Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге

Борис Романов, 1999

Эта книга – беллетризированная версия книги Нового Завета «Деяния святых Апостолов». Все события «Деяний святых Апостолов» изложены в моей книге гораздо более подробно, и, как положено в беллетристике, с увлекательными детективными сюжетами, которые при этом, как я полагаю, нисколько не противоречат книге Нового Завета – и при этом делают более понятными некоторые загадочные места канонической книги св. Луки.

Глава 5. Чудо у Красных ворот

С того дня семьдесят зимних учеников Иисуса практически все время были с двенадцатью Апостолами в большом доме на Овечьей площади, который стал, можно сказать, новым храмом для всех нас, храмом Нового Завета. Иудеи, однако, продолжали ходить и в свой храм во все положенные по их закону дни и часы. В наш храм ежедневно приходили сотни людей, и слушали свидетельства Апостолов о жизни, распятии, воскресении и вознесении Иисуса Назарянина, каждый день крестились новообращенные. Я тоже каждый день бывал там и, кроме общих проповедей, общался ещё с Апостолами, более всего с Иоанном Зеведеевым и Андреем Иониным, в свободные их часы. Записывать все, что я слышал от них, не хватало уже времени. Узнав, что один из Двенадцати, Левий Матфей, уже давно ведет записи, и что один из семидесяти, знакомец Николая из Антиохии, эллин по имени Луканус или Лука также начал записи этой весной, я решил вести только дневник событий, тем более что иудейские премудрости, хотя бы и новозаветные, давались мне не без труда. Я охотнее обсуждал с персом Бахрамом астрологию Авесты и слушал рассказы Мосоха о далекой Гиперборее в обществе неутомимой Летиции, и почти каждый день много раз пытался утомить ее, и нередко мне это все же удавалось.

Мы встречались с ней в ее доме, на ее половине, рядом с небольшим бассейном во внутреннем дворе. Потом мы шли в конец улицы в гости к Мосоху, и иногда покупали по дороге вино, хотя у Мосоха оно не переводилось. Там мы веселились, и нередко к нам присоединялись Бахрам и знакомые эллины. Потом мы с Летицией снова шли к ней домой, и снова занимались любовью. Теперь у себя дома я бывал не каждый день. Это был очень активный образ жизни, о котором я давно мечтал, последние год или два, и это время пришло. Отец и мать вполне одобряли мое поведение и когда я бывал дома, то подробно рассказывал им обо всем, что происходит в доме Апостолов.

А происходило очень многое, и каждый день. Прямо на глазах община Петра укреплялась и развивалась. Правила жизни в ней отчасти были похожи на общежитие ессеев, у которых все имущество было общее, и каждый получал из общины столько, сколько ему нужно, а в спорных случаях все решали Апостолы. Но в отличие от ессеев назореи (так их называли теперь) не уединялись и были открыты для мира, и радости жизни вполне признавались ими. Они не избегали ни женщин, ни вина, и все это каким-то очень естественным образом вписывалось в жизнь общины и в ее радостный и светлый дух. А если кто не пил вина и не общался с женщинами в постели, то это не осуждалось а скорее приветствовалось, хотя и не ставилось другим в пример. Радовались только за тех, кто без всяких видимых усилий оставлял плотские радости и всего себя посвящал общине.

Среди Двенадцати только Иоанн и Андрей вообще не пили вина и не имели своих жен-сестер, они вообще были девственниками, и незаметно было, чтобы это как-то волновало их самих или кого-либо другого. После того, как покойный Иуда оставил всю казну в доме Каиафы, община долго не имела никаких денег и жила лишь на милость Иосифа Аримафейского, но после недавней Пятидесятницы, когда тысячи людей крестились в Новый Завет, пошли и пожертвования, и помощь Иосифа в деньгах уже не требовалась. Казной заведовал теперь Матфий, а также один из сводных братьев Иисуса и Марфа, сестра воскрешенного Иисусом Лазаря.

Это были золотые дни общины. Во всем царили радость и согласие, все удавалось легко и свободно.

Все это происходило в городе открыто, на глазах Синедриона и всей иудейской верхушки, но они пока ничего не предпринимали. Слишком много свидетелей чуда Пятидесятницы было в Иерусалиме, и чудеса продолжались, и не к чему было придраться. В Иудее, как и у всех народов, всегда ценили чудеса исцеления, тем более что именно в Иудее уже давно слишком много было калек от рождения, и больных, и бесноватых, и прокаженных, и число их с каждым годом как будто возрастало. Ессеи, известные всем врачи и целители, не принимали в свою замкнутую общину страдающих хоть каким-либо физическим недостатком. Назореи же не только быстро приобрели славу хороших лекарей, но и принимали убогих в свои ряды, если видели искреннюю веру в Христа-Спасителя и Сына Божиего.

