Развлечения для птиц с подрезанными крыльями

Булат Ханов, 2020

Что может объединять абсолютно противоположных людей, случайно встретившихся в большом городе? Каждый из них считает, что он свободен, но оказывается опутан сетями общества: Ира несвободна от давления условностей и предрассудков; Елисей из-за болезни не может заниматься тем, что ему нравится; Марк, свободный от забот о хлебе насущном, безуспешно убегает от прошлого; Сергей, которому кажется, что жизнь удалась и у него есть все, оказывается связан обязательствами и подчинен семейному диктату. Удастся ли им избавиться от зависимостей и обрести свободу воли? Все прояснится на фестивале пива. Это книга о бунтарях, которые слишком самоироничны, чтобы называть себя бунтарями. Они слушают не песни протеста, а голоса птиц в наушниках, пьют не портвейн, а крафтовое пиво, ищут не просветление, а тех, кому можно довериться. Они не проходят мимо несправедливости и обладают чувством достоинства. Что они противопоставят миру?

Елисей

Гриша понял все по измаянному лицу друга. Елисей выглядел, как крестьянский сын, сбежавший из родного села и проведший бессонные ухабистые ночи в рыбном обозе.

Гриша расстелил постель, и Елисей, скинув джинсы и носки на ближайший стул, юркнул под одеяло в дорожной толстовке.

— В следующий раз сниму. И футболку тоже. Простынь постираю. Не буди.

Объятия Морфея настигли изнуренного путника удушающим захватом.

Пролежав без малого семь часов без единого движения, Елисей пробудился и рывком сел на кровати. Гриша, работавший рядом за ноутбуком, швырнул ему на колени махровое полотенце с символикой «Манчестер Юнайтед».

— Думал, ты захочешь принять душ, когда проснешься.

— Спасибо, хоть шампунь не кинул.

К выходу Елисея из ванной Гриша пожарил яичницу с помидорами и сварил в турке кофе. Елисей набросился на еду с таким аппетитом, что треск за ушами утратил свою метафоричность.

— Моей стряпне еще никогда такие комплименты не делали, — сказал Гриша. — Сдается мне, либо ты прямиком из блокадного Ленинграда сбежал, либо тебя Лена твоя голодом уморила. Как она, кстати, отнеслась к твоему переезду?

Не прекращая молотить челюстями, Елисей поднял вверх большой палец.

— То есть с надлежащим уважением?

— В точку.

— А как сама дорога?

Елисей отжевался, вытер рот салфеткой и пересказал автостопный трип, особенно напирая на ночевку под звездами и на бешеный заезд в «Тойоте Камри».

— Фееричная история, — заключил Гриша. — Вдруг этот психованный таким образом служит народу?

— Это как?

— Начнем с того, что он не работяга, который задержался на даче допоздна и вез домой репу, редиску и морковь.

— Маловероятно, — согласился Елисей.

— Машинка у него солидная, как и костюм.

— Я и говорю, что он фээсбэшник или депутат местный.

— Мелко берешь. Это серый кардинал тиранического режима. Влиятельный тип, чьи руки до плеч испачканы кровью узников совести. Важный гусь с абонементом в политическое закулисье. И внутри этого мерзавца спрятан надломленный человек, страдающий от своих злодеяний. Чтобы хоть как-то их компенсировать, твой таинственный водитель спонсирует детские фонды, анонимно дарит инвалидам коляски и протезы, а по ночам подвозит автостопщиков до Элнет Энера. На высоком посту он не способен служить народу напрямую, вот и ищет обходные пути.

Полет фантазии оборвал Влад, сосед Гриши, ввалившийся в кухню и прозаично потянувшийся в холодильник за кефиром. Костлявый и бледный, со взъерошенными волосами и заправленной в песочные бриджи зеленой футболкой, Влад производил впечатление чокнутого программиста, объявившего бойкот заоконной действительности.

— Это наш Одиссей прибыл, — представил Гриша питерского друга.

Влад присмотрелся к новому квартиранту и сказал:

— Для обеда сейчас слишком поздно, а для ужина — рано. Полдники у нас не заведены, так что Гриша, наверное, тебя ценит, раз готовит тебе в неурочное время. Я людей не очень люблю, но пусть тебя это не напрягает. Велкам, как говорится.

