Горячий 41-й год

Борис Цеханович, 2018

1941 год. Год горечи, разочарований, поражений. Трудное, переломное время для государства и тяжёлое бремя выбора для обыкновенных людей, в том числе и людей в форме, когда ты вынужден решать – что делать? То ли сразу сдаться, перестать бороться и тихо продолжать жить, то ли сразу пойти на службу к врагу или же, отбросив первое и второе – драться. Драться, не жалея своих сил и самой жизни. И таких было большинство. Реальная история зарождения партизанского движения в Белоруссии,услышанная автором из уст партизана. Фото из личного архива автора. Содержит нецензурную брань.Содержит нецензурную брань.

Часть первая

Хорошо уплотнённая, щебёночная дорога летела через небольшие, насквозь пронизанные солнечными лучами и от этого весёленькие перелески, выскакивала в поля, в которых уже желтела и склоняла к земле тяжёлые колосья пшеницы или синели бескрайними просторами посевы льна. Иной раз она тянулась долгими километрами густых и сумрачных лесов, где нетронутые, высокие и могучие деревья сонно дремали на протяжении сотни лет около дороги, наблюдая неспешное движение повозок и людей. Но всё равно дорога рано или поздно, но вырывалась и оттуда, ныряла в глубокие, заросшие густым кустарником овраги, перепрыгивали по небольшим, но крепким мосткам через узкие ручейки и речушки. Гораздо реже она утыкалась и в более широкие реки, где путников поджидали паромы или неглубокие брода.

Дорога была старая, служа людям не одну сотню лет и могла рассказать много чего интересного и познавательного. Видела она и польские полчища гордой шляхты, видела многочисленные русские рати. Глядела на наполеоновские войска, двигающиеся в сторону Москвы, а через полгода бредущих по колено в снегу, голодных, замёрзших, бросающих всё разбитых французов. Много что она видела и если бы владела голосом и слогом классика английской литературы Вальтера Скотта, то она могла рассказать как у этого невзрачного мостика, в начале прошлого столетия, разбойнички начисто ограбили богатого купчину, но жизни его не лишили. А здесь, у валуна, грузно вросшего в землю и покрытого наполовину мхом, долгими и длинными вечерами счастливо встречались парень с девушкой из соседних деревенек, любовь которых закончилась свадьбой и долгой, трудной, но счастливой жизнью. А у этой развилки умерла монашка: шла, шла, присела отдохнуть и умерла. Поэтому здесь и стоит наполовину сгнивший и наклонившийся на сторону католический крест с потемневшей иконкой святой девы Марии.

Много чего она могла рассказать и показать себя, красуясь перед проезжими и пешеходами, но сейчас она была разбита в хлам прошедшей по ней техникой, гужевым транспортом и густо покрыта мелкими и большими воронками от бомб. В кюветах, на обочинах, в отдаление валялись вздутые, смрадно пахнущие трупы лошадей, коров и к несчастью многих людей: в основном стариков, детей и женщин, расстрелянных с воздуха безнаказанно бесчинствующими над дорогами самолётами немцев. Тут же накренившись на пробитые, оторванные взрывами колёса, сгоревшие и полу сгоревшие, разбитые и пробитые, съехавшие в кюветы, сиротливо стояли грузовики, среди которых иной раз проглядывались сгоревшие легковушки и громоздкие автобусы. И всё это густо и обильно было покрыто пылью, облака которой вздымались над дорогой от устало бредущих потоков беженцев и военных на восток от этого разгула вакханалии войны.

Цель и надежда как у беженцев, нагруженных чемоданами, рюкзаками, катящими перед собой колясками, так и у измотанных, разрозненных групп военных была одна — недалёкая переправа через реку. Гражданские надеялись, переправившись на большом пароме, передохнуть на том берегу и двинуться дальше, уповая, что сама река, как естественное препятствие, задержит страшного врага хотя бы на несколько дней и даст им возможность оторваться от преследования немецких войск. Военные надеялись найти, увидеть на противоположной стороне реки подготовленную, глубоко эшелонированную оборону, наполненную полнокровными войсками, куда они вольются и наконец-то остановят полчища фашистов.

Но, ни гражданские, ни военные не знали, что паромы уже два дня как были разбиты и затоплены ударами с воздуха доблестным люфтваффе. Что нет никакой глубоко эшелонированной обороны, а на этом и на противоположном берегу окапываются куцые остатки стрелковой дивизии, с боями отступающей от самой границы. Она ещё называлась дивизией, потому что был наполовину поредевший от потерь штаб дивизии, были три стрелковых полка и другие какие положено дивизии подразделения, но если их всех свести в одну часть, то не наберётся и полка. Но эта тысяча двести человек, готовы были драться и стоять насмерть, чтобы прикрыть тонкую ниточку понтонной переправы, наведённой сапёрами вместо разбитых паромов. И драться, драться, чтобы дать возможность гражданскому населению, которого скопилось на западном берегу до двадцати тысяч человек, пройти по хлипкой, колыхающейся переправе на восточный берег. Дать возможность перевезти на противоположный сторону водной преграды многочисленные подводы, санитарные машины с ранеными и оставшуюся технику.

Не знали они и о том, что немцы тоже рвались к переправе и цель была у них не только захватить переправу целой, но и раздавить, не дать закрепиться тем, кто ещё мог сопротивляться.

Глава первая

Обер-лейтенант Курт Зейдель — Счастливчик Курт, как его прозвали офицеры полка, удобно развалившись в люльке мотоцикла, во главе небольшого мотоциклетного отряда, мчался по щебёночной дороге к русской переправе. Он был доволен этим заданием и считал, что наконец-то появилась прекрасная возможность отличиться, а может быть и получить долгожданную награду. В полку Курт служил с 1938 года и считался хорошим офицером, а чисто арийская внешность: высокий рост, широкоплечий, голубые глаза, блондин располагала к дружбе с ним не только офицеров. Солдаты и унтеры также тянулись к Зейделю и уважали его за твёрдый в то же время открытый характер, а также и за его спортивные успехи: Курт зарекомендовал себя как неплохой легкоатлет и не раз завоевывал спортивные кубки для полка.

Отдельной гордостью обер-лейтенанта было прекрасное знание русского языка, который он играючи выучил в детстве, общаясь с детьми русских эмигрантов, а став взрослым продолжил его изучение. И перед русской кампанией командир полка пообещал перевести его с роты на штабную должность, дальновидно считая, что такого офицера надо держать около себя.

Но было и слабое место в военной карьере и все об этом в полку знали и сочувствовали Курту. Полк в тридцать девятом году принял активное участие в Польской кампании, а Зейдель в это время провалялся в госпитале, сломав ногу. А когда полк пошёл через Бельгию во Францию обер-лейтенант был временно откомандирован в распоряжение Берлина, где выполнял обидные, мелкие поручения.

Вот и сейчас командир полка полковник Хофманн вызвал к себе Зейделя и, ткнув карандашом в точку на карте, поставил задачу: — Мы движемся слишком медленно. Поэтому, Курт, бери мотоциклистов и вперёд. Нужно захватить русскую переправу и не дать её взорвать. Действуй стремительно и решительно. На мелочи не разменивайся. Помни — один подготовленный немецкий солдат стоит пятьдесят русских.

— Что ж, я выполню эту задачу…, — Курт получал удовольствие и от того, что чувствовал за собой силу, мчавшуюся за ним ещё на десятке мотоциклов. Силу, которая могла огнём смести с дороги любого, кто станет на их пути. И попробовали встать. Стремительно движущийся отряд мотоциклистов внезапно обстреляли из винтовок с подготовленных позиций. Но огонь был жидкий, неорганизованный, вследствие чего и неэффективный. Мотоциклы на скорости и сидящие на них немцы, сблизились с позицией русских. Лихо выкидывая густые веера щебёнки и песка из-под колёс, развернулись в линию и с близкого расстояния, даже не спешиваясь, накрыли плотным пулемётным и автоматным огнём сопротивляющихся. А через пять минут медленно двинулись вперёд. Прозвучало ещё несколько, явно неприцельных выстрелов и около двух десятков красноармейцев побежали с позиций в разные стороны. Отряд на несколько минут остановился на позициях русских и, убедившись, что кроме двух убитых здесь никого не осталось, помчался дальше.

Такая война нравилась Курту всё больше и больше. Не надо постоянно окапываться, ходить в беспрестанные атаки, подвергая себя и своих подчинённых опасности быть убитыми этими варварами. Хотя Зейдель прекрасно понимал — их полку пока просто везло. С момента вторжения на территорию Советского Союза полк находился во втором эшелоне и всю грязную и трудную работу по взламыванию обороны русских и разгрому их резервов в приграничных районах, вынесли части первого эшелона, а им оставалось только добивать разбитых русских и развивать успех других. Русской армии уже не существовало: так.., были разрозненные, недобитые части, которые стремительно откатывались на восток.

Вырвавшись из леса, мотоциклисты помчались вдоль опушки по дороге, огибавшей длинным языком узкое болото. Дорога вильнула вправо и выскочила на небольшую, метров в тридцать дамбу, за которой расстилалось ровное, полого тянущее вверх поле, на краю которого высокими соснами и берёзами толпился лес, куда и ныряла дорога. А там, километров в семи и была вожделенная переправа, слава и награда.

Курт поднял руку и мотоциклы послушно остановились перед дамбой.

— Хорошее место. Если у русских есть грамотный и опытный командир, то оно просто идеально, для того чтобы надолго задержать продвижение полка.

Обер-лейтенант вскинул бинокль и неторопливо оглядел опушку леса, но нигде не заметил даже малейших признаков засады или подготовленной обороны. Правда, смущала сбоку от дороги длинная, заросшая травой метровая насыпь, одним краем утыкающая в край леса, но и там ничего не было видно. Дорога через поле была пустынна, лишь в стороне на боку лежал и слегка дымился грузовик, вокруг которого валялось разбросанное военное имущество и несколько тел убитых красноармейцев. Около самой дамбы земля во множестве была покрыта мелкими воронками от осколочных бомб и как результат убитые лошади и до десятка мёртвых тел гражданского люда в неестественных позах лежало по всему берегу болота.

— Да…, видно нет у них уже толковых командиров, — Зейдель повелительно махнул рукой и мотоциклы, взревев двигателями и подымая пыльный шлейф, ломанулись через поле к лесу.

Несмотря на свою уверенность, Курт невольно сжался, когда они поравнялись с насыпью. Это было хорошее место для засады и отличный момент, чтобы в упор и с боку внезапно открыть убийственный огонь по проезжающим мимо. Но, проскочив это место, насыпь открыла свою противоположную сторону, где не было даже следов присутствия кого-либо.

— Ну… всё, раз здесь русских нет, значит до самой переправы чисто, — отряд нырнул под сень деревьев и сразу же снизил скорость, одновременно растягиваясь в длину из-за поднявшихся густых клубов пыли, которым некуда было деваться. Но Зейдель мчался на головном мотоцикле, поэтому только усмехнулся, оглянувшись назад.

Первая русская машина с прицепленной за ним маленькой пушкой вывернула из-за лесного поворота совершенно неожиданно для немцев, точно также как для русских неожиданностью было появление здесь немцев.

По мысли Курта машина русских от такой неожиданной встречи должна мгновенно остановиться, а водитель с пассажиром быстро выскочить из кабины и убежать в густые кусты по обеим сторонам дороги. Тем самым они и могли спасти свои жизни. Но машина наоборот резко прибавила скорость и рванула вперёд, а за ней из-за поворота выползала уже вторая машина с пушкой.

Машина и мотоцикл стремительно сближались и Зейдель, мгновенно переглянувшись с унтер-офицером Шольцем, сидевшим на заднем сиденье, приник к пулемёту. Правая дверца кабины распахнулась и оттуда, на подножку выскочил русский офицер, тут же открывший огонь из пистолета по мотоциклу.

Хищно ощерившись в ухмылке, пригнувшись, обер-лейтенант навёл пулемёт на кабину и дал хорошую очередь по водителю, видневшемуся бледным лицом за стеклом, а над головой загрохотал автомат Шольца. Зейдель, в отличие от Шольца, с первой очереди попал в шофера, а унтер-офицер с заднего сиденья ни как не мог попасть в офицера, продолжающего с подножки стрелять в мотоцикл. Убитый водитель завалился в левую сторону, не отпуская руля, и зелёный грузовик опасно наклонившись на бок, выкидывая веером щебёнку из–под колёс, стал поперёк дороги. А офицер, по инерции сорвавшись с подножки и, нелепо размахивая руками, пытаясь сохранить равновесие, невольно побежал спотыкаясь, в сторону веселившихся от этого немцев.

