Тяжесть тени

Борис Александрович Алмазов, 2023

Рассказ о детективном расследовании. На основе событий конца 60-х годов.

1.

— Вы хоть отдаете себе отчет куда вляпались? — говорила она капитану тоном старшей сестры, — Уверяю вас, вы даже не представляете какая теперь на вас бочка покатится! Вот уж действительно, сам напросился!

Леночка попыталась помочь капитану разложить вилки и ложки, но он запротестовал:

— Никакого равноправия! Да здравствует здоровый феодализм!

«Ура товарищи!» — к месту провозгласил с экрана, бормотавшего в углу телевизора, Леонид Ильич Брежнев. Под нескончаемые аплодисменты и выкрики « Слава Коммунистической партии!» «Да здравствуют героические строители БАМа!» капитан походкой гимнаста пошел к окну раздачи.

Кафе самообслуживания, где они заняли столик, считалось хорошим. В нем иногда бывали дефициты вроде черной икры или растворимого кофе или твердокопченой колбасы. Готовили здесь прилично, поэтому народу здесь было предостаточно.

Посетители сновали по всему залу таща пластмассовые подносы уставленные тарелками и стаканами, выискивая свободные столики с тоскою колумбовских моряков выискивающих на горизонте берег. Увидев таковой, кидались к нему с решимостью и резвостью чрезвычайной, порывы их были непредсказуемы,как движение шариков в пособии по броуновскому движению, Но,как с удовольствием отметила про себя Леночка, капитан не только не с кем не столкнулся, а вроде бы никому и дороги не пересек.

«Наверное, он хорошо танцует» — подумала Леночка. И ей вдруг ужасно захотелось танцевать Нет, не современные танцы, более похожие на физкультурные упражнения, когда мощным коллективом топчутся на месте,даже не глядя друг другу в глаза, так то Леночка натанцевалась в компании своих подружек на вечеринках. Хотелось танцевать что-то вихревое, с отблеском свечей в сияющем паркете, и чтобы газовый шарф на обнаженных плечах, и шлейф в пол зала, и рука на серебряном погоне.

И тут же она себя одернула « Размечталась Золушка или еще хуже Наташа Ростова» Она уже привыкла не возноситься мечтами, слишком больно, было, потом падать на грешную землю.

— Вы почему-то вызываете старорежимно — белогвардейские ассоциации, — сказала она капитану, когда он вернулся, неся с профессиональной легкостью поднос — будто всю жизнь работал в столичном ресторане.

— Имею отягощенную наследственность: с материнской стороны дед — хорунжий, с отцовской…

— Боже мой! — застонала Леночка, — Начинается! Вам самому — то не надоела ваша родословная! Я все это сто раз слышала…

— Виноват, — и капитан, с ловкостью жонглера, извлек бутылку шампанского — Во искупление!

— Батюшки! Откуда это! — ахнула Леночка.

— От верблюда — «Ташкентское полусладкое» — почитал этикетку капитан.

— Да что сегодня за праздник?!

— Каждое свидание с вами, Елена Станиславна, для меня праздник!

— Иного ответа можно было не ожидать! — засмеялась Леночка — Но все равно приятно.

Леночка подумала, что его любят вещи, глядя как легко и бесшумно он открыл бутылку и, обойдя вокруг, стола наполнил ее бокал. За те два месяца, что он работал, у них, переведясь из другого города, он ни разу, на ее памяти, ничего не уронил. А в его крохотном кабинете, даже самая вертлявая бумажка словно бы обретала вес, и шальные сквозняки, которые грохотали дверями так, что сыпалась штукатурка с косяков были не в состоянии сдвинуть ее с места, на которое определил ее капитан.

— Вчера жалование выдавали… А счастье обедать с вами выпадает мне всего третий раз в жизни. Елена Станиславна — тост…

Леночка подняла тяжелую влажную каплю бокала

— Уважаемый Степан Касьянович! Кстати, вам жутко не идет ваше имя..

— Так ведь по святцам выбирали.

— Прекратите! Если вы опять начнете рассказывать по ваш Хопер и Урюпинск, я вас расцарапаю…

— Виноват. Больше не буду. Честное пионерское.

