Башмаки на флагах

Борис Конофальский, 2023

Тяжело выступать против хорошо вооруженного и обученного войска, но еще тяжелее делать это, если твое командование играет против тебя и вместо помощи тебе достаются только проблемы, а твои полки не глядя бросают на самые безнадежные участки. Ярослав Волков не из тех, кто сдается, но возложенная на него миссия оказывается слишком тяжела даже для него.

Глава 2

А тем временем уже пора было собираться в дорогу в Нойнсбург, на военный совет к маршалу фон Боку. Наум Коэн говорил, что через две недели Волкову нужно быть на военном совете, неделя-то уже прошла, а до Нойнсбурга путь неблизкий — город сей от Ланна почти в полутора днях езды, то есть от Эшбахта почти пять суток пути.

Вечером кавалер собрал офицеров, чтобы решить, кого из них взять на совет. Конечно, не хотел он оставлять новый лагерь без Карла Брюнхвальда, но все-таки своего капитан-лейтенанта решил взять с собой, главным в лагере назначил капитана Рене, отрядив ему в помощь нанятых офицеров. Роху и кавалериста Гренера тоже взял с собой. А Бертье оставил, тем более что ехать тому не хотелось, уж больно он увлекся наймом солдат, в чем преуспевал. Также Волков собирался взять с собой выезд.

Бригитт слушала разговоры о приготовлениях к поездке внимательно и, дождавшись кавалера вечером в постели, поправляя ему волосы, рассеянно и мимолетно-задумчиво сказала:

— Господин, вы заросли, надобно вам подстричься перед поездкой.

— Вы правы, вы, как всегда, правы, — согласился он, целуя ее запястье.

— А возьмите меня с собой, — вдруг попросила красавица, — карета у меня есть, конюх есть, служанку возьму да и поеду с вами.

Волков уставился на нее не то удивленно, не то обрадованно. А госпожа Ланге продолжала, глядя на него и опять трогая его волосы:

— Надоели мне эти дуры, видеть их, слышать их больше не могу. И раньше-то дом был шумным, а как графиня приехала, так житья в нем совсем не стало.

Он молчал, думая о поездке с Бригитт в Нойнсбург, представляя ее себе.

— Я хоть Ланн посмотрю, а то я кроме Малена других городов и не видала, разве что в Вильбурге в детстве была.

Кто, как не она, заслуживала всего, о чем просила. Не будь Бригитт мелочна и зла, мстительна, хитра и подла по отношению к Брунхильде и Элеоноре Августе, то ему и упрекнуть-то ее стало бы не в чем. И в ведении хозяйства, и в уме, и в своей ненавязчивой ласке, в строгой опрятности и в безупречной красоте — во всем она была хороша. А за бабьи дрязги Волков, конечно, упрекать ее не хотел — с этим всем женщины сами пусть разбираются. Единственно, о чем он думать стал, так это о том, что лучше в Ланне ему с ней остановиться в трактире. Почему-то совсем не хотелось вести ее в дом, где хозяйничала Агнес.

Кавалер никак не мог принять решение, взять ее или отговорить от поездки. Может, отговорить на этот раз. После, после как-нибудь возьмет ее в прекрасный город Ланн и, может быть, даже познакомит с архиепископом… Но Бригитт тут вдруг сказала:

— Хорошо бы мне с вами поехать, да не получится ничего.

Волков опять, не говоря ни слова, смотрел на нее, на сей раз удивленно. А она продолжала:

— На кого же я брошу поместье? На нашу госпожу пришибленную, на Ёгана, на Марию или, может, на эту графиню вашу? — Она поцеловала его в щеку и легла на подушки рядом. — Нет, в следующий раз поеду, как вы с войнами своими угомонитесь, так и поедем.

