Мазохизм смерти и мазохизм жизни

Бенно Розенберг, 1991

Книга французского психоаналитика Бенно Розенберга содержит анализ теории мазохизма. Автор детально рассматривает моральный и эрогенный мазохизм, определяет присутствие мазохизма в любой патологии, прослеживает движение влечений при мазохизме. На основе принципов второй теории влечений З. Фрейда он предлагает новые понятия «мазохизм смерти», или «смертоносный мазохизм», и «мазохизм жизни», или «мазохизм – хранитель жизни». В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Глава первая. Чувство вины и моральный мазохизм, или чувство вины как «негатив» мазохизма

Почему мы говорим о «мазохизмах»^[5], несмотря на то, что мы, как и Фрейд, убеждены в фундаментальном единстве мазохизма? Почему мы начинаем с изучения морального мазохизма, если известно, что единство разных форм мазохизма определяется эрогенным мазохизмом и что все формы мазохизма в разной степени являются выражением именно этого вида мазохизма? Было бы естественней начать с эрогенного мазохизма, чтобы найти его во всех других мазохизмах, даже в наиболее удаленных его формах, в тех, где присутствие эрогенного мазохизма является невидимым, как при моральном мазохизме. Однако же мы подумали, что предпочтительнее начать с морального мазохизма, поскольку именно он чаще всего встречается в обычном аналитическом процессе при терапии неврозов. Моральный мазохизм является той формой мазохизма, к которой наиболее часто обращаются невротики при потребности в нем.

Сделав такой выбор, мы оказываемся естественным образом в точке пересечения мазохизма и невроза. Для того чтобы лучше изучить это явление, мы решили рассмотреть связь между чувством вины и моральным мазохизмом. Сравнение этих двух понятий можно провести на примере отношений между (моральным) мазохизмом и неврозом, ведь известно, что чувство вины является центральным, фундаментальным понятием для понимания невротической организации. Если выражаться яснее, речь идет о прояснении роли мазохизма в невротическом функционировании. Мы подошли к вопросу — является ли мазохизм «хранителем невроза», а также тем видом мазохизма, который необходим для поддержания аналитического процесса у невротиков?

Фрейд в своем определении морального мазохизма указывает на связь последнего с чувством вины; однако, если чувство вины определяет моральный мазохизм, то появляется необходимость различать эти два понятия — чувство вины и моральный мазохизм — и риск развития теории, в которой в последней инстанции невозможно будет отличить невроз от перверсии.

За этими вопросами, которые главным образом относятся к моральному мазохизму, можно также задаться вопросом, a contrario^[6]: не поможет ли нам изучение мазохизма в решении различных проблем, связанных с чувством вины, в первую очередь, с вопросом о его происхождении.

Таким образом, мы проведем наше исследование в два этапа: в первую очередь мы рассмотрим сходство и различие между чувством вины и моральным мазохизмом; во вторую мы изучим отношения между ними, поскольку их различное определение недостаточно для изучения их взаимоотношений. Примером такого типа отношений может служить та четкая роль, которая отведена чувству вины в процессе трансформации садизма в мазохизм.

I. Описание морального мазохизма: различие (оппозиция) между чувством вины и моральным мазохизмом; мазохизм и невроз

А. Идентичны ли чувство вины и моральный мазохизм?

Для того чтобы показать близость между этими понятиями, обратимся к клинике, к тому, что Фрейд считал примером par excellence морального мазохизма. Вот что он пишет в статье «Экономическая проблема мазохизма» (Freud, 1973b, p. 293): «Оставаясь верными обычной технике (то есть своему методу), мы занимаемся, прежде всего, крайней (то есть наиболее типичной), несомненно, патологической формой этого мазохизма (моральный мазохизм)». Клинический пример, о котором идет речь — это «негативная терапевтическая реакция». Таким образом, наиболее типичная и наиболее патологическая форма морального мазохизма обнаруживается в аналитической клинике, в аналитическом процессе. Это не случайное явление, и мы к нему вернемся. Сейчас же нам важно рассмотреть, что именно характерно для такой негативной терапевтической реакции. Еще до статьи «Экономическая проблема мазохизма» Фрейд писал об этом, по меньшей мере, два раза. Сначала в работе «Человек-волк» (Freud, 1954), где преходящая «негативная реакция» состояла во «временном усилении переживаемых симптомов», это осложнение, считал Фрейд, проявлялось в виде бравады пациента^[7]. В 1923 году в работе «Я и Оно» Фрейд приходит к выводу, что речь идет о более глубинном феномене, нежели манифестация духа противоречия пациентов, желающих «показать свое превосходство над врачами» (Freud, 1981b, p. 221–222). Негативную терапевтическую реакцию характеризует «потребность быть больным», такая потребность основана на чувстве вины: «Можно утверждать, что в таком случае речь идет о факторе, чаще всего „морального“ качества, о чувстве вины, которое находит свое удовлетворение в заболевании и не хочет отказаться от наказания посредством страдания ‹…› Часто для больного это чувство вины остается немым, он не говорит себе, что он виновен; он чувствует себя не виновным, а больным» (ibid., p. 222).

