Повседневная жизнь царских губернаторов. От Петра I до Николая II

Борис Григорьев

Книга описывает повседневную жизнь царских губернаторов и чиновников, начиная со времён Петра I и кончая царствованием Николая II. Книга построена на мемуарных источниках с привлечением интересных и малоизвестных фактов.

Чиновничьи нравы

Без ссор жить в провинции невозможно.

И.М.Долгоруков

Итак, усевшись в губернаторское кресло, новый губернатор, говоря словами нашего сатирика, начинает создавать «новую эпоху»: он либеральничает, политиканит, стоит на страже; он устраивает союзы, объявляет войны и заключает мир. «Принимая в соображение одно, он не упускает из вида и другое, причём нелишним считает обратить внимание и на третье. В отношении одних действует мерами благоразумной кротости, в отношении других употребляет спасительную строгость. Он пишет обширнейшие циркуляры, в которых поощряет, призывает, убеждает, надеется, а в случае нужды даже требует и угрожает».

Впрочем, «создание эпох» стало уделом администраторов более позднего времени, когда в Россию стали задувать либеральные ветры. В конце XVIII — в начале XIX века губернаторами владели более простые и прозаические мысли.

Последуем в Пензу за вновь назначенным вице-губернатором И.М.Долгоруковым. Что представляла собой Пенза в описываемое время? Ф. Вигель пишет, что из некогда захолустного провинциального городка Пенза превратилась в довольно благоустроенный губернский город: «Правильные улицы, и из них иные мощённые, украсились каменными двух — и трёхэтажными домами и каменными лавками, а в них показались товары, кои прежде, хотя с трудом, можно было только выписывать из Москвы; явилась некоторая опрятность, некоторая бережливость, некоторый вкус… Гений и улыбка Екатерины творили чудеса».

Иван Михайлович по приезде в Пензу конечно же сразу нанёс визит своему непосредственному начальнику — губернатору или правителю наместничества генерал-поручику Ивану Алексеевичу Ступишину. Ещё в Петербурге он наслушался о нём самых противоречивых мнений, и вот теперь с любопытством приступил к его изучению. «Первая наша встреча была очень дружелюбна, мы взаимно полюбились один другому», — пишет Иван Михайлович, — «он хвалил меня, я прославлял его, и оба мы далее и далее друг в друге ошибались». Кто весть человека, токмо дух, живущий в нём, философски резюмирует вице-губернатор. К делам Ступишин был не способен, и вакуум власти заполнила его тёща, ставшая фактической хозяйкой Пензенской губернии. Тёща, пишет Долгоруков, «мыкаясь то в Питер, то в Москву, умела пронырством ума своего запужать его какими-то своими пустыми в столице связями», которые якобы могли доставить зятю пост генерал-губернатора всего южного края. Действовали тёща и жена через подьячего Полдомасова: в то время как женщины руководили головой Ступишина, Полдомасов водил его рукой, когда тот подписывал документы. Три брата Врасских — один был никуда негодным советником у Долгорукова, другой — прокурором, а третий — председателем Уголовной палаты и самым большим уголовным преступником Пензы — втёрлись в доверие недалёкого Ступишина и делали всё, что хотели.

Губернаторша, пригожая и ловкая дама, сразу взяла Долгорукова под своё покровительство, и он, «по навыку… в волокитстве не замешкал к ней пристраститься».

Председатель Гражданской палаты Жездринский давал Ступишину обеды, получая взамен возможность ничего не делать по службе и днём и ночью играть в карты. «Угождая испорченной нравственности губернаторских самок» (т.е. жены и тёщи Ступишина, Б.Г.), Жездринский снабжал их всякими сплетнями и слухами о тех, кто им не нравился.

