Короткие истории юриста-международника

Борис Кожевников

В этом сборнике читатель найдет курьезные и не очень курьезные, однако правдивые и занимательные, истории юриста, многие годы занимавшимся иностранным и международным правом, который работал рядом с Хрущевым, Брежневым и Горбачевым, участвовал в торговле бриллиантами, в коллизиях с американскими судами и полицейскими, вел арбитражные дела за границей и с почти неизменным успехом представлял интересы своих клиентов за рубежом. В основу каждой из включенных в сборник историй положены факты, но с определенной долей выдумки и в вольном авторском изложении.

Итальянское сопротивление Хрущеву

Эту историю придется начать издалека. В конце пятидесятых годов прошлого века я был назначен начальником отдела, занимавшегося в нашем министерстве торговлей со странами юго-западной Европы. В тот период времени очень энергичный, тогда шестидесятипятилетний Первый секретарь ЦК КПСС и уже Председатель Совета Министров СССР Н. С. Хрущев надеялся создать себе в мире репутацию не только человека, представляющего самый передовой общественный строй, но и новатора в международных отношениях, первопроходца, разгребающего завалы холодной войны в интересах всего человечества. В таком свете, я думаю, он себя видел, но и на самом деле Хрущев пытался активно развивать международные связи Советского Союза, уже много лет находившегося в своего рода изоляции от мирового сообщества. Эта изоляция началась сразу после установления советской власти в 1917 г. и с небольшими перерывами продолжалась всю ее историю.^[10]

Борьба против изоляции на своих условиях, однако, не очень здорово получалась. Хрущев без особого успеха ездил в США, выступал в ООН, сосредотачивался на Кубе, вдрызг разругивался с Китаем, пытался заработать очки на африканском континенте. В Европе дела шли тоже очень туго: проблемы с западным Берлином и ФРГ, раздоры в соцлагере, особый путь Югославии, ярые антикоммунисты у власти в Испании и Португалии, НАТО, «реваншисты всех мастей» — сложностей у руководителя СССР хватало. Одной из линий на ослабление международной изоляции стала попытка налаживания торговли, расширение круга экономических партнеров Советского Союза.

В рамках этой инициативы были предприняты многие действия, и в небольшой части из них принял участие и я. Мне, в частности, довелось договориться и обеспечить подписание документов об установлении торговых связей с Кипром, можно сказать с благословления архиепископа Макариоса, избранного президентом этого островного государства в 1959 г. Стояла задача приступить и к налаживанию торговли с Португалией, которую с 1932 г. бессменно возглавлял Анто́ниу де Оливе́йра Салаза́р в качестве премьер-министра (закончил свою работу на этом посту в 1968 г.). Поскольку он был ярым антикоммунистом, надеяться на успех при его правлении не приходилось, но забивать гвоздики в фундамент будущего сотрудничества по решению Кремля надо было. Как указывалось в научных исследованиях и публикациях об отношениях СССР и Португалии в тот период, дипломатических отношений не было, официальные контакты фактически отсутствовали, хотя и время от времени совершались небольшие торговые сделки через посредничество третьих стран.

В этих условиях я и прибыл в Лиссабон вместе с коллегой из торгпредства во Франции для встреч с представителями фирм-экспортеров и импортеров Португалии с целью оценки возможного потенциала сотрудничества. Встречи, однако, не состоялись.

Буквально на следующий день после прилета в Лиссабон мой коллега с весьма озадаченным видом сообщил, что меня срочно вызывают в Москву и я должен немедленно выехать в аэропорт и отправиться в Париж, откуда меня переправят первым же рейсом в столицу. Выяснить, в чем причина вызова (или отзыва), мне не удалось, поскольку мой напарник сам ничего не знал — ему позвонили из посольства, отдали приказ и ничего не объяснили.

Через несколько часов я уже летел в Париж. Здесь надо сказать, что со дня смерти Сталина не прошло и семи лет, общий для всех страх необоснованного и необъяснимого самого сурового наказания никуда не делся. За те пару часов полета из Лиссабона до Парижа я перебрал в голове все возможные варианты проколов с моей стороны, ни о какой возможной безобидной причине моего срочного отправления в Москву я и не думал. Ясное дело — раз срочно вызывают, да еще таким экстраординарным образом, значит ничего хорошего меня в Москве не ждет. Была надежда, которая позволяла как-то переносить томительное время полета, и она состояла в том, что в Париже мне все-таки расскажут, в чем дело.

