Торнатрас

Бьянка Питцорно, 1993

Книги итальянской писательницы Бьянки Питцорно знают и любят дети во всем мире. Ее новая удивительная история – о девочке Коломбе, чье имя в переводе с итальянского языка означает «голубка». После смерти отца счастливая и спокойная жизнь Коломбы летит кувырком, а потом и вовсе становится похожа на захватывающий телесериал. Переехав в другой город, она знакомится с замечательной Блохой, дикими монстрами и зловещим «ПРЕСТНЕДВом», вступает в борьбу за близких и друзей, узнает, что такое торнатрас и почему ее зовут Голубка, делает необыкновенные открытия о себе и своих родных. Удастся ли Коломбе и ее друзьям победить в неравной схватке с преследами, отстоять свой дом и право на существование?

Tornatrás by Bianca Pitzorno

©1993 Arnoldo Mondadori Editore S.p.A., Milano

© 2015 Mondadori Libri S.p.A., Milano

© ООО «РОСМЭН», 2021

Лалли, как всегда;

Анне К. и Лоле Ф.,

моим дорогим подаркам ко дню рождения;

моей кубинской крестнице Сузи де ла Каридад,

Франческо Форти Граццини.

И наконец, Нестору и Хуану Карлосу Картолини

Часть первая

Глава первая

Когда я вырасту, напишу роман о своей жизни.

Первая часть будет о моей жизни от начала и до одиннадцати лет, и я уже знаю, что там будет в конце: я стану богатой и перееду жить в другой город.

Что будет во второй, пока не знаю, потому что она еще не началась. Э-будем-посмотрети, как говорит Араселио, жених моей тети Мити́.

Только сегодня утром я шла на кухню готовить завтрак для Лео и представить себе не могла, что еще до того, как начнется вечерний тележурнал, окажусь наследницей. Несмотря на мой день рождения, настроение у меня было отвратительное. Я знала, что не получу никакого подарка. И торта со свечками тоже не будет. Вдруг вспомнился прошлогодний день рождения и как папа играл на скрипке в честь моего десятилетия. Со злости я разбила тарелку об стол и потом в ванной так терла Лео лицо мокрым полотенцем, что этот хлюпик тут же распустил нюни. А мама даже ничего не заметила.

Я хочу, чтобы во второй части романа мама перестала включать телевизор с утра пораньше и провожала нас до дверей, когда мы уходим в школу. Потому что то, как она ведет себя в последних главах первой части, терпеть уже просто невмоготу.

Тетя Мити говорит, что, когда мы переедем в Милан, все точно будет по-другому.

Э-будем-посмотрети.

Глава вторая

Утром двадцать первого мая Коломба Тоскани вышла из школы после уроков и направилась на задний двор, чтобы забрать Лео. Он освободился на двадцать минут раньше и играл в футбол с двумя друзьями, которые тоже дожидались старших братьев-сестер.

Вместо ворот они поставили ранцы, двое мальчишек были нападающими, а Лео — вратарем. Волосы у него взмокли от пота, а штаны на коленках были перепачканы землей и травой. Коломба вздохнула: будь ее воля, он бы и ходил в них всю неделю, но училки первых классов были ужасные придиры и вредины. Если кто-то являлся в класс одетым не с иголочки, они сразу поднимали шум и строчили записки родителям. Так что дождаться субботы не получится, придется устраивать стирку в среду.

— Заканчивай, — поторопила она брата.

Помогла надеть ранец, взяла крепко за руку и потянула к выходу.

Она была не единственной девочкой, которой приходилось тащить из школы младшую сестру или брата. Но никому больше не нужно было ходить в магазин за продуктами и готовить обед. Поесть раньше трех им с Лео никогда не удавалось.

Конечно, было бы намного лучше обедать в школьной столовой. Но, во-первых, обеды эти были семье Тоскани не по карману, а во-вторых, Коломба знала: если она не приготовит обед, не накроет на стол и двадцать раз не позовет маму есть, та и не вспомнит о еде. Предоставленная самой себе, она будет питаться исключительно солеными орешками и шоколадом, не покидая своего обожаемого кресла перед обожаемым телевизором.

Раньше мама такой не была. Она прекрасно готовила и с вечера выбирала в кулинарной книге, что приготовит завтра. Рассчитывала протеины, витамины, белки и углеводы, нужные мне и Лео, чтобы хорошо расти. В то время — прошел всего год, но кажется, будто век, — она всегда следила, чтобы в доме был порядок. И одевалась элегантно. И ходила по субботам в парикмахерскую. И если только замечала на бусах хоть какую-нибудь царапинку, безжалостно выбрасывала их на помойку.

Но когда не стало папы, все изменилось.

Мой отец погиб при кораблекрушении. Корабль, на котором он работал музыкантом, затонул в Тихом океане. Отец успел проработать в этом оркестре два года. Играл на скрипке, но, если было нужно, на фортепиано тоже. Когда он устроился на эту работу, наша семья поселилась в Генуе, рядом с портом, чтобы папа всегда мог забежать и обнять нас в промежутке между круизами.

Теперь мы могли жить где угодно, ведь он уже не вернется. Теперь мой отец спит на дне моря — среди рыб, водорослей и кораллов, как говорится в тех стихах, которые читала на его похоронах тетя Динучча. Каждый раз, как я вспоминаю эти стихи, у меня по спине бегают мурашки.

«Геркулес» затонул со всеми людьми, которые были на борту. (Чудом спаслись только десять пассажиров — они отплыли на лодке и были далеко, когда корабль ушел под воду.) Музыкальные инструменты тоже пошли на дно. И папина скрипка по имени Филиппо. Папа говорил, что у инструментов должны быть имена, как у людей. Поздно вечером, когда я лежу в постели, засыпая, мне иногда кажется, что я слышу голос Филиппо. Потом я понимаю, что это музыка из телевизора, и тогда мне становится совсем-совсем плохо.

Мама так и не оправилась от удара. Поначалу она плакала все дни и все ночи. Когда мы уходили в школу, она боялась оставаться дома одна. И рядом не было ни подруги, ни родственницы, чтобы чем-нибудь ее утешить или просто побыть рядом.

У мамы есть две золовки — это папины сестры. Он называл их «девчонки», потому что, хотя и той и другой уже исполнилось пятьдесят, обе они не замужем. Но они живут в Милане и ходят на работу. Тетя Динучча — медсестра в поликлинике, а тетя Мити — секретарша в адвокатском бюро. Поэтому через неделю после похорон (хотя там не было ни гроба, ни покойника) им пришлось вернуться домой. Они часто звонят, чтобы узнать, как у нас дела, но от этого не легче.

Подруг у мамы в Генуе нет. Когда все произошло, мы только недавно сюда переехали и еще толком не успели (я и Лео тоже) ни с кем познакомиться.

Оставаясь одна дома, синьора Тоскани начала проводить все больше времени у телевизора. Конечно, она смотрела его и раньше — в конце концов, для чего его покупали? Но раньше его включали на пару часов в день — посмотреть тележурнал или какую-нибудь интересную передачу. Коломбе и Лео мама разрешала смотреть только детские передачи, и то не целыми днями. Летом в хорошую погоду шла с ними на пляж или в парк или, если у нее были дела, отпускала играть во двор до самого ужина.

