На дружеской ноге (сборник)

В. Е. Пугач, 2014

В книге петербургского поэта Вадима Пугача, одного из членов неформального объединения литераторов «Пенсил-клуб», собраны пародии, стилизации и шуточные стихотворения, написанные почти за 20 лет участия в литературных игрищах клуба.

I. Одна нога там

Из пушкинской антологии

1. Архилох

Я Необулу полюбил — и в бешенстве.

Ведь это значит общим стать посмешищем,

А все ж теперь в несчастной этой глупости

Я признаюсь, припав к коленям девичьим.

Мне не к лицу влюбляться — в пору зрелости

Давно уже вступил — тому свидетель Зевс.

Но чувствую в спине стрелу Эротову:

Торчит она, как кол, между лопатками.

Нет Необулы — я зеваю — спать хочу;

Есть Необула — тоже спать, но рядом с ней.

Повсюду Необулу я преследую,

Преследуем повсюду Необулою.

Когда ступает дева легконогая

Из гинекея, и шуршит хитон на ней,

Иль вдруг заслышу этот голос девственный,

Внезапное я чую помутнение.

Мне улыбнется Необула — радуюсь,

А отвернется от меня — тоска берет;

Измаюсь за день — караулю вечером,

А вдруг смогу коснуться я ее руки?

Когда прилежно клонится над прялкою,

Глаза и кудри опустив, иль чешет лен,

Истомно-сладкой страстью обессиленный,

Слежу за нею с сердцем переполненным.

Легко мое несчастье обнаружится,

Когда пойдет к источнику стирать белье

Любовь моя, а я за нею вслед пойду,

Храня молчанье, как коза на привязи.

Увижу если — Необула слезы льет,

Сейчас же речь свою я обращаю к ней,

На Фасос вспоминаю путешествия,

Настраиваю лиру на фригийский лад.

О Необула! Сжалься надо мной скорей,

Когда любви не хочешь подарить ты мне.

Быть может, я и вправду столь уродлив, что

Девической не стою благосклонности?

Но притворись! Глаза твои прекрасные

Все говорят искусней, чем дельфийский жрец.

Любить не можешь — обмани, любимая!

Я обманусь — уже и этим буду рад!

2. Сафо

Нет, не пой, красавица, дивных песен

Берегов печальной твоей Колхиды,

Что иную жизнь и печаль иную

Напоминают.

Ты заставила вспомнить меня, подруга,

Молодым, жестоким своим напевом

Степь и ночь, луну и прелестный облик

Девы далекой.

На тебя смотрю — и любимый призрак

Забываю, глаза красотой насытив,

Начинаешь петь — и другая дева

Передо мною.

Нет, не пой, красавица, дивных песен

Берегов печальной твоей Колхиды,

Что иную жизнь и печаль иную

Напоминают.

Ио

— Орел, взвесь полкило печени.

(Из диалога в мясном отделе)

Восклицаю: «О, Ио!» — и о

Ее уединенном горе мышлю.

Гласные колотятся в горле,

Идут пузырями,

поют и воют.

Что с ними делать, с недоносками Аполлона

И, скажем, Эвтерпы?

Если я Аргус,

обозначить ли ими жалость

К бессчастной дуре?

Если Гермес,

пожалеть ли с их помощью Аргуса,

Коего убиваю?

Если я Прометей,

то, конечно,

Всех пожалею и о себе не забуду.

Впрочем, быть вертухаем — не дело четырехглазых

(Аргус глазастее был минимум раз в 25);

В киллеры тоже никак не гожусь

(К моим белорусским ботинкам

Крылья пока что никто не приделал);

Разве страдальцем?

Но печень мою

только желтуха слегка поклевала.

Милая Муза! Не миф утешает,

но размышленье о мифе.

Перехожу на согласные:

PS. Нрзбр. Тчк.

Чревоугодники

Терцины

Итак, мы оказались в круге третьем,

Меня сопровождал Гаргантюа.

Он важно объяснял, кого мы встретим,

И поправлял сползавшее боа —

Гирлянду толстых мюнхенских сосисок.

Я подмигнул: пивка сюда бы, а?

Но он сказал: «Я оглашаю список.

Здесь собрались любители еды

И выпивки, но нет стаканов, мисок,

От жирных пятен высохли следы;

Сосиски — бутафория, мы дразним

Их образом попавших в край беды,

Кто есть любил, тот предается казням.

Вот званский записной фелицевед,

Теперь он слеп на ухо и на глаз нем,

А мог когда-то закатить обед:

Багряна ль ветчина, желток во щах ли,

Пирог ли, сыр ли — здесь такого нет,

Икра прогоркла, раки поисчахли,

А что до щук, мерцающих пестро,

Они в конце концов таким запахли,

Что хоть копти, хоть подавай в бистро.