В парижском аэропорту меня встретил суровый и незнакомый мне сотрудник нашего посольства, который протянул билет на улетавший через час самолет «Эр-Франс», взял меня за локоток и проводил на посадку. На вопросы он не отвечал, не улыбался и только сообщил о том, что в Москве все объяснят и растолкуют.

Стало ясно, что дело очень серьезное, иначе меня бы не отправили на иностранной авиалинии. «Аэрофлот» летал в то время четыре раза в неделю, и именно в этот день рейса не было. В советские времена всем нам категорически возбранялось летать самолетами иностранных авиакомпаний. Пользоваться заграничными линиями могло только самое высокое начальство или те служащие, которые получили особое разрешение министра. Моя срочная отправка из заграницы, да еще и на французской авиалинии, то есть отягощенная затратами в валюте, была дополнительным и очень плохим сигналом. Я приуныл.

По дороге в Москву я мысленно еще раз прошелся по всем своим грехам, не обнаружил ничего подозрительного и в заключение пришел к выводу, что, скорее всего, из моего портфеля с секретными документами что-то пропало. Дело в том, что для работы с секретными документами^[11] нам выдавались очень казенного, можно сказать нищенского вида дерматиновые портфели, которые по окончании рабочего дня опечатывались и сдавались в первый отдел, ведавший секретной документацией. Время от времени работники этого отдела проводили проверку этих портфелей на предмет соответствия содержимого учетным данным, т. е. с целью установить, не имела ли место пропажа секретного документа.

«Наверно, я что-то потерял, — думалось мне, — или что-то куда-то завалилось, подкололось, может, все еще и как-то обойдется». Но холодок по спине уже пошел, настроение совсем упало, в области желудка возникло неприятное ощущение, пошли мысли о жене и детях. За нарушение режима секретности могут и посадить, а если не посадят, то с работы попрут — это точно. А потом пойди попробуй найти место работы с таким пятном в биографии. С трудом удавалось сохранять внешнее равновесие и спокойное выражение лица. Даже приветливые и стройные французские стюардессы, равно как и предлагавшиеся ими дефицитные у нас напитки, в том числе и очень привлекательные спиртные, включая дорогущее французское шампанское, не могли отвлечь меня от печальных размышлений.

Самолет произвел посадку в только что построенном московском аэропорту (впоследствии Шереметьево-1) и подрулил к зданию аэровокзала. Подвезли трап, и около него я увидел черную автомашину.

«Ну все, — подумал я, — конец, допрыгался». И в ту же секунду увидел около служебной новенькой «Волги» моего начальника, нетерпеливо смотревшего на медленно открывавшийся люк самолета. Мне сразу немного полегчало, так как стало очевидно, что речь идет о каком-то деле нашего министерства, как говорится, по специальности, тем более, что рядом с начальником никаких вооруженных лиц в форме не просматривалось. Однако ясности в причины срочного вызова в Москву это не вносило, и когда я встал с места, то у меня ноги от пережитых волнений даже слегка подкосились. Быстро взяв себя в руки, я засеменил на нетвердых ногах по трапу, опираясь для верности на поручни.

В машине мой начальник посетовал на то, что пришлось так срочно меня вызвать в Москву, и сообщил, что буквально на следующий день в Москву приезжает президент Итальянской Республики Джованни Гронки, а в отделе переводов МИДа, который обычно обслуживал переводчиками высшее руководство страны, не оказалось итальянского переводчика. Я так и не понял причины его отсутствия — то ли его вообще не было в штате, то ли он заболел. Меня захватила мощная и одновременно совершенно расслабляющая волна облегчения, не дававшая вникнуть в смысл того, что мне говорил мой начальник. Прозвучало что-то про звонок из МИДа руководству нашего министерства, про нашего заместителя министра, которому я недавно переводил на переговорах с итальянцами и который указал на меня, про оказываемое мне высокое доверие и на не менее высокую ответственность, которая возлагается на мои плечи, и так далее. Я кивал головой, расслаблено улыбался и даже порой неуместно подхихикивал рассказу моего шефа. В голове же крутилась одна мысль — как же все-таки хорошо жить на свете, да еще и на свободе. Покрутившись в голове, эта мысль потихоньку привела меня к выводу, что надо бы и дальше постараться в том смысле, чтобы задержаться в этом состоянии как можно дольше.

