Наш сосед Степаныч

Борис Текилин

В центре внимания в этом сборнике рассказов – самый обыкновенный человек, возможно, ваш сосед по подъезду, попадающий в самые необычные ситуации и с честью из них выходящий, а также его родные и друзья, за которыми тоже интересно понаблюдать. События в рассказах подобны разноцветным камушкам, непохожим друг на друга по цвету, фактуре и форме, но вместе создающим единую мозаичную картину.

ПОХИЩЕНИЕ ЧУВСТВ

(Романтический детектив)

В тот день, когда произошло это преступление, учитель технологии Роман Степаныч пришёл в школу ко второму уроку. До начала занятий у него было ещё предостаточно времени. Его мастерская располагалась на первом этаже, но Степаныч поднялся на третий и прошёл по коридору вдоль закрытых дверей классов, где шли уроки.

Дверь одного из классов в конце коридора и была нужна Роману Степанычу. Потому что за этой дверью был кабинет английского языка, в котором преподавала Иветта Эдуардовна. Роману Степанычу нравилось смотреть, как она что-то объясняет или просто пишет на доске. Ему даже больше нравилось наблюдать именно за тем, как она пишет, повернувшись спиной к классу. При виде её осиной талии у Степаныча всегда перехватывало дыхание.

«Такая хрупкая, словно ивовый прутик», — думал Степаныч, который про себя так и называл её — Веточка-Иветточка. Каждый раз, когда он смотрел на Иветту Эдуардовну, в голове звучали первые строчки никогда им так и ненаписанного стихотворения:

Милая Иветточка,

Ивовая веточка,

Гибкая и тонкая,

Хрупкая и звонкая…

А дальше ничего так и не сочинялось, потому что у Степаныча снова и снова перехватывало дыхание. И даже сердце, и то на пару секунд, замирало перед тем, как начать вновь биться в бешеном ритме.

От этой аритмии лекарства не было, либо Роман Степаныч не знал его. Но ему казалось, что сердце успокоится, стоит только найти подходящие слова.

А пока что ему не давало успокоиться слово «звонкая». Оно выглядело чужеродным в окружении прочностных характеристик точёной фигуры Иветты Эдуардовны. Но в то же время это слово вполне подходило для её описания. Голос у Иветты действительно был чистый и звонкий, а когда Степаныч звонил ей по телефону, и она узнавала, кто звонит, этот голос становился вдруг низким и каким-то грудным. Тогда у Степаныча опять перехватывало дыхание. Тогда у него возникало желание тут же сорваться с места и оказаться на другом конце телефонной линии, рядом с ней.

Никаких сомнений быть не могло: Роман Степаныч, несмотря на свой зрелый возраст и богатый опыт супружеств и разводов, был безумно влюблён в эту молоденькую учительницу, такую грациозную, озорную и желанную, наполненную жизненной силой, и в то же время такую беззащитную.

Вообще-то по жизни Роман Степаныч был однолюб. То есть всю жизнь он любил женщин одного типа. Много раз он был влюблён, но все его возлюбленные были очень похожи одна на другую: черноволосые и грациозные, как пантеры, у каждой были огромные карие глаза, скульптурный бюст, осиная талия и манящие губы.

Иветта Эдуардовна спиной почувствовала его взгляд и на секунду оглянулась в сторону полуоткрытой двери. На полсекунды в её карих глазах сверкнула какая-то озорная искорка, в следующие полсекунды уголки её губ лукаво приподнялись, но никто, кроме Степаныча, этого не успел заметить, потому что она тут же повернулась к доске.

