Два брата

Бен Элтон, 2012

24 февраля 1920 года в Берлине рождаются два младенца, которым суждено стать братьями. В тот же день в Мюнхене создана Национал-социалистическая партия. Пауль и Отто неразлучны и оба похожи на своих еврейских родителей, хотя совсем не похожи друг на друга. Они и не догадываются, что один из них приемыш, – более того, не еврей. Их отец играет по джазовым клубам, мать лечит больных, жизнь в Германии, еле приходящей в себя после Великой войны, потихоньку налаживается. Братья вместе растут, вместе дружат с одной девочкой, вместе влюбляются в другую. Но когда к власти приходят нацисты, жизнь меняется необратимо и страшно: в кошмарной стране внезапно важнее всего оказываются кровь и происхождение. Бен Элтон – британский писатель, режиссер, сценарист ситкома «Черная Гадюка» и создатель мюзикла «We Will Rock You» – написал пронзительный и честный роман по мотивам истории своей семьи. Как и в жизни, здесь есть смех и слезы, нежность и злость, верность и предательства. Это история о том, чем готовы пожертвовать люди ради выживания – своего и тех, кого они любят. Что им делать с каждодневной ненавистью, с неотступной памятью, с неутихающей болью – и как из этого всего порой прорастают одиночество, страх и жестокость, а порой – доброта, мудрость и счастье. Книга содержит нецензурную брань. В формате a4.pdf сохранен издательский макет. Больше интересных фактов об авторе читайте в ЛитРес: Журнале

Смешные деньги

Берлин, 1923 г.

Главное — не медлить. В течение дня цена кило моркови могла подскочить в пятьдесят тысяч раз, и молодой паре, обремененной детьми, хватало благоразумия не откладывать покупки на после обеда.

Вольфгангу повезло, что работа его заканчивалась всего за час-другой до открытия рынков. Управляющий выдавал жалованье кучей банкнот, иногда еще сырых, только-только из-под печатных станков Рейхсбанка, которые — все двенадцать — работали круглосуточно. Вольфганг хватал деньги, черным ходом выскакивал из клуба и, пристроив трубу и скрипку на велосипедный багажник, что есть мочи крутил педали, опасаясь, как бы инфляция не сожрала весь заработок, прежде чем он поспеет его истратить.

В феврале он получал двести-триста тысяч марок пяти — и десятитысячными купюрами, которые рассовывал по карманам. Летом он уже забрасывал инструменты за спину, а к багажнику приторачивал раздувшийся от денег чемодан.

Нынче из-за выпивки с Куртом и Катариной он припозднился и потому налегал на педали древнего односкоростного драндулета. Чтобы не откусить язык в берлинских проулках, еще в прошлом веке вымощенных булыжником и неровным плитняком, Вольфганг крепко сжимал клацавшие зубы.

В колодце двора он цепью пристегнул велосипед к баку общественной помойки, через парадный ход вбежал в вестибюль и вызвал лифт. Всякий раз, как Вольфганг хотел им воспользоваться, лифт почему-то оказывался в другом конце шахты, верхнем или нижнем. Обычно Вольфганг матерился под нос, проклиная закон подлости, но сегодня это было на руку. Прислушиваясь к натужному лязгу спускавшейся кабины, он припомнил давешнее знакомство и особенно прощальный поцелуй Катарины.

Вспомнил ее руку, обхватившую его загривок. Томный взгляд сквозь табачный дым. На мгновение ожившие губы.

И тут вспомнил про помаду. Густую, блестящую, пурпурную.

Уж он-то знал, что любая женщина с пятидесяти шагов и сквозь закрытую дверь узрит чужую косметику. Вольфганг выхватил из кармана платок и крепко отер рот. Потом глянул на льняной квадратик и понял, что вовремя спохватился, — на ткани остались темно-пурпурные разводы. Конечно, он ни в чем не виноват, он не напрашивался на поцелуй. Но когда речь о следах чужой помады, безвинность — не аргумент.

Фрида, уже в пальто и шляпке, ждала его за дверью; возле ног ее стояла приготовленная сумка, на руках восседал Отто.

— Ты задержался, — громким шепотом сказала Фрида, кивнув на дверь детской — мол, второе дитятко еще спит.

— Извини. Деловой разговор. Малый предлагает работу. Возможно, заинтересуюсь.

— Держи Отто, уже час как проснулся. — Фрида всучила карапуза мужу и взяла сумку. — Наверное, увидел страшный сон. Все, я побежала. До больничного приема еще увижусь с родителями. Нынче папин день.

Фридин отец-полицейский получал ежемесячное жалованье, что совсем недавно было знаком успешности и стабильности. Сие достижение среднего класса означало, что если кого-то собирались турнуть с работы, об этом извещали за месяц, дабы смягчить удар. Но в Германии 1923 года ежемесячное жалованье обернулось проклятьем. Все необходимое нужно было покупать на месяц вперед и делать это в первый же час после получения денег, ибо уже на следующий день новый курс доллара превращал их в гроши, которых не хватит и на гороховый стручок.

— Дурь какая-то, что ты должна с ними возиться, — пробурчал Вольфганг.

— Ты же знаешь, самим им не справиться, — с порога ответила Фрида. — Предки все еще живут в тринадцатом году — так долго ощупывают каждый апельсин и обнюхивают сыр, что когда наконец решаются на покупку, она им уже не по карману. С рынка я сразу в клинику, тебе пасти мальчишек до десяти, потом явится Эдельтрауд. Вечером постараюсь вернуться до твоего ухода. Пока!