Вот некто Г.; ему в вину вменяем

Без всякой меры борзое перо.

Не дядями Митяем и Миняем

Он осквернил своих созданий дух,

Не тем, что умер, тощ и невменяем,

А тем, как Собакевич и Петух

Уписывали на его страницах:

На третий круг хватило этих двух.

Таких осатанело свинолицых

Не так уж много в книгах, да и те

В провинции все больше, не в столицах

Проводят время в праздной маете.

Но и в столицах место есть герою,

В чьем не весьма обширном животе

Сыр лимбургский встречаются порою,

Французский трюфель — роскошь юных лет,

И ананас, и главное, не скрою,

Все это покрывает жир котлет».

«Какая мерзость, — я вскричал в испуге,—

Зачем мы брали в третий круг билет?»

И тут таким запахло в этом круге,

Что если б кто кинжал иль саблю дал,

Я сразу б закололся без натуги, —

И с той поры диету соблюдал.

В лесу родилась елочка

Еще терцины

В лесу родилась елочка. Однажды

Я тоже очутился в том лесу.

Хотелось пить. Я умирал. От жажды

Чесался даже прыщик на носу.

Но за спиною звякнули бутыли,

И тут я вспомнил, что с собой несу.

О странное мое пристрастье, ты ли

Меня уводишь в области хвои?

Севрюгин^[2] ли, в ком чувства не остыли,

Маршруты демонстрирует свои?

Себе я задал множество вопросов —

И вот они, таи их, не таи.

В краю карелов и великороссов

Что сваливает Валю^[3] на траву,

Когда поэт, художник и философ

Склоняет умудренную главу,

И нет, не спит Бобрец над бобрецами,

Но бредит анекдотом наяву?

Меж «Старкою» и честными сердцами

Не рвется чудодейственный союз,

Союз борьбы за право быть борцами

С зеленым змием, сладостным на вкус.

А что овладевает вдруг Володей^[4],

Когда поэт, употребивший мусс,

Рванет от мамки прямо в тьму мелодий?

И в этой тьме, наткнувшись на палат-

Ку, рвет ее, а сам смеется вроде,

Совсем не ощущая неполад-

Ку в организме. Рвутся рифмы, ткани,

И ночь вокруг горька, как шоколад.

Люблю ли я веселое мельканье

Летучей мыши, полноту Луны,

Как бы лимонной долькою в стакане

Торчащей на соломинке сосны?

От «Старки» или хвойного настила

Мы видим удивительные сны?

И тут меня струею прохватило

Лирической. И оного числа

Объединил терцинами светила

И елочку. В лесу она росла.

Розенкранц и Гильденстерн

И в гибели воробья есть особый промысел.

В. Шекспир

Два еврея разговаривают друг с другом во дворике. Рядом — детская площадка и кладбище домашних животных. Несколько детей погребают птичку.

РОЗЕНКРАНЦ

Привет вам, Гильденстерн.

ГИЛЬДЕНСТЕРН

И, Розенкранц!

Какой привет? Чтоб нам так жить в раю,

Как вы меня встречаете с приветом,

Буквально по привету ежедневно.

Повеселите чем-нибудь другим.

Розенкранц

Вам хочется веселья? Посмотрите,

Там птичку погребает детвора.

Девочка

Два дня назад взяла я эту птичку

На улице. Она была больна,

Но у меня она поздоровела,

И хоть летать покамест не летала,

Но прыгала и какала везде.

И так однажды оказалась в ванной,

Где на полу стоял с водою таз.

В нем плавали цветы (сегодня свадьба

Моей сестры, гульба идет вовсю).

Так вот, она (нет, не сестра, а птичка)

На край уселась. Гладкая эмаль

Коварно ей позволила скользнуть

В пучину вод. Сперва она цеплялась

За стебли ирисов и орхидей,

Обрывки песен пела, но затем

Отяжелевшие от влаги перья

Несчастную от звуков увлекли

В трясину смерти.

МАЛЬЧИК

Значит, утонула!

ДЕВОЧКА

Я назвала Офелией ее.

РОЗЕНКРАНЦ

Девочка, а, девочка, хочешь конфетку? Между прочим, фабрики Крупской изделие.

ГИЛЬДЕНСТЕРН

Какой такой Трупской, старый греховодник?

МАЛЬЧИК В ОЧКАХ

Крупп производил оружие, поддерживал имперские устремления германской военщины и был женат на Большой Берте.