Как раньше Иисус прославился своими чудесами целительства, так теперь Его ученики с каждым днем приобретали славу хороших лекарей-целителей, едва ли не чудодеев, — только чудесных исцелений, исцелений калек от рождения, что бывало творил Иисус, не было. Но они врачевали таких, от которых отказывались известные лекари, даже из ессеев. Вообще этих простых рыбаков из Галилеи, растерявшихся после распятия Учителя и скрывавшихся затем долгое время, теперь было не узнать. Сила, уверенность и какой-то свет исходили от них, и люди это чувствовали.

***

Так продолжалось около месяца. Однако уже с середины июня Никодим и ещё несколько высокопоставленных в иудейской верхушке новообращенных предупреждали Апостолов, что первосвященник Каиафа и тесть его Аннан, бывший прежде него первым, и саддукейская аристократия Синедриона более не намерены терпеть рост и популярность новой секты. В те же дни и сотник Лонгин сообщил нам о совещании у Понтия Пилата, которое было созвано по письму из Синедриона, и что главному помощнику прокуратора Афранию удалось настоять на невмешательстве Кесарии в эти иудейские дела: получалось, что Пилат опять готов умыть руки, если Синедрион начнет теперь расправу с учениками Иисуса. Тогда же отец сообщил мне, что у него был на днях разговор с одним священником из саддукеев по просьбе иудея, и что тот просил убедить меня оставить Назореев, не вмешиваться в иудейские дела, — все-то они знали! Отец сказал, что он резко ответил саддукею, как подобает римскому гражданину, но попросил меня быть внимательнее и осторожнее в словах и поступках. Одно дело, когда речь идет об иудее, но не хотелось бы, сказал мой Сидоний, услышать подобное предупреждение от офицеров Афрания.

Отец одобрял мое, по жребию взятое решение, и вместе с матерью они уже не просто сочувствовали, а восхищались Апостолами и их делами. Но теперь они явно боялись за меня, хотя и ясно было, что не-иудеев Синедрион и пальцем не посмеет тронуть, тем более граждан Рима. Но родители боялись волнений в городе и фанатизма иудейских толп, которые иудейская верхушка умела возбуждать и направлять их неистовство. Они по-прежнему недолюбливали иудеев и для них появление иудейских Апостолов было поэтому ещё большим чудом. Я за этот месяц узнал иудеев лучше, чем за все предыдущие годы, и полагал что бояться нечего. Но убедить в этом родителей мне не удалось, и я обещал вести себя осторожнее, избегать возбужденных толп, если они появятся в Иерусалиме, и даже не заходить в общий двор иудейского храма, открытый и для"язычников", или"гоимов, гоев", как называли не-иудеев среди самого избранного народа.

Как же скоро я нарушил свое обещание и как дорого мне это обошлось!

Апостолы между тем продолжали вести себя так, как будто их все эти слухи не касались. Община каждый день увеличивалась на несколько человек, иногда и более десяти. В нее вступило много эллинов, в том числе женщин, и другие жившие в Иерусалиме и городах побережья не-иудеи. Иудеи же, которые были в большинстве, по-прежнему ходили в положенные дни и часы также и в свой храм, и Апостолы также. В последний вторник июня я был с утра в доме Иосифа-книжника. В тот день Пётр и Иоанн, — так многие теперь называли по-гречески Симона-Кифу и Иохананна, — собрали с десяток человек в одной из нижних комнат дома, и речь пошла о том, что давно уже, ещё до всех событий последнего времени, интересовало меня: о небесных знамениях, о чтении небесных констелляций светил, планет и звезд. Пётр был уже признанным главою нашей общины, а Иоанн, как говорили, с самого начала был любимым учеником Иисуса, а до этого учился с младых лет ессейской мудрости, затем был с Иоанном Крестителем, который сам вышел от ессеев.

