Куклак Петра Великого

Борис Евсеев

Борис Евсеев – прозаик широко известный, лауреат премии Правительства РФ в области культуры, Бунинской и Горьковской премий. Его новая повесть-сказка неожиданна и увлекательна. Начинаясь во времена Петра I, она стремительно врывается в наши дни. В повести рядом с историческими персонажами – князем Меньшиковым, Яковом Брюсом, стряпчим Алексеем Лениным – действуют незабываемые сказочные герои. Вместе они образуют поистине волшебный текст, предназначенный для детей и подростков.

Как Петрушу с книжной ярмарки увозили

⠀

И часа не прошло, как очутился Петруша Михайлов на громадной московской хозяйственной ярмарке. Всё ему в диковинку! Но удивительное дело: ко всему, что видел, привыкал он очень и очень быстро.

За минуту привык к наручным часам, которые дала ему поносить толстенькая барышня в длинном платье. При этом над Петрушей она не смеялась, каверзных вопросов не задавала.

С первого взгляда прикипел он и к золотому фонтану. Позже — даже к самолётам привык, про которые ему толстенькая барышня объяснила. Смотрела она на Петрушу с интересом, но всё хмыкала от недоумения: мол, и откуда ты такой, Пит Михайлов, взялся?

Одёжка Петрушина многих подманивала. Особенно, когда вечные студенты в стеклянный дом, на ярмарку книжную его завели.

Здесь доктор Череп паренька в старинном офицерском мундире и заприметил.

Был Череп в Москве персоной важной, но, правда, уже всем надоевшей. Конечно, многие просто обожали доктора по кочковатой лысине погладить. Зато другие, увидав его, потихоньку плевались. Говорили вполголоса: «Не доктор он, а полит-болтун!»

— Кандидат параллельной медицины, — рекомендовался Череп, знакомясь. И при этом, как собака, слегка подгавкивал. А отгавкав, добавлял:

— Но перво-наперво — я коллектор полит-наук. Любого к себе завлеку, все ненужные законы из головы удалю! Очень я люблю вилкой из мозгов законы выковыривать. Умнявому закон не нужен! По душе ему одно беззаконие. И чтоб никто не указ ему был. Кроме меня, конечно. Все тупицы с иссохшими маковыми головками — они, они мои клиенты! Их я уже как медицинский кандидат лечить буду, — гавкал и гавкал Череп.

Для проверки способов лечения нужны были Черепу подопытные людишки. Глуповатые, как морские свинки, которых просом не корми, а только дай им излить слюну на жизнь и предков своих во всём обвинить. Таким глуповатым пареньком в офицерском мундире Петруша доктору Черепу и показался.

«Для вскрытия мозгов подойдёт! И костюмчик карнавальный сгодится».

— Слышь, Ланцетик? Какой-то этот парнишка весь из себя забронзовелый. Правильно мне кажется или нет?

Санитар Ланцетиков с длиннющей, как у гуся, шеей в эти минуты вертел головой, что-то на ярмарке высматривая, и слов доктора не услышал.

Но Череп не обиделся, а перекинулся мыслью на новое удельное княжество, которое ему всё время хотелось вместо России-матушки учредить. В тайных записках именовал он это княжество очень даже взволнованно — Герцогством Вечных Надежд. Сокращённо — «ГВН». А ещё герцогство расшифровывалось как «Гордая Власть Немногих».

Иногда этот самый «ГВН» даже во сне Черепу являлся. Был «Гэвээн» шерстист, как муравьед, имел трубкообразную морду с узкой ротовой щелью. Щель ротовую муравьед своим длиннющим языком всю дорогу пытался расширить. Но рот его так всё время щелью и оставался.

Череп даже углём на картонках «гэвээнное» княжество-герцогство изображал. Причём на рисунках это хоботное государство окружали места, сильно смахивавшие на измученный тяжкими трудами советский колхоз. Так, во всяком разе, говорили те, кто колхозы видел.

Колхоз был — умереть и не встать! С председателем-муравьедом на тронном месте. С непролазным бурьяном и громадными пустыми коровниками, заслонившими собой полнеба. Однако если глянуть с другого боку, особенно на рыщущих в поисках добычи жителей, то напоминал этот самый «Гэвээн» картину художника Опёнкина — «Распрекрасная жизнь кикимор и леших». Лешие без конца по лесам рыскали, кикиморы на них день и ночь батрачили. При этом сладко-булькающими голосами звали леших назад.

Правда, иной раз вставала перед Черепом в декорациях и другая сценка:

Выходил на крыльцо мужик, выносил огромный барабан-тулумбас, озирал окрестности изумлённым взором, ласково свой турецкий котёл по натянутой шкуре оглаживал, начинал барабанить и меж ударами завывать:

— Гэвээн — ты блажен! Гэвээн, — не хоти перемен! И-э-э-н — и-э-э-н…

Эхо мужику отвечало охотно. Лешие в бороды ухмылялись. Миловидные кикиморы хрюкали в кулачок. И тогда выходила на крыльцо красавица Маланья. Мужика дрыном охаживала, расширения семейства от него добивалась. На что мужик ей отвечал:

— Не видишь, Малашка? Тулумбас настраиваю! Как настрою и вдарю колотушкой — все на поля-луга трудиться выбегут. После этого расширением и займёмся. Иди, поспи чуток…

Но в тот день мысли Череповы про ГВН книжная ярмарка перебила.

Оторвавшись от созерцания кикимор и мужиков с тулумбасами, доктор Череп набрал номерок знакомой медсестры. Звали её Эдита, а по фамилии — Спонжик.

Умненькая эта блондинка часто доктору в полит-опытах помогала.

Медсестра примчалась, как ветер.

— Эдита, Эдита! Ты что-то сегодня сердита! — даже запел Череп от счастья.

— Станешь тут сердитой! — выпалила пани Спонжик. — Зарплата карликовая, больные все как на подбор притворщики и вирусоносители!

— Ладно, блонда, склей свои губки. Видишь мальчонку в камзоле петровском? Надо его потихоньку к нам в подвал заманить.

— Не такая уж я дура, Вир Зелепухович, чтобы меня блондой звать! Блонда — это вообще-то кружево такое. Поэтому зовите меня просто и нежно — беляночка! Или не стану никого в подвал заманивать!

— Беляночка так беляночка. Ты мне только мальца в подвал замани — буду звать, как захочешь. А пока тащи его в машину!

Тем временем голоногие Петрушу к телекамере подтолкнули.

Операторша в куртке кожаной, на целую ладонь выше пупка подскочившей, трепетно шевельнула ноздрями. Совсем как Лошара Игнатьевна. Потом камеру на коричневое плечико вскинула и, подмигнув, спросила:

— Ну что, Пит, погнали?

И стал Петруша Михайлов, запинаясь, рассказывать: откуда прибыл да почему нынешняя Москва ему по́ сердцу пришлась.

— Я, куклак Петра Первого, — начал он, — сын его игрушечный. Всего десять годков мне. Спал я долго. Теперь проснулся и радуюсь, что оживаю потихоньку. И на Москву сегодняшнюю гляжу с радостью. Только домов одинаковых что-то у вас многовато. И люди себя беготнёй изводят. Куда спешите, милые? Неужто, как те мыши: кота почуяли?

Конец ознакомительного фрагмента.