десятка оливковых деревьев и свой дом из трех комнат с портретами предков. Впрочем, дело не в бедности. Еще есть время. Королина найдет себе жениха с положением и состоянием, или представительного и солидного мужчину, если он не богат.

Но юной девушке нужен опыт. Она умна. Но нужен опыт. Она сообразительна, у нее есть вкус. Но нужен опыт. Она воспитанна, она умеет говорить и вести себя соответственно ситуации и соблюдая все правила этикета. Но нужен опыт.

Этот молодой офицер, этот итальянец привлекает ее. Он несколько диковат, неловок, угловат, излишне порывист, но именно такой и нужен для первой влюбленности. В нем что-то есть. Он молчалив, но не скучен, в нем чувствуется какая-то скрытая пылкость.

Может быть, он даже пишет стихи. Правда, это было бы ужасно с его чудовищным французским… Они тайно встречаются по утрам в старом саду (Королина понимает, что мать знает об этом, но не подает вида). Чтобы успеть на это свидание, поручик встает в четыре часа утра — имение дю Коломбье находится в двух часах пути пешком от Валанса; нанять экипаж юному офицеру не по карману.

Наедине он, наверное, говорит Королине о страданиях своей измученной души, которые никому не дано понять, и о желании покинуть этот мир от неразделенных чувств. А она уверяет его, что ее несчастное сердце, в таком случае, будет разбито навеки.

Когда у кошки подрастают котята, она приносит им специально пойманного полупридушенного мышонка. Приходя в себя, мышонок пытается убежать или спрятаться в густой траве, котята тут же настигают его и, не понимая, что с ним делать, отпускают, мышонок снова бросается бежать, котята весело догоняют его — и вот он опять у них в зубах, его опять отпускают и несколькими прыжками, совсем всерьез, догоняют.

Мышонок в ужасе мечется, не зная, как спастись, а котята играют с ним — то хватая, то выпуская — под присмотром матери-кошки, лежащей рядом. Она лениво и как-будто улыбаясь и вспоминая свое собственное детство, не вмешиваясь, наблюдает за тем, что происходит: котята учатся тому, что им необходимо для жизни.

— О, так вы были влюблены? Когда же? — оживилась Королина.

— Давно. В годы моей молодости, — ответил семнадцатилетний поручик.

«Глупышка, — снисходительно подумала Королина. — Конечно же глупышка. Будь он поумнее, на вопрос «Когда же?» от ответил бы «Сейчас». Но он не сообразил. Он ведь итальянец. А итальянцы такие несообразительные…»

— Вот как! В кого же вы были влюблены?

— В принцессу, — после долгой паузы ответил Набулионе.

— В принцессу? — удивленно и разочарованно переспросила Королина.

— Да, в принцессу.

— Как же ее имя?

— Ее имя Джикоминетта.

— Джикоминетта? Я не знаю такой принцессы. Это в Версале?

— Нет, на Корсике.

«В самом деле глупышка, — опять подумала Королина. — Конечно же глупышка. Во-первых, он должен бы сказать, что влюблен сейчас. А во-вторых, на вопрос «в кого он влюблен», ему нужно отвечать, что ни за что на свете не признается, кто владеет его сердцем».

И тогда она выпытывала бы у него, в кого же он все-таки влюблен, догадываясь, что предметом его любовных мук является она сама.

Она бы спрашивала, какие у его возлюбленной волосы, и он отвечал бы: «Черные, как ночь». Она бы спрашивала, какие у его возлюбленной глаза? И он бы отвечал, что у нее самые замечательные в мире глаза, большие и темные, как два омута, в которых тонет его сердце. Она бы спрашивала, какая у его возлюбленной походка? И он отвечал бы, что она ходит легко и грациозно, словно волшебница-фея.

И она спросила бы, как же зовут его возлюбленную, и он ответил бы, что ее имя начинается на букву «К». «На букву «К»? Клементина?» — спросила бы она. «Нет», — ответил бы он. «Клавдия?» — «Нет». — «Кристина?» — «Нет», — ответил бы он. — «Корнелия?» — «Нет». — «Неужели Капитолина?» — «Нет». — «Ну, тогда… Кандида?» — «Нет». — «Знаю, знаю! Ее зовут Констанция». — «Нет». — «Но Констанция такое прелестное имя. Может Корина?» — «Нет». — «Или Каринна? Корина и Каринна это ведь совершенно разные имена». — «Нет. Ни Корина и не Каринна». — «Так как же тогда ее зовут? На букву «К» больше и не припомнить имен… Клотильда?» — «Нет, нет». — «Ну тогда Каторина?» — «Похоже, очень похоже, но немножко по-другому…»

А вместо этого — какая-то принцесса… Джикоминетта… Какое странное имя… Конечно же он глупышка. Ничего не понимает. Откуда на Корсике принцесса?

2. Да, у него была любовь

Вспоминал потом всю жизнь Джикоминетту, как первую и, может быть, лучшую свою любовь.

Д. С. Мережковский.

Я потерял веру в тринадцать лет.

Наполеон.

Воспитанный среди монахов, я имел случай наблюдать их пороки.

Наполеон.

Поручика Набулионе Буонапарте всегда болезненно задевало, когда ему приходилось признаваться, что у него чего-то нет. У него не было родовитых предков — ни двенадцатого, ни даже пятнадцатого века. Определяя Набулионе в Бриеннское военное училище, его отец Карло Буонапарте сумел доказать свое дворянство только в трех поколениях.

