Третья древняя, или И один в поле…

Борис Николаевич Григорьев

Сборник рассказов о разведчиках-нелегалах, написанных разведчиком в отставке. Все совпадения, само собой, случайны, а персонажи, безусловно, придуманы автором.

Борька-разведчик

Борька Зайцев (это надо же себе представить!) поступил в разведывательную школу. Борька, предел мечтаний которого не простирался дальше деревеньки Мураново, притулившейся по косогору к речке с романтическим названием «Красивая Меча», мог теперь дать волю своему воображению. Воображению, девственность которого была лишь краешком «опорочена» передачами доктора Сенкевича о странствиях в неведомых странах, был предоставлен теперь небывалый простор. Борька мог теперь тоже вообразить себя путешественником, да не простым, любующимся экзотикой, а человеком загадочным, таинственным, скажем прямо, облечённым что ни на есть самой секретной государственной миссией. Вот скажи об этом кому-нибудь из мурановских, так никто не поверит. Ей-богу, не поверит!

Вообще-то сверхъестественного в этом, если разобраться, ничего не было. Всё-таки институт закончил всего с двумя четвёрками, правда, не простой институт, а институт иностранных языков. Оттуда с немецким и английским языками прямая дорога была либо в разведчики, либо в дипломаты. Ровный характер, умение ладить со всеми, аккуратность в делах и поступках — тоже не мало. Борька крепко помнил напутствие родного дяди Егора, колхозного бригадира, высказанное на проводах в Москву после окончания средней школы. Дядя Егор, вернувшийся с войны весь израненный, тогда сказал:

— Ты, Борька, соблюдай у всём меру: и уперёд не забегай, и в отстаюшших не ходи, а так держись посерёдке. И усе будуть тобой довольны. Вот.

Борька, конечно, не стал уж буквально придерживаться этой выстраданной на войне и на колхозной пашне дядиной премудрости — самолюбие и своё мнение у него тоже было! Ну и что, что из деревни: на деревенских вся Россия держится.

А как брали его в разведку, так это вообще чудеса. Разве мог кто догадаться, что под личиной колченогого, невзрачного и сгорбившегося в три погибели заместителя декана, прозванного в незапамятные времена «Крабом», скрывался кадровик разведслужбы КГБ, бывший фронтовик и разведчик, доставивший командованию не одного «языка»? Так вот оказывается, «Краб» все годы учёбы присматривался к Борьке, терпеливо изучал его личные и деловые качества, характер, сильные стороны его личности, ну и, конечно, отдельные недостатки, пока окончательно не убедился, что он, Борька, подходит для разведки по всем статьям.

Борьке понравилось, как уже на первой беседе кадровик с Лубянки почтительно назвал его Борисом Николаевичем. В институте-то преподаватели обращались к нему по фамилии, а братья-студенты просто звали «Зайцем». А тут… Тут, в этой организации, всё было продумано, разложено по полочкам, чётко организовано и всё предусмотрено, так что комар носа не подточит. Особенно сильное впечатление на Борьку произвели слова о конспирации. Кадровик сказал, что о работе в разведке нельзя рассказывать даже родной матери.

Только Генка Анчифоров, комсомольский вожак курса, сильно подпортил картину с конспирацией. Характеристику для работы в органах разведки Борьке давали в присутствии всего комитета комсомола, и противная Нинка Фомина с пятого курса тоже сидела за столом, раскрыв от удивления свои наглые зелёные глаза, как будто видела его в первый раз. До сих пор она его якобы не замечала и всё шушукалась по углам с москвичами. Ну, так смотри на Борьку и кусай губы от злости — какого парня проворонила!