Влад отпил из бутылки кефира, сунул ее обратно в холодильник и потопал к себе в комнату.

В переписке Гриша намекал на суровый характер соседа. Судя по скупому, но фактурному описанию, Влада сложно было причислить к компанейским парням. Он промышлял криптовалютой, почти не покидал дома, не общался с девушками и не смотрел сериалы, а на его стене висел постер с Михаэлем Шумахером.

Спустя минуту Влад вернулся и пожаловался Елисею на голубых.

— Не проходит и дня, чтобы я не увидел в новостной ленте запись про гомосеков. То на них охотятся, то их защищают. Засилье гейства в информационном поле.

— Раздражает, — согласился Елисей.

— Почему меня впутывают в чужие интимные отношения? Почему меня вынуждают занять позицию по вопросу, который меня не интересует, а?

Бормоча ругательства, Влад снова достал кефир и унес его с собой.

Елисей не насытился яичницей, и Гриша сделал ему и себе сэндвичи с сыром и беконом. За едой бывшие однокурсники перемыли косточки университетским преподавателям, обсудили капризную петербургскую погоду и вспомнили затяжные, как переправа через Стикс, поездки по эскалаторам в метро. Гриша, расчувствовавшись, извлек из навесного шкафа две старые стопки и початую текилу.

— Помянем?

Елисей указал на горло и произнес:

— Отекает каждое утро. Реагирует на горячее и холодное, на острое и вяжущее. Бунтует против алкоголя в любых проявлениях. Даже безалкогольное пиво его, видите ли, не устраивает.

— Сочувствую, дружище.

— Надеюсь, причина в северном климате, точнее, в его болотно-озерной вариации.

— Уверен, что так. Ничего, в наших краях скоро поправишься. Стаканами будешь спирт глушить.

— Я и от сериалов стал воздерживаться, — сказал Елисей. — Там в кадре постоянно мелькает алкоголь. Герои смачно осушают бокалы с виски по поводу и без, в одиночестве и в компании, затыкая паузы и поддерживая диалог. Если бы при просмотре «Ада на колесах» я накатывал по стопке бурбона каждый раз, когда мне в глаза изящно и будто невзначай тычут выпивкой, то к шестой серии я бы заговорил с персонажами, а к десятой — помчался бы в магазин за револьвером и ковбойской шляпой.

Гриша понимающе убрал текилу в шкаф.

— Кстати, о выпивке, — продолжил Елисей. — Где у вас самый крутой крафтовый бар?

— Сожжешь его, чтобы не соблазнял?

— Ни в коем случае. Я бы сходил туда.

Гриша озадаченно почесал затылок.

— Блог сам себя не напишет, — объяснил Елисей. — А пить я там не собираюсь.

— Подписчики не поймут, — согласился Гриша.

* * *

Елисея мучило чувство вины. Он нагло заснул в грязной толстовке, сбил Грише и Владу режим питания, вторгся в их устоявшийся быт. Пускай они проведут вечер без хворого постояльца и рассудят, как с ним поступить. Если оставят без пяти минут иждивенца у себя, то славно. Если выпнут, тоже не беда. Можно податься в Саратов. Либо вернуться в Петербург. Либо махнуть на все и осесть в Трехгорном. Это не лучший исход, но и не катастрофа.

Елисей шагал по широким тротуарам и скользил взглядом по вывескам. «Неврологический центр лечения боли», «Вейпер из виртуальной галактики», «Санта Барбер», творческая студия для детей «Рандеву Кидс», квест-пространство «Ризома», магазин инструментов «Синьор Гвоздодер», продуктовый «Анчар».

Елисей поостерегся бы обедать снедью оттуда.

Город ухмылялся и интриговал.

Бар «Рекурсия» располагался в самом конце центральной улицы Нарайна, названной, согласно «Википедии», в честь местного большевика-революционера. Обилие света и воодушевленных лиц за стеклянным фасадом притягивало, а в воздухе витал легкий хмельной запах куража, раскрепощенности и скрепленного выпивкой студенческого братства и сестринства.

Елисей набрал в грудь воздуха, настраиваясь стоять насмерть в битве с искушением, и толкнул дверь.

