Население огромной страны впадает в ни с чем не сравнимую по масштабам массовую истерию. Под влиянием СМИ люди начинают сходить с ума на почве великодержавного шовинизма, и выхода из этого состояния не видать ровно до тех пор, пока это же явление не начинает пожирать людей изнутри. А тогда уж, как водится, поздно… Книга, которую вы держите в руках, – политический памфлет в стиле Мора и Оруэлла, который заставит ваше сердце биться сильнее. Узнавайте в героях себя – и не повторяйте их ошибок!
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Быр-наш! Политический памфлет предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Иллюстратор Братья Швальнеры
© Братья Швальнеры, 2018
© Братья Швальнеры, иллюстрации, 2018
ISBN 978-5-4483-1221-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Откуда есть пошел быр…
«Я памятник себе воздвиг нерукотворный// К нему не зарастет народная тропа…» Да, да, Пушкин, наше все, как говорил другой нетленный классик.
Но — до этого пока далеко. Пока маленький Саша — круглый упитанный ребенок лет семи-восьми — играет со сверстниками во дворе родовой усадьбы в Михайловском, близ Звенигорода. Погода стоит ясная, теплая, разгар лета. Конец июня всегда здесь знаменит своею рыбалкою — и маленький Саша, и его дед, Осип Абрамович любят половить осетров да лещей в здешней речушке. Лето Саша обычно проводит здесь, в имении деда и бабки. Дед уже весьма преклонных лет, но еще бодрячком — чуть позже выяснится, что этот год станет последним в его жизни. А вот бабка еще и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет, и замечательные кошерные кнедлики еще приготовит.
Пушкин в детстве
Сегодня с утра вся усадьба буквально стоит на ушах — с вечера стало известно о предстоящем прибытии государя императора Александра Павловича, и все — от дворни до хозяев — озабоченно-деятельно принимают участие в подготовке. Чурается работы только Осип Абрамович — ему известна цель визита, а потому он спокоен и даже, в свойственной ему манере, чуть надменен.
— Мойша! Мойша! — надрывает горло бабка, Мария Алексеевна (на самом деле — Ароновна), пытаясь призвать заблудившего неизвестно где дворника. — Мойша, мать твою, муслимку!..
— Маша, — спокойно отзывается на ее крики дед. — Шо ты так кричишь?
— Да шо ты старый пень понимал бы в хозяйстве… Хозяйство вести не… трясти!
Не удивляйтесь после, откуда у Пушкина страсть к разного рода хулиганствам в поэзии — как говорится, яблоко от яблони недалеко падает.
— Та я тока не понимаю, шо можно поправить криком. Вот папа мой, Абрам Петрович, упокой, господи, его душу…
Бабка, не в силах выслушивать в очередной раз многократно слышанный монолог, машет рукой и ворча что-то себе под нос уходит с крыльца. Осип Абрамович не считает нужным продолжать его — главная цель достигнута, и назойливая супруга своим криком больше не будет мешать его отдыху в гамаке под пение птиц и гомон детворы. Разве что, когда пробьет три часа пополудни и останется полчаса до приезда августейших особ, заставит его пойти и переодеться к ужину.
А приезд и впрямь был значительным. Маленький Саша никогда ранее не видел — и потому хорошо запомнил — казавшуюся бесконечной вереницу карет, украшенных снизу доверху золочеными деталями и каемками, разнаряженных пуще людей во все красное лошадей и совершенно немыслимое количество народу, одетого так красиво и чудно, что ребенку показалось, будто присутствует он на карнавале.
— А и впрямь красиво,.. — процедит при виде процессии Осип Абрамович.