А дело было в том, что, попав еще совсем в молодом возрасте, практически сразу после института, на работу в торгпредство СССР в Италии, не зная итальянского (в институте учил французский как основной и немецкий как второй), я рьяно взялся за изучение этого языка, тем более что он близок французскому как один из романских языков. Послали в Италию именно меня потому, что юристов с итальянским языком не было вообще, а работавший в торгпредстве в Риме юрист был пожилым человеком, фронтовиком, ходил на протезе и итальянский выучить хотел, но уже не получалось. Отзывать его начальство считало неудобным, и меня направили к нему как бы на воспитание и обучение, имея в виду отправить фронтовика домой, как только мне удастся стать полноценным юристом торгпредства. Это означало, что только от меня самого, от того, как скоро я смогу овладеть итальянским, зависела моя дальнейшая судьба и карьера.

В советские времена люди, впервые выезжавшие за границу в длительную командировку на 3–4 года, по прибытию к месту назначения переживали известный шок, особенно до конца пятидесятых — начала шестидесятых годов. Шок этот имел место не только по части резкой перемены жизненного уклада и потрясавших воображение простого советского человека товарного изобилия в магазинах, множества почти голых дам в витринах книжных магазинов и на обложках журналов, но и в связи с карикатурами в газетах на самого (!) Сталина, а потом и на Хрущева, не говоря уже о звучавших повсюду рок-н-ролле и буги-вуги.

В этих условиях советскому человеку было непросто найти свое место в чужом окружении и утвердиться в нем. Основную трудность представляла почти для всех языковая изоляция. При мне имели место (и не раз) случаи, когда недавно прибывших на работу из Москвы руководителей их секретарши соединяли с местными партнерами, эти руководители снимали телефонную трубку, слушали звонившего им человека, который, например, хотел представиться или поздравить с приездом, а потом в отчаянии от того, что не поняли ни слова, просто бросали трубку.^[12]

Я это понял, осознал и просто врылся в изучение итальянского днем и ночью, постоянно слушая радио, читая газеты, посещая кино и вступая в беседы со всеми итальянцами, которые не отказывались от разговоров (тех, кто избегал общения, было очень немного, поскольку итальянцы любят поболтать). Через год я свободно говорил по-итальянски, а через четыре, к окончанию срока моей командировки и возвращению в Москву, во владении этим языком, без ложной скромности, мне не было равных. Я мог не только говорить, писать и думать на итальянском, но и сами итальянцы принимали меня почти всегда за своего. Кстати, звучание и интонации итальянского языка сходны русскому, и, если не вслушиваться в смысл, то беседа двух итальянок будет восприниматься как разговор соседок в московском дворике.

Когда Гронки приехал в Москву, я уже несколько лет по-итальянски не говорил, но информация о том, что я большой спец по итальянскому языку, в нашем министерстве утвердилась. Понятно, что при возникновении в наших чиновничьих кругах вопроса о том, кто может переводить на переговорах Н. С. Хрущева и Джованни Гронки с советской стороны, все указали пальцем на меня, тем более, что тематика переговоров обещала быть связанной именно с торгово-экономическим сотрудничеством, т. е. с министерством, где я и работал.

Как известно, при переговорах на более-менее высоком уровне каждая из сторон имеет своего переводчика, который переводит собеседника на родной язык. В этом случае итальянский переводчик, известный в Италии знаток русского языка Серджио Беллармино (наверно — во всяком случае сам Серджио этого не отрицал — один из отпрысков считавшегося добрым и дружелюбным ученого-иезуита и инквизитора, который был к тому же, как ни странно, писателем и гуманистом)^[13] обеспечивал перевод всего сказанного Хрущевым на итальянский. Моя задача состояла в том, чтобы донести до Хрущева на русском языке то, что было произнесено со стороны Гронки. Считалось, что носитель языка (в данном случае я — в отношении русского и Беллармино — в отношении итальянского) лучше сможет выразить и донести до адресата на своем родном языке то, что имелось в виду иностранным контрагентом.

Мое включение в переговоры Хрущева с Гронки в качестве толмача (переводчика) должно было быть быстрым и не предоставляло возможности даже немного расслабиться. Мало того, что беседы между двумя лидерами начинались на следующий день после моего аварийного возвращения из Португалии, мой шеф передал мне две не только очень толстые, но и содержательные по существу папки с материалами, которые были подготовлены Хрущеву для переговоров.

«Ты это почитай, посмотри терминологию, подготовься — и будь готов. Завтра в семь заеду за тобой и поедем встречать Гронки», — сказал мне начальник и укатил. А я пошел в свою семнадцатиметровую комнату в коммуналке (восемь семей, два туалета, две газовых плиты на общей кухне), где жил с женой и тремя детьми. Жена почувствовала, что в моем неожиданном и срочном возвращении домой есть что-то неладное, и с моей стороны потребовалось немало усилий и времени, чтобы привести ее обратно в уравновешенное состояние.