Да и то грамоты и свидетельства, за которыми ему пришлось ездить во Флоренцию, очень походили на поддельные. Вполне возможно, кто-то из чиновников, чтобы выудить из доверчивого провинциала сколько-нибудь денег, наскоро состряпал эти документы.

У Набулионе не было состояния — он по сути дела нищий, выученный на пособие, доставленное его отцом, не постыдившимся это пособие униженно выпросить у французского короля, поработившего родную, свободную, гордую, растоптанную завоевателями Корсику, и теперь ему приходится носить мундир, сшитый на деньги этого короля, и жить на выдаваемое им жалованье, ожидая производства в очередной чин и мизерной прибавки к этому жалованью, которого не хватает, чтобы сводить концы с концами.

У него нет денег ни на удовольствия, ни на развлечения, ни даже на сытный обед — только на скудный завтрак!

Был ли он влюблен? Была ли у него любовь, может ли он себе ее позволить при его жалованье и положении?

Но если у него чего-то нет, он не станет признаваться в этом и обойдется тем, что у него есть. Ему не нужны древние родовитые предки. Корсиканцы — свободный народ, а он корсиканец. У него есть дом и маленький кусочек земли, там, на родной Корсике. Нужно только освободить ее от наглых захватчиков. Ему довольно жалованья и скудного завтрака, гордость позволяет ему обходиться без всего остального и дает возможность никому не кланяться.

Была ли у него любовь? Набулионе не мог преодолеть гордость и признаться, что даже не знает, что это такое — любовь. Это роняло его в глазах Королины, точно так же, как если бы у него вдруг не оказалось денег заплатить за поданный ему в трактире «Трех голубей» завтрак, или как если бы во время смотра полка вдруг обнаружилось, что у него нет пуговицы на мундире.

Поэтому он и придумал, что когда-то любил принцессу. Впрочем, он не придумал — Набулионе не умел выдумывать и врать. Принцесса действительно существовала. Там, давно, далеко, на Корсике, где все так прекрасно — и небо, и море, и горы.

Да, у него была любовь. Он может утверждать это. Он знает, что такое любовь.

Любовь — это когда у тебя есть твоя женщина — не мать и не сестра — и ты защищаешь ее и не позволяешь никому даже приблизиться к ней, даже взглянуть на нее. Он помнит свою первую любовь — Джикоминетту.

Джикоминетте было пять лет, а ему пять с половиной, поэтому все это действительно случилось очень давно. Джикоминетта пасла небольшое стадо коз. Полтора десятка коз — полтора десятка вместе с непослушными смешными резвыми козлятами — это все, что имела семья Джикоминетты, состоящая из самой пятилетней девочки и ее матери — гордой, молчаливой и надменной.

Предки Джикоминетты принадлежали к очень знатному роду. Джикоминетта казалась ему настоящей принцессой — белокурой, с голубыми, как небо над Корсикой, глазами. Все женщины острова Корсики (и их дочери, взрослые и совсем еще маленькие) носили коричневые и серые одежды. И только одна Джикоминетта ходила в ярко-голубом шелковом платье со шлейфом, такое платье можно сшить только из королевской мантии.

Когда она появлялась на пустыре со своими козами, Набулионе бросал все свои дела и игры и со всех ног бежал к ней. И горе любому из мальчишек, кто оказывался в поле зрения отчаянно, до безрассудства, смелого маленького рыцаря, готового драться со всем миром ради своей прекрасной дамы, окруженной ее своенравными и часто непослушными козами.

— И вы по-прежнему любите свою принцессу? — кокетливо спросила Королина, ловко скрывая свое разочарование, оттого что место в сердце молодого офицера занято, и не исключая возможности попробовать вступить в соперничество с принцессой с острова Корсика.

— Нет, — ответил Набулионе.

— Нет? Почему же?

— Она умерла.

— Ваша Джикоминетта умерла? — искренне поразилась Королина.

— Да. Она умерла.

Джикоминетта умерла в пятилетнем возрасте. Она лежала, закрыв глаза, в маленьком гробике в своем чудесном, сшитом из старой королевской мантии, ослепительно голубом платье — другого у нее не было — и как будто спала. Потом гробик закрыли крышкой и отнесли на кладбище. Отец объяснил Набулионе, что Джикоминетту забрали ангелы к себе на небо и она теперь поет вместе с ними, как поют в церкви, но только уже не в церкви, а на небе, за облаками, перед самим Богом.

Набулионе тогда еще верил, что есть Бог. Мать водила его в церковь, и он молился и знал, что когда-нибудь и он попадет на небо, как и Джикоминетта, и снова увидит ее там в голубом шелковом платье со шлейфом, окруженную уже не козами, а добрыми ангелами.

В Бога Набулионе перестал верить в Бриеннском военном училище. Это ведь был монастырь и преподавали в училище в основном монахи. Толстые, с отвратительными благостными жирными лицами, воровато прячущие глаза. Они приносили сладости и подкладывали лучшие куски ученикам, которых все называли «херувимчиками» или «нимфами», их монахи, опасливо озираясь, часто водили к себе в кельи.

Набулионе не понимал, почему старшие ученики сторонятся этих «херувимчиков», приторно миловидных, с невинно смазливыми личиками и стыдливо опущенными глазами. Набулионе тогда еще не исполнилось даже одиннадцати лет, он многого не знал и ему не было у кого спросить. Но по обрывкам разговоров и по намекам и насмешкам он начал догадываться. И все понял, когда однажды один из монахов сунул ему в руку кусок сладкого пирога и он почувствовал на своих ягодицах пальцы святого отца.