Когда муж был дома, телевизор (за исключением футбольных матчей) вообще не включали, потому что рассказы о последнем плавании всегда были несравнимо интереснее.

— Вот уйду опять в море, тогда насмотритесь на Большого Джима, — шутил он.

На самом деле Большого Джима звали Риккардо Риккарди. Он был журналистом и вел на канале «Амика» цикл передач, имевших огромный успех у домохозяек. К себе в студию Риккарди приглашал не актеров, не певцов и не ученых, а самых обыкновенных людей — поссорившихся влюбленных, которые хотели помириться, или тех, у кого случилось какое-нибудь несчастье, кто с мокрым от слез лицом описывал свои злоключения. Риккарди выслушивал с понимающим видом, говорил что-то утешительное, просил телезрителей звонить с советами, советовал сам… У него была обворожительная улыбка, и вообще он был больше похож на актера, чем на журналиста. Коломба и ее отец в шутку прозвали его Большой Джим — в честь игрушечного супермена с мускулами, которого Лео выиграл однажды на благотворительной лотерее.

Теперь, вспоминая слова отца, Коломба думала, что шутка, как ни странно, часто становится реальностью.

Превращение произошло не сразу, а постепенно. После отъезда золовок Эвелина Тоскани начала включать телевизор каждое утро, как только дети уходили в школу. Но когда они возвращались к обеду, сразу выключала его и старалась, чтобы все было как прежде.

День ото дня она все больше привыкала к этому почти домашнему кругу, где можно было услышать столько душещипательных историй, похожих на ее собственную, но всегда кончавшихся хорошо.

Просыпаясь, дети слышали то голос ведущего ток-шоу, то сцены из сериала, то возбужденные возгласы из телерекламы. И засыпая ночью, они продолжали слышать то же самое.

Иногда первоклассник Лео, вернувшись из школы и бросив в угол рюкзак, начинал с жаром рассказывать:

— Мама, знаешь, сегодня наша учительница…

Но мать ласково прерывала его:

— Подожди, пусть бедная синьора Джанкарла договорит. Интересно же, почему свекровь никогда не приходит к ним обедать…

Но сразу после программы «Живая жизнь» начинался какой-нибудь детектив, телеигра, сериал, теледебаты между политиками, соревновавшимися, кто кого перекричит, и Лео, не дождавшись, отправлялся играть во двор.

Или, что еще хуже, он незаметно пристраивается на ручке кресла рядом с мамой и смотрит что попало вместе с ней. Ладно бы нашел фильм о животных, мультик, какую-нибудь детскую программу! Но нет: что интересно маме, интересно и ему. Даже эта ужасная вечерняя передача «Хозяева в собственном доме», в которой лысый и прилизанный Валерио Каррада изрыгает проклятия иммигрантам. А эти двое сидят и тупо слушают, глядя ему в рот.

Лео уже знает наизусть все рекламные заставки, марки батончиков и игрушечных сюрпризов. Время от времени он начинает ныть, что несчастнее его нет никого на свете, но не потому, что он — как, между прочим, и я — лишился отца, а потому, что шкафы в нашей комнате не набиты видеоиграми, говорящими игрушками, роботами-монстрами, трансформирующимися в танки, игрушечными воинами всех мастей и радиоуправляемыми машинами.

— Нельзя иметь все, что видишь, — говорила брату Коломба. — К тому же тебе это очень скоро надоело бы. Так было у меня с Барби, когда жена твоего крестного привезла мне из Америки сразу семь штук.

А мать, наоборот, готова была покупать Лео любую ерунду (только вот денег у нее не было). Когда родились дети, они с мужем обещали друг другу не баловать их и дать обоим хорошее образование. Но сейчас все эти обещания были благополучно забыты.

Папа всегда говорил, что есть вещи действительно необходимые, а есть те, которые кто-то хочет нам навязать, чтобы набить свой собственный карман.

— Из сотни вещей, которые реклама называет совершенно необходимыми для счастья, — говорил он, — лишь четыре или пять требуются тебе по-настоящему. Все остальные нужны только тем, кто их продает, и больше никому.

Я ненавижу телевизор. Вы уже это поняли, да?

Когда-то у меня были любимые передачи, например про котов-сыщиков или та, в которой два брата и одна очень толстая женщина всех здорово пародировали. Мне нравились фильмы о природе, научных открытиях и о тех странах, где все не так, как у нас. Еще музыка — рок-концерты, классика, фолк и джаз. Даже опера. Если я чего-то не понимала, то спрашивала у отца, и он мне все объяснял.

Теперь, когда Коломба просила мать переключиться на «Телекуоре», потому что там шло что-то интересное, та отвечала, что это невозможно. Синьора Эвелина никак не могла пропустить эту викторину или это ток-шоу, где невоспитанные люди только и делали, что перебивали и оскорбляли друг друга. И причины были по большей части совершенно дурацкие.

Да и выбирать теперь стало особенно не из чего. Коломба помнила, что, когда она была маленькой, по телевизору с хорошей антенной ловилось каналов пятнадцать или двадцать. Было общественное телевидение, частные каналы, несколько зарубежных. Потом, как заметил отец, некоторые из них разрослись и поглотили остальные.

Они заняли все пространство и все волны — не морские, как объяснил мне отец, а воздушные, они еще называются эфиром и похожи на радиоволны. Владельцы этих каналов с помощью рекламы ужасно разбогатели и потребовали принять такие законы, что другие итальянские каналы вскоре не выдержали и закрылись, а смотреть зарубежные стало почти невозможно. Из итальянских осталась всего одна местная телестанция, но она работает только на маленьком расстоянии, и видимость у нее плохая — все дрожит и расплывается, — а звук еще хуже.

В последние годы из больших телестанций, транслирующих на всю Италию, осталось только две: «Амика» и «Телекуоре». Программы у них не очень различаются. Главное различие в том, что по «Амике» почти всегда показывают Большого Джима, то есть Риккардо Риккарди, а по «Телекуоре» — худющую и рыжую Камиллу Гальвани. Пишут, что они ненавидят друг друга и каждый старается переманить к себе телезрителей. А еще считаются журналистами!

Папа говорил, что журналисту положено ездить по свету в поисках новостей, наблюдать за событиями, беседовать с незнакомыми людьми и следить, чтобы разные знаменитости говорили правду. Что это за журналист, который только и знает, что сидит в телестудии, загримированный, как актер, и обсуждает с гостями всякую ерунду, к тому же заранее все отрепетировав?

Одно время Коломба делала уроки за кухонным столом. Ей нравилось, что там тепло и нескучно. Потом она попробовала сбежать от беспрестанного шума телевизора в свою комнату. Но даже с плотно закрытой дверью вся эта какофония стояла у нее в ушах и совсем не давала сосредоточиться.

— Попробуй закрыться в ванной и заткнуть уши ватой, — предложил Лео.

Ванная была в конце коридора, и Коломба приноровилась делать уроки, устроившись с тетрадью на унитазе.

Жаль, что нельзя было перетащить туда же и стоявшее в прихожей фортепиано. Поэтому занятия музыкой пришлось прекратить.