Так вот: Генка зачитал, как полагается, сплошь положительную характеристику комсомольца Зайцева, а в конце как ляпнет: так, мол, и так, товарищ Зайцев рекомендуется для работы в органах госбезопасности! Как будто нельзя было сообщить, что комсомолец Зайцев направляется на работу в почтовый ящик номер такой-то или придумать ещё что-нибудь поумнее! А тут — здрассте вам, в органы! Теперь весь институт будет знать, в какое учреждение получил распределение Борька-Заяц. А он ведь даже матери написал, что устраивается работать переводчиком в отдел информации одного очень закрытого московского НИИ. Правда, Нинка после слов Анчифорова от удивления чуть со стула не упала, но так ей и надо. «Краб», как мог, посочувствовал Борьке и выразил надежду, что комсомольцы института — твёрдые орешки и противнику о будущей профессии Борьки не проболтаются.

— В случае чего, — сказал он, — тебе поменяют фамилию, и всё будет шито-крыто.

Смена фамилии ещё больше расположила Борьку к будущей работе, и он успокоился. Оставшийся месяц до учёбы в спецшколе Борька провёл в Мураново. Он купался, загорал, с утра брал удочку с банкой навозных червей и уходил на Красивую Мечу ловить пескарей и раков. Он выбирал место подальше от деревни и сидел у воды до самого вечера, даже если рыба совсем не клевала. Одним словом, набирал силу для будущей тяжёлой работы.

Все в деревне нашли его возмужавшим и повзрослевшим. Сидя у задумчивой реки или бродя по Русину лесу, он всё думал-размышлял о будущем, которое всегда прекрасно, а в разведке — особенно. Перед ним вставали различные картины, суть которых всегда сводилась к тому, как разведчик Зайцев докладывает в Москву важную информацию, которая предупреждает страну о неожиданном нападении противника или помогает ликвидировать разрыв с коварным Западом в изготовлении смертоносного оружия.

В деревню из Москвы и других городов приехали дружки Борькиного детства, они звали его «посидеть и вспомнить прошлое», но он всё отнекивался, чем вызвал их недоумение и даже обиду.

— Он теперь с «поплавком», куда нам, работягам, с ним тягаться, — говорили они. — К нему теперь и на козе не подъедешь.

Борьке это было тоже обидно. Он никогда не считал себя гордецом или зазнайкой — просто ему с ними что-то стало неинтересно.

Однако дядю Егора он один раз таки «уважил» и распил с ним под грушей бутылку настоянного на калганном корне «первача». Дядя тоже обратил внимание на меланхолическое состояние племянника и сказал, что думал:

— Ну, ты у нас, Борис Николав, ходишь по селу прямо, как этот… как его… ну как Печорин по Пятигорску. Встряхнись, погуляй, дай душе от городского смрада очиститься.

Но Борька не мог ничего с собой поделать и еле дождался конца отпуска. Уехал в столицу незаметно для всех — без отходной, без проводов и лишнего шума-гама. Одним словом, по-английски.

Дождливым августовским утром Борька пришёл в назначенное место, помахивая чемоданчиком, в котором, плотно упакованные, лежали пара белья, рубашки, брюки, бритва, зубная щётка с зубным порошком, немецкий и английский словари и ещё какая-то мелочь. Провожающих не было. Молодые люди, то есть, слушатели, стоя каждый сам по себе, с плохо скрываемым любопытством разглядывали и критически оценивали друг друга, пока знакомый кадровик не сделал перекличку и предложил всем сесть в подъехавший автобус. Он закурил и сел рядом с шофёром, в то время как слушатели расположились по сиденьям и смотрели в окна, чтобы запомнить путь, по которому их везли в школу. Борька пытался угадать, куда приедет автобус, но всё время ошибался, а когда он вырулил на шоссе Энтузиастов, то всякие предположения о конечной цели маршрута вообще исчезли.

Проехав энное число километров, автобус вдруг свернул с шоссе и упёрся носом в большие массивные железные ворота. За высоким деревянным забором раскачивались верхушки соснового бора. До занятий оставалось время, и одни слушатели решили изучить ограниченную забором местность, другие — поиграть в волейбол, а третьи — в футбол. Борька гонял по футбольному полю мяч. Ребята ему все понравились, некоторые из них уже успели поработать в периферийных органах контрразведки и разведки и рассказывали интересные истории.