Затем полночи я читал полученные от шефа папки, сверялся со словарем, под утро заснул, но к семи часам был готов и даже энергичен. Видимо, молодость и мощный выброс адреналина сделали свое дело. Выходной костюм, новое пальто, заграничный, но скромный галстук, папка с документами — я готов.

Про помещения, где проходили встречи и переговоры, ничего сказать не могу. Был полностью сосредоточен на своей работе, как бы чего-нибудь не исказить, не переврать и вообще не оплошать. Были беседы даже в Грановитой палате, помню там было как-то темновато. Переводить приходилось и Хрущеву, и Ворошилову, тогда он был Председателем Президиума Верховного Совета СССР и по формальному положению соответствовал президенту Итальянской Республики Гронки, но в переговорах по существу не участвовал. Меня рассмешил один из помощников Хрущева, с которым я стоял рядом во время выступления К. Е. Ворошилова на приеме в честь Гронки в Большом Кремлевском дворце. Ворошилов сказал, что рад приветствовать высокого гостя и как один из советских руководителей с большим удовольствием познакомился не только с Гронки, но и с его супругой. При упоминании знакомства с супругой итальянского президента помощник тихо проговорил: «Когда ж он успел-то». Я с трудом сохранял торжественное и почтительное выражение лица, стараясь не рассмеяться, а Ворошилов продолжал, что это более тесное знакомство позволило «нам лучше узнать друг друга, лучше понять проблемы, интересующие наши страны». Помощник снова хмыкнул и состроил озадаченное лицо. Мне стоило больших усилий удержаться в рамках приличий.

Визит Джованни Гронки в СССР имел большой потенциал для развития отношений СССР с капиталистическим миром, но дальше изложения сторонами своих позиций дело, к сожалению, не пошло. Отношения с Италией как одной из главных стран-участниц гитлеровской коалиции были у Советского Союза натянутыми. Гронки же хотел не только улучшить двусторонние отношения, но и рассчитывал выступить в качестве своего рода посредника между СССР и западными странами, отношения между которыми в связи с германским вопросом в те годы обострились.

С Италией отношения вроде бы налаживались: помимо ряда серьезных дипломатических инициатив по урегулированию взаимных связей буквально за несколько месяцев до визита Дж. Гронки в конце 1959 г. было опубликовано советско-итальянское коммюнике о завершении репатриации итальянских военнопленных, было подготовлено соглашение между СССР и Италией по вопросам культурного сотрудничества, с советской стороны педалировалось развитие сотрудничества КПСС с итальянской компартией. Однако прорыва в отношениях с Западом не получалось, выступить в качестве миротворца не удавалось. На этом фоне Хрущев, видимо, нервничал, понимая, что с завершением визита Гронки уходит редкая в те времена возможность укрепить, помимо прочего, и свои позиции внутри страны как человека, способного успешно и к выгоде своего государства решать международные проблемы.^[14] Кроме того, вскоре, через пару недель, должен был состояться визит Н. С. Хрущева во Францию, к Шарлю де Голлю, но не все ладилось с французской стороной в части согласования деталей поездки, встреч, состава участников, речь даже шла о необходимости переноса сроков пребывания во Франции (в конце концов визит действительно был отложен с формальной ссылкой на грипп Хрущева, но не надолго).

В этой связи (как я понимаю, именно на почве нервозности и возбужденности Хрущева) имел место неприятный для меня эпизод во время беседы Никиты Сергеевича с Гронки с глазу на глаз. В этих переговорах участвовали только два лидера государств, итальянский переводчик и я.

Здесь следует сказать, что с Серджио Белармино, переводчиком Гронки, у меня сложились добрые, можно сказать приятельские отношения. Мы часто вместе ожидали начала очередного мероприятия, прибытия на встречу или отбытия участников восвояси. Много времени проводили по вечерам в посольстве Италии, где остановился Гронки, ожидая, когда он примет перед сном порцию виски — это означало конец его рабочего дня, соответственно и нашего, с последующей возможностью разойтись по домам. Выпив свой виски, Гронки уже не работал и никого не вызывал. После этого Серджио угощал меня итальянским вином, и мы дружелюбно расставались до следующего дня.

