Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
В 1683 году войска Турецкой империи осаждали Вену, а в 1914 году Турция встретила Первую мировую войну, будучи в Европе территориально прижатой к проливам Босфор и Дарданеллы. В 1684 году громадное большинство христианского населения Балкан пребывало в состоянии райа (скота по-арабски), а в 1914 году оно проживало в независимых государствах. Освобождение заняло более двухсот лет. И каждый шаг на этом долгом и мучительном пути делался с опорой на Россию в ее противоборстве не только с Османской империей, но и с Великобританией, Австрией и временами с Францией. Десять Русско-турецких войн, одна из которых, Крымская, вылилась в европейскую с участием в ней на турецкой стороне Великобритании, Франции и Сардинии, являлись своего рода вехами на пути Балкан к свободе. Великая миссия России, коей посвящена эта книга, была завершена.
Оглавление
- Глава I. Крестовый поход Священной лиги четырех держав. Трагедия на реке Прут
- Глава II. На подступах к Балканам
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава II
На подступах к Балканам
После замирения с Турцией Петр погрузился в германские дела и застрял в них всерьез и надолго. Закономерным являлось его стремление «врасти» в европейскую политическую систему, встать твердой ногой на Балтике, пошатнуть здесь еще сильные позиции Швеции. Но что касается избранных средств…
Петр разворошил немецкий «запоздалый феодальный муравейник, суетливый и в большинстве бедный, донельзя переродившийся и перессорившийся». Лучше В. О. Ключевского не скажешь. Удовлетворив притязания одних, царь ссорился с другими. Помимо крупных стран — Пруссии, Саксонии, Дании, Польши — он вовлек в Северный союз Курляндию, Мекленбург и Гольштинию. Ключевскому принадлежат злые слова, в которых, однако, содержится доля горькой истины: после Полтавы Петр разменялся «на саксонские, мекленбургские и датские пустяки, продлившие девятилетнюю войну еще на двенадцать лет»[45].
Царь с азартом предавался брачной дипломатии. Сына Алексея он женил на принцессе Шарлотте Вольфенбюттенской, племянницу Екатерину Иоанновну выдал замуж за герцога мекленбургского Карла Леопольда, впутавшись, по замечанию H. H. Молчанова, «серьезно и несчастно в бесконечные немецкие дрязги»[46]. Союзники алкали вознаграждений, и русские солдаты сражались, сражались, сражались.
Обнаружилось, что «друзья» ничуть не меньше врагов боялись установления российской гегемонии на балтийском побережье. Лондонский кабинет пришел к выводу, что молодая Россия здесь куда опаснее старой Швеции. Столкнувшись с угрозой коалиции против него в составе Великобритании, Голландии и Дании, Петр вывел войска из Мекленбурга. Прежний конфидент Август II Саксонский и Польский не откликнулся на призыв прекратить гонения на православных в Речи Посполитой и предложил царю удалить оттуда российскую армию, дабы не навлекать на поляков шведское нашествие. В марте 1716 г. Петр направил Августу неслыханный в дипломатии документ, «меморию досад». Герцог Карл Леопольд оказался немецкой разновидностью самодура; встречались, оказывается, и такие. Он рассорился с дворянством, император Карл VI засадил его в темницу, Екатерина Иоанновна вернулась к матери, царице Прасковье. Сам кайзер в бессилии наблюдал, как Петр, без его ведома и согласия, хозяйничал на севере Германии, мирил и ссорил фюрстов и вместо шведского влияния устанавливал здесь собственное. Отношения с Австрией испортились несмотря на наличие с ней общих интересов, прежде всего в отношении борьбы с Турцией. Обе страны были заинтересованы в подрыве французских позиций в Польше и Швеции. В 1718 году дело дошло до разрыва дипломатических отношений между Веной и Петербургом, к счастью длившегося всего два года, — и здесь, и там пришли в себя.
Возвращаясь к резкому высказыванию В. О. Ключевского, стоит задаться вопросом: может быть, вместо того, чтобы десять лет бултыхаться в немецком омуте, стоило прибегнуть к стратегии прямого удара по Швеции через Финляндию? Ведь следующая война со Стокгольмом выдалась краткой (1741–1743 годы), сравнительно малокровной и победоносной для российского оружия. А успех двуглавого орла в Скандинавии сказался бы и на балансе сил в южной Прибалтике.
Пока его царское величество занималось распутыванием бесчисленных немецких узлов, соперники спешно и успешно решали дела балканские в свою пользу.
В 1714 году Высокая Порта, решив, что Габсбургская монархия достаточно измотана участием в войне за испанское наследство (1701–1714 годы), решила перейти в наступление. Первый удар был направлен по владениям более слабой Венецианской республики. Не прошло и года, как ее власть на юге Балканского полуострова пала. Однако попытка перенести военные действия на Ионические острова успехом не увенчалась. Центральным островом Корфу османы завладеть не могли. 9 (20) августа 1716 года разразившаяся на море буря разметала турецкие суда, молва приписала это покровительству святого Спиридона христианам. Существовала, однако, и земная причина поспешного бегства турок из прибрежных вод: к острову на всех парусах спешили корабли Неаполя, Испании, мальтийских рыцарей и папского престола. И главное, вмешались австрийцы. Великий полководец Евгений Савойский советовал кайзеру Карлу VI откликнуться на мольбы венецианцев о помощи и вмешаться в войну с далеко идущими целями — освободить всю Венгрию, занять устья Савы и Дуная, установить свой контроль над всем течением великой реки. В апреле 1716 года союзный договор с Венецией был возобновлен.