Вот показывается императорская свита, из которой Саше более других бросается в глаза юный, но статный великий князь Николай Павлович — он так строг и величествен, что робко и опасливо к нему даже и приблизиться. И оттого особенно притягивает он сторонние взгляды, и оттого особенно красивым кажется со стороны. Как драгоценный камень, помещенный под три замка в царской казне или музее…
Александр I Павлович
Осип Абрамович Ганнибал
После долгих приветствий государь говорил в столовой с дедом (Саша слышал это краем уха, стоя с той стороны двери, ибо страсть к подслушиванию давно была ему свойственна, с раннего детства):
— Дорогой Осип Абрамович. Семья Ваша с давних пор связана с государством российским и с самим домом Романовых. Папенька Ваш, славный Абрам Петрович, как Вы знаете, водил дружбу со славным пращуром нашим — государем Петром Алексеевичем, чье имя на века войдет в историю… А ведь он с кем попало дела не имел. Умел выбирать среди множества лиц именно тех для своего круга, кто пользу и выгоду принести России сможет. И в папеньке Вашем, как история показывает, не ошибся…
— Не преувеличиваете ли Вы, Ваше Величество?
— Отнюдь. Преуменьшаем скорее. И связь времен, поверьте нам, не прерывается, а продолжает свою жизнь. Вот и сегодня обращается к Вам империя с просьбой — вновь сослужить службу государству, как это было заложено веками в традиции семьи Ганнибал. Славные традиции. Добрые традиции.
— Помилуйте, Ваше Величество, чем же я могу? Россия вон какая великая, а я… Да что я…
— Видите ли, уважаемый Осип Абрамович, уж больно неспокойно нынче в мире. Того и гляди война начнется.
— Война? Господь с Вами, Ваше Величество! Да с кем же это?
— С французами.
— С французами?
— Именно. Еще папенька мой, упокой Господь его душу, Павел Петрович дурное зерно заронил в отношения между странами нашими, начав заигрывать с Наполеоном. Помните ли Вы, как Буонапарте в 1800 году сто тысяч наших солдат из плену отпустил?
— Как не помнить…
— Вот и аукнулось нам все это. Тут ведь как. Если с Наполеоном дружбу водить, тогда с Англией ругаться, а этого нам никак нельзя!
— И неужто же до войны дойдет?..
Государь опустил глаза, отвечал не сразу:
— Мы не говорили Вам этого, но война ближе, чем кажется. И в такой обстановке нам просто необходима Ваша помощь. Нам и России.
Саша вслушивался и вслушивался в непонятные ему еще слова, но пока ему удавалось только запомнить их последовательность. О смысле он мог только догадываться. Да и то было непросто, покуда как бабка вскоре отогнала его от двери.
— А-ну, геть отсюда, поц этакий! Ишь наловчился взрослые розмовы слушать… Давай, давай, в детскую…
Проходя мимо комнаты сестер, Саша увидел великого князя, увлеченно беседовавшего со старшей сестрой его, Ольгой. Их молодость и стать влекла юного поэта, ему хотелось поскорее вырасти, чтобы сторонние барышни взирали на него с подобным же вожделением…
Дед, однако, не был так строг, как бабка. И уже утром следующего дня они вновь пошли с Сашей на речку. Там деда ждал его сосед и старый друг, Давид Гершалович Шепаревич.
— Давид Гершалович!
— Осип Абгамович!
Старики расцеловались. Пока Саша ловил в садок какую-то малознакомую речную мелочь, старики выпивали березовый спотыкач в беседке и вели беседу. Краем уха Саша вновь услышал ее содержание.
— Ну и шо просил?
— А Вы как-таки думаете? Денег просил, естественно.
— На что они ему? Никак казна опустела?
— Не думаю, шобы совсем уж опустела, но деньги лишними не бывают, сами понимаете…
— А то. И все же?
— Армию снаряжать будет в поход на француза.
— О как! И много ли просит?
— Сколько ни дай — всему будут рады…
Старики задумались.
— А я вот чего думаю. Есть занятная мысль.
— Шо Вы-таки придумали?
— Вы же ту легенду помните, про Эфиопию?