Серджио был приятным собеседником, и мы в перерывах между работой в качестве переводчиков коротали время за разговорами. Обсуждали, в частности, имевший место случай с переводом слов Хрущева во время его визита в США. Как рассказывали очевидцы, свое мнение об отношениях между советскими и американскими политиками Хрущев (видимо, в его понимании в порядке шутки) выразил следующим образом: «У нас с вами один спорный вопрос — земельный: кто кого закопает». Сопровождающим лицам и переводчикам в ответ на вопросы американцев о смысле и, понятное дело, уместности такого заявления пришлось немало потрудиться для того, чтобы погасить их возмущение. В конце концов переводчикам удалось убедить американцев, что Никита Сергеевич сказал: «Мы будем жить, когда вас похоронят», имея в виду «Мы вас переживем». Обсудили мы и знаменитую «кузькину мать», грозя показом которой советский лидер привел в замешательство вице-президента США Ричарда Никсона во время известной встречи в Москве на выставке в Сокольниках. Просторечное и даже грубое выражение, означающее «пригрозить кому-либо наказанием, расправой», прозвучало в переводе «показать мать Кузьмы». Посмеялись, немного поспорив о происхождении «кузьки».^[15]

Возвращаясь к тому неприятному эпизоду, о котором я упомянул здесь чуть ранее, надо сказать, что в ходе визита Гронки в СССР Хрущев настойчиво твердил итальянскому президенту о принципе мирного сосуществования в межгосударственных отношениях, о необходимости его утверждения и применения в политике социалистических и капиталистических стран как основополагающего принципа.^[16] Это был его конек в вопросах международных отношений, и при всяком удобном и неудобном случае Хрущев пытался развивать эту тему,^[17] поскольку считал ее своим вкладом в марксистско-ленинскую теорию.

В свою очередь Гронки в ходе выступлений в Москве неоднократно упоминал о необходимости создания атмосферы «более приятного сосуществования между народами», «развивающегося день за днем в направлении понимания и сотрудничества».

Именно эту мысль он стал развивать перед Хрущевым на встрече тет-а-тет, о которой я сказал чуть ранее, заявив, что он выступает не только за мирное сосуществование, но и, как он выразился буквально, за «сожительство» государств с различным общественным строем. «Сожитель» или «сожительница» в русском языке, как известно, имеют значение «любовник» и, соответственно, «любовница». В период встречи Хрущева с Гронки «сожительство» в нашей стране осуждалось, было темой карикатур в журнале «Крокодил», а по партийной линии каралось как аморальное явление. Кроме того, по слухам, — а я уже знал, что министерским слухам надо верить — сам Хрущев жил со своей женой, что теперь называется гражданским браком, то есть именно сожительствовал в терминологии тех лет.^[18]

При переводе «сожительства» я запнулся, пытаясь подобрать правильное слово, чтобы у Хрущева не сложилось впечатление, что Гронки предлагает отношения любовного характера или на что-то намекает. Нужное слово никак не приходило в голову, пауза затянулась. Хрущев вперился в меня свирепым взором, от которого я даже похолодел. Глаза у него стали безжалостными, просто разъяренными и приобрели свинцовый оттенок.

— Почему заткнулся? Перевести не можешь, языка не знаешь? Что молчишь? Что он сказал? Переводчик называется. Я с твоим начальством и с тобой разберусь! — обрушился на меня Хрущев. Я что-то замекал и одновременно почувствовал смертельную опасность, исходящую от Хрущева.^[19] Его простецкий добродушный вид колхозного агронома был обманчивым, за ним стоял беспощадный и закаленный схватками боец, готовый к самым решительным действиям. На меня как бы дыхнуло лютым сталинским холодом сибирских лагерей. Я совсем стушевался и был готов к самому плохому, но на помощь неожиданно пришел потомок итальянского инквизитора. Переводчик Гронки, Серджио Беллармино, непринужденно обратился напрямую к Хрущеву:

— Уважаемый Никита Сергеевич! Мой коллега совершенно обоснованно затруднился перевести слова господина президента, и я на его месте также засомневался бы в выборе правильного значения. По зрелому размышлению я бы перевел слова господина Гронки как желание поддержать не только принцип мирного сосуществования, но и более тесного сотрудничества между нашими государствами.

Затем Беллармино объяснил на итальянском ситуацию Гронки, и тот одобрительно покивал головой. Я уже немного пришел в себя, попросил извинения за задержку с переводом и подтвердил перевод, сделанный Беллармино. Хрущев махнул рукой и, как я понял, начал остывать. Беседа продолжилась.