Таким образом, негативная терапевтическая реакция, основанная на чувстве вины, становится в статье «Экономическая проблема мазохизма» типичным примером, клиническим признаком par excellence морального мазохизма, и нужно добавить, что ничего не изменилось по отношению к связи между негативной терапевтической реакцией и чувством вины (Freud, 1973b, p. 293).

То, что описывает Фрейд, опираясь на клинические данные, подтверждается в теории, в том же тексте мы встречаем характеристику третьей формы мазохизма — морального мазохизма: «Третья, в известном смысле самая важная форма проявления мазохизма только совсем недавно была оценена психоанализом как большей частью бессознательное чувство вины» (ibid., 289)^[8].

Так Фрейд характеризует моральный мазохизм на клиническом и теоретическом уровне. Следовательно, чувство вины и моральный мазохизм идентичны? Если это так, то наиболее характерной для невроза феномен — чувство вины — является формой мазохизма, а этот феномен в последней инстанции относится к перверсиям. В связи с этим появляется вопрос о необходимости различения невроза от перверсии. Я не думаю, что можно решить этот вопрос, говоря, что при неврозе чувство вины является сознательным и что для мазохизма характерно сопровождение бессознательным чувством вины. Вопрос о бессознательности чувства вины очень важен для морального мазохизма, и мы к этому вернемся. Сейчас же нам достаточно показать то, что Фрейд предпочел обозначить бессознательное чувство вины другим термином («потребность в наказании»), он верил иногда в глубинную равноценность сознательного чувства вины и потребности в наказании: «Но мы не можем не обсудить и не локализовать это бессознательное чувство вины по образцу сознательного» (ibid., p. 294).

Таким образом, мы не можем сослаться на сознательный или бессознательный характер чувства вины для того, чтобы противопоставить невроз и моральный мазохизм: с одной стороны, из-за равноценности в представлении Фрейда потребности в наказании (бессознательное чувство вины и сознательное чувство вины); с другой стороны, потому что, если бессознательное чувство вины характеризует моральный мазохизм и поскольку все неврозы включают в себя бессознательное чувство вины, следует, что все неврозы включают в себя необходимый аспект (морального) мазохизма. Даже если верно то, что моральный мазохизм распространен более, чем мы думаем, мне кажется, он является свидетельством некоторой недостаточности невротической структуры, как мы пытаемся доказать, а не необходимом элементом, интегрированной частью невроза как такового.

Б. Различие (оппозиция) между чувством вины и моральным мазохизмом

Уточнение, является ли чувство вины сознательным или нет, не меняет нашего главного вопроса, он остается неизменным: чувство вины и моральный мазохизм идентичны? Ответ Фрейда не оставляет сомнений: «После этого вступления мы можем вернуться к рассмотрению морального мазохизма. Мы уже сказали, что рассматриваемые нами личности своим поведением в терапии и в жизни производят впечатление чрезвычайного морального подавления, как будто бы они находятся во власти чрезвычайно чувствительной морали, даже если ничто из этой сверхчувствительной морали не является сознательным. Погружаясь в данный вопрос, мы имеем возможность рассмотреть отличие, которое может хорошо отличать моральный мазохизм от такого сознательного продолжения морали» (ibid., p. 296).

Так, углубляясь в данную проблему, мы находим некое отличие между бессознательным продолжением морали (чувства вины) и моральным мазохизмом. Каким же является это различие? «В первом случае [мораль, чувство вины] акцент ставится на садизм Сверх-Я, которому Я подчиняется, во втором [моральный мазохизм] — наоборот, на свойственном Я мазохизме, который призывает наказание, идущее от Сверх-Я или извне, из родительского могущества…» (ibid.).

Таким образом, существует важное различие между садизмом Сверх-Я, даже очень суровым, и мазохизмом Я. Различие между чувством вины и мазохизмом состоит в том, что один имеет большее отношение к Сверх-Я, а другой — преимущественно к Я; при виновности Я «подчиняется» Сверх-Я, тогда как при моральном мазохизме речь идет о присущем ему желании: Я не подчиняется Сверх-Я, но желает ему подчиняться. Именно место получения удовольствия фундаментальным образом отличает чувство вины от мазохизма. При виновности удовольствием является либидинальное удовлетворение с помощью своего собственного объекта, чувство вины появляется вследствие этого удовольствия; при моральном мазохизме же удовольствие или по меньшей мере основное удовольствие основано на самом чувстве вины, именно чувство вины является эротизированным, то есть мазохистически инвестированным.