* * *

От переворачивания машину спасла, прицепленная сзади сорокапятка. Меня же по инерции сорвало с подножки и чтобы не упасть под колеса немецких мотоциклов, вынужден был бежать наклонившись вперёд, беспорядочно размахивая руками. Сзади, в кузове машины, слышны были возмущённые голоса бойцов, которые чуть не вывалились из кузова при резком и внезапном развороте и они, несмотря на стрельбу, ещё не поняли, что мы напоролись на немецкую разведку. В довершение всего, послышался глухой и сильный удар второй машины, которая вовремя не успела затормозить и въехала в прицепленную пушку, остановившейся машины. Там тоже ещё не врубились в обстановку и водитель врезавшейся машины возмущённо голосил в пыли на убитого водителя: — Остапчук, ёб… тв…. ма…ь, Ты, что там охерел что ли? Я из-за тебя радиатор разбил….

Сделав несколько несуразных скачков, всё-таки сохранил равновесие, но продолжал по инерции бежать на ехавший на меня передний мотоцикл, с ужасом слыша сзади вполне мирную перебранку и возмущённые голоса участников дорожного происшествия, как они это предполагали. Немцы с мотоцикла больше не стреляли и с любопытством глазели на меня и на скопище машин на дороге, наверняка считая нас и меня уже своими пленниками. Сзади в клубах пыли смутно проглядывались ещё несколько мотоциклов и когда до первого осталось пять метров, я внезапно вскинул руку с пистолетом и выстрелил последними тремя патронами. Стрелял с пистолета всегда неважно, но в такой момент даже не удивился тому, что немца, выглядывающего из-за спины водителя, прямо выбило с заднего сиденья и он спиной рухнул на землю. Последние две пули попали в водителя, и завалили того на руль, завернув переднее колесо под коляску, отчего коляска внезапно вздыбилась и мотоцикл мгновенно перевернулся, выкинув оттуда третьего немца, а когда он упал на щебёнку, сверху его прихлопнул перевернувшийся мотоцикл. Сзади идущие мотоциклы тормозили, пытаясь объехать место крушения и лежащее на дороге тело немца. Но этого я уже не видел, так как изо всех сил бежал обратно к машине, чтобы спрятаться за ней и перезарядить пистолет.

Из кузова на землю стали прыгать бойцы расчёта, наконец-то разобравшись с обстановкой. Даже прозвучал первый выстрел с нашей стороны, но в принципе было уже поздно. От немцев послышались команды и сразу же застрочило несколько автоматов. Рывком ушёл с линии огня и автоматные очереди за несколько секунд срезали весь расчёт противотанковой пушки, выпрыгнувший из кузова. Но я уже успел прикрыться машиной и, запалено дыша, трясущимися руками пытался вставить новый магазин, одновременно выкрикивая команды, смысла которых сам же и не понимал. Пули громкими щелчками пронзали борта машины, выдирая из них белую щепу, и улетали дальше. Спрыгнувшему бойцу со второй машины пуля попала в грудь и он, выронив в пыль карабин с примкнутым штыком, мягко опустился на полотно дороги, с удивлением разглядывая стремительно расширяющееся пятно крови на гимнастёрке.

Загнав в конце-концов магазин в пистолет, сразу же передёрнул затвор и сунул его в кобуру. Нагнулся, подхватив с земли карабин, и выглянул из-за кузова грузовика. Немцы, человек десять, рассыпавшись в цепь по всей ширине дороги с обочинами, хоть и настороженно, но всё-таки довольно быстро двигались в нашу сторону, периодически давая перед собой короткие очереди. Двое из них суетились около перевёрнутого мотоцикла, пытаясь вытащить из-под него тело лежащего, а из оседавшей пыли выныривали всё новые и новые фигуры врагов.

Всё это охватил одним взглядом и сразу же резко присел, избегая автоматной очереди. А потом рванулся ко второй машине, за которой затаился остаток второго расчёта.

— Товарищ майор, что делать? — Несколько пар глаз с надеждой уставились на меня, а автоматные очереди и гортанные голоса немцев становились всё ближе и ближе.

— Что, что? Драться, вот что….

— Товарищ майор, а может…., — сержант замолчал, продолжая с надеждой, одновременно с тоской смотреть на меня.

Отчего я тут же ожесточился: — Не может….! У нас, сержант, другая задача и я только что троих немцев завалил…

Да, задача у нас была сложная и несвоевременная встреча с немцами сразу поставила её под срыв. Час тому назад меня вызвал командир дивизии.

— Третьяков, нужно задержать немцев на этом рубеже, — моложавый и усталый генерал-майор карандашом прочертил короткую линию, а я, нагнувшись, в тридцать секунд оценил позицию. Длинное и узкое болото, шириной метров 150, тянулось километров пять. Лет сто тому назад, вполне возможно это было озером, но постепенно оно заросло камышом, затянулось илом и тиной и теперь это был качественный и непроходимый рубеж, за который можно было зацепиться. Сплошным, зелёным пятном параллельно болоту тянулся лиственный лес, а вдоль него дорога. В самом узком месте, двумя чёрточками с короткими штришками обозначена дамба — единственное место, где можно пересечь болото.

— Разворачиваешься и держишься до 12 часов завтрашнего дня. За это время я сумею пропустить раненых, обозы и беженцев. Ты, после 12 часов, отходишь и мы взрываем переправу, а дальше держимся на этом берегу. Ну…, ты понимаешь — если не сумеешь удержаться, то раненые и гражданские тут и останутся… Навсегда.

— Хм.., Кто останется в живых… Если останемся…, ляжем мы там…, — хмыкнул про себя, но не стал озвучивать вслух, в свою очередь задал встречный вопрос.

— А какие у меня силы будут?

— А вон, — генерал мотнул головой в сторону, — я просил в штабе корпуса хотя бы батальон прислать, а они подогнали противотанковую батарею и стрелковый взвод. Правда, полностью укомплектованы, но в боях ещё не были. Ты артиллерист — тебе и поручаю это дело. Тем более верю, что ты справишься с этой задачей. Вопросы есть? Нет! Тогда через пятнадцать минут тебя и твоих новых подчинённых здесь нет.

Пятнадцати минут мне хватило познакомиться со слегка растерянным командиром батареи и довольно боевым командиром стрелкового взвода и объяснить им задачу. За это время мой подчинённый Петька Суриков расторопно собрал в один вещмешок мои вещи и свои и теперь по-хозяйски устраивался в кузове второй машины. На кого-то начальственно покрикивал, кого-то двигал и его совершенно не смущала поставленная задача, привычно вверив свою жизнь офицеру, которому полностью доверял. Слыша его уверенный и слегка нагловатый голос, которым он командовал необстрелянными бойцами, меня окатила тёплая волна признательности этому деревенскому парню, на которого тоже мог положиться.

И вот сейчас, не доехав до означенного рубежа, мы встали на грань не выполнения приказа. Решение могло быть только одно: решительно атаковать немцев и уничтожить их. Но кем? Сержант и его подчинённые тупо смотрели на меня коровьими глазами и ничего не соображали. Быстро огляделся, надеясь увидеть Петьку, но надёжного солдата поблизости не было видно.

— Сержант, соберись, — зло рявкнул я, — где мой боец?

Сержант встряхнулся и в глазах мелькнуло какое-то осмысление, но он по инерции уныло протянул: — Не знаю…

— Убит, что ли?

— Не знаю…, — уже бодрее ответил командир расчёта.

Нас от немцев теперь отделял только вставший поперёк дороги грузовик и вторая машина, сзади которой мы сгрудились.

Был и второй выход из этой ситуации — нырнуть пока не поздно в придорожные кусты и ходу в глубь леса. Но против такого решения во мне протестовало всё: вся моя военная жизнь, характер и вся моя командирская сущность. Вновь бросил быстрый и оценивающий взгляд на крепенького сержанта и его подчинённых, робко жавшихся к заднему борту грузовика.

Точно, если бы я сюда не прибежал, то сержант с расчётом сиганули в кусты…, Главное не по трусости, а из-за растерянности, а потом бы переживали, что струсили….

— Сержант и остальные, слушайте приказ. Как немцы появятся из-за грузовика сразу же в штыковую…

— Там и ляжем, — мелькнула мысль, но сам бодро продолжил, — немцы штыковую не выдерживают…

Это было самоубийственное решение, но другого просто не мог придумать.

— Ещё секунд двадцать и всё… вперёд, — обречённо, но и одновременно зло подумал я. И тут

пришло спасение. Из-за лесного поворота, где осталась остальная часть колонны, вдруг вывернула толпа красноармейцев, впереди которых, весело покрикивая, легко бежал Петька, за ним виднелся командир батареи с наганом в руке и вперемежку противотанкисты со стрелками с их длинными винтовками.

Теперь можно было драться. Я выскочил из укрытия, махнул карабином и, не дожидаясь остальных, рванул навстречу немцам, обтекающих грузовик убитого Остапчука.

— Урааа, — реванул дурным голосом и тут же сделал длинный укол штыком, вложив в него всю свою выучку и сноровку, но немец ловко отбил мой укол штыком и теперь сам заносил автомат для удара, что меня совершенно не обескураживало. Сделав быстрый шаг правой ногой и, одновременно вынося правую руку по кругу, нанёс по дуге страшный удар прикладом по голове противника. Если на голове у него не было каски, она бы лопнула от удара, а так голова лишь коротко и резко дёрнулась и он рухнул на дорогу. Дальше всё слилось в сплошную пелену ударов, прыжков, увёртываний. Кругом царил хаос рукопашной схватки, злобные крики, душе раздирающие вопли, жуткие звуки раздробляемых костей, хрипы сломанных гортаней, одиночные выстрелы. Боковым зрением уловил момент, когда трое бойцов кучей набросились на одного немца. Он упал, с навалившимися на него красноармейцами, а через несколько секунд куча солдат вспучилась взрывом гранаты. Слышались одиночные выстрелы и предсмертные крики умирающих людей….

Схватка внезапно закончилась, но ещё какое-то время все, в том числе и я, метались на ограниченном пятачке дороги, ища себе противника и вдруг поняли — мы уничтожили всех немцев. Я даже растерялся и стоял посередине дороги, запалено дыша, держа наготове в руке пистолет. Когда и где выронил карабин — в упор не помнил. Заныло в боку от полученного сильного удара. Сначала вроде бы обрадовался тому, что остался жив, но когда огляделся — ужаснулся. Всё видимое пространство дороги было завалено мёртвыми телами немцев и наших бойцов. Кто-то ещё шевелился, кто-то стонал, а командир батареи бледный сидел в пыли и со страдальческим выраженьем на лице держался рукой за грудь.

— Капитан, ты что ранен? — Озабоченно наклонился над ним.

— Да нет…, — капитан болезненно сморщился и ещё плотнее прижал ладонь к груди и кивнул на рядом лежащего убитого немца, — уже в конце, как саданул меня, сууука, автоматом в грудь, так я и свалился… Но кто его завалил — не знаю…

— Сможешь подняться?

— Да…, сейчас, только дай мне минутку….

Прошла минута и люди немного ожили, послышались неестественно громкие и возбуждённые голоса. Уцелевшие стали оказывать помощь раненым, а убитых оттаскивать на обочину. А из-за первой машины вынырнул Петька с немецкой фляжкой в руке. Увидев его, я рассмеялся и было отчего. Левое ухо, от сильного удара здорово опухло и нелепо выделялась на голове, а под глазом наливался хорошей желтизной приличный синяк.

— Петька, ну и видок у тебя, уссышисься со смеху…

Солдат жизнерадостно рассмеялся, мимолётно пощупав оттопыренное ухо, и протянул мне фляжку: — Глотните, товарищ майор, я там, в мотоциклах пошарился…

Сделав несколько крупных глотков и продыхнувшись от крепкого алкоголя, я отдал обратно фляжку: — Иди, комбату дай… ему сейчас необходимо….

Полусогнутый и продолжавший держать руку на груди, комбат уже собрал вокруг себя уцелевших сержантов и принимал от них доклады, а хорошо глотнув из фляжки, через две минуты огорошил меня.

— Товарищ майор, у меня убито 17 человек, 15 раненых. Они уже небоеспособны. Их в госпиталь надо. Убит один командир взвода и три командира расчёта…

— Ёб… твою…., ни хера себе… Слушай, а у стрелков? Чего-то я взводного не вижу…

— Убит лейтенант. У них семь человек убито и трое раненых, но зато все сержанты целые.

Я только головой замотал: — А мы сколько немцев убили?