Сорок кранов с самыми разными сортами — от пацифистского цветочного сидра до ячменного вина с воинственным нравом, от консервативного лагера для олдфагов до экспериментального имперского стаута с замахом на революцию в истории пивоварения, от бельгийских ламбиков до челябинских портеров, от норвежцев до голландцев, от американцев до эстонцев — способны были удовлетворить самого взыскательного пивного брюзгу, привыкшего принижать плюсы и раздувать минусы. Прямоугольные столы для компаний от двух до десяти человек тянулись вдоль иссиня-черной стены с ликбезом по пивной теории. Рядом с холодильниками, забитыми сверху донизу бутылочным крафтом, разместился большой стол в форме полукруга, а над ним нависала помпезная трехъярусная люстра с пустыми бутылками, перевернутыми вверх дном. Их пестрые этикетки хотелось коллекционировать и коллекционировать.

В баре восседали вчерашние подростки с оголенными щиколотками и симпатичные бунтарки с синими и зелеными волосами, принарядившиеся для выхода в свет давние подруги и робкие парочки на втором или третьем свидании, псевдонордические самцы с ухоженными бородами и выбритые до синевы канцелярские служаки. Наметанный глаз Елисея вмиг различал прожженных бир-гиков и настороженных неофитов. Экраны беззвучно транслировали футбол, а из колонок лился приятный фолк.

Елисей попал в свою стихию.

Он приметил двух одиноких посетителей. Первый, моложавый субъект в малость помятом синем костюме, усердно поглощал креветки. Вторая, отрешенная девушка с каре, облаченная в свободную блузку и джинсы, задумчиво вертела перед собой картонную подставку для пива то по часовой стрелке, то против нее. Девушка словно сбежала с посредственного концерта и теперь размышляла, правильно поступила или нет. Бокал ее был пуст, если не считать крохотных клочков пены на дне.

— Здравствуйте, — обратился Елисей. — Вы решите, что я к вам клеюсь, однако это не так.

Она медленно подняла на него взгляд. Далекий от ласкового.

— Штука в том, что я делаю обзоры пива, а из-за фарингита мне пить запрещено. Бытие устроило мне засаду.

— Не вам жаловаться на бытие, — сказала девушка. — Вы, например, сегодня третий, кто ко мне подкатывает. Первый интересовался моими музыкальными пристрастиями. Второй вспоминал отца, который пас лошадей. Вы же давите на жалость.

— Вы неверно поняли, — возразил Елисей. — Я пивной блогер и собираю материал для обзора. Вот.

Он показал незнакомке свой профиль в «Инстаграме». Лицо ее посветлело.

— Ого!

— Что «ого»?

— Вы тот самый обзорщик, который пишет об ураганах, лавинах и прочей стихийной жути?

— Смотрю, вы в теме.

— Читала ваши публикации на «Крафт депо». Значит, про фарингит это правда?

— Сущая правда.

Девушка прикрыла лицо рукой.

— Простите, я вам нагрубила.

— Ерунда, обычное недоразумение. Так вот. Я отчаянно нуждаюсь в помощи. Давайте я возьму вам пиво, вы его протестируете, а я приду домой и по горячим следам набросаю заметку. Идет?

— И вы не увяжетесь за мной до дома?

— Даже не умоляйте.

Она кивнула.

— Есть уточнение. Позвольте мне побыть эмансипированной женщиной и самой купить себе пиво.

— Это лишнее. Я никогда не покупаю пиво. Меня им угощают.

Елисей достал из кармана пластиковую карточку.

— Пожизненный абонемент на бесплатное пиво от Крафтовой ассоциации России.

— Ого!

— Какой сорт вам принести?

— Любой, только не сладкий. И без молока.

— Непереносимость лактозы?

— Вроде того.

Пряча ликование, Елисей подошел к барной стойке и помахал абонементом перед барменом с пышными усами, подровненными ножницами по последней моде. Бармен, узнав блогера, настоял на совместном селфи, а затем принялся вдохновенно перечислять новинки. Крафтовый рынок определенно переживал взлет. У Елисея все скрутило внутри от недоступного ему изобилия, пока он выбирал.

— Извините за задержку, — сказал он, возвращаясь за столик с пивом для девушки и апельсиновым соком для себя. — К вашим услугам сухой стаут «Испытание пеплом». В основе ячменный солод, копченный на торфе.

