Двадцать пять рассказов о призраках

Боб В. Холланд, 1904

В сборник вошли захватывающие истории о гостях из другого мира. Некоторые истории вызывают ужас, другие улыбку, но все они достойны внимания уважаемого читателя.

Рука с содранной кожей (Ги де Мопассан)

Однажды вечером, около восьми месяцев назад, я встретился с несколькими товарищами по колледжу в доме нашего друга Луиса Р. Мы пили пунш и курили, говорили о литературе и искусстве и шутили, как любая другая компания молодых людей. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату, как ураган, ворвался тот, кто был моим другом с детства.

— Угадай, откуда я? — воскликнул он.

— Я ставлю на Мабилль, — ответил один из них.

— Нет, — сказал другой, — ты слишком веселый; ты пришел, взяв взаймы деньги, похоронив богатого дядю или заложив свои часы.

— Ты трезвеешь, — воскликнул третий, — и, почувствовав запах пунша в комнате Луи, ты поднялся сюда, чтобы снова напиться.

— Вы все ошибаетесь, — ответил он. — Я городка П., в Нормандии, где я провел восемь дней и откуда я привез одного из моих друзей, великого преступника, которого я прошу разрешения представить вам.

С этими словами он вытащил из кармана длинную черную руку, с которой была содрана кожа. Она была перерезана у запястья. Сухая и сморщенная форма руки и узкие пожелтевшие ногти, все еще цепляющиеся за пальцы, делали ее страшной на вид. Мышцы, свидетельствовавшие о том, что ее первый владелец обладал огромной силой, были связаны на месте полоской похожей на пергамент кожи.

— Только представьте себе, — сказал мой друг, — на днях они продавали вещи старого колдуна, недавно умершего, хорошо известного во всей стране. Каждую субботу вечером он отправлялся на собрания ведьм на метле; он практиковал белую и черную магию, давал коровам голубое молоко и заставлял их носить хвосты, подобные хвосту спутника святого Антония. Старый негодяй всегда питал глубокую привязанность к этой руке, которая, по его словам, принадлежала знаменитому преступнику, казненному в 1736 году за то, что он бросил свою законную жену головой вперед в колодец — за что я его не виню, — а затем повесил на колокольне священника, который его обвенчал. После этого двойного подвига он ушел, и в течение своей последующей карьеры, которая была короткой, но захватывающей, он ограбил двенадцать путешественников, выкурил два десятка монахов из их монастыря и превратил монастырь в сераль.

— Но что ты собираешься делать с этим ужасом? — закричали мы.

— Эх! Друзья! Я сделаю из нее ручку для своего дверного звонка и буду пугать своих кредиторов.

— Друг мой, — сказал Генри Смит, крупный, флегматичный англичанин, — я полагаю, что эта рука — всего лишь разновидность индийского мяса, консервированного по новой технологии; я советую тебе приготовить из нее бульон.

— Не ругайтесь, господа, — сказал с величайшим хладнокровием студент-медик, который был на три четверти пьян, — но если вы последуете моему совету, Пьер, вы предадите этот кусок человеческих останков христианскому погребению, опасаясь, что их владелец придет требовать останки. Кроме того, эта рука приобрела некоторые дурные привычки, а вы знаете пословицу: ”Кто убил, тот убьет".

— А кто выпил, тот выпьет, — ответил хозяин, наливая студенту большой стакан пунша, который осушил его одним глотком и сполз мертвецки пьяный под стол. Его внезапный уход из компании был встречен взрывом смеха, а Пьер, подняв свой бокал и приветствуя руку, воскликнул:

— Я пью за следующий визит твоего хозяина.

Затем разговор перешел на другие темы, и вскоре после этого каждый вернулся к себе домой.

* * * * *

Около двух часов следующего дня, проходя мимо двери Пьера, я вошел и застал его за чтением и курением.

— Ну, как дела? — спросил я.

— Очень хорошо, — ответил он.

— А твоя рука?