— Сейчас посчитают…

Через две минуты доложили — двадцать семь убитых немцев и живой офицер, но без сознания. Это немного успокоило: всё-таки убитых у них на чуть-чуть больше. Приободрился и оттого, что несмотря на стрельбу и столкновение машин, они оказались целыми. А за две эти минуты сформировалось и решение дальнейших действий.

— Петька, сержантов со стрелкового взвода сюда, ты комбат своего взводника и старшину сюда.

А когда все собрались, стал ставить задачи: — Комбат, всех стрелков забираешь к себе в расчёты: заряжающими, подносчиками…. Короче орудийными номерами. Вместо убитых командиров расчётов ставишь наводчиков, а на место наводчиков сам определишь. Надеюсь, взаимозаменяемость у тебя отработана. Все сержанты из стрелкового взвода переходят в моё распоряжение. Старшину оставляешь здесь.

— Старшина, — сверхсрочник в возрасте, хозяйственного вида и оттого располагающий к себе, сделал полшага вперёд, — берёшь одну машину. Как только мы отсюда уезжаем, ты в течение пятнадцати минут всех раненых и убитых утаскиваешь на обочину. Естественно: раненых отдельно, убитых отдельно. И собираешь всё немецкое оружие, боеприпасы и летишь к нам. Да, оставишь с ранеными санинструктора. Потом их отвезёшь на переправу и сдашь медикам. Комбат на все перетрубации тебе пять минут и вперёд. Если это разведка, то у нас есть ещё минимум минут двадцать…. Сержанты передать людей капитану и ко мне.

Все разбежались, а я послал Петьку и одного сержанта собрать пулемёты с мотоциклов и патронные коробки с лентами.

Всё-таки в пять минут мы не уложились, но через двадцать минут выскочили к опушке леса и остановились, скрытые последними деревьями. Вместе с комбатом, который уже более-менее пришёл в себя, взводником, вездесущим Петькой и сержантами, переподчиненными мне, прошли по дороге вперёд и присели за кустами.

Что ж, то что видел на карте у командира дивизии, теперь воочию располагалось перед нами: поле, слегка спускающееся к болоту и шириной шестьсот-семьсот метров, длинное, узкое болото, дамба через него, противоположный берег с дорогой вдоль болота, неширокое поле и лес за ним. Справа от нас и правее от дороги, перпендикулярно ей тянулась невысокая земляная насыпь. Недалеко перед дамбой разбитая, дымящая машина, несколько трупов вокруг неё, тоже самое за дамбой, только уже гражданские. Оглядевшись и немного успокоившись оттого, что немцев ещё нет, стал ставить задачи.

— Комбат, ты с первым взводом становишься вон за той за насыпью, но как можно дальше. Чтобы если пойдут танки, ты смог бить им в бок. А ты со своим взводом, — повернулся к командиру второго огневого взвода.

— Видишь, слева…., к болоту тянется как бы язык леса и кустарника. Идеальная позиция и расстояние до дамбы для стрельбы тоже отличное, можно сказать «пистолетный выстрел». Вот там в кустарнике и занимай позицию. Ваши цели только танки, если они будут. И старайтесь подбить их прямо на дамбе, чтобы закупорить её. Ну, а я с сержантами залягу вдоль дороги на поле и займусь пехотой. Да.., если танков не будет, то вы со взводником уничтожаете на дамбе машины, но надо так их лупить, чтобы хороший затор там образовать.

Вопросов не было и моя группа, взгромоздив на плечи два пулемёта, обвешавшись немецкими автоматами и коробками с лентами, скорым шагом, а иной раз переходя на бег, ринулись вперёд. Сзади, гудя двигателями, разъезжались противотанкисты по своим позициям.

Пробежав, обливаясь потом под всё ещё палящими лучами солнца, метров триста, немного в стороне от дороги увидел небольшую, заросшую травой, но вполне удобную и глубокую выемку.

— Туда, — прохрипел я и все послушно завернули в ту сторону. Свалившись на дно выемки, в течение минуты мы отперхивались, прокашливались, пытаясь выдавить из себя хотя бы каплю слюны.

Немного отдышавшись, поднял голову и почти требовательно посмотрел на своего ординарца.

— Петька, ни за что не поверю, что у тебя нет воды…

Сержанты, даже кашлять перестали и тоже с надеждой смотрели на загадочно улыбающегося солдата. А солдат, с наполовину затянувшим синяком левым глазом, скинул с плеча вещмешок и томя нас, медленно шарился рукой в загадочной глубине вещевого мешка. Изрядно потомив нас, он достал фляжку и потряс желанный булькающий сосуд.

Вроде бы сделали всего по нескольку глотков, но сразу же появилась слюна, прошла одышка, а откуда-то издалека донеслось дружное стрекотанье мотоциклетных моторов.

Мы, как по команде высунулись из выемки. Противотанкисты успели уже скрыться на своих позициях, а из леса на противоположном берегу болота, появились штук десять мотоциклов. Но судя по клубам пыли, подымающимися над кронами деревьев в глубине леса, там шли уже основные силы противника.

Мотоциклисты шустро подскочили к дамбе и остановились, сбившись в кучу. Пока несколько немцев, соскочив с мотоциклов и огибая разбитую телегу, ринулись к воде, их командир поднял бинокль и стал осматривать окрестности. Из леса появились первые грузовики, набитые солдатами, впереди которых пёр грузный бронетранспортёр, где из-за бронированных бортов виднелись каски солдат.

Немецкие мотоциклисты торопливо умывались, брызгая водой на лица, поглядывая на приближающийся бронетранспортёр и машины. А офицер, не обнаружив ничего подозрительного и успокоенный следами мотоциклов предыдущей группы в пыли, повелительно закричал и замахал рукой своим подчинённым и те, закончив умываться, дружно побежали к дороге.

— Бля…, блядь…, — мы съехали вниз и я оглядел всех, — еле успели.

— Хотя, ещё лучше было бы, если бы вы тоже заняли позицию на той стороне дороги. Ну да ладно…. Теперь поздно.

— Товарищ майор, а как с пулемёта стрелять? Мы ж не знаем, — помкомвзвод пнул ногой кучу коробок с лентами.

Я ещё раз, но уже более внимательно посмотрел на сержантов: да, на их лицах читалась лёгкая растерянность, но испуга не было. Они просто не успели испугаться. Рукопашка прошла мгновенно и они там особо не пострадали. Здесь, пока противник был далеко и на берегу смотрелся игрушечным, а деятельный Петька, в отличие от сержантов, уже орудовал сапёрной лопаткой, пытаясь сделать выемку более удобной для стрельбы.

— Поздно, парни, поздно вас учить… Смотрите, что буду делать и делайте тоже самое. А вот автоматы — тут смотрите.

Я нажал на кнопку стопора магазина и он послушно выпал в мою ладонь. Опять его вставил и отвёл затвор назад: — Всё можете стрелять. Эффективный для близкого боя: метров пятьдесят и ближе. Целиться особо не надо, но берегите от пыли и грязи…, очень уж он капризный.

Громкие крики, свист и стрельба пулемёта от дамбы, вновь заставили выглянуть нас из выемки. Пулемётчик с одного из мотоциклов длинными очередями стрелял куда-то нам за спины. Оказывается, под обстрел попала машина старшины, которая неосторожно выскочила на поле из леса. Сейчас, сваливаясь то передними, то задними колёсами по мелким кюветам, машина судорожными рывками разворачивалась на дороге и даже отсюда хорошо было видно, как от кузова в разные стороны разлеталась крупная деревянная щепа. Били явно разрывными. Машина сумела развернуться и ринулась в сторону леса. Но, проехав метров пятьдесят, она внезапно остановилась, потом дёрнулась и замерла. Дверца кабины с правой стороны распахнулась и на подножку выскочил старшина, глянул в кузов, что-то туда рявкнул и из кузова поднялись двое красноармейцев и стремительно выпрыгнули на дорогу. Одному повезло, а второй не успел, обмякнув на борту и вывалив из руки винтовку в пыль дороги. Пулемётчик стрекотал и стрекотал, но старшина с бойцом благополучно достигли опушки леса и скрылись среди кустарников и деревьев, а над машиной появился лёгкий дымок. Дружно затарахтели двигатели мотоциклов и немцы безбоязненно помчались через поле к лесу. А из леса всё вываливали и выезжали автомобили, набитые пехотой, и у меня появилось мимолётное чувство зависти: — С удобствами воюют, мерзавцы…. — Появились наконец и танки.

Но было уже не до разглядываний, мотоциклисты быстро приближались и у меня было всё готово к открытию огня. Рядом, вторым номером, прилёг Петька, а помкомвзвода с сержантами возился со вторым пулемётом. Я подготовил свой пулемёт быстро и они какую-то операцию просмотрели и теперь помкомвзвода нудно зудел сзади: — Товарищ майор.., товарищ майор.., а куда эту херню сувать…? Что-то у нас не получается….

— Отвянь, сержант, отвянь… не до тебя….

Мотоциклы в клубах пыли, быстро вышли на ту черту, когда уже можно было открывать огонь, но я медлил. Бронетранспортёр только выезжал на дамбу, таща за собой автомобили, и я боялся своим огнём замедлить их движение через дамбу.

— Ну…, давай…, давай…. Быстрей же…, Чего медленно ползёшь? — БТР завернул на дамбу и неторопливо попылил к другому берегу, а на дамбу заползла вторая машина.

— Пора, — до первого мотоцикла с офицером осталось сто метров и я с остервенением нажал на спуск. Пулемёт, с не передаваемо приятным грохотом, затрясся в руках, уютно толкая меня в плотно прижатое плечо, — хороша машинка, не то что наш «Максим»…

Первый мотоцикл слетел с дороги в небольшой кювет и его тут же выкинуло в поле. Я думал, что он перевернётся, как тот на лесной дороге, но немец сумел восстановить контроль над мотоциклом и тот по широкой дуге нырнул обратно в пыль. А оттуда выскакивали другие мотоциклы и попадали под мой огонь. Два из них наконец-то перевернулись и в один из них сходу врезалась, следующая за ним трёхколёсная машина. Сидящего за рулём от удара, выкинуло вперёд и он, пролетев по воздуху метров пять, грянул об землю. Перевернулся по инерции, встал на голову и сломанной куклой распластался на дороге. А под мои очереди из пыли вылетали очередные мотоциклы: кому-то повезло больше и они уходили с линии огня, спешивались и начинали открывать огонь по моей позиции, а кто-то уже валялся неопрятными кучками на земле.

Оглушающе, за нашими с Петькой спинами, прозвучала пулемётная очередь, потом посыпались радостные матюки.

— Петька, что там? — Не отрываясь от пулемёта, проорал своему второму номеру. Но тот уже сам обернулся и весело перематерился.

— Да это наши сержанты, долбо….бы, наконец-то разобрались с пулемётом…. Слава богу, друг друга не поубивали…

А рядом со мной уже, сопя от усердия, пристраивал пулемёт помкомвзода и удобно располагался, гремя коробками, второй сержант. Третий тоже пристроился на краю выемки и стал с азартом стрелять по мотоциклистам из винтовки. Правда, стрелял недолго. Лента у меня закончилась и пока Петька вставлял новую, я быстро огляделся. Помкомвзода длинными очередями поливал залёгших и огрызающихся огнём немцев, а вот третий сержант, уткнувшись лицом в винтовку, не шевелился.

— Убили, мужика…, — мелькнула сожалеющая мысль и только сейчас обратил внимание, как густо секли пули землю вокруг нашей выемки. Бронетранспортёр и грузовик за ним остановились на дамбе и с них начали ловко выпрыгивать немецкие пехотинцы, сразу же разворачиваясь в цепь.

— Грамотно воюют, черти…, — но тут с БТРа заработал пулемёт и мы были вынуждены скатится вниз, так плотно и точно нас обстреляли. Через несколько секунд туда скатился и убитый сержант, которому попавшие пули разворотили полголовы и забрызгали нас мелкими брызгами крови и наверно мозгов. Сержанты побледнели и помкомвзвода сразу же вырвало, а второй сержант стал инстинктивно отталкивать от себя тело убитого, упавшего на его ноги. На какой-то момент меня тоже замутило, но не от вида убитого, а оттого как почувствовал на лице и губах кровь, а может быть и частички мозга. Быстро выхватил из заднего кармана грязный носовой платок и обтёрся им, после чего мне полегчало. Петька же грязно выматерился и рукавом просто вытер лицо, размазав кровь по подбородку.

— Товарищ майор, сейчас немцы поднимутся и возьмут нас тут как кутят, — Петька и я одновременно глянули вверх и у обоих тут же пропало желание выглянуть из выемки и посмотреть, что там немцы. На нашем краю ямы всё кипело от красивых, земляных фонтанчиков. Залетали пули и в выемку, но проходили немного сверху над нами, с тупым ударом вонзаясь в противоположный край.