Однажды, во время игры в футбол, мяч от чьей-то ноги отскочил за забор, и игра, естественно, остановилась. Кто-то предложил сбегать за мячом через проходную, но тут над забором возникла веснушчатая и рыжая мальчишечья мордаха:

— Эй, шпионы, держите свой мячик.

Мордаха озорно ухмыльнулась и исчезла, а из-за забора полетел мяч.

— Вот тебе и конспирация, — изрёк кто-то из игроков, и все пошли по своим комнатам. Играть больше почему-то никому не хотелось.

Но всё это были мелочи жизни. Всем слушателям присвоили псевдонимы, так что настоящие их фамилии были известны только руководству. Борька получил псевдоним «Зудин». Учёба навалилась на Борьку всеми своими неожиданными поворотами и ракурсами и времени на раздумье не оставляла. Борька вбирал в себя всё новое, как губка влагу. От некоторых вещей у него прямо-таки захватывало дыхание — о подобном он и в книгах не мог прочитать. Иногда он щипал себя за ляжку, чтобы убедиться, что это был не сон, и что всё это происходит с ним наяву. «Старички» добродушно посмеивались над ним, и Борька в ответ тоже улыбался. Кто-то заметил, что в общем-то хорошо, что ещё не перевелись люди, способные удивляться, и Борька Зудин, ставший им вроде младшего братишки, с этим согласился.

Заканчивалось первое полугодие, и Борька вместе со всеми готовился к практическим занятиям в городе. Нужно было попробовать свои силы и применить теорию в «приближённых к боевым условиям», то есть перенестись на какое-то время в страну воображаемого противника. Борька пока слабо представлял себе такую страну, но не очень-то смущался этим обстоятельством, потому что другие за «бугром» тоже никогда не были. Так что все довольствовались Москвой. Он с увлечением подбирал в городе места явок и тайников, подбирал к ним проверочные маршруты. Во время этих учебных операций за слушателями должна была ходить настоящая «наружка», то есть бригады наружного наблюдения из соответствующего подразделения КГБ. Нужно было грамотно перехитрить контрразведчиков, оторваться от слежки, когда очень приспичит, а в случае неудачи — попытаться провести операцию под «наружкой», но так, чтобы она ничего не зафиксировала.

Всё было, как в кино, но и не совсем так. Помнится, в кино сотрудники бригады «наружки» следовали за объектом слежки буквально по пятам и дышали ему в спину. Не обнаружить такой «хвост» мог только слепой или ленивый. На практике «наружники» держались от объектов на значительном расстоянии, и распознать их в московской толпе было довольно трудно.

На семинарских занятиях Борька всегда задавал дополнительные вопросы, и ему больше всех доставалось от преподавателей и особенно — от «дядьки» — начальника учебного отделения, отвечавшего за весь процесс учёбы своих подопечных и не только за это.

— А теперь послушаем, что нам расскажет слушатель Зудин о методах работы контрразведки ФРГ, — так начинал он обычно свой семинар.

Или:

— Слушатель Зудин, будьте любезны поведать нам о технических средствах добычи разведывательной информации.

А то давал вводную:

— На проверочном маршруте вы обнаруживаете, что какой-то местной женщине плохо, и ей требуется оказать первую помощь. Слушатель Зудин! Ваши действия.

В общем, Фигаро тут, Фигаро там — покоя Борьке не было. Но он не обижался — приходилось платить за свою любознательность и наивность. Зато он здорово поднаторел в науках и со временем осмелел до того, что пытался вступать с преподавателем в дискуссию.