Вспышка ярости и бешенства корсиканского волчонка была так сильна, что все монахи с тех пор стали обходить его стороной. А когда один из «херувимчиков» случайно, нечаянно, задел Набулионе плечом, он набросился на него с кулаками.

В церкви, во время песнопения, видя, как монахи, благочестиво сложив руки и закатив глаза, старательно выводят мелодию псалма, он ясно, раз и навсегда понял, что Бога нет. Ибо если бы Бог был, то он не позволил бы монахам служить в церкви после того, что они делали в своих кельях с «херувимчиками». Но тогда он не помнил о Джикоминетте и не задумывался, где — если не у Бога на небе — она теперь.

3. О Вертер!

— В молодости я жил вашим Вертером.

— Неужели?

— О, поверьте моей искренности!

Из разговора Наполеона с И.В. Гете.

Ничего еще не делал, но уже готовился к чему-то, торопился куда-то, чего-то ждал, на что-то надеялся и мечтал, мечтал до иступления.

Д. С. Мережковский.

Набулионе вспомнил о Джикоминетте только сейчас, когда Королина спросила его о любви. Была ли у него любовь? Да, была. Ему не нужно стыдиться, что у него не было любви, как нет денег заказать мундир у хорошего портного и на экипаж, чтобы приехать на свидание к Королине или посетить мадам Грегуар дю Коломбье.

— Умерла… — растерянно повторила Королина, — это, наверное, так печально…

— Чтобы понять это, нужно пережить такую же утрату, — холодно сказал Набулионе.

— О да, — виновато согласилась Королина.

— Быть непонятым — это судьба многих из нас, — вслух сказал Набулионе и мысленно продолжил: «Ах, зачем не стало подруги моей молодости! Ах, зачем я ее знал! Я сказал бы: «Безумный, ты ищешь то, чего на этом свете не найти».

Эти строки из «Страданий молодого Вертера» всегда оказывали очень сильное воздействие на молодого корсиканца.

— Вы так много пережили, — робко сказала присмиревшая Королина, — вы страдали…

— Да, моя жизнь окончена. Стоит ли жить после всего, что мне пришлось перенести? Разве возможна любовь в этом мире? О, эта мишурная нищета, скука среди всех этих мерзких людей, которые здесь толкутся! Как смешно смотреть на их мелочное соперничество! Как они следят друг за другом, как подстерегают один одного, как стараются не допустить, чтобы кто-то из них не опередил их толпу, копошащуюся в своем ничтожестве, хотя бы на один шаг, не возвысился над их презренным скопищем, хотя бы на один дюйм! О Вертер! — как ты прав! Нет, любить здесь, среди людей, невозможно! Любить можно только вдали от человечества! На одиноком острове, возделывая своими руками землю и добывая себе пищу. Вдвоем, в бедной хижине, как Поль и Виргиния!

— Ах, Поль и Виргиния, — воскликнула Королина, — как бы я хотела оказаться на их месте, в их хижине! Я рыдала всю ночь, когда прочла историю их несчастной любви. Моя подушка промокла от слез!

— Сен-Пьер — гений. Только он и Руссо! Когда я прочел у Сен-Пьера: «Всякий, кому пришлось много выстрадать от людей, ищет уединения», — я понял, что он гений. Только одиночество спасало меня от этого мира!

— О, как я вас понимаю, — восторженно пролепетала Королина: «Какой он все-таки необычный, этот Набулионе. Это любовь, это жестокие утраты так возвысили его чувствительную душу! Какие удары безжалостной судьбы ожидают его. О, как нужна ему поддержка и верная подруга! О, как он несчастен! Можно всем пожертвовать ради него! О, как это восхитительно!»

— Когда я вижу границы, в которые заключен человек со всеми порывами его страстной души, — продолжал Набулионе, возвращаясь к своему любимому «Вертеру», — когда вижу, что человека заставляют жить только ради удовлетворения его потребностей, которые, в свою очередь, не имеют иной цели, кроме как только продлить его жалкое существование еще на некоторое время, еще хотя бы на одно мгновение, когда я понимаю, что ради этого низкого существования я должен заковать в цепи свой дух, я вижу, что я — всего лишь узник, заключенный в четырех стенах темницы этого презренного мира! И тогда я ухожу в самого себя и только внутри себя нахожу я целый мир, мечты и стремления! И как бы я ни был угнетен, какие бы сети ни опутывали меня, мое сердце, мое сознание жаждут сладостного чувства свободы и я понимаю, что должен навсегда покинуть эту темницу!

— Навсегда? — ощущая легкий холодок страха переспросила Королина, вдруг осознавая, о чем говорит ее кавалер.

Но семнадцатилетний поручик артиллерии уже не слышал ее слов.

