Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 – сер. 1980-х гг. Часть II. Судьбы жертв политических репрессий (воспоминания, статьи, очерки)

В. М. Кириллов

Коллективная монография в жанре книги памяти. Совмещает в себе аналитические статьи известных ученых по различным аспектам истории государственного террора на материале Екатеринбурга-Свердловска, проблемам реабилитации и увековечения памяти жертв политических репрессий с очерками о судьбах репрессированных, основанными на источниках личного происхождения.

Печуркина Р. А.

Честь и совесть, ставшие мишенью. (о репрессированных родственниках Софьи Андреевны Толстой-Берс)

Впервые опубликовано: Областная

газета. 1997. 30, 31 октября

Вряд ли такое начало повествования понравится одному из его героев, новосибирскому профессору Андрею Александровичу Берсу, но я все-таки «станцую от печки», большой русской «печки», которая именуется Лев Николаевич Толстой.

Эти «полубелые» Берсы

Из студенческого фольклора известно, что «жена его Софья Андреевна […] босиком не ходила, хранила дворянскую честь», хотя семья Берс, из которой она происходила, не столь родовита, как графы Толстые.

У Софьи Андреевны было четыре брата. Старший из них, Александр Андреевич, орловский вице-губернатор, имел сына Андрея Александровича, офицера. У Андрея Александровича был сын, историк, который, конечно же, звался Александр Андреевич. Наконец цепочка дошла до нашего нового знакомого, Андрея Александровича Берса, кибернетика. Двух последних Берсов в этой цепочке мы можем считать своими земляками, их жизнь тесно связана с Екатеринбургом-Свердловском. Но вернемся к началу.

Все Берсы часто и подолгу гостили у Толстых в Ясной Поляне. Старший сын писателя Сергей Львович отмечает в своих воспоминаниях за 1881 г.: «В феврале в Ясную Поляну приезжал дядя Александр Андреевич Берс со своей красавицей женой Патти Дмитриевной, рожденной кн. Эристовой».

У Льва Николаевича была своеобразная классификация родственников: он делил всех Берсов на «черных» и «белых». Более ему симпатичны «черные» Берсы, к ним он относил и Софью Андреевну. Они умны, но у них «равнодушие к умственным интересам. А спит у них ум оттого, что они сильно любят. У белых Берсов участие большое к умственным интересам, но ум слабый и мелкий. Саша пестрый, полубелый».

«Полубелому» Саше Лев Николаевич исповедовался в минуту жизни трудную. Хрестоматийный случай, который рассказывают студентам и школьникам в качестве иллюстрации душевного отношения графа Толстого к простому народу, известен, оказывается, из письма Льва Николаевича к шурину Александру Андреевичу: «Можешь себе представить, что после прошлогодней истории быка, убившего человека, приняты все меры, и неделю тому назад молодой бычок на привязи убил человека, который, исполняя мое приказание, отвязывал его. Я трое суток ходил за этим человеком, и он умер, и хочешь не хочешь, я чувствую на себе смерть этого человека и мучаюсь ужасно».

Александру Андреевичу доводилось играть роль не только «жилетки», в которую плакался великий родственник, но также источника, из которого тот черпал сюжеты для произведений, ставших русской классикой. Вот тому свидетельство, письмо Льва Николаевича Татьяне Андреевне Кузьминской, урожденной Берс: «Таня, милый друг, сделай мне одолжение. Спроси у Саши, брата, можно ли мне в романе, который я пишу, поместить историю, которую он рассказывал об офицерах, разлетевшихся к мужней жене вместо мамзели, и как муж вытолкнул и потом они извинялись. Дело у меня происходит в кавалерийском гвардейском полку, имена, разумеется, непохожие, да я и не знаю, кто были настоящие, но все дело так, как было».

А писал тогда Толстой «Анну Каренину», и сколько поколений потом читали, как Вронский в театральной ложе начинает свой рассказ кузине, княгине Бетси: «Это немножко нескромно, но так мило, так ужасно хочется рассказать… Я не буду называть фамилий…»

Листок, оторвавшись от ветки родимой…

Годы отсчитали с того письма полвека и пошли дальше, в нашу сторону. Канули в прошлое родовые усадьбы, театральные ложи. Полагалось о них забыть и исповедовать новые ценности. А один чудак помнил. Звали его Александр Андреевич Берс, чете Толстых он приходился внучатым племянником.

Александр Берс появился в Екатеринбурге в 1922 г. Ему дали комнату под крышей бывшей немецкой кирхи, что стояла неподалеку от оперного театра.