Ессеи же славились знанием небесных законов, составляли карты неба на разные события, называемые по-гречески гороскопами, вели свой календарь, позволяющий связывать ход времени с ходом небесных светил. Они когда-то предсказали молодому Ироду, что тот станет великим правителем Иудеи и будет править ей долгие годы. Много на их счету было и других известных в Иудее предсказаний, но известно было и то, что ессейские старейшины и руководители не признали Иисуса ожидаемым иудеями Мессией-Спасителем, хотя и встречались с Ним, и вели долгие беседы ещё до крещения Иоаннова в Иордане. Об этом и начал говорить Иоанн:

— Вы знаете, что среди нас немало ессеев, и здесь половина из вас вышла от них. Они взяли свое начало ещё при первосвященнике Симоне Праведном и обособились во времена нечестивого правителя Антиоха Эпифана, который устроил в прежнем Храме Иерусалимском блудилище, и разместил идолов языческих. Ессеями была найдена в тайниках храма книга Даниила, а затем Еноха, который жил при Адаме и был взят живым на небо. Это были пророческие книги, где были предсказаны времена нечестивые, и спасение от Мессии, и ход времен до Конца дней. Среди ессеев главенствовал тогда Учитель Праведности, толкователь святых книг, и был он распят при первосвященнике Симоне Маккавее на Голгофе, где и Иисус наш принял крестные страдания. Было это четырежды по сорок, или более лет назад. С тех пор ессеи, называвшие себя ещё Сынами Света, хранили пророческие книги и много преуспели в чтении небесных знамений, и звезд, и светил, и планет. По своим расчетам и якобы по пророческим книгам они ждали прихода Мессии-Спасителя через сорок лет после распятия своего Учителя Праведности, но Он не пришёл тогда. Дела давние, но известно ли вам, что Иисус по возвращении из Своих странствий, ещё до крещения в Иордане был в Кумране у Мертвого моря в ессейских обителях и пещёрах, и что хотел с ними начинать Свое служение? Да будет известно вам, что старейшины Кумрана, зная о многих Его путешествиях и посвящениях в тайные знания Индии, Тибета, Персии, Египта, Эллады, и проведши с Ним в беседах многие недели, признали Его первенство среди них, и предложили Ему быть их Учителем и Главою, поставив однако условие, чтобы община их оставалась избранной для немногих и изолированной в Иудее, не говоря уже о других народах. Они сказали Ему также, что несмотря ни на что не могут признать Его Мессией, их расчеты и книги Даниила и Еноха, как они их понимают, указывали на давние сроки, и теперь они лишь хранят пророческие книги и свои знания до лучших времен. Иисус убеждал их открыться миру, не обосабливаться более, сначала хотя бы среди самих иудеев, и готов был тогда начать с ними. Однако старейшины ессеев были непреклонны и остались при своем.

Поэтому Иисус ушёл от них, и пришёл к Иоанну на Иордан. Иоанн же, кто ещё не знает, с младых лет воспитывался у ессеев, а за год до того ушёл от них пророчествовать всем овцам дома Израилева и крестил их в Иордане. Тогда и я был в его учениках, и Андрей. Иоанн указал мне и Андрею на сего Иисуса, когда крестил Его в воде, и сказал нам:"Сей есть Агнец Божий", и послал к Нему, и мы пошли за Ним.

Вот что сказал в начале того дня Иоанн.

Потом продолжил Петр:

–…Пророки от Исайи и ранее, и Даниил и другие пророчествовали от Бога и не нуждались в составлении таблиц и обсуждении хода планет. Иоанн Креститель был обучен астрологии у ессеев, но стал затем выше всех пророков, и небесные знамения шли ему от Отца Небесного. Иисус учил нас понимать небесные знамения и разумом и сердцем, но Сам был в Духе Святом, и не нуждался в помочах разума. Ессеи считают, что прочие все, кто не пророк, нуждаются в этих помочах, чтобы знать от Свидетельства небесного свои задачи на земле и не запутаться среди людей. Нуждаются ли? Ибо вне Духа Святого можно запутаться в усилиях своего разума, как это и случилось даже со старейшинами ессеев, когда Иисуса Назорея они пытались понять разумом и через звезды. Нужно ли нам теперь Небесное послание, данное от начала в звездах? Нужно ли, если теперь у нас есть Новый Завет с Господом и Дух Святой, Утешитель послан нам от Отца по просьбе Сына? Что могут разъяснить в книгах Моисея звездочеты? И вот ещё, отдельно от прочего: в чем ошиблись старейшины ессеев? Почему так прочитали книгу Даниила, почему не увидели в ней пророчества об Иисусе Назорее? Или не было этого в книге Даниила?

Так сказал Петр.