— А ведь выглядывать придётся… Мне или Петьке придётся…. Сержанты скисли…. Ладно, считаю до трёх и высовываюсь — секунд пять мне хватит…, авось не убьют. Раз, два…, — я уже хотел произнести про себя три, как со стороны взвода капитана послышался выстрел, потом второй и злобный клёкот пулемёта сразу заткнулся.

Мы с Петькой мгновенно взлетели вверх к краю выемки и выглянули в поле. На дамбе дымился бронетранспортёр и от него убегало двое человек. Ещё один выстрел и в кузове первого грузовика, где у кабины стояло трое немцев, блеснуло кроваво-красная вспышка разрыва. Второй грузовик после попадание снаряда в БТР стал сдавать назад по дамбе, но когда в первый грузовик попал снаряд, водитель не выдержал, выскочил из машины и задал стрекача в сторону остальной колонны. Четвёртый выстрел превратил автомобиль в груду обломков.

— Молодец, комбат, — я в азарте повернулся к Петьке, — одним орудием пожертвовал, но дамбу закупорил и нам помог. Давай сюда пулемёт, сейчас пехоту причешем.

Немецкая цепь успела пробежать от дамбы метров сто и поравнялись с лежащим на боку, слегка дымившимся грузовиком. Поднялись было ободренные подмогой и нашим молчанием и залегшие мотоциклисты, но сразу же завалились на землю, как только я открыл огонь. Через минуту открыл огонь и помкомвзвода и немцы, не выдержав, стали откатываться к дамбе. Помог нам в этом и огонь противотанковой пушки. Поняв, что позиция раскрыта и пушка обречена, комбат открыл беглый огонь по немецкой цепи, а потом перенёс огонь на колонну, стараясь как можно больше нанести урона и внести переполоха в ряды немцев.

Первый натиск мы отбили и даже не стреляли по отступающим. Но теперь мы с беспокойством наблюдали, как десять немецких танков, заканчивая размещаться на достаточно ограниченном пространстве между дорогой и болотом, разворачивали башни в нашу сторону. За колонной, на поле между лесом и дорогой стояли приведённые к бою миномёты, куда миномётчики тащили ящики с минами.

— Ну, парни нам сейчас звиздец будет, — и звиздец не замедлил начаться. Танки почти одновременно открыли ураганный огонь по обнаруженной противотанковой пушке и по нашей позиции. Не знаю, что творилось у комбата, но мы полу оглушённые, заваленные землёй от близких и опасных разрывов, задохнувшиеся от дыма, пыли, гари, с кислым привкусом от сгоревшей взрывчатки во рту, валялись друг на друге, каждую секунду ожидая конца жизни. Танковый огонь, как внезапно начался, также резко и оборвался. Но передышка длилась лишь полминуты, за которые мы сумели лишь осознать — мы живы, нас не убили, мы ещё живём…

И тут нас накрыли с миномётов. Это было ещё страшнее. Я был самым опытным из лежащих на дне ямы и понимал, что танковый снаряд был не так опасным, как любая мина, которая по навесной траектории могла попасть прямо в выемку и от нас останется только мясной фарш. А вот мои подчинённые, впервые попавшие в такой переплёт, были деморализованы как танковым обстрелом, так и миномётным. Даже у бойкого Петьки сквозь грязь, копоть и чужую кровь, серым цветом светилось от страха лицо.

Последняя мина разорвалась почти на краю выемки и всё стихло. Сержанты и Петька потрясённо смотрели друг на друга и на меня, не веря тому, что они остались живыми, а я начал их тормошить, заставляя привести в порядок засыпанное землёй оружие и боеприпасы, понимая, что немцы после такой подготовки повторят попытку двигаться дальше. Меня тревожила судьба комбата и его расчёта, но в тоже время успокаивало, что остальные позиции противотанковых орудий немцами не были выявлены и ещё можно пободаться. Я глянул на солнце, которое неуклонно катилось к закату, а потом на часы.

— Блин, ещё долго до темноты… Удержаться бы до ночи, а там с утра….

Глава вторая

Курт перестал крутиться в кузове и затих. Пришёл он в себя уже связанным и лежащим на дороге и видел всё: зверски убитых подчинённых, перевёрнутые, опрокинутые и разворошенные мотоциклы, откуда трое солдата под командованием пожилого русского фельдфебеля шустро выгребали оружие, боеприпасы и ранцы. Всё это закидывалось в кузов грузовика. Убитые русские и раненые лежали в ряд в тени деревьев, а вот убитые немецкие солдаты были просто побросаны в кювет как попало.

Зейдель никогда не испытывал чувства стыда, считая что он правильный немец, хороший офицер и он не совершал, как он считал, и не может совершить каких-либо ошибок или действий, за которые ему будет стыдно. Но сейчас чувство стыда жгуче жгло душу — душу правильного немецкого офицера. И каждый раз, когда взгляд Курта останавливался на неопрятной куче тел убитых подчинённых, его окатывал жар стыда.

…. Это из-за него они погибли…., это он подготовленный, обученный командир не смог предвидеть и уберечь доверявшихся ему солдат. Помимо того, что он погубил взвод, он не выполнил задание командира полка и не смог предупредить об опасности полк, который уверенно, рассчитывая на надёжного обер-лейтенанта Зейделя, ничего не подозревая, пёр в засаду, где погибнут ещё десятки немецких солдат. Зейдель даже взвыл от этой мысли и если бы руки были развязаны и рядом был пистолет, он не задумываясь застрелился. Но руки были связаны, а пустая кобура бессмысленно болталась на ремне.

Закончив свои дела, фельдфебель с солдатами подбежали к лежащему Курту и, пнув его в бок, грубо схватили за одежду и рывком закинули в кузов, что было достаточно болезненно. Туда же заскочили двое солдат и грузовик помчался в ту сторону, откуда приехала немецкая разведка.

Когда послышались пулемётные очереди и от бортов кузова полетели щепки, Курт сначала обрадовался, считая, что его сейчас тоже убьют и он избежит позорной встречи с однополчанами. Он почти с завистью смотрел на повисшего на борту убитого красноармейца и ждал своей пули, когда представил, как оберст Хофманн поглядев на связанный, с вывернутыми карманами, растрёпанный труп своего подчинённого, осуждающе покачает головой и скажет окружающим его офицерам: — А я ведь надеялся на него…. Считал его способным и надёжным офицером….

Теперь Зейдель страстно возжелал, чтобы русские отбили все атаки полка и его увезут в тыл русских, подальше от этого позора.

Обер-лейтенант счастливо избежав поражение от пулемётного огня, протянулся телом немного вперёд и приник к дырке в борту, где почти с удовлетворением наблюдал, как мотоциклисты, точно также самонадеянно, как и он, сам влетели под огонь противника. Теперь он хотел, чтобы русские нанесли как можно большее поражение его полку, чтобы хотя бы этим можно оправдать то унизительное положение, в котором оказался Курт.

Вскоре его внимание несколько отвлёк дым тянувшийся из под грузовика, но он через несколько минут утих и Зейдель не видел результатов танкового и миномётного огня, но услышав рёв танковых двигателей, вновь приник к дырке.

Увиденное, не придало ему оптимизма. Танки, энергично и точно обстреляв позиции русских, вдоль колонны двинулись к дамбе.

— Сейчас они сомнут их и найдётся какой-нибудь идиот, который из лихости обязательно переедет грузовик. Брррр… — смерть под гусеницами… Неееет…, — Курт лихорадочно завертелся по кузову, чтобы чем-нибудь, как-нибудь перерезать, перетереть верёвки на руках и ногах. Но в кузове валялись автоматы, подсумки, ранцы, лежало всё, но ничего такого, чтобы помогло освободится…

Громкий скрежет заставил вновь прильнуть к дырке. Первый танк, повернув ствол немного в сторону, выехал на дамбу и теперь успешно столкнул оттуда обломки второго грузовика. Потом подъехал к первому и стал его пихать вперёд на бронетранспортёр, и эта вереница подбитой техники и издавала неприятный металлический скрежет в медленно-томительном движении.

Русские молчали, а когда, танк толкающий остатки грузовика и БТР чуть приостановился на выезде с дамбы, резко и хлёстко ударили две противотанковые пушки из-за насыпи. Хоть сорокапятимиллиметровые снаряды и попали в башню танка, но они красиво отрикошетили, кроваво блеснув трассами, и ушли в сторону. Танки начали поворачивать башни в сторону обнаруживших себя пушек русских и те успели сделать ещё выстрелов пятнадцать, сумев разбить левую гусеницу на переднем танке и тут на позиции русских обрушился огонь уже всех танков, а ещё через пару минут к ним присоединились и миномётчики, заставив замолчать русские пушки. Это так думали немцы, посчитав, что сломили сопротивление и уничтожили позиции противника. Но Курт переместился к следующей дырке и с удовлетворением увидел залёгших русских противотанкистов.

— Живые…, — почти радостно подумал Зейдель, — пусть теперь кто-нибудь попробует меня в чём то упрекнуть….

Курт опять тяжело переместился к прежней дырке, связанные руки и ноги затекли и было трудно шевелиться, но ему ещё и профессионально было интересно наблюдать бой со стороны. Танкисты с первого танка безбоязненно вылезли из машины и сгрудились у разбитой гусеницы, обсуждая как её починить. В этот момент, откуда-то слева, по танкам на дамбе открыли интенсивный огонь неизвестные артиллеристы и впервые же минуты подбили обе бронированные машины. Экипажу первого танка повезло больше: их только раскидало взрывами в разные стороны, а когда танк густо задымил, они подхватили раненого товарища и шустро потащили его на другую сторону дамбы. Но по ним заработали русские пулемётчики и те были вынуждены залечь на открытом месте. А вот из второго танка, горевшего ярко-багровым пламенем, перемешанным с чёрным дымом, никто не вылез.

Теперь немцы разделились и часть огня обрушили на невидимые для Курта позиции русских, а лежавшие неподвижно артиллеристы первой огневой позиции, внезапно вскочили и открыли огонь по миномётчикам, расположившихся открыто в поле за колонной. Меткий огонь артиллеристов, заставил замолчать миномётную батарею и теперь русские вступили в артиллерийскую дуэль с танками, которая продолжалась минут пятнадцать и стоила немцам ещё одного танка, который лениво дымил за болотом.

Эта часть боя русскими была выиграна вчистую и задачу они свою выполнили: закупорили проезд и остановили движение противника, но не надолго. Курт это прекрасно понимал: сейчас командование полка вызовет авиацию и те здесь повеселятся, раскатав в пыль всё, что увидят сверху. В том числе и его подбитый грузовик.

* * *

Тяжёлый, слитный гул, донёсшийся со стороны немцев, заставил нас встрепенуться и мы осторожно выглянули из выемки, но ничего опасного для себя не увидели. Немцы продолжали вяло обстреливать из танков и миномётов молчавшие позиции наших артиллеристов, а те временами внезапно оживали и огрызались огнём одиночного орудия, основной целью которого были немецкие миномётчики, продолжавшие стоять открыто. Сделав три-четыре выстрела и разогнав немецкую прислугу, а при удаче кого-нибудь и завалив, орудие замолкало. И все танки минуты три долбили место, откуда русские посмели стрелять.

Послушав тягучий, выворачивающий душу гул, я сполз вниз и удручённо сказал: — Ну, орлы, по-моему по нашу душу летят….

А через минуту Петька почти радостно подтвердил: — Точно, товарищ майор, летят орёлики… Аж целых шесть штук.

Мы опять вылезли к верхнему краю и с любопытством стали наблюдать за действиями вражеской авиации. Те действовали неторопливо. Сначала с рёвом низко пролетели над нами, кроваво сверкнув остеклением кабины, от заходящего солнца, а потом поднявшись на высоту метров в пятьсот, построились в большой круг и ближайшая машина с угрожающим рёвом понеслась к земле и как нам показалось прямо на нас. Мы дружно упали на дно выемки и друг на друга, закрыв в страхе руками головы. Поэтому не видели, как первый самолёт вывалил из своего брюха на позицию противотанкистов кучу мелких осколочных бомб, накрыв там сразу всё и всех. Второй всё это свалил уже на нашу позицию и земля заколотилась в судорожной дрожи, пытаясь выбросить нас из выемки. Я что-то в безумии орал, орал Петька, кто-то из сержантов на высокой визгливой ноте умолял: — Мама…, мама…. забери…. Забери меня отсюда. Мама, я не хочу…

Что он не хотел, мы так и не узнали, потому что визгливые выкрики превратились в один бесконечный вой. Грохот закончился, а на наши спины и головы ещё долго сыпалась поднятая вверх земля и пыль. Грохот разрывов переместился на другую позицию, а на нас надвигался следующий смертоносный смерч от очередного звена бомбардировщиков. Всё опять смешалось в один непереносимый грохот и ужасное ожидание конца.