Степаныч вздохнул и пошёл к себе на первый этаж. Скоро прозвенит звонок, и школьные коридоры заполнятся хаотичным, по типу броуновского, движением школьников. И пока в мастерскую ещё не пришли дети, Роман Степаныч хотел успеть записать первую строфу своего нового стихотворения. Он знал, что это самое главное — успеть записать самую первую строфу, пока она не вылетела из головы. Записал и считай, что стихотворение готово на 46 процентов (Степаныч, как человек технический, во всём любил точность). А потом, когда первая строфа закрепится на бумаге, приложатся остальные 54 процента. Потом можно будет даже переставлять строфы, и, быть может, первая строфа станет третьей или шестой. И, если понадобится, можно будет даже до неузнаваемости изменить и сам текст этой первой строфы, потому что к тому времени стихотворение уже приобретёт основы своей формы.

Роман Степаныч подошёл к дверям своей мастерской, открыл дверь, сел за свой стол, открыл верхний ящик и потянулся за ключами от сейфа. Впрочем, сейф — это только название. На самом деле, это был обыкновенный стальной шкаф, запиравшийся на простенький ключ. В этом шкафу Степаныч обычно хранил стограммовый флакончик спирта для протирки концевых мер длины, именной штангенциркуль, подаренный ему коллегами по Третьяковке, золотые запонки, подаренные Чрезвычайным и Полномочным Послом Российской Федерации в Ватикане, рогатку, отобранную у Сашки Репина, и потрёпанную общую тетрадь в клеточку с оранжевой обложкой. В эту тетрадь Степаныч обычно и записывал свои стихи, которые, впрочем, сам он стихами считать не решался.

Степаныч наугад пошарил в верхнем ящике стола, выдвинул его вперёд до упора, но ключа от сейфа там не было. Степаныч поднял взгляд на сейф и увидел, что ключ с прикреплённой к нему вместо брелока бронзовой гайкой 3/4 дюйма вставлен в замочную скважину.

«Непорядок», — подумал Роман Степаныч. Он был абсолютно уверен, что вчера закрывал сейф, а ключ с брелоком-гайкой положил, как всегда, в верхний ящик письменного стола и закрыл ящик на ключик. Он всегда так делал, потому что порядок — половина жизни, а кроме того, одно из правил международной методологии менеджмента качества «5С» строго предписывает, чтоб каждый рабочий инструмент находился на своём месте.

Вот и вчера он, как и обычно, закрыл ключ от запертого сейфа в верхнем ящике стола, а ключик от стола положил в карман. Правда, замок в ящике стола был рассчитан исключительно на честных людей. А любой нечестный человек мог легко вскрыть этот ящик и без ключа, хотя бы большой канцелярской скрепкой.

Трудовик посмотрел вниз и увидел на полу рядом со столом как раз такую скрепку, один конец которой был сначала распрямлён, а потом загнут по-новому. И только тут он смекнул, что минуту назад не обратил внимания на то, что ящик стола был не заперт.

— Квалифицированная кража со взломом, статья 158 УК РФ, — констатировал Степаныч.

Выходило, что кто-то в отсутствие Степаныча порылся в ящике его стола, нашёл там ключ с гайкой вместо брелока и залез в сейф. А потом по наглости или по неопытности, или из-за спешки забыл ключ из замка вынуть. А вот чтобы понять, что этот неизвестный преступник оттуда взял, нужно было сейф открыть и осмотреть.

«Вскрытие покажет», — мелькнула в голове у трудовика неприятная мысль.

Степаныч, чтобы не затереть отпечатков пальцев злоумышленника, которые могли оставаться на головке ключа, решил провернуть ключ за жало, зажав его пассатижами. Однако, сейф оказался не заперт, просто дверца была прикрыта.

— Итак, что мы имеем? — спросил Степаныч сам себя.

В сейфе стоял пузырёк со спиртом и лежали в беспорядке именной штангенциркуль и рогатка Сашки Репина.

«Значит, охотились за посольским золотом», — решил Степаныч, но посветив вглубь сейфа мобильным телефоном, обнаружил обе запонки в углу верхнего отделения. Они валялись как раз за пузырьком, а это означало, что взломщик залез в сейф за чем-то для него более ценным, чем массивные золотые запонки.

