Шпион среди друзей. Великое предательство Кима Филби

Бен Макинтайр, 2014

Ким Филби – один из самых знаменитых шпионов XX века, и написано о нем немало. Однако расследование британского писателя-историка Бена Макинтайра, основанное в числе прочего на неопубликованных архивных материалах, знакомит нас с этой уникальной личностью как никогда близко. Урон, нанесенный тайной деятельностью Филби двум государствам, Великобритании и США, мог бы быть куда меньше, если бы не крепкая мужская дружба, замешанная на традиционных английских идеалах личной преданности и чести джентльмена. Николас Эллиотт из МИ-6 и глава ЦРУ Джеймс Энглтон слепо верили своему другу Киму и стояли за него стеной до тех пор, пока не стало поздно. Макинтайр показывает, как государственная измена, десятилетиями проходившая сквозь фильтр частного человеческого предательства, превращала жизнь Кима Филби в небывалой силы психологический триллер.

Глава 5

Три молодых шпиона

Жизнь Филби в английском пригороде казалась унылой в сравнении с яркими впечатлениями Эллиотта на передовой шпионской борьбы. Сент-Олбанс находился очень далеко от Стамбула. По мнению Филби, он находился слишком далеко от чего бы то ни было, включая Лондон, где принимались важные решения в сфере разведывательной деятельности и можно было обнаружить наиболее ценные секреты. В начале 1943 года Феликс Каугилл объявил, что Пятый отдел переезжает в новое помещение на Райдер-стрит, в самом сердце Сент-Джеймса. Филби воодушевился, поскольку его новый кабинет располагался всего «в двух минутах от МИ-5 и в пятнадцати от Бродвея», главного управления МИ-6. Теперь он окажется ближе к своему клубу, к полным сплетен вечерам у Томми Харриса, да и к своим советским кукловодам тоже. Новое местоположение было идеальным еще и потому, что оттуда можно было установить контакт и завязать дружбу (с прицелом на последующие манипуляции) с новой важной участницей битвы разведок военного времени.

Нападение на Перл-Харбор буквально вбросило Америку в войну и фактически породило Управление стратегических служб, новую и хорошо финансируемую разведывательную контору под руководством общительного, амбициозного адвоката Уильяма Донована, он же Дикий Билл. Впоследствии УСС превратится в ЦРУ, самую могущественную разведку в мире, но в 1942 году Америка еще была новичком в деле разведки военного времени: ресурсов и энергии хоть отбавляй, а вот профессиональных знаний не хватало. Первые сотрудники УСС, жаждущие знаний, начали прибывать в Лондон в 1942 году, и размещали их в кабинетах на Райдер-стрит. Малькольм Маггеридж сравнивал их с невинными юными девушками, которым предстояло лишиться девственности в «старом затхлом разведборделе» под названием МИ-6. Филби был разочарован первыми американскими гостями, «откровенно растерянной группой». Даже их руководитель Норман Холмс Пирсон, ученый из Йеля, нещадно ругал собственную команду, характеризуя ее как «кучку бестолковых дилетантов». Тем не менее новички проявляли пугающее усердие, которое матерые ветераны МИ-6 находили довольно забавным. «Они буквально через слово напоминали нам, что приехали учиться», — писал Филби. Как уважаемому сотруднику разведки с трехлетним стажем ему предстояло стать одним из их