Все-таки Бригитт была редкой умницей. Как будто слышала его мысли, даже самые сокровенные. Он положил руку ей на бедро, на горячее сильное бедро молодой женщины. А она сразу ожила, словно ждала этого, схватила его пальцы и подняла к себе на живот, прижала к себе крепко, а после перевернулась и стала целовать его жарко, обнимать стала. Последнее время она постоянно искала близости, даже когда кавалер к ней не стремился, но Бригитт его прохладность не останавливала, она чуть не требовала от него ласки. Кажется, монахиня была права — присутствие в доме беременных женщин словно подстегивало госпожу Ланге. А он старался ей не перечить, пусть будет так, как ей хочется.

* * *

Кавалер приехал на встречу с одиннадцатью сопровождающими, а граф не поленился взять с собой аж два десятка человек. Волков уже даже подумывал, не соблазнится ли граф напасть, но Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, был не из тех, кто действует подобным образом. И они начали разговор, не слезая с коней.

— Рад сообщить вам, что графиня благополучно разрешилась младенцем мужского пола, дорогой родственник, — начал Волков сразу после приветствия. — Графиня велела назвать младенца в честь вашего деда, дать ему имя Георг Иероним Мален фон Грюнфельд.

— Прекрасное имя. Что ж, поздравляю вас, — холодно отвечал граф. Он прекрасно знал, о чем пойдет разговор, и уже приготовил ответы, но ритуалы вежливости нужно было соблюсти. — Надеюсь, графиня во здравии? Впрочем, ясно, что во здравии, ваша порода весьма крепка.

— Благодарю вас, здоровье графини прекрасно, — подтвердил кавалер. — Я, кстати, звал вас, дорогой родственник, чтобы узнать, когда графиня и брат ваш смогут вступить во владение поместьем Грюнефельде, которое принадлежит ей по вдовьему цензу.

— Сие дело вы затеяли напрасно, — так же холодно отвечал Теодор Иоганн, — фамилия не думает, что поместье принадлежит вашей сестре и ее… ребенку.

— Но есть же брачный договор, — напомнил кавалер. Уж в этом он не сомневался, договор был заверен лучшими нотариусами города Малена.

— Фамилия считает, — граф почему-то не говорил «я считаю», — что, когда графиня понесла, батюшка был уже недееспособен. Фамилия считает, что ребенок был зачат неправедно. А посему ни он, ни графиня не имеют права на удел, что записан во вдовьем цензе.

— Ах вот как? — Волков усмехнулся. — Неправедно? Но почему-то вы заговорили об этом, лишь когда ваш батюшка умер… или был убит подлым способом.

Волков думал, что заденет графа этими словами, вызовет его раздражение, но не вышло. Теодор Иоганн фон Мален оставался все так же холоден и отвечал спокойно:

— Фамилия Мален не признает новорожденного своим родственником, и посему поместье графине не полагается. А коли вы желаете оспаривать поместье, так можете подать дело на рассмотрение суда равных. Благородные члены дворянского собрания графства соберутся и решат, кто прав: фамилия фон Мален или фамилия фон Эшбахт. А коли вас и это не устроит, так можете просить справедливости у нашего сеньора. Думаю, что его высочество Карл Оттон Четвертый, герцог фон Ребенрее, незамедлительно разрешит нашу тяжбу.

Все это граф говорил спокойно, вежливо и даже, кажется, с участием, но в каждом его слове кавалеру слышалась насмешка. Суд равных, суд сеньора! Да, конечно, он мог обратиться туда, но у Волкова не было ни малейшего шанса на решение в свою пользу, мало того, он мог с любого из этих судов угодить прямиком в подвалы к курфюрсту. Да, так как замка в поместье не имелось, он мог по своему самовластию послать туда пять десятков солдат, поставить форт, назначить своего управляющего и собирать с поместья деньги, но с юридической точки зрения это ничего бы не решило, поместье так и входило бы в домен семьи Маленов.

Но первый шаг, который следовало сделать на длинном пути борьбы за поместье, он сделал. Все стало ясно. И поэтому, уже не волнуясь за отношения с новым графом, кавалер сказал:

— Суд равных, суд сеньора… Никуда я обращаться не стану. Но все равно поместье будет принадлежать моей сестре, как и положено по справедливости и по закону.