Принцу Евгению и пришлось осуществлять поставленную задачу. 5 августа в битве у Фрушка-Гора он разгромил армию великого везира Али Дамада. О размерах турецкого поражения говорят трофеи — 176 знамен и 5 бунчуков. В октябре ему на капитуляцию сдалась крепость Темешвар (Тимишоара). Зимой тогда не воевали, полководец отправился в Вену и был восторженно встречен жителями. Покинул он столицу в мае 1717 года, в разгар празднеств по случаю рождения эрцгерцогини Марии Терезии. Никто тогда не предполагал, что девочку ожидает великое будущее.
Цесарское войско насчитывало 100 тысяч солдат и офицеров. Принц, по его словам, «слегка растерялся»: «на ловлю счастья и чинов» к нему слетелись 24 князя, не считая многочисленных дворян рангом пониже со всей Европы.
В середине июля принц Евгений осадил Белград. Но в городе — 30-тысячный гарнизон, в августе к Белграду подошла армия великого везира Халила-паши. Утром 16 августа Евгений Савойский стремительной атакой обратил в бегство турецкое воинство, которое побросало артиллерию, обоз и даже везирскую канцелярию. Гарнизон не успел сделать вылазку и через несколько дней сдался на капитуляцию. Императорские войска, почти не встречая сопротивления, заняли Сербию и большую часть Боснии.
Самое бы время и Петербургу вмешаться, но…
21 июля в сербском городе Пожаревац был подписан крайне выгодный для Австрии договор: к ней отошли Банат с Темешваром, Северная Сербия с Белградом, Западная Валахия (Олтения). Мир предусматривал охрану христианских святынь в Палестине. Подписанная тогда же торговая конвенция предоставляла подданным кайзера право торговли во всех османских владениях при умеренной ввозной и вывозной пошлине (3 %). Партнерами на бумаге и бедными родственниками на деле в переговорах выступали венецианцы, поскольку сражаться во имя возвращения незадачливым союзникам утраченных ранее земель кайзер не пожелал. Республика святого Марка лишилась Морей и некоторых островов Ионического архипелага.
Вена торжествовала, она фактически в одиночку нанесла поражение Османской империи и прочно утвердилась на Балканах. Савойского пышно чествовали, папа Климент XI преподнес герою усыпанную драгоценными камнями шпагу, а народ распевал песню «Принц Евгений, благородный рыцарь».
Тяжкая судьба выпала на долю Петра в последние годы жизни. Мучили его не только болезни. Сын Алексей, считал он, предал его дело, а к отступникам царь пощады не знал. В августе 1716 года тот получил отцовское распоряжение — принять участие в десантной операции в Швеции. По пути Алексей скрылся в австрийских владениях (местечко Вейсбург — крепость Эренберг) и наконец осел в Неаполе. Кайзер Карл, его свояк (оба были женаты на сестрах, принцессах Волфенбюттенских; правда, Алексей был уже вдовцом), ему покровительствовал. П. А. Толстой по поручению царя выследил беглеца и выманил его обещанием прощения (что подтверждали собственноручные письма царя). В январе 1718 года Алексей вернулся на родину[47]. Последовал процесс; судить об обоснованности и правомерности предъявленных ему обвинений в государственной измене бессмысленно: царевича 6 раз водили в застенок, 6 раз подвешивали на дыбе и истязали кнутом, и «злой умысел» был доказан. 127 высших сановников послушно подписали приговор о предании Алексея смертной казни. Впрочем, в этом не было нужды: 28 июня 1718 года Алексей «преставился» якобы самостоятельно[48].
Царь, несомненно, расчищал путь к престолу маленькому Петру Петровичу, но жизнь не щадила Преобразователя: Петруша умер в 1719 году, не дожив до четырех лет. Царь, по тогдашним понятиям, достиг преклонного возраста, думы о судьбе державы после его ухода мучили Петра. А вокруг трона — пустота, никто из людей, связанных с ним кровными узами, не обладал искрой Божьей.
В 1722 году император издал длинный и нудный «Устав о наследии», который В. О. Ключевский с полным основанием именовал злополучным[49]. Его содержание можно изложить кратко: монарх волен назначать себе преемника по своему усмотрению. За подобным заявлением следовало ожидать имя наследника — иначе в чем был смысл указа? Петр не назвал никого: кандидатов, заслуживавших подобной чести, не существовало. У подножия трона возник плацдарм для столкновения интересов и игры страстей. Только полной безысходностью можно объяснить появление подобного акта.
В 1724 году произошло еще одно труднообъяснимое событие: Петр с помпой провел коронацию супруги Екатерины Алексеевны.