У меня такое чувство, что я предала папу, но с этим дурацким телевизором я не слышу даже метронома.

Маме вообще наплевать, буду я заниматься музыкой или нет.

Иногда я думаю: вот бы какой-нибудь актер или журналист обратился с экрана к моей маме, как в фильме «Пурпурная роза Каира», и сказал бы: «Дорогая синьора Тоскани (или «Дорогая Эвелина»), вы не заметили, что ботинки Лео уже давно просят каши и что ему пора купить новые?» Или: «У вас закончился стиральный порошок. В холодильнике почти пусто. Пора платить за квартиру…»

Если это говорю я, то в ответ слышу:

— Да, солнышко (она всегда говорит «солнышко», особенно когда хочет от меня отделаться). Поговорим об этом, когда закончится фильм.

И тогда я должна торчать, как собака, у ее кресла и ждать перерыва между этой передачей и следующей, чтобы вставить слово. Только во время музыкальной заставки, которую она видела уже сто тысяч раз, мама обращает на меня внимание. И даже тогда дослушивает мои слова только до середины, потому что боится пропустить начало новой передачи.

— Займись этим сама, солнышко, — обычно отвечает она. — Деньги в первом шкафчике комода.

Глава третья

Зарплата маэстро Тоскани выплачивалась каждый месяц его вдове, и надо было ходить за ней на почту. Каждый раз Коломбе стоило огромных усилий убедить маму обойтись одно утро без кресла и телевизора.

Стоя с мамой в очереди к окошку, Коломба раз от разу все больше замечала, как та переменилась. А ведь когда мама с папой только поженились и потом, когда родились дети, мама была такая красивая, что прохожие оборачивались.

Когда при маленькой Коломбе кто-то говорил: «Как же эта девочка похожа на маму! Просто вылитый портрет!», она надувалась от гордости и бежала к зеркалу, чтобы убедиться в этом еще раз.

Мало того, что мама изменилась. Ей, кажется, вообще наплевать, как она выглядит. Иногда в рекламе показывают молодых мам — красивых, стройных, элегантных, хорошо причесанных, даже когда они чистят кафель на кухне или в ванной (интересно только, как они довели его до такого состояния). Тогда мама украдкой вздыхает, и глаза у нее начинают странно блестеть.

Но если по дороге с почты я предлагаю: «Давай заглянем в «Упим» и купим тебе новое платье?» или: «Может, зайдем по дороге в парикмахерскую?», она испуганно отвечает: «Нет, что ты. Идем домой».

Иногда Коломба не могла сдержать раздражения. Неужели мать думает, что это горе свалилось только на нее? Ей вот тоже не хватает отца, так что выть хочется. Что-то болит в груди, как рана, — тупая, непроходящая боль.

Коломба чувствовала себя покинутой и преданной и никак не могла смириться с такой несправедливостью.

«Почему это должно было произойти с их кораблем? Почему именно с моим папой?» — каждую ночь думала она, чувствуя комок в горле.

Но в общем жизнь продолжалась, каждый день нужно было просыпаться, вставать, идти в школу. Случалось и смеяться (хотя и не без некоторого чувства вины), сердиться, думать о будущем, о каникулах, скучать, беспокоиться. Все лучше, чем забиться с телевизором в уголок столовой, становясь день ото дня бледнее, как бобы, проращенные под кроватью для урока ботаники.

Со мной она не соглашается никогда, зато верит всему, что говорят с экрана. Верит телеведущим, журналистам, сообщениям об открытии новых чудодейственных лекарств, всем обещаниям рекламы, сплетням о рок-звездах и принцессах Монте-Карло. Иногда я начинаю бояться, что еще немного, и она поверит бреду Валерио Каррады, который вопит, что все беды от черных и цветных, что они вторглись к нам, как варвары во времена Римской империи, и вот-вот погубят Италию. Этот Каррада — застройщик, занимается реконструкцией старых кварталов и возведением новых. Он называет их Белейшими, потому что темнокожих туда не пускают, и даже смуглых — даже южан.

Но настоящей бедой для нас стало мамино пристрастие к телерекламе. Ничего не стоит убедить ее, что ей позарез нужно кольцо с бриллиантом, персидский ковер, тренажер или омолаживающий крем.

— Какая скидка! — волнуясь, говорит она. — Этот шанс никак нельзя упустить!

Я стараюсь оставаться спокойной и объясняю ей, что с одной папиной зарплатой мы не можем себе этого позволить.

Но на прошлой неделе, когда я была в школе, мама все-таки не удержалась. Этим гадам на «Амике» удалось всучить ей газонокосилку, и не маленькую, садовую, а для площадки для гольфа. Это притом что наша квартира находится на пятом этаже.

Мама позвонила им, и, когда мы пришли из школы, огромная коробка уже стояла в прихожей, а курьер успел удалиться, прихватив все деньги, на которые мы должны были дотянуть до конца месяца.

При виде пустого ящика я пришла в ужас и закатила ей такую сцену, что мама ударилась в слезы. И все равно она продолжала доказывать, что покупка очень удачная:

— Ты только подумай, я позвонила среди первых тридцати покупателей и получила скидку в пятьдесят процентов.

— Да хоть за полцены, зачем она нам сдалась? Она же нас не накормит, — кричала я. — И счет за электричество не оплатит.

А ей-то что, если она сидит себе дома, а платить за все и делать покупки все равно должна я.

Продавщица в продуктовом магазинчике, где у семьи Тоскани и так уже был большой долг, снова увидев перед собой Коломбу с опущенными глазами, на этот раз взбунтовалась:

— Ну уж нет! Хватит! Скажи матери, если она не оплатит кредит, пусть поищет себе других дураков.

К счастью, в буфете еще оставалось сколько-то риса и бобов, и семье Тоскани удалось продержаться до конца месяца на «пище ангелов и ковбоев» — так говорил Лео, насмотревшийся по телевизору старых фильмов с Бадом Спенсером.

Коломба старалась, чтобы брат этого не заметил, но в последние дни она была как на иголках. Питаться одним рисом и бобами не очень-то полезно, особенно для Лео. К тому же их, скорее всего, не хватит до следующей зарплаты. И наконец, как уже говорилось, перспектива остаться в день рождения без подарка и без торта со свечами ее совсем не радовала.

Устраивать праздник и приглашать подруг я не собиралась. Тем более что их у меня нет и никогда не было. Прежде чем переехать в Геную, мы никогда не жили подолгу в одном городе. Папа заключал контракты с разными оркестрами, и мы кочевали с места на место, так что по-настоящему с кем-то подружиться я не успевала.

Когда мы поселились в Генуе, я думала, что здесь наконец-то будет время. Но в этом доме совсем нет моих сверстников. Есть или совсем маленькие, или, наоборот, почти взрослые — лет семнадцати-восемнадцати.

Вся надежда была на школу. В моем классе училось (и сейчас учится) одиннадцать девочек — со мной двенадцать. Я хотела, конечно, дружить с одной из них. Начала присматриваться — и они ко мне. Нужно ведь время, чтобы понять, нравится тебе кто-то или нет. Они все были вместе с первого класса, а я только появилась.