Вот тут граф уже и не сдержался. Он побледнел и произнес негромко, почти сквозь зубы:

— Не бывать тому.

— Посмотрим, — так же зло ответил ему кавалер и дернул поводья.

* * *

Графиня после родов стала заметно хорошеть. Видно, купленные платья ей были к лицу.

— Ну, что вам сказал граф? — спросила она кавалера, как только он вернулся.

— Сказал, что ребенок ваш неправедный, — ответил Волков, усаживаясь в кресло.

Даже если это было и так, Брунхильду аж передернуло от возмущения. Слышать ей такое не нравилось, не хотелось.

— Неправедный! — воскликнула она. — Кто это говорит? Отцеубийца?

На шум вышла госпожа Ланге, остановилась, вникая в разговор. Волков поморщился.

— Успокойтесь, графиня, вы весь дом переполошили. Разве вы ждали другого их ответа?

— Неправедный, неправедный! — повторяла Брунхильда в ярости.

— Успокойтесь, говорю вам! — настаивал Волков. — Сядьте, выпейте вина. Госпожа Ланге, распорядитесь о вине для меня и для графини.

— Да как же мне успокоиться?! — Разъяренная графиня не остывала. — Отчего же он так говорит? С чего он взял?

— Он говорит, что граф был стар и уже недееспособен.

— Граф был дееспособен! — закричала Брунхильда. — Хоть и не всегда!

Тут сверху стали спускаться Элеонора Августа и мать Амелия.

— Хорошо, что вы пришли! — воскликнула Брунхильда. Теперь у нее было кому высказывать свое возмущение. — Братец ваш отказался признать моего сына праведным.

— Что? Как? — не понимала сути разговора Элеонора Августа.

— Братец ваш не хочет отдавать мое поместье и поэтому утверждает, что рожденный мной ребенок неправедный! — кричала Брунхильда, краснея от негодования. — Неправедный!

— Отчего же он так говорит? — Госпожа фон Эшбахт все еще пыталась удержать ситуацию в рамках приличия.

— Отчего? Скажите ей! — продолжала графиня.

— Граф утверждает, что ваш папенька был недееспособным, когда женился на графине, — нехотя объяснил кавалер, который вовсе не хотел всех домашних, а особенно жену, втягивать в эти дрязги.

А вот Брунхильда хотела и поэтому продолжала кричать Элеоноре Августе, словно это она ставила под сомнение ее притязания на поместье:

— Ваш брат откуда знает о брачной состоятельности своего отца? Ниоткуда, он просто не хочет отдавать то, что мне причитается! И это все затеяла сестрица ваша старшая, вздорная старуха Вильгельмина! Старая сумасшедшая ведьма! Отравительница!

А Волков уже махал рукой монахине, чтобы та уводила госпожу в ее покои. Монахиня взяла Элеонору под руку, да та заартачилась, не пошла.

— Не смейте говорить так о моей семье! — воскликнула Элеонора Августа. — Коли не верят вам, так, может, еще и правильно делают!

— Не вам, распутной, судить! — кричала ей в ответ графиня. — Обо мне никто ничего сказать не может, а о ваших похождениях, при живом-то муже, всем известно!

Элеонора Августа зарыдала, и тут уже монахине удалось увести ее наверх, а она шла и приговаривала:

— Ах, за что мне это? Чем я Господа прогневила?

Эти вопросы очень удивили кавалера. При всей этой неприятной ситуации он едва не рассмеялся, такими удивительными и забавными казались все эти женщины.

— Уж больно вы злы, — вдруг вступилась за Элеонору Августу госпожа Ланге, она как раз принесла графин с вином и бокалы. Сама принесла, чтобы прислуга не слушала господские раздоры. — Негоже так на беременную кричать, тем более что она ни в чем не виновата.

— А вам-то кто дал право говорить? — удивлялась Брунхильда. — Уже всякой приблудной бабенке, которую господин к себе под перину пустил, и тявкать на меня дозволяется?