Для участия в церемонии образовали специальный элитный эскадрон кавалергардов, прижимистый царь обложил города специальным налогом — по полтине с каждого — на проведение торжеств. Но в том же году его постиг новый удар: обнаружилась амурная связь жены с красавцем камергером Виллемом Монсом, младшим братом Анны, его любовницы в юные годы. Петр был скор на расправу, Биллем расстался с жизнью на эшафоте. Верный денщик Алексашка превратился в фельдмаршала, светлейшего князя и герцога Ижорского Александра Даниловича Меншикова, и по совместительству первого казнокрада империи, состоявшего под следствием. «Меншиков в беззаконии зачат, в гресех родила его мать, и в плутовстве скончает живот свой, и, если не исправится, быть ему без головы», — отзывался император о бывшем любимце[50].
Кольцо одиночества вокруг Петра Великого сомкнулось.
Преобразователь скончался под утро 28 января 1725 года в страшных мучениях, и трон стал игралищем противоборствовавших вельможных клик. Наступила пора «случайностей» на престоле (выражение В. О. Ключевского), «птенцы гнезда Петрова» шли стенка на стенку, титана у власти сменили пигмеи. Братья Долгорукие выступали за воцарение малолетнего Петра, сына царевича Алексея; Меншиков и Толстой, лютые враги убиенного, прямо причастные к его гибели, выдвинули кандидатуру императрицы Екатерины Алексеевны, ссылаясь на ее коронацию. Спор решился в их пользу, дворец окружили войска, подчинявшиеся Меншикову как главе военной коллегии.
Скоро стало ясно: бывшая портомоя (прачка) Марта Скавронская в государственных делах ничего не смыслит и управлять не может. Появился Верховный тайный совет, выполнявший «роль костыля, без которого императрица не могла ходить»[51].
Екатерина государственные интересы путала с семейными и заявляла, что всем пожертвует ради любимой дочери Анны, выданной замуж за герцога Гольштинского Карла Фридриха. Сей последний жаждал вернуть в свое владение Шлезвиг, отторгнутый у него коварными датчанами, и, разумеется, с помощью русских штыков и пушек. На Балтике принялись снаряжать эскадру, на сухом пути — готовить 40-тысячный экспедиционный корпус. А за Гольштинией виднелась британская тень. В мае 1726 года на рейде Ревеля (Таллина) появилась англо-датская эскадра в 31 вымпел. Верховный тайный совет обсуждал вопрос о затоплении, в случае нужды, своих кораблей в порту, сопротивляться плавучей армаде не было возможности. В 1727 году британские паруса вновь появились на Балтике. Но после смерти Екатерины идея о походе на Данию скончалась сама собой.
Конфуз произошел и с другой акцией — с попыткой утвердиться в Курляндии, где Анна Иоанновна пребывала во вдовствующем положении после кончины супруга, герцога Фридриха Вильгельма от неумеренных возлияний. Объявился претендент на престол в Митаве в лице побочного сына польского короля Августа II, Морица Саксонского, красавца и донжуана (о его полководческих талантах никто тогда не подозревал). Он явился в Курляндию, предложил Анне Иоанновне руку, благоразумно умолчав о сердце. Вдова млела от восторга и просила российский двор дать согласие на брак. Мориц времени не терял, сумел понравиться местному дворянству и был избран на престол.
В Петербурге с опозданием спохватились, что Курляндия на глазах уплывает к Польше. Объявился и собственный кандидат в курляндские герцоги в лице ненасытного А. Д. Меншикова. В Митаве, однако, он встретил холодный прием: не немец, не лютеранин, да и герцог уже избран.
Верховный тайный совет решил прибегнуть к силе и изловить Морица. Окружили замок, где он предположительно ночевал. В одном из окон появилась закутанная в плащ фигура, которая начала спускаться по веревочной лестнице. Будучи схваченной, она оказалась особой женского пола.
Тогда было решено снарядить в Митаву целую военную экспедицию во главе с генералом П. Ласси. Мориц, однако, заблаговременно скрылся, оставив преследователям сундук с любовными письмами разных дам и девиц. Бегство пошло ему на пользу: вместо прозябания в захолустной Митаве он превратился в маршала Франции, победителя сражения при Фонтенуа (1745 год). Но и цель Петербурга была достигнута. Курляндией продолжали управлять потомки гроссмейстера Ливонского ордена Кетлера, российское влияние в ней окрепло[52].
Россия после смерти Петра переживала нелегкие времена. Произошел колоссальный рост ее могущества и роли в международной жизни. Но какой ценой? Ни одна держава не может воевать почти сорок лет без ущерба для себя. Е. В. Анисимов констатирует: «Петр разорил собственную страну для создания новой армии»; «истощение народного хозяйства, сотни тысяч беглых на Дон и в Польшу, опустевшие деревни, гигантские недоимки в сборах налогов, бунты и мятежи — такова картина страны в конце петровского царствования»[53].
Правительство поспешило снизить подушную подать с 74 до 70 копеек в год, простило недоимки, вернуло из ссылки политических заключенных. Попытка сократить военные расходы не удалась, навести порядок в ведомстве, руководимом Меншиковым, помешала императрица. Как деликатно выразился П. А. Толстой, обнаружилось «несоответствие»: ведомству удалось отчитаться о расходовании только 10 миллионов рублей из выделенных 17 миллионов, но никто не потребовал наказать царицына любимца.