— О, эта пустота, ужасная пустота, которую я чувствую в моей груди! Я готов разорвать себе грудь, прострелить себе мозг от мысли, что люди так мало значат друг для друга! Увы! Любовь, радость — разве это возможно? Каждый вечер я ложусь в постель с желанием и надеждой не проснуться уже никогда. Никогда! А утром открываю глаза и к своему ужасу вижу солнце и снова я несчастен! Перед моей душой падает занавес и сцены бесконечной жизни превращаются передо мной в бездну, уходят в пропасть вечно зияющей впереди могилы. Тоска давит мою грудь, отчаяние охватывает мою бедную душу. Вокруг меня небо и земля и я не вижу ничего другого, кроме раскрытой пасти невидимого чудовища, поглощающего дни и годы, пережевывающего людей и меня вместе с ними. Разве не в том судьба человека, чтобы страдать и пить свою горькую чашу? Зачем же притворяться, что эта чаша сладка? Зачем мне стыдиться своих истинных чувств, когда все мое существо колеблется между бытием и небытием, когда прошлое как молния над мрачной бездной освещает будущее, и все вокруг меня исчезает и весь мир гибнет вместе со мной? Что такое человек! Как бессилен он именно тогда, когда ему нужны силы, когда он порывается к бесконечному?! Ах, был ли до меня кто-нибудь так несчастен? О судьба! О человечество! Что делать мне в этом мире? — Набулионе отвлекся от «Вертера». — Если я все равно должен умереть, то не лучше ли самому убить себя? Ведь я стою на пороге этой жизни и она сулит мне только бесконечную цепь несчастий и унижений. О как далек человек от природы! О как прав Руссо! Как прав Сен-Пьер! Как труслив и подл, как раболепен человек! Нет! — Набулионе снова вернулся к «Вертеру» — Умереть! Умереть и прекратить это бессмысленное существование. Исчезнуть! Что это значит: умереть, исчезнуть? Умереть. Могила. Тесно и темно. Холодная земля…

Страстный, мрачный монолог Набулионе сначала производил сильное впечатление на Королину. Но он увлекся и говорил очень долго и Королине стало скучно. Она тоже когда-то пролистывала «Страдания молодого Вертера», но роман немецкого писателя Гете, которым зачитывались сентиментальные юноши, не отозвался в душе жизнерадостной девицы.

Она только-только вступает в жизнь, она красива и носит самые модные дорогие платья и принимает целый парад кавалеров, которые должны добиваться ее руки, ей хотелось смеяться, веселиться, кокетничать и танцевать — в том числе и вальс, когда партнер, волнительно положа руку на талию, вихрем кружит тебя по залу, а ты едва успеваешь переставлять ноги в изящных туфельках на счет и — раз, два, три, и — раз, два, три.

А тут могила, тесно и темно, холодная земля…

4. Он интересен, но он глупышка

Мечтать я всегда любил.

Наполеон.

Мечты, мечты! где ваша сладость?

Где, вечная к ней рифма, младость?

А. С. Пушкин.

Мечты, мечты, где ваша сладость?

Мечты ушли, осталась гадость.

Простонародная пародия на стихи А. С. Пушкина.

Королина остановилась у старого вишневого дерева, под ветвями, изогнувшимися от тяжести крупных спелых темно-красных плодов. Набулионе, увлеченный своими словами, ушел вперед. От «Вертера» он опять вернулся к Сен-Пьеру.

— Жизнь человека подобна башне, которую венчает смерть. Смерть это великое благо, это исцеляющая ночь, следующая за призрачным днем, полным глупых миражей, тревог и бесполезного страха смерти. Смерть избавляет человека от бедности, унижений, страха, болезней, мучительных терзаний и горестных потерь.

— Господин поручик, куда же вы ушли, — с нотками раздражения окликнула Королина своего кавалера. — Я хочу вишен.

— Я ушел? Куда? — остановился Набулионе. — Да, я только путешественник, странник на этой земле! Но разве человек может быть в этой жизни чем-то большим? — воскликнул юный философ, поворачиваясь к своей спутнице.

— Я хочу вишен! — почти рассердилась Королина.

Набулионе подошел к красавице и, все еще продолжая монолог, сказал уже своими словами:

— Всегда одинокий среди людей, я возвращаюсь к своим мечтам лишь наедине с самим собою.

— Я хочу вишен! — капризно топнула ножкой юная красавица.

Набулионе наклонил ветку — и спелые вишни оказались прямо перед Королиной: «О Боже, неужели он так глуп! Что же, я сама должна рвать эти вишни?» Но артиллерийский поручик наконец-то догадался, что от него требуется. Он сорвал вишенку, Королина чуть вытянула шею и приоткрыла ротик и он положил темно-красную ягоду в ее чуть-чуть припухлые, маленькие, но такие зовущие губки.

Королина съела вишню, изящно нежными пальчиками выбросила косточку и повторила все сначала. Но когда Набулионе положил ей в губы вишню, она наклонилась вперед, как бы предлагая ему взять своими губами из ее губ соблазнительно темно-красный маленький плод.

Поручик ничего не понял. Он сорвал себе с ветки вишню и съел ее. Тогда Королина незаметно подтолкнула языком свою вишенку и ягода упала прямо в глубокую ложбинку, разделяющую две тугие округлости ее груди, обнаженные глубоким вырезом легкого летнего платья.

Набулионе заметил это и, рассмеявшись, протянул ей взамен другую вишню. Поняв, что кавалер не решится достать упавшую вишню, Королина сделала это сама и уже без всякого интереса съела еще несколько вишен и заторопилась в дом, где ее, наверное, давно заждались к завтраку.

— Ах, мама, — сказала она мадам Грегуар за утренним кофе, отвечая на ее вопросительный взгляд, — он совершенно глупышка.

— Он ведь очень молод, — ответила мадам Грегуар дю Коломбье, — но этот неотесанный поручик не такой, как все. В нем что-то есть. Поверь мне.

— Да, он интересен. Но он глупышка, — подвела окончательный итог Королина.

Мадам Грегуар улыбнулась, но ничего не сказала дочери. Она хорошо понимала, что поручик Набулионе Буонапарте не подходит в качестве жениха ее дочери. По воскресеньям она устраивала небольшие вечера с танцами. На эти вечера заботливая мать приглашала и Буонапарте, но он почти не умел танцевать, и выполнял фигуры контрданса так же до смешного неловко, как и говорил по-французски, и трех лейтенантов из его же полка — де Менуара, де Фантенеля и де Винье — они прекрасно танцевали и умели пошутить, блеснуть остроумием на безупречном французском языке. Все трое происходили из приличных семей.