Брунхильда сидела в конце стола, а Бригитт, как раз наливавшая ей из графина… дернула рукой, и несколько капель красного вина полетели на недавно купленное очень красивое платье графини. Ни Волков, ни тем более Брунхильда ни секунды не сомневались, что госпожа Ланге сделала это специально.

— Ах ты… — только и вымолвила Брунхильда, вскочив с места и разглядывая пятна на новом платье. — Ах ты, подлость рыжая, ах ты, дочь шлюхи… — Она стала проворно выходить из-за стола. Графиня была чуть выше, к тому же значительно сильнее Бригитт и собиралась этим, кажется, воспользоваться, она чуть не рукава узкие на платье засучивала. — Ах ты, шалава рыжая… Пригрелась тут… Прижилась! Девка трактирная…

А Бригитт совсем ее не боялась. Она раскраснелась от оскорблений и никуда не уходила, не убегала.

— Хватит! Молчать всем! — заорал кавалер и своим рыцарским кулаком ударил по столу. — Хватит! Не угомонитесь, так велю держать вас в амбаре в холодном, пока не успокоитесь. Устал я уже от ваших склок!

— Господин мой, но разве вы не слышали… — начала госпожа Ланге.

— Я велел молчать! — Он снова ударил по столу кулаком. — Молчать!

Госпожа Ланге обиженно поджала губы, госпожа графиня тоже стояла тихо, не отваживались его ослушаться. Вот только надолго ли их послушания хватит? Он закрыл глаза и стал тереть их рукой, словно прогоняя наваждение. «Быстрее бы уже на войну. Хоть на какую-нибудь. Там спокойнее будет».

Не дожидаясь обеда, хотя кавалер и хотел уже есть, он уехал из дома. Опять дули юго-восточные теплые ветра. Середина февраля, скоро уже весна. На дорогах корка льда, залитая водой, шаг в сторону — глина оттаявшая. Волков, взяв с собой одного Увальня, поехал сначала на пристань, где узнал от мужиков с пришвартованной баржи, что весь уголь уже перевезли и последние телеги только что ушли в город. Значит, успели все перевезти до распутицы. А вот тёс и доски господин Гевельдас начнет возить со следующей недели, так что, пока дороги не просохнут, доскам придется лежать под навесом. Ну, хоть уголь успели перевезти. Надо было узнать у племянника, как в городе идут дела с его продажей.

Кавалер заехал к сестре, но дворовый мужик сказал ему, что господин капитан Рене безотлучно сидит в лагере за рекой, а его жена, госпожа Рене, забрала младшую дочь и уехала в Мален навестить свою замужнюю старшую дочь.

Никого он не мог застать дома: все его офицеры либо были в лагере, либо занимались делами. День уже клонился к закату, и самому ему в лагерь ехать не хотелось, ну не ночевать же там. Пришлось отправиться домой, к своим прекрасным женщинам.

Там его, конечно, встретила Бригитт. Как всегда, опрятная и в добром расположении духа, она сразу подала кавалеру воды помыться и стала накрывать на стол, приговаривая:

— Кажется, к ужину никого не будет. Госпожа фон Эшбахт и госпожа фон Мален просили подавать им в покои. Может, лишь мать Амелия придет.

Так и получилось, за ужином они были за столом втроем, и разговор вышел весьма приятный. А когда ужин закончился, спустился паж графини и с поклоном сказал:

— Если господину будет угодно поцеловать племянника перед сном, как раз самое тому время. Вскоре кормилица его заберет к себе.

Первый раз Брунхильда звала его к «племяннику». Конечно, был в этом какой-то подвох, но, как ни странно, кавалеру захотелось увидеть «племянника», захотелось взять его на руки и даже покачать.

— Скажите графине, что перед сном я зайду к ней, — ответил Волков пажу достаточно холодно: с определенного времени пажа он не любил.