На одном из семинаров Борька услышал, как преподаватель рассказывал о поведении разведчика в такой экстремальной ситуации, как задержание или арест с поличным. Разведчику, говорил преподаватель, рекомендовалось категорически отрицать свою принадлежность к разведке и связь с любой уликой, какую бы противник при задержании ему ни предъявил. Все, конечно, приняли умный вид, демонстрируя полное согласие с этой рекомендацией, но только не Борька. В его голове как-то не умещалось отказываться и отрицать очевидное, когда тебя схватили за руку и тычут этой самой уликой в морду лица. Это же как-то не по-мужски… как-то неудобно, стыдно и не солидно вроде… По Борьке, раз провалился, проиграл — отвечай, умей держать удар. Впрочем, вслух высказывать свои сомнения Борька воздержался.

— Зудин, тебе что-то не понятно? — спросил «дядька», заметив на лице Борьки следы сомнения.

— Никак нет, товарищ подполковник! Мне всё понятно, — поспешил он соврать, а сам покраснел. Ну, надо же, всё «сечёт» старый хрен, а говорит, что плохо видит!

Да, врать не краснея Борька ещё не научился. Врать с пользой для разведки красиво называлось словом «легендировать». «Легенда» должна быть убедительной, т.е. быть похожей на правду, простой и способствующей выполнению задания. Придумать хорошую легенду — это почти полдела.

Городские занятия проходили вполне сносно, в том числе и для Борьки. Он грамотно провёл встречу с «агентом», обстоятельно побеседовал с ним о четырнадцатой сессии НАТО, «снял» с него «важную» и «актуальную» информацию и «конспиративно» передал её своему напарнику по «резидентуре» Олегу Сапрыкину (школьный псевдоним Соболев). За несколько выходов в город он один раз правильно обнаружил за собой слежку и дважды безошибочно разобрался в обстановке, доложив резиденту об отсутствии таковой.

Оставалась одна операция — заложить тайник для «агента», которого играл Сапрыкин-Соболев, а потом, наоборот, изъять заложенный Олегом контейнер с «секретной» информацией и доставить его целым и невредимым в «резидентуру». Описание тайников и способы их обработки Борька с Олегом получили друг от друга в «шифрованных телеграммах», исполненных на обычном листе бумаги. Времени на то, чтобы посылать телеграммы по почте, не было, и они просто обменялись ими во время обеда в буфете «резидентуры», честно по одиночке обработали шифр и только потом уже подтвердили друг другу расшифрованные тексты. Так-то было вернее.

С Борькой на подходе к месту закладки тайника произошло небольшое ЧП. Когда Олег в длинном подвальном коридоре редакции газеты «Правда» ставил для Борьки сигнал о закладке — вешал картонку с указателем в столовую, за его спиной возник бдительный вахтёр и громко, с укоризной в голосе, сказал:

— Молодой человек, что это вы там делаете?

— Я не нарочно… я просто так, — невпопад залепетал Олег и постарался тут же исчезнуть с места «преступления» — как учили.

Как бы то ни было, но когда Борька появился в редакции, чтобы прочитать сигнал, указатель, слава Богу, висел на месте, играя важную информативную роль не только для Борьки, но очевидно и для голодных журналистов. Вахтёр подозрительно поглядел на него и стал формулировать на губах вопрос, но Борька сказал «Здрассте», вопрос так и умер на губах вахтёра, а Борька был уже таков. Он прочитал, что Олег тайник заложил, и нужно было идти и изымать его.

Олегов тайник — здоровенный кирпич — валялся в Марьиной Роще, в проходном дворе рядом с забором и ждал своего часа. Борька, понятное дело, отыскал его не сразу. Измазавшись в грязном снегу (время было слякотное), он, наконец, нашарил это силикатное изделие и сразу сунул его за пазуху. Контейнер успел уже обледенеть, и холод проникал даже через пиджак и свитер, но Борька терпел, хоть и ругал Олега последними словами. Уж мог бы выбрать для этого хотя бы полкирпича, а то заложил все четыре или, может, пять килограммов.