— Даже не поцелуешь? — надулся Вольфганг.

Фрида мгновенно размякла. Выронила сумку и подскочила к мужу.

— Конечно, поцелую, милый. — Она взяла его лицо в ладони и притянула к себе. Но вдруг отстранилась. — Чьи это духи?

— Что? — Лучше вопроса Вольфганг не придумал.

— От тебя пахнет духами. Чьими?

— Наверное, это… мой одеколон.

— Я знаю твой одеколон, Вольф. Я спрашиваю о духах. Женских. Я их слышу. Даже сквозь запах пота, виски и курева, — значит, кто-то был вплотную к тебе. Ты на прощанье с кем-то целовался, Вольфганг? Просто интересно.

Невероятно. В одну секунду Фрида воссоздала картину преступления.

— Ну что ты, ей-богу, — промямлил Вольфганг.

— Потому и задержался, да? — В ее тоне сплавились неискреннее простодушие и каменная жесткость.

— Нет! Я же сказал, с парнем говорил о работе. Его девица меня чмокнула…

Фрида большим пальцем мазнула по его губам.

— Жирные. Как от помады. В губы не чмокают, Вольф. Чмокают в щеку. В губы целуют.

Вольфганг оторопел. Он всегда знал, что жена его обладает острым аналитическим умом, — врач, в конце-то концов, — но сейчас это граничило с колдовством.

Вольфганг собрался. Пора переходить в атаку.

— Я ни с кем не целовался, Фрида, — твердо сказал. — Меня поцеловали, это совсем другой коленкор.

Правда — лучшая защита.

— Кто? — сощурилась Фрида.

— Бог ее знает.

Или хотя бы почти правда.

— Какая-то вертихвостка, — продолжил Вольфганг. — Она была с этим парнем, который предлагает работу. Девица вдруг меня обняла и поцеловала. Сказала, поклонница джаза.

— Хм.

— Что поделаешь, если я неотразим.

— Симпатичная?

— Господи, не знаю! Вряд ли, иначе я бы заметил. Я спешил уйти, и она меня поцеловала. Отметь, не я ее, а она меня. Если хочешь знать, твои подозрения меня слегка огорчают.

Прищуренный взгляд чуть смягчился.

— Ну-у, меня можно понять, — сказала Фрида.

— Только если допустить, что ты мне не доверяешь.

Пробило.

— Я работаю в ночных клубах. — Вольфганг стремился развить преимущество. — Там полно глупых девчонок. Что прикажешь делать? Нанять шесть телохранителей, как Рудольф Валентино?^[23] Я не желаю быть заложником своей неодолимой привлекательности.

Фрида засмеялась. Он умел ее рассмешить.

— Ты прав. Я дура. Прости, Вольф.

— Вот ведь. Как будто я заглядываюсь на других.

— Я знаю. Извини. Устала… Но если еще увидишь эту вертихвостку, скажи, чтоб держалась подальше, ладно?

— Если увижу, скажу. Но вряд ли мы с ней свидимся, детка. Кажется, ты спешила?

— Господи, да!

Фрида опять взяла его лицо в ладони и притянула к себе.

— Кстати, бог с ней совсем, но то был не поцелуй. Вот что такое поцелуй.

Фрида приоткрыла губы и одарила мужа смачным поцелуем, полным изголодавшейся страсти. Радостно курлыкнул Отто, зажатый меж родителями.

— Погоди, опущу ребенка, — выдохнул Вольфганг, свободной рукой облапив жену.

— Нет, не могу. Извини, Вольф. — Фрида высвободилась. — Надо бежать. Папа взбеленится, если останется без селедки.

Подхватив сумку, она ринулась к двери.

— Нам надо больше времени уделять друг другу, — сказал Вольфганг, провожая ее.

— Знаю, милый. Но я работаю днем, ты — ночью, и у нас два карапуза. Обещаю, мы выберем время для нас с тобой, но только, наверное, когда мальчики вырастут.

Тряско и натужно подъехал лифт.

— Может, году в сороковом. Когда они будут студентами. Закажи столик в ресторане.

Вольфганг не улыбнулся.

— Я серьезно, — сказал он.

— Знаю, знаю, я шучу. — Фрида взглянула сквозь ромбовидные ячейки клетки-лифта. — Мы выберем время, правда. Постараемся.

Лифт вздрогнул, лязгнул и пополз вниз. Лодыжки, бедра, грудь. Прощальная улыбка, и Фрида скрылась в шахте.

Отто, радостно наблюдавший за маминым исчезновением, вдруг не смог с ним примириться и заревел. Вольфганг устало поплелся в квартиру.

Он думал о Фриде. О том, как сильно ее любит. Как сильно хочет. Как без нее ужасно плохо.

Потом в его мысли незвано явилась Катарина.

Наверное, она еще в клубе. Пьет, танцует. Жизнь в джазе, детка.

Вольфганг прошел в кухню и отыскал какой-то сухарик.

Не шибко джазово, детка.

Пропади он пропадом, Фридин папаша.

— Почему твои дед с бабкой сами не могут сделать свои блядские покупки? — спросил Вольфганг сына.

— Блядские, — повторил Отто. — Блядские покупки. Блядские. Блядские. Блядские.

Примечания

23

Рудольф Валентино (1895–1926) — американский киноактер итальянского происхождения, секс-символ эпохи немого кино.