Иоанн, сидевший по-прежнему рядом с ним, добавил:

— Мария, мать Иисуса, рассказывала о старце Симеоне, дожившем до ста сорока лет, которому было обетование от Учителя Праведности ессеев Цадока, когда Симеон был ещё мальчишкой, что он не умрет, пока не увидит Младенца Христа. Так оно и вышло. И этот Симеон оставил Марии свои записи об Учителе Праведности, которые сделал уже в старости, но будучи в ясной памяти. Мария показывала мне эти записи, и там упоминает Симеон, среди прочего, что этот Наставник был сведущ более всех ессеев и в звездочётстве, и что составил он гороскоп на грядущего Мессию. Но где эти записи самого Наставника ессеев, — никто не знает. Симеон же не захотел сообщать об этом никому, так как, сказано было им Марии, Наставник завещал спрятать все свитки так, чтобы не нашли, чтобы пролежали они 2000 лет, до конца времени Рыб, которое при нем началось. Не должно нарушать покой того, что не нам предназначено, и мы не будем. Но братия, прочитайте доступные нам по воле Марии записи старца Симеона, они также могут помочь в этих загадках, о которых сегодня говорим с вами.

Так сказал Иоанн.

Мы сидели в некоторой растерянности: слишком много неожиданного было сказано.

Иоанн почувствовал это и добавил:

— Понятно братия, что не сей час, и не в сей день решать все это. Мы собрали вас ещё и потому, что много попечения сейчас у меня, и у Петра, и у Андрея, и Иакова о новых обращенных, которых уже гораздо более трех тысяч. Не имеем времени сами разобраться во всем, что сегодня говорили вам, но обещаем вам всякое слово каждого выслушать и сказать, что знаем более того.

Бахрам, похоже, быстрее других врубился в этот дремучий лес. Он с него и начал. Он сравнил с ним иудейскую Тору, Пятикнижие Моисея, священную книгу иудеев, сначала отдав долг восточной вежливости:

— Большой почет для меня, что вы, свидетели и посланники Иисуса, спрашиваете, тем более что я среди вас чужеземец. Также и для Рема, сидящего со мной, неожиданно и почетно это. Наверное и для других. Но прежде чем начать разбираться во многом, что вы здесь сказали, надо мне для себя уяснить вот что. Для саддукеев и фарисеев, и для всех иудеев всякое размышление над Торой, за рамки самой Торы выходящее, есть, видимо, грех. Для вас, свидетелей и посланников Иисуса, и для нас, следующих за Ним, так ли это? Правильно ли поняли мы, что теперь, пребывая в Новом Завете, такое возможно и не есть грех перед иудейским законом? Иисус сказал, что пришёл не нарушить закон Моисея, но исполнить его, — и исполнил! Исполненное Им, подлежит ли обсуждению? Множество оград поставлено было в Завете Моисея, чтобы иудеи сохранили веру в Единого и чтобы произросла от вас Отрасль Иисуса, — для всех народов. Новый Завет — для всех, но прежний, он для не-иудеев как дремучий лес. Надо ли всем знать его и пытаться понять все в нем? Не потеряется ли вера в этом лесу?

Иоанн ответил Бахраму:

— Вера есть дар Духа Святого. Но не всем даются дары. И даже если дан тебе или иному этот дар, то пренебрегающий разумом и не испытующий им может потерять веру. Не должно также верующему считать врагом своим мыслящего и испытующего. И даром веры надо делиться, ибо он от деления возрастает, а не убывает. Верующему не должно сомневаться в надобности разума, ибо Господь есть не Творец неустройства, но мира. Только Отец и Сын и Дух Святой совершенны, — тварное же все в знамении и движении Слова Христа и ко Христу. По Его же словам, не разумеющие знамения хода времен суть лицемеры. Лицемеры те, кто отвергает испытания разума. Если будем ставить сами себе ограды, то и веру потеряем, ибо и Дух Святой там, где движение, а не мертвечина… Сейчас же заканчивается восьмый час от восхода и надобно мне и Петру и иудеям идти на молитву в Храм Иерусалимский, ибо для иудеев Новый Завет не отменил Моисеева Закона молитвы в Храме, и мы исполняем его.