Это чисто теоретическое отличие нелегко использовать в клинике. Фрейд подчеркивает эту характерную трудность и теоретически определяет ее: «Мазохизм порождает, с другой стороны, искушение „греховным“ поведением, которое затем нужно искупить упреками садистской совести (типичными для русского характера) или же карой великой родительской власти судьбы. Чтобы спровоцировать наказание со стороны этого последнего представительства родителей, мазохист должен сделать нечто нецелесообразное: работать вопреки собственной выгоде, лишать себя перспектив… и, возможно, уничтожить свое собственное реальное существование» (ibid., p. 296–297; курсив мой. — Б. Р.). Таким образом, получается, что, благодаря этим хитростям бессознательного, мазохистический субъект совершает «грех» с целью провокации наказания, именно последнее является объектом его настоящего глубинного удовольствия. Таким образом, вопрос усложняется: необходимо знать, является ли первичное либидинальное удовольствие истинным объектом желания или же оно необходимо лишь для того, чтобы спровоцировать садизм Сверх-Я и чувство вины, эротизация которого является объектом, вытекающим из этого процесса. Необходимо отметить, что в клиническом плане может возникнуть некая одновременность в возникновении чувства вины или садизма Сверх-Я и мазохизма, свойственного Я^[9]; они могут следовать друг за другом или дополнять друг друга, необходимо отделять часть одного от другого и чувствовать в каждый момент, что именно сейчас преобладает; также их нужно различать, наблюдая, как происходит переход от одного к другому, от чувства вины к мазохизму, и наоборот.

Возьмем в качестве примера страсть к игре Достоевского, которую Фрейд анализирует в статье «Достоевский и отцеубийство». Как известно, в этой статье проблема чувства вины и мазохизма занимает большое место: «Опубликование его посмертного наследия и дневников его жены ярко осветило один эпизод его жизни, то время, когда Достоевский в Германии был обуреваем игорной страстью. Явный припадок патологической страсти, который не поддается иной оценке ни с какой стороны. Не было недостатка в оправданиях этого странного и недостойного поведения. Чувство вины, как это нередко бывает у невротиков, нашло конкретную замену в обремененности долгами, и Достоевский мог отговариваться тем, что он при выигрыше получил бы возможность вернуться в Россию, избежав заключения в тюрьму кредиторами. Но это был только предлог. Достоевский был достаточно проницателен, чтобы это понять, и достаточно честен, чтобы в этом признаться. Он знал, что главным была игра сама по себе, le jeu pour le jeu. Об этом свидетельствует его страстное и нерациональное поведение» (Freud, 1930, p. 31; курсив мой. — Б. Р.). Таким образом, мы наблюдаем эту страсть к игре, удовольствие от игры, одновременно аутоэротическое и эдипово желание, что вызывает у Достоевского чувство вины. Фрейд подчеркивает это несомненное чувство вины, потому что Достоевский нуждался в «предлогах» чтобы утоляться; впрочем, в одном из примечаний Фрейд цитирует Достоевского, который защищается от игры «алчностью»^[10]. Но в следующий момент этот пейзаж либидинального удовольствия и виновности меняется: «…а также нечто другое… он не может остановиться, пока полностью не проиграется. Игра являлась для него средством самонаказания. Тысячи раз он клялся своей жене не играть вовсе, или не играть в этот день, и он нарушал это слово, как она рассказывает, почти всегда. Если он своими проигрышами доводил себя и ее до крайне бедственного положения, это служило для него еще одним патологическим удовлетворением» (ibid., p. 32). В чем суть этого вторичного патологического удовольствия и желания кастрировать самого себя, как это можно понимать?

Вот что говорит об этом Фрейд: «Он мог перед нею поносить и унижать себя, просить ее презирать его, раскаиваться в том, что она вышла замуж за него, старого грешника, — и после — всей этой разгрузки совести на следующий день игра начиналась снова» (ibid.).

Это другое патологическое удовлетворение: оно состоит в том, чтобы самого себя кастрировать, унижать, обвинять, презирать. Несомненно, что это мазохистическое удовольствие и, бесспорно, речь идет о моральном мазохизме. Нужно заметить, что Достоевский проявляет свое чувство вины («старый грешник»), свое унижение в том, что он обвиняет сам себя. Это выявление виновности покрывает мазохистическое удовольствие и полностью характерно для морального мазохизма, как мы вскоре увидим.