В проходе мелькнула какая-то фигура, но Борька не стал обращать на неё внимание, потому что дело было уже сделано. Да и уверен он был на все сто, что «наружки» за ним не было. Так что можно было возвращаться на базу, только под кирпич нужно было приспособить хоть какую-нибудь удобную тару. Но это можно было сделать попозже, а пока нужно уходить с места, не задерживаясь.

В это время из-за угла, скрипя тормозами, выскочила чёрная «Волга», а из неё, как горох, посыпались люди крепкого телосложения. Все они побежали прямо к нему с сосредоточенными, как у борзых, взявших след зайца, выражениями глаз. Товарищи спортивного сложения явно смахивали на группу захвата из бригады слежки. Думай, Борька!

Но думать было некогда. Вспомнилось недавнее наставление «дядьки», он сунул руку за пазуху и широким движением руки, прямо на глазах «наружников», как шарахнет кирпич в сторону! Какой тайник? Не было у него никакого тайника!

— Ой, ой, убили! — заголосил за спиной незнакомый женский голос. — Люди добрые, да что же это делается? Убивают средь бела дня!

Борька хотел было повернуться и посмотреть, кто так истошно голосил, и кого это убивают, но не успел. Двое дюжих молодцов крепко схватили его за обе руки и заломили их за спину. Третий, вероятно, старший бригады, стоял перед Борькой и укоризненно качал головой:

— Нехорошо, молодой человек! Вы чуть старушку ни за что, ни про что не убили!

Они развернули его на 180 градусов, и Борька увидел, как четвёртый «наружник», которого он заприметил пятью минутами раньше, бережно поднимает с асфальта старенькую женщину со сбившимися под платком седыми волосами и отряхивает прилипший к её поношенному пальто снег. Рядом с ними валялись две свёколки, три морковки, рассыпанные из бумажного пакета макароны и… злополучный кирпич с вложенной руками Олега фотоплёнкой с «важной разведывательной информацией», т.е. с отснятой статьёй из «Комсомолки» о ходе выполнения очередной пятилетки!

Старуха держалась за бок и стонала. Видать, Борькин кирпич пришёлся как раз по этому месту. Ну и дела!

— Не плачь, бабушка, мы из милиции и давно наблюдаем за этим опасным преступником, — утешал пострадавшую сердобольный «наружник». — Ему это так не пройдёт.

И уже обращаясь к старшему бригады, лукаво ухмыльнулся:

— Он, товарищ начальник, как саданёт вот эту гражданку кирпичом по боку — чуть не убил!

И опять к старушке:

— Можете быть спокойны, бабуля: сейчас мы его отвезём в участок, составим протокол и как следует накажем, чтоб ему впредь неповадно было убивать мирных пожилых женщин кирпичами.

Сердобольный «наружник» подобрал с земли овощи, положил их обратно в «авоську», достал из кармана — не пожалел, гад! — чистый носовой платок и тщательно вытер им измазанные бабушкины руки.

— Ох, родимые, вас сам господь послал мне на подмогу. А ты, ирод, что зенки-то раззявил? Вот упекут тебя годика на два в каталажку, узна-а-ешь, по чём фунт лиха! И поделом, тебе, поддело-о-м!

Старушка покряхтела, повздыхала, прошамкала «Спасибо, сынки» и поковыляла со двора.

— Ну, молодой человек, поехали в участок составлять протокол, — с неприкрытой угрозой в голосе сказал старший и легонько подтолкнул Борьку в машину. Для него как раз было свободно одно место на заднем сиденье. Борька не сопротивлялся — он знал, что если окажет сопротивление, то себе и делу станет дороже. Голова была теперь занята одним: как «наружникам» удалось его обмануть? Ведь на проверочном маршруте, он был уверен, ничего подозрительного он не заметил. Где-то глубоко шевельнулось одно подозрение, но он его тотчас подавил.