— По дороге договорим, Бахрам, — добавил Петр, и мы все пошли с ними к Храму. Был час девятый, самое жаркое время дня. Хотя я прожил в Иерусалиме уже десять лет, но летняя жара всегда донимала меня. Раздражали ещё и нищие, и калеки, и больные, немало которых покорно сидели в этой жаре на улицах весь день в тени домов или смокв и маслин, — в это время дня и тень в Иерусалиме едва спасала лишь на короткое время. Но привычные к жаркому лету иудеи, и Петр, и Иоанн, и южанин Бахрам бодро продолжали разговор, который переместился теперь с отвлеченных высот звездочетов на то, что мы видели по дороге, — как раз на этих нищих, убогих, калек. Пётр и Иоанн вспоминали, что в их детство нищеты и убогости было меньше, и ещё и родители их сетовали, что нищих и убогих с каждым годом все больше и больше. Год от года прибавлялось и бесноватых, по всей Иудее. Они вспоминали, как исцелял многих Иисус, как уважали и любили Его за это люди. Но каждое исцеление в конце концов оборачивалось для Него неприятностями от иудейской верхушки, от саддукеев, а потом и от фарисеев. Это было действительно удивительно и непонятно: как так получалось? — Об этом рассуждали Пётр и Иоанн, Бахрам и остальные, кто шёл с нами.

Я шёл, щурился от жары и слушал. Уже на улице Сыроварен, недалеко от Храма, Иоанн предположил, что в последние годы порча и болезни, и бесноватость невидимыми токами расходились от упертых в прошлое, твердолобых саддукеев, а в последний год, может быть, и от фарисеев, — раз каждое исцеление заканчивалось скандалами с ними. Видимо на разломе жизни Иисуса какая-то невидимая суть обнажилась в мире Иерусалима, и поляризовала людей, и обнажила зло в городе. В последний год князь мира сего, сатана, открыто выступил в Иерусалиме против Иисуса, поэтому и получалось так, как было, — говорил Иоанн. Между тем мы приближались к Овчим воротам первого храмового двора, называемого ещё двором язычников, так как в этот большой двор могли заходить все желающие, не только иудеи. В этом дворе всегда было много людей, стояли лавки и просто столы менял и было множество торговых галерей, пристроенных к высоким стенам, окружавшим следующие дворы Храма, уже только для иудеев предназначенные. По рассказам я знал, что там был небольшой женский двор, за ним ещё один, куда могли входить только иудеи-мужчины, внутри этого ещё отдельный двор священников, а внутри его уже сам Храм.

Честно сказать, я даже забыл тогда, что обещал родителям не бывать в храмовом дворе, и мы все через северные Овчие ворота вошли в этот двор язычников. Но здесь я сразу вспомнил про свое обещание, так как на галереях и стенах внутреннего двора висели медные таблицы с надписями на греческом и латинском, запрещающие не-иудеям под страхом смерти вход в Красные ворота, — единственные, которые вели из этого общего двора в иудейские дворы Храма. Однако разговор продолжался, и не мог же я развернуться и уйти, и интересно было. Правда, здесь тоже было много убогих и нищих. Наверное среди них были свои правила, кто где может сидеть и возможно на самые лучшие места среди них была своя очередь. Лучшим местом для нищих в этом дворе были конечно Красные ворота, четырнадцать широких ступеней пред ними, ведущие вверх. На этих ступенях, справа от ворот, сидел сегодня известный всем иудеям, как я потом узнал, хромой от рождения, лет сорока от роду, которого приносили на ступени другие нищие. Звали его Хирам. Пётр и Иоанн направились к воротам, а я, Бахрам и эллины собрались было идти обратно, но тут произошла задержка: хромой просил у них милостыню, а мы знали, что обычно Апостолы ходили по городу без денег, все деньги были в казне общины, и мы остановились, готовые помочь чем могли хромому и выручить Петра и Иоанна.

Чудо у Красных ворот

Солнце стояло высоко за зубцами Антонгиевой башни, их перемежающиеся тени разделяли двор надвое. Стоя в тени, мы видели, как Пётр внимательно посмотрел на нищего, — а тот сидел с опущенной головой и видел наверное только сандалии Петра и Иоанна. Пётр сказал ему:

— Взгляни на нас.

Калека с надеждой поднял глаза, правая рука его опустилась на желто-багровое страшноватое колено, и он слушал, что скажет Петр.

