Слова сияния

Брендон Сандерсон, 2014

Вопреки ожиданиям врагов Каладин Благословенный Бурей не умер рабом, но возглавил личную гвардию великого князя, и теперь на его плечах лежит обязанность защищать самого короля. Убийца в Белом вновь сеет смерть по всему Рошару, шаг за шагом приближаясь к главной цели – Далинару Холину. Шаллан Давар ставит перед собой самую амбициозную цель из всех возможных: предотвратить возвращение Приносящих пустоту, за которым должна последовать гибель всего мира. А в это время в сердце Расколотых равнин паршенди, уставшие от многолетней войны, делают роковой выбор и обращаются за помощью к той самой силе, от которой некогда бежали их предки. Выдержат ли герои новые испытания? Станут ли новыми Сияющими рыцарями? Над Рошаром сгущаются тени: до конца света осталось всего-навсего шестьдесят два дня.

Часть вторая

Грядущие ветра

Шаллан * Каладин * Адолин * Садеас

13

Шедевр дня

Боеформа дана для войны и господства,

Дар богов, ниспосланный, чтобы убивать.

Не познать, не увидеть ее, но дает превосходство

Эта форма тому, кто способен повелевать.

Из «Песни перебора» слушателей, строфа 15

Фургон катился по камням, дребезжа и подпрыгивая. Шаллан сидела на высокой и жесткой скамье рядом с Блатом, одним из каменнолицых наемников на службе у Твлаква. Он правил запряженным в повозку чуллом и почти не разговаривал, хотя в те моменты, когда ему казалось, что Шаллан смотрит в другую сторону, изучал ее глазами, похожими на бусины из темного стекла.

Было прохладно. Она хотела, чтобы погода изменилась, ненадолго пришла весна или даже лето. Но такое было маловероятно в краю, известном постоянными холодами. Соорудив одеяло из внутренней обивки сундука Ясны, Шаллан укутала им ноги от колен до самых ступней — не только из-за холода, но еще и для того, чтобы скрыть, насколько изорвался подол ее платья.

Она пыталась отвлечься, изучая окрестности; флора здесь, в южной части Мерзлых земель, оказалась совершенно незнакомой. Трава попадалась лишь изредка, да и росла островками вдоль подветренной стороны скал. Стебли у нее были короткие и колючие, а не длинные и колышущиеся. Камнепочки не превышали размером кулак и не открывались до конца, даже когда она попробовала полить их водой. Их лозы были ленивыми и медлительными, словно оцепеневшими от холода. В трещинах и на склонах холмов росли еще тощие кустики. Их ломкие ветви царапали бока фургона, а зеленые листочки размером с дождевые капли складывались и прятались в стебли.

Зато пышные кусты распространялись везде, где могли зацепиться. Когда повозка проезжала мимо необычно высоких зарослей, Шаллан протянула руку и отломала веточку. Та была трубчатая, с пустой сердцевиной и казалась на ощупь шершавой, будто сделанной из песчаника.

— Они слишком хрупкие для Великих бурь, — заметила Шаллан, держа ветку перед собой. — Как же это растение выживает?

Блат что-то проворчал.

— Блат, по общему мнению, следует вовлекать своего попутчика в обоюдно увлекательный диалог.

— Я бы так и поступил, — мрачно ответил он, — если бы знал, в чем смысл половины этих слов, забери их Преисподняя.

Шаллан вздрогнула. Она совершенно не ждала ответа.

— Выходит, мы в равном положении, — сказала девушка. — Ибо ты используешь множество слов, значение которых неизвестно мне. По правде говоря, я думаю, что большинство из них — проклятия…

Это была всего лишь шутка, но он только еще сильнее помрачнел.

— Вы думаете, я такой же тупой, как эта ветка.

«Прекрати оскорблять мою ветку».

Слова пришли на ум непрошеными и почти сорвались с губ. Она должна держать язык за зубами, как и полагается воспитанной девушке. Но свобода и отсутствие страха, что за каждой закрытой дверью может обнаружиться грозная фигура отца, привели к существенному ослаблению самоконтроля.

На этот раз она придержала колкость, взамен сообщив:

— Корни глупости таятся в окружении человека.

— Хотите сказать, я тупой, потому что меня таким вырастили?

— Нет. Я хочу сказать, что каждый из нас в некоторых ситуациях ведет себя глупо. Когда мой корабль утонул, я оказалась на берегу, но не смогла развести костер, чтобы согреться. Разве ты не находишь это глупым?

Он покосился на нее, но промолчал. Возможно, любой темноглазый заподозрил бы в этом вопросе ловушку.

— А я нахожу, — сказала Шаллан. — Я во многих областях глупа. Может быть, когда дело доходит до длинных слов, ты глуп. Поэтому, стражник Блат, нам требуются и ученые, и караванщики. Наши глупости компенсируются знаниями других, и наоборот.

— Я могу понять, зачем нужны ребята, которые умеют разводить костры, — заговорил Блат. — Но я не понимаю, зачем нужны люди, которые используют мудреные словечки.

— Тссс, не говори так громко. Если светлоглазые услышат, они могут прекратить тратить время на выдумку новых слов и начать вместо этого вмешиваться в дела честных людей.

Он опять покосился на нее. В его глазах под мощным лбом не было даже проблеска юмора. Шаллан вздохнула и снова принялась разглядывать растения. Ну как, как они выживали во время Великих бурь? Она должна достать альбом и…

Нет.

Веденка очистила разум и расслабилась. Вскоре Твлакв объявил полуденный привал. Фургон Шаллан замедлился, и его догнала вторая повозка, которой управлял Тэг. В клетке сидели два паршуна и тихонько плели шляпы из тростника, собранного утром. Люди часто поручали паршунам черную работу, чтобы все их время уходило на зарабатывание денег для хозяев. Когда они прибудут на место, Твлакв продаст шляпы за несколько светосколков.

Они продолжали трудиться и после того, как фургон остановился. Им надо было приказать заняться чем-то другим, и для каждой работы требовалось особое обучение. Зато после они выполняли все без возражений.

Шаллан с трудом удавалось не усматривать в их тихой покорности что-то зловещее. Она покачала головой, потом протянула руку Блату, который помог ей спуститься без дальнейших понуканий. Оказавшись на земле, веденка уперлась рукой в боковину фургона и резко втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Буреотец, что она сотворила со своими ногами?! Из стены рядом с нею выбрались спрены боли, похожие на оранжевые кусочки сухожилий — на руки, с которых была содрана плоть.

— Светлость? — К ней вразвалочку направился Твлакв. — Боюсь, мы мало что можем вам предложить в том, что касается еды. По меркам торговцев мы бедны, понимаете, и не в состоянии позволить себе деликатесы.

— Хватит и того, что едите вы. — Шаллан старалась, чтобы боль не отражалась на лице, хотя спрены уже выдали ее. — Пожалуйста, прикажите одному из ваших людей спустить мой сундук.

Твлакв так и сделал без возражений, хотя жадно следил за тем, как Блат опускал сундук на землю. Позволять ему увидеть, что внутри, казалось необычайно плохой идеей; чем меньше он знал, тем лучше для нее.

— Эти клетки… — Шаллан окинула взглядом заднюю часть своего фургона. — Судя по зажимам в верхней части, поверх перекладин можно закрепить деревянные боковины.

— Да, светлость. На время Великих бурь, понимаете.

— У тебя рабов хватает только на один фургон из трех, — указала Шаллан. — А во втором едут паршуны. Этот пустой, и из него получится отличная дорожная повозка для меня. Закрепите боковины.

— Светлость? — изумленно спросил он. — Вы желаете оказаться в клетке?!

— Почему нет? — Шаллан посмотрела ему прямо в глаза. — Ведь мне, торговец Твлакв, без сомнений, ничего не угрожает под твоей защитой, не так ли?

— Э-э… да…

— Должно быть, ты и твои люди привыкли к тяготам пути, — спокойно продолжила Шаллан, — но я-то не привыкла. Сидеть целыми днями на солнцепеке, на жесткой скамье — это не по мне. А подходящая повозка будет благоприятным улучшением поездки по этим диким местам.

— Повозка? — переспросил Твлакв. — Это ведь фургон для рабов!

— Торговец Твлакв, он просто так называется. Не пора ли приступать?

Тот вздохнул, но отдал приказ, и охранники вытащили боковины из-под днища фургона, закрепили их снаружи. Они не стали прикреплять заднюю часть, где была дверь клетки. Выглядело все это не слишком-то удобным, зато появлялось некое подобие уединения. Шаллан, к разочарованию Твлаква, приказала Блату затащить сундук внутрь. Потом забралась туда сама и закрыла дверь клетки. Сунула руку между прутьями и протянула в сторону Твлаква.

— Светлость?

— Ключ.

— Ох! — Он вытащил ключ из кармана, задержал на нем взгляд — причем на долгое мгновение, — а потом вручил ей.

— Спасибо. Можешь послать Блата ко мне с едой, когда она будет готова, но прямо сейчас мне понадобится ведро чистой воды. Ты был в высшей степени гостеприимен. Я не забуду твои услуги.

— Э-э… Спасибо.

Интонации у Твлаква были почти вопросительные, и, удаляясь, он выглядел сбитым с толку. Вот и хорошо.

Веденка подождала, пока Блат принесет воду, и проковыляла через фургон. Он вонял грязью и потом, и от мыслей о рабах, которых здесь держали, ее затошнило. Позже надо будет приказать Блату, чтобы паршуны его вычистили.

Она остановилась перед сундуком Ясны, потом присела и осторожно подняла крышку. Наружу пробился свет из лежавших внутри заряженных сфер. Узор сидел там же — девушка приказала ему не попадаться никому на глаза, — и его форма проступила на обложке одной из книг.

Пока что Шаллан удалось выжить. О безопасности речь не шла, но, по крайней мере, ей не угрожала скорая смерть от холода или голода. Это означало, что она наконец-то оказалась лицом к лицу с более серьезными вопросами и проблемами. Девушка положила ладони на книги, на миг забыв о пульсирующей боли в ногах.

— Это должно попасть на Расколотые равнины.

Узор завибрировал и издал растерянный звук — вопросительный писк, который подразумевал любопытство.

— Кому-то придется продолжить труд Ясны, — пояснила Шаллан. — Надо отыскать Уритиру и убедить алети, что возвращение пустоносцев неизбежно. — Она вздрогнула, подумав о паршунах с мраморной кожей, которые трудились в следующем фургоне.

— Ты… ммм… продолжишь? — спросил Узор.

— Да. — Она приняла это решение, когда настояла, чтобы Твлакв направился к Расколотым равнинам. — Той ночью, до гибели корабля, когда я увидела Ясну без маски высокомерия… Я поняла, что должна сделать.

Узор загудел, по-прежнему растерянный.

— Это трудно объяснить. Это связано с человеческой природой.

— Отлично, — нетерпеливо сказал Узор.

Она удивленно вскинула бровь, глядя на него. Спрен быстро преодолел длинный путь, начавшийся с многочасового кружения в центре каюты и ползания вверх-вниз по стенам.

Шаллан вытащила несколько сфер для света, потом развернула один из лоскутов, в которые Ясна заворачивала свои книги. Он был безупречно чист. Шаллан макнула лоскут в ведро с водой и начала мыть ноги.

— До того как я увидела выражение лица Ясны той ночью, до того как говорила с ней, такой усталой, и поняла, до чего она обеспокоена, я попала в ловушку. Ловушку ученого. Несмотря на тот ужас, который я испытала, впервые услышав от Ясны правду о паршунах, все это казалось мне упражнением для ума. Ясна вела себя настолько невозмутимо, что мне померещилось, будто она испытывает те же чувства.

Морщась, Шаллан вытащила из раны на стопе кусочек камня. Из пола фургона выбирались все новые и новые спрены боли. В ближайшем будущем она не сможет совершать долгие прогулки, но, по крайней мере, спренов гниения пока не видно. Лучше бы ей отыскать какой-нибудь антисептик.

— Узор, наша опасность не теоретическая. Она реальная и ужасная.

— Да, — согласился спрен серьезным тоном.

Она подняла взгляд от своих ступней. Узор переместился на внутреннюю часть крышки сундука, озаренную пестрым светом разнообразных сфер.

— Ты что-то знаешь про опасность? Про паршунов, Приносящих пустоту? — Возможно, Шаллан придавала слишком большое значение его интонациям. Он не был человеком и часто говорил со странными модуляциями.

— Мое возвращение… — пробормотал Узор. — Из-за этого.

— Что? Почему ты раньше не сказал?!

— Сказать… говорить… думать… Все трудно. Я учусь.

— Ты пришел ко мне из-за Приносящих пустоту? — Шаллан придвинулась ближе к сундуку, забыв о том, что держит в руке окровавленную тряпку.

— Да. Узоры… нам… мы… Беспокойство. Послали одного. Меня.

— Почему ко мне?

— Из-за обманов.

Она покачала головой:

— Не понимаю.

Он раздраженно зажужжал:

— Ты. Твоя семья.

— Ты следил за мною, когда я жила с родными? Так давно?

— Шаллан. Вспомни…

И опять пришли воспоминания. На этот раз — не скамья в саду, а белая, стерильная комната. Колыбельная песня ее отца. Кровь на полу.

Нет!

Она отвернулась и опять начала очищать ступни.

— Я знаю… мало о людях, — между тем гудел Узор. — Они ломаются. Их разум ломается. Ты не сломалась. Только треснула.

Она продолжала мытье.

— Тебя спасли обманы. Обманы, которые привлекли меня.

Девушка погрузила тряпицу в ведро.

— У тебя есть имя? Я назвала тебя Узором, но это, скорее, описание.

— Имя — это цифры. Много цифр. Трудно произнести. Узор… Пусть будет Узор.

— Только не вздумай в ответ называть меня Каракулей, — сказала Шаллан.

— Ммм… ммм…

— Что это значит?

— Я думаю. Осмысливаю обман.

— Шутку?

— Да.

— Пожалуйста, не думай слишком усердно, — попросила Шаллан. — Шутка была не очень-то хорошая. Если хочешь поразмыслить над чем-то по-настоящему смешным, то вот оно: похоже, остановить приход Приносящих пустоту выпало не кому-нибудь, а именно мне!

— Ммм…

Шаллан, как могла, промыла ступни и обмотала их несколькими другими лоскутами из сундука. У нее не было ни тапочек, ни туфель. Возможно, она сумеет купить лишнюю пару ботинок у одного из работорговцев? От одной мысли у нее свело судорогой желудок, но выбора не было.

Затем она перебрала содержимое сундука. Это был лишь один из сундуков Ясны, но Шаллан узнала в нем тот самый, который наставница хранила в своей каюте — тот, что забрали убийцы. В нем содержались заметки принцессы — бесчисленные блокноты. Первоисточников в сундуке нашлось не много, но это не имело значения, поскольку Ясна дотошным образом переписала важные отрывки.

Отложив последнюю книгу, Шаллан заметила что-то на дне сундука. Выпавший откуда-то лист? Она с любопытством подняла его — и чуть не выронила от изумления.

Это был портрет Ясны, нарисованный самой Шаллан. Девушка подарила его принцессе, когда та приняла ее в качестве своей ученицы. Она предполагала, что Ясна выбросила рисунок: эта женщина не испытывала особой любви к изобразительному искусству, считая его несерьезным.

Но Ясна хранила подарок вместе с самыми ценными вещами. Нет. Шаллан не хотела об этом думать, не желала это осознавать.

— Ммм… — пробормотал Узор. — Ты не можешь хранить все обманы. Только самые важные.

Шаллан прикоснулась к лицу: по щекам текли слезы. Из-за Ясны. Она избегала скорби — спрятала ее в маленькую коробочку и убрала подальше.

Стоило позволить этой скорби выйти на свободу, как к ней присоединилась другая. Эта скорбь казалась несерьезной по сравнению со смертью Ясны, но угрожала доставить Шаллан не меньшее — если не большее — огорчение.

— Мои альбомы… — прошептала она. — Они все пропали.

— Да, — печально проговорил Узор.

— Все рисунки, какие у меня были. Мои братья, мой отец, мать… — Все кануло в бездну вместе с набросками разных существ и размышлениями об их связах, биологии и природе. Все погибло. Все до последнего листочка.

Мир не рухнул из-за каких-то дурацких нарисованных небесных угрей, но Шаллан показалось, что он уже не будет прежним.

— Ты нарисуешь еще, — прошептал Узор.

— Я не хочу. — Девушка сморгнула новые слезы.

— Я не перестану вибрировать. Ветер не перестанет дуть. Ты не перестанешь рисовать.

Шаллан провела пальцами по портрету Ясны. Глаза принцессы сияли, точно она ожила, — это было первое изображение Ясны, нарисованное в тот день, когда они встретились.

— Сломанный духозаклинатель был с моими вещами. Теперь он на дне океана, потерян. Я не смогу починить его и отправить братьям.

Узор зажужжал, как ей показалось, в угрюмой тональности.

— Кто они? — спросила Шаллан. — Те люди, которые это сделали, убили ее и отняли мое искусство. Зачем сотворили такие ужасные вещи?

— Я не знаю.

— Но ты уверен, что Ясна была права? — спросила Шаллан. — Приносящие пустоту вернутся?

— Да. Спрены… Его спрены. Они идут.

— Люди, что убили Ясну. Они, скорее всего, из той же компании, в которой состоял Кабзал и… и мой отец тоже. Зачем им убивать человека, ближе всех подобравшегося к пониманию того, как и почему возвращаются Приносящие пустоту?

— Я… — начал Узор и замялся.

— Не стоило спрашивать. Я уже знаю ответ, и он очень человеческий. Эти люди хотят управлять знанием, чтобы получить выгоду. Получить выгоду из самого конца света. Мы должны это предотвратить.

Она вложила портрет Ясны в одну из книг, чтобы не помялся.

14

Стиль железа

Чтоб в бракоформе любовь разделить,

Жизнь даровать и восторг испытать,

Ты должен заботу в себе сохранить,

Чувства чужие должен понять.

Из «Песни перебора» слушателей, строфа 5

Сколько времени прошло… — Адолин присел перед своим осколочным клинком, вонзенным в камень.