— Была в нем какая-то тайна, — говорит сегодня Софья Михайловна Максимова, одна из немногих живущих ныне людей, которые лично знали Берса. Мы разговаривали в квартире на юго-западе Екатеринбурга.

…Тогда ее звали Софинькой, она была младшей среди четырех дочерей агронома Никифорова. В их доме, что стоял на перекрестке улиц Большакова и Сурикова, все — и сестры, и их родители — жалели Александра. Уж слишком безжалостно швыряла его жизнь.

В усадьбе деда со стороны матери, Константина Васильевича Энгельгардта, с мальчиком говорили на разных языках по очереди — сегодня немецкий, завтра французский, послезавтра английский. Он учился в Московском реальном училище, мог рассчитывать на блестящую карьеру и устроенную жизнь. Но…

Переворот вырвал почву из-под ног, разметал семью. Мой отец Андрей Александрович Берс в 1931 г. проживал в Париже. Моя мать Мария Константиновна со вторым мужем Николаем Николаевичем Федотовым была в Красной армии в качестве сестры милосердия. Вместе с мужем в городе Могилеве в 1920 г. была арестована особым отделом ВЧК 16 армии, заболела тифом и лежала в тюремной больнице. Больше никаких сведений получить не удалось.

Постоянной крышей над головой у него тоже не было. Единственное, что всегда оставалось с ним, — его ум, его знание. Курс археологического института он освоил с перерывом на Гражданскую войну, которую прошел красноармейцем.

А может, тайна его была в том, что он, как дед его и полный его тезка, говоря словами Толстого, был «полубелый» и красным не стал, как ни старался. В Екатеринбурге-Свердловске Берсу удалось работать в облплане, облархиве, издательстве «Уралкнига», участвовать в археологических экспедициях.

Последнее обстоятельство во многом определило судьбу одной из сестер Никифоровых, Лизы. Она впервые работала на раскопках шестнадцатилетней девочкой. Видимо, все как-то переплелось: поиски ответов на загадки истории, восхищение загадочным, неисчерпаемо умным человеком с какой-то нездешней внешностью и необычной судьбой. Но пройдет семь лет, прежде чем она оставит родным записку: «Я ухожу к Берсу».

Судьба отнимет у нее мужа. Наука, общее их достояние, останется с ней навсегда.

Она умела видеть сквозь века

Уральские археологи сделали традицией Берсовские чтения. Нынче научным семинаром, уже третьим по счету, отметили 95-летие со дня рождения Александра Андреевича и 90-летие — Елизаветы Михайловны.

Из зала областного краеведческого музея, где чтения открывались, перебрались на берег Аятского озера. Здесь когда-то работала Елизавета Михайловна. Прошли по ее старым раскопам и своим новым, уселись на перевернутые вверх дном лодки и продолжили разговор.

Елизавета Михайловна все время незримо присутствовала рядом — ведь авторы докладов и сообщений — ее ученики, идут по ее следам. Она первой составила каталог археологических памятников Свердловска и его окрестностей, первая описала несколько новых археологических культур.

Казалось, она обладала способностью видеть сквозь землю и сквозь время. Может быть, поэтому ей «везло». Она сумела воссоздать процесс обработки металла на горе Думной в Полевском, понять, какими были уральские жилища древних эпох.

Ее сын Андрей Александрович, тот самый профессор информатики из Новосибирска — он тоже участвовал в Берсовских чтениях, — вспоминал, как однажды, уже на Алтае, ехал вместе с матерью и ее учениками по берегу Катуни к ее притоку.

— Я покажу вам голубые долины Едигана, — обещала Елизавета Михайловна.

Раскрылась долина, действительно голубая. Начали разворачивать лагерь. Берс тем временем пошла осмотреться. Шагала молча, сосредоточенно. Наконец позвала одного из учеников:

— Копни здесь, Юлик.

Юлик копнул. Сразу же пошел материал, свидетельствующий о том, что много веков назад эта точка была обитаемой.

На вопрос о том, как же об этом догадалась, Елизавета Михайловна улыбнулась:

— Все очень просто. Я представила, что мне надо здесь поселиться, выбрала место для жительства. И оказалась права.

Все просто… Она не осложняла жизнь. В жизни ее и так было полно сложностей. Одна за другой, крохотными, умерли две дочки, ГУЛАГ отобрал мужа. Сына приходилось растить в вечной нехватке денег и времени. Впрочем, в их среде не было принято вздыхать по этому поводу.