В ходе дальнейших переговоров в различных составах участников итальянская делегация предъявляла претензии в части намечавшегося сотрудничества в области автомобилестроения. Выбор фирмы «Фиат» в качестве основного партнера для переговоров был неслучайным. С одной стороны, хотелось досадить глобальным противникам-американцам, которые после строительства ГАЗа в тридцатые годы двадцатого века с участием концерна «Форд» считали себя фаворитами в советском автопроме.^[20] С другой стороны, европейцы и особенно Италия с ее сильной компартией казались стратегически более перспективными партнерами. Нельзя забывать и о том, что фирма «Фиат» еще в 1905 г. совместно с братьями Изотта выпустила знаменитый 100-сильный автомобиль «Изотта Фраскини»,^[21] тот самый автомобиль, который «зарумянившись» назвал в качестве желаемого Адам Казимирович Козлевич из «Золотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова.

В ходе переговоров в Москве итальянцы утверждали, что переданная ими ранее советской стороне информация об автомобиле «Фиат-600» используется нашими инженерами для разработки собственной малолитражки, которая основывается на технических решениях итальянцев. Помню, что Гронки укорял Хрущева за по сути дела плагиат, иначе говоря воровство идей и, в данном случае, технических решений. Хрущева это задевало, он возражал в присущей ему категорической манере и, не входя в детали, отрицал заимствование итальянских технологий, говорил лишь о внешнем сходстве советского «Запорожца» с «Фиатом-600», которое якобы неизбежно для малолитражных автомобилей.

Мне было видно, что Хрущев следует тем материалам, которые ему были подготовлены к переговорам, и отвечает по заготовленным лекалам. Вместе с тем чувствовалось, что он испытывает некоторое неудобство и раздражение, оказавшись в положении застигнутого воришки. Не секрет, что Италия в те годы демонстрировала потрясающие темпы роста, о которых социалистической экономике СССР можно было только мечтать. Особенно впечатляющим был рост именно в автомобильной промышленности.^[22] Здесь Хрущев, возможно, и увидел шанс для ускорения развития своей страны. Так это или нет, но, видимо, намерение продемонстрировать отсутствие связи с «Фиатом-600» привело к тому, что советская малолитражка «Запорожец» была впоследствии создана как автомобиль с воздушным, а не с водяным (как у «Фиата-600») охлаждением, т. е. конструктивно он отличался от итальянской модели,^[23] хотя и воспринял необычный для советского автомобилестроения итальянский вариант расположения двигателя в задней, а не передней части автомобиля.

Н. С. Хрущев поддерживал обсуждавшуюся тогда в правительственных кругах идею создания народного автомобиля, доступного широким массам населения. Он понимал необходимость выхода советского автопрома на рынок с отечественной моделью, которая была бы относительно недорогой, популярной и, главное, могла бы производиться в больших количествах и удовлетворять растущий спрос. Ему очень импонировал популярный в те годы во всем мире «Фиат-600» как небольшой и экономичный, недорогой в производстве и поистине массовый автомобиль.^[24] Эта идея, кстати сказать, в конечном итоге была реализована путем строительства Волжского автомобильного завода, начавшего производство «Жигулей» на базе итальянского «Фиата-124».

Город, в котором был сооружен «АвтоВАЗ», в 1964 г. еще при Хрущеве, на мой взгляд, далеко неслучайно и даже намеренно переименовали в Тольятти в память об умершем в том же году генсеке Компартии Италии Пальмиро Тольятти, который был только на год старше Хрущева, почти его ровесник и, надо заметить, не имел к этому городу никакого отношения кроме того, что сам был итальянцем.^[25]

Визит Джованни Гронки имел для СССР во внешнеполитической сфере почти такое же значение, как предшествовавшая ему поездка Н. С. Хрущева в США. Этот визит получил соответствующее освещение в советской печати как очередная победа миролюбивой политики страны, ему было уделено большое внимание во всех средствах массовой информации. Да и сам визит был довольно продолжительным. В отличие от современных визитов руководителей государств, которые занимают два-три дня, визит Дж. Гронки занял большое недели.

Характерно, что за это время итальянскому президенту продемонстрировали почти все главные достопримечательности, которыми гордилась страна Советов. Их подбор весьма очевиден и показателен — с одной стороны стадион имени Ленина, московский метрополитен, Майя Плисецкая в Большом театре, павильон «Космос» на ВДНХ и МГУ как достижения советского передового строя, а с другой — Новодевичий монастырь, Исаакиевский собор, Дворцовая площадь и Эрмитаж, чтобы дать почувствовать историческое величие социалистической державы.