ГИЛЬДЕНСТЕРН

Знавал я одну Большую Берту. Муж у нее, кстати, был маленький, как ваша птичка. Не знаю, в каком тазу она утонула, но если бы вы видели таз Большой Берты…

РОЗЕНКРАНЦ

Кто тут греховодник? О чем ты говоришь, это же дети!

ДЕВОЧКА

Старик, давай конфету. Это «Старт»?

Сегодня лучше подошел бы «Финиш»,

Но помянуть сгодится и она.

Я увела шампанского бутылку.

Разливает. Пробует.

Холодное. От брачного стола

Недалеко до поминальной чаши.

МАЛЬЧИК В ОЧКАХ

Все это мне напомнило одну

Историю.

Все

Рассказывай скорей.

Мальчик в очках

Итак, я жил тогда в Одессе. Мама

Недавно вышла замуж, овдовев

При странных обстоятельствах, и отчим

Был дядя мне. Его я не любил,

Мать упрекал в предательстве отца,

Короче говоря, они решили

Меня отправить в Англию учиться,

Обставив мой отъезд почти по-царски.

Поехал я на яхте по морям

Вдоль побережья пол-Европы.

МАЛЬЧИК

Что же

Теперь тебе напомнило об этом?

МАЛЬЧИК В ОЧКАХ

Большая Берта. Я с ней был знаком.

МАЛЬЧИК

Ты лжешь. Большая Берта ни при чем,

Ты просто хвастунишка. Может, скажешь,

Что ты любил покойную, как брат,

Точнее, нет — как сорок тысяч братьев?

Что ты готов рыдать, терзаться, биться

И выпить не шампанское, а уксус?

МАЛЬЧИК В ОЧКАХ

Всегда готов! Ты главного не знаешь:

Я принят в пионеры.

МАЛЬЧИК

Что ж ты сразу

Нам не сказал? Мы слушаем тебя.

МАЛЬЧИК В ОЧКАХ

Так вот, пока мы плыли, я узнал,

Что послан я с фальшивым документом

И попаду в полицию скорее,

Чем к английскому берегу пристану.

Когда в порту турецком мы стояли,

Сбежал я и, дойдя до Курдистана,

Был принят в пионеры, а теперь

Я здесь.

МАЛЬЧИК

Все стало ясным наконец.

Так это ты, должно быть, разорил

Гнездо, откуда этот милый трупик,

Еще не научившийся летать,

Однажды выпал? Ты убил отца,

Кормящего малюток червяками?

МАЛЬЧИК В ОЧКАХ

Кстати о червяках. Эти белковые макароны отлично плодятся на кладбищах. Если где-то и существует фабрика Трупской, то это макаронная фабрика. Помню, дело было в Италии…

ДЕВОЧКА

Не ссорьтесь, мальчики, пора копать.

МАЛЬЧИК

Чей это череп?

МАЛЬЧИК В ОЧКАХ

Выяснить недолго.

Я прихватил с собою ноутбук,

Там установлена одна программа:

Параметры введем — сию минуту

Программа нарастит лицо владельца.

Необыкновенно споро выполняет все операции.

Хозяин черепа — терьер йоркширский.

РОЗЕНКРАНЦ

Погодите-погодите. Это же Йорик! Я сам зарыл его лет пять тому. Такой мертвец собачий! Здесь были эти губы, которые я целовал…

ГИЛЬДЕНСТЕРН

Он меня еще обвинял, зоофил несчастный!

ДЕВОЧКА

Не ссорьтесь, мальчики. Уже готово

Утопленницы непорочной ложе.

Оставим на могиле орхидеи:

Красивые — красивой. Спи, дитя!

Спасибо всем, кто в ней участье принял —

И мальчику, и мальчику в очках,

И старикам, что в очереди ныне,

Спасибо, Розенкранц и Гильденстерн!

Сцена из «Фауста»

Кондитерская на Б. Конюшенной

ЛЕВИТАН^[5]

Должно без проволочек питься

Вино, прозрачное вполне,

Его хлебнешь — а тут и пицца,

Налейте «Хлебникова» мне.

МАХОТИН^[6]

Кто ближе к «Русскому размеру»,

Любовью к родине горя,

Пусть напивается за веру

В белоголового царя.

ПУГАЧ^[7]

Сегодня нас немало злили

И ненароком чуть не слили,

Но это, впрочем, пустяки, —

По жилам водочка — теки!

АЛФЕРОВА^[8]

А я сейчас еще поддам

И на Катерли^[9] в суд подам.

ЛЕВИТАН

Суды — не новость для Катерли,

Но ты — и суд, Татьяна…

МАХОТИН

(подсказывает)

Фиг ли?