Он был один. Наедине с мечом в одной из новых комнат для переодевания и ожидания, пристроенных к дуэльной арене.

— Помню, как я тебя выиграл, — прошептал Адолин, глядя на свое отражение на поверхности лезвия. — Тогда меня тоже никто не принимал всерьез. Думали, я просто хлыщ в красивом наряде. Тиналару понадобилась дуэль со мной лишь для того, чтобы досадить моему отцу. Вместо этого я получил его клинок. — Если бы Адолин проиграл, ему пришлось бы отдать Тиналару осколочный доспех, который достался ему по материнской линии.

Принц не дал своему клинку имя. Одни так делали, другие — нет. Он не считал это правильным — не потому, что думал, будто клинок не заслуживает имени, а потому, что решил, будто не знает истинного имени. Это оружие когда-то давным-давно принадлежало одному из Сияющих рыцарей. Тот, несомненно, как-то нарек клинок. Выдумывать что-то другое было самонадеянно. Адолин так полагал даже до того, как его мнение о Сияющих улучшилось благодаря отцу.

Адолин умрет, а клинок останется. Это оружие ему не принадлежит. Он просто взял его в долг на некоторое время.

Поверхность меча была строгой, гладкой, а он сам — длинным, извилистым, как угорь, с выступами на обухе, похожими на растущие кристаллы. Клинок выглядел более длинной версией обычного полуторника и чем-то напоминал огромные широкие двуручники, которыми орудовали рогоеды.

— Настоящая дуэль, — прошептал Адолин клинку. — С настоящими ставками. Наконец-то. Никаких больше хождений вокруг да около, никаких ограничений.

Осколочный клинок не ответил, но принц представлял себе, что он слушает. Нельзя было использовать такое оружие — оружие, казавшееся продолжением самой души, — и не чувствовать время от времени, что оно живое.

— Я так уверенно со всеми говорю, потому что знаю: они положились на меня. Но если сегодня я проиграю, все кончено. Больше никаких дуэлей, а взамен — серьезные проблемы для воплощения отцовского плана.

Он слышал людей снаружи. Топот ног, невнятные разговоры. Царапание по камню. Они пришли. Пришли, чтобы посмотреть, как Адолин победит или будет унижен.

— Возможно, это наша последняя битва вместе, — негромко проговорил Адолин. — Я благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. Я знаю, ты бы сделал то же самое для любого другого, кто владел бы тобой, но все равно благодарю. И… хочу, чтобы ты знал: я верю в отца. Верю, что он прав, что его видения истинны. Что миру нужен единый Алеткар. Битвы вроде сегодняшней — мой способ воплотить это в жизнь.

Адолин и его отец не были политиками. Они были солдатами — Далинар стал таким по собственной воле, его старший сын — скорее в силу обстоятельств. Они не смогут сотворить единое королевство при помощи слов. Им придется сражаться ради достижения цели.

Юноша встал, похлопал себя по карману, позволил клинку превратиться в туман и пересек маленькую комнату. Он вышел в узкий коридор, каменные стены которого были покрыты рельефами, изображавшими десять боевых стилей — основу фехтовального искусства. Рельефы создали где-то в другом месте, потом поместили сюда, когда строили это помещение, — недавнее добавление заменило шатры, где раньше проходила подготовка к дуэлям.

Стиль ветра, стиль камня, стиль пламени… Для каждой из десяти Сущностей имелся рельеф с соответствующим боевым стилем. Адолин перечислял их про себя, пока шел по коридору. Этот небольшой туннель был высечен в камне самой арены и заканчивался в маленькой комнате в скале. Яркий свет, заливавший дуэльное пространство, лился сквозь щели между стеной и последними дверями, отделявшими его от противника.

С комнатой для медитации и этой раздевалкой, где можно было надеть доспехи или отдохнуть в перерывах между битвами, дуэльная арена военных лагерей уже почти не отличалась от тех, что остались в Алеткаре. Это можно было лишь приветствовать.

Адолин вернулся в раздевалку, где его уже ждали брат и тетушка. Буреотец, у него вспотели руки! Даже отправляясь на битву, когда его жизни угрожала настоящая опасность, он не чувствовал такого волнения.

Тетушка Навани только что закончила рисовать охранный глиф. Отложив ручку-кисть, она отошла от постамента и подняла знак — ярко-красный на белой ткани, — чтобы показать Адолину.

— Победа? — наугад спросил он.

Навани опустила ткань, вскинула бровь.

— Что такое?

Вошли его оружейники, неся части осколочного доспеха.

— Тут написано: «Безопасность и слава», — объяснила Навани. — Тебе бы стоило подучить глифы, Адолин, они не кусаются.

Он пожал плечами:

— Никогда не считал их такими уж важными.

— Ладно. — Навани почтительно сложила молитву и поместила ее на жаровню. — Надеюсь, в конце концов у тебя появится жена, которая будет и читать глифы, и рисовать их.

Адолин склонил голову, как полагалось делать, пока молитва горела. Пайлиах свидетельница, сейчас не время оскорблять Всемогущего. Но когда все закончилось, он посмотрел на Навани.

— Есть новости о корабле?

Они ждали, что Ясна пошлет весточку, когда достигнет Мелководных Крипт, но ничего не пришло. Навани списалась с конторой портового управляющего в том далеком городе и получила ответ: «Услада ветра» в Мелководных Криптах не появлялась. Корабль опаздывал на целую неделю.

Она небрежно взмахнула рукой:

— Ясна на борту.

— Знаю, тетушка, — сказал Адолин и переступил с ноги на ногу, ощущая тревогу. Что же произошло? Может, корабль настигла Великая буря? А как быть с этой девушкой, на которой ему предстоит жениться, если Ясна добьется своего?

— Раз корабль задерживается, значит Ясна что-то задумала, — проговорила Навани. — Вот увидишь. Мы получим от нее сообщение через пару недель с требованием что-то сделать или предоставить какие-нибудь сведения. Мне придется насильно вытягивать из нее причину задержки. Да пошлет Баттах этой девочке немного здравого смысла вместе с умом.

Адолин не стал упорствовать. Навани знала Ясну лучше кого бы то ни было. Но… он, конечно, беспокоился о кузине и, сам того не ожидая, переживал, что не встретится со своей нареченной, Шаллан, в назначенный срок. Разумеется, условная помолвка вряд ли привела бы к серьезным последствиям, но часть его желала именно этого. Позволить кому-то другому выбирать за себя было до странности увлекательно, принимая во внимание то, какими громкими проклятиями сыпала Данлан, когда он порвал с нею.

Девушка оставалась одной из письмоводительниц отца, так что время от времени они виделись. Новые сердитые взгляды. Но, буря свидетельница, на этот раз он не был виноват. Данлан стоило бы следить за тем, что она говорит подругам…

Оружейник поставил перед Адолином латные ботинки, и он ступил в них, ощущая, как пластины брони смыкаются друг с другом. Оружейники быстро закрепили поножи и двинулись выше, заковывая его в необычно легкий металл. Вскоре остались только латные перчатки и шлем. Юноша присел, сунул руки в лежавшие по бокам перчатки, разместив пальцы по местам. Осколочный доспех, как обычно, странным образом сжимался сам по себе, точно небесный угорь, обвивающий крысу, и вскоре его запястья охватила тугая, но удобная броня.

Он повернулся, чтобы взять шлем у последнего оружейника. Им был Ренарин.

— Курицу ел? — спросил Ренарин, когда брат взял у него шлем.

— На завтрак.

— А с мечом поговорил?

— Целую речь толкнул.

— Мамина цепочка в кармане?

— Трижды проверил.

Навани скрестила руки на груди.

— Все еще держитесь за эти глупые суеверия?

Братья одарили ее неласковыми взглядами.

— Это не суеверия, — возразил Адолин, и одновременно с ним Ренарин произнес:

— Тетушка, это просто наудачу.

Она закатила глаза.

— Я уже давно не участвовал в официальной дуэли, — добавил Адолин, надевая шлем с открытым забралом. — Не хочу, чтобы что-то пошло не так.

— Глупости, — упрямо заявила Навани. — Верь во Всемогущего и Вестников, а не в то, правильную ли пищу ты ел перед дуэлью. Вот же буря! В следующий раз я узнаю, что ты поверил в тайленские Стремления.

Адолин и Ренарин переглянулись. Его маленькие ритуалы, скорее всего, не помогали одерживать победу, но… зачем рисковать? У каждого дуэлянта свои капризы. И его собственные пока ни разу не подвели.

— Наши телохранители совсем не рады происходящему, — негромко заметил Ренарин. — Только о том и говорят, как тяжело будет тебя защищать, когда кто-то размахивает осколочным клинком.

Адолин опустил забрало. Оно затуманилось по краям, становясь на место, и сделалось прозрачным, так что вся комната была ему видна. Он ухмыльнулся, полностью уверенный в том, что Ренарин не видит его лица.

— Так жаль, что я лишил их возможности нянчиться со мной.

— Почему ты так любишь над ними издеваться?

— Не люблю телохранителей.

— У тебя и раньше были охранники.

— На поле боя, — уточнил Адолин.

Когда за ним повсюду таскались сопровождающие, это ощущалось совсем иначе.

— Тут есть что-то еще. Не лги мне, брат. Я слишком хорошо тебя знаю.

Адолин изучил Ренарина, чьи глаза за стеклами очков были такими серьезными. Его младший брат почти все время выглядел слишком мрачным.

— Мне не нравится их капитан, — признался Адолин.

— Почему? Он спас отцу жизнь.

— Просто он меня беспокоит. — Адолин пожал плечами. — Что-то с ним не так. Оттого я и становлюсь подозрительным.

— По-моему, тебе не понравилось, как он тобой командовал на поле боя.

— Я об этом почти забыл, — небрежно бросил Адолин, шагнув к двери, ведущей на арену.

— Что ж, ладно. Ступай. А-а, еще кое-что, братец…

— Да?

— Постарайся не проиграть.

Адолин распахнул двери и вышел на песок. Он уже бывал на этой арене раньше: хотя Военные заповеди алети и запрещали дуэли между офицерами, ему все-таки требовалось поддерживать форму.

Чтобы не ссориться с отцом, Адолин не участвовал в важных поединках, целью которых было чемпионское звание или осколки. Он не осмеливался рисковать клинком и броней. Теперь все изменилось.

Воздух все еще был по-зимнему прохладным, но солнце светило ярко. Его дыхание отдавалось внутри шлема, под ногами скрипел песок. Он кинул взгляд на трибуны, чтобы убедиться, что отец смотрит. Далинар смотрел. Как и король.

Садеас не явился. Ну и ладно. Это бы отвлекло Адолина, заставило вспомнить об одном из тех последних случаев, когда Садеас и Далинар были дружны, сидели рядом на каменных скамьях, следили за поединком Адолина. Неужели Садеас спланировал предательство именно тогда, смеясь и болтая с Далинаром, как полагается старым друзьям?

«Сосредоточься».

Сегодня его противник — не Садеас, но однажды… Однажды он затащит этого человека на арену. Такова его главная цель.

Пока что ему придется довольствоваться Салинором, одним из осколочников Танадаля. У Салинора был только клинок, хотя для поединка с полным осколочником он одолжил один из королевских доспехов.

Салинор стоял по другую сторону арены, одетый в безыскусный сланцево-серый осколочный доспех, и ждал, пока верховный судья — светледи Истиоу — даст сигнал к началу поединка. Эта битва была в каком-то смысле оскорбительной для Адолина. Чтобы вынудить Салинора согласиться на дуэль, ему пришлось поставить на кон и доспех, и клинок против всего-то лишь одного клинка. Словно Адолин должен предложить более весомые трофеи, чтобы Салинор соизволил ответить на вызов.

Как и ожидалось, трибуны переполняли светлоглазые. Хоть молва и твердила, что Адолин уже не тот, поединки за осколки случались очень-очень редко. Этот был первым более чем за год.

— Призывайте клинки! — приказала Истиоу.

Принц вскинул руку в сторону. Клинок упал в подставленную ладонь через десять ударов сердца, на миг опередив оружие соперника. Сердце Адолина билось быстрее, чем сердце Салинора. Возможно, это означало, что противник не испугался и недооценил его.

Юноша принял стойку ветра: руки согнуты в локтях, корпус повернут боком, острие меча указывает вверх и назад. Его противник принял стойку пламени: меч в одной руке, вторая касается лезвия, стопы под прямым углом друг к другу. Боевые стили были, скорее философией, чем четко определенной последовательностью движений. Стиль ветра — непринужденный, стремительный, величественный. Стиль пламени — быстрый и подвижный, более подходящий для осколочных клинков покороче.

Стиль ветра был Адолину хорошо знаком. Он ему служил верой и правдой много лет.

Но сегодня был не его день.

«Мы на войне, — подумал Адолин, когда Салинор двинулся вперед, намереваясь его проверить. — И каждый светлоглазый в армии — зеленый новобранец».

Не время для спектакля.

Время для хорошей трепки.

Когда Салинор подобрался достаточно близко для осторожного удара, чтобы прощупать защиту противника, Адолин развернулся и принял железную стойку, держа меч обеими руками над плечом. Он отбил первый удар Салинора, шагнул вперед и с размаху опустил клинок на шлем противника. Раз, другой, третий. Салинор пытался парировать, но был явно потрясен атакой Адолина, и два удара достигли цели.

По шлему противника побежали трещины. Принц услышал пыхтение и проклятия — Салинор пытался снова принять атакующую стойку. Все должно было выглядеть совсем иначе. Где же проверочные удары, искусство, танец?

Адолин зарычал, ощущая старый добрый Азарт битвы, и отбил атаку Салинора, не заботясь о том, что тот все же зацепил его бок, а потом опять взял клинок в обе руки и со страшной силой ударил по нагруднику противника, словно рубил дрова. Салинор снова запыхтел, и Адолин, подняв ногу, пнул его в грудь, заставив отлететь и упасть на спину.

Салинор выронил клинок — такова была уязвимость стиля пламени, который требовал держать меч одной рукой, — и оружие превратилось в туман. Адолин встал над ним, отпустил собственный клинок и латным ботинком пнул шлем Салинора. Кусок брони разлетелся на оплавленные кусочки, открыв лицо противника, растерянное и охваченное паникой.

Следующий пинок Адолина пришелся по нагруднику. Хотя Салинор пытался схватить его за ногу, принц беспощадно пинал, пока и нагрудник не лопнул.

— Стоп! Стоп!!!

Адолин остановился, опустил ногу рядом с головой Салинора и посмотрел на верховную судью. Женщина стояла в своей ложе — лицо у нее было красное, голос разгневанный.

— Адолин Холин! — закричала она. — Это дуэль, а не рукопашный бой!

— Я нарушил правила? — прокричал он в ответ.

Тишина. До Адолина дошло, что, хоть в ушах у него шумит, зрители хранят молчание. Он слышал, как они дышат.

— Я нарушил правила? — опять требовательно спросил он.

— Дуэль не должна так…

— Значит, я победил, — перебил Адолин.

Женщина негодующе фыркнула.

— Целью дуэли было сломать три части доспеха. Ты сломал только две.

Принц посмотрел сверху вниз на сбитого с толку Салинора. Наклонился, сорвал наплечник и раздробил его в ладонях.

— Сделано.

Потрясенная тишина.

Адолин присел рядом с противником:

— Твой клинок.

Салинор попытался встать, но в отсутствие нагрудника это было сложнее обычного. Его доспех не действовал как положено, и надо было сначала перекатиться на бок, а потом потихоньку подняться на ноги. Выполнимо, но у него явно не было необходимого опыта для такого маневра. Адолин ударом в плечо отправил противника обратно на песок и прорычал:

— Ты проиграл.

— Ты жульничал! — крикнул Салинор, брызгая слюной.

— Как?

— Не знаю я как! Просто… просто так не должно…

Салинор умолк и вытаращил глаза, когда Адолин осторожно взял его рукой в латной перчатке за шею.

— Ты не посмеешь.

Из песка вокруг него начали выбираться спрены страха.

— Моя награда. — Адолин почувствовал внезапное опустошение.

Азарт покинул его. Вот буря, он никогда раньше не ощущал такого во время дуэли.

В руке Салинора появился его клинок.

— Победа, — поколебавшись, объявила судья, — присуждается Адолину Холину. Салинор Эвед лишается своего осколка.

Салинор позволил осколочному клинку выскользнуть из пальцев. Адолин взял меч и, присев рядом с Салинором, протянул оружие головкой эфеса к поверженному противнику.

— Разрушь узы.

Тот помедлил, потом коснулся рубина на эфесе. Самосвет вспыхнул. Узы были разрушены.

Адолин встал, выдрал рубин из оправы и раздробил рукой в латной перчатке. Этого не требовалось, но символический жест вышел отличный. На трибунах наконец-то раздались звуки — все заговорили одновременно как безумные. Они пришли поглядеть на спектакль, а увидели жестокое побоище. Что ж, на войне такое не редкость. Это зрелище было для них полезным, решил Адолин, хотя, переступив порог раздевалки, он ощутил неуверенность. Он вел себя безрассудно. Отпустить клинок? Поставить себя в положение, позволяющее врагу нанести удар по ногам?

В комнате Ренарин вытаращил глаза на брата.

— Это, — сказал младший принц, — было просто невероятно. Наверное, ты устроил самый короткий поединок из всех, что когда-нибудь случались! Ты был изумителен!

— Я… Спасибо. — Он вручил Ренарину осколочный клинок Салинора. — Подарок.

— Адолин, ты уверен? В том смысле, что я и с осколочным доспехом-то не справляюсь.

— Полный набор лучше. Бери его.

Брат колебался.

— Бери его, — повторил Адолин.

Ренарин подчинился с неохотой. Взяв клинок, он скривился. Адолин покачал головой и сел на одну из усиленных скамеек, рассчитанных на вес осколочника. В комнату вошла Навани, спустившаяся со своего места на трибунах.

— То, что ты устроил, — назидательно проговорила она, — не сработало бы с более умелым противником.

— Знаю, — согласился Адолин.