самых авторитетных наставников и рассказывать американцам о работе контрразведывательного отдела МИ-6, структуре британских секретных служб и процедурах дешифровки в Блетчли-парке. Филби пренебрежительно отнесся к этим чересчур увлеченным американцам, сочтя их «головной болью», но один из них явно выделялся среди товарищей: высокий, сосредоточенный, болезненно худой молодой человек, писавший поэзию, выращивавший тропические растения и изучавший мельчайшие подробности ремесла с самоотверженностью истинно одержимого человека. Звали его Джеймс Хесус Энглтон, и ему предстояло со временем вырасти в одну из самых могущественных и неоднозначных фигур шпионажа в истории. Энглтон был плодом романтического и неожиданного брака Хью Энглтона, солдата, занявшегося торговлей кассовыми аппаратами, и Кармен Мерседес Морено, необразованной, но пылкой и невероятно красивой женщины из Ногалеса, штат Аризона, в которой смешалась кровь мексиканцев и апачей. Познакомились они в 1916 году, когда Хью Энглтон служил кавалерийским офицером под командованием генерала Першинга во время военной кампании против мексиканского повстанца Панчо Вильи. Джеймс Энглтон родился в Бойсе, штат Айдахо, и получил второе имя Хесус от матери-католички — он ненавидел его, но оно вполне соответствовало его аскетичному и до странности одухотворенному виду. Мальчику было четырнадцать, когда его отец переехал в Италию, чтобы руководить, а потом и владеть миланским филиалом NCR (национальной компании по производству кассовых аппаратов). Молодого Энглтона послали учиться в Англию, сперва в частную среднюю школу в Бакингемшире, а потом в Малверн-колледж, британскую частную школу, хранившую верность викторианским традициям. Энглтон стал бойскаутом, старостой, вступил в корпус подготовки офицерского состава. По словам Энглтона, для него это были «годы становления»: из Малверна он вынес изысканные манеры, склонность играть по правилам, налет эксцентричности и легкий британский акцент, который так и остался у него навсегда. Мальчик из Айдахо стал «большим англичанином, чем сами англичане», и эту маску он носил — так же как и костюмы с Сэвил-роу — до конца жизни. В 1937 году он поступил в Йельский университет, чтобы изучать английскую литературу, но большую часть времени проводил, слушая джаз, ухлестывая за девушками и занимаясь изданием литературного журнала «Фуриозо», где печатались такие заметные поэты, как Эзра Паунд и Э. Э. Каммингс, дружбу с которыми он водил. Страдавший бессонницей полуночник, Энглтон приобрел репутацию ярого антикоммуниста и эстета; он сочинял романтические стихи, по большей части отвратительные, и получил прозвище Поэт. Товарищи по учебе считали его загадочным — «таинственной личностью с мрачной и таинственной внешностью». Вскоре после Перл-Харбора он добровольно пошел в американскую армию и через своего бывшего профессора английской литературы Норманна Пирсона получил работу в Лондоне в только что созданном УСС. Прежде чем отправиться в Англию, он женился на двадцатиоднолетней наследнице богатого лесопромышленника из Миннесоты. Поступок этот выглядел немного странно, но Джим Энглтон часто поступал неожиданно. «Какое чудо сложности великой — Поэт», — писал Каммингс общему другу.