— Звучит как название ядерной боеголовки.

— Угу. Кстати, я вспомнил киношный штамп. По логике сценаристов, я мимоходом, как бы ненароком, должен спросить: «Извините, я забыл ваше имя».

— А я должна ответить: «Я его не называла». И заподозрить вас в тайных намерениях.

— Именно!

Елисей на мгновение откинул голову и опустил веки. Ему нравилась его собеседница. Его завораживали ее сдержанный голос, непокорные волосы соломенного цвета и милая щербинка между передними зубами.

— У меня эксцентричное имя, — сказала она.

— Жизель?

— Близко.

— Жанна.

— Побойтесь бога.

— Жозефина?

— И я всю жизнь обречена искать Наполеона с имперскими амбициями.

Елисей хмыкнул.

— Я запутался.

— В общем, это шутка. Я Ира. Оригинально, правда?

— Головоломно. — Елисей поскреб в затылке.

— А как зовут вас?

— Как и героя из «Сказки о мертвой царевне» Пушкина.

— Там, где семь богатырей?

— Да.

Ира вздохнула.

— Теперь вы сочтете меня глупой, ведь на ум мне приходит лишь царь Салтан из другой сказки.

— Не сочту. Тогда вторая подсказка. Париж.

— Винсент?

— Ни разу.

— Хм. Эрнест?

— По-вашему, я похож на Эрнеста?

— Гюстав Эйфель? Оноре де Бальзак? Людовик какой-то там? Это нечестно!

— Хорошо-хорошо. Открываюсь. С Парижем связаны Елисейские Поля, а королевич Елисей — это жених мертвой царевны.

— Скажите еще, что «Елисея» проще отгадать, чем «Иру».

— На изи! Ладно, раз уж мы познакомились, может, перейдем на ты?

— Договорились. Хоть это и неловко — на ты с королевичем.

Елисей взял со стола зубочистку, освободил от пленки и разломил пополам. Вот бы махнуть рукой на телесные сбои, на врачебные наказы и заказать пива для себя. Пробовать сорт за сортом и длить праздник до тех пор, пока он не станет невыносимым. Этот вечер слишком прекрасен, чтобы не выпить.

Пришлось незаметно ущипнуть себя за ногу.

— Мои вкусовые рецепторы передают тебе благодарность, — сказала Ира. — Кофейная линия в основе на редкость плодотворно сочетается с торфяными обертонами. Описать свои ощущения?

— Ни в коем случае.

— Тоже так подумала. Я излагаю сбивчиво, да и ты в своих обзорах, похоже, не слишком опираешься на детали.

— Верно. А вот сравнение с ядерной боеголовкой мне пригодится. Не против, если позаимствую?

Ира пожала плечами.

— Твое пиво — твой обзор — твои образы.

— Отличный слоган! Сравнение же запало, потому что я родился в уральском городе, где производят ядерное оружие.

— Как любопытно!

— Как-нибудь расскажу об этом.

Произнеся это, Елисей смешался. Сейчас Ира припишет ему тайные намерения, долгосрочные планы и сухо попрощается. Решит, что ее расположение покупают за бокал стаута. Чтобы не обременять девушку излишним интересом, Елисей тактично увел взгляд.

За соседним столом крупный тип с эспаньолкой и ранней сединой в волосах деловито заливал что-то в уши молодой спутницы. Облаченная в облегающее фиолетовое платье до колен, она любезно, с подчеркнутым достоинством внимала рассказу, не кивая и не поддакивая.

–…такие китайские товары «Али экспресс» отправляются в Россию транзитом через Казахстан, — утверждал мужик. — Сейчас это самый развитый торговый узел в Средней Азии. Мировые корпорации инвестируют в Казахстан миллиарды долларов, там прокладывают автодороги, строят нефтепроводы и больницы. За двадцать лет прожиточный минимум в стране вырос, вдумайся, в семь раз. Если бы меня на камеру спросили, где грамотнее распоряжаются природными ресурсами и где выше уровень жизни, в России или в Казахстане, я бы без сомнений выбрал второе.