— Что ж, мудрый поступок. Ты скрыл свои истинные способности. Люди решат, что ты победил путем обмана, устроил бой без правил вместо приличной дуэли. Они и дальше будут тебя недооценивать. Я могу это использовать, чтобы организовать тебе новые дуэли.

Адолин кивнул, притворяясь, будто именно так и планировал.

15

Выбросить «башню»

Трудоформа усердьем и силой наделяет,

Тихий шепот спрена ушей достигает:

Тайну хочешь узнать? Эту форму добудь.

Получи свободу, о страхе забудь.

Из «Песни перебора» слушателей, строфа 19

Торговец Твлакв, — сказала Шаллан, — полагаю, на тебе сегодня другая пара обуви, чем в первый день нашего путешествия.

Твлакв остановился по пути к вечернему костру, но спокойно ответил на ее вызов — повернулся с улыбкой, качая головой:

— Боюсь, вы ошибаетесь, светлость! Почти в самом начале этого путешествия я потерял один из сундуков с одеждой во время бури. У меня осталась единственная пара ботинок.

Это была откровенная ложь. Однако после шести дней совместного пути она поняла, что Твлакву плевать, если его ловят на лжи.

Шаллан, устроившись на высоком переднем сиденье фургона и оберегая забинтованные ноги, внимательно посмотрела на Твлаква сверху вниз в сумерках. Она провела бо́льшую часть дня, выдавливая сок из стеблей шишкотравника и втирая в ступни, чтобы отогнать спренов гниения. Веденка была очень довольна тем, что заметила эти растения, — ей здорово не хватало практических знаний, но от кое-каких прочитанных книг в диких местах все же был толк.

Стоит ли открыто сказать ему, что это ложь? Чего она добьется? Он следил за ней глазами-бусинами, прячась в тени.

— Что ж, — отступила Шаллан, — это печально. Надеюсь, во время путешествия мы повстречаем другую компанию торговцев, у которых я смогу купить подходящую обувь.

— Светлость, я обязательно постараюсь подыскать такую возможность. — Твлакв удостоил ее поклоном и фальшивой улыбкой, а потом продолжил путь к вечернему костру, который горел неравномерно, — у них закончились дрова, и паршуны отправились во тьму, чтобы поискать еще.

— Обманы, — тихонько проворчал Узор, чьи очертания были почти невидимы на сиденье около нее.

— Он знает, что я куда больше завишу от него, пока не могу ходить.

Твлакв уселся рядом с умирающим костром. Неподалеку бродили громадные распряженные чуллы, давя маленькие камнепочки исполинскими лапами. Животные никогда не уходили далеко.

Твлакв начал тихо шептаться с Тэгом, наемником. Он продолжал улыбаться, но девушка не доверяла его темным глазам, блестевшим в свете костра.

— Иди проверь, о чем он говорит, — велела Шаллан Узору.

— Проверить?..

— Послушай слова, потом вернись и повтори их мне. Не приближайся к свету слишком сильно.

Узор сполз по боковой стороне фургона. Шаллан откинулась на спинку жесткого сиденья, потом достала из своего тайного кармана маленькое зеркало, найденное в сундуке Ясны, и одну сапфировую сферу для света. Просто марку, которая сама по себе была не яркой, да еще и быстро тускнела.

«Когда должна быть следующая Великая буря? Завтра?»

Приближалось начало нового года, а с ним и Плач, хотя еще оставалось несколько недель. Это ведь был Светлый год? Что ж, она может выдержать Великую бурю здесь, в пустоши. Девушка уже один раз прошла через это унизительное испытание, запершись в своем фургоне.

Зеркальце демонстрировало, что Шаллан выглядит ужасно. Красные глаза с мешками под ними, волосы всклокочены, платье в прорехах и пятнах. Она была похожа на нищенку, которая обнаружила в куче мусора платье, некогда бывшее красивым.

Это не слишком ее беспокоило. Стоит ли выглядеть красивой рядом с работорговцами? Едва ли. Однако Ясна, не заботясь о том, что подумают люди, всегда прилагала усилия к тому, чтобы выглядеть безупречно. Она никого не пыталась соблазнить — об этом речь не шла. Вообще-то, она однозначно презирала такое поведение. «Использовать симпатичное личико, чтобы заставить мужчин делать то, что ты желаешь, ничем не отличается от использования грубой силы мужчиной, который хочет подчинить женщину своей воле, — считала принцесса. — И то и другое низко и с возрастом перестанет удаваться».

Нет, Ясна не признавала соблазнение подходящим инструментом. Однако люди по-другому реагировали на тех, кому явно удавалось сохранять стиль.

«Но что я могу сделать? — подумала Шаллан. — У меня нет косметики; у меня даже туфель нет».

–…Может, она важная шишка, — вдруг раздался рядом с ней голос Твлаква. Шаллан вздрогнула и посмотрела в сторону, где поблизости на сиденье вновь расположился Узор. Голос шел оттуда.

— От нее одни проблемы, — сказал голос Тэга. Вибрации Узора воспроизводили звуки в точности. — Я по-прежнему считаю, что нам надо бросить ее и уехать.

— Какое счастье для нас, — снова голос Твлаква, — что решение принимаешь не ты. Позаботься об ужине. Я позабочусь о нашей маленькой светлоглазой попутчице. Кто-то ее потерял, кто-то очень богатый. Тэг, если мы сумеем продать ее этому кому-то, то, возможно, наконец-то выберемся из ямы.

Узор воспроизвел недолгое потрескивание пламени и замолчал.

Разговор был воссоздан с удивительной точностью. «Это, — подумала Шаллан, — может оказаться очень полезным».

К несчастью, с Твлаквом надо было что-то делать. Она не могла позволить ему рассматривать себя в качестве того, что можно продать тому, кто ее «потерял», — это было слишком похоже на обращение с рабыней. Если она позволит ему и дальше так мыслить, то проведет остаток пути, переживая из-за него и громил.

Что бы сделала Ясна в такой ситуации?

Стиснув зубы, Шаллан сползла с сиденья фургона, осторожно ступая ранеными ногами. Она с трудом могла ходить. Подождав, пока спрены боли исчезнут, и пряча свои мучения, девушка приблизилась к костерку и села.

— Тэг, можешь идти.

Тот посмотрел на Твлаква, который кивнул. Тэг отправился проверить паршунов. Блат ушел на разведку, как часто делал по ночам, выискивая признаки других караванов, направлявшихся этой же дорогой.

— Пришла пора обсудить твое вознаграждение, — сказала Шаллан.

— Служить кому-то столь прославленному — вознаграждение само по себе.

— Разумеется, — согласилась она, посмотрев ему в глаза. «Не отступай. Ты сможешь». — Но торговцу надо зарабатывать на жизнь. Твлакв, я не слепая. Твои люди не согласны с твоим решением помочь мне. Они думают, это пустая трата времени.

Твлакв растерянно покосился в сторону Тэга. Шаллан надеялась, что сейчас он спрашивает себя, о чем еще она догадалась.

— Прибыв на Расколотые равнины, — продолжила Шаллан, — я получу огромное состояние. Пока что оно мне еще не принадлежит.

— Это… прискорбно.

— Ничуть. Это шанс, торговец Твлакв. Состояние, о котором я говорю, представляет собой результат помолвки. Если я прибуду туда в целости и сохранности, те, кто меня спас — уберег от пиратов, всем пожертвовал, чтобы доставить меня в новую семью, — вне всяких сомнений, будут хорошо вознаграждены.

— Я всего лишь скромный слуга, — ответил Твлакв с широкой фальшивой улыбкой. — Я и помыслить не смею о вознаграждении.

«Он думает — я лгу».

Шаллан раздраженно стиснула зубы, внутри ее вспыхнул гнев. Точно так же с нею вел себя Кабзал! Обращался как с игрушкой, инструментом в собственной борьбе, а не как с настоящим человеком.

Она подалась ближе к Твлакву, ближе к костру:

— Работорговец, не играй со мной.

— Я бы не посмел…

— Ты понятия не имеешь, в какую бурю забрел, — прошипела Шаллан, не сводя с него глаз. — Ты понятия не имеешь, что стоит на кону в связи с моим прибытием. Засунь свои мелочные планы в расщелину. Сделай как я говорю — и твои долги будут аннулированы. Ты опять станешь свободным человеком.

— Что? Как… откуда вы…

Шаллан встала, не давая ему договорить. Почему-то она чувствовала себя сильнее, чем раньше. Решительнее. От неуверенности у нее внутри все трепетало, но девушка сумела подавить это ощущение.

Твлакв не знал, что она робкая. Не знал, что она выросла в уединенной сельской местности. Для него девушка была придворной дамой, умевшей стоять на своем и привыкшей, чтобы ей все подчинялись.

Стоя перед ним, ощущая себя светящейся в мерцании костра — возвышаясь над ним и его неуклюжими махинациями, — она все видела. Дело не в том, чего ожидают от тебя окружающие.

А в том, чего ты ожидаешь от себя самого.

Твлакв отпрянул от нее, словно от яростно полыхающего костра. Он съежился, распахнул глаза, вскинул руку. Шаллан поняла, что и впрямь слабо светится, излучая свет сфер. На ее платье больше не было ни прорех, ни пятен. Оно выглядело великолепным.

Девушка инстинктивно погасила свечение своей кожи, надеясь, что Твлакв спишет все на игру света. Повернулась и, оставив его трястись у костра, направилась обратно к фургону. Вокруг была густая тьма, первая луна еще не взошла. Пока Шаллан шла, ее ноги болели совсем не так сильно, как должны были. Неужели это сок шишкотравника творит чудеса?

Она достигла фургона и начала забираться на сиденье, но Блат выбрал именно этот момент для шумного возвращения в лагерь.

— Гасите костер! — крикнул он.

Твлакв ошеломленно уставился на наемника.

Блат ринулся вперед, мимо Шаллан, и, достигнув костра, схватил котелок с кипящим супом. Опрокинул на пламя — и от мокрого пепла с шипением пошел пар, а спрены огня бросились врассыпную и исчезли.

Твлакв вскочил, уставившись на слабо освещенные умирающими углями грязные струйки супа, которые побежали мимо его ног. Шаллан, стиснув зубы от боли, спустилась с фургона и подошла. Тэг подбежал с другой стороны.

–…Их, похоже, несколько десятков, — негромко излагал Блат. — Они хорошо вооружены, но не богаты — нет ни лошадей, ни чуллов.

— О чем речь? — требовательно спросила Шаллан.

— О бандитах, — пояснил Блат. — Или наемниках. Называйте как хотите.

— Светлость, эти места никто не патрулирует. — Твлакв посмотрел на нее и быстро отвел взгляд, явно еще не оправившись от потрясения. — Понимаете, это дикие земли. Присутствие алети на Расколотых равнинах означает, что многие ездят туда-сюда. Торговые караваны вроде нашего, ремесленники в поисках работы, низкорожденные светлоглазые — «наемные мечи», желающие завербоваться на военную службу. Эти два условия — беззаконие в сочетании со множеством путешественников — привлекают особую разновидность бандитов.

— Они опасны, — согласился Тэг. — Берут что хотят. Оставляют только трупы.

— Они видели наш костер? — спросил Твлакв, теребя в руках свою шапку.

— Не знаю, — сказал Блат, бросив взгляд через плечо. Шаллан с трудом могла разглядеть выражение его лица во тьме. — Я не хотел подбираться слишком близко. Подкрался, посчитал и сразу же бросился назад.

— Как ты можешь быть уверен в том, что они бандиты? — спросила Шаллан. — Вдруг, это солдаты, которые направляются к Расколотым равнинам, как и сказал Твлакв?

— У них ни знамен, ни эмблем, — объяснил Блат. — Но хорошее оружие и дозорные по всем правилам. Они дезертиры. Ставлю на это чуллов.

— Ха! — воскликнул Твлакв. — Блат, ты ставишь моих чуллов против того, кто выбросил «башню». Но, светлость, хоть этот дурень совсем не умеет играть, думаю, он прав. Надо запрячь чуллов и немедленно уезжать. Ночная тьма нам на руку, и это следует использовать.

Она кивнула. Собирая лагерь и запрягая чуллов, мужчины двигались быстро, даже грузный Твлакв. Рабы, не получившие вечерней похлебки, ворчали. Шаллан остановилась возле их клетки, ощущая стыд. У ее семьи были рабы — не только паршуны и ревнители. Обычные рабы. В большинстве случаев они жили не хуже темноглазых, лишенных права путешествовать.

А вот эти бедолаги выглядели больными и полумертвыми от голода.

«Шаллан, ты сама в шаге от того, чтобы оказаться в такой же клетке, — подумала она и вздрогнула, когда прошел Твлакв и прошипел проклятия в адрес пленников. — Нет. Он не осмелится тебя туда засунуть. Просто убьет».

Пришлось снова напомнить Блату, чтобы он помог ей забраться на сиденье. Тэг загнал паршунов в их клетку, проклиная за медлительность, потом вскарабкался на свое место. Его фургон был замыкающим.

Взошла первая луна, и стало светлее, чем Шаллан хотелось бы. Казалось, что каждый шаг чуллов сопровождается хрустом, оглушительным, как раскат грома во время Великой бури. Они задевали растения, которые девушка назвала «хрустешипами», — с веточками в виде трубок из песчаника. Они трещали и тряслись.

Продвижение было небыстрым — чуллы не умели двигаться иначе. Пока они шли, Шаллан заметила огни на склоне холма, до жути близкие. Походные костры; минут десять пешим ходом. Ветер переменился и принес отзвуки далеких голосов, звон металла о металл, — наверное, там шел тренировочный бой.

Твлакв развернул караван на восток. Шаллан нахмурилась в ночи.

— Почему так? — шепотом спросила она.

— Помните, мы видели овраг? — так же шепотом ответил Блат. — Он окажется между нами и бандитами, на случай если они что-то услышат и захотят проверить.

Шаллан кивнула:

— Что будем делать, если нас поймают?

— Тогда нам несдобровать.

— Может, сумеем откупиться?

— Дезертиры не такие, как обычные разбойники. Эти люди предали все. Клятвы. Свои семьи. Дезертирство ломает человека, делает способным на все, потому что ты уже отказался от того, что раньше боялся потерять.

— Ого! — выдохнула Шаллан, бросив взгляд через плечо.

— Я… да, это решение меняет всю твою жизнь. И хотелось бы верить, что в тебе осталось хоть немного чести, но сам знаешь, что отказался от нее окончательно и бесповоротно.

Он замолчал, а Шаллан слишком волновалась, чтобы подтолкнуть к дальнейшим откровениям. Она продолжала следить за огнями на склоне холма, а фургоны все катились и катились в ночи, и в конце концов темнота скрыла их бегство.

16

Мастер-мечник

Шустроформы нежны прикосновенья,

Боги многим однажды ее даровали,

И дерзновенных постигло крушенье —

Были очень точны, но меры не знали.

Из «Песни перебора» слушателей, строфа 27

Знаешь, — сказал Моаш, стоявший рядом с Каладином, — я предполагал, что это место будет…

— Больше? — предположил Дрехи с легким акцентом.

— Лучше, — ответил Моаш и обвел тренировочную площадку многозначительным взглядом. — Здесь все так же, как и там, где тренируются темноглазые солдаты.

Здание предназначалось для светлоглазых Далинара. В центре имелся большой открытый внутренний двор с толстым слоем песка. Приподнятая деревянная пешеходная дорожка огибала площадку, располагаясь между песком и окружавшей его узкой постройкой глубиной всего в одну комнату. Это сооружение закрывало двор со всех сторон, не считая фасада, где возвели стену с арочным входом; крыша здания была широкой, и тень от нее падала на деревянную дорожку. Светлоглазые офицеры болтали в тени или наблюдали, как посреди залитого солнечным светом двора кто-то тренируется; ревнители сновали туда-сюда, разнося оружие или напитки.

На тренировочных площадках всегда так. Каладин посетил несколько комплексов, подобных этому. В основном в те времена, когда еще был новобранцем в армии Амарама.

Он стиснул зубы, упираясь пальцами в арку, ведущую к площадке. Прошло семь дней после прибытия Амарама в военные лагеря. Семь дней Каладин был вынужден мириться с тем фактом, что Амарам и Далинар — друзья.

Юноша решил, что будет шквально счастлив в связи с прибытием Амарама. Ведь это, в конце концов, означало, что появился шанс наконец-то проткнуть предателя копьем.

«Нет, — подумал Каладин у входа на тренировочную площадку. — Не копьем. Ножом. Я хочу быть с ним рядом, лицом к лицу, чтобы видеть, как он паникует, умирая. Я хочу почувствовать, как нож войдет в его тело».

Каладин махнул своим людям и прошел под аркой, вынудив себя сосредоточиться на окружающем, а не на Амараме. Арка была из хорошего камня, добытого в каменоломне поблизости, и форма у нее была обычная — с усиленной восточной стороной. Судя по скромным отложениям крема, эти стены воздвигли недавно. Еще один признак того, что Далинар начал считать военные лагеря чем-то постоянным: он сносил простые, временные строения и заменял их крепкими зданиями.

— Не знаю, чего ты ждал, — сказал Дрехи Моашу, оглядевшись по сторонам. — Каким образом тренировочная площадка для светлоглазых может отличаться от обычной? Ты думал, тут алмазная пыль вместо песка?

— Ой-ой, — усмехнулся Каладин.

— Понятия не имею, как она может отличаться, — ответил Моаш. — Просто они ведь сами над ней так трясутся. Никаких темноглазых на «особенной» тренировочной площадке. Я не понимаю, что в ней такого особенного.

— Все дело в том, что ты не думаешь как светлоглазый, — пояснил Каладин. — Это место особенное по одной простой причине.

— И по какой же?

— По той, что нас тут нет, — сказал Каладин и пошел вперед. — По крайней мере, обычно.

С ним были Дрехи, Моаш и еще пятеро — членов Четвертого моста и выживших солдат из прежней Кобальтовой гвардии. Далинар передал их под командование Каладина, и того ожидал приятный сюрприз: они приняли нового командира без единого возражения. Все произвели на него сильное впечатление. Кобальтовая гвардия заслужила свою репутацию.