В наследии Петра оказались излишества внешнеполитического плана. Завоеванные в персидском походе 1722 года провинции (Астрабад, Гилян, Мазандаран, Дербент, Баку) стали тем жерновом на шее, который государству тащить было не под силу, налоги там не собирались, жители разбегались, войска (10 пехотных и 7 кавалерийских полков) маялись в непривычно жарком климате. Возникла уникальная ситуация: Верховный тайный совет мучился над вопросом — как бы избавиться от завоеванного? Казалось бы, нет ничего легче: вернуть Ирану. Но тот воевал с Высокой Портой, и неудачно для себя, так что добыча могла оказаться у Османской империи, от чего избави боже! Поэтому передача Персии земель растянулась на десять лет. В 1735 году российская армия вернулась на рубежи реки Терек.
Заботили и европейские дела. После победы в Северной войне и заключения в 1721 году Ништадтского мира распался союз с Данией, Польшей, Саксонией, Пруссией. Российского могущества соседи боялись, способствовать его наращиванию не желали, смерть Петра встретили со вздохом облегчения, перестав ощущать его тяжелую руку. В Копенгагене, сообщал посланник, при вести о кончине императора «подлые с радостью опилися было». Россия очутилась в малоприятном положении международной изоляции. Выход из нее виделся в заключении союза с ведущей европейской державой. Выбор не случайно пал на Австрию. А. И. Остерман в обоснование этой ориентации писал о совпадении «натуральных интересов» двух государств, и первым среди них называл «убавление турецких сил»[54]. Мнение о неотвратимости движения на юг, к Азову, и дальше, к морю, укоренилось в политическом сознании.
Остерману, который в течение 15 лет фактически возглавлял Коллегию иностранных дел (канцлер Г. И. Головкин фигурой крупного масштаба не являлся), принадлежит важная заслуга — разработка внешнеполитического курса послепетровского времени. Он, по замечанию ГА. Некрасова, усвоил «основные элементы внешнеполитической системы» Преобразователя[55]. Андрей Иванович сочетал в себе добродетели и пороки века Просвещения, был образован, начитан, знал несколько языков. Он принадлежал к тем иностранцам, для которых Россия стала не второй, а единственной родиной, в жены взял девицу из семейства Стрешневых, пустил в стране корни. Взяток он не брал, и, невиданное дело, отказывался даже от традиционных щедрых подношений по случаю заключения международного договора, обладал умом острым и аналитическим. И в то же время он был честолюбив, тщеславен, мстителен, склонен к интриге и нажил себе множество врагов. «По трупам соперников уверенно и медленно продвигался к власти ловкий Остерман», — писал Н. И. Павленко[56]. Ответственности и связанной с ней кары он боялся в такой степени, что его привычка «заболевать», когда нужно было ставить подпись под «опасной» бумагой или принимать нежелательного посетителя, вошла в поговорку. У него случались даже «провалы в памяти», если вспоминать надлежало нечто неприятное.
Именно Остерман подал в 1725 году в Верховный тайный совет записку из рода тех, что ныне именуются ситуационным анализом, в которой ратовал за долгий и прочный союз со Священной Римской империей германской нации (Австрией). Общность интересов двух стран он находил прежде всего на турецком направлении. За плечами Габсбургской монархии — два века сопротивления османской экспансии в Европе, и в Вене были убеждены: счеты с турками еще не сведены. Даже коронационная присяга римского цесаря содержала пункт о борьбе с «неверными»[57].
Незадачливую Екатерину на троне сменил недоросль Петр II, который с упоением предавался охоте, свора его собак насчитывала 600 голов. К государственным делам он интереса не проявлял, да и годы были не те. Затем произошло сказочное вознесение на престол Анны Иоанновны, жизнь которой прежде складывалась уныло и убого в провинциальной Митаве с постоянными унизительными просьбами о деньгах.
Говорить о государственном кругозоре полуграмотной Анны Иоанновны беспредметно, не то ее интересовало; губернаторы по ее распоряжению разыскивали карлиц, стариц и шутов поболтливее: монархиня страсть как любила сплетни. Находила царица время и для знакомства с протоколами страшной Тайной канцелярии, куда людей волокли при малейшем оскорблении величества. Анна Иоанновна обладала богатырской статью, твердой рукой и метким глазом. Отсюда — страсть к охоте. Но поскольку выезжать в чистое поле или в лес было лень, она палила из окон загородных дворцов по несчастному зверью, которое тогда водилось в изобилии. Ее трофеи впечатляют: за один 1739 год — 9 оленей, 16 диких коз, 4 кабана, 1 волк, 374 зайца и 608 уток. Немалое подспорье к дворцовому столу!
Перемены на троне не влияли на основы внешнеполитического курса. Оно и к лучшему: ничтожества, его занимавшие, были способны разве что поставить подпись под нужной бумагой. Делами занимались государственные мужи из Петрова гнезда, внешняя политика не осталась без руля и ветрил. Отечественная историография, избавившись от синдрома обязательной сокрушительно-разгромной критики всего, что было связано с самодержавием, обнаружила в царском окружении людей крупного масштаба, способных здраво взвесить и определить геостратегическое направление политики государства. По свидетельству немецкого историка М. Шульце-Весселя, «даже в период мнимого упадка русской внешней политики в Петербурге учились рационально формулировать и отстаивать собственные интересы, политически взаимодействуя с европейской системой государств»[58]. Опасения «с той стороны» насчет российского могущества свидетельствовали о его наличии.
