Наш сосед Степаныч

Борис Текилин

В центре внимания в этом сборнике рассказов – самый обыкновенный человек, возможно, ваш сосед по подъезду, попадающий в самые необычные ситуации и с честью из них выходящий, а также его родные и друзья, за которыми тоже интересно понаблюдать. События в рассказах подобны разноцветным камушкам, непохожим друг на друга по цвету, фактуре и форме, но вместе создающим единую мозаичную картину.

ПЁТР АЛЕКСЕЕВИЧ И ДРУГИЕ ПРИЗРАКИ

Оранжевым клинком блеснул последний всполох багряного заката. Кровавое солнце упало за крыши высоток. Тяжёлым чёрным покрывалом опустилось на город беззвёздное московское небо. Мрак окутал школьный двор, и было в этом что-то инфернальное. Не горел ни один фонарь ни во дворе школы, ни на дорожке, ведущей к дому.

Роман Степаныч был не робкого десятка и темноты не боялся. Но здесь, на пустом школьном дворе, он вдруг ощутил себя, как на самом дне бездонной пропасти, в которую даже в полдень не заглядывает солнце.

Ледяная рука какого-то смутного и тревожного предчувствия сжала его так, что у него перехватило дыхание. Набатом забилось сердце. Можно быть сколь угодно отважным человеком, но в глубинах подсознания у каждого героя живут первобытные страхи.

Роман Степаныч достал спички и закурил. Разумеется, он прекрасно понимал, что курить вредно, но сейчас ему важен был сам процесс зажигания спички и раскуривания сигареты. Эти привычные действия должны были унять его неосознанную тревогу, главное: совершать их не спеша. Вместе с сигаретным дымом должны улетучиться и подсознательные страхи.

Сделав несколько затяжек, Степаныч успокоился и продолжил свой путь домой. Он сделал пару шагов, но остановился и чертыхнулся, потому что в этот момент вспомнил, что о чём-то забыл или что-то не сделал. Вот только что? Незакрытый гештальт не давал ему переключиться на обыденные мысли…

Роман Степаныч применил свой испытанный мнемонический метод. Перед его мысленным взором прокрутился, как в ускоренной киносъёмке, весь сегодняшний день с первой утренней чашки кофе до последней вечерней сигареты. Этот метод никогда его не подводил. Вот и на этот раз Степаныч вспомнил, что после окончания уроков он немного задержался в мастерской, чтобы заточить маникюрные ножнички: Олимпиада Петровна с 14-го этажа попросила. Ножнички Степаныч, разумеется, заточил, это для него раз плюнуть, но, как на грех, оставил их на верстаке.

«"Мэмориа минуитор…" — подумал Степаныч. — Память слабеет, если её не упражнять».

Не в правилах Романа Степаныча было нарушать свои обещания. Раз уж обещал соседке занести ножички сегодня же, придётся возвращаться за ними в школьную мастерскую, или «кабинет технологии», как значилось на табличке.

Несмотря на смутные предчувствия, обуревающие его, он чётко, по-военному, развернулся и уверенным шагом пошёл к школе.

«Что-то должно случиться! Что-то необычное!» — пронеслось в голове Романа Степаныча.

Он взошёл на крыльцо, дёрнул ручку двери, она оказалась запертой. Трудовик постучал.

Через полминуты дверь со скрипом отворилась.

— Степаныч, забыл что-нибудь? — спросил охранник Петрович и впустил трудовика.

В вестибюле школы было темно, горела лишь настольная лампа на столе охранника и зелёные огоньки над эвакуационными выходами.

Степаныч попросил у охранника ключ от учебной мастерской, расписался о получении в журнале выдачи ключей, лежавшем под раскрытым томиком Э. А. По, и двинулся по тёмному коридору. Ему ничего не стоило бы самому сделать дубликат ключа от своей собственной мастерской, но он считал это неприемлемым. Раз по инструкции положено брать ключи под роспись, то так всем и следует поступать. Никаких исключений! Порядок — половина жизни!

Когда Роман Степаныч подошёл к двери мастерской, ему показалось, что из-под двери пробивается свет. Что за дела? Он был абсолютно уверен, что выключил свет перед самым своим уходом. Ибо сказано: «Уходя, гасите свет!». Ленивый чоповец Петрович был вне всяких подозрений, он, наверняка, манкировал своей обязанностью делать регулярные обходы охраняемого объекта. Вон, даже форменные берцы успел сменить на мягкие домашние тапочки. А даже если бы Петрович не поленился и дошёл до мастерской, то включать свет в ней не стал бы. Его обязанностью было, наоборот, выключить случайно кем-то оставленный свет.