Я уже потерял счёт заходам бесконечной бомбёжки и ничего не соображал, как вдруг всё закончилось. После чудовищного грохота, наступила такая пронзительная тишина, что удаляющийся гул бомбардировщиков казался мурлыкающей, чарующей музыкой, только пробивалась она как сквозь вату. Не открывая глаз, прислушался к своим ощущениям и к своей нечаянной радости понял — я цел. Но, продолжая лежать, тихо позвал: — Петька…, Петька ты как?

— Хреново, товарищ майор, по-моему меня в ноги ранило… такая тупая боль…, — послышался жалобно-обречённый голос солдата и я встревожено открыл глаза, а быстро оглядевшись, хрипло рассмеялся.

— Хорош умирать, солдат. Мы ещё с тобой повоюем. Это у тебя на ногах пулемёт лежит, а сверху его я. А вот сержанту нашему мамка не помогла… Убило мужика.

Петька до этого неподвижно лежащий на животе, оживился, а когда я слез с него и снял пулемёт, выгнулся и через плечо недоверчиво посмотрел на ноги, потом шустро перевернулся и озабоченно стал ощупывать ноги: — Как ударило, сууукаааа. Я думал — ноги оторвало. Так обидно на хрен…., — ординарец что-то любовно ворковал над своими ногами, гладил их, а я с горечью смотрел на убитого, на спине которого земля смешанная с пылью, обильно пропиталась чёрной кровью

— Сержант, тебя как зовут? — Позвал помкомвзвода, заторможено копошащегося около убитого. Тот поднял голову и непонимающе посмотрел на меня, — Тебя, что контузило?

Помкомвзвода бессильно помотал головой и сплюнул густую слюну: — Нееее…, кажись. Степана жалко. А меня… Увинарий

— Хм, интересное имя, — мимолётно удивился я, но добавив энергичности в голосе, бодро скомандовал, — жалко конечно. Но жалеть будем потом.., после войны, если этот бой переживём. А сейчас давайте приводите оружие к бою, разберитесь с боеприпасами. Что там у нас осталось? А я погляжу. Как остальные.

На огневой позиции, где командовал командир батареи, всё было разбито и покрыто вывороченной землёй. Никакого движения там не наблюдалось и с сожалением пришлось констатировать: — Да.., капец там всем… Отстрелялись парни…

Деревья, кустарник, которые скрывали вторую огневую позицию, вроде бы не особо пострадали, но клубящиеся жёлтая пыль и чернота густой сети многочисленных воронок перед опушкой языка, подсказывала, что и тем тоже не хило досталось. Но у нас пыли было больше: лётчики промахнулись метров на пятьдесят и основная часть бомб упала именно на дорогу и вокруг неё, а нас зацепило лишь слегка. Хотя около нашей выемке, метров в трёх курилась небольшая воронка, а в безветренном воздухе пылевое облако минут десять ещё будет скрывать нас от немцев.

— Петька, Увинарий, гоните к машине, если старшина исполнил приказ, то там пулемётные ленты, ранцы. Тащите все сюда и пожрать тоже…. Если, конечно есть чего-то….

Ординарец выскочил из выемки и почесал к уцелевшей машине, сержант же неторопливо вылез следом и потрусил в ту же сторону. Он до сих пор не пришёл в себя и тела убитых сержантов деморализующе действовали на него.

— Ладно, вернутся, разберусь с ним. — Сам занялся пулемётами и с удовлетворением убедился, что добротные немецкие машинки не пострадали ни от бомбёжки, ни от пыли и земли обильно нас засыпавшей. Раскопал пару коробок с лентами и вытащил оттуда на метр ленту с патронами, здесь тоже всё было в порядке: лента чистая и во время стрельбы пулемёт не заест.

От суеты с оружием меня отвлекли громкая ругань и возмущённые возгласы, донёсшиеся от машины.

Судя по взмахам руки, наполовину скрытый бортами, Петька бил кого-то невидимого мне, лежащего на дне кузова. Кого — не понятно. Увинарий стоял рядом и смотрел тоже на дно кузова, а с двух сторон на машину, встав на колёса, лезли старшина и уцелевший красноармеец. Замахнувшись ещё пару раз, Петька кого-то ударил, поднялся на ноги, пнул ещё раз ногой, после чего стал деятельно распоряжаться. Я отвернулся и посмотрел в сторону немцев: пылевое облако поредело, но дамба не проглядывалась и у моих подчинённых было ещё минут пять.

— Ого! — Удивился, глянув на часы, — да мы тут уже три часа бьёмся. А показалось как будто только час.

Критически посмотрел на солнце, своим краем зацепившееся за верхушки деревьев. Скорей бы стемнело.

Опять послышались крики от машины: Петька со старшиной из кузова подавали внизу стоящим большие тюки, один из которых сержант и красноармеец повесили на шею третьему со связанными за спиной руками.

— Хо-хо, да это очухался офицерик… Как это его там не убило, когда с пулемёта окучивали?

Через пару минут, толпой, все свалились в выемку и сразу же стало тесно. Даже помкомвзвода оживился и теперь обстоятельно вынимал из тюка пулемётные коробки. С шеи высокого, мужественного вида немца с разбитым в кровь лицом, старшина с красноармейцем Белкиным тоже сняли тюк и тот, повернувшись спиной ко мне, на хорошем русском языке попросил развязать руки, чем немало удивил всех.

— Баааа…, да мы оказывается по-русски балакаем…., — Петька аж присвистнул в восхищении и толкнул немца в спину, отчего тот свалился и ткнулся лицом в землю, — да он, товарищ майор, в кузове почти развязался. Ещё бы пять минут и в спину нам бы с автомата открыл огонь…

— Погоди, — одёрнул бойца, — свяжи ему ноги и развяжи руки. Поболтаем… А вы пока убитых из выемки вытащите и тут подчистите, чтобы удобней было сидеть, а то тесно.

Бойцы выполнили мой приказ и через пять минут я сунул в руки немца папиросу. Тот жадно затянулся и тут же закашлялся, вызвав смех солдат.

— Ну, давай обер-лейтенант, рассказывай. Куда ехал? Какой был у тебя приказ? Сколько сил перед нами и какие? Откуда русский язык так хорошо знаешь?

Немец, растирая руки, медленно обвёл глазами всех присутствующих и вновь остановил свой взгляд на мне. Внешне он выглядел спокойным, но напряжённый взгляд выдавал, чего ему стоило быть невозмутимым.

— Господин майор, — и я в очередной раз поразился его почти чистой русской речи, — предлагаю вам, прекратить бессмысленное сопротивление и сдаться доблестным германским силам. Со своей стороны даю гарантию немецкого офицера, что вам и вашим солдатам будет сохранена жизнь и достойные условия для проживания в плену…

Коротко хохотнув, я оглянулся на своих подчинённых, которые молча и с любопытством слушали нас: — Слушай, как тебя там — Ганс, Фриц, Шмидт…? У меня даже солдаты не засмеялись на твою речугу. Ты хоть сам веришь, что ты сказал?

— Меня зовут Курт Зейдель и я обер-лейтенант. Я офицер и сейчас предлагаю вам, как офицеру, сдаться, а ваши солдаты должны подчиниться вашему приказу. Насчёт гарантий я ещё раз их подтверждаю.

Я сидел и с лёгким удивлением рассматривал сидящего передо мной немецкого офицера. Спорить с ним мне не хотелось, это было бесполезно и бессмысленно. Убить его, достать пистолет и пристрелить или приказать это сделать подчинённым — слишком примитивно. Хотелось раздавить его психологически — сломать и раздавить. Показать, что кроме жизни любой ценой есть другое, более высшее.

Приподнялся и выглянул из-за края. Пылевое облако рассеялось и прекрасно было видно, как на дамбе опасливо суетились немецкие солдаты, готовясь оттуда стащить разбитую технику. Ну, пусть суетятся, минут через сорок наступит темнота и вряд ли они будут наступать ночью. А утром мы ещё посмотрим.

— Увинарий, ну-ка помоги офицеру подняться, пусть посмотрит на дамбу. — Все зашевелились и полезли к краю выемке, чтобы тоже смотреть — А что там? Помкомвзвода помог немцу подняться и тот тоже выглянул и посмотрел в сторону дамбы и через полминуты сел обратно на землю.

— Ну что, Курт, что ты там увидел? Чего молчишь? Ты что — так ничего и не понял? — Немец молчал и смотрел прямо мне в глаза, отчего у меня даже шевельнулось подобие уважения к нему и ещё больше захотелось победить его в этом поединке, — Странно… А там стоит твоя часть и никуда она до утра не дёрнется. И мне сейчас всё равно — Кто там стоит? Полк, дивизия, армия, но я её, вот с ними, — обвёл руками сидящих в выемке, — остановил. Я выполнил свою задачу. Выполнил приказ командира дивизии. А ты нет. Ты её завалил. Вот я не безмозглый дурак и понимаю, что завтра, часиков так в восемь, уже буду наверняка убит и ты тоже тут же будешь убитый валяться. Только вот мой командир дивизии завтра донесёт в штаб корпуса, что майор Третьяков с противотанковой батареей и стрелковым взводом погиб, но остановил противника и дал дивизии возможность переправиться на тот берег, спас тем самым тысячи жизней солдат, раненых и гражданским. И сто, а может более человек, которые видели, как я уходил сюда, тоже будут помнить об этом, а когда выживут — вспомнят, хорошо и с уважением. А твой командир полка с офицерами штаба завтра остановятся над твоим трупом и сожалением скажет — Я же верил ему…

У немца болезненно дёрнулась щека и я не замедлил додавить его: — Угадал…? И ты после этого предлагаешь нам сдаться…. Вот знаешь в чём моя сила? У меня есть выбор, а у тебя его нет. Я могу сейчас достать пистолет и пристрелить тебя. Ты мне не нужен, одни хлопоты от тебя.

Я достал пистолет и приставил его ко лбу пленного и он сильно побледнел: — Сейчас нажму на курок и ещё через пятнадцать секунд тебя выкинем из этой ямы…. Но…, противно тебя вот так убивать, зато это мой выбор…, — взвёл курок и сухой щелчок заставил немца вздрогнуть.

— Боишься… А хочешь я тебя отпущу? — Внезапно изменив направление своих рассуждений, заставил немца опять вздрогнуть и в его глазах мелькнула безумное желание жить. Я опустил пистолет и, поставив его на предохранитель, сунул в кобуру, — Иди.., я тебя отпускаю….

Немец глядел на меня во все глаза, не веря в то, что ему предложили и в яме повисло удивлённое молчание.

— Иди, обещаю, в спину стрелять не будут. Шагай, ты мне не интересен…

— Товарищ майор, если вы не хотите пачкаться, дайте я его грохну, — нарушил молчание Петька и, сухо клацнув, отвёл затвор автомата в заднее положение.

— Ты лучше свяжи ему руки и развяжи ноги.

— Товарищ майор, да я его…

— Товарищ боец, закройте рот и выполняйте мой приказ. А ещё возьмите и помогите ему вылезти из ямы.

Петька обидчиво дёрнул плечом и рывком поставил немца на ноги и тот не веря в происходящее, опять глянул на меня: — Господин майор, так я могу идти?

Но его зло пнул под жопу Петька и стал выталкивать из выемки: — Иди.., иди отсюда Фриц, а то я тебя сейчас сам стрельну… иди…, радуйся, что у нас майор такой добренький.

Курт вылез наверх и остановился, глядя сверху на нас, и неуверенно спросил: — Так я пошёл…?

Я устало махнул рукой — Иди мол, и немец пошёл. Сначала медленно, но чем дальше он отходил, шаг его всё ускорялся и через сто метров он перешёл на неуклюжий бег. Бежал бы быстрее, но мешали связанные сзади руки.

— Товарищ майор, дайте я его сейчас грохну… уйдёт же, — Петька умоляюще смотрел на меня.

— Отставить, — солдат с недовольным лицом опустился вниз.

— Всё…, дошёл до своих, — старшина спустился вниз, помолчал немного и спросил, — А всё-таки, товарищ майор — Почему вы его отпустили?