В июле 1726 года был подписан союзный договор с Австрией, в котором стороны гарантировали неприкосновенность своих владений. Его «секретнейший артикул» предусматривал взаимопомощь в случае турецкого нападения на одну из держав. Е. В. Анисимов именует его «осью Петербург — Вена», придавшей устойчивость российскому внешнеполитическому курсу[59]. Но сконцентрировать все внимание на его южном направлении не удавалось, сумятица европейской политической жизни отвлекала внимание в разные стороны. Кайзер Карл VI, которому природа не подарила сыновей, заботился прежде всего о передаче всех своих многочисленных владений дочери Марии Терезии, издав для сего Прагматическую санкцию. Объектом поползновений с разных сторон после смерти в 1733 году Августа II стала Польша. Встрепенулся прогнанный Петром с престола Речи Посполитой Станислав Лещинский, пользовавшийся покровительством Парижа. Магнаты и шляхта отнеслись положительно к кандидатуре Лещинского, который уже четверть века сидел на французских хлебах. По причинам, до сих пор не ясным историкам, да и оценке с точки зрения здравого смысла не поддающимся, в жены 15-летнму королю Людовику избрали 22-летнюю Марию Лещинскую, по понятиям того времени уже старую деву (при наличии 80 девиц, родители которых домогались избрания дочерей!). А королеве надлежало быть потомком владетельного монарха, а не нахлебника, что придавало дополнительный стимул стремлению Парижа утвердить Станислава на Варшавском троне и усугубляло без того сложные проблемы между Россией и Речью Посполитой. Последняя предлагала себя на роль барьера на пути России в Европу, отказывалась признать императорский титул за ее монархами, уклонялась от гарантии российских приобретений в Прибалтике, а тут еще перспектива появления в Варшаве французской марионетки![60] Кабинет министров пришел к выводу: Станислав — «русскому государству отъявленный неприятель, так тесно связан с французскими, шведскими и турецкими интересами, что, кроме злых поступков, ожидать от него ничего нельзя». Анна Иоанновна обратилась к кардиналу-примасу с предостережением: «Ни мы, ни другие соседние державы избрания оного Станислава или иного какого кандидата, который в той же депенденции и интересах быть имел… никогда допустить не можем»[61]. Предупреждение не подействовало, тревожному сигналу не вняли. Лещинский тайно, переодетый приказчиком, пробрался на родину. 11 сентября 1733 года на рыцарское коло в Варшаву собралось 60 тысяч конников в блестящих доспехах, и сейм избрал его королем. Сплочению депутатов немало способствовало парижское золото, щедро рассыпанное перед сеймовыми послами.
Но 4 тысячи раскольников, и среди них фигуры влиятельные — епископ Познанский, князья Радзивиллы, Любомирские, Сапеги, графы Огинские, — переправились через Вислу и, под сенью 20-тысячной армии фельдмаршала П. П. Ласси, высказались в пользу кандидатуры саксонского курфюрста Августа. Лещинский «во всякой скорости», как писали русские источники, бежал в Данциг (Гданьск) под защиту крепостных стен и в ожидании французского флота. Тот прибыл, но не в нужном числе кораблей, и быстро покинул балтийские берега. Лещинскому пришлось бежать в Пруссию, переодевшись, для разнообразия, в крестьянское платье. И уже делом техники и больших финансовых вливаний явилось утверждение на престоле Августа III. Как свидетельствовал российский посланник Г. И. Кейзерлинг, в Варшаве слова и представления «суть пустые чаши, которые, если золотом не наполнены, у поляков впечатления и звука не производят»[62].
Вена с сочувствием следила за российскими операциями в Польше, но сама была поглощена войной с Францией, столь неудачной, что кайзер Карл VI просил о российской поддержке. Армия П. П. Ласси стала готовиться к походу на Рейн. Напрасно. В результате мирных переговоров Габсбурги потеряли Неаполь и остров Сицилию, перешедшие к испанским Бурбонам.
Опасность подкрадывалась с юга. Высокая Порта нервно реагировала на российские успехи в Польше и вспомнила о подзабытом Прутском договоре, запрещавшем России вмешиваться в польские дела. Везиры изматывали резидентов H. H. Неплюева и сменившего его A. A. Вешнякова требованиями о выводе российских войск из Польши. И тот, и другой имели соглядатаев и в диване, и во французском посольстве, которые за мзду держали их в курсе дел. Столкновение с Турцией удалось отсрочить до 1735 года. В мае Порта предписала Крымскому хану двинуться с 70-тысячной ордой через Кавказ в Персию, с которой у нее шла война. Конница должна была пройти и по землям российской короны. То была реакция на возвращение Персии завоеванных ранее Петром I земель и одновременно открытый вызов Петербургу.