Энглтона прикрепили к X-2, отделу контрразведки УСС, точному аналогу Пятого отдела МИ-6. Со временем Х-2 расширился и занял весь третий этаж здания на Райдер-стрит, а Пятый отдел расположился этажом выше. Филби призвали читать новичкам лекции по «прикладному искусству» контршпионажа, внедрению во вражеские разведывательные организации и руководству двойными агентами. Как заметил один американский офицер: «Я помню, что он произвел на меня большое впечатление. Он действительно знал, что делает».

Филби привязался к двадцатичетырехлетнему американцу и впоследствии написал: Энглтон «завоевал мое уважение, открыто отвергая англоманию» очень и очень многих вновь прибывших американцев. А Энглтону и не требовалось становиться англофилом, ведь во многих аспектах он и так уже был вполне англичанином. Сейчас трудно определить степень дружбы между Кимом и Джеймсом, поскольку впоследствии сторонники Энглтона старались ее преуменьшить, а враги, напротив, преувеличить. По свидетельству биографа Энглтона, «возможно, Филби чувствовал, что у них с Энглтоном отношения наставника и ученика; возможно, Энглтон разделял это чувство». Ким был покровителем и экспертом, а Джеймс — протеже и молодым дарованием. «Филби стал одним из учителей Энглтона, его главным наставником в сфере контрразведки; Энглтон смотрел на него снизу вверх как на старшего брата». Киму нравилось иметь почитателей, и, возможно, Джеймс заполнил пустоту, оставшуюся после отъезда Николаса Эллиотта. Новички и ветераны знакомились за выпивкой — в ней, само собой, недостатка не было. «Наши европейские друзья потребляли алкоголь в невероятных количествах, при этом словно бы и не пьянея», — вспоминал офицер УСС. Энглтон мог пить с упорством, достойным самого Филби, но он вообще все делал с невероятной отдачей, чем производил на окружающих сильное, но немного странное впечатление. В свой кабинет на Райдер-стрит он принес раскладушку и, по-видимому, большую часть ночи проводил, изучая эзотерические тайны контршпионажа с таким благоговейным усердием, «словно они заключали в себе таинство святой Троицы». Он общался с писателями и поэтами, в том числе с Уильямом Эмпсоном и Т. С. Элиотом, время от времени вставляя в свои отчеты стихотворения. Эмпсон отмечал его «неуемную страсть к упорядочиванию». Коллеги по УСС находили его «поистине блистательным, но чудаковатым… полным невероятных, колоссальных идей». В чем-то Энглтон был сродни редкостной орхидее, какие он стал впоследствии выращивать все с той же самоотдачей: экзотический гибрид, мексикано-апачский поэт-шпион с английским выговором, уникальный и примечательный, соблазнительный для некоторых, но слегка зловещий для тех, кто предпочитал более простую флору. Начальство признавало, что Энглтон, при всех своих странностях, нашел свое признание, и шесть месяцев спустя его повысили до звания второго лейтенанта и сделали главой итальянского подразделения Х-2, контролирующего контрразведывательные операции в стране, где он провел большую часть юности. Своим быстрым восхождением Энглтон был отчасти обязан наставничеству и покровительству Кима и впоследствии упоминал о его вдохновляющем примере. «Как только я встретил Филби, некогда поманивший меня мир разведки поглотил меня целиком, — признавался Энглтон. — Он лицом к лицу встречался с нацистами и фашистами, принимая их вызов и вмешиваясь в их деятельность в Испании и Германии. Нас привлекали его утонченность и опыт… Ким многому меня научил».

Сочетание обаяния и компетентности способствовало карьерному росту Филби в рядах союзнической разведки; прибавлялось у него и обязанностей. В конце 1942 года Каугилл попросил его взять на себя операции контрразведки в Северной Африке — районе, приобретавшем ключевое значение по мере того, как силы союзников вторгались в Марокко и Алжир (тогда эти территории находились под контролем Франции). Прежде в конторе за этот регион отвечал капитан Феликс Русси, бывший солдат из Гибралтара, которого Ким описывал своим советским кураторам как «почти полного кретина». Филби был только рад захватить его владения. «Нам неплохо удалось взять под контроль деятельность абвера в Испании и Португалии, — писал Филби, — [и] у меня не было причин уклоняться от дополнительных обязательств». Несколько месяцев спустя его резюме снова пополнилось — на сей раз ему поручался контршпионаж в Италии (в УСС этот же регион вскоре передали в ведение Джеймса Энглтона). Вскоре после переезда в Лондон Каугилл попросил Филби временно действовать в качестве его заместителя «во всех делах разведки», поскольку сам он отбывал в США с трехнедельным визитом по делам МИ-6. С ироничной наигранной скромностью Филби отметил, что «его карьера в секретной службе пошла в гору». Однако для Кима это продвижение было всего лишь способом приблизиться к другой цели. «Я рассматривал свои назначения в СРС исключительно в том плане, в каком они служили прикрытием для моей работы, — я должен был хорошо выполнять свои обязанности, чтобы получать должности, на которых мог бы наиболее эффективно служить Советскому Союзу».

Даже тем, кто по-настоящему одержим какой-либо идеологией, как правило, необходимо проверять свои убеждения на прочность; им нужно, чтобы кто-то понимал их, поддерживал или подвергал их идеи сомнению. Филби никогда не делился своими убеждениями, никогда не обсуждал политику даже с другими советскими шпионами, если не считать ранних идеологических дискуссий с Арнольдом Дейчем; он крайне редко поднимал тему коммунизма в разговорах с советскими кураторами. Филби убедил себя в правильности своего курса еще в 1934 году, после чего тема была закрыта. Он хранил и лелеял свои убеждения в полной изоляции.