На эти вечера приезжал и офицер лотарингского полка де Бресье — уже капитан, человек с определенным будущим, обстоятельный и дальновидный, владелец родового замка недалеко от Лиона.

Он не станет в пылу восторга декламировать монологи, составляя их из реплик гетевского Вертера. Ему куда интереснее виды на урожай и цены на вино, в этом году они скорее всего опять вырастут, и это существенно увеличит доходы от имений.

Для разнообразия, для более полной картины нужен и артиллерийский поручик Набулионе Буонапарте. Он несколько смешон, Королина понимает это. Но потому и понимает, что выслушивает его странные речи, тайно встречаясь с ним рано утром в старом фруктовом саду, а танцуя с ним, видит, как он путает фигуры контрданса.

И, может, даже ест с ним вишни тем самым способом, о котором мать рассказала ей, когда дочь первый раз спросила ее, как она когда-то вышла замуж. Об этой игре с вишнями она слышала от бабушки Королины, а та подсмотрела, как это делала ее служанка вместе со своим ухажером из соседней деревни.

Поручик Набулионе Буонапарте нужен, чтобы Королина сама убедилась, что он «глупышка», и обратила внимание на других и умела сделать выбор. В нем, конечно же, что-то есть, он по-своему интересен. И вполне подходит для первой влюбленности.

Ах, молодость! Подняться задолго до рассвета, прошагать четыре лье, восторженно и мрачно поведать юной красавице о том, что жизнь в семнадцать лет закончена, ибо невозможно высказать всех чувств, переполняющих его мечущуюся душу, готовую вместить все страдания мира и осчастливить все человечество — а ведь еще нужно успеть вернуться к утренней поверке своей бомбардирской роты!

Где уж тут догадаться взять своими губами из губ красавицы спелую вишню! Да, он не просто смешон, этот поручик артиллерии, в нем что-то есть. Королине полезно общаться с ним, девушка должна учиться, это ей пригодится, легкое волнение сердца, которое она испытывает, выслушивая его речи, подготовит ее к дальнейшей жизни.

5. Отчего я не осмелился броситься к ее ногам?

Лейтенанту Буонапарте, как и позже генералу Бонапарту, танцы не давались.

А. З. Манфред.

Артиллерийский поручик, или младший лейтенант, как Артиллерийский поручик, или младший лейтенант, как для большей солидности поручики сами называли свой чин, вернулся в Валанс, где он снимал маленькую комнатенку у старой девы Бу, державшей небольшое кафе. Комнатка помещалась рядом с шумной бильярдной и поэтому сдавалась на несколько су дешевле.

А несколько су в бюджете Набулионе Буонапарте значили довольно много при годовом жалованьи младшего лейтенанта. Большую часть его он отсылал матери; у нее на руках после смерти отца остались четверо сыновей — не считая самого Набулионе — и три дочери.

Они, конечно же, не голодали. Семья Буонапарте жила в своем четырехэтажном, выстроенном еще в прошлом столетии каменном доме, она владела несколькими виноградниками и оливковыми рощами и могла прокормить себя — но не одеть. Особенно подраставших дочерей, само собой разумеется, бесприданниц…

Траты на одежду приводили поручика в ужас. Одни суконные брюки стоили два ливра! А простая рубашка из дешевого английского полотна — четыре су! А как матери одевать дочерей, его сестер?! Поэтому лучше снимать комнатку рядом с бильярдной. Шум не мешает ему. Когда Набулионе раскрывает Руссо или Сен-Пьера, он не слышит ни стука шаров, ни криков игроков.

Поручик снял мундир и аккуратно вычистил его. Мундир он надевал только на смотры и когда отправлялся к госпоже дю Коломбье, да еще на уроки танцев, он брал их у местного профессора хореографии господина Дотейля.

Добрый танцмейстер взимал с него вдвое меньшую плату, чем с остальных посетителей танцкласса, так как считал, что страдающему задумчивостью поручику никогда не удастся освоить недоступное для него искусство ритма и изящных движений. Он, несмотря на упорные повторы, безнадежно забывал фигуры и сбивался с такта, совершенно не слышал музыки, не чувствовал партнершу, а после двух — трех оборотов в вальсе у него кружилась голова.

Такого же мнения о способностях Набулионе был и учитель танцев в Парижской военной школе. В Бриеннском военном училище, в стенах монастыря, учить танцы, к его счастью, не заставляли. Во время кадрили Набулионе еще удавалось кое-как выдержать шаг и такт. Для светской жизни артиллерийского поручика, который вряд ли продвинется в своей карьере выше капитана, этого вполне достаточно.

Вообще Набулионе слабо справлялся, когда дело доходило до того, чтобы управлять своими движениями. Он плохо ездил верхом, почти не умел плавать. А в фехтовальный зал Парижской военной школы его просто перестали пускать после того, как он сломал десяток рапир.

Зато Набулионе мог часами, без отдыха, шагать пешком. Он любил ходить по пустынным пыльным дорогам, по весенним цветущим лугам, а еще лучше — забраться повыше, на холмы, в горы, чтобы видеть перед собой горизонт. И еще он умел правильно рассчитать залп артиллерийской батареи. А это поважнее танцев.