До сих пор в этом цикле игры обнаруживались два периода — период виновности, затем период морального мазохизма. Однако цикл игры не закончен: «Молодая женщина также привыкла к этому циклу, потому что она заметила, что литературная продукция никогда не появлялась в других обстоятельствах, нежели тогда, когда все было потеряно и они оставались нищими. Она не понимала, естественно, связь, которая связывала эти явления. Когда приходило освобождение от чувства вины, благодаря наказанию, которое он призывал, таким образом освобождаясь, он мог вновь начать работать» (ibid.). Вот, следовательно, третья фаза цикла игры у Достоевского, момент творчества, сублимации, которая является также либидинозной разрядкой и удовольствием. Каким образом становится возможной эта третья фаза? В статье Фрейда, мы находим ответ — «из наказания, которое он направляет на себя…». Таким образом, можно говорить о том, что в этой третьей фазе удовольствие и вина отличны, разделены друг от друга в том случае, когда чувство вины смягчается, за ним может последовать чувство удовольствия. Но можно задаться вопросом, происходит ли это все по причине наличия морального мазохизма во второй фазе, что и делает возможным все происходящее? Я не могу утверждать, что не существует другого успокоения чувства вины кроме мазохизма: это эквивалентно возвращению назад к недифференциации между чувством вины и мазохизмом. Возможно, что некоторые субъекты не переносят свою виновность, по меньшей мере, в некоторые моменты своей жизни, и они обязаны инвестировать это чувство мазохистически для того, чтобы с ним справиться и его облегчить.

Таким образом, в этом «цикле игры» Достоевского мы установили первую фазу, в которой удовольствие от игры и чувство вины следуют друг за другом и отличаются друг от друга; вторую фазу морального мазохизма, когда удовольствием является эротизированное чувство вины (возможно, это происходит по причине того, что чувство вины чрезвычайно интенсивное и не может быть переносимо другим способом, а лишь будучи мазохистически инвестированным); и третью фазу, когда чувство вины сопровождается сублиматорным удовольствием.

Таким образом, мы располагаем, с одной стороны, четким теоретическим определением различия между чувством вины и моральным мазохизмом, с другой стороны, сложной клинической незавершенностью, которая может служить причиной неясного различения нашими пациентами чувства вины и мазохизма, с чем мы также сталкиваемся вслед за ними. В действительности многие наши пациенты могут называть себя мазохистами («мазо», как они говорят), потому что они чувствуют вину, быть может, чересчур сурово, но натуральным образом вследствие всяческих либидинальных удовольствий, которым они предавались. В наше время чувство вины осуждается некоторыми психологическими идеологиями, которые хотели бы, чтобы «нормальный» человек не чувствовал себя виноватым.

Фрейд дает теоретическое объяснение неразличимости чувства вины от морального мазохизма, это объяснение может служить отправной точкой для углубленного изучения различия между ними. В статье «Экономическая проблема мазохизма» он пишет: «Нашу первоначальную путаницу [между чувством вины и моральным мазохизмом] можно простить, ибо и в том, и в другом случае речь идет об отношении между Я и Сверх-Я или равными ему силами, в обоих случаях дело сводится к потребности, которая удовлетворяется наказанием и страданием» (Freud, 1973b, p. 296; курсив мой. — Б. Р.). Следовательно, моральный мазохизм, как и чувство вины, являются различными модальностями одного способа отношения между Я и Сверх-Я — потребности в наказании, которую первый ждет со стороны второго. Но, начиная с этого момента, их пути становятся различными. При чувстве вины речь, несомненно, идет о Сверх-Я, известного как наследник эдипового комплекса, полученного от интроекции-идентификации эдиповых объектных отношений. Эта идентификация приводит к десексуализации данных объектных отношений. При моральном мазохизме речь идет о противоположном — о регрессивном движении в сторону ресексуализации эдиповых объектных отношений, о пути возвращения от завершенного Эдипа к Эдипу: «Совесть и мораль возникли в результате преодоления, десексуализации эдипова комплекса; вследствие морального мазохизма мораль снова сексуализируется, эдипов комплекс вновь оживает, подготавливается регрессия от морали к эдипову комплексу» (ibid.).

Посредством этой ресексуализации мальчик переживает вновь свои пассивные «женские», согласно Фрейду, сексуальные желания по отношению к эдипову отцу, при случае — свое желание быть им избиваемым. Дочь имеет аналогичные желания (Freud, 1974).