Несколько гвардейцев, все темноглазые, ели теперь вместе с Четвертым мостом. Они попросили выдать им такие же нашивки, и Каладин выполнил просьбу, но приказал пришить эмблему Кобальтовой гвардии на другое плечо и продолжать носить ее в знак гордости.

Капитан, держа копье в руке, подвел свой отряд к группе ревнителей, которые поспешили навстречу. Ревнители были в воринских религиозных нарядах — просторных туниках и штанах, перевязанных на талии обычными веревками. Одежда нищих. Они были рабами — и в то же самое время не были. Каладин раньше уделял им не особо много внимания. Его мать, наверное, сокрушалась бы по поводу того, как мало для него значили религиозные предписания. Но Каладин решил, что, раз уж Всемогущий о нем не очень-то заботится, почему бы не ответить взаимностью?

— Это тренировочная площадка для светлоглазых! — строго проговорила старшая ревнительница.

Она была стройной и гибкой женщиной, хотя о ревнителях не следовало думать как о мужчинах или женщинах. У нее была обритая наголо голова, как и у спутников, которые носили аккуратные бороды без усов.

— Капитан Каладин, Четвертый мост, — представился юноша, окидывая тренировочный зал взглядом и опуская копье на плечо. Во время тренировки тут легко мог произойти несчастный случай. Ему придется быть очень внимательным. — Мы здесь, чтобы охранять сыновей Холина, пока они тренируются.

— Капитан? — насмешливо переспросил один из ревнителей. — Ты?..

Другой жрец что-то ему шепнул и вынудил замолчать. Новости о Каладине быстро распространились по лагерю, но ревнители нередко вели замкнутую жизнь.

— Дрехи, — проговорил Каладин, указывая направление, — видишь камнепочки в верхней части той стены?

— Ага.

— Они там выросли не сами по себе. Значит, туда можно забраться.

— Разумеется, можно, — сказала главная ревнительница. — Лестница в северо-западном углу. У меня есть ключ.

— Хорошо, тогда впустите его, — распорядился Каладин. — Дрехи, будешь наблюдать сверху.

— Слушаюсь! — Дрехи рысью побежал к лестнице.

— И какая опасность, по-твоему, угрожает им здесь? — спросила жрица, скрестив руки на груди.

— Я вижу много оружия, — пояснил Каладин, — много людей, которые входят и выходят, и… Это что, осколочные клинки? Ума не приложу, что может пойти не так. — Он многозначительно уставился на женщину, и она со вздохом передала ключ помощнику, который побежал следом за Дрехи.

Каладин определил посты всем своим спутникам. Они разошлись по местам, и остались только они с Моашем. Худощавый мостовик немедленно повернулся к осколочным клинкам, стоило о них упомянуть, и теперь не сводил с оружия жадного взгляда. Пара светлоглазых с клинками перешла в центр покрытого песком двора. Один клинок был длинный и тонкий с массивным перекрестьем, другой — широким, громадным, со зловещими шипами, слегка похожими на языки пламени, которые торчали с обеих сторон в нижней трети лезвия. Режущая кромка обоих мечей была покрыта защитными накладками, подобными неполным ножнам.

— Хм, не узнаю ни одного из них. Я считал, что знаю всех осколочников в лагере, — сказал Моаш.

— Они не осколочники, — пояснила ревнительница. — Они используют королевские клинки.

— Элокар позволяет другим людям брать свой осколочный клинок? — спросил Каладин.

— Это великая традиция. — Жрица была явно раздражена необходимостью объяснять. — Великие князья в своих собственных княжествах до объединения делали то же самое, а теперь это обязанность и честь для короля. Мужчины могут использовать осколочный клинок и осколочный доспех короля, чтобы упражняться. Светлоглазые в наших армиях должны уметь обращаться с осколками, ради общего блага. Клинок и доспех непросты в обращении, и если осколочник погибнет во время битвы, то очень важно, чтобы кто-то другой смог ими незамедлительно воспользоваться.

В этом есть смысл, решил Каладин, хотя ему трудно было представить, что светлоглазый позволял кому-то притрагиваться к своему клинку.

— У короля два осколочных клинка?

— Один принадлежал его отцу, и теперь его используют для тренировки осколочников. — Ревнительница посмотрела на сражавшихся. — В Алеткаре всегда были лучшие осколочники в мире. Отчасти благодаря этой традиции. Король намекал, что однажды, возможно, передаст клинок своего отца достойному воину.

Каладин понимающе кивнул.

— Неплохо, — сказал он. — Готов поспорить, множество людей желают поупражняться с клинками, и каждый намерен доказать, что он самый умелый и заслуживает получить такой меч. Элокар придумал отличный трюк, чтобы сделать тренировку привлекательной для кучи народа.

Ревнительница фыркнула и ушла. Каладин посмотрел, как осколочные клинки мелькают в воздухе. Воины, сжимавшие их, с трудом понимали, что делают. Настоящие осколочники, которых он видел и с которыми сражался, не дергались так нелепо, размахивая огромными мечами, как шестами. Даже во время недавней дуэли Адолина…

— Каладин, клянусь бурей! — воскликнул Моаш, наблюдая за уходящей священнослужительницей. — И ты смеешь упрекать меня в неуважении?

— Хм?

— Короля следует называть «ваше величество», — указал Моаш. — А еще ты намекнул, что светлоглазые ленивы и их приходится обманом завлекать на тренировку. Кажется, мы должны избегать проблем со светлоглазыми?

Каладин отвел взгляд от осколочников. Он увлекся и распустил язык.

— Ты прав, — согласился капитан. — Спасибо за напоминание.

Моаш кивнул.

— Ты мне нужен у ворот, — сказал Каладин, ткнув пальцем. Вошли несколько паршунов, неся ящики — видимо, с провизией. Этих не стоило опасаться. Или стоило? — Обращай особое внимание на слуг, оруженосцев и прочих с виду безобидных людей, которые приблизятся к сыновьям Далинара Холина. Нож в бок от кого-нибудь безобидного — один из лучших способов устранить врага.

— Ладно. Но скажи-ка мне, Кэл, кто такой этот Амарам?

Каладин резко повернулся к Моашу.

— Я вижу, как ты на него смотришь, — пояснил Моаш. — Вижу, какое у тебя делается лицо, когда другие мостовики упоминают о нем. Что он тебе сделал?

— Я был в его армии. Сражался за него, перед тем как…

Моаш взмахом руки указал на лоб Каладина:

— Так это его работа?

— Ага.

— Выходит, он совсем не тот герой, о котором люди судачат, — продолжил Моаш. Его это открытие как будто порадовало.

— У него самая темная душа из всех, кого я когда-нибудь знал.

Моаш взял Каладина за руку:

— Мы найдем способ им отомстить — Садеасу, Амараму, тем, кто так с нами поступил.

Вокруг него вскипели спрены гнева, точно лужицы крови на песке.

Каладин посмотрел приятелю в глаза и кивнул:

— Меня это устраивает. — Моаш закинул копье на плечо и рысью побежал к посту, указанному капитаном. Спрены гнева исчезли.

— Ему тоже не помешало бы научиться улыбаться чаще, — прошептала Сил, устраиваясь на его плече. Каладин и не заметил, как она подлетела.

Юноша начал обход периметра тренировочного комплекса, подмечая все входы и выходы. Возможно, он переусердствовал. Каладин просто предпочитал хорошо выполнять свои обязанности, а прошла уже целая вечность с той поры, как ему приходилось заниматься чем-то иным, кроме спасения Четвертого моста.

Время от времени казалось, что его работу невозможно выполнить хорошо. На прошлой неделе во время Великой бури кто-то снова пробрался в комнаты Далинара и нацарапал второе число на стене. Обратный отсчет, указывающий на ту же дату, до которой оставалось чуть больше месяца.

Великий князь не был этим обеспокоен и пожелал, чтобы о происшествии молчали. Вот буря!.. Неужели он сам писал эти глифы во время припадков? Или это делал какой-то спрен? Каладин был совершенно уверен, что на этот раз ни одной живой душе не удалось бы пробраться мимо него незамеченной.

— Ты не хочешь обсудить то, что тебя тревожит? — спросила Сил с его плеча.

— Я беспокоюсь о том, что происходит с Далинаром во время Великих бурь, — объяснил Каладин. — Эти цифры… Что-то не так. Ты все еще видишь тех спренов?

— Красные молнии? Наверное, да. Их трудно заметить. А ты их не видел?

Каладин покачал головой, крепче сжал копье и вышел на дорожку. С нее заглянул в кладовую. Там все стены были увешаны деревянными тренировочными мечами — некоторые размером с осколочные клинки — и учебными доспехами.

— И это все, что тебя волнует? — допытывалась Сил.

— А что еще может меня волновать?

— Амарам и Далинар.

— Тоже мне проблема! Далинар Холин дружит с одним из худших убийц, с которыми мне доводилось встречаться. Ну и что? Далинар светлоглазый. Он, наверное, дружит со множеством убийц.

— Каладин…

— Знаешь, а ведь Амарам хуже Садеаса, — продолжил он, обходя кладовую в поисках дверей. — Все знают, что Садеас — крыса. Он этого не скрывает. «Ты мостовик, — сказал он мне, — и я собираюсь тебя использовать, пока ты не сдохнешь». А вот Амарам… обещал вести себя иначе, как те светлорды из старых сказок. Обещал, что защитит Тьена. Притворился честным человеком. Садеасу до таких глубин подлости и не добраться.

— Далинар не такой, как Амарам, — попыталась убедить его Сил. — Ты же это знаешь.

— Люди говорят о нем то же самое, что говорили… все еще говорят про Амарама. — Каладин вышел на свет и продолжил обходить тренировочную площадку, минуя светлоглазых дуэлянтов, которые сражались, взметая песок, пыхтя, потея и оглашая округу треском деревянных мечей, ударявшихся друг о друга.

Каждую пару сопровождало с полдесятка темноглазых слуг с полотенцами и флягами, а у многих были и один-два паршуна — они подносили стул, если хотелось отдохнуть. Буреотец! Даже в таком обычном деле, как тренировка, светлоглазые вели себя как неженки.

Сил взмыла перед лицом Каладина и налетела на него ураганом. Самым настоящим! Она зависла прямо перед ним, стоя на грозовой туче, в которой сверкали молнии.

— Ты и в самом деле считаешь, — строго проговорила она, — что Далинар Холин только притворяется честным человеком?!

— Я…

— Каладин, не лги мне! — Сил шагнула вперед, тыкая в него пальцем. Миниатюрная девушка-спрен в этот момент казалась огромной. — Никаких обманов. Никогда.

Он глубоко вздохнул и, помедлив, сказал:

— Нет. Нет, Далинар отдал за нас свой клинок. Он хороший человек. Я это знаю. Амарам обвел его вокруг пальца. Он и меня обвел вокруг пальца, так что, наверное, мне не стоит слишком уж сильно винить Холина.

Сил резко кивнула; туча рассеялась.

— Тебе нужно поговорить с ним про Амарама, — посоветовала она, идя по воздуху возле головы Каладина, который продолжил осмотр здания. Из-за маленьких шагов спрен должна была отстать, но этого не происходило.

— И что я ему скажу? Пойду и обвиню светлоглазого третьего дана, что он убил собственных солдат? Украл мой осколочный клинок? Я буду выглядеть идиотом или безумцем.

— Но…

— Сил, он не станет меня слушать. Пусть Далинар Холин и хороший человек, но он не позволит мне злословить о могущественном светлоглазом. Так уж устроен мир. И поверь, я не лгу.

Он продолжил осмотр, желая узнать, что находится в комнатах, откуда можно наблюдать за тем, как кто-то сражается на арене. Одни комнаты были кладовыми, другие — предназначались для принятия ванн и отдыха. Светлоглазые любили принимать ванны. Некоторые помещения оказались заперты, поскольку внутри находились светлоглазые, приходившие в себя после дневных тренировок.

В дальней части здания, противоположной от входных ворот, были жилые помещения ревнителей. Каладину еще не доводилось видеть столько суетящихся бритоголовых людей в простых одеяниях. В его родном Поде градоначальник держал лишь нескольких морщинистых старых жрецов, которые обучали его сына. Они время от времени приходили в город, чтобы возжечь молитвы и помочь темноглазым возвыситься в своих Призваниях.

Эти ревнители, похоже, сильно отличались. У них было телосложение воинов, и они нередко присоединялись к тренировкам светлоглазых, если тем требовался партнер. Некоторые обладали темными глазами, но все равно использовали мечи — их не считали ни светлоглазыми, ни темноглазыми. Они были просто ревнителями.

«А что мне делать, если один из них попытается убить одного из князьков?»

Буря свидетельница, кое-что в работе телохранителя вызывало в нем бешенство. Если вокруг ничего не происходило, трудно разобраться, в чем дело: просто ли нет угрозы, или удалось отпугнуть вероятных убийц.

Наконец-то прибыли Адолин и его брат — оба в осколочных доспехах, со шлемами под мышкой. Их сопровождал Шрам и несколько бывших членов Кобальтовой гвардии. Телохранители отдали капитану честь, когда он подошел и взмахом руки отпустил их, официально приняв вахту. Шраму предстояло присоединиться к Тефту и отряду, защищавшему Далинара и Навани.

— Светлорд, здесь настолько безопасно, насколько мне удалось это обеспечить, не прерывая тренировки, — рапортовал Каладин, приближаясь к Адолину. — Я и мои люди будем следить за всем, пока вы тренируетесь, но немедленно кричите, если вам покажется, что что-то не так.

Адолин хмыкнул, изучая площадку и почти не обращая внимания на Каладина. Он был высоким, и в его густых золотисто-русых волосах виднелось лишь несколько черных алетийских прядей. У Далинара совсем другие волосы. Вероятно, мать Адолина была из Риры.

Каладин повернулся, намереваясь пойти в северную часть внутреннего двора на позицию, противоположную той, которую занимал Моаш.

— Мостовик, — крикнул ему вслед Адолин, — ты же вроде решил обращаться к людям согласно их званию? Разве ты не называешь моего отца «сэр»?

— Он мой непосредственный командир. — Каладин повернулся к нему.

Простой ответ казался наилучшим.

— А я нет? — спросил Адолин, нахмурившись.

— Нет.

— А если я отдам тебе приказ?

— Светлорд, я выполню любое разумное указание. Но если вам понадобится, чтобы кто-нибудь принес чай в перерыве между поединками, придется послать кого-то другого. Здесь наверняка многие желают полизать вам пятки.

Адолин шагнул к нему. Хотя темно-синий осколочный доспех прибавлял юноше всего лишь пару дюймов, он выглядел как гора. Возможно, с лизанием пяток Каладин перегнул палку.

И все-таки Адолин Холин олицетворял собой кое-что. Привилегии светлоглазых. Он был не таким, как Амарам или Садеас, которые пробуждали в Каладине ненависть. Люди вроде Адолина его просто раздражали, напоминая, что в этом мире кто-то потягивал вино и носил роскошные наряды, в то время как кого-то другого могли из прихоти превратить в раба.

— Я обязан тебе жизнью, — прорычал Адолин, как будто ему больно было произносить эти слова. — Лишь поэтому я еще не выкинул тебя из окна. — Он протянул руку и бронированным пальцем ткнул Каладина в грудь. — Но я не настолько терпелив, как мой отец, мостовичок. С тобой что-то не так, только вот я пока не понял, что именно. Я за тобой слежу. Не забывай о своем месте.

Прекрасно…

— Светлорд, я охраняю вашу жизнь. — Каладин оттолкнул палец в сторону. — Это и есть мое место.

— Я сам могу о себе позаботиться, — отрезал Адолин, повернулся и пошел по песку, бряцая доспехом. — Ты лучше за моим братом следи.

Каладин, более чем обрадованный его уходом, пробормотал:

— Балованный мальчишка.

Он предполагал, что Адолин на пару лет старше. Лишь недавно Каладин сообразил, что, еще будучи мостовиком, пережил свой двадцатый день рождения и даже не вспомнил о нем. Адолину двадцать с небольшим. Но ребячество почти не зависело от возраста.

Ренарин стоял у входных ворот в доспехе, некогда принадлежавшем Далинару, с призовым осколочным клинком, и чувствовал себя очень неуютно. Вчерашняя быстрая дуэль Адолина была темой для сплетен во всех военных лагерях, и Ренарину предстояло пять дней таскать меч с собой, чтобы узы окрепли и оружие можно было отпустить.

Доспех молодого человека был естественного цвета темной стали, без окраски. Таким предпочитал его видеть Далинар. Отдав доспех, великий князь продемонстрировал, что считает необходимым одержать свои следующие победы в качестве политика. Это был похвальный ход; нельзя, чтобы люди постоянно следовали за тобой из страха перед силой и жестокостью или даже из почтения к тому, что ты лучший воин. Чтобы стать настоящим вождем, требуется куда большее.

Но все-таки Каладину хотелось бы, чтобы Далинар оставил доспех себе. Четвертому мосту шло во благо все, что помогало этому человеку сохранять жизнь.

Каладин прислонился к колонне, скрестил руки на груди, пристроив копье на сгибе локтя, и стал следить за происходящим во внутреннем дворе и за всеми, кто приближался к князькам. Адолин подошел к брату, схватил его за плечо и потащил через весь песчаный двор. Сражавшиеся там прерывали бой и кланялись — пусть и не по всей форме — или отдавали честь проходившим мимо наследникам Дома Холин. Группа одетых в серое ревнителей собралась в дальней части двора, и женщина, с которой Каладин уже встречался, подошла к братьям, чтобы поговорить. Адолин и Ренарин вежливо поклонились ей.

Прошло три недели, как Ренарин получил доспех. Почему Адолин так медлил, прежде чем привести его на тренировки? Может, ждал дуэли, чтобы добыть для парнишки еще и клинок?

На плечо Каладина опустилась Сил:

— Адолин и Ренарин ей кланяются.

— Ага, — сказал Каладин.

— Но разве ревнители не рабы? Разве они не принадлежат их отцу?

Капитан кивнул.

— В поступках людей нет смысла.

— Если ты это поняла только сейчас, то наблюдала за людьми недостаточно пристально.