Возможно, основная ирония положения Филби заключалась в том, что с точки зрения британцев он был вне подозрений, а вот Москва продолжала относиться к нему с недоверием. Основным источником сомнений советской стороны стала пышная блондинка, очень умная, верная политическим догмам и одержимая глубокой паранойей сотрудница НКВД, аналитик разведки Елена Модржинская, возглавлявшая британский отдел московского Центра. Как и у большинства тех, кто пережил сталинские «чистки», страх, пропаганда и повиновение оставили осадок недоверия в душе Модржинской, одной из очень немногих женщин, занимавших руководящие посты в советской разведке. Она подозревала масштабный заговор; она попросту не могла поверить заявлениям «кембриджской пятерки», будто они идут на столь «немыслимый» риск ради советской стороны. Конечно же, ей представлялось совершенно невозможным, чтобы люди с коммунистическим прошлым с такой легкостью проникли в британскую секретную службу и так быстро поднялись по карьерной лестнице; было известно, что британцы разработали сложный план, чтобы обмануть нацистов, поэтому вполне логичным казалось, что они попытаются проделать то же самое и с Москвой. Короче говоря, Модржинская попросту не могла — и не хотела — верить, что Филби тот, за кого себя выдает: «агент глубокого внедрения, работающий на советскую разведку». В ее глазах Филби был провокатором, самозванцем, двойным агентом: «Он лжет нам самым наглым образом». Анатолию Горскому, новому резиденту в Лондоне, дали инструкции выяснить, какую именно дезинформацию распространяют Филби и остальные британские двойные агенты. Со временем Центр даже направил в Лондон агентов под прикрытием, чтобы проследить за «кембриджской пятеркой» и собрать разоблачительные данные. Члены группы наблюдения не говорили по-английски и постоянно терялись, виня в этом блестящее шпионское мастерство Филби и компании, а вовсе не собственное неумение ориентироваться по карте. Сотрудники советской разведки стремились найти свидетельства, которых не существовало, а потерпев неудачу, они сочли это доказательством того, что свидетельства надежно спрятаны. В конце концов, сама «английскость» Филби делала его подозреваемым. По наблюдению советского офицера Юрия Модина, очередного куратора «кембриджской пятерки», «он [Филби] настолько полно — как психологически, так и физически — воплощал собой образ сотрудника британской разведки, что я так до конца и не сумел свыкнуться с мыслью о том, что он один из нас, марксист, нанятый на секретную службу Советским Союзом».

Несмотря на подозрения Модржинской, обращение советских кукловодов с Филби внешне не изменилось. Горскому приказали вести дела с британскими шпионами «таким образом, чтобы поддерживать в них убеждение, будто мы им безоговорочно доверяем». И вот сложилась поистине странная ситуация: Филби сообщал Москве правду, ему не верили, но позволяли думать, что верят; он обманывал британцев, чтобы помочь советской разведке, подозревавшей и в свою очередь обманывавшей его. Доверие Москвы к Филби переживало взлеты и падения; порой его считали подозреваемым, иногда ему все-таки верили, а временами — и то и другое одновременно.

Великобритания и СССР были союзниками с того момента, когда Гитлер напал на Советский Союз летом 1941 года. Филби мог утверждать, что, передавая информацию Москве, всего лишь помогает союзнику и поддерживает «борьбу единого фронта против фашизма». Его коллеги в МИ-6 и УСС вряд ли бы с ним согласились. Лондон и Москва уже начали обмениваться весьма ценной информацией, но в крайне ограниченном формате, поскольку обе стороны продолжали относиться друг к другу с глубоким подозрением. А Филби отсылал в Москву такие секреты, передача которых Сталину не могла присниться его боссам из МИ-6 даже в страшном сне: отвлекающие маневры, подлинные имена агентов и руководителей операций, а также подробное (и выдающее всех с потрохами) описание всей структуры секретной службы. Кроме того, существовала опасная вероятность — так и не подтвержденная, но и не опровергнутая, — что в советскую разведку проникли немецкие шпионы и информация, добытая «кембриджской пятеркой», отправлялась обратно в Берлин. Если возможность такого развития событий и приходила в голову Филби, она его, по-видимому, не волновала. Он был предан Москве, а как Москва поступала с предоставляемой информацией, его уже не касалось. Он понимал, что совершает государственную измену, шпионя на иностранное государство, и знал о грозивших ему последствиях. Если бы его поймали, то почти наверняка судили бы по закону 1940 года «О государственной измене», что означало бы смертную казнь.