Неясное предчувствие чего-то неожиданного и необычного вновь завибрировало в сознании трудовика.

Степаныч вставил ключ в скважину, уверенно повернул его, распахнул дверь и решительным шагом вошёл в помещение…

То, что он увидел, заставило его отшатнуться: в помещении школьной мастерской стояло множество мужчин самых разных возрастов, одетых в странные старомодные одежды разных эпох и народов, как если бы здесь проходил бал-маскарад. Шитые золотом камзолы, строгие чёрные сюртуки, сермяжные поддёвки, треуголки с перьями, береты, цилиндры, парики, ботфорты, сапоги, лапти, ухоженные усы и нечесаные бороды… Впрочем, не о каждом из них можно было сказать, что он стоял на полу. Некоторые стояли, будто по колено провалившись под керамическую плитку, словно ушли под лёд на мелководье, другие же, наоборот, висели в воздухе в полуметре над полом.

Роман Степаныч поймал себя на том, что может видеть как бы сквозь своих непрошенных гостей. Но не из-за того, что он обладал особым рентгеновским зрением, а потому, что они были существами полупрозрачными, словно медузы. Даже через двоих, стоявших друг за другом, он мог увидеть третьего. Это всё равно, как через бокал с пино нуар можно читать газету.

Степаныч не очень хорошо понимал, что здесь происходит, но, чтобы успокоиться, на всякий случай взял с верстака самый крупный рашпиль. Разумеется, лом успокоил бы его гораздо лучше, но лома в мастерской не водилось.

У Степаныча мелькнула мысль, что это всё голограммы, но тут стоявший впереди высоченный мужчина с волосами до плеч и небольшими усиками сделал шаг ему навстречу и протянул Степанычу руку. Роман Степаныч автоматически пожал её и ощутил крепкое рукопожатие.

«Значит, это не голограмма!» — мелькнула в его голове вполне рациональная догадка.

— Други мои! Хозяин пришёл! Виват Роману Степановичу! Это очень кстати, что он вернулся, ибо надлежит ему посильную помощь оказать нам в наших испытаниях, — произнёс высоченный мужчина и спросил: — Согласен помогать, Роман Степаныч?

Трудовик, узнав в призраке Петра Первого, или Великого, изумился про себя, что первый император российский знает его по имени-отчеству.

— Ничего удивительного, — сказал император, — имя твоё на табличке на двери напечатано.

«Так они ещё и мысли мои читают, вот ведь неловко…» — подумал про себя Степаныч и отложил рашпиль.

— Согласен, — сказал он вслух, потому что не в правилах Степаныча было отказывать тем, кто нуждался в его помощи.

— Так он ведь живой ещё, — с сомнением в голосе произнёс стройный мужчина c пробором и усиками.

— Ничего страшного, Никола. Подумаешь, живой! «Мементо мори» — сегодня живой, а завтра уж нет… — философски заметил круглолицый призрак в парике. — Придёт его время, и он станет действительным членом нашей академии. А пока что пусть будет членом-корреспондентом.

— Позвольте мне, синьор Мастерков, представить Вам участников нашего турнира, — продолжил длинноволосый и густобородый мужчина в бархатном берете, в котором Степаныч без труда узнал Леонардо да Винчи.

— С Его Императорским Величеством Вы уже познакомились. Вот этот господин в парике — Ломоносов Михаил Васильевич. Тот молодой, который выразил сомнение в Вашей пригодности для нашего дела, — Никола Тесла. А вот эти двое — братья Черепановы…

— Вовсе мы не братья, — возразил старший, — я Ефим Алексеевич, а это сын мой, Мирон.

— Ну, вам виднее, кто кому сын. Вон того, с седыми усами, зовут Томас Альва Эдисон, — продолжал Леонардо, — а того, что в мундире с эполетами, — Можайский Александр Фёдорович.

Эдисон кивнул, а Можайский, не опускаясь на пол, прямо в воздухе по-военному щелкнул каблуками, будто стоял на плацу или на палубе фрегата.

— А этого все кличут Левшой. А как его на самом деле зовут, я и не знаю, — Леонардо указал на косоглазого мужичка в сермяжной поддёвке с косматой головой и нечёсаной бородой.