Распевая дифирамбы дружественному цветущему государству, тип периодически проводил пальцами по эспаньолке, будто удостоверяясь, что контуры ее не изменились. Под белой рубашкой с крапинками, расстегнутой на две пуговицы, виднелась бритая грудь, красная и упругая, как дубленая кожа.

Елисея передернуло от мысли, что сейчас он выглядит похожим на этого самодовольного охотника, красующегося перед добычей.

— Я даже не предполагала, что один из главных пивных блогеров живет в Элнет Энере, — сказала Ира.

— Честно говоря, это и для меня неожиданность. Я бросил Питер и пришвартовался здесь этим утром.

— Ого.

Ира сделала большой глоток и задержала его во рту. В ее карих глазах с оливковым отливом установилось изумление, точно ей сообщили, что ее любимое кафе внезапно закрылось.

— Представь, что у тебя малоизвестный мобильный оператор, — произнесла она. — Совсем нераскрученный. Ни рекламы на «Первом канале», ни фирменных салонов связи на автобусных остановках, ни шариков с символикой компании. И вдруг ты встречаешь человека, который пользуется тем же оператором, что и ты. У меня аналогичные чувства. Я ведь тоже приехала сюда сегодня.

Ответить Елисею помешала хлопнувшая за спиной дверь. Он повернул голову, и брови сами собой приподнялись.

Лохматый субъект на пороге казался диким.

Не варваром, не безумцем, а именно диким.

Юношеские черты в облике нового посетителя уживались со старческими, а его возраст навскидку не определил бы и специалист по социальному страхованию. Кончики выпуклых ушей торчали из-под вздорных рыжих косм, а выскобленные дряблые щеки добавляли виду потрепанности. Армейский низ контрастировал с отшельническим верхом: начищенные берцы слоновьего размера и камуфляжные штаны безо всякой логики дополняла затрапезная шерстяная водолазка, облепленная репейными колючками. Вошедший двумя руками опирался на алюминиевую трость.

Все смолкли. Исчезла даже музыка.

— Моя порочная паства! — загремел раскатистый голос. — Вы снова отринули учение Божье!

Раздались аплодисменты.

— Руби сплеча, святой отец! — выкрикнул кто-то.

— Слава проповеднику!

Новоявленный гость потопал вдоль столов и барной стойки в дальний конец, волоча за собой трость. Она погромыхивала на стыках кафельных плит, как железнодорожный состав во время торможения.

Почти добредя до кухни, вихрастый субъект развернулся.

— Известно ли вам, что есть незрелость? Откуда она берется? Пребывает ли она в душах от рождения или проклевывается в них потом ростками белены и дурмана? Считается ли незрелым безвинное дитя или его безгреховная сущность ограждена его от той незрелости, что губит нас?

Притихшая публика ждала продолжения.

— Вчера у фонтана меня потрясла юная дева. Она курила электронную сигарету и плакала так, что ее слезы, подобно воскресному дождю, зашуршали в моем сердце. «Что с тобой, дочь моя?» — спросил я, подавая платок. «Моя жизнь кончена! — воскликнула юная дева. — Кругом ложь и вероломство!» — «Но почему ты так решила?» — снова спросил я. И тут она утерла слезы и промолвила: «Потому что нож в спину вонзают те, кого защищаешь грудью».

«Проповедник» ударил кулаком по барной стойке, точно она перед ним провинилась.

— Она изведала боль, — изрек он. — Она открыла, что подлунный мир заключает в себе не только радость, но и горе, не только великодушие, но и коварство, не только свет, но и мрак. Подлость сбила ее с ног, и сомнение трупными червями прокралось в ее нежную душу. Горизонт заволокло графитовыми тучами, и пыль взвилась столбом.

Между тем бармен наполнил стакан лагером и учтиво подвинул его вещателю. Дикий незнакомец отхлебнул треть и вытер губы рукавом.