Сил взъерошила волосы, которые шевелились очень правдоподобно. Сам жест был весьма человеческим. Похоже, она все-таки наблюдала за людьми внимательно.

— Мне они не нравятся, — беспечным тоном заявила она. — Ни тот ни другой. Ни Адолин, ни Ренарин.

— Тебе вообще не нравятся осколочники.

— Именно.

— Ты уже говорила, что клинки — мерзость, — добавил Каладин. — Но ведь они принадлежали Сияющим. Выходит, Сияющие что-то делали не так?

— Что ты, нет, — возразила она с таким видом, словно он сказал полнейшую глупость. — В те времена осколки не были мерзостью.

— Что изменилось?

— Рыцари, — бросила Сил и притихла. — Рыцари изменились.

— Значит, в оружии как таковом нет ничего омерзительного. Просто оно попало в руки неправильных людей.

— Правильных людей больше нет, — прошептала Сил. — Может, и не было никогда…

— А откуда они вообще появились? — спросил Каладин. — Осколочные клинки. Осколочные доспехи. Современные фабриали им в подметки не годятся. Так откуда же древние раздобыли такое удивительное оружие?

Сил молчала. У нее была раздражающая привычка умолкать, когда он задавал слишком конкретные вопросы.

— Ну? — подтолкнул Каладин.

— Хотела бы я тебе рассказать.

— Так расскажи.

— Хорошо бы, чтобы все так и случилось. Но не случится.

Каладин вздохнул и опять сосредоточился на Адолине и Ренарине, как ему и полагалось. Старшая ревнительница отвела их в самую дальнюю часть внутреннего двора, где на песке сидели еще несколько человек. Они тоже были жрецами, но выглядели как-то иначе. Может, это учителя?

Пока Адолин с ними разговаривал, Каладин еще раз окинул двор быстрым взглядом и нахмурился.

— Что такое? — спросила Сил.

— Человек в тени вон там. — Каладин махнул копьем к месту под карнизом. Там стоял мужчина, скрестив руки и опершись о деревянные перила высотой по пояс. — Он следит за братьями.

— Хм, тут все следят.

— Этот другой, — возразил Каладин. — Идем.

Юноша двинулся небрежной походкой, без угрозы. Незнакомец, скорее всего, всего лишь слуга. Длинноволосый, с короткой, но неаккуратной черной бородой, в просторном желто-коричневом одеянии, подпоясанном веревкой. Этот человек казался в тренировочном зале не на своем месте, и это само по себе, видимо, служило доказательством, что он не убийца. Лучшие убийцы никогда не выделялись.

И все-таки незнакомец был крепкого телосложения, со шрамом на щеке. Возможно, сражался. Лучше проверить. Он внимательно наблюдал за Ренарином и Адолином, и Каладину не было видно, светлые у него глаза или темные.

Когда Каладин приблизился, под ногами у него заскрипел песок. Незнакомец тотчас же повернулся, и Каладин инстинктивно взял копье на изготовку. Теперь он видел глаза этого человека — карие, — но не мог понять, сколько ему лет. Глаза почему-то казались старыми, однако на лице незнакомца морщин было куда меньше, чем полагалось бы. Может, тридцать пять. А может, и семьдесят.

«Слишком молодой», — подумал Каладин, сам не зная почему.

Он опустил копье.

— Прости, я что-то неспокойный. Всего пару недель на этой работе. — Кэл попытался сказать это примирительным тоном.

Не сработало. Незнакомец окинул его взглядом с головы до пят, все еще демонстрируя сдержанную угрозу воина, который решает, нанести удар или нет. Наконец он отвернулся от Каладина и, расслабившись, вновь принялся наблюдать за Адолином и Ренарином.

— Кто ты такой? — спросил Каладин, приближаясь. — Я новичок, как и сказал. Я пытаюсь узнать, как кого зовут.

— Ты мостовик. Тот, который спас великого князя.

— Верно.

— Не надоедай, — отмахнулся незнакомец. — Не трону я твоего принца, забери его Преисподняя.

Мужчина говорил низким, хриплым голосом. Скрежещущим. И со странным акцентом.

— Он не мой принц, — возразил Каладин. — Но я за него отвечаю.

Опять оглядел незнакомца и кое-что заметил. Светлая одежда, подвязанная веревкой, очень напоминала ту, что носили некоторые ревнители. Каладина сбила с толку шевелюра.

— Ты солдат, — догадался он. — Точнее, бывший.

— Ага, звать меня Зайхель.

Каладин кивнул — все встало на свои места. Время от времени солдаты, которым не к кому было возвращаться с войны, присоединялись к орденам. Кэл предполагал, что для этого требуется хотя бы обрить голову.

«Может, Хэв тоже в одном из таких монастырей, — мелькнула рассеянная мысль. — Что бы он подумал, увидев меня сейчас?» Наверное, гордился бы. Хэв всегда считал, что гвардия — самая почетная из разновидностей солдатской службы.

— Что они делают? — спросил Каладин Зайхеля, кивком указывая на Ренарина и Адолина, которые, хоть это и было нелегко в осколочном доспехе, сели на землю перед старшими ревнителями.

Зайхель фыркнул:

— Один из учителей должен взять младшего Холина в ученики.

— Разве не ученик выбирает учителя?

— Ничего подобного. Но ситуация непростая — да. Принц Ренарин почти не изучал искусства владения мечом. — Зайхель помедлил. — Большинство светлоглазых мальчиков избираются учителями к тому моменту, как им исполняется десять.

Каладин нахмурился:

— Почему же он ничему не учился?

— Из-за каких-то проблем со здоровьем.

— И они могут ему отказать? — удивился Каладин. — Сыну самого великого князя?

— Могут, но, скорее всего, не станут. Смелости не хватит. — Мужчина прищурился, увидев, как Адолин встал и махнул ему. — Преисподняя! Я знал, что это подозрительно, — он тянул с этим, пока я не вернусь.

— Мастер-мечник Зайхель! — позвал Адолин. — Вы не сидите вместе с остальными!

Зайхель вздохнул, потом бросил на Каладина покорный взгляд.

— Я, видимо, тоже недостаточно смелый. Постараюсь не причинять ему слишком много боли.

Он обошел перила и побежал к Адолину, который с готовностью пожал учителю руку и указал на Ренарина. Зайхель резко выделялся среди прочих ревнителей с их наголо бритыми головами, аккуратно подстриженными бородами и куда более чистой одеждой.

— Хм, он не показался тебе странным? — спросил Каладин.

— Вы все кажетесь мне странными, — беспечно ответила Сил. — Все, кроме Камня, потому что он очень хорошо воспитан.

— Он считает тебя божеством. Тебе стоило бы его в этом разубедить.

— Что? Так ведь я действительно божество.

Он повернул голову и уставился на девушку-спрена на своем плече:

— Сил…

— Правда-правда! Я такая! — Она ухмыльнулась и подняла ручку с сомкнутыми пальцами, словно ухватив что-то очень маленькое. — Я малюсенькая частичка божества. Совсем малюсенькая. Кланяйся мне, разрешаю.

— Это будет непросто, поскольку ты сидишь у меня на плече, — пробормотал он и заметил, как в ворота вошли Лопен и Шен — скорее всего, с ежедневным донесением от Тефта. — Пойдем. Посмотрим, нужен ли я Тефту, а потом сделаем еще один обход и проверим, как там Дрехи и Моаш.

17

Таков Узор

Тупоформа страшит, ибо все отнимает,

Превращая любого в глупца из глупцов,

И жестокую, страшную плату взимает,

Без остатка твой разум перемолов.

Из «Песни перебора» слушателей, строфа последняя

Пока фургон ехал вперед, Шаллан боролась с тревогой, используя научный подход. Никто не мог знать, заметили дезертиры след из раздавленных камнепочек, который оставлял позади себя караван, или нет. Может быть, они шли за ними. А может, и нет.

Нет смысла об этом думать, решила она. И нашла способ отвлечься.

— Листья могут выпускать собственные побеги, — сказала веденка, держа один маленький круглый листочек на кончике пальца и поворачивая его к свету.

Блат сидел рядом, мрачный как пасмурное небо. Сегодня он был в необычайно броской шляпе — грязно-белой, с загнутыми по бокам полями. Он время от времени стегал одного из чуллов. Прут погонщика длинный — не меньше самой Шаллан.

На последней странице своего блокнота девушка записывала комбинации ударов. Два удара, пауза, еще один. От этого чулл замедлился. Фургон впереди них — им управлял Твлакв — начал взбираться по склону холма, покрытому небольшими камнепочками.

— Видишь? — Шаллан показала Блату листочек. — Вот почему у растения такие хрупкие ветки. Когда приходит Великая буря, она их ломает, срывает листья. Их уносит ветром прочь, и там они пускают корни, отращивают себе новые раковины. Растут они очень быстро. Быстрее, чем я ожидала, — ведь эти края бесплодны.

Блат фыркнул.

Шаллан вздохнула, опустила палец и поставила миниатюрное растение обратно в чашечку, где было немного воды. Бросила взгляд через плечо.

Никаких признаков погони. В самом деле, пора ей успокоиться.

Она вернулась к новому альбому — одному из блокнотов Ясны, в котором исписаны были лишь несколько страниц, — и начала делать быстрый набросок листочка. У нее был только один угольный карандаш, несколько перьев и немного чернил, но Узор прав. Она не могла остановиться.

Для начала Шаллан сделала новый эскиз сантида, пока воспоминания о погружении в океан еще были свежи. Рисунок получился не таким подробным, как тот, который она создала сразу же после случившегося, но, получив его опять — в какой бы ни было форме, — веденка ощутила, как раны внутри начали затягиваться.

Закончив изображение, девушка перевернула страницу и принялась за набросок Блата. Ей не очень-то хотелось начинать возобновление коллекции людей с него, но выбор был ограничен. К несчастью, шляпа и впрямь выглядела глупо — она была слишком мала для его головы. На рисунке он горбился и походил на краба, да еще и эта шляпа на макушке… Что ж, по крайней мере, композиция вышла интересная.

— Откуда ты взял шляпу? — спросила художница, не переставая рисовать.

— Выторговал, — пробормотал Блат, не глядя на попутчицу.

— Дорого обошлась?

Он пожал плечами. Шаллан потеряла все свои шляпы во время кораблекрушения, но убедила Твлаква дать ей одну из тех, что сплели паршуны. Шляпа была не очень-то симпатичной, но оберегала от солнца.

Хотя фургон и подпрыгивал, Шаллан в конце концов сумела завершить портрет Блата. Она изучила его и осталась недовольна. Это и впрямь был негодный способ начать коллекцию — рисунок больше напоминал карикатуру на охранника. Девушка поджала губы. Как бы выглядел Блат, если бы не сердился на нее все время? Если бы его одежда была опрятнее, если бы он был вооружен чем-то получше старой дубины?

Она перевернула страницу и начала заново. Другая композиция — быть может, идеализированная, но почему-то казавшаяся правильной. Блат мог бы выглядеть лихо, все дело в наряде. Военная форма. Копье в руке. Взгляд к горизонту. К моменту завершения работы Шаллан чувствовала себя так, словно день прошел не зря. Улыбнувшись, она показала рисунок Блату как раз в тот момент, когда Твлакв объявил полуденный привал.

Блат глянул на картинку, но ничего не сказал. Несколько раз хлестнул чулла, чтобы тот остановился возле того, который тянул фургон Твлаква. Тэг подкатил свой фургон — на этот раз ему выпало везти рабов.

— Шишкотравник! — воскликнула Шаллан, опуская альбом и указывая на пучок тонких тростинок, что росли за скалой неподалеку.

Блат застонал:

— Опять вам нужно это растение?

— Да. Будь добр, принеси его мне.

— А паршуны не могут это сделать? Я должен покормить чуллов…

— Охранник Блат, кого бы ты хотел заставить ждать? Чуллов или светлоглазую даму?

Блат почесал голову под шляпой, потом с угрюмым видом сполз с сиденья и направился к тростнику. Неподалеку Твлакв забрался на крышу фургона и смотрел куда-то в сторону южного горизонта.

Там виднелась тонкая струйка дыма.

Шаллан тотчас же продрал озноб. Она неуклюже спрыгнула на землю и поспешила к Твлакву:

— Клянусь бурей! Это дезертиры? Они в самом деле следуют за нами?

— Да. Похоже, остановились пообедать, — ответил Твлакв со своего поста на крыше фургона. — Их не заботит, что мы увидим дым от костра. — Он невесело рассмеялся. — Это хороший знак. Они, скорее всего, знают, что у нас только три фургона и мы не стоим погони. Если будем двигаться, не останавливаясь слишком часто, они отстанут. Да. Я уверен.

Он спрыгнул со своего места и начал спешно поить рабов. Твлакв не поручил это паршунам, а занялся сам. Это в большей степени, чем что-нибудь другое, свидетельствовало о его нервозности. Он хотел поскорее снова пуститься в путь.

Паршуны продолжали вязать шляпы в своей клетке в задней части фургона Твлаква. Шаллан, встревоженная, стояла и смотрела. Дезертиры заметили след из разбитых камнепочек, который тянулся за караваном.

Она вспотела. Что же делать? Караван не может двигаться быстрее. Ей оставалось лишь надеяться, что они, как сказал Твлакв, опередят своих преследователей.

Только это маловероятно. Запряженные чуллами фургоны не могут обогнать отряд на марше.

«Отвлекись, — подумала Шаллан, начиная паниковать. — Найди то, что позволит не думать о погоне».

Как насчет паршунов Твлаква? Шаллан глянула на них. Может, нарисовать эту пару в их клетке?

Нет. Она слишком взволнована для рисования, но, возможно, найдется что-то другое. Девушка подошла к паршунам. Ее ноги протестовали, но боль была терпимая. Вообще-то, по сравнению с тем, как она скрывала истинные чувства в первые дни, теперь Шаллан преувеличенно морщилась. Лучше пусть Твлакв считает, что ей хуже, чем на самом деле.

Она остановилась возле прутьев клетки. Дверь была не заперта — паршуны не убегали. Наверное, Твлакв потратил на этих двоих кучу денег. Паршуны недешевы, и многие монархи и влиятельные светлоглазые держали их целые армии.

Один из пары бросил взгляд на Шаллан, потом вернулся к работе. Или вернулась? Было сложно отличить самцов от самок, не раздевая их. У этих кожа была белая, с красными мраморными разводами. Паршуны были крепкие, футов пяти ростом, лысые.

Тяжело представить себе, что эти скромные трудяги опасны.

— Как вас зовут? — спросила Шаллан.

Один поднял голову. Другой продолжал работать.

— Ваши имена, — настойчиво повторила Шаллан.

— Один, — ответил паршун. Потом ткнул пальцем в напарника. — Два.

Опустил голову и вернулся к работе.

— Вы довольны своей жизнью? — допытывалась Шаллан. — Или вы хотели бы освободиться, представься такой шанс?

Паршун уставился на нее, хмурясь. Его лоб пошел складками, он беззвучно проговорил несколько слов, потом покачал головой. Не понял.

— Свобода? — не отставала Шаллан.

Паршун ссутулился над шляпой, которую плел.

«Ему и впрямь неудобно, — подумала Шаллан. — Он расстроен тем, что не понимает». Его поза словно говорила: «Пожалуйста, не задавайте больше вопросов». Шаллан сунула блокнот под мышку и сняла Образ двух паршунов, занятых трудом в клетке.

«Это злобные чудовища, — внушала она себе, — твари из легенд, которые вскоре примутся уничтожать всех и вся вокруг». Стоя рядом с ними, глядя на них, девушка с трудом могла в это поверить, хотя и изучила доказательства.

Вот же буря! Ясна была права. Убедить светлоглазых избавиться от паршунов представлялось почти невозможным. Ей понадобятся веские, очень веские доказательства. Обеспокоенная девушка вернулась к своему фургону и забралась на место, не забывая морщиться. Блат оставил ей вязанку шишкотравника и теперь занимался чуллами. Твлакв выкапывал какие-то корни для быстрого обеда, который им предстояло съесть, скорее всего, уже в пути.

Веденка успокоилась и вынудила себя сделать несколько набросков придорожных растений. Вскоре она принялась рисовать горизонт и ближайшие скалы. Воздух был уже не таким холодным, как в первые дни вместе с работорговцами, хотя по утрам дыхание все еще превращалось в облачка пара.

Твлакв, проходивший мимо, бросил на нее смущенный взгляд. После вчерашней стычки у костра он относился к ней по-другому.

Шаллан продолжила рисовать. Местность здесь была, безусловно, более равнинная, чем в ее родном краю. И растений намного меньше, хотя выглядели они покрепче. И… и это что, еще один дым от костра прямо впереди? Она встала и приложила ладонь ребром ко лбу, защищая глаза от солнца. Да. Это дым. Девушка посмотрела на юг, в сторону дезертиров-преследователей.

Поблизости остановился Тэг, заметив то же, что и она. Поспешил к Твлакву, и они начали негромко спорить.

— Торговец Твлакв? — Шаллан отказывалась звать его «торгмастером», как полагалось обращаться к полноправному купцу. — Я желаю услышать, о чем вы говорите.

— Конечно, светлость, конечно. — Он вразвалочку приблизился, заламывая руки. — Вы увидели впереди дым. Мы вошли в коридор, который пролегает между Расколотыми равнинами и Мелководными Криптами, а также деревнями, что неподалеку от них. Понимаете, эти места оживленнее, чем другие части Мерзлых земель. Так что нет ничего неожиданного в том, что мы встретились с ними…

— С теми, кто впереди?

— С другим караваном, если нам повезет.

«А если не повезет?..»

Впрочем, и так понятно: в этом случае их ждут другие дезертиры или бандиты.

— Можем избежать встречи, — сказал Твлакв. — Только большая компания осмелилась бы развести костер для полуденного привала — в качестве приглашения или предупреждения. Маленькие караваны вроде нашего так не рискуют.

— Если это большой караван, — проворчал Тэг, потирая лоб толстым пальцем, — у них будет охрана. Хорошая защита. — Он посмотрел на запад.

