Дорогобуж

Борис Лейбов, 2022

«Дорогобуж» Бориса Бориса Лейбова заставляет вспомнить историческое фэнтези Алексея Иванова и антиутопии Владимира Сорокина, он жестко бескомпромиссен, как проза Алексея Сальникова, и загадочен, как романы Александра Иличевского. Небольшой смоленский город Дорогобуж неожиданно становится точкой схождения эпох: жестокий смоленский князь с эскадроном летучих гусар идет войной на Московию; русалки охотно разговаривают с людьми и перемещаются из прошлого в будущее; клад со старинными монетами спрятан в доме, находящемся посреди революционной смуты; русские братки едут в Крым, чтобы потом оказаться в Великобритании. В романе есть все, что должно быть в хорошей современной прозе: метафорический реализм, невероятное сочетание несочетаемого, драйв и саспенс, и еще что-то неуловимое, но всегда ощущаемое на самом тонком уровне.

Часть II

Перламутр

1

— Родился я, что ли, взрослым,  — Иван разглядывал собственные руки. Он сжимал и разжимал кулак, изумляясь гибкости пальцев. Проснулся стрелец только что, причем стоя голым перед старым, порченым зеркалом. Полотно пришлось протереть ладонью, и в просвете между разводами, трещинами и алюминиевыми волдырями он наблюдал мужеское тело, еще крепкое, но уже немолодое. На правом боку по ребрам расползалась гематома, как черное озеро, упирающееся краями в желтый песок. На колене разошелся струп, и кровь саднила тонкой змейкой по голени. Он шагнул к отражению вплотную и уставился на собственное лицо, на черную бороду, на вспученную вену, делящую лоб на две половины, и не узнал себя. Помнил он только, что зовется Иваном и что был он и, видимо, остается лучником. Промеж ног повисал уд. Ваня повращал тазом, шлепая добром по ляжкам, и оскалился. «Ну хоть не ветер там, и то ладно»,  — подумал он и упал на теплое еще сено, на котором, по всей видимости, и спал.

Потолок мазанки был низким. С него свисали связки чеснока и лука. Стены стояли не струганы, не крашены. Воздух был гадок. Ваня повернулся на небитый бок и поморщился, увидев ночной горшок. В пенке билась многоножка. Закопченное окно до середины было завалено снегом. День ли, утро ли, вечер? Не разобрать. Лучник потянул на себя тулуп, лежавший в ногах, закрыл глаза и принялся слушать. За стеной кто-то прошелся, прокашлялся, а кто-то другой рассказывал сказку.

— Завелся как-то в нашем селе Бог. Ну и давай кур воскрешать. Челядь-то, чай, не корова: посидела, подумала и вот что выдумала. Вечные яйца — дело-то прибыльное. Собрались, значит, ополчились и взяли Бога в рабство.  — Рассказчик несколько раз причмокнул, видимо раскуривая трубку.  — Расцвел край! Стали все белые дни напролет торговать. Торговали — не переторговали. Но жизнь, брат, репа. В меру сладка, а порою горька. Убёг Бог наш. Надоело ему. Вышел из плена.

Сон к Ивану не шел, и решил он встать и осмотреться. Вдруг там, за стенкой, его знают и откроют ему, кто он есть и как тут оказался. Под дверью лежала горка тряпья. Иван поднял ее и, узнав в вещах свою одежду, стал утепляться. В щель тут же потянулся удушливый запах табака. В минуту он был готов. «Военный я, что ли? Вдруг стремянной?» — посмотрел на себя в зеркало еще раз. На Ване блестела кольчуга, натянутая поверх ватной рубахи — старой, бесцветной, в прорехах. Штанов не нашлось, были только подштанники — теплые, дутые, похожие на мешок. Ступни он ловко обмотал двумя тряпками и влез в сапоги, подтянув отвороты к коленям. Ваня нарядился столь скоро, не задумываясь, одной памятью рук, из чего и вывел, что он из служилых. Перед выходом он застегнул кожаную портупею и поправил на плече. Похлопал колчан, прицепленный со спины. В нем оставалась стрела. Лука нигде не оказалось. Ваня вышел и хлопнул за собой дверью так громко, что утлый дом содрогнулся, а звери, завидевшие его, прервали свои дела и робко расселись.