— Неужели вы не чувствуете как вам это не идет. Вы — современный человек. А тут казаки какие-то… Имя допотопное…

— А какое бы мне пошло?

— Ну, я не знаю… Герман, Эдуард, Георгий, наконец, «Стяпан» — как сторож!

— А я и есть сторож!

— В каком смысле?

— Милиционер — охрана порядка, стало быть, сторож.

— Во первых, вы — старший дознаватель, а не милиционер.

— Все едино — только мундир другой.

— Ах, ах, ах… «мундир». Наверное, вам форма к лицу.

— Я вообще очень красивый! А скромный какой! — самому страшно делается!

— Это, безусловно.

— Обожаемая, тост затягивается.

— Дайте женщине поговорить…

— Да оно, конечно, но «оцень кусать кочется». Шампанское стынет — шти выдыхаются…

— Узнаю! Мужику — главное нажраться!

— Я не мужик!

— В каком смысле?

— Я — казак. На мужиках воду возят…

— Убью!

— Умираю. Тост!

— Во первых, я вас торжественно переименовываю…Я буду звать вас… Например, Стив..

— Хоть горшком… Согласен.

— Выпьем за то, чтобы к вашим неоспоримым достоинствам присоединилось еще одно..

— Это невозможно и опасно! Я и так само совершенство, меня же на небо заживо вознесут!…

— Не вознесут, а разнесут, а потом занесут. С предупреждением о несоответствии…

— Елена Станиславна, ну не гневайтесь, ну что уж я такого натворил?

— Как вы не понимаете! — Леночка решительно поставила свой бокал, — Объясняю, как маленькому! Каргина Мария Самсоновна ходит ко мне второй год! Она меня в гроб вгонит. Дело ее — дохлое! Алиментщика ее разлюбезного отыскать невозможно, даже в нашем социалистическом обществе.

— Так детишки же есть просят…

— Что?! Да Каргина — лучший парикмахер в нашем городе! К ней очередь, как к министру! Она за день получает столько — сколько вы за месяц.

— Интересно… Так что же она ходит? Ну, сбежал и сбежал…Бог ему судья.

— О, вы не знаете, что за зверь — брошенная женщина!

— «О, вы не знаете украинской ночи»…

— Вы еще иронизируете! Вы лучше ее личико вспомните. Глазищи как фонарищи! Черная как галка и рожа цыганская…

— Да… — пробормотал капитан: — "галка"и есть"карга", на донском говоре…

— Я сейчас заплачу. Причем тут донской диалект? Вы что ненормальный?

— Есть малость.

— И вот является эта Каргина. Собственно, она не является, она ко мне по два раза, а то и три, в неделю. Как на работу ходит. Канает меня канает — думает, что доканает! Но не на ту нарвалась, да и что я могу сделать? Я мужа ее очень прекрасно понимаю! С такой жить… Придет, в угол забьется и ноет, и ноет… Я ей все сто раз объяснила — ищем — найдем, найдем — сообщим. Все равно ходит.

— Она что на работе от общения с людьми не устает? Казалось бы, сидеть ей дома, глядеть телевизор.

— Не знаете вы женской психологии! Брошенная! Вы не знаете, как брошенных баб жажда мести гложет! На что только не пойдут из за этой жажды мести. Как это ушел к другой? Само ощущение, что тебя бросили… — Леночке показалось, что в глазах у капитана что — то мелькнуло, — Ну вот! — она скомкала салфетку и швырнула ее на стол, — Добились! Испортили мне настроение…

— Боже мой! Чем?

— У вас в глазах что — то мелькнуло…

— Это от голода…

— Не паясничайте. Ваш юмор, в конце концов, надоедает! Я к вашему сведению, когда своего, как вы выражаетесь, благоверного выгнала, как собаку, к родителям ушла! Меня никто не бросал…

— Не надо! — мягко сказал капитан, — накрывая руку Леночки своей большой и теплой ладонью. — Ничего у меня ни в глазах, ни в мыслях не мелькало. Вам отдохнуть надо от работы нашей кляузной.