В. Обманное движение морального мазохизма: моральный мазохизм и невроз

Характеристикой морального мазохизма является, несомненно, эта ресексуализация, этот возврат от сформированного Сверх-Я к фигуре отца, это оживление эдипова конфликта; но также и то, что данный возврат никак не проявляется, не замечается, а манифестируется противоположное. Вот как Фрейд описывает основные качества морального мазохизма: «Третья форма мазохизма, моральный мазохизм, примечательна в первую очередь тем, что в ней ослаблена связь с тем, что мы называем сексуальностью. Всем мазохистическим страданиям обычно присуще то условие, что они исходят от любимого человека, по приказанию которого их нужно терпеть; при моральном мазохизме это ограничение отсутствует. Само страдание — вот что самое важное; кто его причиняет — любимый человек или безразличный — никакой роли не играет; оно может быть также вызвано некими безличными силами или обстоятельствами, настоящий мазохист всегда подставит щеку там, где у него есть перспектива получить удар» (Freud, 1973b, p. 292–293; курсив мой. — Б. Р.). Таким образом, моральный мазохизм представляется не таким, какой он есть на самом деле, и такая хитрость для него характерна: моральный мазохизм притворяется, что имеет безличностное направление, а в реальности нацелен на эдипова отца; он обманчиво задерживает преодоление эдипова конфликта своей реинвестицией, идентификациями, которые к этому времени парциально стерты, и эдиповы объектные отношения реинвестированы; он разыгрывает десексуализацию, а на самом деле он ресексуализирует объектные отношения.

В итоге, как мы уже увидели, моральный мазохизм представляет фикцию чувства вины, основанного на обезличенном и десексуализированном Сверх-Я, в действительности же идет речь о (сексуализированном) желании наказания, мазохистического удовольствия.

Можно говорить о том, что моральный мазохизм сохраняет видимость чувства вины вместе с реальным мазохистическим удовольствием для того, чтобы сохранять фикцию невроза вместе со скрытым первертным поведением. Такая уловка морального мазохизма делает еще более характерной одну из клинических сложностей, о которой мы уже говорили: субъект нарушает правила не для того, чтобы получить либидинальное удовлетворение от самого нарушения, а прежде всего для того, чтобы вызвать собственное чувство вины и предаться мазохистическому удовольствию от наказания. В этом случае субъект в первую очередь симулирует, что его целью является удовольствие от нарушения; во вторую очередь он делает вид, что страдает от чувства вины, которого на самом деле он желает и которое эротизирует; в конце он разыгрывает самонаказание (чувство вины) со стороны Сверх-Я, а в реальности он нацелен на наказание со стороны отца (эдипова).

Моральный мазохизм «хитрит» для того, чтобы удерживать видимость невроза посредством видимости (пост-)эдипового чувства вины. Однако само существование морального мазохизма указывает на дефект невротической организации, на прореху в невротическом функционировании. В чем состоит этот дефект? Невроз, по определению, является организацией, которая позволяет субъекту переносить чувство вины, связанное с его желаниями, посредством одного или группы симптомов. Слабая невротическая организация не позволяет субъекту даже при появлении симптомов справляться со своим чувством вины. В этом случае у субъекта остается одно решение — попытаться сдерживать свое чувство вины, инвестируя его мазохистически, то есть делая его переносимым благодаря эротизации, трансформируя его в источник мазохистического удовольствия. Таким образом, если присутствие морального мазохизма проявляется, с одной стороны, в существовании дефекта в невротической организации (которое не позволяет субъекту переносить свое чувство вины), то, с другой стороны, оно показывает, что субъект реагирует, что он использует мазохистические средства для того, чтобы поддержать свою невротическую организацию. Так, моральный мазохизм проявляется как мазохизм — хранитель невроза — или же пытается таковым стать.

Мы остаемся в рамках морального мазохизма, пока «мазохистическая хитрость» существует, то есть пока сохраняется немазохистическая видимость. Эта первертная «цель» призывается на помощь неврозу. Однако ресексуализация чувства вины чрезвычайно важна, если она становится явной, моральный мазохизм регрессивным путем трансформируется в либидинальный, так называемый женский мазохизм или, возможно, при продолжении регрессии в эрогенный мазохизм. Формы мазохизма организуются и иерархизируются вокруг объединяющей оси, идущей от морального мазохизма до эрогенного мазохизма, проходя через женский мазохизм, однако появление морального мазохизма зависит от поддержания мазохистического «обманного движения». В случаях, когда регрессия по оси мазохизма чрезмерна и мазохизм как таковой становится очевидным, мы покидаем пределы морального мазохизма и дефект невротической организации субъекта становится явным и очевидным для самого субъекта^[11]. Это указывает на то, что для поддержания морального мазохизма необходимо, чтобы дефект невротической организации был не чрезмерным. Моральный мазохизм является экономическим и лимитированным средством в ответ на временное нарушение невротического функционирования или на его дефект, ограниченный самой невротической организацией субъекта. Иначе перверсия, призванная на помощь, завоевывает территорию и лимитирует, уменьшает понемногу невротический сектор.