Смерть тоже входила в условия игры. Филби принял ликвидацию своих горячо любимых советских кураторов с молчаливым непротивлением истинно верующего. Более дюжины шпионов, перехваченных благодаря расшифровкам из Блетчли-парка, окончили свою жизнь на виселице или перед расстрельной командой. Британская разведка вовсе не была выше того, чтобы «шлепнуть» вражеского шпиона, если воспользоваться жизнерадостным эвфемизмом, популярным в МИ-6. Впоследствии Филби утверждал, что «и его скромный вклад помог выиграть войну», поскольку на его счету большое количество немецких жизней. Хотя и вел свои сражения из-за стола, но считал себя бойцом, рискующим не меньше, чем на фронте. Но по мере того, как война приближалась к кульминационной точке, шпионская карьера Филби входила в новую и куда более кровавую фазу, во время которой он помогал уничтожать уже не нацистских шпионов, а обычных мужчин и женщин, чьим единственным преступлением было несогласие с избранной им политической доктриной. Вскоре Филби начал убивать во имя коммунизма, а Николас Эллиотт, сам того не ведая, помогал ему в этом.

Главным противником Эллиотта в стамбульской шпионской битве был высокий, лысый, учтивый юрист по имени Пауль Леверкюн, носивший очки и, возможно, имевший гомосексуальную ориентацию. Оторванный от своей уютной судебной практики в Любеке, чтобы стать шефом абвера в Турции, Леверкюн не очень-то годился на роль куратора. Он изучал право в Эдинбургском университете и работал в Нью-Йорке и Вашингтоне. «Подверженный перепадам настроения и нервный», он не любил Турцию и, как многие офицеры абвера, особо не задумывался о жестокости и вульгарности нацизма. Он больше смахивал на ученого, нежели на шпиона. При всем при том он был первоклассным руководителем и, как выяснил Эллиотт, достойным противником со значительной агентурной сетью, куда входили немецкие экспатрианты и турецкие информаторы, а также русские бандиты, персидские головорезы, арабские стукачи и даже один египетский принц. «Город наводнен их агентами», — предупреждало одно из донесений УСС. Германия взломала дипломатические коды Турции еще в самом начале войны. Шпионы Леверкюна, его наводчики и приманки обнаруживались повсюду, где можно было разжиться секретом. Хильдегард Рейли, привлекательная немецкая вдова американского офицера, практически дежурила в «Таксиме», где «мастерски усугубляла разговорчивость британцев и американцев». Вильгельмина Варгаши, белокурая голубоглазая венгерка, несла вахту в баре «У Элли», где ей, по слухам, удалось соблазнить не менее шести солдат союзнических войск. Леверкюн курировал агентов на Ближнем Востоке, собирая информацию о войсках союзников в Палестине, Иордании, Египте и Ираке, а также засылая шпионов в Советский Союз, чтобы они раздули там революционный пожар против режима Москвы, — то же самое пытались сделать и ЦРУ с МИ-6 после войны.

Деятельность Эллиотта часто приводила его в Анкару, где он останавливался в посольской резиденции в качестве гостя Нэтчбулла-Хьюджессена. В таких случаях предупредительный британский посол даже одалживал Эллиотту своего личного камердинера, албанца по имени Эльеса Базна, чтобы тот помог ему одеться к ужину. «Я отлично его запомнил, — впоследствии писал Эллиотт, — невысокого роста, кругленький, с высоким лбом, густыми черными волосами и большими висячими усами». Прежде чем примкнуть к обслуживающему персоналу британского посольства, Базна побывал мелким преступником, слугой в югославском посольстве и камердинером немецкого дипломата, который уволил его, застав за чтением своих писем. Кроме того, Базна шпионил на Германию.