Он освоил навыки простого канонира и командующего орудием, учебные стрельбы доставляли ему истинное удовольствие. Для этого не нужен парадный мундир, для черной работы артиллериста у него есть серая полевая форма и он чувствовал себя в ней куда лучше, чем в мундире во время занятий на плацу.

Переодевшись в полевую форму, Набулионе вспомнил свидание с Королиной Коломбье. Он рвал для нее вишни и клал их в ее миленькие губки… Нечто подобное, помнится, описано где-то у Руссо… «О, если бы мои губы были этими вишнями!»

Да, она прекрасная девушка… Милая и непосредственная… Да, это совсем как у Руссо… Или в «Вертере»: «Стоит мне увидеть ее черные глаза и мне хорошо!» Да, у нее прекрасные черные глаза. Их невозможно забыть… «Никогда ее губы не были так прелестны: они открывались, точно желая вдохнуть в себя это чудесное утро. Когда я закрываю глаза, в моем мозгу, где объединяется сила зрения, я вижу ее черные глаза! Я чувствовал на себе ее чудный взгляд, полный выражения глубочайшего участия и нежнейшего сострадания». О да, она способна понять все, что он сказал ей, она умна, у нее тонкая, чувствительная душа, и, может, она и есть та, которая… Та, единственная…

«Отчего я не осмелился броситься к ее ногам? Почему я не кинулся с поцелуями к ней на шею?»

О, как сладки, как сладостны были те вишни! Обыкновенные вишни, разве возможно забыть их? Разве они забудут когда-либо это утро? И конечно же, нужно было броситься к ее ногам… И коснуться ее губ своими губами…

6. О ничтожных французишках и презренной Франции

Избавьте меня от этих чучел!

И. В. Гете.

— А уж до чего не любил французов! Бывало как вспомнит, так встрепенется весь, глаза так и засверкают.

— Да за что их и любить-то, французов? Знавал я одного француза… Все их племя, скажу я вам — подлейший народ и есть…

Анонимная пьеса XIX века.

Вернувшись поздно вечером после учебных стрельб в пансион мадам Бу, Набулионе увидел ожидавшего его юношу в таком же мундире поручика, как и у него самого. Набулионе сразу же узнал гостя и, не сдерживаясь, бросился к нему в объятья.

— Александр! Ты! Проездом или в наш полк?!

Это был Александр Мази, итальянец, как и Набулионе. Он учился вместе с Набулионе в Королевской Парижской военной школе и теперь прибыл в Валанс для продолжения службы в местном гарнизоне, где служил и его брат Габриэль, уже капитан, покровительствовавший и Набулионе.

Александр и Набулионе засиделись за полночь, говорил почти только Набулионе. Он жил одиноко, сторонясь офицеров, равных ему по званию. На карты и бильярд поручик не имел денег, а его интересы были далеки от того, что привлекало молодых аристократов французов.

Он не конфликтовал с окружавшими его сослуживцами, как это случалось в Бриенне да и в парижской военной школе, но и близости с ними у него не возникало. Александр Мази был первым человеком, с которым он мог позволить себе откровенный разговор за последние несколько лет.

Мази только что приехал из Парижа. Он с восторгом рассказывал о борьбе парижского парламента против короля. Король, восшествию на престол которого некогда все так радовались, с каждым днем теряет любовь парижан, потому что им руководит его австрийская жена, королева Мария Антуанетта, растратившая на роскошь двора невероятные деньги.

Государственная казна пуста. Министр финансов Неккер, единственный, кто умел ее наполнять, отставлен по капризу Марии Антуанетты. Собрание нотаблей закончилось ничем. Место угождавшего королеве Калонна получил архиепископ Бриеннский Ломени, еще один угодник Марии Антуанетты, недавно опозорившейся делом с бриллиантовым ожерельем. Она хотела заполучить эту дорогую безделушку ценой почти в миллион ливров таким образом, чтобы король не узнал об этом, а когда все открылось, свалила вину на кардинала де Рогана.

И королю, чтобы спасти подмоченную репутацию супруги, уже получившей прозвище «мадам Дефицит», пришлось упрятать в тюрьму и кардинала де Рогана, и графиню Ламотт, поверенную королевы в этой афере. Ламотт выжгли на обоих плечах букву «V», что значит воровка, и посадили в тюрьму, но ей удалось бежать, она уже в Лондоне — и вот-вот появятся ее мемуары, разоблачающие королеву. Весь Париж требует созыва Генеральных штатов…