Тот посмотрел на Степаныча, кося одним глазом.

— К чёрту формальности! — вышел вперёд Пётр Алексеевич. — Видишь ли, Роман Степаныч, у нас тут свой клуб, что-то типа масонской ложи. Все мы люди умелые, причём умеем не только оды сочинять или фрески расписывать, но и прожекты строить, и изобретения всякие своими руками сооружать. Каждый високосный год, в аккурат 29 февраля, мы собираемся на каком-нибудь заводе или мануфактуре и состязаемся, кто лучше сработает.

— Испытания у нас каждый раз новые, — продолжал император, — но вот только беда: правитель ваш нынешний, Сергей Семёнович, заводы в первопрестольной почти все позакрывал, а на их месте домов и контор понастроил. Нормальных станков у вас теперь днём с огнём не найдёшь. Вот мы и решили к тебе в мастерскую явиться, уж не прогневайся.

— А как вы сюда попали — ключи же на вахте были? — с сомнением спросил трудовик.

— Для нас это пустяки, — сказал Томас Эдисон и демонстративно прошёл сквозь стену прямо на улицу, а через пару секунд вернулся, смахивая снежинки со своих седых волос.

— Ну да, ну да, это я как-то не смекнул. А какое у вас испытание сегодня? — спросил Степаныч.

— Это мы скоро узнаем. В полночь явится наш предводитель и выдаст задание, он же будет и нашим арбитром, — ответил Пётр I.

— А предводителем у нас — Архимед, он ведь самый старший. До него был ещё один, который колесо изобрёл, но он уже давно куда-то укатил и к нам больше не является и членских взносов не платит, так что мы имени его решили не упоминать, — пояснил Ломоносов.

— В прошлом високосном году задание было изготовить мясорубку, — прошептал зловещим шёпотом на ухо Степанычу контр-адмирал Можайский, — уж очень старик Архимед спирали всякие любит.

— Соревноваться будем командами по трое, — сказал Пётр Алексеевич. В первой тройке — я с Михаилом Васильевичем и Александром Фёдоровичем. Во второй тройке — мастера иностранные: Леонардо, Томас Альва и Никола. А в третьей — крестьяне-умельцы братья Черепановы и Левша.

— Не братья мы! И почему это вы, Пётр Алексеевич, опять в первой тройке? — поинтересовался Мирон Ефимович.

— А потому, что меня так и зовут — Первый, — не без гордости ответил император, — а Архимед будет наши шедевры оценивать. Так что, пока покажи нам, где твои станки включить.

Роман Степаныч подошел к распределительному щитку и поднял рубильник. Зажглось освещение над каждым станком. Загудели насосы, подающие смазочно-охлаждающую жидкость. Привычные звуки мастерской совершенно успокоили Романа Степаныча.

— Перед тем, как допустить вас до работы на станках, я должен провести с вами инструктаж первичный на рабочем месте, — не терпящим возражений тоном произнёс Степаныч и коротенько перечислил правила безопасной работы на станках, после чего сказал: — А теперь распишитесь в журнале, что получили инструктаж.

Призраки по очереди подходили или подлетали к его письменному столу и безропотно расписывались в соответствующей графе шариковой ручкой.

Электронные часы пропиликали полночь. Вдруг в мастерской повеяло могильным холодом и в середине её прямо из воздуха материализовался старик в хитоне со свитком в руках. Это был Архимед.

— Начинаем! — торжественно произнёс он и развернул свой свиток: — Сегодня заданием вам будет сделать поплавок для рыбной ловли.

Первая команда взялась за дело. Начал император. Он засучил рукава, выбрал заготовку, зажал её в шпинделе токарного станка и, как заправский токарь, стал её обтачивать. Ломоносов смешал какие-то жидкости и порошки, которые у него имелись при себе, и покрыл заготовку получившимся лаком. А контр-адмирал приделал к заготовке хвостовые стабилизаторы. Поплавок в форме ракеты «Восток» был готов.

За дело принялась вторая команда. Леонардо выбрал заготовку и передал её Николе. Тот ловко обточил её на токарном станке, потом перешёл на сверлильный. Эстафету у него принял Эдисон, который вмонтировал в заготовку мигающий светодиод. И в завершение да Винчи тонкой кисточкой изобразил на поплавке лицо загадочно улыбающейся женщины.