— Как не помнить?! Когда гонения на нашего брата начались, папенька неделю ночи не спал, все сочинял свое происхождение. Как отче наш заучили, не дай Бог было что позабыть или перепутать!
— Ну так вот и давайте ее продолжать.
— Как это?
— Вы деньги ихние знаете?
— Чьи?
— Ну эфиопские…
— Да почем я знаю? Ежели Вы меня спросите — я и названия-то такого толком написать не смогу.
— Батюшка Ваш тогда в Эфиопию-то съездил и целый сундук привез. Быры они называются…
— Помню что-то эдакое, у Вас в саду закопал… Только ведь они кажется ничего не стоят!
— Так-то оно так, да ведь кто же знает!
— И шо Вы предлагаете?
— А отдадим их царю!
— На что они ему?
— На армию. Все равно никто не знает им цену, а они красивые, золоченые, да много-то их как… Все равно ведь пролежат, никому… А так — Вам честь и почет будут с них!
Подумали.
— А славное вы-таки решение предлагаете, дорогой Давид Гершалович!
— О чем Вы говорите…
Спустя лет шесть, когда война все же началась, а дед уже преставился, Давид Гершалович в присутствии Саши-лицеиста, приехавшего к бабке на каникулы беседовал с его отцом Сергеем Львовичем, который все сокрушался потерям и поражениям русской армии во вновь начавшейся кампании.
— Ну ведь ничего! Ничего! Ни вооружения, ни обмундирования… И такие потери — только из-за неподготовленности войск к наступлению. Хотя ведь было известно о войне, и задолго! Помню, как тесть еще в 1806 году ссужал императора деньгами на этот случай! Все разворовали, негодяи!
— Супостаты, просто супостаты… — бормотал старый Шепаревич, а в бегающих глазах его видел Саша плутовство и некую боязнь. Пушкину казалось, что он что-то знает и скрывает, но… разговор шестилетней давности уж выветрился из юношеской памяти, уступив место мыслям и мечтам о юных нимфах да виршам.
Утро субботы выдалось на сей раз дождливым. Владимир Ильич Ленин подошел к окну своего номера мюнхенской гостиницы «Берлинген» и долго всматривался в капли дождя, стекавшие по стеклу. Настроение было двоякое — с одной стороны он находился на пороге исторического шага, который был призван сыграть роковую роль не только в его биографии, но и в судьбе всей страны. А с другой стороны — его тяготила неопределенность будущего. События хотелось форсировать, но к тому не было никакой возможности. Ильич тяжело вздохнул.
— Что с тобой? — спросила Надежда Константиновна, подойдя к нему со спины.
— Хуже нет, чем ждать и догонять.
— К чему это ты?
Вместо ответа Владимир Ильич посмотрел в водянистые, огромные, ничего не выражающие глаза супруги. На секунду ему показалось, что его горячо любимая Инночка, Инесса стоит перед ним. Но очень скоро сумрак рассеялся — и Ильич, к великому своему сожалению, снова увидел пустые коровьи глаза перед собой. Он поморщился от неудовольствия.
— Пойду.
— Куда ты? — для проформы спросила супруга.
— Пройдусь.
По обыкновению, приземлившись в пивной «Брюггенау», Ленин увидел здесь старого своего приятеля — молодого человека с горящими глазами и коротенькими усиками над верхней губой. Он недавно вернулся с фронта, где был тяжело отравлен газами, и последние две недели они с Ильичом встречались в этой пивной достаточно регулярно.
— А, это Вы, здравствуйте… — улыбнувшись, традиционно по-немецки начал Ленин. Здесь его знали как господина Мернсдорфа.
— Добрый день, — молодой человек тоже был рад видеть его.
— На чем мы вчера остановились?
— На классовой теории построения государства.