Вице-губернатор, как мы знаем, обычно стоял во главе казённой палаты. Долгоруков, будучи довольно молодым человеком (ему было чуть за тридцать), в президентском кресле смотрелся «как дитя в колясочке» — во всяком случае, таким он представлялся своим подчинённым, да и себе тоже: «Живость моя, тонкий стан и молодость лица не соответствовали ни покрою, ни величине, ни убранствам позлащённых этих старинных кресел, на которых подагрик с отвислым зобом гораздо бы казался меня величавее…» О работе возглавляемой им палаты он имел самое смутное представление. Но Иван Михайлович был человеком смелым. Он перекрестился и, слегка надувшись, сел. Ему тут же выложили стопку тетрадей, из-за которых была видна лишь широкая его губа, придававшая «сановитость».

Князь, обладавший литературным талантом, оставил нам яркие характеристики главных лиц палаты. Директор экономии Неофит Прокудин, по его наблюдениям, «был человек самых развращённых правил, лукав, бесчестен, льстив, жаден к прибыткам, ума наглого, ленив к делам, пронырлив с начальниками, груб и самовластен с подчинёнными, — словом, детина удалой в черноте порока». В Петербурге все считали его вором, но он имел сильную защиту в лице г-на Зубова, отца известного фаворита Екатерины Великой. Прокудин заблаговременно уволился, не найдя в Петербурге одобрения своим попыткам подкопаться под вице-губернатора, зато вместо него в 1793 году появился Василий Николаевич Зубов, дядя екатерининского фаворита, который с не меньшим рвением и упорством вступил в борьбу с Долгоруковым.

Остальные 13 членов палаты не уступали в своих делах и поведении Прокудину. Кого только среди них не было: морские офицеры, поповичи, камер-лакеи, немцы и даже один 60-летний надворный советник, никогда не учившийся грамоте! Его рукой при подписи документов водил подьячий. Все они сидели за столами с красным сукном и «вершили» дела.

Долгоруков углубился в изучение наказов, регламентов и инструкций, направлявших его на путь неуклонного соблюдения законности и справедливости. Они «учили порядочно думать и рассуждать, открывали пути к правде и поощряли к подвигам чести», но вместо этого, пишет он, ему «надлежало прибирать хитрые обиняки, коверкать чистые идеи под титлом политики, навыкнуть ябедничать, крючкотворством заменять логику, пронырством мудрость, велеречием надутым простое природное чувство, сноравливать сильному, волочить нищего и зажмурясь смотреть на расхищение казённых кладовых».

Но не так был Иван Михайлович воспитан — во всяком случае, таким он предстаёт в своих мемуарах. Главным правилом он взял блюсти как зеницу ока целость царских доходов, не отступать от правды, соблюдать справедливость. Дела в палате и отчётность были запущены, сам Долгоруков был совершенный профан в делах, но он смело вступил в руководство палатой, полагая, что со временем всему научится. С первых же дней он обнаружил повальное и наглое воровство, поддельные отчёты, запущенность дел и полную некомпетентность практически всех чиновников палаты. Исключение составлял только один дельный и честный чиновник, да и тот грешил пристрастием к вину. Сражение с этими административными язвами, как мы увидим, оказалось ему не под силу.

Чиновники, обнаружив «неразумность молодого повесы», вздумавшего мешать им в своих тёмных делишках, прибегли к испытанному средству — поссорить его с губернатором. И быстро преуспели в этом. Искра неприязни была высечена из казалось бы пустякового дела. Наместническое управление — а Ступишин после неожиданной смерти генерал-губернатора И.М.Ребиндера стал врио генерал-губернатора — было за какие-то нарушения оштрафовано сенатом и должно было внести штраф в казённую палату. Ступишину внушили, что во всём виноват новый вице-губернатор, настаивавший на том, что бы деньги были непременно внесены в кассу палаты. Штраф в сумме 1000 рублей был взыскан, но отношения между губернатором и вице-губернатором стали более холодными.

Потом супруги Долгоруковы, любители Мельпомены, устроили в Пензе домашний театр, а после спектакля — ужин, на который, кроме четы Ступишиных, были приглашены представители местного общества, включая нескольких купцов. Недоброжелатели Долгорукова тут же пустили слух, что они пригласили на ужин «всякий сброд» в насмешку над губернатором!