— Да, — согласился Твлакв. — Но мы также можем оказаться между двумя врагами. Опасность со всех сторон…

— Эти, которые позади, нас обязательно догонят, — заметила Шаллан.

— Я…

— Если охотник не сумел выследить тельма, он довольствуется норкой, — добавила она. — Дезертирам приходится убивать, чтобы выживать здесь. Разве ты не говорил, что сегодня ночью, скорее всего, случится Великая буря?

— Да, — с неохотой признал Твлакв. — Через два часа после заката, если список, который я купил, правильный.

— Не знаю, как бандиты обычно пережидают Великие бури, — продожила Шаллан, — но они явно намерены нас догнать. Готова спорить, они собираются нас убить и использовать наши фургоны как убежище. Они нас не отпустят.

— Возможно. Да, возможно. Однако, светлость, если мы видим впереди второй столб дыма, то дезертиры тоже могли его заметить…

— Ага. — Тэг кивнул, словно до него только что дошло. — Мы резко повернем на восток. Головорезы могут пойти следом за тем караваном.

— Мы позволим им напасть на кого-то другого вместо нас? — возмутилась Шаллан, скрестив руки.

— А чего еще вы от нас хотите, светлость? — сердито спросил Твлакв. — Мы маленькие кремлецы, понимаете. У нас один выбор — держаться подальше от больших тварей и надеяться, что они будут гоняться друг за дружкой.

Шаллан прищурилась, изучая маленький столб дыма впереди. Глаза подводили ее или столб делался толще? Она оглянулась. Вообще-то, столбы выглядели почти одинаковыми.

«Дезертирам нужна слабая жертва, — подумала Шаллан. — Они бросили армию, сбежали. Они же трусы».

Девушка заметила, что рядом стоит Блат и тоже смотрит назад, следит за дымом с непонятным выражением лица. Отвращение? Тоска? Страх? И ни единого спрена, чтобы дать ей подсказку.

«Трусы, — подумала она снова, — или просто люди, утратившие иллюзии? Камни, которые покатились вниз по склону холма и в какой-то момент обрели такую скорость, что теперь не знают, как остановиться?»

Это не имело значения. Эти камни, если дать им шанс, раздавят Шаллан и остальных. Поворот на восток не сработает. Дезертиры выберут легкую добычу — медленно ползущие фургоны, — а не ту, которую, скорее всего, убить будет тяжело, хоть она и прямо перед ними.

— Держим путь на второй столб дыма. — Шаллан села.

Твлакв посмотрел на нее:

— Вы же не собираетесь… — Он умолк, встретившись с ней взглядом, облизал пересохшие губы и продолжил: — Вы не попадете… на Расколотые равнины так быстро, светлость, если мы пристанем к большому каравану, понимаете. Это может плохо кончиться.

— Торговец Твлакв, если возникнет такая проблема, я с нею справлюсь.

— Эти, впереди, не будут сидеть на месте, — предупредил Твлакв. — Возможно, мы прибудем в лагерь и увидим, что они уже его покинули.

— В этом случае они будут двигаться или к Расколотым равнинам, или нам навстречу, по коридору, ведущему к портовым городам. В итоге мы с ними встретимся так или иначе.

Твлакв вздохнул, затем кивнул и приказал Тэгу поторапливаться.

Шаллан села, дрожа от возбуждения. Блат вернулся, занял свое место и подтолкнул в ее сторону несколько сморщенных клубней. Видимо, обед. В скором времени фургоны покатились на север, и на этот раз транспорт Шаллан оказался замыкающим.

Девушка устроилась поудобнее; даже если им удастся догнать второй караван, это случится лишь через несколько часов. Борясь с тревогой, она закончила рисовать пейзаж. Потом начала рассеянно водить карандашом по бумаге, предоставив ему свободу.

Она нарисовала небесных угрей, танцующих в воздухе. Нарисовала причалы Харбранта. Сделала набросок Ялба, хотя лицо показалось неправильным — не получилось передать лукавую искорку в его глазах. Наверное, причиной ошибки была ее печаль при мысли о том, что, скорее всего, случилось с ним.

Перевернула страницу и начала новый случайный эскиз — первое, что пришло в голову. Ее карандаш изобразил элегантную даму в роскошном платье. Оно туго облегало грудь и живот, расширяясь лишь в самом низу. Длинные, свободные рукава: один прячет защищенную руку, другой — с разрезом до локтя — демонстрирует предплечье и ниспадает складками.

Смелая, спокойная женщина. Наделенная властью. Все еще действуя машинально, Шаллан добавила к голове элегантной дамы собственное лицо.

И замерла с карандашом, занесенным над страницей. Это не она. Или она? Может ли она стать такой?

Веденка глядела на рисунок, пока фургон подпрыгивал, проезжая по камням и растениям. Потом перевернула страницу и начала новый рисунок. Бальное платье, придворная дама, окруженная элитой Алеткара. Все исключительно высокие и сильные. Женщина выглядела им под стать.

Шаллан пририсовала к фигуре собственное лицо.

Перевернула страницу, нарисовала еще одну. И еще.

Последний рисунок изображал ее стоящей на краю Расколотых равнин, как она их себе представляла. Она глядела на восток, в сторону тайн, к которым стремилась Ясна.

Шаллан перевернула страницу и принялась за новый рисунок. Изобразила Ясну на корабле, за своим столом, которого не было видно под бумагами и книгами. Обстановка была не важна, в отличие от лица. Этого встревоженного, перепуганного лица. Усталого, дошедшего до пределов изнеможения.

Этот набросок у Шаллан получился правильно. Первый рисунок после катастрофы, который в точности отображал то, что она видела. Бремя Ясны.

— Останови, — бросила веденка, не поднимая глаз.

Блат посмотрел на нее. Она подавила желание повторить приказ. Он, к сожалению, не подчинился сразу же, а спросил:

— Зачем?

Шаллан подняла голову. Дымный столб был еще далеко, но она все же оказалась права — он делался толще. Караван впереди них остановился, и путники соорудили костер для полуденного перекуса. Судя по дыму, их было гораздо больше, чем тех, что следовали позади.

— Мне нужно забраться в фургон, — пояснила Шаллан. — Хочу кое-что поискать. Ты можешь двинуться вперед, как только я окажусь внутри, но, пожалуйста, остановись и позови меня, когда мы окажемся близко к той группе впереди.

Он вздохнул, но остановил чулла, хлестнув несколько раз по панцирю. Шаллан спустилась, взяла шишкотравник и блокнот, перешла в заднюю часть фургона. Как только она забралась внутрь, Блат снова двинулся с места и крикнул Твлакву, который потребовал объяснить, в чем дело.

С прикрепленными стенами ее фургон давал тень и уединение, особенно сейчас, когда был замыкающим и никто не мог заглянуть через заднюю дверь. К несчастью, ехать внутри было не так удобно, как спереди. Маленькие камнепочки вынуждали его на удивление сильно трястись и подпрыгивать.

Сундук Ясны был привязан возле передней стенки. Шаллан подняла крышку — сферы излучали тусклый свет. Девушка устроилась на импровизированной подушке — куче тряпок, в которые Ясна заворачивала свои книги. Ночью ей приходилось использовать вместо одеяла — лишнего у Твлаква не нашлось — оторванную от внутренней части сундука бархатную подкладку.

Усевшись, она размотала ступни, чтобы снова смазать их соком шишкотравника. Раны зарубцевались и выглядели значительно лучше по сравнению с предыдущим днем.

— Узор?

Он завибрировал где-то рядом. Девушка попросила его сидеть внутри, чтобы не встревожить Твлаква и охранников.

— Мои раны заживают. Это ты сделал?

— Ммм… Я почти ничего не знаю о том, отчего люди портятся. Я еще меньше знаю о том, почему они… исправляются.

— Твои сородичи не знают, что такое раны? — спросила она, ломая стебель шишкотравника и выдавливая капли сока на левую ступню.

— Мы портимся. Просто мы это делаем… не так, как люди. И мы не исправляемся без помощи. Я не знаю, почему ты исправилась. Почему?

— Так устроены наши тела от природы, — объяснила она. — Все живое чинит само себя.

Шаллан поднесла одну из своих сфер поближе, высматривая маленьких красных спренов гниения. Спрены обнаружились вдоль одного из порезов, и веденка быстренько прогнала их, нанеся сок.

— Я бы хотел знать, почему все так устроено, — сказал Узор.

— Как и многие из нас. — Она поморщилась, когда фургон наехал на особенно крупный камень. — Вчера вечером, во время разговора с Твлаквом у костра, я начала светиться.

— Да.

— Ты знаешь почему?

— Обманы.

— Мое платье изменилось, — продолжила Шаллан. — Клянусь, вчера оно сделалось новым и целым. Но теперь все по-прежнему.

— Ммм… Да.

— Я должна научиться управлять этой способностью. Ясна называла ее светоплетением. Она намекала, что заниматься этим намного безопаснее, чем духозаклинанием.

— Книга?

Шаллан, нахмурившись, прислонилась к прутьям клетки. Рядом на полу виднелись длинные царапины, выглядевшие так, словно их сделали ногтями. Как если бы один из рабов попытался в приступе безумия процарапать путь на свободу.

Книга, которую дала ей Ясна, «Слова сияния», канула в океанскую бездну. Эта потеря казалась серьезнее, чем другая книга, подаренная принцессой, — «Книга бесконечных страниц», которая почему-то была пустой. Шаллан так и не поняла, в чем заключался ее смысл.

— У меня даже не было возможности прочитать эту книгу. Надо будет поискать еще один экземпляр, когда мы попадем на Расколотые равнины.

Впрочем, их пункт назначения был военным лагерем, и она сомневалась, что там в изобилии продаются книги.

Шаллан подняла одну из сфер перед собой. Сфера тускнела, ее надо было зарядить. Что случится, если нагрянет Великая буря, а они не успеют догнать второй караван? Сумеют ли дезертиры преодолеть стихию, чтобы настичь их — и их фургоны, способные уберечь от бури?

Шквал, что за бардак! Ей требовалось какое-нибудь преимущество.

— Сияющие рыцари и спрены были связаны узами, — пробормотала Шаллан скорее самой себе, чем Узору. — Это была симбиотическая связь, как между малюткой-кремлецом и сланцекорником. Кремлец питается лишайником, потому что ему надо что-то есть, но заодно содержит сланцекорник в чистоте.

Узор загудел, сбитый с толку.

— А я… сланцекорник или кремлец?

— И то и другое. — Шаллан вертела в пальцах бриллиантовую сферу — маленький самосвет, запертый в стекле, неустанно светился. — Потоки — силы, благодаря которым существует мир, — охотнее повинуются спренам. Или… хм… поскольку спрены представляют собой части этих потоков, может быть, все дело в том, что спрены лучше воздействуют друг на друга. Связь с тобой дает мне возможность управлять одним из потоков. В нашем случае — светом, силой под названием Иллюминация.

— Обманы, — прошептал Узор. — И правды.

Шаллан сжала сферу в кулаке, и свет, струясь сквозь кожу, сделался красным. Она пожелала, чтобы буресвет вошел в нее, но ничего не произошло.

— Ну и что мне сделать, чтобы все заработало?

— Может, съесть? — предложил Узор, передвинувшись по стене ближе к ее голове.

— Съесть? — недоверчиво переспросила Шаллан. — В прошлый раз мне не понадобилось есть сферы, чтобы зарядиться буресветом.

— Но это может подействовать. Попробуешь?

— Сомневаюсь, что я смогла бы проглотить целую сферу. Даже если бы захотела, а я точно не хочу!

— Ммм… — протянул Узор, и от его вибраций дерево затряслось. — Значит, это… не одна из тех вещей, которые люди едят?

— Клянусь бурей, нет! Как можно быть таким невнимательным?

— Я внимателен, — раздраженно прогудел спрен. — Но все так сложно! Вы поглощаете одни вещи, потом превращаете их в другие… Очень любопытные вещи, которые вы прячете. Они ценные? Но вы их бросаете. Почему?

— Хватит об этом. — Шаллан поморщилась.

Разжав кулак, девушка снова уставилась на сферу. Вообще-то, кое-что из сказанного Узором было правдой. В прошлый раз она не ела сферы, но каким-то образом… поглотила буресвет. Выпила его, как воду.

Или как воздух?

Шаллан задержала взгляд на сфере, а потом резко вдохнула.

Сработало. Буресвет покинул сферу в один миг, ярким потоком устремившись к ее груди. Оттуда он распространился по всему телу, наполнил ее. Ощущение было непривычное — она взбодрилась, насторожилась, подобралась. Шаллан была готова сделать… что-нибудь. Ее мышцы напряглись.

— Сработало! — Стоило открыть рот, как слабо светящийся буресвет вырвался наружу облачком. Он и от ее кожи струился. Надо что-то сделать, чтобы он вышел весь. Светоплетение… Ей необходимо что-то создать. Она решила повторить прежний фокус и улучшить платье.

Опять ничего не произошло. Девушка не знала, что следует предпринять, какие мышцы использовать и при чем тут вообще мышцы. Она сидела расстроенная и пыталась придумать способ, который позволил бы буресвету работать, и чувствовала себя неумехой, оттого что он утекал сквозь ее кожу.

Через несколько минут полностью исчез.

— Что ж, это было весьма невпечатляющее зрелище, — проговорила Шаллан и потянулась к шишкотравнику. — Может, мне стоит заняться духозаклинанием?

Узор прожужжал:

— Опасно.

— Так мне Ясна сказала. Но меня больше некому учить — и, насколько я знаю, такое было под силу только ей. Или я пойду путем проб и ошибок, или не научусь использовать эту способность. — Девушка выдавила еще несколько капель сока шишкотравника и, собравшись втереть его в порез на стопе, замерла. Рана была куда меньше, чем всего-то пару минут назад.

— Буресвет меня исцеляет, — пораженно прошептала Шаллан.

— Он тебя исправляет?

— Да. Буреотец! Я все делаю почти случайно.

— Разве что-то может быть «почти случайным»? — спросил Узор с неподдельным любопытством. — Эта фраза — я не понимаю, что она означает.

— Я… ну, это такая фигура речи. — Не позволяя ему задать новый вопрос, веденка продолжила: — То есть слова, которые мы говорим, чтобы передать идею или чувство, но не объективный факт.

Узор зажужжал.

— А это как понять? — спросила Шаллан, все равно втирая сок растения. — Какое чувство передает такое жужжание?

— Ммм… Я взволнован. Да. Прошло так много времени с той поры, как кто-то изучал подобных тебе.

Шаллан выдавила еще немного сока на пальцы ног.

— Ты пришел ради знаний? Погоди-ка… так ты ученый?

— Разумеется. Ммм… Зачем же еще? Я так много узнаю, прежде чем…

Он остановился на полуслове.

— Узор? — спросила она. — Прежде чем — что?

— Фигура речи.

Он произнес это совершенно ровным, лишенным выражения голосом. Его речь становилась все больше похожа на человеческую, и время от времени отличий не было вовсе. Но теперь из его голоса исчезли все краски.

— Врешь, — упрекнула Шаллан, уставившись на рисунок на стене.

Он уменьшился до размеров кулака, почти в два раза против обычной величины.

— Да, — поколебавшись, признался спрен.

— Из тебя никудышный лжец. — Это открытие изумило Шаллан.

— Да.

— Но ведь ты любишь обманы!

— Как же интересно, — пробормотал он. — Вы все чрезвычайно интересны!

— Скажи мне то, о чем ты едва не проболтался, — приказала Шаллан. — Перед тем как остановился. Я пойму, если ты соврешь.

— Ммм… Ты говоришь как она. Ты все больше и больше на нее похожа.

— Скажи.

Он издал раздраженное жужжание, быстрое и пронзительное.

— Я узнаю о тебе все, что смогу, прежде чем ты меня убьешь.

— Так ты… ты думаешь, что я собираюсь тебя убить?!

— Так случилось с остальными, — прогудел Узор тише обычного. — Случится и со мной. Таков… узор.

— Это должно быть как-то связано с Сияющими рыцарями. — Шаллан принялась заплетать волосы. Так было лучше, чем оставлять шевелюру непокорной, хотя без гребня и щетки даже коса была нелегким делом.

«Буря свидетельница, мне нужна ванна. И мыло. И дюжина других вещей».

— Да, — проговорил Узор. — Рыцари убили своих спренов.

— Как? Почему?

— При помощи клятв. Это все, что я знаю. Мои сородичи — те, кто не был скован, — ушли, и многие сохранили разум. Но все равно нам сложно думать, когда мы отделены от своих, если только у нас нет…

— Чего?

— Человека.

— Так вот зачем вам это нужно, — сказала Шаллан, пальцами распутывая волосы. — Симбиоз. Я получаю связывание потоков, вы — разум.

— Разумность, — уточнил Узор. — Способность мыслить и жить — то, что умеют люди. Мы идеи. Идеи, которые хотят жить.

Шаллан продолжила трудиться над волосами.

— Я тебя не убью, — твердо проговорила она. — Ни за что так не поступлю.

— Не думаю, что остальные совершили это намеренно. Это не важно.

— Очень даже важно! — возразила Шаллан. — Я этого не сделаю. Я не одна из Сияющих рыцарей. Принцесса по этому поводу выразилась однозначно. Не каждый мужчина, способный держать в руках меч, является солдатом. Одна лишь способность делать то, что делаю я, не превращает меня в одну из них.

— Ты произнесла клятву.

Шаллан застыла.

«Жизнь прежде смерти…» Слова выплыли к ней из теней прошлого. Прошлого, о котором она не желала думать.

— Ты живешь обманами, — напомнил Узор. — Они дают тебе силу. Но правда… Не произнеся правды, ты не сможешь вырасти. Почему-то я в этом уверен.

Разобравшись с волосами, она принялась заново бинтовать ноги. Узор перебрался на другую сторону грохочущего фургона и устроился на стене, слабо заметный в тусклом свете. У нее осталась горсть заряженных сфер. Маловато буресвета, учитывая, как быстро он уходит. Стоит ли ей использовать оставшееся, чтобы исцелить ноги? Сможет ли она сделать это намеренно или способность ускользнет от нее, как и светоплетение?