— От его прикосновения и неподдельной, ласковой интонации у Леночки неожиданно навернулись на глаза слезы.

— Конечно, такие Каргины, кому хочешь, всю душу вымотают, — она нервно распечатала пачку сигарет. Капитан ловко подал огня. Леночка затянулась. — И ходит, и ходит и сладу с ней нет… Чуть что — жалоба. Шизик классический! Сумасшедшего лучше ведь не раздражать! Она у меня уж совсем было утихомирилась, а тут вы! Свалился не запылился…

— Да я же за вами зашел, как договорились…

— Ну зашел и зашел… Ушли бы и все. Рабочий день закончен, а вы в разговоры. Пунктик ваш — «землячка, казачка»…

— У нее лицо такое… Я как наткнулся.

— Да с чего вы взяли, что она вам землячка и казачка?

— Ну, я все — таки способен отличить негра от вьетнамца…

— Допустим! Ну, так что ж! Целоваться с ней что ли? «Поищем, поможем, найдем..» Она же вам теперь проходу не даст. Мне вас жалко! Она теперь на вас переключиться. Вы меня еще вспомните не раз…

— Ну виноват, так виноват… Давайте я тост скажу. Дорогая Елена Станиславовна! Я очень рад, что мы встретились. Мне в этом совершенно незнакомом и чужом городе, рядом с вами — тепло. И вы — красавица. И все будет прекрасно. Ура!

Бокалы стукнулись как два камушка, без ожидаемого Леночкой хрустального звона. Шампанское, к удивлению, оказалось ледяным и очень вкусным.

— Поскольку устриц нет, — сказал капитан, беря ложку, — закусим борщиком! Тоже не скверно. Особенно если учесть, что ел я последний раз вчера утром…

— Борщем нужно водку закусывать.

— Не знаю греха сего! — с полным ртом отвечал капитан. — Я вообще водку и всякий алкоголь употребляю неправильно. Мне так один бомж сказал — они большие философы. «Не будет из тебя нормального пьяницы! Потому ты в водке вкус ищешь». Я не хмелею совсем.

— Совсем-совсем? — удивилась Леночка.

— Совсем! Перепить и отравиться могу, а захмелеть — нет. Иной раз и рад бы стресс снять, да не получается.

— И легкого кайфа не ловите? И в голове не шумит?

— Еще как шумит! Непрерывно. Гул какой-то! Ни одной путной мысли! Совершенно неорганизованные мозги. Одни эмоции и «чюйства». Я так в сочинении написал, а учительница на полях пометила «Был нежно воспитан»…

— Женитесь, — посоветовала Леночка.

— Женитьба неизбежна как крах капитализма, — заученно ответил капитан. — Но меня замуж не берут. Что-то меня служба излишне увлекает! Мне в характеристике написали, когда чуть за превышение не уволили, «Вносит излишнюю эмоциональность в уставные отношения» — Лицо я одному персонажу набил — товарищу по работе.

— Не кокетничайте, — сказала Леночка. — За вами слава супер профессионала. Вы прозвище свое знаете? «Волкодав». Что — случайность?

— У моего деда был котенок — «Лазер» — лазал везде и щенок «Лайнер»…Так что кличка не всегда отражает…

— Согласна.У вас фамилия не отражает — Лиховидов. Вид у вас совершенно не лихой, хотя потуги некоторые заметны.

Вот тут как раз наоборот. Фамилия профессиональная. Самая милицейская. Лихо — беда. Тот, кто видит беду. Что у нас кроме беды в работе есть? Как у сапожника шило. А может, вообще, «приносящий беду». «Лыхо веде».

— Ну, беду — то вы себе с вашей Каргиной обеспечили… Надо же было в помощники напроситься. Она теперь с вас не слезет.

— Ничего! Бог не без милости, казак не без счастья!

— Как мальчишка, честное слово. У меня брат все в индейцев играл, а вы в казаков своих.

— Если бы вы знали, как вы правы, — неожиданно грустно сказал капитан, и Леночке вдруг стало его жалко.