Потом однажды (этот вечер я никогда не забуду) нам позвонил владелец «Геркулеса» и сообщил о кораблекрушении. Наша жизнь перевернулась, как дерево, поваленное ураганом, — с вывороченными корнями и поломанными ветками.

Тут уже было не до дружбы.

Когда я вернулась в школу, мои одноклассники, мальчики и девочки, положили мне на парту открытку с сочувственными словами и маленький подарок. Не знаю, сами додумались или учителя подсказали? Мне было все равно.

Я тогда ни о чем не могла думать — только об отце. Мама вообще все время рыдала. Тети уехали в свой Милан, и кто-то должен был заниматься домом и Лео.

А теперь, если бы я даже хотела, то постыдилась бы позвать кого-нибудь к нам домой делать уроки. Во-первых, этот вечно орущий телевизор. Во-вторых, беспорядок: немытые окна, неубранные постели. Я не могу уследить за всем. К тому же я боюсь, что, если кто-нибудь узнает, как мы живем, нас с братом могут забрать в интернат. Я видела такое в одном телефильме. Нет уж, спасибо, лучше быть ото всех подальше.

Глава четвертая

«Интересно, она вообще помнит, что у меня сегодня день рождения?» — думала Коломба, возвращаясь домой из школы.

Лео, как всегда, приходилось тащить как на аркане: по дороге он пинал пустые банки из-под пива, останавливался у каждого киоска, разглядывая всякую разрекламированную ерунду, и канючил:

— Купишь? Купи, а?

Брат у нее был избалованный, отчасти по ее собственной вине, потому что Коломба считала его слишком маленьким, чтобы делиться с ним семейными проблемами.

Они подошли к подъезду. Прежде чем войти в лифт, Коломба бросила взгляд на почтовый ящик и вздрогнула, увидев там белый конверт: «Ну конечно, хозяин требует оплату».

В последнее время к ее страхам прибавился еще этот: их могут выкинуть на улицу. Когда в тележурнале показывали судебного пристава в сопровождении полиции, приказывавшего освободить помещение, и потом выброшенные на улицу мебель и матрасы и растрепанных женщин с младенцами на руках, она думала: «Где они будут сегодня ночевать? Куда бы мы пошли, если бы такое случилось с нами?»

Но конверт оказался адресован лично мне, и в нем была записка с поздравлением. «Поздравляем тебя, наша дорогая девочка. Будь здорова и счастлива. Когда будешь задувать свечки на торте, вспомни о двух твоих старых скрипучих тетках. И купи себе что-нибудь приятное».

В конверте, между двумя картонками, чтобы никто не увидел на просвет, были три купюры по десять тысяч лир.

У меня как гора с плеч свалилась. Даже не из-за денег, которых хватало только на обед и на торт. Просто это означало, что в мире есть еще кто-то, на кого я могу положиться.

Какая же я дура, что не попросила помощи у «девчонок»! Давно нужно было забыть о гордости и обратиться к единственным оставшимся у нас родственницам.

Дело в том, что, когда мама начала вести себя так странно, я думала, что это скоро пройдет. И потом мне было стыдно на нее жаловаться. Все равно как на одноклассницу, которая что-то сделала не так в отсутствие учителя. Я думала, что как-нибудь справлюсь сама.

«Но теперь уже хватит отмалчиваться, — подумала я. — Вот поедим, и позвоню тете Мити, расскажу ей все как есть».

На обед у Тоскани в тот день были лазанья и картофельная запеканка из закусочной, ветчина и чипсы. При виде торта-мороженого «Мерингелла» мама оживилась и воскликнула:

— О, это же мой любимый торт! Его всегда рекламируют в том ролике с неаполитанским поваром! Умница, Коломба, что вспомнила.

Она не спросила, на какие деньги это все было куплено. Может быть, подумала, что снова в кредит. А завтракая, она краем глаза поглядывала на экран — не началась ли программа «С открытым сердцем», автором и бессменным ведущим которой был неповторимый Риккардо Риккарди. Пропустить хоть пять секунд казалось ей невозможным.

Закончив мыть посуду и прибрав на кухне, Коломба вынесла телефон в коридор и закрыла за собой дверь. Излишняя предосторожность: мать была целиком поглощена сложной и драматической историей сегодняшних гостей передачи «С открытым сердцем».

Она набрала код Милана, потом номер рабочего телефона тети Мити. И вздохнула с облегчением, услышав ее голос:

— Адвокатское бюро Чеккетто и Паллавичини. Кто говорит?

— Это я, тетя.

— Вот это сюрприз! С днем рождения, деточка. Ты получила наше поздравление?

— Да, — ответила Коломба. И замолчала, не зная, с чего начать. — Послушай, тетя…

— Что-то не так, детка? У тебя голос какой-то странный…

— Я больше так не могу! — выпалила она и, всхлипывая, рассказала всю-всю правду — и как она боится, что их могут выселить, и что мама сделалась почти как бомжиха, да, как те, что спят в подъездах, обложившись сумками со всяким тряпьем.

Тетя Мити слушала молча. Не перебивала и не спрашивала. К большому облегчению Коломбы, она не стала бросать упреки в адрес мамы и давать советы ей самой, не мешала выговориться и потом сказала:

— Не плачь, успокойся, деточка. Я только предупрежу адвоката Чеккетто и сразу на вокзал. Жди! У меня для вас есть очень хорошая новость. Я не написала тебе, потому что хотела рассказать при встрече. Или лучше… Зачем поезд? Попрошу Араселио, чтобы меня довез. Так будет быстрее.

Коломба привалилась спиной к стене и выдохнула. Ей показалось, что кто-то снял с ее души огромный камень. Не кто-то, а тетя Мити.

Араселио — жених тети Мити. Он — иммигрант, хотя и не темнокожий. Бежал из Чили молодым много лет назад, потому что солдаты Пиночета хотели его убить. Работает шофером грузовика, и сам почти такой же большой и толстый, как его грузовик. У него прекраснейший голос — такой мягкий и глубокий… Как тот синий диван, что я видела у кого-то в гостиной. Он знает много красивых чилийских песен и поет их под гитару. Тетя Мити познакомилась с ним на бальных танцах, куда они вместе с тетей Динуччей ходят по воскресеньям.

Всю неделю мои тети работают не покладая рук. Тетя Динучча в своей больнице иногда работает и в ночную смену. Еще тогда, когда у нас был папа и дедушка с бабушкой Тоскани были еще живы, тети дожидались воскресенья и… делали прически, макияж, надевали элегантные приталенные платья, туфли с высокими каблуками (но не шпильки, потому что на шпильках можно навернуться будь здоров) и шли на танцы.

Мама тогда еще не разучилась смеяться и подтрунивала над ними: «В их-то возрасте!»

А папа отвечал: «Моя мама танцевала до восьмидесяти семи лет».

«Девчонки» живут вместе и никогда не стремились выйти замуж. У тети Динуччи тоже есть жених-иностранец: он из Польши и зовут его Станислав. Тете Динучче нравятся блондины. Станислав работает гидравликом в строительной компании. Он играет на фортепиано и скрипке, как и мой папа, и выиграл много кубков на соревнованиях по вальсу. У него длинные усы, как у моржа. Когда он здоровается с женщинами, то делает поклон и целует руку — мне тоже, и я всегда смеюсь, потому что у него щекотные усы.