В августе 1735 года передовой отряд генерала Леонтьева двинулся к Крыму, но до Перекопа так и не добрался. Полили дожди, в октябре выпал снег, пало 3 тысячи лошадей, и Леонтьев повернул назад. Еще теплилась надежда, что удастся ограничиться крымской экспедицией и избежать столкновения с османским войском. Однако A. A. Вешняков своими шапкозакидательскими реляциями способствовал разжиганию воинственных настроений: «…теперь турки совершенно другие, сколько прежде они были воодушевлены духом славы и свирепства, столько теперь малодушны и боязливы, все как будто предчувствуют конец своей беззаконной власти, и да сподобит Всевышний ваше величество ее искоренить»; «Теперь самое полезное время не только к сломлению зверской гордости, но и к окончательному ниспровержению всего этого незаконного сонмища». Все выходило гладко на бумаге: «Так как Турция находится в крайней слабости, то от вашего величества зависит повелеть войскам идти прямо на Константинополь: как скоро они вступят в Буджак, то тамошние татары покорятся. Молдавия и Валахия поднимутся непременно. По переходе через Дунай и овладении магазинами встанет и остальное население, отягченное и разоренное до такой степени, что домов своих отступается; христиане поднимутся по всей Греции, останется напугать Константинополь и заставить бежать султана; для этого достаточно несколько морских судов повесть к каналу (к Босфору. — Авт) и высадить тысяч двадцать войска…».
Тем горше оказалась действительность[63].
Весной 1736 года приступили к осаде Азова. Обложили город и с суши, и с воды. 19 июля комендант, не ожидая приступа, сдал город на капитуляцию. После этого фельдмаршал Б. Х. Миних предпринял поход на Крым. Перекопские укрепления удалось преодолеть быстро, защищавших их татар перебили или пленили. Войско вырвалось на просторы полуострова, мирное население бежало, оставляя в аулах запасы и пожитки. Миних торжествовал и извещал Анну Иоанновну: «Мы успели свою лошадь к неприятельским яслям привязать». Но благодать продолжалась недолго. Под Бахчисараем произошло сражение, полгорода сгорело, включая ханские палаты. Больше организованного сопротивления степняки не оказывали, но роем вились кругом. Войско страдало от жары, конский состав нес потери от бескормицы (татары сожгли всю траву по дороге в Кафу (Феодосию), и Миних повернул назад, к Перекопу. Военный совет решил: ввиду распространения болезней, нехватки воды и падения лошадей отступать к Днепру, разорив предварительно перекопские укрепления «до подошвы»[64].
На полководца обрушились критики: зачем повел войска на авось, понадеявшись захватить запасы у неприятеля? Почему изматывающие марши совершались в дневной зной, а не в прохладную ночную и предрассветную пору? Зиму Миних провел, отвечая многочисленным оппонентам и оправдываясь.
Ограничиться операциями в Крыму не удалось. Весной 1737 года турки форсировали Днепр выше Переволочны, разгромили стоявший там заслон, но были отбиты с большими потерями. Основные военные действия развернулись летом. Войска под командой Миниха совершили переход через выжженную татарами степь, в пыли и пепле, к крепости Очаков. Военный совет решил брать ее с ходу, чтобы неприятель не успел подтянуть подкрепления. 1 (12) июня началась бомбардировка города, продолжавшаяся ночью. Запылали пожары. Полководец половину своих полков подвел под самые стены, чтобы отвлечь турок от тушения огня, что и удалось. И тогда он решился на штурм. Наступающие не смогли преодолеть глубокий и широкий ров, со стен на них сыпались пули и камни, полки дрогнули и подались назад.
Далее источники расходятся в описании событий. По одним данным фельдмаршал пришел в отчаяние, шпага выпала у него из рук и он воскликнул: «Все пропало!» По другим, он, человек крутой и жестокий, велел открыть по отступавшим пушечный огонь[65]. Страшный пожар делал свое дело, взорвался пороховой склад, в кромешном аду несколько тысяч пеших и конных турок бросились к морю, к кораблям, их перехватили и истребили, а казаки и гусары ворвались в город, воспользовавшись не запахнутыми в панике воротами. Сераскер выкинул белый флаг, прося пощады. Турки понесли урон в 10 тысяч человек, 5 тысяч сдались в плен. Миних послал в Петербург победную реляцию, а сам отправился вверх по реке Буг. Отошел он всего на 40 верст. Солнце жгло беспощадно, в степи пылали пожары, реки обмелели, вода в них позеленела и стала непригодной для питья. И фельдмаршал уже в августе стал распускать армию на зимние квартиры. А в октябре под Очаковом появились турки, подкрепленные татарской конницей. Гарнизон их атаки отбил, и неприятель отступил от крепости под проливными дождями.
Другой фельдмаршал, П. П. Ласси, провел кампанию в Крыму, ворвавшись туда в начале июля. Близ Карасу-Базара он встретил татар во главе с ханом и разбил их. Ласси двинулся дальше, разрушая и сжигая, по тогдашнему обычаю, все на своем пути. Действия неприятеля большого урона не наносили, но томили зной, жажда и бескормица для конского состава. В конце июля командующий повернул назад, оправдываясь тем, что желает сохранить армию.