— Старшина, ну ладно они по своей молодости и неопытности не понимают, — мотнул головой на недовольного Петьку и на остальных с любопытством ожидающих ответа, — Ладно, объясняю. Вот если бы, там на дороге, не мы немцев замочили, а они нас. И я, один, остался в живых. Попал в плен вот этому Курту и он меня бы отпустил — вот так. Явился бы к командиру дивизии со связанными руками и доложил — задачу не выполнил. И чтобы со мной сделали? Думаю дальше рассказывать не надо. Ему сейчас надо ответ перед своим командиром держать и доказывать: как это так его взяли и отпустили? Вникаете? Вот пусть помучается… Ну, и самое главное. Он нас пересчитал, разбитую позицию противотанкистов видел, считает что только мы и остались, с моих слов понял, что мы в этой выемке и завтра с утра обороняться будем. Об этом он и доложит сейчас своему командиру.

А мы, как стемнеет, отойдём отсюда и займём другую позицию. Пошаримся по огневым позициям — может, кто остался там живой и по новой встретим врага. Врубаетесь? — Все кивнули головой, — военная хитрость называется. А так хлопнули его без всякой пользы для нас….

…Как только сгустившиеся сумерки скрыли нас от наблюдения, к нам пришёл командир батарее. Доклад его был неутешительный. На его позициях все пушки бомбёжкой выведены из строя, а из подчинённых в живых осталось лишь трое.

— Да, лесом пришёл огневик от командира взвода. У них две пушки целые, но половина взвода убитые. И пять целых машин с водителями. Что будем делать, товарищ майор?

— Ты то сам как? Что-то нехорошо выглядишь? — Комбат в серой мгле сумерек выглядел действительно неважно: осунулся, как-то постарел, надсадно и хрипло дышал, постоянно держа руку на груди.

— Хреново, здорово меня всё-таки немец ударил… Сломал что-то, но вы не беспокойтесь — я в строю. Что думаете? Что делать?

Глава третья

Короткая, летняя ночь прошла спокойно, но быстро и в хлопотах. Мы перегруппировались и были готовы к предстоящему бою. Ночью старшина вытащил всех раненых в лес, без включенных фар подогнал машины, загрузил и увёз к переправе. Нашёл, по моему приказу, командира дивизии и доложил ситуацию. Комдив передал мне — Держаться можно уже до девяти утра и отступать на машинах к переправе. Как только мы переправимся, он её взрывает. Но если мы к десяти часам не появимся, он её всё равно взрывает. Ну, так жить уже можно и надеяться тоже, хотя с другой стороны понимал — вряд ли кто из нас доживёт и до девяти часов. Ко всему старшина вернулся не пустым, привёз вдоволь еды и все повеселели. Но комбату становилось всё хуже и хуже и я ему предложил уехать к переправе.

— Вот закончим завтра бой, переправимся вот тогда и сдадите меня в госпиталь. А пока ещё могу воевать, — и зашёлся в длинном, надрывном кашле.

Немцы действовали, как я и думал. В предрассветной мгле, в призрачном болотном тумане, разведка немцев проскользнула через дамбу и сразу ушла вправо. Вышла на разбитую огневую позицию второго огневого взвода и убедилась, что русские с позиций ушли, оставив убитых и разбитую пушку. Окраиной леса прокрались к дороге и залегли буквально в двадцати метрах от нас. Петька, я и Белкин, который тоже оказался довольно шустрым и сразу же влился в наш с Петькой небольшой коллектив, замерли. Я навёл на группу разведчиков ствол пулемёта, готовый в упор расстрелять тех, но они вели себя тихо и хоть вели наблюдение во все стороны, нас не обнаружили. Уже достаточно рассвело и с их места хорошо просматривалась бывшая позиция первого огневого взвода. Там тоже виднелись разбитые пушки и трупы противотанкистов. По наблюдав минут пять за окрестностями, среди них поднялись три фигуры и также тихо скользнули к нашей выемке и через две минуты оттуда замахали рукой. Разведчики поднялись и уже во весь рост, никого не опасаясь, ушли туда, а мы перевели дух. Минут через сорок к первым разведчикам присоединились ещё несколько человек, один из которых был с радиостанцией и они опять двинулись в нашу сторону.

— Ну что, подпустим поближе и валим их, товарищ майор? — Петька с Белкиным поудобнее устроились и приложили металлические приклады автоматов к плечу, но я их разочаровал.

— Тихо, это разведка и их надо пропустить. Белкин, шуруешь к командиру батарее — всем лечь и лежать тихо. Давай, давай быстрей…

Немцы, вытянувшись в две небольшие, растянутые колонны по пыльным обочинам дороги, настороженно прошли мимо нашей засады и вскоре скрылись. Мы замерли, боясь услышать стрекотню автоматов в расположение артиллеристов, но и там тоже было тихо. Замаскировались мы в принципе хорошо, но всё равно какая-нибудь мелочь могла нас выдать. Хотя бы даже кашель комбата, который ночью иной раз доносился до нас.

Совсем рассвело, но дамбы видно ещё не было из-за плавающего густыми пластами над болотом сизого тумана. Хотя поле над болотом, где стояла немецкая миномётная батарея, видно было хорошо. Немцы на нём так и остались на ночь. Там помимо самой батарее стояло десятка три палаток. Во множестве горели костры, вокруг, которых сидели и лежали солдаты. Но с каждой минутой там становилось всё оживлённей. Вскоре с нашей стороны выкатило красное утреннее солнце и залило расположение противника багрово-красным цветом.

Мы с Петькой продолжали наблюдать, а когда к нам присоединился комбат, Белкин, Увинарий и старшина, туман разогнало и мы увидели очищенную от разбитой техники дамбу. Подбитые танки и БТР стояли в стороне, а остатки грузовиков чернели в болоте.

— Чёрт.., сейчас кофе попьют и пойдут вперёд, — мельком глянул на часы и разочарованно присвистнул, — пять тридцать всего ли ж. Что ж…, будем держаться.

Я обвёл глазами, если так можно было выразиться, ядро нашего коллектива. Людей, на которых мог положиться полностью. Даже на Увинария… После вчерашнего боя он сумел встряхнуться и теперь выглядел собранным и готовым ко всем превратностям предстоящего.

— Я с Увинарием остаюсь здесь с пулемётом. Петька, ты с Белкиным берёшь второй пулемёт. Комбат дай ему ещё двоих человек и вы проходите по дороге в сторону переправы метров пятьсот и занимаете оборону против разведчиков, которые будут возвращаться, как только услышат звуки боя. Ваша задача уничтожить и не дать им ударить нас с тыла. Вы, Григорий Иванович, — обратился я к комбату, успев с ним вечером более-менее пообщаться, — как услышишь звуки танковых моторов, ну…, впрочем ты знаешь, как действовать. Немцы наверно минут через сорок пойдут. Старшина, ты у машин. Кто в девять часов к тебе выйдет с тем и уходишь. Всё, по местам.

….Бой был скоротечным. Хоть он и начался, как мы планировали, но сила и огневая мощь были на стороне противника. Первыми двинулись танки, за ними мотоциклисты, потом грузовики с пехотой и потекла лента колонны через дамбу. Комбат с двумя пушками успел вовремя и даже подбил один танк, но остальные, развернувшись в цепь, открыли дружный огонь и через пять минут с противотанкистами всё было кончено. Пока танки и артиллеристы разбирались друг с другом, грузовики с мотоциклистами остановились вдалеке, недоступные для нашего пулемётного огня. И мы с сержантом в бессилье наблюдали гибель остатков батареи. Танки свернулись в колонну на дороге и двинулись вперёд, а за ними весёлой стайкой помчались мотоциклисты и снова потекли бесконечной лентой грузовики. Ужасно проскрежетав гусеницами по останкам пушек, танки, донеся до нас угарный запах сгоревшего бензина, подымая густую, белесую пыль, ушли в сторону переправы, откуда донёсся мощный взрыв — скорее всего комдив взорвал её раньше срока. Едва прошли танки, я с пулемёта, Увинарий, оскалив зубы с автомата, с близкого расстояния расстреляли практически всех мотоциклистов, а дальше… Перебежки с места на место. Опять стрельба, опять перебежки. Разрывы мин, щёлканье и треск разрывных пуль — всё это слилось в одну сплошную пёструю ленту мелких события, непрерывно льющихся друг за другом. Нам с Увинарием пока везло и мы, забыв про всё, просто дрались. Вошли в то состояние, когда русскому мужику уже было всё равно убьют его, искалечат, изрубят в куски, но с собой он утащит врагов по максимуму. Как сказал один из заграничных полководцев — «Русского солдата мало убить — его надо ещё и повалить на землю…..»

Не повезло мне, я со злобным азартом вёл стволом пулемёта по немецкой цепи, перебегающей в нашу сторону, как что-то сильно ударило в голову и я мгновенно ушёл туда, куда обычно уходят люди в такой ситуации….

Глава четвёртая

Курту тоже не повезло, его срезало первыми же очередями пулемёта и сейчас он лежал плотно прижавшись к земле. Рана была пустяковая, пуля лишь длинно скользнула по рёбрам, вспоров кожу, и ушла, но крови вышло много. С такой раной, перевязавшись, можно и дальше воевать, но Зейдель продолжал лежать и в грохоте стрельбы тоскливо размышлял.

— Scheise. Это судьба — вот не пошла мне русская кампания и всё. И почему мне, нормальному немецкому офицеру и так не повезло? За что меня бог наказывает? Что я сделал такого? Вчера опозорился. Сегодня мог реабилитироваться, но только начался бой и я снова беспомощен…. Солдаты кто убит, а кто ранен…. Надо командовать… А что…?

— К чёрту…, так и буду лежать…. Я ранен, пусть меня отправят в госпиталь…. А потом, после госпиталя, начну всё по новой. — Зейдель продолжал лежать, ничего не предпринимая, и терзался в душевных муках.

Терзаться было отчего. Стыдно было за то, как со связанными руками пришёл от русских. Да.., его сразу узнали солдаты и офицеры, сочувственно развязали руки, дали глотнуть шнапса. Под любопытными взглядами солдат и офицеров промчался на мотоцикле к штабному автобусу и предстал перед командиром полка.

Обер-лейтенант кратко и лаконично, ничего не скрывая, доложил о гибели развед. отряда. Об обстоятельствах пленения и как его отпустили русские. Доложил и замолчал. Молчал и командир полка и это было страшнее всего. Он ожидал обвинений в трусости, в бестолковости. Даже криков и ругани со стороны всегда сдержанного и спокойного полковника. Был согласен с немедленным арестом и отдачей под суд. Но был не готов к молчанию. Молчание ведь тоже имеет свои оттенки — презрение, брезгливость, негодование, осуждения в конце-концов. А здесь просто молчание, которое всё более затягивалось. Чем бы закончилось молчание неизвестно, но в этот момент в дальнем углу автобуса из-за шторки выглянул связист: — Господин полковник, командир дивизии на связи.

Полковник Хофманн грузно встал со стула и мотнул головой, мол — пошли. В своём закутке связист протянул трубку. Что спрашивал командир дивизии, даже гадать не стоило.

— Яволь, герр генерал. Завтра к десяти мы выйдем к переправе. Оборона русских уничтожена, полк готовится к завтрашнему продвижению вперёд. Да. Донесение о потерях будет в ежедневной сводке.

Командир отдал трубку солдату и жестом руки пригласил подчинённого выйти из автобуса.

— Ганс, — из-за машины на голос полковника неторопливо вышел пожилой ординарец командира, — Ганс, дай обер-лейтенанту умыться и помоги ему привести себя в порядок. После этого я жду вас для разговора.

Через двадцать минут, умытый, причёсанный, очищенный от пыли обер-лейтенант снова стоял перед командиром полка. Внешне такой же, как всегда спокойный и подтянутый, лишь пустая кобура на поясе напоминала о его позоре.

— Пойдёмте, Курт, прогуляемся, — командир не спеша пошёл по полю, вдоль опушки леса, заполненный гулом техники и голосами солдат, располагавшихся на ночлег.

