Избранное

Борис Бурмистров, 2010

Сборник стихов поэта Бориса Бурмистрова

Автор благодарит губернатора Кемеровской области Амана Гумировича Тулеева за помощь в издании этой книги.

Авторы проекта «Библиотека российской поэзии» Ильдар Маматов, Александр Кердан.

© Б. В. Бурмистров, 2010

© Издательство «Маматов», 2010

* * *

«Но мы любовью жили…»

Я издавна знаю и высоко ценю творчество поэтов Кемеровской земли. Двадцать лет назад, посетив этот край, я познакомился сразу с целым поэтическим созвездием Западной Сибири — с Любой Никоновой, Николаем Колмогоровым, Александром Ибрагимовым, Виталием Крековым, Сергеем Донбаем, Борисом Бурмистровым. Все они стали моими младшими друзьями и авторами журнала «Наш Современник». К поэтическим сборникам Колмогорова и Донбая мне довелось написать предисловие. А теперь вот и Борис Бурмистров попросил меня быть редактором и составителем его книги…

Когда я прочитал его рукопись, то сразу же в памяти всплыла одна из любимых моих русских пословиц: «Жизнь прожить — не поле перейти». И эту дорогу по бескрайнему полю поэт не прошел бы, если бы не нащупал кровные связи с вечными обликами и явлениями жизни, и в первую очередь с прошедшим, настоящим и будущим поколением родных людей:

В моем лице — морщинки прапрадеда,

В моем лице — улыбки праправнука,

В моем лице — крупинки прапрасвета,

В моем лице — полоски прапразвука.

С чем сталкивается человек, вступивший на край этого поля? В первую очередь, конечно же, с роковой неизбежностью работы, с библейским повелением: «В поте лица своего будешь добывать хлеб свой»…

Что-то оплачено кровью и потом,

Что-то свалилось, как манна с небес.

И в одиночку, и с целым народом

Нес я безропотно тяжкий свой крест.

Кто-то роптал, изнывая от тяжести,

Кто-то проклятья швырял в пустоту.

Тихие, тихие горести-радости

Следом плелись, подгоняя толпу.

Картинами вечной народной трудовой страды заполнена рукопись Бориса Бурмистрова. Он не «соглядатай праздный», не свидетель, а такой же, как все, соучастник земной, материальной, исторической мистерии, с достоинством несущий «бремя страстей человеческих».

Жил. И не просто ведь жил —

Завтрашний день предугадывал,

Я ли траву не косил,

Я ли стога не укладывал.

Я ли колодцы не рыл

И за работу в награду

Воды подземные пил,

Жадно впивая прохладу.

Самым сильным, чтобы «в поте лица своего» одолевать поле жизни — нужны более высокие цели, нежели кусок хлеба и глоток воды. Только в молодости можно рыть колодцы, метать стога, мыть золото в реках и ручьях Колымского края, одолевать просторы русских бездорожий без истерики и без проклятий, с терпением, без которого русские люди не построили бы страны.

Распутица. Тащу сапог из глины,

Сезон осенних проливных дождей,

Заезженные русские равнины —

Храп лошадей и взмыленных людей.

Как это все знакомо нам, русским людям, из простонародья, истинным поэтом которого я считаю Бориса Бурмистрова.

И каково ж было всем нам, детям этой стихии понять то, что понял поэт в 90-е годы прошлого века и выразил в стихотворении «Нищета», написанном рукой, до сих пор дрожащей «от тяжелой колымской работы».

Пойдем, подруга-нищета,

И дальше в поисках позора.

Кому предъявим мы счета

В дни всенародного разора?

Не часто поэт бросает свой взгляд в мир социальных страстей, но все его строки, написанные на злобу дня, правдивы и убедительны. Если наши семьи, родные, «родова» для какого-нибудь умного немца всего лишь приметы «дурной бесконечности», то для нашего русского поэта — передача вечного тепла из ладони в ладонь, из губ в губы, из очей в очи. Это тепло связует обрывки времен, заполняет провалы памяти, наполняет жизнь шумом родословного древа.

Это дерево вечно растет.

Его корни в глубинах пространства.

В кроне, в листике каждом течет

Кровь язычества и христианства.

Я листочек на ветке любви,

Все мы в мире и вечны, и тленны.

Дай-то Бог, чтобы в нашей крови

Не пропали великие гены.

