Сгоревший

Борис Левандовский

4

— Но зачем было кидать работу, вот чего я не могу понять. Ведь тебе уже не двадцать, чтобы…

— Ладно, поздно слезы лить. — Жанна выбила ногтями мелодичную дробь о край бокала с шампанским, которое принесла Марта и которое, подобно джину, было выпущено из бутылки по случаю их встречи сразу после того, как они обнялись в коридоре и минуту разглядывали друг друга в поисках примет, оставленных временем за те шесть месяцев, что они не виделись.

— Вообще-то, меня оттуда попросили, но позволили сохранить лицо, — добавила Жанна, вставая с кресла перед журнальным столиком, чтобы наполнить обедневшие бокалы.

— Даже так? — изумилась Марта. — И ты не стала бороться после тех лет, что им отдала? К тому же, такие референты, как ты, по-моему, на дороге не валяются. Они еще будут жалеть.

— Честно сказать, я даже была рада, — Жанна грустно улыбнулась. — Удивительно, что меня вообще так долго терпели… последнее время все буквально валилось из рук.

— Неужели все так серьезно?

Жанна не ответила, только подумала, что ей уже и не двадцать восемь — и очень скоро первая цифра ее возраста одним щелчком сменится более солидной «тройкой», будто в маленьком окошке счетчика такси: щелк! и что-то в тебе меняется — незримо, но что-то важное, что понимаешь, лишь оглянувшись назад. Поэтому боишься. Только ее такси снова несется в полосе непроглядного тумана, из окна не разглядеть дороги впереди… И от этого страх становится еще сильнее.

— Ты меня слушаешь? Ау, я где-то здесь, — Марта была вынуждена подать знак, чтобы привлечь ее внимание, словно стояла на другом конце лесной поляны и встречала заблудившуюся подругу.

— Что? Да, конечно… Извини.

— Да что с тобой такое?

— Я просто подумала, что когда тебе двадцать, кажется, жизнь только начинается, а к тридцати считаешь, что все лучшее уже в прошлом.

— Осень, — сказала Марта. — Это все долгая осень. Сколько помню этот город: немного зимы, немного лета, остальное — осень. Если бы стали выбирать столицы для времен года, я бы голосовала за Львов как за столицу с сентября по ноябрь. Наверное, так оно и есть на самом деле — тут Ее главная резиденция. Ответ — осень. И еще нерегулярная половая жизнь. Все, что нужно для черной депрессии.

Если Марта хотела заставить ее улыбнуться, то ей это удалось. Как почти всегда удавалось (слава Богу, ей хватило такта не завести речь о психиатре, как героине второго плана в какой-нибудь дурацкой мыльной опере).

— Представь себе, первая новость, которую я услышала, вернувшись в этот город, была о парне, перестрелявшем своих бывших одноклассников на похоронах в Брюховичах. А последнюю пулю выпустил себе в рот.

— Я тоже слышала, — кивнула Жанна. — Кажется, он убил пятерых или шестерых, если не считать родителей, которых позже нашли дома.

Марта передернула плечами.

— Не могу даже представить, что способно толкнуть перерезать глотку собственной матери. Но знаешь, что самое странное? — Она с некоторым замешательством посмотрела на Жанну. — Он приснился мне в самолете, когда мы с Робертом летели из Брюсселя в Киев. Я хочу сказать… я ведь тогда еще ничего не знала, понимаешь? Во Львове мы оказались только через два дня, пока Роберт не решил кое-какие дела в Киеве, да и у меня не было времени смотреть телевизор. В том сне я увидела, как этот парень стрелял, и они падали, один за другим… А до того, как пустить пулю в себя, он встал над вырытой могилой, куда едва успели опустить гроб, и начал кричать: «Мы выиграли? Мы выиграли?» — словно обращался к кому-то. Это было так жутко. А потом выстрелил последний раз. Многое из того, что я слышала позже, совпало. Веришь?

Конец ознакомительного фрагмента.