— Курт, мы знаем друг друга больше двух лет и всё это время ты служил под моим началом. Ты хороший, добросовестный офицер и в тебе слились все самые хорошие немецкие качества — дисциплинированность, аккуратность, точность, исполнительность, честность. Ты мог бы солгать и сказать что, воспользовавшись моментом, сбежал от русских. И ведь никто не смог бы опровергнуть твои слова. Но ты честно рассказал, как этот непонятный майор отпустил тебя. Весьма удивительный поступок со стороны русского. На твою честность отвечу тоже откровенно. Ты ждёшь вопросов и они обязательно будут. От сослуживцев, от государственных органов, от родственников твоих подчинённых, погибших рядом с тобой… Если, конечно, они узнают как всё произошло? Когда и в какой форме зададут — не знаю. Может быть, это произойдёт за столом офицерской пирушки, или тебя пригласят в какой-либо кабинет? Ведь надо будет ответить. Как так, тридцать подготовленных, опытных солдат, были в несколько минут уничтожены русскими артиллеристами только одной батарее? Как ты утверждаешь. Солдатами, даже не предназначенными для рукопашного боя…. Вооружённые этими длинными, неуклюжими винтовками. Уничтожить немецких солдат, через двадцать минут развернуться и остановить целый полк. А ведь у нас, Курт, убит двадцать один солдат и два офицера. Тридцать один ранен. Один танк, БТР и два грузовика восстановлению не подлежат. Другой танк требует длительного ремонта. А ведь это без твоих погибших….

— Господин полковник, разрешите доложить, — Зейдель попытался прервать командира, но Хофманн взмахом руки остановил его.

— Курт, не надо ничего сейчас объяснять. Ты мне потом доложишь, когда всё это утрясётся, когда ты в последующих боях, в том числе и в завтрашнем покажешь, что происшедшее нелепая случайность. Что ты выше и лучше этого подготовленного майора, который так много принёс нам неприятностей. А так хочу тебе дать один совет. То что ты рассказал мне — забудь. В ходе разведки ты столкнулся с превосходящими силами противника… Допустим стрелковый батальон русских. Да, стрелковый батальон. Поверь, так будет лучше всем: мне, тебе, полку, который уверен, что мы наткнулись на подготовленные позиции.

Пару минут они молча шли вдоль леса. Полковник, углубившись в себя, о чём-то размышлял, а Зейдель ждал, когда командир полка всё-таки озвучит своё решение по нему. И был очень поражён тому, что услышал дальше.

— Скажу тебе больше: в том, что произошло с тобой и погибли солдаты, есть и моя вина. Да, да, мой мальчик. Старые и мудрые полковники тоже могут ошибаться. Я увлёкся. Не остановился вовремя. Французская, польская кампания, блестящие первые дни русской кампании притупили нюх у старого волка. Скажу тебе правду: задача сегодняшнего дня в десяти километрах западней этого места. А переправу мы должны взять завтра к обеду.

— Но ведь русские взорвут переправу к нашему подходу. А так и переправу захватить и остатки русских частей раздавить у реки.

— Ну и что? — Легко отпарировал командир полка, беззаботно добавив, — пусть взрывают. Сзади нас идёт сапёрный батальон и его командир пообещал, что он восстановит переправу за шесть часов. В крайнем случае, в течение дня…

Полковник замолчал, но увидев удивление в глазах подчинённого, продолжил: — Курт, я как командир полка знаю гораздо больше чем ты, командир роты. Дела у нас идут блестяще. Мы опережаем график продвижения вперёд на два дня. Поэтому один день больше, один день меньше на нашем продвижении не скажется. Тем более, что главное направление нашего наступления проходит вдоль Минского шоссе на Москву, а мы так: прикрываем правый фланг….

Хочу сказать ещё больше: перед тем как послать тебя, командир дивизии довёл до меня следующую информацию. На основном направлении мы глубоко вклинились в оборону русских и чтобы не попасть в окружении, советы вынуждены сегодня ночью уйти от переправы. Так что вот такая общая ситуация.

И вот я — старый, битый волк потерял выдержку, поддавшись общему воодушевлению, решил тоже вспомнить молодость и немного полихачить. Так я и послал тебя на переправу. И то, что случилось с тобой — это моя божья кара за самонадеянность. Так что, Курт, прости меня. И как ты думаешь — Завтра твой сумасшедший майор будет обороняться или уйдёт?

— Господин полковник, — горячо заговорил Зейдель, — вы ни в чём не виноваты. Это я потерял бдительность и не выполнил ваш приказ. А если майор не уйдёт, то завтра принесу вам его голову….

— Ну, ну… Курт, не надо так горячиться и уподобляться этим варварам. Завтра берёшь остальных своих солдат, на мотоциклы и за танками. Я верю, что ты сумеешь завтра переиграть своего майора. Ну, а если ты его завтра приведёшь ко мне живым, я готов всё предать забвению…

Это было вчера, а сейчас этот русский майор длинными очередями добивал последних подчинённых обер-лейтенанта и он, Зейдель, ничего не мог поделать. Не было бы раны — можно было вскакивать, подавать команды, перебегать с места на место, всё ближе и ближе приближаясь к своему смертному врагу и уничтожить его. Плевать на всё, на цивилизованность, на сотни лет европейской культуры. ПЛЕВАТЬ…. Отрезать голову и принести её уважаемому полковнику и командиру.

И Зейдель, собрав все свои силы, вскочил с земли, непрерывно двигаясь, дал несколько очередей, упал, перекатился, не замечая боли, вскочил и снова вперёд. Пули жужжали над ним, вокруг него, кругом слышались крики поражаемых пулями солдат, поднявшихся за своим командиром, но ничего уже не могло остановить обер-лейтенанта жаждущего мести. Тем более что он уже видел лицо майора, лежащего за пулемётом и русского унтер-офицера рядом с ним. Осталось двадцать, пятнадцать, десять метров….

Зейдель застонал, перекатился на раненый бок, ещё сильнее задвигал ногами, подымая столбики пыли и не понимая, что в атаку он идёт в горячечном бреду, в который провалился из-за большой кровопотери. Но он продолжал бежать вперёд, рваться к этому ненавистному русскому и наконец — то потерял сознание, избавив себя от дальнейших терзаний.

* * *

Очнулся я как-то сразу и, открыв глаза, вскинулся на мгновение, но от сильной слабости, тупой боли в голове и головокружения опять завалился на спину.

— Ну, ну, товарищ майор, не надо так резко. Спокойнее…, — послышался голос Увинария и он тут же появился в зоне видимости. Рядом с ним показалась голова Петьки, из-за него высунулась без такой привычной фуражки голова старшины. Облегчённо вздохнув, я снова потерял сознание.

Очнувшись второй раз, чувствовал себя гораздо лучше, открыл глаза и, повернув голову набок осмотрелся. Небольшая, закрытая со всех сторон густым и высоким кустарником полянка, где вповалку спали мои подчинённые и двое незнакомых мне бойцов. Бодрствовал лишь Белкин, который с автоматом в руках медленно двигался по периметру полянки, прислушиваясь к гулу техники, доносившийся издалека от дороги.

Медленно приподнялся, сел, потом тихо, с еле слышным кряхтеньем встал, боясь всплеска боли и опасаясь предательской слабости, но обошлось. Я стоял, целый и невредимый лишь тупо болела вся голова. Поднял руки и ощупал её, здесь была только большая шишка на темени — она то и болела, но крови не было.

Ко мне подскочил озабоченный Белкин: — Товарищ майор, нормально вы?

— Нормально, нормально… Долго…, я валялся?

— Да нет. Правда, первый раз часа четыре, а когда второй раз вырубились — то часа на два…

Услышав наши голоса, зашевелились остальные и через минуту все сидели вокруг меня, за исключением Белкина, который продолжал наблюдать за окружающей обстановкой.

— Что хоть со мной произошло? — Я снова осторожно пощупал шишку на голове и повернулся к сержанту.

— Мина, товарищ майор… Мина разорвалась на верхушке дерева и вам на голову упал вот такой здоровенный сук и вы мигом отрубились. Я за пулемёт, а немцы лезут и лезут, а тут лента, зараза, кончилась. Хватаю вас и потащил. Сам вроде бы не хлипкий, а тяжело… не успеваю. Залёг, и с автомата давай поливать. Думал всё. Ну…, немцы вот они…. А тут из кустов выскакивает Петька с пулемётом и с Николаем, — Увинарий кивнул головой на Белкина, — а с ними ещё два бойца, вон тех. Петька сразу с руки стрелять начал и его от отдачи как начало мотылять по кустам…

Увинарий рассмеялся, а с ним засмеялись остальные, лишь Петька смущённо пояснил: — Да меня совсем немного потаскало, а потом приноровился и ничего….

Посмеявшись ещё немного, Увинарий закончил: — Ну, тут и всё… Петька с пулемётом, Белкин и бойцы тоже лупят, я хватаю вас и в лес. Немцы так, немного ещё постреляли, но в глубь не пошли. А мы отошли в лес метров на пятьсот и вот на этой полянке вас и положили. Белкин сгонял к машинам и привёл старшину и одного водителя. Вот, ждём когда очнётесь.

Ещё раз осторожно потрогал шишку и посмотрел на пальцы — крови нет. Хорошо. Попробовал надеть, лежащую рядом фуражку, но она больно давила на шишку и я снова положил её на траву.

— Да.., товарищ майор, вот этих двух бойцов командир дивизии прислал, — два молодых красноармейца, которых посчитал за батарейных, резво вскочили на ноги, но я махнул рукой и они присели на корточки напротив.

— Мы сапёры и обслуживаем переправу. Нашего капитана командир дивизии вызвал, а он потом нас. Сказал, что к вам нужно послать двух толковых бойцов. Вот на нас и пал выбор.

— Ну и что? Что передать просили?

— Аааа…, да…. Капитан просил передать от командира дивизии, что переправу взорвут гораздо раньше. Пришёл приказ отступить на другой рубеж. Мы должны две лодки спрятать, пробраться к вам и отвести, кто останется, к лодкам, чтобы вы спокойно переправились через реку. Мы сначала лодки отогнали от переправы и спрятали, а потом к вам пошли и на танки немецкие наткнулись. Прыгнули в кусты, а там ваши. Вот так и скорешились. Да, капитан просил ещё передать, что пункт сбора для вас деревня Грушино.

— Хорошо, хорошо, — мой взгляд остановился на старшине, — Старшина, как тебя зовут? А то всё старшина, да старшина.

Старшина солидно прокашлялся: — Николай Иванович.

— Отлично. Ну а меня, Алексей Денисович. Так слушайте первый приказ. С этой минуты, до особого распоряжения Николай Иванович мой заместитель. Что у нас с остальными?

Николай Иванович горестно мотнул головой на Петьку: — Вы пока без сознания были, Петька и Белкин смотались на дорогу. На разведку. Улучили момент между машинами и выскочили к нашим. Дальше пусть он и рассказывает.

Петька до этого сидел, сложив ноги по-узбекски, но тут привстал и стал на колени: — Все убиты, товарищ майор. А кто ранен был, их немцы добили сразу. Успел только у командира батареи, да у ихнего командира взвода удостоверения забрать, да у комбата планшетку. Немцы её видать не заметили, под ним она была. Колька кой-какие документы у бойцов успел собрать, а тут опять колонна пошла и мы смотались. Командира батареи осколком убило. Во…, с ладонь. И попало прямо туда, куда ему немец саданул. Ни вправо, ни влево, а именно туда. Как всё равно немец своим ударом пометил место.

Петька из-за спины вытащил полевую сумку и положил передо мной. Сверху легли, запачканные кровью, документы комбата и взводного.

— Значит, нас осталось…, — я обвёл глазами всех присутствующих, — восемь человек?

— Нет, товарищ майор. Девять. Ещё один водитель на охране двух машин. Тут метров восемьсот. Я когда уходил сюда, одного оставил, чтобы он со стороны… Немцы, конечно, не полезут в лес глубоко, но так, на всякий пожарный случай чтобы поглядывал.

— У.., у нас и машины ещё есть. Отлично. Давай Николай Иванович, докладывай — что там у нас? Как бухгалтера говорят — дебет с кредитом.

— Да так-то нормально. Из оружия один пулемёт, к нему две коробки с лентами, семь немецких автоматов, но патронов мало. Если поровну распределить, то по два рожка. Винтовок двадцать восемь единиц. Их я после рукопашки, от убитых и раненых в машину сложил. Гранат семь штук — лимонки. Немецких восемнадцать, но как ими пользоваться никто не знает. Может, вы знаете?

— Нет. К сожалению не знаю. Вроде бы там колпачок есть и его откручивать надо…. Ладно, потом разберёмся. Давай дальше.

— Два карабина сапёров и ваш ТТ. Да вот от меня вам подарок. У немецкого офицера забрал. — Николай Иванович достал из вещмешка немецкий пистолет и протянул мне. Это был офицерский парабеллум «Вальтер». Красивая, военная игрушка и я с удовольствием крутил её в руках. Умеют немцы делать, — ну надо ж и номер интересный КZ 44412. Три четвёрки… если их перемножить то двенадцать получается. Хорошо запоминается. Я номер своего ТТ до сих пор запомнить не могу. — А патроны?

— Две обоймы… к сожалению

— Ладно, продолжай, что там у нас?