Союзную Австрию втянули в войну за уши, император Карл VI был поглощен семейными делами: 19-летнюю красавицу дочь он выдал замуж за герцога Франца Лотарингского, следовало обеспечить ее богатым наследством в виде власти над всеми габсбургскими владениями. Посланник Л. Ланчинский жаловался по поводу медлительности цесарцев в военных действиях, а те ссылались на истощение казны после неудачной войны с Францией. Лишь в мае 1737 года императорские войска выдвинулись к границе, а уже в июле Ланчинский бил тревогу — его подопечные «мира алчно жаждут», с трудом они наскребли денег на одну кампанию, да и та обернулась неудачей.
Операции происходили на сербских землях. Кайзер Карл обратился к «турецким христианам» с воззванием, обещая им свободу вероисповедания и привилегии в своих владениях; командование издавало манифесты, в которых посулы перемежались с угрозами. Митрополит Нови-Пазара Евфимий Дамианович сообщал в Петербург, что сербам предлагали подняться «противу турка под кондициями: послушающим воздаяния милостивого восприятия, непослушающим же — разорение и смерть наряду с неприятелем»[66].
Восстание охватило Старую Сербию (Косово), Северную Албанию, населенную в основном католиками, частично Герцеговину. Повстанцам удалось взять Нови-Пазар, но на том успехи и кончились. Турки зашли в тыл цесарской армии, та отступила и из Косова, и из Боснии, и начались расправы над сербами. По слухам, кайзер Карл в горечи воскликнул: «Неужели принц Евгений унес с собой в могилу счастье моей империи?»[67].
Патриарх Арсений Иоаннович извещал царицу: сербский народ «как с оружием, так и с пищею, армии потребною, восстал. И ежели бы изменническим фельдмаршальским и подобных ему прельщены не были, то сами б народы наши в Сербии, Албании и вольные не только из Сербии, Боснии и Албании, но изо всей Македонии… собственным своим оружием турок прогнали. Яко же в нынешней войне большее число турок от оружия сербского, нежели от немецкого пропали». В итоге же сербы «злою и окаянною смертию от турков пострадали», 12 тысяч душ «мужеска и женска пола… иные вырублены, иные же в полон введены»[68]. Иоанновичу вторил митрополит Евфимий Дамианович: 6 тысяч душ его паствы, «от турецкого меча кровию своею защитившееся и избавившееся, в мнимое утешение цесарских границ прибегохом, или же скитаемся в крайней бедности, и уже 9 месяц томимы гладом, и смерти зрим прежде времени»[69]. Так что и эмиграция не сулила спасения.
Уже не первая трагедия, связанная с австро-турецкими войнами, приводила к горькому разочарованию в державе Габсбургов и усиливала тягу сербов к России.
По настоянию Вены в августе 1737 года в Немирове открылась конференция, громко названная конгрессом. Российские уполномоченные — а ими были персоны первого ранга П. П. Шафиров и кабинет-министр А. П. Волынский — заявили, что поскольку во всех ссорах виноваты татарские народы, между двумя империями обитающие, и прочный мир в подобной ситуации недостижим, то ради водворения спокойствия надлежит утвердить российскую власть в Крыму, на Кубани и в причерноморских землях, «до реки Дуная лежащих». С той же благородной целью следует превратить Молдавию и Валахию в вольные княжества под покровительством императрицы, а также удовлетворить притязания цесарской стороны, которые Шафиров и Волынский уточнять не стали[70]. Выдвинутые требования ни в малой степени не соответствовали скромным успехам на поле боя и были турками отвергнуты (а тут еще приспели вести, что П. П. Ласси оставил Крым). Создается впечатление, что несоразмерные претензии были предъявлены в расчете завести совещание в тупик и побудить австрийского союзника продолжать войну. Уполномоченный цесаря граф Остейн выдвинул более умеренную программу: для России — Очаков, Кинбурн, кубанские и ногайские земли, для Австрии — замирение на условии uti possidetis (чем владеешь).
Натолкнувшись на сопротивление, Шафиров и Волынский согласились оставить Крым Османской империи с тем, однако, чтобы перекопская линия укреплений была срыта. Молдавия и Валахия в новых требованиях вообще не упоминались. Граф Остейн предлагал присоединить к Австрии город Ниссу и часть Сербии. Османские представители сочли неуместным приступать к обсуждению выдвинутых предложений и 10 октября покинули Немиров[71].
Кампания 1738 года сложилась для союзников совсем неудачно. Движение к Днестру остановил не враг, а заразные болезни. Моровая язва косила солдат и офицеров. «Нет кормов в достаточном количестве, везде глухие и пустые горы и буераки, — жаловался Миних, — а какие деревни и были, то татары разоряют и разгоняют обывателей, и потому нельзя знать подлинно, где достать воды и фуражу и миновать трудных дефилей». Началось отступление со всеми сопутствующими бедствиями. Ядра топили в Днестре, орудийные лафеты разбивали на куски, которые оставляли на дороге. Из Очакова и Кинбурна, превратившихся в очаги заразы, вывели остатки гарнизонов, предварительно разрушив стены крепостей.
Не улыбнулась удача и фельдмаршалу Ласси. Его корпус перешел через Сиваш и добился капитуляции защитников Перекопского вала. Но двинуться в глубь полуострова Ласси не решился: татары заманят в безводные степи, где солдаты и офицеры обретут смерть от жажды, а конский состав падет от бескормицы.