«Тетрадь!» — мелькнула в голове трудовика запоздалая догадка. И как это он не заметил сразу, что нет такого большого и такого яркого предмета. А потому и не заметил, что тетрадки-то там уже не было.

Итак, неизвестный вскрыл сейф и украл тетрадь со стихами Степаныча. Именно за тетрадью злоумышленник и залез в сейф, ведь ничто другое его не интересовало: ни спирт, ни золото, ни даже рогатка.

Дверь мастерской открылась и в помещение ввалилась гурьба ребят. Роман Степаныч захлопнул сейф и начал урок технологии.

— Сейчас мы с вами начнём вытачивать болванки для ключей, — вкрадчивым голосом произнёс трудовик.

На что он надеялся? На то, что при этих словах у возможного преступника сдадут нервы, и он тут же признается, зачем взял тетрадку. Но ребята как ни в чём не бывало охотно принялись за работу, ведь задания на уроках у Романа Степаныча были не только полезными, но и очень интересными.

Когда урок закончился и дети ушли, Степаныч опять открыл сейф, будто в надежде, что тетрадка там появится. Но с чего бы ей появиться в закрытом сейфе?

«Ну что же, — решил Степаныч, — раз такое дело, придётся начинать следствие. Пойду к директору, пусть полицию вызывает, может, даже с собакой. Хотя сомнительно, чтобы полиция возбудилась на такое происшествие. С одной стороны, налицо кража, то есть тайное хищение имущества. С другой стороны, украдена только копеечная и наполовину исписанная тетрадка. А с третьей стороны, что главное, — это, наверняка, «висяк», то есть дело, которое не удастся закрыть. А полицейским оно надо?».

— Хочешь что-то сделать как следует — сделай это сам! — буркнул трудовик себе под нос и решил расследовать это преступление самостоятельно. И не потому что ощущал себя специалистом по дедуктивному методу, а потому что он очень хотел вернуть свою тетрадку и очень не хотел, чтобы посторонние люди узнали о его лирических переживаниях. Никому — ни жене, ни самому близкому другу — никогда он не рассказывал о своих стихах. С другой стороны, обладая дедукцией, можно было попытаться расследовать это дело даже не выходя из мастерской, тем более, что у него впереди было ещё два урока.

Прежде всего следовало, как учил Сенека, найти ответ на вопрос: «Куи продэст?» — «кому выгодно» было взять тетрадку?

Но кому в школе могли понадобиться стихи непризнанного поэта Романа Мастеркова?

Он же не Шекспир и не Пушкин, чтобы его рукописи представляли интерес для похитителя. Да и больших ценителей поэзии в школе было не так уж много, в основном, учителя литературы и русского языка. Были ещё три девочки из старших классов, которые сами стихи сочиняли и на школьном сайте публиковали. Но и те, и другие были вне подозрений, потому что они не смогли бы вскрыть ящик стола отогнутой скрепкой.

Началась большая перемена, и Роман Степаныч отправился в учительскую, чтобы попить там кофейку из капсульной кофемашины и, если повезёт, увидеть ещё раз Иветту.

Иветта Эдуардовна, действительно, уже была в учительской, сидела там за крошечным столиком в углу, рядом с ней сидел учитель физкультуры Анатолий Петрович, известный своей тягой к красивым женщинам, а свободных стульев у их столика не было. Степаныч сел за большой стол, за которым обычно заседал педсовет. В учительской было ещё шесть учителей и завуч.

— Вы представляете, веду я сегодня урок в 7А и вижу, что Смирнов и Кокошкин рассматривают что-то под партой и перешёптываются, — сказала сидящая в углу комнаты учительница русского языка и литературы Патимат Курбаналиевна. — Я поинтересовалась, что это они так оживлённо разглядывают и обсуждают. Сначала отпирались, а потом отдали мне вот эту тетрадку, — Патимат Курбаналиевна помахала общей тетрадкой в оранжевой обложке.