Мне показалось не очень уместным повышенное внимание и акцент на шедевры итальянской живописи при посещении президентом Италии Эрмитажа (Леонардо да Винчи, Рафаэль, Антонио Каналь, Микеле Мариески) с последующим вручением президенту соответствующих альбомов коллекций Эрмитажа. Я подумал, что если бы Н. С. Хрущеву во время официального визита в Италию стали бы показывать в римских музеях старинные русские иконы работы Рублева, то это вполне определенно привело бы к резкой и, скорее всего, скандальной реакции Никиты Сергеевича. Что-что, а некоторая вольность и выходящая за рамки приличий непосредственность в выражении своих эмоций у Хрущева была.

Визит Джованни Гронки в СССР стал одним из тех случаев, когда все участвовавшие в нем стороны возлагали на его результаты большие надежды, и ни у кого они не оправдались. Это случалось в мировой практике и в международной (и не только) деятельности Хрущева довольно часто (достаточно вспомнить последовавшую вскоре за визитом Дж. Гронки в Москву встречу того же Н. С. Хрущева с Дж. Кеннеди в Вене в 1961 г.).

До конца своего срока в 1962 г. Джованни Гронки слыл в итальянском обществе как президент-неудачник. В 1962 г. переизбраться на пост главы государства он не смог, был сенатором и скончался 17.10.1978 в Риме в возрасте 91 года.

Герой Советского Союза и трижды Герой Социалистического Труда Н. С. Хрущев был смещен со всех партийных и государственных постов своими же выдвиженцами, соратниками и коллегами в 1964 г. и умер спустя семь лет, будучи пенсионером.

В заключение этой истории я думаю будет совсем не лишним процитировать официальное совместное советско-итальянское коммюнике, опубликованное в советской печати, которое информировало население страны, а также всех без разбору иностранцев^[26] об итогах советско-итальянских переговоров, которые состоялись в Москве в феврале 1960 г.:

«Обе стороны рассмотрели международное положение, остановившись на наиболее важных проблемах и сопоставив свои соответствующие точки зрения. Была подтверждена необходимость обеспечить мир в условиях безопасности и экономического и социального прогресса народов. Всесторонне была обсуждена доктрина мирного сосуществования, основанная на принципе исключения войны как способа разрешения международных спорных вопросов и на принципе невмешательства во внутренние дела других государств».

Я не думаю, что сильно погрешу против истины, если скажу, что эта формулировка прекрасно впишется заключительной фразой в любое современное сообщение об очередных переговорах, состоявшихся в Кремле или заграницей от лица Кремля. Однако практически такие заклинания и обтекаемые формулировки ничего, нигде и никому тогда не дали, да и сейчас тем более не дают. Наверно, это и есть дипломатия. Или мне так кажется.

Примечания

10

Надо сказать, что и в нынешние времена она (изоляция) никуда не делась, принимая различные формы и степени интенсивности. Видимо, события в мире и внутри стран развиваются так, что руководители государств по обе стороны изоляции считают ее необходимой и заботливо сохраняют, несмотря на попытки отдельных государственных деятелей сделать ее менее строгой (об одной из таких попыток в этой истории и идет речь).

11

На самом деле и по существу, эти документы не были уж такими секретными. Бóльшая часть из них попадала в перечень такого рода документов только потому, что он был (на всякий случай) сформулирован довольно широко, и в этой связи, кстати, неоднократно подвергался критике и пересмотру.

12

За этим бросанием, как правило, следовала просьба секретарю или кому-то из сотрудников перезвонить местному партнеру, сослаться на плохую связь и выяснить в чем дело, чего звонил-то.

13

Роберто Беллармино — богослов-полемист, кардинал и великий инквизитор католической церкви, главный обвинитель в процессе Дж. Бруно, руководитель первого процесса над Галилеем. Будучи как-то в Италии, в городке Монтепульчано, откуда родом этот инквизитор, я даже останавливался в принадлежавшем ему и перестроенном под гостиницу доме, который до сих пор носит его имя.

14

Как известно, это Н. С. Хрущеву не удалось, а с Италией отношения получилось наладить позднее. Первый представитель советского руководства, который совершил официальный визит в Италию, был А. А. Громыко, и состоялся этот визит только в апреле 1966 г. Всего в Италию Громыко с 1966 по 1985 год совершил шесть визитов, примерно раз в три года.

15

Согласно Википедии, существует несколько версий «кузьки»: Кузьма в русских пословицах и поговорках представлен как злой, мстительный и драчливый персонаж; Кузьма, кузька — название плётки как орудия домашнего наказания; Кузька — жук-вредитель хлебных злаков, а кузькина мать представляется как ещё более опасное, чем кузька, существо, и т. д.

16

На XX съезде КПСС в 1956 г. Хрущёв выдвинул тезис о мирном сосуществовании двух различных общественно-политических систем как основном направлении советской внешней политики.