Психоаналитиков особо интересует один из аспектов, а именно моменты, в которых невротическое функционирование субъекта подвергается опасности из-за психоаналитической терапии. Нам известно, что психоаналитический процесс толкает к ресексуализации, в данном случае — чувства вины, и к некоторому колебанию идентификаций посредством реинвестиции объектных отношений. В процессе анализа некоторая доля морального мазохизма становится неизбежной и натуральной для функционирования субъекта. Следовательно, клинический пример, приведенный Фрейдом при введении понятия «моральный мазохизм», является примером негативной терапевтической реакции.

Негативная терапевтическая реакция в общем виде, а не в виде острых состояний свойственна, я полагаю, всем психоаналитическим процессам. Она вписывается в гамму реакций, идущих от простого отрицания до таких содержащих мазохизм форм, которые по своей крайности близки тому, что Фрейд описывает под названием «биологической скалы». Все эти формы организуются вокруг более или менее выраженного бессознательного чувства вины: слишком банального на одном полюсе и чрезмерно мазохистически трансформированного — на другом. Но не находим ли мы в простом отнекивании некое вступление к моральному мазохизму? Быть может, отнекивание как проявление оппозиции к аналитику является вступлением к ресексуализации отношений в переносе? В любом случае, моральный мазохизм неизменно присутствует в любом аналитическом процессе либо как окольный путь развития негативной терапевтической реакции, либо в качестве чего-то другого. В большинстве случаев моральный мазохизм остается предварительным состоянием; а в других его количество значительно и будет проявляется посредством специфического переживания в переносе.

Случай Даниеля представляет собой обыкновенное явление в анализе или психотерапии, такие случаи характерны для морального мазохизма и для «мазохистических уловок», которые к нему присоединяются, когда появляется с большой частотой.

На протяжении долгого времени Даниель начинает сеансы с рассказа о том, что он чувствует себя неловко, униженным, пристыженным либо виноватым в зависимости от случая и от того, что он думает и о чем рассказывает. «Потому что в анализе говорят обо всем». Обвинительные мысли, в которых он вынужден мне «признаться», разнообразны, но постоянным является сам феномен: он одинаково волнуется по поводу мастурбации или по поводу того, что он сходил в туалет перед сеансом (все сопровождается «обвиняющими» или же «стыдными» деталями), и по поводу того, что он опоздал или пропустил сеанс (обычно по «плохим» причинам, неподдающимся пониманию). Все эти ситуации и эти мысли, говорит он, ставят его в положении виновности и униженности по отношению ко мне. Он чувствует себя пристыженным и приниженным и по отношению к другим людям: по отношению к мужу своей сестры, который больше его зарабатывает и понемногу пытается возглавить их семейное дело, и это ему удается; по отношению к своему старшему брату, который физически сильнее, мужественнее; но в особенности отношения переноса со мной переживаются им в атмосфере вины, выставленной напоказ, этот своего рода «перенос виновности» проявляется не только в начале сеансов. Он, например, виновен в том, что не платит мне (его терапия проходит в учреждении), он чувствует себя униженным тем, что в его случае речь идет о терапии, а не об анализе (он «знает», что я думаю, что именно анализ ему показан)^[12]. Такая «вина» в переносе выражает, несомненно, сознательное и, более того, бессознательное чувство вины этого пациента; однако это чувство вины, переживаемое в переносе, используется также с целью получения мазохистического удовольствия: вина выдвигается на первый план для того, чтобы скрыть это удовольствие, чтобы разыграть несуществование последнего. Одновременно с проекцией Сверх-Я на аналитика и более регрессивного повторения эдиповых переживаний (пассивная по отношению к отцу позиция) есть в переживании (морального) мазохизма в переносе «подпольное» стремление к эротизации переноса и в конечном счете к переходу к действию.

Когда этот пациент демонстрирует свое чувство вины, он рассказывает мне одну из своих историй: однажды он совершил путешествие из Парижа в свой родной город с другом, о котором он знал, что тот является приверженцем бисексуальных отношений. Именно с этим другом, когда-то в подростковом возрасте у него были какие-то отношения. Во время своего путешествия они остановились на ночь в гостинице, где в целях экономии сняли номер с одной кроватью… Даниель был в ужасе, он не сомкнул глаз, лег на краешке кровати и не двигался всю ночь, настолько встревоженным и виновным чувствовал он себя из-за того, что столь легко согласился на это «экономное» предложение. Ничего не произошло, но Даниель вдоволь наигрался своим ожиданием, своим чувством вины и своей тревожностью, и тот избыток приводимых им деталей является очень характерным с этой точки зрения.