— Серебра и золота нет у меня. Но вижу, что нужно тебе иное, и что можешь ты принять мой дар. Что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи. Пётр сказал это громко, так что слышали все, не только мы, но и люди, стоявшие неподалеку у лавок менял и торговцев жертвенными животными. Многие оглянулись на ворота и прислушались. Давно здесь не слышали имя Назорея, но помнилио нём, — каждый свое. Калека по-прежнему сидел, только, — я видел, — багровое колено его мертвой убогой ноги задрожало, и рука на колене пыталась унять эту неожиданную дрожь. Пётр положил свою руку ему на голову, и дрожь усилилась. Теперь убогая нога уже вся и заметно для всех подрагивала, а желто-багровый цвет ее переходил на глазах в малиновый. Все кругом молчали, и это продолжалось с пол-минуты, очень, казалось, долго. Привлеченные замешательством на ступенях ворот подошли ещё люди, и торговцы вышли из галереи. Я подошёл поближе, чтобы видеть все. Бахрам что-то сказал мне и попытался дернуть за руку, но я отмахнулся и подошёл ещё ближе. Собиралась толпа. Пётр властным движением взял правую руку хромого, и поднял его на ноги, и сразу отпустил. И он не упал! Прихрамывая и подволакивая малиновую ногу, он сошёл со ступеней, и размахивая руками бестолково закружился на месте, поднимая дворовую пыль. Потом, воздев руки к небу, стал громко молиться. Толпа иудеев вокруг меня уже теснилась, было наверное несколько сот человек со всего двора, — они все тут знали хромого от рождения Хирама.

Я чувствовал ужас и изумление, охватившие людей, и сам был поражен не меньше других. Хирам оказался темпераментным мужиком, и подпрыгивал теперь на широких ступенях, и хлопал себя по ляжкам, и громко воздавал хвалу Господу, и взахлеб кричал что-то о Назорее, об Иисусе, и звал всех в Храм, молиться. Петр, Иоанн и он поднимались по четырнадцати ступеням в Красные ворота.

Изумленная толпа молча двинулась за ними, увлекая меня с собой.

Я краем глаза заметил ещё большую медную доску на стене у ворот со страшным предупреждением, которое относилось теперь лично ко мне. Я дернулся было, попытался развернуться в толпе, но куда там, — меня бы просто растоптали. Вот чего испугался Бахрам, и почему он пытался выдернуть меня из толпы! Судорожно накинул я на голову легкий капюшен своей летней накидки, и оказался вместе с иудеями по ту сторону высокой стены…

Толпа быстро миновала небольшой женский двор и вынесла меня на такие же широкие ступени следующих ворот, потом я узнал, что называли их Никаноровыми. Они были высокие и роскошные, покрытые полированными золотыми и серебряными пластинами и блестели на солнце как огромные фантастические зеркала. Я заметил ещё отполированные кедровые стены и колонны по бокам этих ворот, и мы были уже за ними, в следующем иудейском дворе.

***

Храм открылся здесь во всем своем ошёломляющем и грозном великолепии. Он виден был ещё через одну, теперь уже низкую ограду из розового мрамора. За ней был виден двор священников и огромное беломраморное основание самого Храма, и его колонны. Я заметил ещё одни ворота, ведущие во двор священников. Они были закрыты и сплошь украшены крупным золотым литьем в виде виноградных лоз."Вот что скрывают иудеи от всех", мелькнула у меня мысль, и стало по-настоящему страшно. Я видел наши римские дворцы в Кесарии и в претории, и восхищался ими вместе со всеми, но здесь было другое: грозный Яхве иудеев и тысячи лет их истории застыли здесь. Рим и его веселые боги годились Ему здесь разве что в несмышлённые внуки.

Между тем все устремились к одной из красивых кедрового дерева пристроек у внешней стены этого большого двора. Людей было уже несколько сот, а может и тысяча, и все прибывало. На меня никто не обращал внимания, и идти против толпы я все равно не мог, тут-то меня и заметили бы, точно. Все смотрели на Петра, Иоанна и Хирама, которые поднялись на ступени притвора."Соломонов притвор, где Назорей проповедовал", — услышал я шепот в толпе. Я все же постарался замешкаться и оказался с краю толпы, ближе к Никаноровым воротам, и оглянулся на них, примериваясь к отступлению, если кто-то обратит на меня внимание. Но все уже слушали Петра, стоявшего на возвышении притвора. Он сказал:

— Мужи Израильские! Что дивитесь сему и что смотрите на нас, как будто мы своею силою или своим благочестием сделали то, что он ходит? Бог Авраама и Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса, Которого вы предали и от Которого отреклись перед лицем Пилата, когда он предлагал освоболить Его. Но вы от Святого и Праведного отреклись, и просили даровать жизнь разбойнику, человеку убийце. А Начальника жизни убили. Но Бог воскресил Его из мертвых, чему мы свидетели.

