Несерьёзные размышления физика

Борис Криппа

Книга составлена из отдельных небольших рассказов. Они не связаны между собой ни по времени, ни по содержанию. Это встречи с разными людьми, смешные и не очень эпизоды жизни, это размышления и выводы… Но именно за этими зарисовками обрисовывается и портрет автора, и те мелочи, которые сопровождают любого человека всю его жизнь. Просто Борис Криппа попытался подойти к ним философски и с долей юмора, которого порой так не хватает нам в повседневной жизни…

© Борис Криппа, 2016

ISBN 978-5-4483-5078-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аризона

Навеяно замечательным рассказом моего друга Кати Мишиной, за что ей восторги и благодарности, хотя никакой ответственности на представленный ниже опус она, естественно, не несет.

Итак, дело происходило летом 1992 года. Извилистая судьба физика-теоретика привела меня в Аризону, где я намеревался сделать доклад по всяким профессиональным вещам. Место было для меня новое, я был полон интереса и радостных предчувствий. Единственное, что меня немного смущало, это особенности местного климата. То есть я предполагал, что Аризонщина не есть лучшая среда обитания для питомца северных широт, но действительность превзошла все мои ожидания. Зной навалился на меня сразу после выхода из самолета. Он бил со всех сторон, он орал, визжал и матерился. Я пытался сопротивляться, но быстро понял, что роли воплощенной реинкарнации весенней Снегурочки мне не избежать. Сопровождаемый интенсивно отходившими от меня водами я проплыл внутрь аэропорта, где и был встречен моим хостом. На выходе из здания мне попалось на глаза огромное табло, оповещавшее вновь прибывших о температуре этой природной сковородки. Сия радостная информация естественно выражалась в виде принятой в Америке шкалы температур по Фаренгейту. Переведя оную в более привычные мне градусы по Цельсию, я пригорюнился еще больше. Все-таки прав был классик, говоря, что «Знания умножают скорбь». Не знал бы как переводить одну шкалу в другую, был бы на пару градусов счастливее. Обдумывая эту глубокую мысль, я доплелся до машины. Хост сел за руль, и мы начали свой путь. Я глядел на марсианский пейзаж за окном, на эти кактусы разных форм и расцветок и понимал, что в ближайшие пару дней мне вряд ли удастся насладиться температурой ниже сорока градусов. После нескольких дежурных фраз о прошедшем полете хост попытался перейти на темы профессиональные, однако мой ударившийся о жару мозг объявил бойкот и категорически отказывался шуршать в ответ, так что мне приходилось отделываться междометиями или очень лаконичными фразами.

Минут через 15—20 мы добрались до местного источника высшего образования и проследовали внутрь, где и должна была состояться первая часть Марлезонского балета. Надо сказать, что в американских университетах, как правило, количество кондиционеров превышает количество сотрудников. Это обстоятельство на некоторое время исправило мои взаимоотношения с окружающей средой, так что мозги с паузы переключились в активный режим, и доклад прошел вполне гладко и пристойно. Одна только мысль, жужжащая назойливой мухой где-то на задворках сознания, не давала мне покоя. Я уже знал, что на семинарах в американских университетах ограничения по времени выдерживаются довольно строго, час доклад и 5—10 минут на вопросы, так что никаких тебе советско-российских заседаний от «забора до обеда» не предвидится. Я был готов говорить бесконечно, делиться воспоминаниями о жизни, анекдотами, историями про близких родственников, только бы продлить время нахождения в этой обманчивой прохладе, однако девичий вопрос перед первой интимной близостью «а что потом?» не находил достойного ответа и продолжал буравить меня изнутри, не давая возможности сосредоточиться на сути всего происходящего. Увы, все когда-нибудь заканчивается. Как говорил незабвенный товарищ Лукьянов «кончил — не кончил, слезай, регламент». Все завершилось через примерно час несколькими заключительными вопросами и последовавшими хлопками, после чего мне предстоял возврат в суровую действительность. На выходе из здания Университета я опять подвергся мгновенной термической обработке и снова превратился в горячего Аризонского парня. Далее предстояла вторая часть Марлезонского балета.