История этого пациента является хорошей иллюстрацией к нашему сюжету; в связи с ней я хочу привести некоторые аспекты, на мой взгляд, поддерживающие фрейдовские гипотезы о смысле морального мазохизма.

На протяжении десяти лет, между 20 и 30 годами, у Даниэля произошло нечто вроде остановки жизни: он уединился в родительском доме и ничего не делал. Он «болел», но не страдал ипохондрией или бредом, он болел «нервами», был «уставшим». Он обошел всех невропатологов и нейропсихиатров и перепробовал все виды лекарств и возможные лечения, естественно, за исключением психотерапии, которая, была ему, между прочим, предложена.

Именно к концу этого периода он попробовал релаксационную психотерапию (которая продлилась недолго), о которой я мало что знаю.

Ко мне он пришел спустя два или три года по окончании этого периода «вегетации» и после того, как возобновил прерванные десять лет назад занятия в институте. С мазохистической точки зрения то, что позволило ему отказаться от «болезни» и начать психотерапию, полагаю, было следствием изменения и развития самого мазохизма, идущего от либидинального мазохизма к моральному мазохизму. На протяжении этих десяти лет он чувствовал себя кастрированным, униженным, больным и виноватым в своей болезни, но это был также период мазохистического удовольствия на более либидинальном уровне, ближе к перверсии, нежели к моральному мазохизму. На протяжении всего этого периода он находился под протекцией своей матери^[13], которая всегда волновалась по поводу «хрупкого здоровья» своего сына. Он чувствовал себя униженным и презираемым другими членами семьи, особенно мужчинами, в первую очередь, своим братом и зятем. С ними, как и со мной, он чувствовал себя «самым маленьким» среди всех — он был младшим в семье. Моральный мазохизм, переживаемый им со мной, являлся одновременно и пережитком, и развитием его прежнего либидинального (женского) мазохизма.

Ограничусь лишь несколькими элементами, которые имеют отношение к периоду его «вегетации», которые одновременно имеют отношение к его отцу и к его бабушке по линии отца. Он прекратил всякую деятельность после провала на вступительных экзаменах в институт. Эти экзамены являлись началом некоего жизненного плана, предназначенного для него и поддержанного его бабушкой по линии отца. Эта бабушка была настоящим отцом всего семейства, собственницей семейного предприятия, которым она руководила и на котором работали и его отец, и его брат, а его сестра имела свои интересы. Эта бабушка решила сделать его наследником и в будущем — руководителем предприятия (исключая при этом его отца).

Его отец, брат и сестра рассматривались бабушкой как неспособные на руководство; именно он, «младший», станет, благодаря его интеллектуальным способностям, старшим братом не только своим братьям, но и своему отцу. Отец был определен как «слабый»; он был алкоголиком. Именно в таких условиях мой пациент претерпел неудачу на вступительных экзаменах в институт, где он должен был подготовиться к руководству семейным предприятием. Отец пациента не единственный, кто представляет отцовское имаго. Во время войны отец находился далеко, был в плену, а в их доме жили немецкие офицеры. Естественно, что у Даниеля были фантазии об отношениях между этими офицерами и его матерью. Он много играл с немцами, и более всего ему запомнилась игра, в которой один немец его выбрасывал через окно на руки другого немца. Он часто сравнивал меня с этими садистическими и красивыми немцами, как, впрочем, и со своим отцом: с одной стороны, я был для него евреем, следовательно, слабым и, с другой стороны, близким к «фашисту» Мойше Дайяном, красивым, как немецкие офицеры из его детства. Этот двойной образ отца характерен для амбивалентного отношения Даниеля к своему отцу: виновность в том, что он обогнал отца в наследовании (и более любим его матерью) и мазохистическое, пассивное, гомосексуальное переживание наподобие того, что он испытывал с немцами. Речь тут идет о пациенте с депрессивной структурой, который имел несчастье на протяжении долгих лет переживать депрессивный аффект.