— Ах, Александр! Нам-то с тобою что за дело до всех этих вздорных безумств французов! Их и безумствами-то не назовешь! Пустая шелуха! Бесполезный сор! Нет в мире более ничтожного и никчемного народишка, чем эти французы! Подлое, ничтожное племя! Великий Цезарь привел из Италии свои легионы и разогнал скопище этих варваров, осмелившихся сопротивляться ему. Эти галлы навсегда остались варварами, только теперь они нацепили на себя камзолы с золотыми галунами. Бездарная, ничтожная страна, погрязшая в разврате и лжи. Короли, в жилах которых текло хоть немного итальянской крови, еще могли называть себя правителями этой страны. Что была бы Франция без королей из рода Медичи, без кардинала Мазарини, без него они давно захлебнулись бы в собственных смутах! Чем меньше итальянской крови у королей Франции, тем больше они становились посмешищем на троне. Ах, Александр! В этой стране невозможно жить! Стыдно смотреть на весь этот позор! Как я благодарен тебе и твоему брату! Мне просто повезло начать службу под командованием итальянца! Мне было бы вдвое тягостно, окажись капитаном в этом полку какой-нибудь французишко. Нет в Европе страны позорнее и презреннее Франции! Франция подло предала Нидерланды, оставила союзницу, и вот Пруссия уже вводит свои войска и французский король ничего не хочет да и не может сделать. С кем он пойдет воевать? С толпою придворных лакеев, наряженных в шитые золотом мундиры генералов, ни разу в жизни не нюхавших порохового дыма? У него двадцать пять миллионов французов, он мог бы иметь армию в двести, триста тысяч, но разве трусливые французы пригодны для того, чтобы из них создать настоящую армию? Народ, предавшийся всеобщему волокитству, не может сохранить мужества. Они кричат, что победили Англию в Америке! Ложь и обман. Они никогда бы не выиграли честную войну один на один с Англией. Они воспользовались бунтом сосланных в Америку каторжников и самым низким образом нанесли удар в спину. Трусость и подлость — вот суть Франции. На Корсике это знают лучше, чем где бы то ни было. Но им не поработить Корсику. Паоли в Англии, и он вернется. О, Англия! Англичане — благородный народ, они укрыли Паоли, они дадут ему оружие и корабли! Великий остров! Великая страна! Прочти «Историю обеих Индий» Рейналя! — Набулионе взял со стола толстую книгу в кожаном переплете, поднял ее над головой и прочел по памяти: «Никакое происшествие не было столь важно для рода человеческого вообще и для Европейских народов особенно, как открытие Нового Света и пути в Индию через мыс Доброй Надежды. Тогда началась перемена в коммерции, в национальном могуществе, в нравах, в промышленности и в правлении всех народов. В сию-то эпоху жители отдаленнейших стран сблизились друг с другом посредством новых связей и новых потребностей, произведения стран, лежащих под экватором, начали употреблять в землях, к полюсу близких; промышленность севера перенесена на юг; изделия востока учинились предметом роскоши на западе; и люди повсюду взаимно сообщили друг другу свои мнения, законы, обычаи, болезни, врачевательства, свои добродетели и пороки. Все переменилось, и еще переменяться будет. Но из переворотов случившихся и равно из долженствующих последовать одни были ли, другие будут ли для человечества полезны? Человек получит ли больше спокойствия, счастья и удовольствия?» Тот, кто создаст флот, способный взять под контроль пути из Нового Света в Европу и из Европы в Индию, получит в свои руки власть над миром. Англия, Англия будет властвовать всем! Ибо в Англии строят корабли, а не воруют ожерелья и растаскивают казну! — Набулионе положил на стол «Историю обеих Индий», подошел к кровати и достал из-под подушки маленькую коричневую книжицу, — Сен-Пьер — гений. И вот что он пишет о Франции. — Набулионе раскрыл книгу, но прочел снова по памяти, не заглядывая в текст: «Во Франции в наше презренное время все сделалось продажным… Когда-то величие Франции в том и заключалось, что последний из ее подданных мог достичь всего. Было множество людей, прославивших свою Родину, вышедших из низших слоев дворянства. Не так теперь! Таланты, знания, храбрость, мужество и честь не ведут ни к каким отличиям. Теперь все в государстве можно купить только за деньги, чтобы потом передать ничтожным потомкам. Люди, пользующиеся близостью ко двору, не только разворовывают и продают страну. Они открывают путь трусливым бездарностям и закрывают дорогу достойным!» Так говорит француз Сен-Пьер! Я мечтал служить во флоте, на экзамене маршал де Керальо сказал обо мне: «Он будет великолепным моряком!» Но меня не приняли на морскую службу. Нет свободных мест, а чтобы купить патент, нужно платить огромные деньги, попасть во флот могут только те, у кого есть связи. И вот я должен торчать здесь, в Валансе! Но даже на проклятой суше эти жалкие французы не хотят воевать! Они трусливо уступили Пруссии Нидерланды, не сделав ни одного выстрела, пока прусская армия две недели шла к границам Голландии! А французские войска, эти ничтожные трусы, стояли на границе и могли бы выдвинуться в один день! Я должен, как и все тыловые крысы, десять лет дожидаться чина полного лейтенанта, а потом еще пятнадцать лет сидеть в гарнизонах, чтобы получить капитанский мундир и с тем выйти в отставку! О, жалкая, трусливая, подлая страна! Они не хотят воевать! Они способны только на то, чтобы исподтишка подзуживать Турцию, натравливая ее на Россию. Я подал прошение, чтобы вступить в войска султана — Франция тайно поставляет туркам современные орудия, им нужны артиллеристы. Но трусливые французы боятся открыто помогать Порте и вербовка на восток прекращена, я должен ехать волонтером за свой счет. И неизвестно, получу ли я жалованье у этих азиатов. Благодарю покорно! Я солдат и готов воевать, но будьте добры платить мне жалованье! Я подал прошение в русскую армию. Похоже, в Европе есть только один монарх, который хочет воевать, и тот — женщина! В России офицерам, вступившим в армию, сразу дают повышение в два чина! И вот я — капитан! А во время боевых действий — полковник. Турция не выдержит ударов русской армии. Гнилая турецкая империя развалится на части, русский флот будет свободно плавать по Средиземному морю. Россия поглотит Польшу и Пруссию, придвинется к французским границам. Великая императрица припомнит все те гадости, которые делали ей французские короли и их бездарные министры, управляемые королевскими шлюхами. Англия с моря, Россия с востока и с юга! Я к тому времени уже дослужусь до генерала, а может быть, даже стану командующим. Русские войска войдут в Париж! Этот самый зловонный, насквозь протухший город в мире наконец-то падет! Кто выйдет защищать эту вонючую помойку, эту грязную свалку Европы? Все это скопище парикмахеров, танцмейстеров, лакеев в их попугайских ливреях или полки уличных и придворных шлюх? Или все эти генералы, дослужившиеся до своих чинов на паркетах версальских дворцов и разъезжающие в золоченых каретах? Разве у этого подлого сброда, у всей этой трусливой сволочи есть родина, которую они способны защитить? Нет! Парикмахерам все равно кого завивать, танцмейстерам все равно, перед кем вытанцовывать, лакеям все равно, кому прислуживать, а парижским шлюхам всех мастей все равно, перед кем задирать свои юбки. А французские генералы умеют только элегантно раскланиваться, подписывая капитуляцию. Вся эта трусливая, ничтожная сволочь позорно выйдет встречать победителей с букетами цветов, а не с пушками и ружьями. Париж падет в один день, это очевидно. И как только эта мерзкая страна перестанет существовать, Паоли вернется на Корсику! Мы освободим нашу родину. И вышвырнем трусливых французов с острова! Могучая Россия, благородная Англия, свободная Корсика!