«Вот она, пропажа!» — подумал трудовик и весь напрягся. Ему совсем не хотелось, чтобы кто-то из учителей увидел эту тетрадку. Но требовать отдать её ему тоже не хотелось, так как пришлось бы признаваться, что тетрадка принадлежит ему.

— Спрашиваю: где нашли?

— Отвечают: в мужском туалете на втором этаже, на умывальнике лежала.

— Спрашиваю: чья?

— Отвечают: не знаем, она не подписана.

— Ну и что там такого в этой тетрадке? — спросила завуч.

— Чувства, чувства в чистом виде. Поэзия. Любительские стихи, причём весьма неплохие. Хотите, прочту, уверена, что вам понравятся, — сказала Патимат Курбаналиевна и, встав, потому что к искусству стихосложения относилась с уважением, начала читать:

Как много лет ходили мы по кругу,

Сбегая от негаданной любви!

Как много лет мы мучили друг друга,

Скрывая мысли тайные свои!

Как много раз в пустяшном разговоре

Искали потаённые слова,

Пытаясь смысл их прочитать во взоре.

И как потом кружилась голова…

Как долго, как наивно, как напрасно

Искал я повод или хоть предлог

Сказать тебе о том, как ты прекрасна,

Как ты нужна мне… и никак не мог.

Как много раз, с тобой встречаясь взглядом,

Тонул я в глубине бездонных глаз,

Читая предисловие романа,

Ещё не сочиненного для нас.

Написана лишь первая страница,

В ней — годы ожиданий и мечты,

Миг счастья… Дальше что случится?..

Пока лишь только чистые листы…

— Вот ещё одно про любовь, — сказала Патимат Курбаналиевна, перелистнув страницу:

Любить тебя и знать, что всё напрасно.

Любить и быть счастливым и несчастным,

И погружаться глубже в это чувство,

Тонуть в нём снова сладостно и грустно.

Любить тебя в несбыточной надежде

Однажды возродить, что было прежде.

Надеяться и разочароваться,

И вновь в который раз в тебя влюбляться.

— Прямо любовная драма какая-то, — сказала учительница французского Галина Геннадьевна.

— Слушайте дальше, — продолжала Патимат Курбаналиевна, перевернув страницу:

Как мне забыть, всё то, что было?

Как о тебе не думать мне?

Как не мечтать, чтобы любила

Меня, явившись мне во сне?

Как мне смотреть, не замечая

Твоей искрящей красоты?

Как жить на свете, не мечтая,

Чтобы ко мне вернулась ты?

Как позабыть прикосновенья,

Что были страстны и нежны?

Как мне не помнить те мгновенья,

Что слишком для меня важны?

— И впрямь, драма, слезу прошибает, — с издевательской усмешкой произнёс физрук.

«Молчал бы лучше, пока самого не пришибли!» — подумал Степаныч, на секунду сжав кулаки, но потом решил не обращать на физрука внимания. Что с него взять: человек ограниченный, к тому же его много и сильно били по голове, в том числе и ногами.

Патимат Курбаналиевна перелистнула страницу и продолжила чтение:

Я на тебя тайком глядеть готов:

Пространство, время, звуки — всё распалось…

Дистанцию в четырнадцать шагов

Мне не пройти, хотя — такая малость!

Не передаст служебный телефон

Десятой доли твоего волненья!

Лишь фото в ноутбуке, но на нём —

Твоё давнишнее изображенье…

И снова телефон в моей руке…

А хочется живых прикосновений!

Поцеловать, прильнуть щекой к щеке…

— Дальше не дописано, — с сожалением констатировала Патимат Курбаналиевна.

— И впрямь, очень романтично, — сказала уборщица тётя Глаша, минут пять назад зашедшая в учительскую, да так и застывшая в дверях со своим ведром и шваброй. — Мне нравится! Муж мой, царствие небесное, тоже стихи сочинял, частушки, правда, всё больше матерные, в школе вслух читать нельзя.