— Ах, да. Так вот классовая теория. Не существует, мой дорогой, никакой классовой теории. Вернее, она существует, но только в умах общества. В целом, согласно учению Дарвина, все мы созданы одинаковыми. Даже если и существовали со времен первобытно-общинного строя некие различия среди нас, то в процессе онтогенеза давно и безвозвратно стерлись! Вот так. И потому эту общественную заразу необходимо из ментальности вырвать. Стереть классы с лица земли всеми возможными способами…
— Так уж и всеми?
— Абсолютно всеми, не гнушаясь ничем и ничего! Если потребуется, если не поймут одурманенные бюргерской идеологией массы — уничтожать. Нещадно уничтожать физически.
— То есть, если я правильно понимаю, уничтожать всех, кто отказывается пополнить некую социальную общность, господствующую в конкретном государстве?
— Совершенно верно понимаете! Такая общность есть везде — согласно учению Маркса, это — пролетариат. Согласно языческих предубеждений, это — арийская раса. И так далее. Не суть важно, какова эта общность по природе и по составу. Но тот, кто отрицает ее существование и по каким-то причинам не хочет или не может пополнить ее ряды, ведя государственную политику к триклятой классовой теории — как раз и есть самый заклятый враг, нуждающийся в немедленном и срочном уничтожении!..
Молодой человек слушал внимательно, едва ли не открыв рот.
— Гениально!
В этот момент речь Ленина прервал вошедший в пивную строго одетый бюргер в костюме и с тросточкой. Он вежливо похлопал Ильича по плечу. Тот обернулся.
— Херр Мернсдорф, здравствуйте!
— А это Вы… Дорогой мой, — обратился Ленин к собеседнику, — я отойду ненадолго, Вы уж тут не скучайте, — и в компании посетителя вышел на улицу.
— Что случилось? Где Вы пропадали столько дней?
— Обсуждал с берлинским руководством детали операции. Проезд через Германию мы Вам организуем в пломбированном вагоне, дальнейшие инструкции получите уже в Гельсингфорсе…
— А моя безопасность?
— Не переживайте, кайзер дает Вам все необходимые гарантии и гаранта.
— Кто это будет?
— Платтен, Ваш издатель. Его кандидатура Вас устраивает?
— Вполне. При условии надлежащего оформления документов.
— Это само собой. Проблема возникла с деньгами?
— Что это значит? Мы давно говорили об этом! Вам необходимо выиграть войну, но при том уровне подготовки и вооружения, которое имеет сейчас царская армия, сие невозможно. Практически это будет достижимо в случае смены российского руководства. Керенский это прекрасно, но Милюков настаивает на войне, и в России в настоящий момент не существует авторитета, более сильного чем он. В таких условиях можно говорить только о силовом варианте смены власти, который, как мне известно, кайзер поддерживает! Поддерживал до недавнего времени, во всяком случае…
— Это само собой, ничего не поменялось. Но понимаете… Мы не можем выдать Вам испрашиваемую Вами сумму в марках.
— Почему? Ее у Вас нет?
— Она есть, но как только Вы начнете рассчитываться с типографиями, с военными заводами, да наконец просто давать взятками марками, в этом моментально заподозрят немецкое командование, и тогда рухнула Ваша революция как карточный домик!
Ленин задумался.
— Тоже верно. А что, если фунтами стерлингов?
— Еще лучше. Тогда Ваши сторонники начнут обвинять Вас в сотрудничестве с Антантой и царской властью, которая, как известно, с ней дружна.
— Ах ты как верно! Ты подумай как верно-то, голубчик! Просто-таки архи-верно… А как же тогда?
— Быр! — воздев палец к небу, изрек немец.
— Что, простите?
— Быр. Эфиопская валюта. Вот и поди там разбери, что к чему.
— А цена, позвольте?
— Пустяк, цветная стекляшка, дешевле рубля во много раз. Что вы от них хотите, дикари… А все же — деньги, валюта! Вот и возьми, как у Вас говорят… за рупь…
— За двадцать! — расхохотался Ильич.