Холодок в отношениях между двумя главными лицами губернии плавно перешёл в распрю, и распря расширилась и углубилась. Поводом для неё послужило празднование Петрова дня. Штаб-лекарь пригласил Долгоруковых к себе на бал, в то время как давал у себя обед председатель Верхнего земского суда Колокольцов. Иван Михайлович посчитал организацию любимого им праздника не совсем удачным и решил устроить торжественный обед у себя, но предварительно осведомился, не устраивает ли обед сам Ступишин. Губернатор обеда не планировал, но, узнав, что вице-губернатор имеет на такой обед виды, решил опередить его и обед у себя всё-таки организовал. Но настроение губернатора было уже испорчено — выходило, что Долгоруков вынудил его пойти на расходы и прочие неудобства, так что обстановка на обеде была напряжённой, все молчали, досадовали про себя, никто не танцевал, все ходили из угла в угол и о чём-то перешёптывались. Губернатор требовал от Долгоруковой каких-то объяснений. Одним словом, праздник был испорчен.

Потом прокурор подал на вице-губернатора донос, и Иван Михайлович, пытаясь оправдаться, вступил в долгие объяснения с Сенатом. Губернатор под видом сохранения мира и спокойствия в своём хозяйстве стал призывать вице-губернатора к примирению с доносчиком. Ивану Михайловичу это показалось и несправедливым, и оскорбительным, а потому стал возражать. Мало-помалу спор между ними стал приобретать жаркий характер, а потом Иван Михайлович просто хлопнул дверью и покинул кабинет Ступишина. Н.В.Гоголь ещё даже не родился, а материал к его повести о том, как поссорились Иван Алексеевич с Иваном Михайловичем уже был готов. Впрочем, Ступишин вёл себя в рамках приличий и подспудную борьбу со своим вице-канцлером вёл по всем правилам этого искусства.

На дворянские выборы в Пензу приехал князь Александр Куракин и «своим вельможным сиянием» осветил губернский город. Он усердно взялся за примирение Долгорукова со Ступишиным и достиг в этом деле некоторых успехов. Во всяком случае, видимость нормальных отношений между ними была на некоторое время восстановлена.

Кстати о выборах. Выбирали членов суда и предводителей дворянства, срок действия которых истекал каждые три года. Выборы 1792 года, как всегда, знаменовались шумными пирами, торжественными балами, роскошными обедами, сопровождавшимися неумеренными возлияниями, скандалами, ссорами и даже драками. Поскольку дворянского дома в Пензе тогда ещё не было, то для собраний и баллотировки голосов Ступишин отдал верхний этаж своего дома.

Каждое четвёртое утро дворяне, получив от полупьяного гарнизонного офицера повестку, собирались в губернаторском доме, шумно обсуждали кандидатуры и бросали белые шары в пользу того, на кого им через своих стряпчих указывал губернатор. Стряпчие открыто подходили к каждому выборщику, шептали ему на ухо нужную фамилию и указывали ящик, в который ему следовало бросить шар. «Если же кто дерзал иметь свою собственную волю, то таковой притеснялся, назывался преступником закона и подвержен бывал за упорство нередко несчастию», — сообщает нам свидетель Долгоруков.

Выбранная кандидатура подлежала утверждению губернатором. В процесс выборов губернатор не должен был вмешиваться, но на практике губернаторы сплошь и рядом, используя административный ресурс, нарушали закон. В Пензе по поручению Ступишина действовал всё тот же Полдомасов. Выборы благополучно закончились в три часа утра, всё прошло без сучка и задоринки, потому что Полдомасов заблаговременно составил список с нужными фамилиями и со своими подручными успешно обработал дворянских выборщиков. В губернские дворянские предводители был избран отставной артиллерийский капитан А.В.Мошков, Полдомасов, стряпчий по уголовным делам и никакого отношения к дворянским выборам не имевший, составлял акт и подсовывал его Ступишину. Тот, не глядя, ставил на нём свою подпись. Всё запили шампанским и не только шампанским — праздничные обеды после этого длились целые две недели — и, наконец, разъехались по домам, чтобы снова появиться в Пензе через три года.