Специального образования она не получила. Ее «университетом» был муж. За годы, прожитые вместе с Александром Андреевичем, прошла под его руководством курс истории, археологии, геральдики, музееведения, искусствоведения. Могла беглым взглядом оценить экспонат: это подлинник, а это новодел.

Но право работать в археологии ей приходилось отстаивать снова и снова. Создала в Уральском университете археологический кабинет и возглавила его. Сын, закончив МВТУ им. Баумана, распределился в Новосибирск, и мать помчалась налаживать ему домашний уют.

Корифей сибирской археологии академик А. Окладников Елизавету Михайлову ценил, дал ей возможность поездить, покопать.

Она не любила Новосибирск, «город без прошлого». Тосковала по Свердловску, по Уралу. Но назад вернуться не получилось. Ее покой на кладбище Академгородка сторожит стальной идол — копия древнего, деревянного, найденного в долине Исети.

Она пережила мужа на 44 года.

…На Берсовских чтениях Александру Андреевичу тоже воздали должное. Пожилые уже люди вспоминали, как в юном возрасте завороженно слушали экскурсовода в областном антирелигиозном музее, что располагался в печально знаменитом Ипатьевском доме. Этим экскурсоводом был А. Берс.

Горе от ума

Среди его научных трудов — к сожалению, немногочисленных — есть брошюра «Пугачевщина на Урале». Молодой историк Д. Регин отметил, что в ней Берс, в отличие от других авторов советского времени, не воздает пугачевщине безоглядную хвалу, а сообщает, что поддержка ее вовсе не была единодушной. Мастеровые уральских заводов не пошли за Пугачевым, а в отдельных случаях даже оказывали сопротивление. Заводское производство было для них источником жизни, благосостояния, а стало быть, им никак не могло понравиться, что пугачевцы грабят и сжигают заводы-кормильцы.

Автор брошюры стремился быть честным историком, несмотря на опасность такой позиции.

С 1934 г. Берс работал в антирелигиозном музее техническим директором и научным руководителем. Уже не узнать, с какими чувствами входил он в двери Ипатьевского дома, который еще хранил память о страшной трагедии — убийстве царской семьи. Младшей сестре жены, Сонечке, говорил:

— Приходи, посмотри, какие иконы я там сохраняю.

Скорее всего, он, как всякий нормальный человек, видел в религии часть культуры. Но разве мыслимо было сказать об этом вслух! Однажды взгляды гостей от властей зацепились за два музейных экспоната: бюст Иоанна Кронштадтского и дореволюционную картинку, на которой наследник престола Алексей Романов принимает причастие в присутствии остальных членов семьи. При всем при этом не было подписей, сурово клеймящих церковь и самодержавие.

Это был повод, чтоб перерыть рабочий стол Берса. Нашли листочек, где обрывками фраз обозначены известные анекдоты (классическое по тем временам доказательство антисоветских настроений), парижский адрес мужа двоюродной тетки, князя Святополк-Мирского (что «неопровержимо» свидетельствовало о подготовке к побегу за границу).

Самой же крупной поживой оказалось нарисованное рукой Александра Берса родословное древо Берсов — Эристовых — Энгельгардтов с рукописной пояснительной запиской к нему. Так он еще смеет гордиться своим дворянским прошлым!

Все смешалось в доме Никифоровых

Берсы жили вместе с родственниками Елизаветы Михайловны. Четверо незваных гостей, нагрянув вечером, перевернули его вверх дном. Александр Андреевич не выдержал этих вопросов, этого бесцеремонного рытья в книгах, письмах, любимых вещах. Старые вещи он любил любовью историка и коллекционера. Мог однажды вернуться домой без полушубка, но… в кольчуге, весьма довольный удачным обменом.

В разгар обыска он ударил антикварной тростью по антикварной «горке» с антикварной посудой. Усадив между охранниками, его увезли.

В тюрьме началась горячка, бред, кровохарканье. Полтора месяца не могли приступить к допросам.

Дом на улице Большакова замер тревожным ожиданием. Позднее арестовали мужей еще двух сестер Никифоровых.

Муж Софьи Михайловны, геолог, смеялся над ее тревогами:

— Да за что меня арестуют! Чем я могу навредить? Подменить синклиналь антиклиналью?

Когда-то он, молодой и любопытный, забрел к анархистам и на какое-то время у них задержался. «Кроткий наш анархист», — звала потом зятя Сонина мама.