— Да ладно вам, — сказала она примирительно, — ешьте вы,наконец. Вы же есть хотите.

— Очень, — признался капитан. — Только вы не отставайте. Есть такая команда: «Делай как я».

— Слушаюсь. — засмеялась Леночка, — Только у меня как у вас не получиться.

Капитан ел, как все что делал, азартно, быстро и аккуратно. Леночка отметила, что в нем не было и тени рисовки или вымученной воспитанности. Вилку и нож он держал, как положено, по правилам, но видно было, что только так ему и удобно. Именно так, как старательно учили Леночку в детстве.

— Кто вас учил этикету?

— Чему? — поперхнулся капитан.

— Вы — естественный человек. Хомо натуралис. Или это врожденный аристократизм?

— Это когда я сыт, а когда голоден — треглодит, питекантроп, а сегодня вообще двадцатипятикантроп.

— Вы — болтун. Нет, чтобы поинтересничать, даме голову заморочить, томность напустить.

— Не могу! — признался Лиховидов — Я в момент принятия пищи оживляюсь очень. И предуведомляю, если у меня в глазах томность — значит, есть хочу — умираю!

Затем были кофе и мороженое, пока в опустевшем зале этого пункта питания звучно и традиционно именуемого Кафе «Уют», не появились две тетки в черных халатах и не начали, крикливо переговариваясь, с грохотом громоздить перевернутые стулья на столы, разливать воду из ведер и шлепать швабрами. На полутемной эстраде, где барабаны и окна отражались в полированном боку рояля, появился парень в бобочке и бабочке и стал ковыряться во внутренностях акустической системы. В стеклянных дверях стал насмерть ветеран-гардеробщик, а теперь еще и швейцар, и голосом, которым когда — то водил в атаку батальоны, возгласил:

— Закрыто! Санитарный час! Закрыто!

Пункт питания превращался в вечерний ресторан, в который по странному неписаному закону,можно было попробовать попасть только после шести вечера. Остаться же сейчас в зале, чтобы потом скоротать здесь вечер было почему-то невозможно. При дефиците развлечений в городе по вечерам сюда выстраивались очереди.

2.

Город, в который офицерская судьба забросили леночкиного отца, а вот теперь и капитана Лиховидова, был, одновременно, и старым, и новым. Упоминался он с шестнадцатого века, как некий посад или погост, но бурно стал развиваться с недавнего времени, с началом строительства гиганта химии, на берегах широкой и тихой реки, делившей город, очень наглядно, на старую и новую часть. На правом берегу тянулись дощатые заборы, сквозь зелень палисадников проглядывали облупленные колонны провинциального купеческого ампира, лаяли псы и даже пели петухи. Еще недавно чуть не в каждом дворе держали коров, но устремленность страны к вершинам коммунизма и движение к нему сажанными шагами пятилеток оказалось коровам не под силу. Они отстали и остались в прошлом городка, изведенные надлежащими мерами хрущевских реформ. Правда, вместе с ними отстало и молоко, и все что из него производили и чем когда то во всем мире был прославлен город, с шестнадцатого века не имевший никаких географических достоинств, кроме, ныне затопленных водохранилищем заливных лугов, и поставлявшего прежде в Голландию скоромное, то бишь сливочное масло, которое оттуда возвращалось в Россию неизменным, но в иной упаковке, с наименованием «голландское» и, разумеется, по иной цене.

Сейчас те времена остались в далеком прошлом, о чем свидетельствовали многочасовые очереди у молочных бочек изредка наезжавших в город из дальних совхозов, и казенное молоко, для маленьких детей, которое почему — то выдавали по аптечным рецептам.

На левом же берегу, как вставная челюсть пенсионера сияли белизной изыски крупноблочной панельной архитектуры. Там гуляли лихие степные ветра и срывали с верёвок белье, сушившееся на лоджиях. Но город приспосабливался. Благоустраивался. Лоджии стремительно застеклялись, а окрашенные в различные веселенькие цвета рамы, придавали строгим высотным домам провинциальную пестроту.