По бокам сели двое сотрудников. Сердобольный сел за руль, а суровый начальник занял место рядом с ним. Кирпич, вещественное доказательство «незаконной разведывательной деятельности» и орудие покушения на жизнь посторонней старушки, старший завернул в газету и положил в портфель. Всю дорогу молчали.

Борьку привезли на какую-то квартиру — судя по всему, место сбора и отдыха бригады — и начали допрашивать, кто он такой, да что делал во дворе, и зачем ему понадобился кирпич. Борька твёрдо придерживался заученной легенды: так, мол, и так, его зовут Борисом Зудиным, работает в почтовом ящике таком-то (вот, смотрите удостоверение), живёт в общежитии за городом, шёл он к своему товарищу на день рождения и никакого кирпича не видел — это всё ваши провокационные действия. Про себя отметил, что легендочка была слабовата и на такой экстренный случай рассчитана не была. Коротковата кольчужка-то оказалась!

Ну а «наружники», понятное дело, сразу всё «просекли» и вошли, что называется, в раж и всё пытались сбить его с панталыку и докопаться до истины. Они снова и снова задавали одни и те же вопросы, куда-то звонили и говорили ему, что гражданина Зудина Бориса Николаевича, 1942 года рождения, в Москве не существует, требовали показать настоящий документ, удостоверяющий его личность, интересовались фамилией товарища, у которого случился день рождения, и даже провоцировали его на то, чтобы он назвал, на кого работает, ибо внутри кирпича ими был обнаружен негатив фотоплёнки со шпионской информацией. В общем, прошёл уже час, два, а они всё измывались над Борькой и не отпускали его домой. В конце концов, всё это ему надоело и он, не выдержал и крикнул:

— Ну, ребята, хватит ломать комедию! Вы же знаете отлично, кто я и откуда.

Но это только подлило масла в огонь, «наружники», видите ли, тут же оскорбились, что их тоже за кого-то принимают, а они как есть чистые милиционеры, оберегающие мирную жизнь советских граждан, только ходят, согласно служебной инструкции, в гражданском.

Через пару часов, наконец, и «милиционеры» устали и ушли, оставив Борьку одного.

— Ладно, герой, ты посиди тут, подумай на досуге. Может, одумаешься и расскажешь всю правду-матку, — сказал старшой на прощание.

Борька просидел на квартире ещё пару часиков, пока за ним не приехал «дядька».

— Ну, герой, собирайся, поедем домой.

Борька до того устал, что даже не удивился появлению своих. Он давно уже понял, что взяли его неспроста — «дядька» выдал «наружникам» место тайника в воспитательных целях, чтобы проверить степень усвоения слушателем Зудиным теоретических знаний и стойкость его характера. Конечно, «наружка» заблаговременно подготовилась к его задержанию.

На следующий день разбирали результаты учёбы в городе, и «дядька», покритиковав Борьку за недостаточно глубоко проработанную легенду, которую тот предъявил «наружникам», признал его действия в основном правильными. Особо он отметил стойкость Борьки на допросе.

— Ничего, соколик, оботрёшься, закалишься — толк будет, — резюмировал он своё выступление.

…Когда через четыре года Борьку из-за предательства коллеги взяли с поличным в Марокко, он вспомнил своё боевое крещение в Марьиной Роще. Проведенные им несколько суток в грязной восточной каталажке, пинки полицейских в спину и ниже живота, угрозы поставить к стенке и расстрелять или сгноить в тюрьме почему-то не напугали Борьку, а наоборот, заставили его собраться в кулак и не поддаться на угрозы. В каком-то отношении он чувствовал себя даже лучше, чем во время истории с кирпичом.

Через несколько дней советский консул вызволил Борьку из тюрьмы и отправил ближайшим рейсом «Аэрофлота» в Москву. Месяц спустя начальник разведки приколол к его груди орден Боевого Красного Знамени. Так что не зря он был уверен, что родни своей не посрамит. Только жаль, конечно, что никто об этом так и не узнал. А хотелось бы! Но нельзя — такова уж доля разведчика.