— С продовольствием у нас порядок. Суток на семь хватит. Тут и немецкой еды и нашей. Наша на машине загружена.

— Вот с неё мы и начнём. Давай организуй что-нибудь покушать. Кушаем и двигаем к лодкам.

Пока водитель со старшиной ходили к машине за едой. Пока накрывали общий стол на плащ палатке. Я встал и немного походил по полянке, прислушиваясь к своим ощущениям, и остался доволен. Шишка на голове конечно болела, временами накатывала тошнота, но в целом чувствовал себя нормально и мог идти, а если и придётся то и бежать. Потом присел на пенёк и достал ТТ. В обойме было только три патроны. Жалко. Взял свой автомат, разобрал его и тщательно прочистил, смазал, с удовольствием подвигал затвором, слушая, как хорошо работает немецкая машинка. Взял полевую сумку комбата и открыл её. Новенькая, чистенькая карта — Не успел комбат ею воспользоваться. Вот деревня Грушино. Вот река и переправа, а вот поле и дамба через болото. А мы примерно вот здесь. Карандаши, линейка, циркуль. Толстая тетрадь с артиллерийскими расчётами. Накладные. Список батареи. Конверт, из которого достал несколько фотографий. Миловидная, молодая женщина лет тридцати. Наверно жена, так как на второй фотографии они уже вместе и между ними белобрысый парнишка в тюбетейке. Ещё пару фотографий из семейной, счастливой жизни. Глядя на семейные фото убитого комбата, мне стало жалко и молодую женщину и её сына, которые ещё не знают, какая беда пришла в их семью. Впрочем, эта беда за эти пять дней постучалась во многие семьи. Еще несколько дней тому назад наша дивизия была полнокровным соединением. А сегодня по численности и на полк не наберётся. Так что беда не только к ней придёт. Она затронет всех.

Складывая фотографии в конверт, в очередной раз с облечением подумал: — Правильно сделал, что наплевал на всё, но вовремя отправил свою семью на Урал. Теперь спокойно можно воевать.

Дивизия, с октября тридцать девятого года, стояла под Гродно в пятидесяти километрах от границы. В конце апреля, среди местного населения, поползли уверенные слухи о скором нападении немцев на Советский Союз. То, что немецкие части располагались на той стороне, секрета никакого не было. И в газетах, по радио, в разъяснениях сверху, в политинформациях доводилось до всего личного состава и членов семей, что немецкие части в Польше находятся на отдыхе. Что у нас с Германией договор. А слухи о нападении распускают провокаторы. И я тоже ходил по подразделениям и растолковывал бойцам о провокаторской деятельности. Хотя как кадровый офицер, прекрасно понимал нелепость наших усилий. Какой отдых? Отчего? И почему вдоль нашей границы вдруг решили отдыхать все: воздушные армии, танковые корпуса, пехота и артиллерия? Что за бред? Но молчал, не делясь ни с кем своими сомнениями. Как молчали и другие, боясь попасть в число паникёров и трусов, с которыми разговор в такой напряжённый момент был короткий.

В мае, дабы не усиливать слухи о войне, запретили комсоставу отправлять свои семьи на летний отдых на восток. Но в тоже время, чтобы показать свою лояльность Германии, отпуска не отменили. У меня по графику отпуск должен был быть под Новый год, но сумел договорится с товарищем, с командованием и вместо него в первых числах мая поехал с семьёй в отпуск. В этот раз мы поехали к родителям жены на север Свердловской области. Отгуляв положенные тридцать суток, я оставил семью у её родителей, и 10 июня прибыл в часть. Месяц отпуска провёл от души, полностью отключившись от служебных проблем и тревог, поэтому прибыв к месту службы, поразился, как за месяц изменилась обстановка. Всё вроде бы как обычно: занятия, совещания, решение служебных вопросов, вечером посиделки с товарищами за кружкой пива или чего покрепче. Но тревога стала более ощутима. Если у нас военных она сдерживалась и была спрятана внутри каждого, то местное население откровенно бежало на восток, подальше от границы. Штурмом брали билетные кассы, уезжали и ничего с этим нельзя было поделать. Увеличилось число провокаций со стороны немцев на границе, я уже не говорю про немецкие самолёты, которые стали ежедневно «блудить» и залетать на нашу территорию. Их садили на наши аэродромы, кормили и с почётом отправляли обратно.

По приезду получил жестокую выволочку от политотдела, за то что приехал без семьи и всё моё убедительное враньё, медицинские справки, купленные за бутылку водки о том, что жена больна, не возымели действия и на ближайшем партийном собрании должны были рассмотреть моё дело, что меня здорово тревожило. Испортились у меня отношения и с товарищем, с которым поменялся отпусками. Он жалел, что согласился и считал, что я его нагло обманул. Он тоже хотел вывезти семью.

Но началась война и всё стало на свои места. Погиб в бомбёжку начальник политотдела, который обещал меня исключить из партии. Товарищ, плюнув на последствия своего проступка, и двадцатого числа, с трудом достав через военного коменданта билеты, всё таки отправил свою семью, а вечером заявился ко мне на квартиру. Знатно мы тогда с ним нарезались. Правда, он тоже погиб два дня тому назад. Нарвался на немецких парашютистов.

Всё это промелькнуло перед моим внутренним взором, пока укладывал фотографии в конверт. Достал список батареи: — Посмотрим. Командир батареи. Капитан Сухомлинов Григорий Иванович, 1907 года рождения. Город Тула. Жалко комбата. А что старшина? Старшина сверхсрочной службы Сергушин Николай Иванович. 1897 года рождения. Оооо, да он местный, это ведь недалеко отсюда. Надо будет поинтересоваться.

Судя по тому, как старшина накрыл едой плащ-палатку, с ней у нас действительно всё было в порядке. Старшина поднял над пищей объёмистую ёмкость и многозначительно потряс ею, глядя на меня.

— Ладно, разрешаю по сто грамм. Мне тоже не помешает, а то голова пока не того.

После еды пока собирались, отвёл старшину в сторону: — Николай Иванович, я список батареи посмотрел. Ты что из этих мест?

— Ну, не совсем. Тут километров ещё сто пятьдесят надо идти. Может, удастся и повидаю своих стариков. Меня в пятнадцатом году забрали на германскую войну и с тех пор только урывками был у своих. Самое долгое время это в семнадцатом году: пришёл с войны и в мае восемнадцатого ушёл в Красную армию. Так в ней и остался. И жена у меня оттуда. Сейчас там с младшим сыном. Надеюсь, что до них не докатится. Я же осенью этого года должен на пенсию выходить и хотел там обосноваться. Дом новый срубить. От нашей деревни до районного центра четыре километра, там и работу собирался найти. Только вот война, по-моему на долго затянулась. Как минимум на полгода. Как бы голову где-нибудь не сложить.

— Ничего, Николай Иванович, сейчас зацепимся за хороший рубеж. Подойдут резервы. Недельки две, месяц, подготовка наступления и вперёд. Думаю как раз к твоей пенсии и выгоним немцев за границу. Вот только вопрос: до границы нашей мы их погоним или и в Польше добивать будем врага. Максимум дня через три соединимся с нашими. Так что мы ещё поживём.

Около замаскированных машин, которые оставляли, мы собрались окончательно. Построились. Я ещё раз осмотрел маленький строй и остался доволен. Люди смотрели открыто и уверенно, ожидая дальнейших моих приказов.

И мы пошли. Впереди Петька, Белкин и оба сапёра. Одного звали Владимир Носков из Москвы, второй с Челябинской области Сергей Кравцов — парни вроде бы ничего, положиться на них можно. Один только факт, что они выполнили приказ своего командира роты: нашли нас и передали приказ, характеризует их крайне положительно. В пятидесяти метрах сзади остальные: я, старшина, Увинарий и два водителя. И если здоровяк Карапетян не вызывал каких-либо сомнений, то вот второй водитель Виктор Кузнецов, почему-то сразу не глянулся. Хотя каких-либо оснований к этому он мне не давал. Да и Николай Иванович характеризовал его в общем хорошо. Но всё равно душа не лежала к неуверенного вида парню. Мы шли параллельно дороге и постоянно слышали шум движущихся в восточном направление машин и колонн. Через час хода, сапёры вывели нас к реке, как раз к лодкам. Но воспользоваться ими мы не успели, так как туда подъехало несколько грузовиков с пехотой и БТР. Весело выгрузившись, немцы выставили охрану, а остальные с криком, гамом разделись и полезли в реку купаться. Несколько солдат стали разводить костры и стало понятно — обосновались они тут надолго. Пришлось вести свою группу вдоль реки, лишь бы подальше от переправы, где в ожидание окончания работы сапёров скапливалось всё больше и больше частей и подразделений немцев, которые стали расползаться вдоль берега. Отойдя километров на пять от переправы, мы остановились в укромном уголку реки, закрытые со всех сторон густыми кустами. Река в этом месте была шириной метров 150. Течение спокойное, и до темноты, когда решили переправляться, оставалось часа три. Так что каких-либо проблем не видел. Но на всякий пожарный спросил — Плавать все умеют?

Вот тут-то возникли первые проблемы. Из девяти человек: пять, в том числе и я, были уверены, что запросто переплывут. Двое вообще не умели плавать, это второй водитель-армянин Карапетян. И что удивительно шустряк Белкин. Старшина и Увинарий неожиданно тоже выразили сомнение, что смогут доплыть даже до середины реки.

— Что ж, тогда Николай Иванович, ты старший. Идите вдоль реки и ищите брёвна, доски. Наверняка от взорванной переправы что-нибудь сюда приплыло. Постараемся плот построить, а ночью будем переправляться.

Прошло минут двадцать, мы только успели раздеться, чтобы помыться и постираться, как суматошно прибежал весь в крови Белкин.

— Товарищ майор, мы тут неожиданно на немцев наткнулись. Двух убили, а одного захватили в плен. Так неожиданно, что те даже огонь не успели открыть.

— Фу…, молодцы…., — перевёл я дух и тут же поспешно спросил, кивая головой на кровь, — У нас то всё нормально?

— Нет, Карапетяна немец успел ударить ножом в живот. Наверно умрёт… большая рана. А остальные ничего, старшине только зуб выбили.

— Ты то сам в порядке?

— Да это немецкая кровь, не моя.

Мы быстро оделись, похватали оружие, имущество и побежали за солдатом. Карапетян уже умер. А на песке маленького и уютного пляжика всё было истоптано, валялись убитые немцы, тут же связанный пленный, который извивался и мычал, заткнутым кляпом ртом. Чуть выше на бережку, стоял мотоцикл с коляской. В стороне кучкой громоздилось оружие и боеприпасы убитых немцев и пленного. Автомат, два карабина и опять пулемёт с пятью коробками с лентами. Лучше бы ещё два автомата были бы. Петька, конечно, молчал, но пулемёт был изрядно тяжёл и пока мы шли до речки он с ним измаялся. Но и кидать его было жалко. Хорошая машинка.

— Как всё произошло, Николай Иванович?

— Честно говоря, даже и не ожидали встретится с немцами. Далеко ведь от переправы. Те видать давно здесь расположились и еду на костре успели приготовить, поели, выпили и спали. Поэтому они нас и не слышали. Только в последний момент, когда мы вывалили сюда. Их трое, нас четверо. Они лежали, а мы уже рванули к ним. Двоих сразу завалили. Белкин одного рубанул сапёрной лопаткой в горло и его всего кровью обдало. Я с сержантом замолотили второго прикладами, а тот, — Старшина кивнул на пленного немца, который перестал мычать и теперь волчьим взглядом смотрел на меня, — лежал чуть дальше и успел вскочить с ножом и Карапетян просто напоролся на него. Навалились втроём и связали. Вот такие дела. И мне зуб выбил сволочь… и Карапетяна жалко. Хороший солдат был….

— Ладно, старшина, не расстраивайся. Это судьба — здесь его и похороним.

Мы подошли к костру, над которым висел небольшой котёл с крышкой и я поднял её: — О, неплохо пахнет. Мясное что-то готовили.

Взял ложку, лежащую рядом, обтёр её и попробовал пищу: — Неплохо, Николай Иванович, как раз ужин на остальных. Всем хватит.

Выставив на верх берега Петьку с пулемётом для наблюдения за местностью, мы вернулись к вопросу о переправе через реку. Через час нашли три небольших бревна, пару досок. Всё это связали между собой и получился неплохой плот, куда погрузили оружие и имущество. До темноты ещё успели постираться, помыться и похоронить Карапетяна, а с наступлением темноты, побросав лишнее оружие в воду и столкнув туда же мотоцикл, мы благополучно переправились.