ПУГАЧ

А судьи кто? А правда где?

Пока подогревали брашно,

Представил Таню на суде,

И за обоих стало страшно.

ЛЕВИТАН

Молчи о тонкостях суда,

А также трусе, гладе, море,

Давайте выпьем за суда —

На них, не труся глади моря,

Шальные ходят моряки.

Махотин, слово изреки.

Махотин молча выходит.

АЛФЕРОВА

Мне очень нравится Махотин:

Он импозантен, в меру плотен,

Но все мужчины — дураки.

А что, он правда из реки?

ЛЕВИТАН

Не быть Олегу Левитаном,

Когда любезна клевета нам:

Не из реки, а просто речь

Хотел из друга я извлечь.

МАХОТИН

Ну вот, сходил — и ноша с плеч.

ПУГАЧ

Не прикупить ли нам съестного,

А то опять, боюсь я, снова

Договоримся до суда.

АЛФЕРОВА

А вот идет Яснов^[10]. С Яснова,

Как с гуся, капает вода.

ВСЕ

Михал Давыдович, сюда!

ЯСНОВ

А вот и я, а вот, а вот и

Устав — последний вариант.

Он посильней, чем «Фауст» Гете,

Нетленней, чем Шекспир и Дант.

ФАУСТ

Кто звал меня?

МЕФИСТОФЕЛЬ

И правда, звали.

ФАУСТ

Что делать нам средь этой швали?

ЯСНОВ

В конце Давид^[11] поставил «Vale» —

Ученый малый, но педант.

ФАУСТ

(Мефистофелю)

Людей ты покоряешь видом

Одним, — скажи, что я неправ.

Мефистофель молчит.

Но ты сейчас сражен Давидом,

Почти совсем как Голиаф.

МЕФИСТОФЕЛЬ

Да где Давид? Какой Давид?

ЛЕВИТАН

Не бойтесь, он не ядовит.

МЕФИСТОФЕЛЬ

О как могли вы так подумать!

Мы не боимся никого.

ПУГАЧ

Все, братцы, пьян я. Я пойду, мать

Моих детей меня того…

Уходит

АЛФЕРОВА

Признаться, Пугач мне по нраву,

Манеры лишь его дурны:

Завел себе детей ораву

И не отходит от жены.

МЕФИСТОФЕЛЬ

Мадам, а выпить не хотите ль?

АЛФЕРОВА

Какой приятный посетитель!

ЛЕВИТАН

Ну что ж, пожалуй, пейте с нами.

МЕФИСТОФЕЛЬ

Пошла потеха из потех.

Вина — мужам, ликера — даме,

Приличной закуси на всех!

ЛЕВИТАН

Вина? Ну нет, клянусь проводкой,

Питаюсь не вином, а водкой.

МАХОТИН

И я бы, как и прочий people,

Конечно, водочки бы выпил.

ЯСНОВ

Илья Олегыч Фоняков^[12] —

Знаток французских коньяков.

Я, тоже будучи поэтом,

Хотел бы с ним сравниться в этом.

МЕФИСТОФЕЛЬ

А дама? Что нам скажет дама?

АЛФЕРОВА

Не откажусь я от «Агдама».

МЕФИСТОФЕЛЬ

Эй, кельнерша, откройте фортку

И принесите мне отвертку.

Ему приносят коктейль

Не удивлялся до сих пор так:

Таких не видывал отверток.

Несите, если есть, сверло.

Приносят. Сверлит

Пусть в заведении питейном

Теперь текут коньяк с портвейном

И водка, а для нас — «Мерло».

Проходит несколько часов

АЛФЕРОВА

Прекрасен мира окоем,

Давайте песенку споем.

ВСЕ

Яблоня качнула веткой,

Пьяной, как вишня,

Нас двенадцать за беседкой,

Каждый третий — лишний.

Под столом лежит хозяйка,

На столе — бутылка.

Ты сходи к плетню, узнай-ка,

Где твоя милка.

И летают, точно пули,

У гостей руки,

Жаль, солонку звезданули

Бабкину, суки.

ЯСНОВ

Не будем доводить общенье до интима,

До паузы немой.

Весь горизонт в огне, и ясен нестерпимо,

Я ухожу домой.

Уходит

АЛФЕРОВА

Яснов мне нравится ужасно,

На сердце руку положа,

Признаюсь вам… Протяжно «Ясно!» —

Кричат в Мадрите сторожа.

Такая лирика повсюду,

(Мефистофелю)

Плесни чего-нибудь в посуду.