— Моя рука? Разве ты не видел ее на кнопке звонка? Я прикрепил ее туда, когда вернулся домой прошлой ночью. И что ты думаешь? Какой-то идиот, несомненно, чтобы сыграть со мной глупую шутку, позвонил в мою дверь ближе к полуночи. Я спросил, кто там, но так как никто не ответил, я снова лег в постель и заснул.

В этот момент дверь открылась, и хозяин, толстый и крайне наглый человек, вошел, не поздоровавшись с нами.

— Сэр, — сказал он, — я прошу вас немедленно убрать эту падаль, которую вы подвесили к своему колокольчику. Если вы этого не сделаете, я буду вынужден попросить вас уйти.

— Сударь, — ответил Пьер с большой серьезностью, — вы оскорбляете руку, которая этого не заслуживает. Знаете ли вы, что она принадлежала человеку высокого происхождения?

Хозяин повернулся на каблуках и вышел, не сказав ни слова. Пьер последовал за ним, отсоединил руку и прикрепил ее к шнуру звонка, висевшему в его комнате.

— Так-то лучше, — сказал он. — Эта рука, как напоминание траппистов — все смертны, брат. Она будет придавать моим мыслям серьезный оборот каждую ночь перед сном.

Через час я оставил его и вернулся в свою квартиру.

Следующую ночь я плохо спал, был нервным и возбужденным и несколько раз вздрагивал, просыпаясь. Однажды мне даже показалось, что мужчина вломился в мою комнату, и я вскочил и обыскал шкафы и под кроватью. Около шести часов утра я, наконец, начал дремать, когда громкий стук в мою дверь заставил меня вскочить с дивана. Это был слуга моего друга Пьера, полуодетый, бледный и дрожащий.

— Ах, сэр! — воскликнул он, рыдая. — Мой бедный хозяин. Кто-то убил его.

Я поспешно оделся и побежал к Пьеру. Дом был полон людей, спорящих друг с другом, и все было в смятении. Все говорили одновременно, рассказывая и комментируя это событие всевозможными способами. С большим трудом я добрался до спальни, представился тем, кто охранял дверь, и мне разрешили войти. Четыре агента полиции стояли посреди квартиры с карандашами в руках, изучая каждую деталь, совещаясь вполголоса и время от времени делая пометки в своих блокнотах. Два врача совещались у кровати, на которой лежал без сознания Пьер. Он не был мертв, но на его лице застыло выражение самого ужасного ужаса. Его глаза были широко открыты, и расширенные зрачки, казалось, пристально, с невыразимым ужасом смотрели на что-то неведомое и страшное. Его руки были сжаты в кулаки. Я приподнял одеяло, которым было покрыто его тело от подбородка вниз, и увидел на его шее, глубоко впившиеся в плоть, следы пальцев. Несколько капель крови запачкали его рубашку. В этот момент меня поразила одна вещь. Я случайно заметил, что сморщенная рука больше не была прикреплена к шнуру звонка. Врачи, несомненно, убрали ее, чтобы избежать комментариев тех, кто входил в комнату, где лежал раненый, потому что вид этой руки был действительно ужасающим. Я не стал спрашивать, что с ней стало.

Теперь я прикрепил вырезку из газеты следующего дня с историей преступления со всеми подробностями, которые смогла раздобыть полиция:

“Вчера было совершено ужасное покушение на жизнь молодого месье Пьера Б., студента, который принадлежит к одной из лучших семей Нормандии. Он вернулся домой около десяти часов вечера и попросил своего камердинера Бувена больше не ухаживать за ним, сказав, что чувствует усталость и собирается лечь спать. Ближе к полуночи Бувена внезапно разбудил яростный звон колокольчика его хозяина. Он испугался, зажег лампу и стал ждать. Звонок молчал около минуты, затем зазвонил снова с такой силой, что слуга, обезумев от страха, вылетел из своей комнаты, чтобы разбудить консьержа, который побежал вызывать полицию, и примерно через пятнадцать минут двое полицейских взломали дверь. Их глазам предстало ужасное зрелище. Мебель была перевернута, что свидетельствует о страшной борьбе между жертвой и нападавшим. Посреди комнаты, на спине, оцепеневший, с мертвенно-бледным лицом и страшно расширенными глазами, неподвижно лежал молодой Пьер Б., на шее у него были глубокие отпечатки пяти пальцев. Немедленно был вызван доктор Бурдин, и в его отчете говорится, что агрессор, должно быть, обладал огромной силой и имел необычайно тонкую и жилистую руку, потому что пальцы оставили в плоти жертвы пять отверстий, похожих на те, что остаются от пистолетной пули, и проникли внутрь, пока они почти не соприкоснулись. Нет никаких указаний ни на мотив преступления, ни на его исполнителя. Полиция проводит тщательное расследование”.