«Где-то я уже видел эту улыбку», — подумал Степаныч и тут же вспомнил: в Лувре, где же ещё?

За дело взялась рабоче-крестьянская команда. Черепановы соорудили из двух полых половинок поплавок, по форме напоминающий то ли паровозный котёл, то ли яйцо от киндер-сюрприза. Левша сощурил свой косой глаз и крошечным керном и молотком, зажатым в левой руке, вычеканил на поплавке причудливую надпись: «Ловись рыбка большая да маленькая».

— Неплохо, — сказал старик Архимед, оглядев все три поплавка, — внешне всё красиво, гармонично. А вот сейчас мы попросим нашего хозяина провести испытания. Давай-ка, Роман Степаныч, прикрепи к ним лески и грузила, испробуем в деле.

«Вот ведь мудрый старик! Знает, что я в мастерской свои снасти держу», — подумал про себя Степаныч, который был завзятым рыбаком и сам мастерил всякие там блёсны и мормышки.

Ловкими движениями Степаныч закрепил каждый из трёх поплавков на леске, приделал крючки и грузила и подошёл к большому аквариуму, стоявшему в углу мастерской, в основном, для фен-шуя и успокоения нервов.

— Давай! — скомандовал Арихимед, зависнув над аквариумом. А остальные призраки образовали вокруг аквариума полупрозрачное кольцо: всем было интересно.

Первым Степаныч опустил в воду императорский поплавок. Тот пошёл было ко дну, но вдруг одумался и поднялся на поверхность. Несколько скалярий всплыли со дна, чтобы обнюхать его бока, обмазанные специальным лаком.

Второй поплавок почти весь ушёл под воду, но над поверхностью воды мигал оранжевый светодиод. Пара пучеглазых вуалехвостов всплыла полюбоваться на загадочно улыбающуюся женщину.

А третий поплавок, как только его опустили в аквариум, стал подпрыгивать над водой примерно на сантиметр, словно внутри его был какой-то двигатель. Из-за этого крючок, подвешенный под этим поплавком, дергался, словно мормышка, чем привлёк к себе внимание бросившейся на него самой большой золотой рыбки. Рыбка клюнула и начала биться из стороны в сторону. Пришлось Степанычу ловить её сачком и осторожно снимать с крючка.

— Вот и победители! Раз уж рыба сама на пустой крючок бросается! — провозгласил Архимед.

Призраки зааплодировали, жали руки Черепановым, а Левшу стали качать, благо для призраков подлетать вверх — плёвое дело.

Роман Степаныч достал удочки из воды, снял поплавки и положил их на верстак, после чего обернулся к своим призрачным коллегам. И как раз вовремя: в тот самый момент призраки один за другим растворились в воздухе мастерской, словно никогда их здесь и не было.

Роман Степаныч покачал головой, словно стряхивая с себя наваждение.

— Привидится же такое! Да разве это вообще может быть? — спросил он сам себя и, словно желая найти какие-нибудь улики, раскрыл журнал инструктажей по охране труда. Он увидел на последней заполненной странице имена его ночных гостей: Романов П. А., Ломоносов М. В., Можайский А. Ф., Черепанов Е. А., Черепанов М. Е., Левша, да Винчи Л., Тесла Н., Эдисон Т. А. и рядом их причудливые автографы. И вдруг, прямо на глазах у Романа Степаныча, подписи, сделанные шариковой ручкой, побледнели, потеряли свой цвет и, наконец, совершенно исчезли. Степаныч провел пальцем по листу, но его чуткий к микронеровностям палец не ощутил углублений, оставленных шариковой ручкой.

— Конечно, ничего такого быть не может, — сказал Степаныч вслух и посмотрел на верстак.

На верстаке лежали три новеньких поплавка, влажно поблескивая в первых лучах восходящего солнца. Солнце всё выше и выше поднималось в первомартовское небо, обещая прекрасный безоблачный день.

— Надо же! Скажи кому, не поверят. «Инкредибиле дикту», — констатировал Степаныч.

Он стал убирать со станков стружку, оставленную его внезапно обретёнными и утраченными коллегами.

— Кто их только воспитывал? — ворчливо спросил трудовик. — Даже школьники и те за собой убирают, иначе какая же культура производства.

Скоро первый урок, и к приходу школьников нужно было привести мастерскую в порядок. Потому что порядок — половина жизни!