Все молчали растерянно, так неожиданно и резко было обвинение Петра. А народу все прибывало, и уже гораздо более тысячи людей слушали его. Слышавшие только последние слова начали было переспрашивать и возмущаться грозным его обвинением. Наверное Пётр заметил это и сказал дальше:

— И ради веры во имя Его, имя Его укрепило сего Хирама, которого вы видите и знаете, и вера, которая от Него, даровала ему исцеление сие пред всеми вами… Впрочем, я знаю, братия, что вы, как и начальники ваши, сделали против Иисуса по неведению. Бог же, как провозвестил устами Своих пророков пострадать Христу, так и исполнил. Итак, покайтесь и обратитесь, чтобы загладились грехи ваши. Да придут времена отрады от лица Господа, и да пошлет Он предназначенного вам Иисуса Христа, Которого небо должно было принять до времен совершения всего, что говорил Бог устами всех святых Своих пророков от века. Моисей сказал отцам:"Господь Бог ваш воздвигнет вам из братьев ваших Пророка, как Меня; слушайтесь Его во всем, что Он ни будет говорить вам; и будет, что всякая душа, которая не послушает Пророка Того, истребится из народа". И все пророки от Самуила и после него, сколько их не говорили, также предвозвестили дни сии. Вы сыны пророков и завета, который завещал Бог отцам вашим, говоря Аврааму:"И в семени твоем благослоятся все племена земные". Бог, воскресив Сына Своего Иисуса, к вам первым послал Его благословить вас, отвращая каждого от злых дел ваших.

К концу речи Петра я заметил, что с другого от меня края толпы появились служители Храма и начальники храмовой стражи. Пора было тихо исчезнуть. И так я слушал уже давно со страхом, как на иголках, и в ноге появилась дрожь, и как бы не охрометь вместо этого Хирама, думал я. Тихо-тихо я отошёл к кедровой стене и двинулся к Никаноровым воротам, видя искоса, как пробиваются начальники стражи через толпу к Соломонову притвору. Я чувствовал себя сразу и святотатцем, оскорбившим чужого Бога, и предателем Петра и Иоанна, и чувствовал себя наверное так, как сам Пётр три месяца назад, в утро Страстной пятницы 14 нисана, когда он, испугавшись за свою жизнь, трижды отрекся от Учителя. Мне удалось тихо скользнуть в Никаноровы ворота и спуститься по их ступеням в женский двор, но тут я почти столкнулся с двумя дюжими иудейскими стражниками, быстро идущими на шум, доносившийся из мужского двора."Что там происходит?", — спросил меня один из них на арамейском, и я ускорил шаг, — акцент сразу выдал бы меня."Эй, ты что, глухой? И почему ты в накидке?", — спросил он.

Я бросился к Красным воротам, до них было локтей двадцать, и в диком страхе одним рывком выкатился на их широкие ступени. Здесь один из стражников нагнал меня и схватил за руку, я дернулся и мы оба рухнули на ступени и покатились по ним. Я вскочил первым, сделал ещё рывок и оглянулся: стражник пытался подняться с того самого места, где час назад сидел калека, и скривился, схватившись за ногу, — похоже он подвернул или сломал ее, кувыркаясь со мной по ступеням. Мне было не до смеха, у меня самого ноги дрожали, и я чувствовал себя как заяц, которого вот-вот настигнет борзая."Держи его! Держи гоима! Бейте его!", — кричал стражник, и люди уже смотрели на меня, и несколько иудеев быстро пошли в мою сторону. Тут я заметил слева Бахрама и Мосоха, — они, видимо, поджидали меня, и теперь бежали ко мне, отсекая также двух иудеев. Другие иудеи были гораздо дальше, но они уже поднимали с земли камни, — так и положено было убивать осквернителей Храма, камнями! Я на бегу свернул налево, к Бахраму и Овчим воротам. Первый удар, брошенным камнем, пришёлся мне в плечо, — больно, но бежать я мог.

"Беги дальше", — крикнул мне Бахрам, а я уже слышал чье-то горячее дыхание за спиной. Как я ненавидел в этот миг иудеев! Пришлось оглянуться, и я увидел набегающего смуглого, с медно-рыжей курчавой бородкой молодого иудея в зеленой накидке. Он был явно сильнее меня и уже заносил руку для удара. Время как будто почти остановилось и двигалось как-то рывками. Я развернулся и решил бить головой ему в лицо, — в уличных драках, хотя их было у меня и немного, я видел такой прием, но то было с мальчишками… Иудей не успел притормозить и мой удар головой пришёлся ему прямо в лицо. Я услышал страшный звук хрустящих лицевых костей (его!), — но и мой череп как будто треснул, и волосы сразу стали липкими и чья-то кровь потекла за ухо. Иудей рухнул на месте, а я, схватившись за голову и развернувшись, неуклюже побежал дальше, к Овчим воротам. Сзади я слышал смачные удары и крики, — это наверное гигант Мосох молотил двоих иудеев, что бежали за мной сзади рыжего.