У сэра Хью Нэтчбулла-Хьюджессена выработалась опасная привычка приносить документы домой, в посольскую резиденцию, в своей вализе для официальных бумаг и читать их в постели, прежде чем сдать на хранение. Посол Эллиотту нравился, но впоследствии он согласился, что того следовало «немедленно отправить в отставку» за столь вопиющее нарушение правил безопасности. Разведав, что именно читает его босс перед сном, Базна смекнул, что сможет на этом заработать. В октябре 1943 года (примерно в то время, когда Эллиотт впервые столкнулся с Базной, который как раз вешал на плечики его смокинг) камердинер-албанец вышел на связь с немецкой разведкой и предложил передать им фотографии документов в обмен на круглую сумму. В течение следующих двух месяцев Базна отправил десять посылок с документами, за что получил значительное вознаграждение, которое аккуратно припрятал, не догадываясь о том, что немцы предусмотрительно рассчитались с ним фальшивыми купюрами. Почти не говоривший по-английски Базна понятия не имел, какие именно секреты выдает, но ему было известно значение слова «секрет»: донесения о дипломатических попытках Великобритании втянуть Турцию в войну против Германии, внедрение в Турцию представителей союзнических сил и помощь США Советскому Союзу. Албанский шпион, получивший от немцев кодовую кличку Цицерон, предоставлял им даже запись решений, принятых Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным на Тегеранской конференции, и кодовое название предстоящей высадки союзнических войск в Нормандии — операция «Оверлорд». Эффект от подобных откровений был ослаблен немецким скептицизмом: поскольку высшее военное командование Германии было серьезно введено в заблуждение маневром, отвлекшим их внимание от Сицилийской операции (знаменитая операция «Фарш», когда тело «утопленника» с фальшивыми бумагами подбросили на испанский берег), некоторые его представители подозревали, что Цицерон может оказаться еще одной британской ловушкой, призванной навести их на ложный след в переломный момент войны. Радиоперехваты, осуществленные Блетчли-парком, а также шпион в министерстве иностранных дел Германии в конце концов уведомили британцев об утечке информации в британском посольстве в Анкаре. Подозрения вскоре пали на Базну, и тот, почуяв неладное, свернул свою шпионскую деятельность. Он пережил войну и впоследствии пробовал судиться с правительством Западной Германии, когда обнаружил, что с ним расплатились бумажками вместо денег. Он давал уроки пения, продавал подержанные автомобили и закончил свои дни, служа привратником в одной из убогих гостиниц Стамбула. Афера Цицерона стала крайне досадным для Великобритании промахом и еще одним доказательством того, насколько глубоко окопались в Турции немецкие шпионы. Впоследствии британская пропаганда пыталась утверждать, что Базна был двойным агентом, но Эллиотт не имел никаких иллюзий на этот счет. «Информация, полученная Цицероном, полностью соответствовала действительности, — писал он, — и правда заключается в том, что дело Цицерона — возможно, самая серьезная утечка дипломатической информации в британской истории».

Британская разведка, усиленная в 1943 году появлением УСС, нанесла ответный удар. Турецкие операции американской разведки возглавил Лэннинг «Пэки» Макфарланд, чикагский банкир-экстраверт, питавший склонность к приключениям и шпионскому гардеробу, куда входили тренчкот и фетровая шляпа с широкими полями. «Такой стиль одежды заставил бы его стать шпионом, даже если бы он им не был», — заметил один из коллег. С помощью британских коллег Макфарланд начал организовывать собственную агентурную сеть, и первым туда вошел чешский бизнесмен по имени Альфред Шварц под кодовым именем Кизил, утверждавший, что у него есть доступ к группам сопротивления нацизму в Германии, Австрии и Венгрии. Эллиотту Макфарланд нравился, несмотря на его «тягу встревать в неудачные эскапады», и он сумел установить с американцами эффективные рабочие отношения. Вместе они успешно внедрили турецкого информатора в одну из подрывных ячеек Леверкюна. «Теперь нам известны имена азербайджанцев, персов и кавказцев, работающих на немецкую разведку, — сообщил офицер УСС Седрик Сигер, — известно, где они собираются по вечерам, где работают и как выглядят».

Особое внимание абвер уделял Ираку. В 1941 году британские войска вторглись в эту страну, опасаясь, что правительство Багдада, поддерживающее гитлеровскую коалицию, может прекратить поставки нефти. Эллиотт обнаружил, что Леверкюн пытается разжечь антибританское восстание среди курдских племен Ирака, при этом стимулируя и финансируя революционное подполье. Три германских шпиона спрыгнули в Ираке с парашютом и были перехвачены вскоре после приземления. После этого Эллиотт внедрил в революционную ячейку двойного агента под кодовым именем Зулус. Третьего сентября 1943 года Леверкюн подобрал Зулуса в заранее оговоренном месте в Стамбуле и посадил к себе в машину. Пока они ездили по городу, Леверкюн прочел ему пропагандистскую лекцию, в которой утверждалось, что «успех арабского дела напрямую зависит от победы Германии», после чего проинструктировал агента, как распознавать британские военные части в Ираке, и передал ему радиокод вместе с двумя тысячами долларов наличными. Британские власти в Багдаде своевременно прикрыли всю революционную группировку.

Конец ознакомительного фрагмента.