По стандартной процедуре докладчик сначала выгуливается в близлежащих окрестностях, а потом плавно перетекает в какою-нибудь местную ресторацию, где подвергается процессу кормления. Мой любезный хост намеревался проследовать по намеченному пути но, будучи человеком воспитанным, предварительно поинтересовался, не хотел бы я что-нибудь посмотреть. Я был совершенно не против Стандартной Модели развития событий, но, решив не отстать в степени воспитанности, оглядел пейзаж и, заметив вдалеке какое-то подобие холмов, спросил «а что там?». Хост чуть презрительно покривился и сказал, что там ничего интересного, «небольшие горки и при них озерцо, но оно холодное». «А! Что!?» Увидев, что у меня на лице стремительно возрождается «Феникс из пепла», хост забеспокоился и решил подавить это опасное проявление вольтерьянства в зародыше. «Да-да, оно очень холодное и из местных никто в нем не купается» — стараясь быть как можно более убедительным, добавил он. Бум! Затушил костер бензином. Все мое естество выражало одно единственное, написанное огромными, как на входе в московское метро, буквами слово «ХОЧУ»!

Поняв, что вместо легкой прогулки с последующим сидением в ресторанчике ему обломилось нечто непрогнозируемое, мой добрый хост уныло поплелся к машине. Я не помню деталей этой поездки, но раздеваться я начал, не выходя из авто, так что «графиня изменившимся лицом побежала к пруду» уже без штанов. Я рухнул в это холодное счастье и наслаждался происходящим всеми возможными способами. Я фыркал, нырял, плескался и издавал нечеловеческие звуки. Глядя на это полуголое содержание без формы, вряд ли можно было представить, что еще какой-то час назад оно было способно выпускать в воздух какие-то осмысленные физико-математические звуки. Страшно представить, что обо всем этом думал принимавший меня американский коллега. Через какое-то время я обратил внимание, что на берегу появилось всклокоченное существо с явными намерениями повторить мой мокрый путь. «А вот и неправ хост», — злорадно заключил я. — «Есть и на Аризонщине твердые духом и телом американцы. Вон как решительно продвигается к берегу». Не успел я додумать свою мысль до конца, как существо с полукриком-полустоном «Эх, б… твою мать!» плюхнулось в воду. «Не американец», — подумалось мне. Тем временем существо вынырнуло и добавило эмоциональный градус в атмосферу, сказав «Ах,….ть» и снова погрузилось под воду. Третий раз он возник из озерной бездны изрядно отдохнувшим и радостно сообщил миру, что вот теперь ему «Ваще за…..ись».

Весь этот пир духа проходил уже в непосредственной близости от меня, так что наши взгляды пересеклись. Мне бы поддержать его дружеским и неформальным словом, но вместо этого мой, недавно вышедший из комсомольского возраста организм, неожиданно изрек: «Целиком с вами согласен, товарищ». Ответом был полный ужаса взгляд, после чего последовало срочное погружение автора взгляда, и только сконфуженные пузырьки говорили о наличии кого-то под водой. Так продолжалось несколько секунд, после чего на поверхности медленно показалась голове, а затем прикрепленное к ней тело. Голова с опаской посмотрела на меня и задала видимо не самый умный в своей жизни вопрос: «Так ты русский?» С трудом подавив желание отнести себя к малым народам Севера, я ответил утвердительно. Через несколько секунд по изменившемуся выражению глаз я понял, что информация дошла и всосалась. Стало понятно, что я имею дело с человеком неглупым. Он еще раз внимательно посмотрел на меня, видимо желая окончательно убедиться, что перед ним находится такой же хюман бин, а не инопланетянин или местный крокодил и медленно сформулировал: «Ну ни фига себе». Отметив про себя драматическое изменение его лексики, я заключил, что имею дело с человеком интеллигентным. Приятное чувство сопереживания сплотило нас, и мы мило поболтали. Оказалось, он компьютерщик из Питера и, как и я, приехал в этот американский филиал финской бани на несколько дней. Обнаружилось также, что он, как и я, употребляет ненормативную лексику только в минуты особого душевного подъема или особого душевного расстройства. Это сблизило нас еще больше. Побеседовав немного, мы побрели по своим делам, обменявшись напоследок электронными адресами.

Часто потом, сидя зимними вечерами где-нибудь на Северах, я вспоминал этот забавный случай, и теплое чувство снова накатывало на меня, даря ощущения счастья от того, что со мной это было. Много потом случилось разных встреч и знакомств, но этот водный междусобойчик двух ошалевших от жары русских навсегда вошел в мою память яркой блёсткой из числа тех, что делают таким удивительным и необычным этот процесс под названием жизнь.