Пришло время, когда ему припомнили, что однажды он вошел не в ту дверь… Арестовали и Софью. Пять лет она провела в Северном Казахстане, в лагере под Акмолинском, позднее Акмолой.

В саманных бараках, до блеска выскобленных женскими руками, было зверски холодно. Вопреки всем правилам, узниц выпускали с ночи до рассвета на озеро за тростником для печек. Триста женщин выбегали через распахнутые ворота.

Сегодня это все будто сон: освещенное луной белое пространство, молчаливый стремительный бег, ощущение простора и воли, шелест и треск камыша, бег назад, от свободы в неволю, с единственной панической мыслью: только бы успеть!

Сын за эти годы отвык от нее, стал чужим. Женщины в лагере жили мыслью о том, что выйдут на волю раньше своих любимых и успеют к их возвращению возродить разрушенный дом. А любимых уже не было в живых.

Муж старшей сестры, Надежды Михайловной, служил ветеринаром. В прошлом его угораздило побыть кандидатом в Учредительное собрание…

Его арестовали, ее отчислили из мединститута. Четверо репрессированных. Не слишком ли на одну семью…

Муж средней сестры, Елизаветы Михайловны, родился, как мы уже знаем, дворянином. Это, по логике следствия, и была главная его вина. Кроме родословного дерева обнаружилась весьма любопытная веточка.

Виноват от рождения

Матушка Александра Андреевича Берса Мария Константиновна была дочерью Константина Васильевича и внучкой Василия Васильевича Энгельгардтов. Если произнести это имя, Василий Васильевич, пять раз, в соответствии с «коленами» родовой истории, в которой сына звали как отца, а отца — как деда и прадеда, то у самого «древнего» Василия Васильевича обнаружится мать, графиня Екатерина Григорьевна фон Штрален. Фамилия, похоже, вымышленная, в переводе с немецкого означает Лучистая.

Отцом «Лучистой» Екатерины назван в родословной светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический, а матерью — не менее лучезарная особа: Софья Фредерика Августа, принцесса Ангальт-Цербстская. То есть Екатерина II.

Вот какую глубочайшую крамолу обнаружили доблестные чекисты в столе научного руководителя Свердловского антирелигиозного музея. Почему же хранил он эту родословную, недостойную советского служащего? Почему копал ее все глубже и глубже?

Александр Андреевич пытался растолковать по пунктам, зачем ему нужна родословная таблица. Во-первых, его изыскания одобрили и просили продолжать сотрудники толстовского музея, Центрального архива и других уважаемых научных учреждений. Во-вторых, для него важно разобраться в вопросе о передаче биологических свойств, чтобы понять причины ранней смерти его детей.

На завершение он приберег неотразимый аргумент: «Для меня лично место в социалистическом строительстве, при наличии чуждого происхождения и воспитания, определялось сознанием необходимости использовать свои биогенетические особенности и перестроить их на новые рельсы».

Пожалуй, такому намерению мог бы поаплодировать сам Трофим Лысенко, если бы не запнулся на слове «генетика». Но чекисты бдительность не потеряли и подловили Берса на другой крамольной фразе. Оказывается, во время какой-то эпидемии в Ишимском районе нынешний подследственный рвался туда спасать людей и аргументировал свое намерение так: «Дворянство, кроме звания, налагает и определенные обязанности».

Вот уж тут они приперли этого толстовского родственничка прямо к стенке! «Вы мотивировали действия так? Признаете себя в этом виновным?» Не отвертелся, дворянское отродье!

А еще руководителя антирелигиозного музея пытались подловить на религиозных чувствах. Тщательно выведывали: а правда ли, что несколько лет назад, еще до работы в музее, он молился (!!!), когда дома, по настоянию тещи, отпевали по христианскому обряду его крохотную дочку. Его вынуждали оправдываться. А мог ли он помнить, как держался тогда, в страшном горе!

Попытки устроить на работу «бывших людей» и нелегально перейти границу, сомнительное отношение к колхозам и сравнение Сталина с Аракчеевым — это уж «довески» к главным необъятным прегрешениям. Еще из «дела» ясно: его пытались привлечь к секретному сотрудничеству с «органами», а он упорно характеризовал тех, кто считался его «объектами», как активных сторонников советской власти и потенциальных членов ВКП (б), чем «дезориентировал» органы ОГПУ-НКВД.