Каждую весну толпы горожан шли, как на рытье окопов, сажать деревья и кусты, мечтая превратить город в зеленый оазис. Однако, растительный мир не принимал ударных плановых темпов прироста листвы и древесины, и рос помаленьку. Деревья частично вымерзали, поскольку зимы в здешних краях были не шуточные, а кусты давали приют целым облакам комаров, которые вослед за бывшими колхозниками переселялись в новостройки, постепенно эволюционируя в новый вид — "комар подвальный"и прекрасно чувствуя себя даже зимой, доставая горожан в их малогабаритных квартирах. На улицах комары отсутствовали даже в самые комариные месяцы, их выдували ветра, потому что основная часть города была лысой и пустынной.

В старой части — сирень и одичавшие сады валили ветхий штакетник палисадников, в новостройках веселый ветерок завивал пыль и мусор, между коробками домов и железными мусорными баками, стоявшими уверенно и открыто, не в укромных помоечных местах, а около тротуаров, где их было удобно опорожнять мусороуборочными машинами.

Но в городе был парк. Роскошный! Старинный! Заложенный чуть ли не в том же шестнадцатом веке и превращенный при Петре первом в парк регулярный, но потом опять одичавший. Запущенный, темный с дерновыми скамейками, беседками каслинского литья, раковинами летних эстрад и колесами аттракционов, которые при всем своем визге и шуме не могли нарушить парковый тишины и помешать уединению.

Он лежал на огромном острове посреди реки. Там по выходным и праздничным дням прогуливался весь город. Все свидания, объяснения и выяснение отношений происходили там ежедневно. Именно в парк, независимо от желания, попадали все жители в свободные вечера при хорошей погоде, поскольку иных мест отдыха не было, а город для гуляний, развлечений и прочего не трудового времяпрепровождения, не был приспособлен.

Лиховидов и Леночка были здесь уже два раза и успели надышаться в парке ароматами осени, насидеться на стволах нависших над прудами огромных ив, набродиться по аллеям среди начинающих желтеть столетних кленов. За эти два вечера Леночку не оставляло ощущение вернувшейся юности. Виноват был парк, который помнил ее шестнадцатилетней, белом фартуке, томиком стихов в руке. Он хранил ожидание счастья, которым наполнена каждая юность и вот теперь, наверно, возвращал ей его. Это счастливое состояние, конечно же, пробуждал шедший рядом капитан — веселый, остроумный и, как мечталось ей, влюбленный…

— Хотя какая там любовь, — останавливала она себя, мне через год — тридцать! Так не бывает.

Но парк утешал шелестом листвы — «бывает». Ей — тридцать, ему тридцать четыре, и теперь все глубже, серьезнее и для нее и для капитана, который события не торопит и тоже наслаждается каждым мгновением. И ей хотелось не только возвращения в парк, но возвращения в юность, когда все хорошее было еще впереди. И она была уверена, что они идут в парк, настолько, что даже не заметила как оказались они не на тенистых аллеях, а в самых босых, провонявших мокрым кирпичом и цементом новостроенных кварталах.

— Куда это мы идем — спросила Леночка, перебираясь по кирпичикам и доскам через очередную непролазную лужу.

— Не знаю! — с готовностью отрапортовал капитан. — Мне вообще непонятно как мы в это кругосветное путешествие забрели…

— Что — то оно затянулось.

— Так ведь кругосветное.

Они оказались на улице, которая по наметкам градостроителей, со временем должна была стать центральной. Здесь нижние тажи сияли огромными стеклами витрин, в которых отражалась такая изрытая улица словно тут несколько лет держался передний край обороны. Зато в витринах был в разнообразии представлен многоразличный ассортимент и даже импорт, ради которого сюда наезжали целые табуны личных автомобилей и хотя дефицитные вещи продавались только по предъявлению паспорта с пропиской и отметкой работы на химкомбинате, никто пустым отсюда не уезжал.

— Я все — таки хотела бы знать куда мы идем.

— И нам бы желательно! Камо мы, так сказать, грядеши?

— Хотелось бы поточнее. И всю программу.