— А я хотела бы быть на месте музы этого поэта. Повезло же кому-то! — сказала учительница рисования Изольда Соломоновна, дама пенсионного возраста. — Эх, молодость, молодость! Чувства…

— А я считаю, что эти стихи выдают зрелого человека, школьники такого сочинить не могут, даже старшеклассники, — сказала Патимат Курбаналиевна. — И потом, стихи у нас в школе пишут только девочки, а эти явно написаны мужчиной. Да и почерк мужской, уверенный, как чертёжный шрифт.

— А там ещё есть что-нибудь? — спросила слегка покрасневшая, очевидно под влиянием поэзии, Иветта Эдуардовна.

— Тут ещё много всего, — сказала Патимат Курбаналиевна и продолжила чтение:

Я, видно, совсем пропал: стал снова стихи писать!

Вновь романтичным стал, начал опять мечтать…

Я, видно, схожу с ума: мысли в моей голове

Крутятся без конца…мысли мои о тебе…

И никак не даёт уснуть запах твоих волос,

Что из ночных глубин мне ветерок принёс…

И вкус твоих пряных губ я чувствую на губах,

И вспоминаю вновь блеск счастья в твоих глазах…

И снова внутри меня желаний круговорот

Крутится без конца… снова уснуть не даёт…

Твоих не пойму я чувств, и не проходит ни дня,

Чтоб я не стал гадать: любишь ли ты меня?

Я, видно, сошел с ума… должна ты меня простить!

Только твоя любовь сможет меня исцелить!

— Хорошие стихи, чувственные, вот только размер иногда хромает, — с досадой произнесла завуч, которая в прошлом тоже преподавала литературу и очень любила поэзию, особенно Маяковского.

— Есть шероховатости, немного подшлифовать бы надо, — сказал Роман Степаныч, чтобы не выбиваться из общего хора голосов, обсуждавших произведения неизвестного им автора.

Прозвенел звонок на урок.

— Увы, на этом наш литературный час окончен. Мне нужно на урок в 7Б, — Патимат Курбаналиевна положила оранжевую тетрадку на стол для совещаний и вышла из учительской.

Вслед за ней потянулись и другие учителя. Вышел и Роман Степаныч, чтобы не отбиваться из коллектива. Ему очень хотелось забрать со стола свою оранжевую тетрадку, но он так и не решился задержаться, чтобы себя не выдать.

Уборщица тётя Глаша принялась за уборку, так что Иветте Эдуардовне, оставшейся сидеть за своим столиком в учительской, пришлось поджать ноги, уворачиваясь от её проворной швабры.

* * *

Итак, старик Сенека со своим «куи продэст» не помог. Злоумышленник попросту выбросил похищенную тетрадь, значит, она оказалось ему ненужной. Наверное, он ожидал найти в ней что-то кроме стихотворных строчек о несчастной и счастливой любви. А похищенные чужие чувства ему были совсем не нужны.

Теперь следовало искать в другом направлении. Нужно было понять, кому в школе было под силу открыть ящик стола скрепкой. Таких специалистов в школе было не так уж много.

Учителя разошлись по классам, а Роман Степаныч подошёл к доске с расписанием занятий для старших классов. Найдя нужную запись, он развернулся и направился на четвертый этаж. Там он подошёл к кабинету физики, заглянул в дверь.

— Сан Саныч, можно мне у вас Криворучко забрать на пять минут? — спросил он у физика.

— Криворучко, на выход! — по-военному чётко сказал Сан Саныч и продолжил объяснять урок.

Косматый рыжеволосый Серёжка Криворучко вышел из класса в коридор и как-то неуверенно поглядел в глаза Степаныча.

— Здравствуйте, Роман Степаныч.

— Здравствуй, Сергей. Ты ни в чём признаваться не собираешься? — спросил Степаныч ровным голосом.

