Шестое небо

Борис Козлов, 2020

Несколько страниц о смерти, любви и о надежде, без которой и смерть, и любовь не имеют смысла.

В предрассветных сумерках неживая улица. Час последних снов, самых ярких и многозначительных. Он поёжился от холодка, от неприкаянности своей посреди глубокой тревожной дрёмы, что приносил ветерок из-под запертых калиток, из-за каждых ворот. Он даже напряг слух, и почудилось ему чужое сонное бормотание и кряхтенье, какое бывает утром от деревянной ноющей спины за минуту до дребезжания на тумбочке.

Тыщу лет назад, бывало, просыпался он в таком же старом доме, где цокали ходики в прихожей, и отсчитывал последние секунды тишины, пока стрелка будильника “Севани” перебегала циферблат частыми короткими шажками; потом случался щелчок и грохот, громче и противнее которого он в жизни не слыхал.

Нужные ему ворота, конечно, тоже были заперты. Поверх зелёной краски кто-то старательный написал ровными буквами «Рыбачий тупик, 6. База отдыха “Небо”».

Сначала он потоптался в раздумье, потом подёргал ворота, ответившие злым несмазанным скрипом. В будке с мутными стёклами, казавшейся заброшенной, произошло грузное шевеление и кашель.

— А? — спросил его заспанный бородатый мужик, наполовину высунувшись из сторожки.

— Я, — замялся он, не зная как определить свой вновь обретённый статус, — прибыл тут, отдыхающий я…

Сказал и поразился слову. “Отдыхающий… ну и ну”.

Сторож, кажется, не удивился, вышел из будки, не спеша оглядел гостя.

— Новенький, значит… Откуда сам, с автобуса небось?

— Да нет, с поезда.

— С поезда? — мужик задумчиво почесал затылок. — Щас, с разнарядкой сверюсь.

Шевеля губами, сторож долго изучал мятую бумажку.

— Рановато ты. А ещё двое где замешкались?

Он пожал плечами.

— Не знаю. На станции, может.

— Да и ладно, не парься. Знакомиться давай. Как, говоришь, тебя кличут?

— Каганер я.

Сторож усмехнулся и покачал головой, поводил пальцем по бумажке.

— Ка-гаа-нер, ага, нашёл. Из иудеев, значит?

“Начинается”, — подумал он с тоской.

— Это что-то меняет?

— Не так чтобы особо, просто интересуюсь. Анекдоты у вас смешные. Расскажешь при случае?

— Да не по этой я части, если честно…

— Жаль. Ну, что, пойдём, Юрий Львович, покажу территорию.

Сторож достал из кармана увесистую связку ключей, прогулялся по ней пальцами, выбрал самый большой.

— Добро пожаловать на “Небо”, — хохотнул он, провернул ключ, толкнул тяжёлые створки, — проходи.

Каганер сглотнул пересохшим горлом и вошёл. Ворота с лязгом захлопнулись.

— Извините, не знаю как к вам обращаться…

— Семён Ионович я, — ответил сторож, — но ты будь как все, без церемоний, — Ионыч, и ладно.

— Очень приятно, — неуверенно произнёс Каганер, — спасибо, Ионыч.

— Да не за что. Ты, Юрий Львович, главное, не робей, к раскладу здешнему привыкнешь быстро. У нас тут хорошо, тихо, покойно, лиман опять же, а главное, люди все как на подбор, славные, умиротворённые. Ну, а если… — он поманил Каганера пальцем и зашептал: — Если кошки заскребут там или что другое, ты обращайся, у Ионыча средство имеется, проверенное. Понял, да?

— Кажется, понял…

— Какой-то ты, Юрий Львович, в себе неуверенный. Ты по профессии кто? Не учёный часом? Есть у нас парочка — замысловатые господа, люблю с ними поспорить, когда время есть.

–Да нет, я по другой части… Разным занимался, долго рассказывать.

— Ну, как знаешь, потом так потом.

Они шли по асфальтированной дорожке между деревьями, и Каганер подмечал вокруг запущенную растресканность, едва прикрытую сиротского пошиба опрятностью и частыми мазками свежей краски. База отдыха “Небо” производила впечатление среднее между провинциальной больницей и гарнизоном, наскоро подчищенным к приезду начальства.

— А где все? — спросил Каганер, тревожно приглядываясь к домикам с верандами.

За всё время пути, а протопали они изрядно, ни души не встретилось им навстречу.

— Так рано же, — откликнулся Ионыч, — спят. Здешний сон крепкий, скоро узнаешь.

— Хорошо бы, — прошептал Каганер. Сильнее всего хотелось ему сейчас лечь и забыться, провалиться в простую и понятную темноту.