— Программа блещет оригинальностью и разнообразием… — сказал капитан, — К себе я вас пригласить не могу. Общага нам не по возрасту, не почину и город мы — провинциальный… Жилплощадь мне обещают. Вы — первая гостья. Остается кино?

Где идет завлекательный фильм «Вожди Атлантиды».

— Увольте! Я уже сподобилась! Это второй раз можно только под наркозом.

— Что делать? — как спрашивал товарищ Чернышевский. — Что мне делать в воскресенье — не могу никак решить — пропел капитан.

Но Леночке показалось, что в нем появилась какая то нервозная торопливость. Он вертел головой, оглядывался по сторонам, будто искал что-то или кого — то.

— Что делать? Здесь живет моя закадычная подруга Ритаттуля — айда к ней! — решительно сказала Леночка. — Покупаем конфет и пойдем в гости кофе пить…

— Неудобно.

— Конечно. А куда мне вас девать?

— А вдруг ее дома нет?

— Степан Касьянович, да куда же она в нашем захолустье деться может? Смешно! Да что же вы это все высматриваете? — она оглянулась. Позади нее за стеклянной стеной Дома быта взмывали белоснежные простыни, сверкали никелем пилочки, ножницы, расчески и млели под фенами, похожими на шлемы пришельцев из космоса, дамы.

— Ой, смотрите — Каргина! — ахнул капитан, — Ну, Елена Станиславовна, вам от нее не отделаться!

— Вы что издеваетесь? — закричала Леночка, — Вы же специально меня сюда завели.

— Бог с вами! Я и дороги — то сюда не знаю, вообще, здесь в первый раз. Совершенно случайно!

— Все у вас случайно. И в помощники случайно напросился, и сюда случайно меня приволок…

— Грех вам, обожаемая…

— Прекратите называть меня этим дурацким прозвищем! — закричала Леночка. Она с ненавистью отыскала глазами за стеклом Каргину. Та, переговариваясь о чем-то с клиенткой завершала на ее голове строение, именуемое в народе «вшивый домик» и более всего напоминающее плетеный калач в булочной.

— И что вы в ней нашли? Черная какая-то! Волосы, правда, хорошие, но эта финтифлюшка на затылке.

— Это — файшонка, — сказал Лиховидов, — у меня бабушка такую носила.

— Вот именно — бабушка! Двадцатый век на исходе…Вам что, эта Кармен по душе? Ну, на здоровье, тогда я пойду.

— Помилуйте, что вы мне ее сватаете или как наши подопечные говорят — шьете…

Каргина, там за стеклом, почувствовала на себе их взгляд и обернулась

— Вот рожа то! — приветливо улыбаясь, сказала Леночка. — И глаза как у лошади.

— Да… Странноватое лицо, — тоже, улыбаясь и раскланиваясь, сказал Лиховидов.

Каргина сверкая улыбкой делала знаки, приглашая зайти. Она полуобернулась и что-то сказала в зал. В окне возникла еще одна женщина, с точно такой же прической, какую громоздила клиентке Каргина

— По моему, нас приглашают в гости…. — предположил капитан.

— Этого еще не хватало! Я на нее на службе налюбовалась! Хоть в свободное то время от нее отдохнуть.

— Но было поздно. Та вторая из Дома быта, с халой на голове, уже ковыляла на высоченных каблуках по камушкам и дощечкам, колыхаясь всеми своими прелестями, втиснутыми в модное платье.

— У меня ж день рождения! Я вас умоляю! Вы меня обидите.. — отнее пахло коньяком, дефицитными духами, пудрой и еще чем то, чем начинают пахнуть, когда то хорошенькие толстушки, после сорока лет — не то пирогами, не то стиральным порошком. — Надо ж такие люди! Вот и Маша говорит — зови! Ой, Маша это наша прелесть! Такая женщина замечательная! Говорит — зови, а то у нас и мужчин за столом нет. Один Петр Николаич старичок…А так хоть мужчиной попахнет!

— Деваться некуда — надо идти — сказал Лиховидов.

— Ох рискуете вы, Степан Касьянович…Рискуете. Городок наш маленький..

–"Ничем не знаменитый подпел" — капитан.