Один из таких обедов давал местный откупщик купец Печерин. Но Печерин был подставным лицом, истинным откупщиком был князь Куракин. Сей мнимый откупщик то ли по собственному рассуждению, то ли по совету патрона, решил упоить приглашённое общество до смерти. «По несчастной необходимости» на обед был приглашён и князь Долгоруков. Гости сели за стол в два часа пополудни и закончили пить через четыре часа. От обилия напитков и блюд Иван Михайлович уже мысленно распрощался с жизнью, но Бог не дал умереть. Пили так, что князь Куракин при всех орденах и регалиях под гусли пустился в пляс с купцами и лихо отплясал «бычка». Иные, пишет Долгоруков, от умиления прикладывались с крестным знаком к его орденам, какой-то пьяный судья, прижав уже бесчувственного губернатора в угол, стал его целовать и чуть не задушил от избытка переполнивших его чувств.

Вечером князь Куракин, как ни в чём не бывало, в бодром и приподнятом духе, играл в карты. Долгоруков отходил от обеда всю ночь. «Умели мы перенять недостатки предков», — замечает он, — «а добродетелей их не заняли». Вот если бы с таким же усердием дворяне исполняли свой служебный долг!

Примерно так же проходили выборы и на местном, уездном, уровне.

После выборов Пенза опустела, притихла и затаилась снова, но ссора Долгорукова и Ступишина разгорелась с новой силой. Иван Михайлович решил отпроситься в отпуск, чтобы поехать в Петербург и попросить нового генерал-прокурора Самойлова либо перевести его в другой город, либо найти от нападок Ступишина хоть какую-нибудь защиту. Выполнить своё намерение Ивану Михайловичу удалось лишь в марте следующего 1793 года. Надежды на поездку возлагались большие, но всё случилось по сценарию, содержавшемуся в русской пословице: «Дурак бросит камень в воду, а десять умных не вытащат».

Вернувшись из Петербурга и не найдя там защиты или возможности перевестись в другой губернский город, Долгоруков продолжил борьбу с расхищениями, обманом и головотяпством своих подчинённых. Больше всего он расстраивался из-за того, что чиня ему препоны и подвохи, враги его вредили не столько ему самому, сколько делу и службе. Директор Экономии В. Н.Зубов настрочил на него донос, согласно которому вице-губернатор якобы расхитил деньги винокуренного завода на сумму в 1 миллион рублей. Из-за злости на начальника Зубов сильно переборщил с суммой: доход завода ограничивался суммой на 400 тысяч рублей меньше. Долгорукому не составило труда показать истинное состояние дела, и донос Зубова остался втуне. Доносчик был выгнан со службы своим племянником, фаворитом Екатерины Платоном Зубовым. А Долгорукого пока оставили в покое, и всё пошло по-старому.

Зубов ушёл, и на его место пришёл некто Плюсков и привёз с собой сильное подкрепление — два рекомендательных письма: одно — от самого графа Безбородко, который любил мутить воду в чужих епархиях, а другое — от своего тестя, кривого откупщика богача Мещанинова. Вторая рекомендация, иронизирует Долгоруков, должна была свести на «нет» первую, но в Пензе всё восприняли иначе. Плюсков был человек молодой, энергичный и сведущий в домоводстве — главным образом, в своём, добавляет наш ядовитый мемуарист.

Плюсков начал свою деятельность с соблюдением осторожности и «мужичков щипал помаленьку». Это был уже третий директор экономии при Долгорукове, а поскольку по христианскому закону человеку более трёх жён иметь запрещается, то у Долгорукова возникло предчувствие, что он уйдёт со своего места раньше Плюскова. Предчувствие это полностью оправдалось: вице-губернатор скоро потерял своё место, а директор экономии остался в Пензе.

Конец ознакомительного фрагмента.