Когда стали убирать со стола, кавалер допил вино и пошел наверх, там по-хозяйски, не стучась, отворил дверь в покои графини — и обомлел. Брунхильда ни румяна не смыла, ни прическу не распустила, но была лишь в нижней рубашке. И рубашка та оказалась настолько тонка и прозрачна, что не оставляла места никакой фантазии. Молодая женщина сидела у зеркала практически голой: и спину, и зад, и темные соски сквозь рубаху видно. И это при том, что на ее же кровати развалился мальчишка паж и смотрит на кавалера. Волкову очень захотелось дать сопляку оплеуху. А может, и графине. Но он только с каменным лицом указал пажу на дверь. Тот тут же вскочил и покинул покои, а графиня как ни в чем не бывало встала и, ничуть не стесняясь того, что все тело ее можно рассмотреть даже при тусклой свече, подошла к колыбели и взяла оттуда младенца.

— Племянник ваш на удивление спокоен. Монахиня говорит, что сие редкость для крупных мальчиков.

Волков взял у нее младенца, и тут же все его раздражение и недовольство точно растаяли, и следа от них не осталось. Он прижал к себе младенца и сел на кровать графини, разглядывая довольное лицо малыша. Графиня устроилась рядом, заботливо поправляя ребенку пеленки и невзначай почти голой ногою касаясь ноги кавалера.

Тут как раз в дверь постучали. Послышался голос:

— Госпожа, это я, Гертруда.

— Да, — ответила графиня, — входи, — и пояснила Волкову: — Это кормилица.

Пришла опрятная баба из местных крепостных.

— Можно забрать ребеночка?

— Да. — Брунхильда довольно бесцеремонно отобрала младенца у кавалера, встала и, поцеловав мальчика, передала его бабе. — Будет шуметь излишне, так меня позови. — Выпроводив кормилицу, заперла за ней дверь, затем подошла к сидевшему на кровати кавалеру и сказала: — Уже давно о том думаю. — Она наклонилась к нему и поцеловала в губы. Сама была горячая, страстная, навалилась на него, повалила на кровать и, не отрывая своих губ от его, рукою опытной женщины стала искать то, что ей было нужно. На секунду оторвалась. — Ну что, мила я вам еще, господин мой, не скучали вы по мне?

Он ничего ей не ответил, церемониться с ней кавалер и не думал: скинул ее с себя, так что у нее вся прическа рассыпалась, перевернул графиню на спину, задрал ей невесомый подол да раздвинул ей ноги так широко, как только она могла вынести. Нет, он ее не забывал.

Уже после стал он надевать свои панталоны, а она лежала на спине, все еще не прикрывшись ни периной, ни даже прозрачной своей рубахой, и говорила:

— Что, к рыжей своей шалаве идете?

Он промолчал.

— К чему вам? Оставайтесь тут спать. Она и одна переночует. Или у вас и на нее еще прыти хватит?

И тут Волкову подумалось, что графиня в подлости своей и не скучала по нему вовсе, а заманила его сюда и отдалась ему, только лишь чтобы насолить Бригитт. И чтобы совсем ей нос утереть, хочет оставить его у себя в спальне до утра.

— Нет, — сказал он, — пойду спать к себе.

А графиня подперла голову рукой и, улыбаясь, говорила:

— Коли не пустит вас, так возвращайтесь, я приму, я не гордая.

Теперь у Волкова сомнений не было: она специально его сюда позвала, чтобы рассорить с госпожой Ланге. Видно, в отместку за платье.

А Бригитт сидела у зеркала, расчесывала волосы. Когда господин пришел, даже не повернулась к нему.

Он сел на кровать, снял туфли, и тут Бригитт сказала:

— Слухи ходили, что госпоже графине вы не брат. Думала, то глупости.

Он ничего ей не ответил. Неужели она под дверью графини стояла и слышала, чем они занимались?

— Думаю, мне ласки от вас сегодня ждать не нужно, — произнесла она, ложась в постель.

— Нет, — сказал Волков. — Устал сегодня.

— Что ж, спокойной ночи, — попрощалась она, поворачиваясь к нему спиной.

— Спокойной ночи, моя дорогая, — отвечал он, а сам положил руку ей на зад.

Бригитт зло скинула его руку, но промолчала.

Волков вздохнул. «Быстрее бы уже на войну».