— В чём мне признаваться? Я ничего не сделал. Это не я! — затараторил Серёжка, не поднимая глаз.

— Ну-ка, посмотри на меня! Сам лучше признайся! Добровольное признание облегчает наказание. Всё-таки кража со взломом, да ещё сопряжённая с тайным проникновением в жилище… Хочешь, чтобы я полицию вызвал с собакой?

— Зачем собака? Я ничего такого не делал.

— Экспертиза покажет, — уверенным тоном произнёс Степаныч, — Снимут отпечатки с ключа, сличат с твоими, и всё, прощай школа.

— Нету там никаких отпечатков! Я в перчатках был! — выпалил Серёжка.

— Вот ты сам и признался! Признание — царица доказательств. А отпечатки твои наверняка на тетрадке остались. Наверняка пальцы слюнявил, когда тетрадку листал. Сделают анализ ДНК, и ты попался. Говори, зачем тетрадку взял? — всё тем же спокойным тоном спросил трудовик.

— Роман Степаныч, простите меня, пожалуйста, я только хотел ваши эскизы блёсен скопировать, но их там не оказалось. А тетрадку я на умывальнике оставил, чтоб меня не ругали, когда пропажу обнаружат.

— А по-хорошему попросить не мог? Я бы тебе сам помог с блёснами. То-то я себе голову ломаю: зачем Серёге тетрадь со стихами? А ты, оказывается, тетрадки перепутал. Ту, с эскизами, я ещё в прошлый четверг домой отнёс, кое-что хотел доработать, — сказал Степаныч.

Серёжка стоял растерянный и раскаивающийся, но Роман Степаныч возложил ему руки на плечи и сказал:

— «Вадэ ин пасэ» — ступай с миром и больше не греши.

Итак, следствие закончено, забудьте!

Степаныч отправился в свою мастерскую. Там он уселся на свой вертящийся стул и стал соображать, как бы незаметно вызволить тетрадку из учительской. Просто пойти и забрать нельзя, это ведь тоже будет кражей. Или грабежом, если кто-нибудь увидит. Но и оставить её там тоже нельзя: не дай Бог, доберутся до середины тетради, а там Иветта упомянута по имени.

Только он подумал об Иветте, как дверь его мастерской открылась и вошла Иветта Эдуардовна собственной персоной.

— Роман Степаныч! — сказала Иветта.

— Иветта Эдуардовна! — сказал Степаныч, повернувшись на стуле в её сторону.

— Очень обидно, Рома, что ты мне никогда этого не показывал, — сказала Иветта и достала из своей сумочки заветную оранжевую тетрадь.

— Что обидного? Ты ревнуешь, что ли? — спросил Степаныч.

— Вот ещё! Зачем мне ревновать, если все эти твои стихи — обо мне. Это и так ясно. Я слушала и узнавала наши с тобой расставания и встречи. А в одном месте так прямо и написано: «Иветта, ты как лучик света…». Ты лучше объясни, почему никогда мне эти стихи не показывал?

— Стеснялся я, чего тут непонятного. Боялся, что тебе стихи не понравятся, ты же по образованию филолог, профессионал, Ахмадулину наизусть знаешь. А я — графоман, любитель.

Иветта Эдуардовна подошла к Роману Степанычу, села к нему на колени, левой рукой обняла за шею, а правой пригладила его поредевшую шевелюру: — Стихи твои, Рома, очень хорошие, искренние. А главное, что они о нас, обо мне и о тебе. Какой же ты, Рома, оказывается, романтик!

Иветта чмокнула Степаныча в щеку и встала.

— Пойдём домой, гроза крокодилов, — она чуть склонила голову набок и лукаво улыбнулась, отчего у Степаныча опять перехватило дыхание. — А давай сегодня вместе Иришку из садика заберём, вот она обрадуется, что за ней папка пришёл!

(в рассказе использованы фрагменты из стихотворений автора, опубликованных под псевдонимом — Борис Тёплый)