Император Карл потерял к войне всякий интерес. Он чувствовал приближение смерти, и все его помыслы были направлены на то, чтобы передать дочери Марии Терезии австрийское наследство. Началось вымогательство российской помощи, и немалой. Австрийцы запрашивали корпус в 20 тысяч человек, который, вопреки традиции, отказались содержать за свой счет. До отправки войск дело не дошло. Союзная армия проиграла все сражения, и Вена пошла на мировую.
Кампанию 1739 года российская армия проводила фактически в одиночку, цесарцы терпели сплошные неудачи, «увенчавшиеся» сдачей Белграда. Османы торжествовали и предавались бахвальству: «Враги стали добычей меча правоверных», и скорби по павшим воинам Аллаха и их женам: «Много храбрых мусульман, мужчин и женщин, покинули сию юдоль слез и отправились в мир иной» вкушать там «сладкий шербет мученичества»[72].
Российское командование наконец-то решило нанести удар на главном, балканском направлении. Армия Миниха переправилась через Днестр и подошла к крепости Хотин. Невдалеке, у местечка Ставучаны, он встретил сераскера Вели-пашу с 90-тысячным войском. Позиции неприятеля представлялись неприступными: впереди — речка с болотистыми берегами, по правую руку — поросшая густым лесом гора, по левую — глубокие буераки, позади — крепость. Миниху оставалось атаковать по фронту. Он одержал победу и обратил турок в бегство при минимальных потерях — всего 100 человек убитыми и ранеными[73]. Явственно проявилось превосходство обученной по-европейски армии над средневековым войском. Гарнизон Хотина сложил оружие.
На молдавской земле православное воинство встретили как освободителей. Еще раньше, в 1737 году, высшее духовенство и боярство княжества обратились к императрице Анне Иоанновне, прося избавить их от «тяжкого и тиранского ига турецкого» и привести в российское подданство, поскольку османы замучили их «суровостью варварскою, ругая чистую и непорочную нашу православную веру, и другими тягчайшими и несносными утеснениями»[74].
Делегация бояр и церковного клира встретила Миниха в тех местах, где в 1711 году произошла трагедия, и вручила командующему петицию царице: «Мы себя повергаем в высочайшую вашего императорского величества, нашей всемилостивейшей государыни, протекцию, и ее справедливые соизволения за наши законы приемлем».
Впервые после Прутского похода россияне пришли в соприкосновение с «турецкими христианами» и убедились, что имеют в их лице опору. Миних высказал Анне Иоанновне свои соображения: «Понеже здешняя молдавская земля преизрядная и не хуже Лифляндии, и люди всей земли, видя свое освобождение от варварских рук, приняли высочайшую протекцию со слезами, и поэтому весьма потребно ту землю удержать…»[75]. Осуществить высказанные в петиции пожелания оказалось за пределами возможностей царской власти. В армию пришло, по словам Миниха, «нечаянное и печальное известие» о заключении австрийцами с Высокой Портой «мира стыдного и весьма предосудительного». Посланник Л. Ланчинский не смог воспротивиться «мирной негоциации» и в своих депешах изъяснялся отнюдь не дипломатическим языком: «Вскрылось зло гнило, неслыханно и таково, что добрая союзническая верность и здешнего двора честь повреждена и репутация оружия ногами попрана»[76]. Австро-турецкая сделка завершилась подписанием мира, по которому Вена рассталась со своими владениями в Сербии и Валахии.
Дезертирство союзника с поля боя и нависавшая угроза войны со Швецией побудили Петербург спешить с замирением. По причинам, которые умом не понять и аршином здравого смысла не измерить, посредником в переговорах избрали французского посла в Стамбуле Л. Вильнева, который свел итоги долгой, трудной и под конец победоносной войны почти что к нулю. Россия вернула себе Азов, но без права укреплять его; земля к югу от крепости, гласил Белградский трактат (сентябрь 1739 года), «имеет остаться пустая и между двумя империями бариерою служить будет». Особо оговаривалось, «чтобы Российская держава ни на Азовском, ни на Черном море никакой корабельный флот ниже иных кораблей иметь и построить не могла»[77]
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Глава I. Крестовый поход Священной лиги четырех держав. Трагедия на реке Прут
- Глава II. На подступах к Балканам
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
45
История внешней политики России. XVIII век. М., 1997. С. 37; Ключевский В. О. Сочинения. Т. 5. М., 1989. С. 6; Молчанов Н. Н. Дипломатия Петра Великого. М., 1991. С. 256
52
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 10. М., 1993. С. 35; Анисимов Е. В. Россия без Петра. СПб., 1994. С. 114–115
57
Bain R.N. The Daughter of Peter the Great. St. Clair Shores, 1969. P. 110; Крылова Т. К. Русско-турецкие отношения во время Северной войны. Исторические записки. Т. 10. М., 1941. С. 253
61
Анисимов Е. В. Россия без Петра… С. 396; Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 10. М., 1963. С. 332
66
Анисимов Е. В. Россия без Петра. С. 420; Политические и культурные отношения России с югославянскими землями в XVIII веке. М., 1984. С. 105, 104
72
Соловьев С. М. Указ. соч. С. 428; Whitman S. Austria. L., 1898. P. 295. History of the War in Bosnia in the Years 1737–1739. L., 1830. P. 19