17

После того, как во время визита в США сотрудник университета Айовы подарил Н. С. Хрущеву символическую статуэтку свиньи, Никита Сергеевич заявил следующее: «Американская свинья и советская, я убеждён, что они могут вместе сосуществовать» (Согласно Википедии, это имело место 28.08.1959).

18

Второй женой Никиты Сергеевича была Н. П. Кухарчук, украинка, которая вошла в историю как первая супруга советского вождя, сопровождавшая его, хотя и редко, на официальных мероприятиях. С ней глава СССР прожил более сорока лет в гражданском браке и только в 1965 г. официально зарегистрировал отношения.

19

Справедливости ради надо сказать, что характер у Хрущева был многогранный. Рассказывают, как анекдот, что на похоронах Сталина в Колонном зале Дома союзов траурные мелодии с небольшими перерывами исполняли лучшие музыканты страны. Для них был выделен уголок, где стояли стулья, стол с бутербродами и самоваром и где можно было передохнуть. Скрипач Давид Ойстрах впоследствии вспоминал, что в какой-то момент за ширму заглянул Хрущев — лицо небритое, усталое, но не панихидное. Оглядев сидевших у самовара знаменитостей, он сказал вполголоса «Повеселей, ребятки!» и исчез.

20

После заключения контракта с «Фиатом», сделки века, были сообщения, что «Форд» всерьез и глубоко обиделся на неверность Советов.

21

См. https://oldtimer-veranstaltung.de/inserat/aussergewoehnliches-rekordfahrzeug-fiat-isotta-fraschini/

22

В период 1957–1960 гг. средний годовой прирост индустриального производства в Италии составлял 31,4 %. Ещё более впечатляющий рост показывало автомобилестроение — 89 %, а автомобили «Фиат-500» и «Фиат-600» стали настоящими символами итальянского экономического чуда.

23

Первая модель «Запорожца» ЗАЗ-965 производилась с 1960 по 1969 год. Как отмечается в Википедии, основным прототипом ЗАЗ-965 в отношении общего дизайна кузова, частично — независимой пружинной задней подвески, рулевого механизма, трансмиссии был именно «Фиат-600», тем не менее, уже на уровне первого опытного образца — Москвич-444 — конструкция автомобиля была существенно переработана относительно «Фиата», а силовой агрегат был разработан полностью с нуля.

24

«Фиат-600» — городской заднемоторный автомобиль итальянского автопроизводителя Fiat, производившийся с 1955 по 1969 год. Фабрика Mirafiori выпустила 2 695 197 экземпляров. Продавался по цене, которая считалась вполне доступной.

25

28.08.1964 Президиум Верховного Совета РСФСР постановил переименовать город Ставрополь Куйбышевской области в город Тольятти для увековечения памяти умершего 21 августа того же года Генерального секретаря ЦК Итальянской коммунистической партии Пальмиро Тольятти. В 1966 г. совместно с итальянским автоконцерном FIAT в городе началось строительство крупнейшего в СССР Волжского автомобильного завода по производству легковых автомобилей.

26

Для отдельных категорий иностранцев информация была иной. В издании «КПСС и советско-итальянские отношения в 1953–1970 гг. Документы», (Составители Гусев Б. Н., Кузьмичева Т. М, Салаконе А., Шилов В. Н.; Нестор-История, Москва, Санкт-Петербург, 2019) я обнаружил ссылку на Постановление Президиума ЦК КПСС «Об информации правительств социалистических и некоторых нейтральных стран относительно итогов визита Гронки в СССР» от 25 февраля 1960 г., к которому были приложены «Информация о визите президента Италии Гронки в Советский Союз (для социалистических стран и итальянских друзей)», а также «Информация о визите президента Италии Гронки в Советский Союз (для некоторых нейтральных стран)». Из этого ясно, что итоги визита президента Италии в СССР подавались иностранным средствам массовой информации в том виде, который зависел от качественного состава аудитории, которой эта информация адресовалась, и лишь в той мере, в которой руководство СССР считало это сообразным своим целям. При этом в отношении отечественной публики действовали совсем другие правила, см., например, в том же издании «Записка Международного отдела ЦК КПСС по связям с коммунистическими партиями капиталистических стран» от 18 ноября 1961 г. с предложением об изъятии из розничной продажи в СССР очередного номера газеты компартии Италии «Унита» (курсив мой — Б. К.). Понятно, что газета изымалась из продажи ввиду обнаружения в ней крамолы каким-то чиновником ЦК.