— Так значит решено. Послезавтра в это же время в Вашем гостиничном номере.
— Буду ждать… Да, кстати, херр Шуленбург?
— Да?
— А как Вы меня нашли?
— Немудрено.
— И все же?
— Извините. Как-нибудь в другой раз. Ауфидерзейн.
— Ауфидерзейн!
Вернувшись за стол, он продолжил:
— Замечательный человек…
— Я его хорошо помню. У нас на Восточном фронте он командовал батареей. Сейчас, кажется, в посольстве в России кем-то служит.
— У Вас феноменальная память. Он — военный атташе посольства.
— Что Вас с ним связывает?
— Пока это — мой маленький секрет, раскрою чуть позже… Да, кстати, как Вас зовут? Мое имя Вы знаете, а я Ваше нет.
— Простите, но с Вами настолько интересно беседовать, что я, по всей видимости, просто забыл представиться… Адольф, — протянул руку молодой человек. — Гитлер.
Владимир Ильич Ленин
Пройдет много лет, Ленина уже не будет в живых, и Сталин, не имевший ни малейшего понятия об этом разговоре Ильича с немецким военным посланником, будет лишь в самых общих чертах знать о чудесной роли эфиопской валюты в новейшей русской истории. Как вдруг, в один из дней, на пороге кабинета отца народов появится председатель ОГПУ Менжинский.
— Здравствуйте, товарищ Сталин!
— Здравствуйте, Вячеслав Рудольфович! Что за спешность? Что-нибудь случилось?
— Случилось, товарищ Сталин. Нами получены неопровержимые сведения о том, что председатель Совнаркома товарищ Рыков дал указание вывезти в Америку и хранить на счете, открытом на его имя, золото, привезенное Ильичом из Мюнхена в 1917 году.
— Помню это золото… Оно же изначально было в какой-то валюте… Не помню, африканской что ли…
— Совершенно верно, в эфиопской, Иосиф Виссарионович. В бырах. Потом переплавили в золото. И было его там ни много — ни мало на десяток миллионов дореволюционных царских рублей.
— А когда он это сделал?
— Две недели назад.
— Почему же сразу не пресекли?
— Он был с дружественным визитом в США, а ОГПУ не вправе проверять председателя СНК СССР.
— Верно… Доказательства есть?
— Так точно, — Менжинский положил на стол Сталина принесенную с собой увесистую папку. Перевернув первые несколько страниц, Сталин протянул:
— Да… И таких людей мы допускаем до руководства страной… Страна в нищете, на коленях, кулаки буквально заедают, а он миллионы в США вывозит. Какие будут предложения?
— Я думаю, товарищ Сталин, что память Ильича, железного Феликса, да и наша с Вами партийная совесть не позволят нам поступить иначе, чем вытравить из наших рядов антипартийную контру!
— Из партии исключить?
— И не только из партии. Из жизни вычистить! Чтоб другим неповадно было! Расстрелять к едрене фене… Ой, простите ради бога…
Сталин подумал, затянулся трубкой и отвел глаза в сторону окна.
— Правильное решение…
Чуть позже, возвращаясь к этому разговору 1930 года, в своих работах Сталин опишет последствия разговора и обвинит Рыкова в хищении привезенных Лениным быров.
«Вы знаете, — напишет он, — историю с вывозом золота в Америку. Многие из вас думают, может быть, что золото было вывезено в Америку по решению Совнаркома, или ЦК, или с согласия ЦК, или с ведома ЦК. Но это неверно, товарищи. ЦК и Совнарком не имеют к этому делу никакого отношения. У нас имеется решение о том, что золото не может быть вывезено без санкции ЦК. Однако это решение было нарушено. Кто же разрешил его вывоз? Оказывается, золото было вывезено с разрешения одного из замов Рыкова с ведома и согласия Рыкова».1
Иосиф Виссарионович Сталин
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Быр-наш! Политический памфлет предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других