Девушка спрятала сферы в потайной кошель. Пусть останутся на всякий случай. Похоже, сферы и буресвет — единственное доступное ей сейчас оружие.

Закончив с бинтами, она встала в трясущемся фургоне и обнаружила, что ступни почти не болят. Шаллан могла нормально ходить, хотя без обуви все равно не ушла бы далеко. Довольная, она стукнула по стене, поближе к Блату:

— Останови фургон!

В этот раз повторять не пришлось. Она обогнула повозку и, заняв свое место рядом с Блатом, тотчас же обратила внимание на столб дыма впереди, который сделался темнее, больше и зловеще клубился.

— Это не походный костер, — заметила Шаллан.

— Ага, — согласился Блат с мрачным видом. — Горит что-то большое. Скорее всего, фургоны. — Он бросил на нее взгляд. — У этих людей, кем бы они ни были, явно не все в порядке.

18

Синяки и шишки

Мыслеформа — стезя раздумий терпеливых

И учебы усердной, что награду дарует.

Но таится в ней сонм стремлений горделивых,

И утрату невинности он обоснует.

Из «Песни перебора» слушателей, строфа 69

Ганчо, новички нас догоняют, — сказал Лопен и откусил кусок чего-то, завернутого в бумагу. — Носят форму, разговаривают как настоящие мужчины. Смешно. У них на все про все ушло несколько дней. А у нас — недели.

— У других, может, и недели, но не у тебя. — Каладин прикрывал глаза от солнца и опирался на копье. Они по-прежнему были на тренировочной площадке для светлоглазых, охраняли Адолина и Ренарина — последний как раз получал первые наставления от Зайхеля, мастера-мечника. — У тебя настрой был правильным с того самого дня, как мы встретились.

— Ага. Здорово же все обернулось!

— Здорово? Тебя же отправили на мосты, чтобы ты помер где-нибудь на плато.

— Э-э, — протянул Лопен и опять откусил от того, что держал в руке. Оно походило на толстый кусок плоского хлеба, обвернутый вокруг чего-то тягучего. Лопен облизнул губы и вручил снедь Каладину, чтобы освободить единственную руку и покопаться в кармане. — Бывают плохие дни. Бывают хорошие дни. В итоге получается один к одному.

— Лопен, странный ты человек, — сказал Каладин, изучая «еду». — Это, вообще, что такое?

— Чуто.

— Чудо?

— Чу-у-то. Гердазийская еда. Хорошая штука. Гон, кусни, если хочешь.

«Чуто» походило на кусочки неопознаваемого мяса, залитые какой-то темной жидкостью и завернутые в слишком толстую лепешку.

— Отвратительно, — буркнул Каладин и вернул еду Лопену, который вручил ему то, что достал из кармана, — раковину, с обеих сторон которой были нарисованы глифы.

— Тебе же хуже. — Лопен откусил еще.

— Не стоило бы тебе вот так есть у всех на виду, — заметил Каладин. — Это невежливо.

— Ха, зато удобно. Погляди, как хорошо все завернуто. Можно пойти по делам, все их переделать и поесть на ходу…

— Неряшливо. — Каладин изучал раковину.

Она содержала подсчеты Сигзила относительно того, сколько у них солдат, как много им понадобится еды, по мнению Камня, и оценки Тефта — сколько бывших мостовиков готово к обучению.

Последняя цифра была довольно большой. Если мостовики выживали, они становились очень сильными, таская мосты. Как Каладин уже доказал, это позволяло делать из них отличных солдат — требовался только подходящий стимул.

На оборотной стороне раковины Сигзил начертил для Каладина тропу, по которой следовало патрулировать окрестности военного лагеря. Вскоре у него для этого будет достаточно новобранцев, и он займется тем, о чем говорил Далинару. Тефт считал, что Каладину лучше самому отправляться в дозор, чтобы новички смогли проводить с ним побольше времени.

— Сегодня будет Великая буря, — бросил Лопен. — Сиг сказал, она начнется через два часа после заката. Он думал, ты захочешь подготовиться.

Каладин кивнул. Еще один шанс для появления тех загадочных цифр — они уже дважды возникали во время бурь. Он примет дополнительные меры, чтобы Далинар и его семья были под защитой.

— Спасибо за донесение. — Каладин сунул раковину в карман. — Пошли кого-нибудь назад, пусть передадут Сигзилу, что предложенный им маршрут уведет меня слишком далеко от военного лагеря. Пусть нарисует другой. А еще скажи Тефту, что мне нужна пара человек, которая сменит здесь Моаша и Дрехи. Они оба провели на вахте слишком много часов. Сегодня ночью я сам буду охранять Далинара — предложу великому князю, чтобы во время бури вся его семья была рядом, так ведь удобнее.

— Если ветра пожелают, гон, — сказал Лопен, доедая последний кусок чуто. Потом он присвистнул, глядя куда-то в сторону покрытого песком двора. — Здорово смотрится, верно?

Каладин проследил за взглядом гердазийца. Адолин, предоставив брата Зайхелю, принялся за тренировочные упражнения с осколочным клинком. Он изящно вертелся и крутился на песке, и меч в его руках так и летал, выписывая в воздухе замысловатые узоры.

Опытный осколочник никогда не выглядел неуклюжим в доспехе, — напротив, он был внушительным, сверкающим. Латы сидели точно по фигуре. Броня Адолина отражала солнечный свет, точно зеркало, при каждом его взмахе мечом, каждой перемене позиции. Каладин знал, что это просто упражнения для разминки и от них больше пыли в глаза, чем пользы. На поле боя никто так себя не вел, хотя отдельные стойки и рубящие удары можно было применять в деле.

Хоть Каладин об этом и знал, ему с трудом удалось стряхнуть благоговение. Сражаясь, осколочники в доспехах выглядели не людьми, а скорее Вестниками.

Он заметил Сил: она сидела на краю карниза неподалеку от Адолина и наблюдала за юношей. С такого расстояния Каладин не мог разглядеть выражение ее лица.

Адолин закончил разминку, упав на одно колено и вонзив осколочный клинок в землю до середины лезвия. Когда он отпустил рукоять, меч исчез.

— Я уже видел, как он призывает этот клинок, — проговорил Каладин.

— Ага, ганчо, на поле боя, когда мы спасли его жалкую задницу от Садеаса.

— Нет, раньше, — сказал Каладин, вспоминая происшествие со шлюхой в лагере Садеаса. — Он спас кое-кого от издевательств.

— Хм. Тогда он не такой уж плохой, верно?

— Возможно. Ладно, ступай. Позаботься о том, чтобы сюда прислали кого-нибудь на замену.

Лопен отсалютовал ему и забрал Шена, который тыкал пальцем в тренировочные мечи, висевшие вдоль края двора. Вместе они побежали выполнять его поручение.

Каладин обошел посты, проверил Моаша и остальных, а потом приблизился к тому месту, где Ренарин, все еще в доспехе, сидел на земле возле своего нового учителя.

Зайхель, ревнитель с умными глазами, восседал с торжественным видом, который портила его неопрятная борода.

— Тебе надо заново научиться сражаться в этом доспехе. Он меняет то, как человек шагает, держит оружие, движется.

— Я… — Ренарин опустил взгляд. Было так странно видеть человека в очках и в таких внушительных латах. — Мастер, мне не нужно переучиваться сражаться. Я ведь и не учился этому.

Зайхель фыркнул:

— Это хорошо. Значит, мне не придется исправлять чужие ошибки.

— Да, учитель.

— Что ж, тогда начнем потихоньку. Там, в углу, есть лестница. Заберись на крышу тренировочного зала. Потом спрыгни.

Ренарин вскинул голову:

— Спрыгнуть?..

— Сынок, я старый, — сказал Зайхель. — Если буду повторяться, съем не тот цветок.

Каладин нахмурился, а Ренарин, склонив голову набок, вопросительно посмотрел на него. Капитан пожал плечами.

— Съедите… что? — спросил Ренарин.

— Это значит, я рассержусь, — сурово ответил Зайхель. — В вашем языке не найдешь ни одного толкового оборота. Ступай!

Ренарин вскочил, взметнув песок, и умчался прочь.

— Шлем, сынок! — окликнул его Зайхель.

Ренарин остановился, бросился назад и схватил шлем с земли. Он чуть не упал, но, пошатнувшись, развернулся и неуклюже побежал к лестнице. По пути едва не влетел в колонну.

Каладин тихонько фыркнул.

— О-о, стражник, — протянул Зайхель, — думаешь, надев осколочный доспех впервые, справился бы лучше?

— Сомневаюсь, что забыл бы шлем. — Каладин положил копье на плечо и напрягся. — Если Далинар Холин собирается загнать остальных великих князей в строй, думаю, ему понадобятся осколочники получше. Он должен был отдать этот доспех кому-то другому.

— Например, тебе?

— Клянусь бурей, нет, — отрезал Каладин, похоже с излишним возмущением. — Я солдат. Мне осколки без надобности. Мальчишка мне нравится, но я бы не доверил ему людей — не говоря уже о доспехе, который мог бы помочь куда лучшему воину выжить на поле боя. Только и всего.

— Он тебя еще удивит, — пробормотал Зайхель. — Я выдал ему речь в духе: «Я твой учитель, и ты будешь мне повиноваться» — и он на самом деле меня услышал.

— Каждый солдат слышит такое в первый день, — возразил Каладин. — Иногда они слушают. То, что этот мальчишка тебя услышал, еще ни о чем не говорит.

— Узнав, сколько здесь побывало балованных десятилетних раздолбаев, ты понял бы свою ошибку. Я думал, девятнадцатилетний вроде него будет невыносим. И не зови его мальчишкой. Он, скорее всего, почти твоего возраста, да к тому же сын самого влиятельного человека в этом…

Зайхель умолк, когда шум на крыше возвестил о том, что Ренарин Холин разбежался и прыгнул, оцарапав латными ботинками каменный карниз. Он взмыл футов на десять-двенадцать над внутренним двором — опытные осколочники и не такое умели, — а потом забарахтался, как умирающий небесный угорь, и рухнул на песок.

Зайхель глянул на Каладина, вскинув бровь.

— Что? — спросил капитан.

— Увлечен, послушен, не боится показаться глупым, — перечислил Зайхель. — Я могу научить его сражаться, но эти качества врожденные. Парнишка отлично справится.

— Если никого не задавит при падении, — проворчал Каладин.

Ренарин поднялся на ноги и окинул себя взглядом, словно удивляясь, что ничего не сломал.

— Ступай наверх и повтори! — скомандовал Зайхель. — На этот раз падай головой вниз!

Ренарин кивнул, повернулся и поспешил к лестнице.

— Ты хочешь, чтобы он обрел уверенность в том, что доспех его защищает, — догадался Каладин.

— Используя доспех, надо знать пределы его возможностей, — проговорил Зайхель, снова поворачиваясь к нему. — Кроме того, я просто хочу, чтобы он побольше двигался в доспехе. Так или иначе, парень меня слушается, и это хорошо. Обучать его будет истинным удовольствием. А вот ты — совсем другая история.

Каладин вскинул руку:

— Нет, спасибо.

— Откажешься от предложения учиться у полноправного мастера боевых искусств? — спросил Зайхель. — Хватит пальцев одной руки, чтобы сосчитать темноглазых, которым на моей памяти выпадал такой шанс.

— Похоже, я устал быть новичком, на которого орут сержанты, который вечно устает до полусмерти и марширует час за часом, без конца. Вот честное слово, хватит с меня.

— Это совсем другое. — Зайхель махнул ревнителю, который шел мимо. Тот нес осколочный клинок с металлической накладкой на лезвии — один из мечей короля, предоставленных для тренировки.

Зайхель взял осколочный клинок у служителя и поднял.

Каладин кивком указал на меч:

— Что это за штука на лезвии?

— Никто не знает. — Зайхель взмахнул клинком. — Если приложить ее к краям осколочного клинка, она приспособится к форме лезвия и сделает его тупым и безопасным. Если снять ее с оружия, накладка ломается на удивление легко. Сама по себе в битве бесполезна. Но для учебного боя — лучше не придумаешь.

Каладин хмыкнул. Что-то созданное давным-давно используют ради тренировочных боев? Зайхель глянул на осколочный клинок, а потом вдруг направил его на Каладина.

Хотя меч был тупой — а Каладин точно знал, что этот человек не нападет на него по-настоящему, — он ощутил мгновенный приступ паники. Осколочный клинок. Этот был изящным, ровным, с большой гардой. Плоские части лезвия украшала гравировка в виде десяти основных глифов. Он был шириной в ладонь и добрых шести футов в длину, однако Зайхель держал его одной рукой и сохранял равновесие.

— Нитер, — сказал он.

— Что? — Каладин нахмурился.

— Он возглавлял Кобальтовую гвардию до тебя, — пояснил Зайхель. — Был хорошим человеком, моим другом. Нитер отдал свою жизнь за мужчин из Дома Холин. Теперь ты получил его про́клятую Преисподней работу, и тебе придется из кожи вон лезть, чтобы делать ее хоть вполовину так хорошо, как он.

— Не понимаю, как это связано с тем, что ты тычешь в меня осколочным клинком.

— Любой, кто подошлет убийц к Далинару или его сыновьям, будет обладать могуществом. У них будут осколочники. Вот с чем тебе придется столкнуться лицом к лицу, сын. Тебе понадобится научиться вещам, которых не узнает копейщик на поле боя. Ты когда-нибудь сражался с человеком, вооруженным таким мечом?

— Один или два раза, — ответил Каладин, прислонившись к ближайшей колонне.

— Не ври мне.

— Я не вру. — Он посмотрел Зайхелю прямо в глаза. — Спроси Адолина, из какой передряги я вытащил его отца пару недель назад.

Зайхель опустил меч. Позади него Ренарин пролетел с крыши лицом вниз и рухнул на землю. Он глухо застонал и перекатился на спину. Из трещины на шлеме вытекал буресвет, но в остальном парень был невредим.

— Отлично, принц Ренарин, — крикнул Зайхель, не оборачиваясь. — Теперь прыгни еще несколько раз и попробуй приземлиться на ноги.

Тот встал и, бряцая доспехами, удалился.

— Ну хорошо. — Зайхель взмахнул осколочным клинком. — Малый, давай проверим, на что ты способен. Убеди меня оставить тебя в покое.

Вместо ответа Каладин вскинул копье и принял защитную стойку: одна нога позади, другая впереди. Он держал копье наоборот, тупым концом вперед. Неподалеку Адолин сражался с другим мастером. Тот был во втором королевском доспехе и с клинком.

Как же это сработает? Если Зайхель заденет копье Каладина, они притворятся, что лезвие прошло насквозь?

Ревнитель ринулся на него, вскинув меч, который держал двумя руками. Каладина окутало знакомое спокойствие и сосредоточенность битвы. Он не втягивал буресвет. Нужно было научиться не полагаться на него слишком сильно.

«Следи за его осколочным клинком», — подумал Каладин, шагнув вперед, пытаясь приблизиться на расстояние удара. В сражении с осколочником все было так или иначе связано с клинком. Клинком, который не знал преград, клинком, который не просто убивал, но рассекал саму душу. Клинком…

…который Зайхель бросил.

Меч ударился о землю в тот же миг, когда ревнитель оказался рядом с Каладином. Тот был слишком сосредоточен на оружии, и, хотя попытался вскинуть копье для удара, Зайхель увернулся и саданул ему кулаком в живот. От следующего удара — в лицо — Каладин полетел на песок тренировочной площадки.

Он тотчас же перекатился и вскочил, не обращая внимания на спренов боли, что закопошились в песке. Перед глазами все плыло. Юноша ухмыльнулся.

— А ты шустрый…

Зайхель подобрал клинок и вновь устремился к Каладину. Юноша поспешно попятился по песку, держа копье перед собой и уходя от клинка. Зайхель был мастером своего дела. Он сражался не так, как Адолин; меньше боковых ударов, больше рубящих верхних. Наставник был быстр и яростен. Каладин отступал под его натиском вдоль стены, огораживавшей тренировочную площадку.

«Он не сможет долго поддерживать такой темп, — твердил внутренний голос Каладина. — Не останавливайся».

После почти полного круга по залу Зайхель замедлил наступление и принялся кружить, высматривая брешь в обороне Каладина.

— Будь я в доспехе, тебе бы не поздоровилось, — сказал он. — Я был бы быстрее, не уставал.

— Ты не в доспехе.

— А если кто-то в нем заявится, чтобы убить короля?

— Я прибегну к иной тактике.

Зайхель фыркнул, и тут неподалеку упал Ренарин. Принцу удалось приземлиться на ноги, но он поскользнулся на песке и повалился на бок. Зайхель сказал:

— Что ж, будь это и впрямь попытка убийства, я бы тоже прибег к иной тактике.

Он бросился к Ренарину.

Каладин, выругавшись, рванулся следом.

Зайхель немедленно развернулся, скользнув по песку, и замахнулся на Каладина, держа меч обеими руками. От мощного удара клинка о копье раздался громкий треск, эхом раскатившийся по всей тренировочной площадке. Не будь на лезвии защиты, оно бы рассекло древко пополам и, возможно, достало грудь капитана.

Наблюдавший ревнитель бросил Каладину половину копья. Они ждали, что его оружие будет «рассечено», и желали воспроизвести настоящую битву как можно точнее. Неподалеку показался встревоженный Моаш, но несколько ревнителей преградили ему путь и все объяснили.

Каладин снова перевел взгляд на Зайхеля.

— В настоящей битве, — бросил ревнитель, — я бы уже добрался до принца.

— В настоящей битве, — ответил Каладин, — я бы проткнул тебя половиной копья, пока ты думал, что разоружил меня.

— Я бы не совершил такой ошибки.

— Тогда придется согласиться, что я бы не совершил другой ошибки и не позволил бы тебе добраться до Ренарина.

Зайхель ухмыльнулся. Его лицо излучало опасность. Он шагнул вперед, и Каладин понял: на этот раз не будет никаких отступлений и ложных выпадов. Если бы сейчас пришлось защищать члена семьи Далинара, никто не сделал бы ему таких поблажек. И потому теперь придется изо всех сил попытаться «убить» этого человека.

Ему придется напасть.