— А вот и местные, птахи ранние, гляди, Львович.

Они остановились, пропуская двух дам, вышедших из ближайшего к ним домика.

— Здорово, девушки, — воскликнул сторож, — на лиман, купаться? Утренняя водичка наилучшая, молоко, а не водичка.

Дамы, в одинаковых ситцевых халатах, со свёрнутыми полотенцами, остановились, с интересом разглядывая Каганера.

— Добренькое утро, Ионыч, — сказала одна из дам, — не познакомите с новеньким?

— А вы, девушки, в кино нынче приходите, там и познакомитесь.

— Непременно придём, правда, Ир?

Та лишь хихикнула и помахала Каганеру рукой. “Девушки” удалились, синхронно покачивая бёдрами. “Наконец-то мужик приличный”, — донеслось до него.

— Кино? — спросил Каганер.

— Оно, — подтвердил Ионыч, — приходи вечером в клуб, не пожалеешь.

Прошагав ещё немного, дошли до развилки и остановились.

— Гляди, Львович, направо клуб, налево лиман — не заблудишься. А вот и жилище твоё, номер 217, проходи, располагайся.

Сторож повернулся, явно собираясь уходить. Каганер, волнуясь, ухватил его за край одежды.

— Чего тебе, Львович?

— Я, я не знаю… Мне ничего не объяснят, не расскажут?

Ионыч посмотрел на него внимательно и вздохнул.

— Извини, Львович, пора мне, ворота там без присмотра, а скоро с автобуса народ подтянется, да ещё тех двое, с поезда, небось и стучат уже.

— Да, конечно, простите, — Каганер вдруг почувствовал себя мальчиком в опустевшем к вечеру детсаду, забытым и никому не нужным.

Сторож сокрушённо покачал головой.

— Да не убивайся ты так. Ты мужик башковитый, сразу видно, разберёшься. А вечером приходи, так и быть, подгоню тебе лекарства.

— Да, спасибо.

Каганер поднялся на веранду по дощатой лестнице, подошёл к облезлой двери с номером. Всё, всё что угодно мог он себе представить, но это? “Двести семнадцать”, — проговорил он, силясь найти смысл в этих цифрах, и самым страшным было обыденное и ясное понимание того, что смысла никакого и не было.

***

Внутренность помещения Каганер толком не разглядел, просто выбрал свободную койку — на другой громоздились чьи-то книги и тетради; рухнул поверх серого, больничного вида одеяла и тут же отключился. Вынырнув из забытья, моментально всё вспомнил и застонал — нет, не приснилось ему, не привиделось по пьяни. Подумал с горькой обидой:

“У бестолковой жизни и продолжение нелепое. Даже тут не свезло тебе, Каганер”.

С ненавистью он стал разглядывать убогую обстановку, от неровного потолка к хлипким стенам; дойдя до щелястого пола, вспомнил о книжках на соседней кровати и повернул голову. Голый человек сидел там в позе лотоса и неотрывно смотрел на него.

— Хреново? — спросил голый незнакомец.

— Хреново, — подтвердил Каганер, — и давно я?

— Ну, это смотря с чем сравнивать. Сопоставление временных отрезков в контексте ламинарной бесконечности — это интересный вопрос.

— Какой бесконечности, простите?

— Ламинарной.

— Что-то я такой не припомню, — неуверенно сказал Каганер.

Незнакомец ухмыльнулся:

— Немудрено, этот термин неизвестен по ту сторону, его ввёл я, около года назад. Местного года, разумеется.

“Псих, — подумал Каганер с беспросветной тоской, — буду коротать бесконечность с соседом психом. Очень ламинарную бесконечность”.

— И давно вы по эту сторону? Хотя, да — смотря с чем сравнивать.

Псих пропустил иронию мимо ушей:

— Почти три местных года.

Юрий Львович всмотрелся повнимательнее в странного человека: на вид не больше сорока, замечательно высокий лоб, глубоко посаженные светлые глаза.

— Послушайте, откуда я вас знаю?

Сосед ловко расплёл лотос, соскочил с кровати и протянул Каганеру руку.

— Савельев, Пал Палыч. Добро пожаловать.

От неожиданности Каганер забыл приличия. Он с изумлением уставился на голого человека.

— Тот самый знаменитый Савельев? Не может быть… Но почему…

Он с запозданием пожал протянутую руку.

— Приятно слышать, что меня ещё помнят, — сказал Савельев. — Вы имеете отношение к науке?

— Что вы, — смутился Каганер, — лет десять назад студия наша фильм про вас снимала, документальный. Помните?

— Да-да, что-то припоминаю, — обрадовался Савельев, — название ещё было такое… э… дурацкое…

Конец ознакомительного фрагмента.