7. К вопросу о блаженстве

Пусть так!

И. В. Гете.

О много, много рок отъял!

Блажен, кто праздник жизни рано

Оставил, не допив до дна

Бокала полного вина…

А. С. Пушкин.

А время гонит лошадей.

А. С. Пушкиин.

Набулионе расхаживал по маленькой комнатке, возбужденно размахивая руками. Он оглянулся и увидел, что Александр Мази спит сидя у стола, положив голову на руки.

Видимо пылкость молодого корсиканца несколько утомила его итальянского соплеменника, тем более что тот был только что с дороги, и хотя от Парижа до Валанса он добирался не пешком, как пару лет тому назад это сделал легкий на ногу и на кошелек Набулионе Буонапарте, а в обычном дилижансе, но любое путешествие отнимает много сил.

Прошло время. Красавица Королина Коломбье вышла замуж за капитана лотарингского полка де Бресье и уехала в его родовой замок, недалеко от Лиона. Мадам Грегуар дю Коломбье вскоре умерла. На смертном одре она пророчески предвещала революцию и говорила, что к власти придут люди, подобные Набулионе Буонапарте. Им нечего терять и они одержимы безумными идеями.

Так и случилось. Дочь мудрой мадам Грегуар Королина, в замужестве мадам де Бресье, лишилась своих поместий. Спустя многие годы, когда император Франции Наполеон Бонапарт проезжал через Лион в Милан на свою вторую коронацию, Королине де Бресье удалось попасть на прием к бывшему артиллерийскому поручику, некогда читавшему ей монологи, составленные из сентенций гетевского «Вертера» и трогательной повести графомана Сен-Пьера о жизни двух влюбленных, укрывшихся от людей на далеком острове.

Император был поражен тем, как изменилась Королина. Обычно с возрастом у женщин меняется фигура, а черты лица, если не сохраняют привлекательность, то по крайней мере остаются ее, привлекательности, следы.

С Королиной все произошло наоборот. Темные глаза ее угасли, окруженные сетью морщин, до безобразия огромная челюсть выдвинулась вперед и занимала, казалось, большую половину некогда симпатичного личика. А фигура осталась такой же, как у двадцатилетней девушки — стройной и изящной.

Сердце поручика не уязвило прозаическое замужество его романтической возлюбленной — император милостиво отнесся к бывшей красавице, оказавшейся в затруднительном положении. Он назначил ее придворной дамой и причислил к свите своей матери. А ее мужу, потерявшему в годы революции свои богатые имения, дал весьма доходное место главного управляющего лесным ведомством, а позже даже пожаловал ему титул барона.

Куда более неприятно, чем замужество феи вишневого сада, Королины Коломбье, поразил Набулионе Буонапарте ответ из Военной коллегии далекой, засыпанной вечными снегами России. Тяжелым казенным языком юному поручику сообщалось, что по распоряжению императрицы, государыни Екатерины II Алексеевны, положение о двойном производстве в чинах иностранцам, поступающим в русскую службу, только что отменено и служить им отныне полагается на общих основаниях.

Уж больно много желающих иноземного происхождения торопились записаться в число непобедимых войск ее императорского величества. Возможно, если бы в Военной коллегии узнали, что проситель не просто артиллерийский поручик французской армии, а корсиканец и горячий сторонник Паоли, к которому русская императрица относилась очень благосклонно, для Набулионе Буонапарте сделали бы исключение, как это зачастую принято в России.

Но поскольку этого никто не знал, Набулионе получил еще один, теперь уже более чувствительный удар. Хотя, впрочем, судьба готовила для него удары посерьезнее — об этом я расскажу попозже.

В конце своей жизни, получив все причитающиеся ему удары — и роковые, и просто доставшиеся на его долю подзатыльники, разжалованный император славных французов и пленник презренных англичан вспоминал в своих мемуарах, что самое большое блаженство в своей наполненной взлетами и падениями жизни он испытал во фруктовом саду небольшого поместья Боссо, до революции принадлежавшего мадам Грегуар дю Коломбье, когда вместе с ее дочерью, очаровательной Королиной, они ели спелые вишни, срывая их прямо с ветвей старого вишневого дерева ранним утром, сразу после восхода солнца.

Ни юный поручик Набулионе Буонапарте, ни разжалованный император Наполеон Бонапарт так и не поняли, чего же хотела тем памятным утром под вишневым деревом Королина Коломбье, впоследствии, по мужу, Бресье и даже, по милости императора Франции, баронесса, жена главного лесничего великой Французской империи.