Его появление оказалось неожиданным, и люд в зале попритих. Ну как люд? Медведи. И зал — не зал, так, сени. Немногим больше его спальни, и тусклых оконцев не одно, а три. «Э,  — оглядел постояльцев Иван,  — видать, давно они тут, а застряли еще надольше». Медведи, сидевшие по лавкам, разом прервали разговоры и уставились на вошедшего. Вида они были жалкого. Тощие, позабывшие вкус лосося и малины, с обсосанными лапами, смердящие вымокшим псом. «На собак похожи»,  — подумал Иван. Один из мишек встал на задние и поднес ему кобзу.

— На вот. Наладь, раз проснулся.

Ваня ущипнул верхнюю струну, затем среднюю. Покрутил колки и вернул медведю настроенный инструмент. «Ого,  — подметил Ваня,  — я и это умею».

Посреди бурых шкур сидел один все ж таки человек. Широкоплечий мужчина в расстегнутом до пояса красном кафтане. Он упирался локтем в колено, а в свободной руке держал деревянную кружку, видимо с бражкой. Он отставил вино и протянул Ивану руку, причем не привстав.

— Заборов.

«Экий наглец»,  — подумал Иван и руки тому не подал. Лучник не сразу понял, что такое отталкивающее было в Заборове. Нет, не развязанная его манера сидеть и не трепет, с которым взирали на него медведи, и даже не бегающие глазки подлеца. Голова! Вместо человечьей головы на шее Заборова сидела заячья, только не малая, а здоровенная, как если б ее сняли с двухметрового кроля. Мохнатые уши топорщились. Между ними, поперек тулова, сидела черная двууголка. Золотая кисточка ее нависала над рожей и прятала за собой мерзкий розовый нос, который то ходил из стороны в сторону, то непроизвольно вздрагивал и казался во все времена мокрым.

— Тут кто-нибудь знает, кто я? — спросил Ваня.

Заборов вернул протянутую руку на прежнее место и ухмыльнулся. Медведи в ответ только моргали. Не выдержав навалившейся тишины, Мишка заиграл и, не раздумывая, торопясь, невпопад запел:

За Петровой горкой,

За косым оврагом

Занавесил шторки,

Залил сердце брагой.

— Иван ты,  — оборвал задушевную Заборов.  — Заявился на днях, говорил, что стрелец, и что отзываешься на «Ваню», и что лук свой потерял…

— Какой лук? — выпалил Ваня, недослушав.

— Ну вряд ли порей,  — ответил Заборов, шмыгнул носом и вытащил из-за пазухи бутыль спирта.

— Так! — Иван прошелся по комнате и сел на скамью. Медведи послушно отсели, освободив стрельцу единственную затертую подушку.  — Так! — повторил он и обратился к Мише: — Перестань тренькать.

Игрец послушно повесил инструмент на гвоздик. «Значит, и они не знают,  — думал лучник.  — Но я же кто-то и прожил как-то до своих… э… лет». Медведи сидели тихо, виновато свесив головы. «От этих зачумленных толку никакого нет»,  — с досадой оглядел их Иван. Вожжаться с мужиком звери не хотели.

— Ну хоть что-то еще я о себе говорил? А? Заборов? Откуда пришел, куда следую?

— Пришел от блуда, а следуешь в могилу,  — заячья морда затряслась от хохота.

— Верно, Иван. Все там будем,  — совершенно серьезно и с сочувствием сказал Миша, подсевший к стрельцу поближе.

— Ты, Ваня, мужик бедовый,  — продолжил Заборов, вдоволь проржавшись,  — я таких перевидал. В пьянстве буен, в похмелии грозен.

Сделалось Ване от таких слов обидно. По всему видно было, что заяц прав. Поник головой Иван. Принялся мотать на палец бороду. Посмотрел на него Заборов и сжалился, и простил непожатую руку.

— Про государственное дело ты говорил. Шел ты в сторону Днепра за каким-то поручением, то ли вестью. Но пьяный был сильно и побитый. Мишу, вон, обидел. Псом обозвал и спать завалился. Больше ничего не знаю. По правде, и забыл про тебя, сколько ты там.

Конец ознакомительного фрагмента.