На следующий день в той же газете появилось следующее сообщение:

“Месье Пьер Б., жертва ужасного нападения, отчет о котором мы опубликовали вчера, пришел в сознание после двух часов самого усердного ухода со стороны доктора Бурдена. Его жизни ничего не угрожает, но есть серьезные опасения, что он потерял рассудок. Никаких следов нападавшего обнаружено не было”.

Мой бедный друг действительно повредился в уме. В течение семи месяцев я ежедневно навещал его в больнице, куда мы его поместили, но к нему так и не вернулся рассудок. В бреду у него вырвались странные слова, и, как у всех сумасшедших, у него была одна навязчивая идея: он считал, что его постоянно преследует призрак. Однажды за мной пришли в спешке, сказав, что ему стало хуже, и когда я приехал, я нашел его умирающим. В течение двух часов он оставался очень спокойным, затем, внезапно, поднявшись с постели, несмотря на наши усилия, он закричал, размахивая руками, словно жертва самого ужасного ужаса: “Уберите это! Убери это! Это душит меня! Помогите! Помогите!” Дважды он сделал круг по комнате, издавая ужасные крики, а затем упал лицом вниз, мертвый.

* * * * *

Поскольку он был сиротой, мне было поручено отвезти его тело в маленькую деревушку П. в Нормандии, где были похоронены его родители. Это было то самое место, откуда он прибыл в тот вечер, когда застал нас пьющими пунш в комнате Луиса Р., когда он показал нам ободранную руку. Его тело положили в свинцовый гроб, и четыре дня спустя я печально шел рядом со старым кюре, который давал ему первые уроки, на маленькое кладбище, где ему вырыли могилу. Это был прекрасный день, и солнечный свет с безоблачного неба заливал землю. Птицы пели в кустах ежевики, где много раз, когда мы были детьми, мы крали фрукты, чтобы полакомиться ими. Я снова увидел, как мы с Пьером крадемся за изгородью и проскальзываем в хорошо знакомую нам щель в конце маленького участка, где хоронят бедняков. И снова мы возвращались в дом с черными от сока съеденных ягод щеками и губами. Я посмотрел на кусты; они были усыпаны плодами; машинально я сорвал несколько и поднес ко рту. Кюре открыл свой требник и вполголоса бормотал молитвы. В конце прогулки я услышал стук лопат могильщиков, которые рыли могилу. Внезапно они окликнули нас, кюре закрыл свою книгу, и мы пошли посмотреть, чего они от нас хотят. Они нашли гроб; при рытье одним ударом кирки крышка открылась, и мы увидели внутри скелет необычного роста, лежащий на спине, его пустые глаза, казалось, все еще угрожали и бросали нам вызов. Я был встревожен, сам не знаю почему, и почти испуган.

— Стойте! — крикнул один из мужчин. — Посмотрите туда! Одна из рук негодяя была отрублена по запястье. А, вот и она! — и он поднял из-под тела огромную иссохшую руку и протянул ее нам.

— Смотри, — воскликнул другой, смеясь, — смотри, как он смотрит на тебя, как будто готов вцепиться тебе в горло, чтобы заставить тебя вернуть ему руку.

— Хватит, — сказал кюре, — оставь мертвых в покое и закрой гроб. Мы устроим могилу бедному Пьеру в другом месте.

На следующий день все было закончено, и я вернулся в Париж, оставив пятьдесят франков старому кюре на мессы за упокой души того, чей гроб мы потревожили.