— Кто из нас осмелится судить юную деву? Кто из нас проводит смехом ее согбенную фигурку, устремленную в неизвестность? Кому из нас неведомо отчаяние, заполонившее ее? Разве не сталкивались мы с бесчестьем, которое сокрушает волю, и с обманом, который толкает в пропасть уныния? Разве не настигало нас озарение, что властвуют в земной юдоли негодяйство и беззаконие, лицедейство и алчность, равнодушие и цинизм, хейтерство и хайп? Словно кишечная хворь, набрасывались на нас немощь, и страх, и великий трепет. Не умея совладать с этими напастями, мы мирились с ними. Да, говорили мы, здесь нет ничего, кроме торжествующего скудоумия и циркулирующего разврата. Да, говорили мы, Бога не существует, а если Он и был когда-то, то давно нас оставил. И считали себя умудренными, прозревшими, проникшими в чернильную сердцевину мироздания.

«Святой отец» запрокинул голову и опустошил стакан с пивом.

— И в этом наша роковая ошибка и слабость. Мы принимали за зрелость всеведущую ухмылку, прилипшую к устам, и презрение к боли ближнего своего. Мы кичились горьким опытом, как кичатся породистыми псами или горными алмазами. Мы кляли тех, кто гонится за деньгами, за статусом, за славой, кто поклоняется вещам и накручивает лайки в «Ютубе», и брезговали теми, кто живет иначе. Боже всемилостивый, вопрошаю я, и это называют зрелостью?

Субъект сделал паузу и продолжил, теперь уже тихо и вкрадчиво:

— Подлинная зрелость иная. Она состоит в ясности ума и твердости сердца. Человек, верный Господу, говорит ясно и твердо держится своих слов, приспешник же дьявола изъясняется путано и в разговорах виляет. Незрел не младенец, кричащий в люльке, а человек, познавший сладость греха, как познаю́т друг друга жених и невеста на свадебном ложе, и дозволивший себе грешить. Младенец не примет дьявола в объятия, ведь что младенцу до токсических щедрот, обещанных дьяволом! Что младенцу до лести и вирулентных ласк! Дьявол вербует лишь тех, кто уже вкусил от разочарования и подверг сомнению истину, красоту и благо. Незрелость — вот имя той слабости, что разоружает нас пред дьяволом. Незрелость — вот тот порок, что рушит нашу связь с Господом. Да превозможем мы в себе этот порок, да не убоимся зла, да не уподобимся гнусным шакалам! Укрепляйте в душе добродетель и будьте примерной паствой! Аминь!

— Аминь! — заголосили из-за столов.

«Святой отец» пригрозил тростью невидимым врагам и под овации бар покинул.

Тип с эспаньолкой кивнул куда-то в пустоту.

— Приз зрительских симпатий сегодня за ним, — пробормотал Елисей.

— Я бы даже сказала, приз зрительских эмпатий, — прибавила Ира.

Она смущенно отпила из бокала. Елисей, меньше всего желавший остаток вечера обсуждать посторонние вещи вроде вечерней проповеди, сказал:

— Я заволновался, когда ты объявила себя эмансипированной женщиной.

— Почему?

— Испугался, что припомнишь мне все грехи патриархата.

— Слишком много разговоров о грехе в столь тесном пространстве, — усмехнулась Ира. — Не бойся меня, я не злая фемка. То есть злая, но не настолько, чтобы мечтать о мире без мужчин и расценивать каждый мужской жест как харассмент.

— Тогда вздохну с облегчением. Я не настолько наивен, чтобы верить, будто можно жить без предубеждений, но твоя категоричная враждебность меня бы обескуражила.

Елисей отметил, что бессознательно воспроизвел ту же речевую конструкцию, которую использовала Ира. Не настолько, но.

— Как и любое социальное движение, феминизм неоднороден, — сказала она. — Раздоры между его течениями и внутри них иногда даже яростнее, чем споры с мужчинами.

— Подозреваю, что вы ссоритесь посильнее, чем фрейдисты с юнгианцами.

— Наверное, да. По статистике, половина банов в феминистских пабликах выписываются женщинам. Движение расколото. Если либеральные и интерсекциональные феминистки в целом дружат между собой, то радикальные презирают первые два течения и называют их представительниц подстилками патриархата.

— А в чем коренное различие между ними?

Ира сделала последний глоток пива и вытерла губы, аккуратно, как на званом ужине, приложив к ним салфетку.