Ну вот, подумала о них, и сразу настроение стало получше. А Араселио вообще молодец — довез тетю до Генуи чуть больше чем за два часа.

Кроме голоса из синего бархата, у Араселио были еще бархатные глаза, но не синие, а черные. Коломба подумала, что за это время он как будто стал выше и больше. Рядом с ним тетя Мити выглядела совсем худенькой и маленькой. Но когда Коломба обняла ее, она оказалась очень даже мягкой.

— Деточка моя! — воскликнула тетя Мити, крепко прижимая к себе племянницу. — Все, забудь про слезы. Теперь я здесь, и волноваться нечего. Где мама?

Синьора Тоскана была, как обычно, у телевизора и не ждала визита.

— Вы застали меня врасплох… — смущенно пробормотала она, поправляя растрепанные волосы. — Коломба не сказала мне, что вы к нам собираетесь…

— Синьора Эвелина эста муй линда э бонита, — галантно произнес Араселио. — Очень красивая и элегантная.

«Элегантность вашего стола! Форма для выпечки для настоящих ценителей», — громогласно отозвался с экрана телевизора прилизанный тип в поварском колпаке. Началась рекламная пауза.

Лео, который успел заметить, как грузовик Араселио остановился возле их дома, уже мчался вверх по лестнице с мячом под мышкой. Взвыв от радости, он бросился тете на шею.

— Ты похож не на льва, а на волка, — сказала она.

Лео засмеялся и принялся рычать, изображая льва:

— Я лев! Лев! Уарргх!

— Ты очень вкусно пахнешь, — сказала тетя, уткнувшись носом ему в щеку. — Как только что испеченный бисквит.

— С кофе утренний бисквит насыщает и бодрит, — протараторила с экрана Камилла Гальвани, которая, как все теледивы, время от времени снималась в рекламе. Несмотря на белый шелковый пеньюар, предположить, что она только что встала с постели, было сложно — с таким-то макияжем и прической.

— Привет, чико! — воскликнул Араселио, взъерошив Лео волосы.

Тетя Мити ткнула его локтем в бок: кажется, по дороге она надавала ему кучу инструкций, которым он теперь должен был следовать.

— Пожалуйста, Леон, — церемонно произнес тот, — я еще не видеть ваш знаменитый Аквариум. Делай мне компанию, пожалуйста. Я плачу лос бильеттос.

В Аквариуме Лео был только один раз — с папой, в четыре года. Он пришел в восторг от предложения Араселио и от того, как тот интересно произносил слова.

— Пойдем! — сказал он и потянул гостя за руку. — Здесь совсем близко.

— Но вы же только что приехали! — слабо запротестовала синьора Эвелина. — Выпейте хотя бы кофе… — Она прикусила язык, вспомнив, что молотого кофе у них не осталось ни ложечки.

«Чашечка горячего эспрессо добавляет жизни интереса», — пропел из телевизора Риккардо Риккарди, одарив зрителей своей неотразимой улыбкой.

Тетя Мити сделала жест, как будто отгоняла муху.

— Нет, нет, пусть идут в Аквариум, — сказала она невестке. — Нам даже лучше остаться сейчас втроем. Надо поговорить об одном важном деле.

Мама сразу приуныла.

— Понятно, они сказали тебе про газонокосилку. Да, признаю, я плохая хозяйка и плохая мать, — с горечью сказала она, как только закрылась дверь за Араселио и Лео. — Если ты пришла меня отчитывать, Мити, то будешь ломиться в открытую дверь. Правда, я не знаю, что со мной происходит… Я совсем не подумала о детях… Мне очень стыдно… — И она тихо заплакала.

«Хватит стыдиться своих волосатых ног! Пользуйтесь воском „Бархатный персик“», — протараторила с экрана блондинка в купальнике.

Коломба с матерью часто беседовали под дурацкую болтовню телевизора, но тетя Мити фыркнула, схватила пульт и, направив его, как пистолет, в сторону экрана, заявила блондинке с гладкими ногами:

— Ну все, хватит!

В маленькой столовой воцарилась тишина. И в этой тишине тетя открыла сумочку, вынула из нее что-то и положила на стол.

Глава пятая

Мы смотрели и не верили своим глазам. Это была перетянутая резинкой пачка банкнот — толстая, как книга страниц в триста. Ну, например, как «Полисена Пороселло», мой любимый роман. Я посмотрела: купюры по пятьдесят тысяч лир.

«Здесь должно быть больше семи миллионов лир!» — сосчитала я в уме.

— Чтобы дотянуть до конца месяца, нам столько не нужно, тетя! — с тревогой заметила я. — И как мы потом их вернем?

— Действительно, — пробормотала мама. — Мы не можем их принять.

— Принять? Вернуть? Какие глупости вы говорите! — рассмеялась тетя Мити. — Да они же ваши!

— Наши?! — в один голос закричали мы с мамой.

— Ваши, ваши. И в банке есть еще. Я приехала как раз для того, чтобы сообщить вам, что больше у вас не будет никаких проблем с деньгами. Если, конечно, не делать глупости, да, Эвелина? Даже самый глубокий колодец может когда-нибудь обмелеть. Поэтому, хотя доход у вас теперь приличный, постарайся, пожалуйста, сдерживаться и не покупать ненужных вещей.

— Доход? Но что ты такое говоришь? — Разволновавшись, мама схватила пульт и нечаянно сжала его вспотевшими ладонями.

«Изысканный завтрак для ваших котов — и ужин изысканный тоже готов», — успел провопить из телевизора тип в белой рубашке, прежде чем его поскорей заткнули.

Я все никак не могла поверить.

— Тетя, ты решила сделать нам подарок?.. Но где ты взяла такие деньги? Ты же столько не зарабатываешь. Тебе дал их твой адвокат?

— В некотором смысле да. Но они ваши. И есть, как я сказала, еще. Но пусть они лучше полежат пока в банке. Этих должно хватить, чтобы рассчитаться с долгами и осилить переезд, — сказала тетя Мити.

Мы смотрели на нее раскрыв рот, не понимая. Какой переезд? Нас, кажется, никто не выгоняет. Пока, по крайней мере.

— Вас ждет хорошая квартира в Милане, — объяснила она. — В доме в нашем же квартале. Вообще-то там восемь квартир, которые являются вашей собственностью, но семь из них сейчас сдаются.

У меня кружилась голова. Что за абсурд? Семь миллионов наличными, плюс еще в банке? Восемь квартир в центре Милана? Как мы могли стать такими богачами?

Синьоре Эвелине между тем эта новость не показалась такой уж невероятной. По телевизору ей часто приходилось видеть, как простые люди в один момент становились миллионерами. Но странно было то, что они, Тоскани, не участвовали ни в какой денежной викторине и не покупали билетов ни в какой лотерее. Откуда же могло свалиться это богатство?

— Наследство? — робко спросила она.

— Наследство, — с довольной улыбкой подтвердила тетя Мити.