Около самых ворот Бахрам подхватил меня за плечо и бежал, помогая мне. Сразу за воротами мы свернули в одну из боковых улиц и наверное затерялись среди людей, потому что больше нас никто не преследовал. Спасло нас наверное то, что иудеев почти не было общем дворе, где произошла драка, — все они были во внутренних дворах Храма, где происходили главные события того дня. К тому же быстро наступали вечерние сумерки, и не видно уже было в каком мы виде.

— Считай что ты сегодня второй раз родился, — сказал Бахрам. — Поймали бы если — убили. Как тебя занесло в Храм? Разве можно так?

— Где Мосох? — спросил я.

— Не волнуйся, Мосох и не в таких переделках бывал. Он и пришёл, чтобы драться, если надо. За ним наши эллины сбегали, как только мы увидели, что ты в толпе пошёл в Красные ворота. Ладно, раз так все получилось, расскажи, что было там. Но я только зубами заскрипел, так тошно мне было и больно голове.

Бахрам проводил меня до дома. Мать, не привыкшая к таким происшествиям, повела себя на удивление спокойно, обработала рану на голове, — наверное от зубов иудея, и только когда я начал рассказывать, что произошло, она разволновалась. Много мне пришлось выслушать справедливых упреков от нее, а затем и от отца. Я обещал им, и теперь уже и самому себе, что больше не буду ходить в общий двор Храма, и даже приближаться к Храму не буду хотя бы неделю, пока слухи о драке не улягутся. Только после этого я рассказал всем о том, что видел в иудейских дворах, об их грозной роскоши, и что было у Соломонова притвора, и что говорил там Петр.

Мы вчетвером пили зеленый чай, когда в дверь постучал Мосох. Выглядел он нормально, только на ручищах пониже локтей было несколько царапин и синяков. Сказав несколько вежливых слов моим родителям, и отмахнувшись от предложения промыть царапины, он сразу накинулся на меня:

— Ну парень, ты даешь! Тебе что, жизнь надоела? Зачем ты полез в Храм? Тебе ещё просто повезло. Они имели право убить тебя на месте, и римляне не искали бы убийц, — это их право, убивать чужеземцев в Храме. И у нас на севере, проник бы ты в капища Велеса, тебя убили бы наши жрецы, волхвы. Ты жив остался только потому, что в Храме шум большой был из-за Петра и Иоанна. Считай, они невольно тебя и спасли. Я там и задержался ещё, чтобы узнать в чем дело. Оказалось, что начальники стражи потребовали от Петра и Иоанна прекратить свои речи, и затем увели их вместе с Хирамом к первосвященникам, разбираться что там произошло и почему такое скопление людей было и волнение. Разбирательство наверное завтра будет, сегодня поздно уже было.

— А что же иудеи? — спросил я — их там к концу тысяч пять было, и все слушали Петра. А он так говорил, что до всех дошло, я сам свидетель. Если все ему поверили, то как они допустили увести их троих?

— Рем, в Храме, да ещё в иудейских его дворах, закон один для всех, и что начальники храмовой стражи или священники скажут, то и будет. Это как в претории, или в самой Кесарии, — как Понтий Пилат скажет, так и будет. Для римлян свой закон, для иудеев свой. И потом, они наверное сказали народу, что будет с Петром разговор в Синедрионе об этом исцелении. Они же не в тюрьму их повели. А в городе только об этом исцелении, об этом чуде все и говорят, — так что особо бояться за них не надо. К тому же в Синедрионе будут завтра не только саддукеи, но и другие, и Никодим, и Иосиф Арифомейский ведь тоже в совете. Завтра вечером расскажут все нам, а Бог даст, так сами Пётр и Иоанн ещё раньше их вернутся и расскажут завтра же.

На этом и решили, и расстались до завтра. Отец и я вышли проводить Бахрама и Мосоха, и мы проговорили ещё про то, что было с утра: про небесные знамения, и нужно ли их теперь уметь читать, и про ессеев-звездочетов, и про их Учителя Праведности, и про старца Симеона, который узнал в Храме Младенца Иисуса. Столько разговоров и событий вместил этот день, что голова гудела, наверное ещё и от удара в Храме. Только я лег в постель, как сразу провалился… На двести лет назад.