Помимо депрессивной структуры, существует невротический сектор, достаточно большой, но хрупкий, ему угрожает депрессивный аффект, которого Даниель старался избежать любой ценой. Его бессознательная гомосексуальность играла одновременно противодепрессивную роль (она предоставляла объект желания, который обходит возможность его потери) и имела невротический эдипов смысл. Мазохизм позволяет принимать эту необходимую гомосексуальность как и присоединенное к ней чувство вины. Либидинально-женский мазохизм Даниэля этим обходным, но также и прямым мазохистическим путем играет противодепрессивную роль; моральный мазохизм присутствует для того, чтобы поддерживать его хрупкую невротическую организацию. Поскольку депрессивная опасность сгладилась, он смог отказаться от необходимости «быть больным» (как на протяжении десяти лет ухода) и забросить либидинальный мазохистический фантазм; переход, таким образом, осуществляется в сторону морального мазохизма, который становится указанием на дефект его невротической организации, вместе с тем и поддерживает ее.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

«Мазохизмы» — название и предмет рассуждений в: Les Cahiers du Psychanalyse et de Psychothérapie. 1982. № 4–5.

6

От противоположного, от противного, наоборот (лат.).

7

Вот что пишет Фрейд о своем пациенте в работе «Человек-волк»: «Когда учитель уговорил его не проявлять жестокостей по отношению к маленьким животным, он покончил с этими злодеяниями, но сначала еще раз довольно основательно поупражнялся в разрезании гусениц. Он точно так же вел себя и во время аналитического лечения, проявляя преходящую «негативную реакцию»; после каждой вскрывающей симптом разгадки он на короткое время пытался отрицать ее действие посредством ухудшения разгаданного симптома. Известно, что дети в общем и целом ведут себя так же по отношению к запретам. Если их отругали за то, что они, например, производят невыносимый шум, то после запрета, прежде чем прекратить шуметь, они шумят еще раз. При этом они добились того, что перестали шуметь якобы добровольно и пренебрегли запретом» (Freud, 1954, p. 376).

8

Когда Фрейд желает указать на то, что объединяет в одно целое женский и моральный мазохизм, он пишет: «С другой стороны, этот фактор виновности обеспечивает переход к третьей форме мазохизма, к моральному мазохизму» (ibid., p. 290).

9

З. Фрейд писал: «Обращение садизма против собственной персоны регулярно происходит при подавлении влечений культурой, которое удерживает бóльшую часть деструктивных компонентов влечений человека от применения в жизни. Можно представить себе, что эта отошедшая на задний план часть деструктивного влечения проявляется в виде усиления мазохизма в Я. Однако феномены совести позволяют догадаться, что возвращаются от внешнего мира деструкция принимается Сверх-Я и без такой метаморфозы, усиливая его садизм, направленный против Я. Садизм Сверх-Я и мазохизм Я дополняют друг друга и объединяются, чтобы вызвать одни и те же последствия» (Freud, 1973b, p. 297; курсив мой. — Б. Р.).

10

«Важна игра сама по себе, — пишет он в своих письмах. — Клянусь вам, это не жадность, даже если я очень нуждался в деньгах».

11

Именно с этим связан вопрос о бессознательном характере морального мазохизма: мазохистическая уловка не обращена лишь к объекту, она обращена в первую очередь к самому субъекту и реализуется через бессознательный характер морального мазохизма. Но речь не о том, чтобы смешивать мазохизм и бессознательное чувство вины. Следовательно, это последнее является наряду с сознательным (и смещенным) чувством вины одной из характеристик невроза, что Фрейд не забывал отмечать в различных местах: «Во время нашей аналитической работы мы обнаружили, что, возможно, все неврозы несут в себе дозу бессознательного чувства вины, которое делает в свою очередь симптомы более явными, исполняя их как наказание» (Freud, 1971a, p. 99).

Это находится в оппозиции к моральному мазохизму, при котором, как мы уже видели, виновность находится на переднем плане: «Однако деталь, на которую нужно обратить внимание, садизм Сверх-Я, чаще всего переживается в сознательном, тогда как мазохистические тенденции Я остаются в общем спрятанными от личности…» (Freud, 1973b, p. 296). Быть бессознательным составляет наряду с мазохистической уловкой саму сущность морального мазохизма. Он может стать сознательным лишь в двух случаях: при регрессии, когда он трансформируется в женский или эрогенный мазохизм или же в анализе посредством идентификации с аналитиком, однако это возможно лишь при проработке и преодолении морального мазохизма. Именно благодаря идентификации с аналитиком он может занять место пассивно сексуализированных объектных отношений с аналитиком, когда таковые становятся возможными (см. случай Даниеля, p. 41–44).

12

На протяжении нескольких лет он обещает начать анализ и постоянно отодвигает срок его начала.

13

Несомненно, важно говорить о матери этого пациента, особенно в связи с его депрессивной структурой, однако я ограничусь его мазохизмом и его чувством вины.