— Но откуда?! — недоверчиво воскликнула Коломба. — От бабушки и дедушки Тоскани? Ты и тетя Динучча пошли работать в шестнадцать лет, чтобы дать папе возможность учиться… А дедушка и бабушка Бальди умерли, ты же знаешь, когда мама училась в школе и еще даже не встретила папу. Умерли, не оставив ни сольдо, так что ей пришлось тоже бросить учебу и пойти в секретарши.

Фотографии маминых родителей (когда она была еще маленькой) хранились в семейном альбоме, и еще две висели в серебряных рамках в гостиной и в спальне. Ее звали Эльвира, его — Леоне. С ними все было ясно. Никто не рассказывал про них романтических и экстравагантных историй, как про чету Тоскани.

«Они жили очень дружно. Добрые, щедрые, спокойные, — рассказывала про них Эвелина. — Настоящие домоседы. Кроме меня, у них не было никаких других родственников. И оба любили меня без памяти».

Она всегда была верна памяти родителей. Поэтому Коломба выпучила глаза, когда мама мечтательно вздохнула:

— Может быть, я оказалась дочерью известной актрисы…

— Ну мама! Ты же знаешь, что такое случается только в кино и книгах.

— А вот и нет. В одной из передач «С открытым сердцем» Риккардо Риккарди беседовал с девушкой, которая…

— Никаких известных актрис, — перебила ее тетя Мити. — Наследство — от Тоскани. Точнее, от твоего отца, деточка.

— Но как же… — начала Коломба.

— Но у него не было ничего, кроме скромного заработка! — возразила мама. — Разве что жалкие чаевые от пассажиров корабля.

— У него была его музыка. И еще доброта и сочувствие к людям…

У мамы глаза опять были на мокром месте. Тетя Мити протянула через стол руку и коснулась ее щеки.

— Эвелина, я уверена, что ты сохранила письма Альваро, — мягко сказала она.

Вместо ответа та кивнула на большую лакированную шкатулку с кроликами, стоящую на телевизоре:

— Они все здесь. — Она снова всхлипнула и утерла слезы рукой.

— Вы не помните, чтобы он писал вам из последнего круиза что-нибудь о графе Райнольди? — спросила тетя Мити.

— Этот сумасшедший старик! — сразу вспомнила Коломба. — Он еще падал в бассейн, а папа его оттуда вытаскивал. И еще он все время был безнадежно влюблен — никакие серенады не помогали!

— Ему удалось уплыть на спасательной лодке вместе с еще девятью пассажирами, — с горечью сообщила синьора Эвелина.

Она так и не простила им, этим десятерым выжившим, что спаслись именно они, а не ее Альваро. В последнем письме муж писал, что эксцентричный старый граф был очень даже мил, давал царские чаевые, а когда чуть не получил инфаркт, протанцевав всю ночь с отвязной девицей из Венесуэлы, попросил перенести его в каюту к Альваро, потому что только рядом с ним ему было спокойно.

— Но он не умер от инфаркта. И не погиб при кораблекрушении. Этот девяностосемилетний старик! К тому же одинокий, не знавший, куда девать свои деньги. Разве это справедливо, Мити? А Альваро был молодым, и у него были мы… Почему его не взяли в эту проклятую лодку?

— Теперь бесполезно об этом думать, — сказала тетя Мити. — Как вышло, так вышло. Граф, однако же, оказался человеком благодарным. Пятнадцать дней назад он умер и перед смертью вспомнил о вас в своем завещании. Родственников у него, как ты знаешь, не было, и, зная о ваших стесненных обстоятельствах, он решил оставить все вам.

Мама так и осталась с раскрытым ртом.

— Все нам. Как будто в телефильме, — пробормотала она.

— Но как ты об этом узнала, тетя? — спросила я.

— Нотариус, у которого хранится завещание, дружит с моими адвокатами и сразу поставил нас в известность.

— А ты уверена, что на наследство нет других претендентов? — с тревогой спросила мама. В телесериалах наследники всегда дрались между собой до последнего.

— Не волнуйся, с этим все в порядке. Близких родственников у него нет. Адвокаты проверяли, поэтому я не сразу вам сообщила, чтобы не было разочарований. Завещание составлено как надо. И подумайте только, граф был настолько предусмотрителен, что оставил нотариусу сумму, покрывающую налог на наследство, плюс еще сколько-то на переезд. Так что от вас самих ничего не требуется.

Я уже писала, что в свой одиннадцатый день рождения я разбогатела. Звучит впечатляюще, но, честно говоря, я немного преувеличила.

Во-первых, разбогатела не я, а моя семья: мама, я и Лео. Во-вторых, смотря что под этим понимать. Не подумайте только, что теперь у нас есть виллы, машины, драгоценности, беговые лошади, фирмы, магазины, яхты, собственные самолеты, кредитные карты, картины Пикассо и телохранители, как, например, у Риккардо Риккарди (я вычитала это в телепрограмме, которую покупаю для мамы каждую неделю, и теперь называю его Мильярдо Мильярди и еще Кукарикарди, хоть мама и злится).

У нас есть только эти двенадцать миллионов, которые (так говорит тетя Мити) пойдут на перепланировку квартиры и на обустройство. Потом вдобавок к папиной зарплате мы будем каждый месяц получать арендную плату с семи остальных сдающихся квартир.

По-моему, это очень много, но тетя Мити говорит, что дом старый, жильцы — люди скромного достатка и арендная плата очень низкая. Этих денег нам должно хватать на спокойную жизнь без излишеств — только и всего. Зато бояться и беспокоиться больше не придется. Если, конечно, мама сдержит свое обещание.

Э-будем-посмотрети, как говорит Араселио.

Так заканчивается первая часть истории моей жизни, потому что сейчас 23.46 двадцать первого мая — моего одиннадцатого дня рождения. Через четверть часа начнется вторая часть, но я уже буду спать.

Отложим все до семи часов завтрашнего утра. Спокойной ночи.

Глава шестая

Рассказ о второй части моей жизни должен начаться с приезда в Милан. Но сперва, я думаю, нужно сказать несколько слов о нашем новом доме.

Мы согласились с тетями, что лучше оставить в Генуе большую часть мебели, старой и отслужившей свое, и купить новую. Так и грустных воспоминаний будет меньше.

Прежде всего мы решили расстаться с газонокосилкой. Станиславу удалось продать ее за меньшую цену своему соотечественнику, который работает садовником в загородном клубе.

Телемагазин мама теперь вообще не может видеть.

— Переключи, переключи, ради бога, — кричит она, чуть не плача, как только видит на экране одного из своих недавних фаворитов. — Я поклялась памятью вашего отца, что ничего больше не куплю у этих вымогателей. Из-за них я чуть не уморила вас голодом. Моих дорогих деточек! Никогда себе этого не прощу.

Тот случай произвел на нее такое впечатление, что теперь она решила вообще ничего не покупать самостоятельно, даже в магазинах, и не держать в руках больше сотни лир. Деньги на повседневные расходы она доверила мне, а в остальном целиком положилась на тетю Мити и тетю Динуччу, подписав доверенность на их имя. Они должны были получать арендную плату, ходить на собрания жильцов и заниматься ремонтом.