ЛЕВИТАН

Я выпил все. Морской привет

Всем, кто копытны и двуроги:

Тому со мной не по дороге,

Кто любит тьму и гасит свет.

Уходит

АЛФЕРОВА

Мне дорог Левитан не с водкой,

Мне дорого его перо,

Когда он «Март» рисует сводкой

Советского Информбюро.

МАХОТИН

Фонтан с напитком — это чудо,

Но он, мне кажется, иссяк.

Я прямо ухожу отсюда

И спорю, что впишусь в косяк.

Вписывается

АЛФЕРОВА

Мне очень нравится Махотин.

Я это, впрочем, говорила.

Плесните мне скорей портвейна,

Эй, Фауст, птичка, ты не спи здесь.

Мои поклонники не знают^[13]

И искажаются блаженством,

Перцовку пьют под колбасу.

Цветет чугунная ограда,

Когда она, вниманью рада,

Над пролитой бутылкой пива

Латает дырочку в боку,

Не брать бы вовсе ручку в руки

Любым из нас, кто знает толк.

Занавес

Романтический диалог о красоте

Фрагмент

Говорит подруге Перси:

«Мэри, будущая Шелли,

Отчего твои так перси

И уста похорошели?»

Отвечает Мэри: «Биши!

Не скреби меня по коже.

Посмотри немного выше,

Ведь глаза прекрасны тоже!»

…

Швецкая баллада

Ура! Мы ломим. Гнутся шведы.

И все на наш редут.

Все началось со шведской спички.

Разжег огонь я по привычке,

Поставил на плиту

Кастрюлю со вчерашним супом,

Чтоб, насладясь куриным трупом,

Подумать с видом самым глупым:

Балладу наплету.

Я не наплел и пары строчек:

Под потолком жужжавший летчик

Мутил мне мысли все.

Но, находясь в припадке духа,

Я осознал, что то не муха

Мне изнасиловала ухо,

А Карлсон на гусе.

Под лампой Акка Кебнекайсе

Кричала весело: «Покайся!» —

И надрывался Нильс.

И фрекен Бок, танцуя шало,

Меня о чем-то вопрошала,

Ей, кажется, гора мешала

Использованных гильз.

Ну да, конечно. Шла Полтава.

Звучали выстрелы картаво,

Одолевал синдром.

И у шатра больного Карла

Бесился бородатый карла,

И пушка, прочищая жерло,

Отхаркнула ядром.

Я думал: разделить бы бред с кем,

Но все в округе стало шведским,

Такие, брат, дела,

Что, шведской тройкой признан лохом,

Я, к шведской стенке пятясь с охом,

Вдруг захотел сходить горохом

От шведского стола.

Но, русского стола отведав,

Забуду разных прочих шведов

До самого конца.

И стану спрашивать сурово,

Что отличает кровь от крова

И кровью налитое слово

От красного словца,

Двенадцатого от Второго,

И карлика от Топорова^[14],

И шведа от швеца.

Баллада о петухе

Петух сдавал однажды кросс,

Показывая прыть,

Взбежал он прямо на навоз

И начал оный рыть.

И гусь какой-то произнес:

— Его ведут казнить.

Глагол времен, металла звон —

Не все ли нам равно;

Он жив, а все ж пойдет под нож,

Иного не дано.

Но поднял стон малютка Джон

Жемчужное зерно.

Он голосил что было сил:

— Зачем его казнят?

Казните маленьких ягнят

И сереньких козлят,

Топите слепеньких котят,

Что гадят, где хотят.

Молчит петух, и взгляд потух,

Он позабыл про кросс,

А бедный Джон, что погружен

По темечко в навоз,

Пошел на дно и как зерно

Оттуда не пророс.

Мы все топили, как могли,

Своих подруг и жен,

Ведь может быть любой из нас

Любимой раздражен.

Но не пускайте петуха,

А прите на рожон.

Пусть мир в огне, но если мне

Любимая верна,

С ней заодно уйду на дно

И даже глубже дна,

Туда, где жареный петух

Прошел путем зерна.

Примечания

2

Анатолий Севрюгин — друг автора.

3

Валентин Бобрецов — петербургский поэт.

4

Владимир Серебренников — петербургский поэт.

5

Петербургский поэт.

6

Петербургский детский писатель.

7

Автор книги «На дружеской ноге».

8

Петербургский поэт и писатель.

9

Ленинградская писательница.

10

Петербургский поэт и переводчик.

11

Давид Раскин — петербургский поэт.

12

Ленинградский поэт.

13

С этого момента и до конца монолога все строки заимствованы из разных стихотворений Т. Алферовой.

14

Виктор Топоров — петербургский критик и переводчик.