— Посмотрим, как вы запоете, когда вам аморалку пришьют. «Участвовал в пьянке» — как бы взятка от зависимого лица.

— Лицо — Каргина от меня независимое и время неслужебное.

— Все равно! Придет донос — накрутят вам по партийной линии.

— Я — беспартийный!

— Так… И за что же вас так сказать уже «попросили»?

— Я и не вступал.

— — Вы же офицер! Следователь! — ахнула Леночка В наше системе такого быть не может…

— Может. Не вступал… — и тут же переводя разговор на другую тему капитан спросил, — А у вас тут как в моём родном Урюпинске — два раза под ручку с барышней прошелся — женись?!

— Если это вас смущает — покраснела Леночка.

— Не смущает, — прямо глядя на нее своими блюдцами, как про себя назвала его светлые глаза Леночка, сказал капитан. — Не смущает.

Накрытый в буфете Дома быта широкий стол ломился от снеди. Человек тридцать парикмахерш, прачек и прочих тружениц бытового обслуживания, принаряженные и раздушенные, были уже крепко навеселе, поэтому появление Лиховидова и Леночки было встречено бурей восторга. Алла чье рождение отмечалось, бестолково суетилась, усаживая гостей и наваливая им на тарелки всевозможное угощение…

— В магазинах пусто, а в холодильниках — полно! Русское чудо! — приговаривала она — Форменное — русское чудо!

Капитан сиял.

— Вы за столом как дома! — съязвила Леночка, которая терпеть не могла таких толстых теток, с их кулонами, серьгами, рубиновыми перстнями, прическами «колос» и"грациями"в обтяжку. Она с ужасом думала, что скоро и сама превратиться в такую глыбу вроде Аллы.

— Аллочка! Птичка моя! — кричал через стотл старенький фотограф Петр Николаич — ты гостям поросеночка подавай! Под хренком! Под хренком! Ихнее дело молодое! — и подмигивал и прихохатывал. Волосенки у него стояли дыбом, а прядь, так называемого «последнего займа», которой он маскировал лысину, болталась сбоку как оселедец у запорожца.

Выпили по первой при гостях, по второй…Капитан сбросил пиджак снял галстук и теперь восседал за столом в распахнутой рубахе с ножом и вилкой в руках как иллюстрация из книги о вкусной и здоровой пище. Он ухитрялся жевать, рассказывать анекдоты и выпивать. Леночка не предполагала, что он может быть таким. От прежнего подтянутого интеллигентного человека не осталось и следа. Верхом на стуле восспедал первый парень на деревне!

Пришла Каргина

— Землячка моя! Односумка! — закричала Аллочка. — Вот, мои дорогие, мы с ей как два пальчика на одной руке! С одного хутора, с одной станицы. В одну школу бегали. Только я чуток пораньше, а она моложее. Машутка, моя дорогая! И что ж нам ни в чем счастья нет? Вота и в краях этих оказалися, все птицу счастья ловили! Да, видать, она тута не водится! Обое — одни одинешеньки…

— Да ладно тебе… Выпила — поплыла! — одернула ее подруга.

Леночка почувствовала странное напряжение, которое возникло с приходом Каргиной. Та сидела полубоком, привалясь к столу, лениво ковыряла закуску на тарелке, смотрела куда — то в сторону. Но Леночка почувствовала, что между ней и капитанам, словно струна натянулась. Они смотрели в разные стороны, глазами не встречались, а точно друг друга рассматривали.

— А что мне, моя дорогая, делать как не выпить? — кричала Аллочка. — Мне что романы читать? В телевизор красоваться? Тута в темноте насидишься, проявлявши да карточки печатавши, — сбесишься. Мы тута как шахтеры! Верно я говорю, Петр Николаич? Хорошо еще Петр Николаич вовсе скиснуть не дает!

— Верно! — кричал в восторге старичок — Темнота — друг молодежи!

— А выпьешь и распрекрасно… «Напилася я пьяна! И пошла я до дому!». Машуня, дорогая, давай — подлаживай! «Довела меня ночка темная до вишневого саду».

Конец ознакомительного фрагмента.