Тетя Динучча позвонила в строительную фирму, где работал гидравликом Станислав, и заказала перепланировку в новой квартире. Тетя Мити вручила каждому из племянников план их нового жилища и каталог «Икеи», чтобы они сами выбрали себе обстановку. (Прошло время, когда они спали в одной комнате, теперь у каждого будет своя отдельная.)

Поскольку синьора Эвелина наотрез отказалась участвовать в обустройстве нового жилища, остальные комнаты обставляли совместными усилиями тети, племянники (дававшие советы по телефону с каталогом в руках), женихи и еще начальник тети Мити, старый адвокат Паллавичини. Этот последний в упоении двигал картонные трафареты на плане новой квартиры, напоминая в эти минуты ребенка с игрушечным домиком.

Мама вмешалась только один раз, робко предложив купить, кроме мебели, пять телевизоров.

— Пять?! Ты собираешься открыть магазин? — в ужасе спросила тетя Динучча. (Она приехала в Геную со Станиславом, чтобы посмотреть, в хорошем ли состоянии наша стиральная машина, или нужно покупать новую.)

— Один для кухни, один для гостиной и по одному для каждой из трех спальных комнат, — покраснев до корней волос, объяснила мама. — Раз уж у нас есть деньги…

Но тетя Динучча на это не поддалась.

— Ты что, с ума сошла? Хочешь, чтобы дети заболели? В спальной комнате положено спать, — сказала она непререкаемым голосом медсестры.

У мамы глаза наполнились слезами — то ли от стыда, то ли от разочарования. Тогда мы с тетей сжалились над ней и решили сделать уступку — поставить старый телевизор, который все цвета показывает искаженно, в кухне на холодильник.

— Но во время обеда и ужина лучше его не включать. От теленовостей может быть несварение желудка, — сурово заключила тетя Динучча.

(Сомневаюсь, что мама последует ее совету. Новости еще ладно, но в половине второго и в восемь вечера она всегда смотрит прямой эфир, а потом повтор «С открытым сердцем».)

А в гостиной, для которой мы уже приглядели кресло, диван, прочую мебель, ковер и занавески, будет стоять новый телевизор, большой, с плоским экраном, соединенный с видеомагнитофоном. Это я придумала, чтобы можно было записать какой-нибудь хороший детектив на видеокассету и потом пересматривать.

Как хорошо, когда желания так просто исполняются и не надо спрашивать себя каждый раз: «А мы можем себе это позволить?»

Первого сентября открылось после каникул адвокатское бюро, в котором работала тетя Мити. В почте последних дней затесался конверт с надписью «ПРЕСТНЕДВ (Престижная недвижимость S.p.A.)». Во вложенном послании говорилось:

Милан, 27 августа

Уважаемая компания Чеккетто и Паллавичини,

нам стало известно, что один из ваших клиентов унаследовал недвижимость по адресу виа Джиневра, 35 в Милане, принадлежавшую покойному графу Карло Антигьеро Райнольди.

Как вы, наверное, знаете, мы занимаемся оздоровлением исторического центра нашего города и заинтересованы в приобретении квартир и домов, расположенных в вышеозначенной зоне. Просим вас сообщить сумму, за которую ваш клиент согласен уступить нам указанную недвижимость.

С уважением,

от имени «ПРЕСТНЕДВ (Престижная недвижимость S.p.A.)»

уполномоченный администратор Гельвецио Кальци

— Ну надо же, какие нахалы! Кто им сказал, что мы собираемся что-то продавать? — возмутилась тетя Мити (она всегда открывала почту, прежде чем показать ее начальству).

— Что сказала бы на это ваша невестка? — поинтересовался адвокат Паллавичини.

— Она хочет поскорее переехать в Милан до начала учебного года. Никакого резона продавать эту собственность у нее нет. И крыша надежная над головой, и какой-никакой достаток. А если думать о будущем детей, то недвижимость надежнее, чем счет в банке.

— Думаю, вы правы, — кивнул адвокат. — А если бы она согласилась, то что стала бы делать со всеми этими деньгами? Смогла бы сколько-нибудь выгодно ими распорядиться?

— Вы имеете в виду, вложить их в акции и тому подобное? Тут и мы с сестрой растерялись бы. А она, учитывая ее пристрастие к телешопингу, может запросто спустить все состояние в какие-нибудь несколько недель. Ради бога! Лучше будет, если мы ей вообще ничего не скажем об этом предложении.

С этими словами тетя Мити решительно порвала письмо «ПРЕСТНЕДВ» на четыре части и выбросила его в корзину.

Глава седьмая

Мы переехали третьего сентября, так что до начала занятий в школе у нас была целая неделя, чтобы привыкнуть к новому месту. Я перешла в среднюю школу и очень волновалась. Записала меня тетя Динучча. Начальная и средняя школа находятся в одном здании, объяснила она, и от дома близко: несколько минут пешком.

Хотя вещей у нас было немного, Араселио приехал за нами на своем грузовике. Тети остались в Милане со Станиславом — наводить последний лоск к нашему приезду.

Когда мы закрыли за собой дверь и отдали ключ соседке, мама расплакалась. У меня тоже ком стоял в горле. Я хорошо помнила, как мы появились здесь в первый раз, два года назад. Было поздно, и Лео успел уснуть по пути, так что папа нес его на руках. Я держала Филиппо в его черном кожаном футляре. У мамы руки были свободны — она и открыла дверь ключом.

— Эвелина, хочу сообщить тебе, что в этом доме мы будем счастливы, очень счастливы, — громко, не боясь разбудить спавшего на руках Лео, сказал папа и переступил порог.

Он сказал правду, потому что до самого кораблекрушения мы действительно были очень счастливы.

Теперь мы уходили из нашего дома как предатели. Чужие люди придут и побелят стены, в которых папа просверлил дырки для книжных полок. Закрасят дверной косяк, на котором папа, возвращаясь из круиза, отмечал карандашом, как выросли я и Лео.

— Стоило только оставить вас на пять минут, как вы сразу вымахали, — говорил он смеясь.

— No llores, Паломита^[1], не плачь, — сказал Араселио, сжав мою руку.

Тетя Мити объяснила мне однажды, что когда он волнуется, то забывает итальянский — на котором и так-то говорит плохо — и переходит на испанский.

Вспомнив, что ему самому пришлось покинуть свой дом совсем без вещей и уехать в чужую страну, где он никого не знал, я постаралась взять себя в руки.

Ехать от Генуи до Милана не так уж долго. А за разговорами время проходит совсем быстро. Лео был в полном восторге от испанско-итальянской тарабарщины Араселио.

— Тетя Мити, а ты хочешь с ним пожениться? — спросил он у нее, когда они въезжали на шоссе.

— Я-то хочешь, чичо. Это она не хочешь. Говорит, хватит два мужчины-адвокаты. Говорит, не хотети уходить от сестра.

— Жалко. Я бы хотел называть тебя дядей.

— Ну и называй, чико. Твоя тетя — mi novia.

Лео рассмеялся:

— Новая? Какая она новая? Она — старая.

— Ну что ты, Леон! Novia на моем языке значить «невеста».