Продолжительный ближний бой был на руку Зайхелю, потому что Каладин не мог парировать удары осколочного клинка. Лучшее, на что мог рассчитывать юноша, — это быстрые удары, один из которых должен был как можно скорее попасть в цель. Он яростно рванул вперед, потом упал на колени и проехал по песку, уходя из-под удара Зайхеля. Это позволило ему подобраться ближе, и…

Зайхель пнул Каладина в лицо.

Перед глазами все потемнело, но юноша вонзил свое фальшивое копье в ногу Зайхеля. Миг спустя осколочный клинок ударил, остановившись там, где плечо Каладина соединялось с шеей.

— Ты труп, сынок, — сообщил наставник.

— У тебя копье в ноге, — пропыхтел Каладин. — С такой раной ты Ренарина не догонишь. Я победил.

— Но ты мертв, — ворчливо возразил Зайхель.

— Моя работа — не дать тебе убить Ренарина. Благодаря тому, что я только что сделал, он спасся. Не имеет значения, что телохранитель мертв.

— А если убийца был не один? — спросил кто-то позади.

Каладин повернулся и увидел Адолина, который стоял вонзив осколочный клинок в землю перед собой. Юноша по-прежнему был в доспехе, но снял шлем и держал его в одной руке, другой опираясь о крестовину клинка.

— Если их будет двое, мостовичок, — спросил Адолин с самодовольной ухмылкой, — ты сможешь сразиться с двумя осколочниками сразу? Если бы я хотел убить отца или короля, ни за что не послал бы одного.

Каладин встал, повел плечом. Их с Адолином взгляды встретились. Принц был такой снисходительный. Такой самоуверенный. Высокомерный засранец.

— Ну ладно, — сказал Зайхель. — Адолин, я уверен, он все понял. Не надо…

Каладин кинулся на князька. Ему показалось, что тот тихонько рассмеялся, надевая шлем.

Внутри у Каладина все вскипело.

Безымянный осколочник, который убил стольких его друзей.

Садеас, по-королевски восседающий в своих алых латах.

Амарам с мечом, запятнанным кровью.

Когда незащищенное лезвие осколочного клинка понеслось к Каладину — Адолин применил один из тех аккуратных и плавных приемов, которые отрабатывал во время разминки, — мостовик заорал. Резко остановился, вскинул половину копья и позволил клинку пройти прямо перед собой, а после саданул обломком древка по оборотной стороне меча, выбив его из равновесия и испортив Адолину удар с оттягом.

Потом бросился на принца плечом вперед. Это было все равно что удариться о стену. Плечо Каладина запылало от боли, но инерция — вместе с изумлением от удара «дубинкой» — застигла Адолина врасплох. Они оба упали, и осколочник рухнул с грохотом, охнув от неожиданности.

Их падению вторил грохот падения Ренарина. Каладин вскинул полкопья, целясь в забрало Адолина, словно кинжалом. К несчастью, князек отпустил свой клинок, пока они падали, и просунул руку в латной перчатке под Каладина.

Юноша ударил, собрав все силы.

Адолин выпрямил руку.

Удар Каладина не достиг цели, но зато сам он взлетел — взмыл в воздух, брошенный мощной рукой осколочника. Кувыркаясь, пролетел футов восемь и рухнул боком на жесткий песок. Плечо, которым он ударил Адолина, снова полыхнуло от боли. Каладин охнул.

— Придурок! — заорал Зайхель.

Каладин застонал и перекатился. Перед глазами у него все плыло. Где-то далеко ревнитель орал на Адолина:

— Ты мог убить мальчишку!

— Он на меня набросился! — Голос принца звучал глухо из-под шлема.

— Ты его спровоцировал, глупый ребенок! — Голос Зайхеля приблизился.

— Значит, он сам напросился, — огрызнулся Адолин.

Боль. Каладину показалось, что рядом кто-то присел. Зайхель?

— Адолин, ты в осколочном доспехе. — Да, точно, это Зайхель: зрение капитана по-прежнему отказывалось фокусироваться. — Нельзя бросать напарника по тренировке, как связку палок, если на нем нет брони. Отец тебя такому не учил!

Кэл резко вдохнул и вынудил себя открыть глаза. Буресвет из кошеля на поясе наполнил его.

«Не слишком много. Они не должны заметить. Они не должны отнять это у тебя!»

Боль исчезла. В плече что-то соединилось — он не знал, был ли это перелом или простой вывих. Зайхель вскрикнул от изумления, когда Каладин вскочил и снова кинулся на Адолина.

Принц отпрянул, поднял руку, явно призывая клинок. Каладин пинком подбросил упавшие полкопья, взметнув песок, и поймал на лету, приближаясь к противнику.

В тот же миг сила покинула его. Буря внутри угасла без предупреждения, и юноша, охнув от вернувшейся боли в плече, споткнулся.

Адолин поймал его за руку и сжал бронированный кулак. Осколочный клинок возник в другой руке принца, но одновременно с ним второй клинок замер у шеи Каладина.

— Ты труп, — сказал стоявший позади Зайхель, не отводя клинка от кожи Каладина. — Опять.

Каладин рухнул на колени посреди тренировочной площадки и выронил полкопья. Силы покинули его. Что произошло?

— Ступай и помоги брату прыгать, — приказал Зайхель Адолину.

С какой стати он вообще распоряжался принцами?

Молодой Холин ушел, и Зайхель присел на корточки рядом с Каладином.

— Ты не дергаешься, когда на тебя замахиваются осколочным клинком. Ты действительно уже сражался с осколочниками?

— Ага.

— Значит, ты везунчик, — сказал Зайхель и пощупал плечо Каладина. — В тебе есть упорство. В неприличных количествах. Ты в хорошей форме и быстро соображаешь в бою. Но с трудом понимаешь, как следует сражаться с осколочниками.

— Я…

Что тут скажешь? Зайхель прав. Было бы высокомерием это отрицать. Две битвы — три, если считать сегодняшнюю, — не делали его знатоком. Он поморщился, когда учитель нащупал болезненное сухожилие. Вокруг появились новые спрены боли. Он сегодня заставил их как следует потрудиться.

— Тут ты ничего не сломал. — Зайхель удивленно хмыкнул. — А ребра как?

— В порядке, — ответил Каладин, лежа на спине и глядя в небо.

— Что ж, не буду принуждать тебя к учебе, — произнес Зайхель, вставая. — Думаю, принудить тебя мне и не по силам.

Каладин зажмурился. Он чувствовал себя униженным, но с чего вдруг? Ему случалось и раньше проигрывать тренировочные бои. Такое бывало часто.

— Ты очень на него похож, — проворчал Зайхель. — Адолин тоже не хотел, чтобы я его учил. По крайней мере, поначалу.

Каладин открыл глаза:

— Я совсем не такой, как он.

Зайхель хрипло расхохотался в ответ на это и ушел, продолжая посмеиваться, словно услышал лучшую шутку в целом мире. Каладин остался лежать на песке, уставившись в темно-синее небо и прислушиваясь к звукам тренировочных поединков. В конце концов подлетела Сил и опустилась ему на грудь.

— Что случилось? — спросил Каладин. — Буресвет покинул меня. Я почувствовал, как он ушел.

— Кого ты защищал? — спросила Сил.

— Я… я упражнялся. Как и в тот раз, когда мы боролись со Шрамом и Камнем на дне ущелья.

— Ты действительно именно это делал? — многозначительно спросила Сил.

Он не знал. Юноша лежал, глядя в небо, пока не отдышался, затем, пусть со стоном, заставил себя подняться. Отряхнулся, отправился проверить Моаша и остальных стражников. На ходу втянул немного буресвета, и тот подействовал, медленно исцеляя его плечо и смягчая боль от синяков и шишек.

По крайней мере, телесных.

19

Безопасные вещи

Пять с половиной лет назад

Шелк нового платья Шаллан был мягче всего, что она носила раньше. Он касался ее кожи, словно ласкающий бриз. Левый длинный манжет застегивался; она была уже достаточно взрослой, чтобы прикрывать защищенную руку. Когда-то девочка мечтала о том, как будет носить дамское платье. Они с матерью…

С матерью…

В голове у Шаллан сделалось пусто. Девушка перестала думать, как перестает гореть свеча, которую задули. Она откинулась на спинку кресла, подобрав под себя ноги, держа руки на коленях. В унылой столовой с каменными стенами кипела бурная деятельность: особняк Давар готовили к приему гостей. Шаллан не знала, каких именно. Ей было известно лишь то, что отец желал видеть столовую безупречной.

В этом от нее не было никакого толка.

Мимо поспешно скользнули две горничные.

— Она видела, — прошептала одна, обращаясь к другой — новенькой. — Бедняжка была в комнате, когда это случилось. За пять месяцев не произнесла ни единого слова. Хозяин убил свою жену и ее любовника, но не вздумай…

Они продолжали разговаривать, но Шаллан не слушала.

Девочка держала руки на коленях. Ярко-синий цвет ее платья был единственным настоящим цветом в комнате. Она сидела на возвышении рядом со столом для почетных гостей. С полдюжины горничных в коричневом, с перчатками на защищенных руках драили пол и полировали мебель. Паршуны затащили еще несколько столов. Горничная распахнула окна, впустив свежий воздух, влажный после недавней Великой бури.

Шаллан опять услышала, как прозвучало ее имя. Слуги, похоже, считали, что раз она не говорит, то и не слышит. Время от времени девушка спрашивала себя, не стала ли она невидимой. Может быть, она ненастоящая? Вот было бы здорово…

Дверь в зал распахнулась, и вошел Нан Хеларан. Высокий, мускулистый, с волевой челюстью. Ее старший брат был мужчиной. Остальные… остальные были детьми. Даже Тет Балат, который достиг возраста совершеннолетия. Хеларан окинул комнату взглядом — возможно, искал отца, — а потом подошел к Шаллан. Под мышкой у него был маленький сверток. Горничные с готовностью расступались перед ним.

— Шаллан, привет! — Хеларан устроился перед ее креслом. — Надзираешь за работой?

Она была там, где была. Ее отцу не нравилось, когда дочь оказывалась там, где никто не мог за ней следить. Он тревожился.

— Я тебе кое-что принес, — сообщил Хеларан, разворачивая сверток. — Заказал для тебя в Северной Хватке, и торговец буквально только что доставил. — Он вытащил кожаную сумку.

Шаллан, поколебавшись, взяла ее. На лице Хеларана сияла улыбка до ушей. Трудно хмуриться в той же комнате, где он улыбался. Когда брат был рядом, она почти могла притвориться… притвориться, что…

Ее разум опустел.

— Шаллан? — позвал Хеларан, подбадривая.

Она расстегнула сумку. Внутри была пачка бумаги для рисования — толстой, дорогой — и набор угольных карандашей. Шаллан прижала укрытую тканью защищенную руку к губам.

— Я скучал по твоим рисункам, — проговорил Хеларан. — По-моему, у тебя очень хорошо получалось. Ты должна больше практиковаться.

Она провела пальцами правой руки по бумаге, потом выбрала карандаш. Начала рисовать. Столько времени прошло…

— Шаллан, мне нужно, чтобы ты вернулась, — мягко произнес Хеларан.

Она сгорбилась над рисунком, карандаш шуршал по бумаге.

— Шаллан?

Никаких слов. Только рисунок.

— Следующие пару лет я буду часто и надолго уезжать, — продолжал Хеларан. — Я хочу, чтобы ты присматривала за остальными вместо меня. Переживаю за Балата. Я подарил ему нового щенка рубигончей, а он… не был добрым с малышом. Ты должна быть сильной. Ради них.

Горничные с появлением Хеларана притихли. За ближайшим окном лениво шевелились извилистые лозы. Карандаш Шаллан продолжал двигаться. Казалось, не она рисует, а изображение само проявляется на странице — и бумага сочится углем, точно кровью.

Хеларан со вздохом поднялся. А потом увидел, что́ она рисует. Тела, лежащие лицом вниз на полу с…

Он схватил лист и скомкал. Шаллан, вздрогнув, отпрянула и стиснула карандаш в пальцах дрожащей руки.

— Шаллан, рисуй растения и животных, безопасные вещи. Не пытайся вернуться в прошлое.

По ее щекам потекли слезы.

— Мы пока еще не можем отомстить, — негромко проговорил Хеларан. — Балат не может возглавить дом, а я должен уйти. Скоро все изменится.

Дверь распахнулась. Отец был крупным человеком и наперекор моде носил бороду. Его веденский наряд также не соответствовал современным фасонам: светлорд Давар носил похожую на юбку шелковую улату и тугую рубашку, поверх которой надевал мантию. Без меха норки, какой могли бы носить его деды, но в целом — очень, очень традиционно.

Он возвышался над Хелараном — отец был выше всех в поместье. За ним вошли паршуны, неся свертки с едой для кухонь. У всех троих была кожа с мраморными разводами: у двоих красное на черном, у одного красное на белом. Отец любил паршунов. Они не огрызались.

— Хеларан, мне сообщили, что ты велел конюхам приготовить одну их моих карет! — взревел отец. — Я не допущу, чтобы ты опять где-то шлялся!

— В мире есть и более важные вещи, — ответил Хеларан. — Даже более важные, чем ты и твои преступления.

— Не смей так со мной говорить, — прорычал светлорд Давар, шагая вперед и тыкая в Хеларана пальцем. — Я твой отец.

Слуги поспешно бросились в угол, стараясь не попадаться у него на пути. Шаллан прижала сумку к груди и вжалась в кресло.

— Ты убийца, — спокойно сказал Хеларан.

Отец замер на месте, и под бородой его щеки побагровели. Потом он снова двинулся вперед.

— Да как ты смеешь! Думаешь, я не могу отправить тебя в тюрьму? Решил, что раз ты мой наследник, то я…

Что-то возникло в руке Хеларана — полоса тумана, которая сгустилась в серебристую сталь. Клинок футов шести длиной, изогнутый и широкий, с обухом в виде языков пламени или, быть может, волн на воде. Эфес украшал самосвет. Когда свет отражался от металла, выступы на гарде как будто двигались.

Хеларан был осколочником. Буреотец! Как? С каких пор?

Отец умолк и резко остановился. Хеларан спрыгнул с невысокого помоста и направил осколочный клинок на отца. Острие коснулось груди светлорда Давара.

Тот поднял руки, обратив ладони к сыну.

— Ты мерзкая напасть, что обрушилась на этот дом! — почти прорычал Хеларан. — Мне следовало бы проткнуть тебя. Такой поступок был бы благодеянием.

— Хеларан… — Отец утратил весь свой пыл, а его лицо сделалось совершенно белым. — Тебе только кажется, что ты все знаешь. Твоя мать…

— Я не стану слушать твое вранье! — выкрикнул Хеларан и повернул запястье так, что меч в его руке крутанулся, но лезвие по-прежнему упиралось в грудь отца. — Так легко.

— Нет, — прошептала Шаллан.

Хеларан склонил голову набок, потом повернулся. Меч не дрогнул.

— Нет, — сказала Шаллан. — Пожалуйста.

— И вот теперь ты заговорила? — изумился Хеларан. — Чтобы защитить его?! — Смех брата был похож на неистовый лай. Он резким движением убрал меч от груди отца.

Тот, по-прежнему бледный, опустился на один из стульев.

— Как? Это же осколочный клинок… Откуда? — Светлорд Давар вдруг поднял глаза. — Но нет. Это другое. Твои новые друзья? Они доверили тебе такое богатство?

— Нам предстоит важное дело, — отрезал Хеларан. Он повернулся и сосредоточился на Шаллан, положил руку ей на плечо ласковым жестом и продолжил чуть тише: — Сестра, когда-нибудь я тебе все расскажу. Хорошо, что я услышал твой голос, прежде чем уехать.

— Не уезжай, — попросила она.

Слова казались ватой, набившейся в рот. Прошло много месяцев с тех пор, как она в последний раз говорила.

— Я должен. Пожалуйста, нарисуй для меня что-нибудь. Невероятные вещи. Счастливые дни. Ты сможешь?

Она кивнула.

— Прощай, отец, — бросил Хеларан и, повернувшись, решительным шагом направился прочь из комнаты. — Постарайся не испортить слишком многое, пока я буду отсутствовать. Я ведь время от времени стану возвращаться, чтобы проверить, как идут дела.

Он ушел, а его слова все еще звучали эхом в коридоре.

Светлорд Давар вскочил и взревел. Несколько горничных, что еще оставались в столовой, выбежали через боковую дверь в сад. Шаллан сильней съежилась в кресле, придя в ужас при виде того, как ее отец схватил стул и ударил им о стену. Он пинком опрокинул маленький обеденный стол, потом принялся ломать стулья один за другим об пол, повторяющимися, жестокими ударами.

И повернулся к ней, тяжело дыша.

Шаллан всхлипнула от его гнева, от того, что в его глазах не было ничего человеческого. Когда они сосредоточились на ней, жизнь в них вернулась. Отец уронил сломанный стул и, повернувшись к ней спиной, словно от стыда, сбежал из комнаты.

20

Холодная ясность

Форма искусства нужна для красот многоцветных

И песен, которых мы страстно желаем.

Искусник призывает рой спренов приметных,

Судьбу творят они, но как — не знаем.

Из «Песни перебора» слушателей, строфа 90

Когда Шаллан и ее маленький караван приблизились к источнику дыма, солнце превратилось в тлеющий уголек на горизонте, готовый кануть в небытие. Хотя дым таял, веденка смогла разглядеть, что источником его были три разные кучи, а поднимаясь в воздух, он свивался в один столб.

Она встала в покачивающемся фургоне, который забрался на последний холм и остановился, не доехав до вершины, в нескольких футах от того места, откуда можно было бы разглядеть, что происходит. Ну конечно — если внизу поджидали бандиты, преодолевать эту горку попросту глупо.

Блат спустился и побежал вперед. Он не отличался особым проворством, но лучшего разведчика у них не было. Блат снял свою изысканную шляпу и на полусогнутых ногах добрался до вершины холма, чтобы заглянуть на другую сторону. Миг спустя выпрямился, не пытаясь больше прятаться.

Конец ознакомительного фрагмента.