— Либеральные феминистки борются за равенство прав с мужчинами и выступают за равные зарплаты, за равные карьерные возможности, за отсутствие гендерных привилегий. Либеральные феминистки винят не отдельных мужчин, а консервативные патриархальные ценности. Интерсекциональные феминистки идут дальше и воюют с притеснением как таковым. Если либеральный феминизм по преимуществу ставит в центр белую западную женщину, то интерсекциональный настроен на устранение самых разных дискриминаций: по гендеру, по цвету кожи, по сексуальной ориентации, по возрасту, по телосложению. Иначе говоря, интерсекциональные феминистки расширяют пространство борьбы и шире толкуют справедливость.

— А радфем?

— Радфем беспощаден ко всем, кто не разделяет его ценности на сто процентов. Для радикальных феминисток женщины и мужчины — это два полушария, два замкнутых сообщества: первое — угнетенные и жертвы, второе — угнетатели, абьюзеры, насильники. Третьего не дано. Они убеждены, что нет мужчин вне патриархата. Тогда как либеральные и интерсекциональные феминистки хотят реформировать систему, радикальные мечтают ее опрокинуть. Отсюда и введение в речь феминитивов, и отрицание концепта романтической любви, и даже неприязнь к трансгендерам.

— Я, конечно, трансами не восхищаюсь, но их-то за что? — удивился Елисей.

— По мнению радфем-активисток, есть за что. Если женщина меняет пол на мужской, то ее причисляют к предательницам. Мужчину, который совершает обратное, тоже не признают за своего. Радикальные феминистки утверждают, что женщина не с рождения — это ненастоящая женщина, так как бывшему мужчине неведомы ощущения бесправного и угнетенного недосущества, которым якобы чувствует себя женщина.

Елисей хмыкнул, чтобы резко не выражаться.

— Некоторые радикальные феминистки ненавидят маникюр, юбки, бюстгальтеры и любые собственные неудачи объясняют через гендер, — сказала Ира.

— Если мой вопрос покажется нескромным, ты вправе разбить о мою голову бокал, — произнес Елисей. — К какому направлению себя относишь ты?

Ира, прищурившись, приподняла бокал над столом, взвесила в руке и опустила обратно.

— К анархо-феминизму. Я тоже за кардинальную перестройку общества, но по экономическому принципу, а не по радфемовской модели. Меня раздражают развязные мужланы и книги с идиотскими названиями вроде «Женщина как социокультурный продукт», и вместе с тем я понимаю, что дремучие патриархальные нравы и неравенство зарплат — это далеко не все ущербные стороны современной цивилизации.

Пока Елисей осмыслял услышанное, Ира поблагодарила за пиво и сообщила, что ей пора.

— Мне надо морально подготовиться ко сну, — пояснила она. — Тяжело засыпаю на новом месте. Настоящая головная боль.

— Лучшее средство от головной боли — напряженная интеллектуальная работа, — заверил Елисей. — Например, игра в крестики-нолики с воображаемым врагом. Подсчет овец также годится.

Ему не хотелось отпускать Иру. Он восхищался девушками, которые, будучи красивыми и умными, не выставляют напоказ свои преимущества и не напрашиваются на симпатию.

— Когда заметка о стауте будет готова, я могу отметить тебя в публикации, — предложил он. — Ты ведь подписана на мой блог в «Инстаграме»?

— Я оттуда удалилась. Лучше прочитаю заметку на «Крафт депо».

— Упомянуть тебя в ней?

— Не стоит.

Внутри Елисея как будто застрял лифт, с грохотом и скрежетом.

— Тогда с моей стороны будет преступным не соблюсти правила этикета и не предложить тебе еще одну дегустацию. Само собой, никаких сидров, сладких элей и молока в составе.

— Почему бы и нет?

Она произнесла это непринужденно, без вежливой сухости и без церемонной улыбки. Лифт снова поехал.

— Тогда так же, через неделю, в пятницу?

— Я за. В восемнадцать. Или в девятнадцать. Если тебе удобно.

— В восемнадцать! — воскликнул он и с трудом удержался от неуместного «спасибо».

Они договорились, что Ира добавит его в друзья «ВКонтакте», и попрощались у бара.

Елисей твердо решил не оборачиваться. Оглянешься — пропадешь. Оглядка — растерянность, сбой, навязчивый морок. У него забор забот и еще тысяча причин не оглядываться.

Когда Елисей все-таки обернулся, Ира уже исчезла за углом.