Итак, «гр-н Берс Александр Андреевич, 1902 г. р., русский, гражданин СССР, сын полковника царской армии — генерала белой армии, б. дворянин, родственник б. князьям Эристовым […] изобличен в том, что вел антисоветскую пропаганду, ведет подготовку к нелегальному переходу границы СССР, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 58.10 и 84 УК РСФСР».

В ноябре 1930 г. его отправили в поселок Медвежья Гора, в распоряжение Белбалтлага НКВД. Родные надеялись, что через три года, отбыв срок, он вернется домой. Но мыслимо ли обрести свободу как раз тогда, когда волны репрессий вышли из берегов. За год до предполагаемого освобождения последовал новый приговор.

Из справки о реабилитации: «Берс А. А. был обвинен в том, что является членом контрреволюционной фашистской террористической группы, работая лекпомом, оказывал помощь членам группы, незаконно освобождая их от работы. Постановлением тройки НКВД Карельской АССР от 20.09.37 г. Берс был приговорен к расстрелу. Приговор исполнен 28.09.37 г.»

Лекпом, помощник лекаря, брат милосердия… Такова была его роль на земле. Ведь до увлечения археологией он успел закончить в Московском университете два курса медицинского факультета. Видимо, собирался пойти по стопам прадеда, придворного доктора. В приговоре есть два слова правды: оказывал помощь. Свою роль дворянина он понимал именно так.

«Граф, пахать подано!»

За два неполных года — от приговора до приговора — он послал в Свердловск несколько писем — с суровой прозой и возвышенными стихами. До Елизаветы Михайловны дошли не все. Поэма из рыцарской жизни, с явными намеками на современность, складывается не полностью. А стихи, посвященные сыну, вот они:

Привет тебе,

мой маленький сынишка!

Привет тебе,

лучистый рыцарь мой.

Меня ты знаешь

только понаслышке,

Как образ сказки,

древней и чужой.

Мне не дано ловить

твой первый лепет,

Значенье слов

угадывать с трудом.

Твой профиль время

произвольно лепит

И тянет нити

в наш разбитый дом.

Большой медведь

стоит на задних лапах,

Твоей кровати

охраняя грань.

Могучий дуб

своей зеленой шляпой

Накроет солнца

огневую рань.

Я пчел пошлю,

чтоб мед тебе носили.

И рыбы сделают,

чего б ты ни хотел.

Я прикажу,

чтоб рыцаря хранили

Все знаки,

вписанные в гербовом щите.

Но, строя мир

и мир воспринимая,

Не забывай

про своего отца.

Пусть в трепетной

и быстрокрылой стае

Мелькнет эскиз

и моего лица.

Привет тебе,

мой маленький сынишка.

Привет тебе,

спокойно спи, дружок.

Я принял на себя

за годы передышки

Твой тяжкий крест

и сделал твой урок.

Эту отцовскую колыбельную с описанием фамильного герба (дуб, медведь, пчелы, рыбы) Андрей впервые прочел в 14 лет.

— Мама тогда сочла, что в это замечательное время я уже могу держать язык за зубами, — говорит Андрей Александрович.

Так, горьким прозрением, кончилось его пионерское детство. Вступать в комсомол он не стал. Работал, учился. Жил без поблажек себе. Мать бы ему не позволила.

— Граф, пахать подано! — иронично напоминала она о житейских обязанностях.

Сегодня он крупный ученый, доктор технических наук, член Международной академии информатики. А для нас, газетчиков, как бы свой человек. Когда в стране внедрялся компьютерный набор, значительно убыстривший процесс прохождения материала от журналистского блокнота до газетной полосы, именно Берс стоял у истоков, то и дело летал в Москву с удостоверением, в котором была вписана такая интересная должность: главный конструктор «Правды».

А еще он — философ от информатики. Красочно, увлеченно рассуждает об информационной картине мира, ее будущем.

Несколько лет назад ему передали «вещдоки» из отцовского дела, в том числе родословное древо. Он отнесся к нему с любопытством ученого и ироничностью потомственного интеллигента. Особенно не любит всяких охов и ахов по поводу родства предков с великим писателем:

— Извините, но к Льву Николаевичу я отношусь… с трудом, как все Берсы, потому что он обижал Софью Андреевну, которая родила ему тринадцать детей и девятерых из них вырастила! И еще Лев Николаевич поговаривал: «Берсам всегда сидеть неудобно, потому что у них ж… худая». Все Толстые такие важные. Зато мы — Берсы!

Он произносит фамилию, доставшуюся от родителей, с очень большой буквы.