В эту кровную связь, в ее пульсирующий круговорот естественно вплетены и живые картины и вздохи родной природы.

И холмы, и равнины,

И глухая тайга,

Скрип продрогшей осины,

И стога, и снега…

Это все мне с начала

И до смертного дня,

И кусты краснотала,

И речушка Иня,

Тихий шепот ковыльный,

Звон колосьев литых,

И далекий былинный

Голос предков моих.

Это не «публицистическое разгильдяйство» (говоря словами Блока), чем частенько грешит патриотическая лирика, а таинственная сокровенная «скрытая теплота патриотизма», о которой вспоминал Лев Толстой в «Войне и мире». Эту скрытую теплоту поэт научился ценить и ощущать, потеряв многих своих родных и близких.

Мы бы могли жить совсем по другому…

Лодка печали причалила к дому.

Мы же не звали ее, не просили,

Сел в эту лодку отец наш Василий,

Дочка Светлана, сынок — Василечек,

Бабушка Дуня и сын ее — летчик,

Брат Анатолий и друг его странник —

Лодка отчалила, скрылась в тумане,

Лишь перевозчик махнул на прощанье

И, оглянувшись, сказал: «До свиданья».

Стихотворение так и называется «Поминальное». Сразу вспоминается «перевозчик-водогребщик» Александра Твардовского и великая человеческая мудрость, выраженная в словах «для Бога мертвых нет». Поэтому, наверное, и печаль поэта светла, а его стихи об ушедших похожи на глубокие вдохи и выдохи.

В этот день я с вами, вы со мной —

Двери потаенные открыты.

Здесь какой-то шепот неземной

И цвета закатные разлиты.

(Из стихотворения «Родительский день».)

Отцовство, материнство, братство — вот чувства, которые помогают нам не впадать в отчаянье «перейти поле» жизни. А если еще на свет пробился новый росточек, взамен сломанных житейской бурей, то и силы человеческие возрождаются вновь.

Новый день теплом согреет

Ласковое солнышко.

Вырастай, сынок, скорее,

Маковое зернышко.

Поделюсь я всем с тобою,

Род наш крепкий, злаковый.

От ветров тебя укрою,

Стебелек мой маковый.

Перелистываю рукопись и везде нащупываю эти кровные связи — вены, артерии, сухожилия:

Три женщины любимых на земле,

Три мотылька, светящихся во мгле.

За них готов молиться день и ночь —

Храни их, Боже: мать, жену и дочь.

Жизнь, словно кинолента, сматывается в прошлое и волшебное воспоминание всплывает в памяти седого мужчины:

Из прошлого высвечен сердцем

Нетленный родительский дом,

В нем зыбка с кудрявым младенцем

Качалась под звездным окном.

И даже трагический образ родины, умытой кровью в октябре 1993 года, в жизни поэта совмещается с униженной женщиной-матерью:

Родина — женщина русоволосая,

Милая, милая — нету милей…

Что же ты нынче нагая и босая

Кровь источаешь на груды камней.

А когда исчерпаны все земные возможности, которые человек обретает в работе и в кровной связи, истрачены силы, данные нам природой для «перехода через поле», то у каждого из нас остается золотой запас веры, наш последний, говоря словами Евгения Баратынского, «якорь надежды — символ. Вера, надежда, любовь — последние средства от смертного греха, который называется «отчаянием».

Я снова загнан в угол…

Где тьма, где белый свет?

Но нет во мне испуга

И страха тоже нет.

Бывало и похуже,

Вы помните, друзья,

Как в наши души стужа

Вползала, как змея.

Но мы любовью жили,

Молитвою Творца

И в стужу не остыли

Ни души, ни сердца.

«Бог есть любовь» — писал Лев Николаевич Толстой. И любовь, как воздух, разлитая по страницам лирической книги Бориса Бурмистрова, связывает, скрепляет все частицы постоянно разрушаемого временем нашего внутреннего и внешнего мира. Любовь к жизни, любовь к родине, любовь к женщине, любовь к истине, любовь к поэзии. Я знаю, что одним из самых любимых поэтов Бориса Бурмистрова является Николай Рубцов, знаменитые слова которого мне хочется вспомнить в заключение:

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

У Бориса Бурмистрова — это связь поэта с прошлым, настоящим и будущим родной земли, это его родова с корнями, ветвями и листьями, это бесконечная любовь ко всему сущему.

Поэт,лауреат Государственной премии РСФСРСтанислав Куняев