«Сейчас этот гаденыш скажет ему: «Невеста? Старше тебя?» или что-нибудь в этом роде», — с тревогой подумала Коломба.

И прежде чем брат успел открыть рот, выпалила первое, что пришло в голову:

— Араселио, а кто теперь наши соседи? Ты их знаешь?

— No todos, algunos^[2]. Дом очень большой. Пять этажей. Без elevador, без лифт то есть. Наверх — ходити ногами.

— А сколько там всего квартир?

— Жди, я считать: восемь ваших — четыре на primero^[3] и четыре на segundo этаж. Потом одна квартира очень-очень огромная на terzero этаж, где только кончался большие работы отделка. Джакузи с гидромассаж и сауна, зал для танцы для тысяча гостей и сейф, где я могу помещаться внутри с моя novia — твоя тетя. Много богатый, кто придет там жить.

— Там еще никого нет? — заинтересовался Лео.

— Там они имеют офис. Рабочие говорят, владельщик хотети покупать и делати ремонт все другие квартирас в этот дом.

— Нашу мы не продадим, — заявила Коломба. — Вам стоило таких трудов ее отремонтировать и обставить. И семь остальных тоже. Граф Райнольди хотел, чтобы они были нашими. Ты не знаешь, кто в них живет?

— Ваши жильцы. Они — pobre, бедные, но очень добрые, честные, трудящие. Твоя tia^[4], mi novia, говорит, она считать: деньги от семь квартирас — много и можете жить хорошо. Еще один владельщик, el segnor Петрарка, живет на деньги от его шесть квартирас и два магазинос в подвальный этаж. Он художник — работать много, а зарабатывать мало.

— А что он делает?

— Рисует, пишет pinturas^[5]. Вообще работать не очень много. Он старый, и у него большой, огромный живот. У него есть секретарь, который тоже готовит еда, — немного странный — и una niña, маленькая девочка, не знаю — дочка или внучка. Ну почти как ты, Паломита.

— Я не маленькая! — возразила Коломба.

— Тебе еще нужна мама, синьорита. И этой девочке с пятый этаж нужна мама. Но мамы там нет, нет синьоры Петрарки.

— А другие дети там есть? — спросил Лео.

— Конечно есть! — ответил Араселио. — Очень много. Бегают, кричают на лестница и во двор. Думаю, больше сто.

— Больше ста? Ты уверен? — засмеялась Коломба. — Пять этажей и больше ста детей? Что у них там, крольчатник, в доме тридцать пять на виа Джиневра?

— Ну может быть, пятьдесят. Или тридцать. Я не очень хорош в математика. Но часто видеть много большие бегать и кричать на лестница и маленькие плакать. Поэтому владельщик третий этаж хотети, чтобы все уходить. Чтобы в доме все тихо и красиво-прекрасно, и продавать очень дорого для богатые люди. Но богатые в вашем доме нет. Богатые не ходят, где дети кричают и где жители с черный кожа. Если только не арабские шейхи с нефть, еще больше богатые, чем они сами.

— С черной кожей? — переспросила я.

Удивительно, что в Милане еще остались какие-то неевропейцы после всего крика, который поднял против них Валерио Карадда со своей партией, «лос мальдитос каррадистас»^[6], как говорит Араселио. Надо же, какой интересный у нас дом.

— А это наши жильцы или синьора Петрарки?

— И те и другие, — отвечал Араселио.

— А они говорят по-итальянски?

— Ну конечно! Они много лет в Италии. Почти итальянцы, хотя родились в Африка, Америка и Индия.

— А сколько там семей?

— Э-э, много. Я не считать. Я не хорош в математика, я сказал.

И тут мой брат учинил нечто такое, что до сих пор не укладывается в моей голове: начал ни с того ни с сего напевать на веселый мотивчик рекламной заставки:

— Черные Италию погубят. Гнать их всех, а то нас тут не будет.

Я так и подпрыгнула. К сожалению, эту ерунду я уже много раз слышала.

— Видишь, мама? Насмотрелся передач этого расиста Валерио Каррады! — возмутилась я. Мама не отреагировала, тогда я дернула брата за руку: — Сейчас же возьми свои слова обратно. Представь, что тебя услышал бы Дьюк.

Дьюк, или «этот герцог», как его называет мама, — это американский музыкант (джазист) и большой друг папы. Каждый раз, когда у него турне в Италии, он останавливается у нас. Еще он крестный Лео. Каждый раз, как приезжает к нам, он дарит игрушку или книгу Лео и мне. У Дьюка черная кожа, такая черная, что, когда я увидела его в первый раз — мне было всего три года, — то подумала, что он сделан из черного шоколада. А когда я целовала его в нос, нос смешно расплющивался по щекам, правда, вместо запаха шоколада был обычный запах крема после бритья. Прадедушка Дьюка прибыл в город Новый Орлеан из Африки на корабле, перевозившем рабов. Он был прикован цепями, прямо как в фильме Спилберга «Амистад», который мы недавно видели по телевизору. Он был сыном принца из народности карабали.

«Тебе, как его отпрыску, надо бы называться Принцем, а ты почему-то Дьюк», — шутил папа.

Лео всегда очень гордился своим крестным и не засыпал без подаренного им желто-красного петушка-талисмана. Какая же муха его сейчас укусила?

— Ты хоть понимаешь, что сейчас сказал? — прошипела я. — Мне просто стыдно быть твоей сестрой.

Но он в ответ лишь скорчил дурацкую физиономию и пропел:

— Черных грузовик не повезет. Кто тут черный — прыгайте за борт.

Тут я не выдержала и влепила ему пощечину, так что он заверещал на весь грузовик. Мама прижала его к себе и погладила по голове.

— Будь с ним помягче. Он маленький, еще многого не понимает, — сказала она.

Она сама не понимает, что ли, что вот так, каждый раз выгораживая, может окончательно его испортить?

— Нет, — обиделся мой брат, — я не маленький, а большой.

Все это время Араселио молчал, но тут решил вмешаться. Такого голоса я у него раньше никогда не слышала.

— Если ты большой, тогда не говорить глупость. Да, хватит, Леон, или я буду снимати тебя с мой камион. И смотри, я говорю серьезный.

Потом он сжал губы и продолжал вести молча. Через некоторое время я услышала, как он бормочет сквозь зубы:

— Этот мальдито Валерио Каррада! Он и его тупой партидо! Их дурацкие программас! Я бы хорошо давал ему по морда, этот суcи́о тибурóн.

«Суcио тибурон» означает «мерзкая акула». Это мне потом объяснила тетя Мити. Мне очень нравится это выражение. Даже произносить приятно. Я записала его в свой ежедневник, чтобы не забыть, но, надеюсь, оно мне не пригодится. Хочу, чтобы в моей новой жизни мне встречались не акулы, а только хорошие и симпатичные люди.

Э-будем-посмотрети.

Примечания

1

И Паломита (исп.), и Коломба (ит.) означает «голубка».

2

Не всех, некоторых (исп.).

3

Primero (исп.) — первый; segundo (исп.) — второй; terzero (исп.) — третий.

4

Тетя (исп.).

5

Картины (исп.).

6

Los malditos carradistas — проклятые каррадисты (исп.).