Побег

Бекс Хоган, 2019

Марианна выросла на корабле, вечно бороздящем моря между Шестью островами Востока. По древней традиции, ее отец, капитан Гадюка, защищает государство от бандитов, а заодно и от мифических чудовищ, которые в любой миг могут налететь с Запада, из царства злобных колдунов. Когда-нибудь девушка займет место капитана, а пока ее дело – слепо подчиняться отцу и терпеть жестокие нравы на судне. Но однажды Марианна понимает, что ее окружает сплошная ложь. Как быть? Неужели принять хладнокровные убийства, предательство возлюбленного, брак с нелюбимым ради того, чтобы стать хозяйкой собственного судна? Ну нет, уж лучше бежать в неизвестность, в страшный, загадочный мир, который почему-то тянет к себе, как магнит.

Мы ведь друг друга стоим?

Bex Hogan

ISLES OF STORM AND SORROW VIPER

First published in Great Britain in 2019 by Hodder and Stoughton

Text copyright © Rebecca Hogan, 2019

Map artwork copyright © Tomislav Tomic, 2019

Cover illustration by Samuel Perrett 2019, created using images from Shutterstock.com The moral rights of the author have been asserted.

All rights reserved.

© Макет, оформление. ООО «РОСМЭН», 2020

1

Мне не нужно делать вскрытие пичуги, чтобы выяснить, как она погибла. Мгновение назад я видела, как она протаранила мачту и ее безвольное тельце брякнулось на палубу, а когда я его подняла, расколотый череп захрустел у меня в пальцах. Однако интересует меня вовсе не ее смерть. Мне интересно, как она жила.

При первом же надрезе кровь стекает по черным перышкам на мои пальцы. По-прежнему теплая. Я стираю ее. Не потому, что я брезглива, но потому, что хочу заглянуть дальше, увидеть крохотные органы, прячущиеся под тонкими косточками. Предыдущие попытки проделать подобное научили меня тому, что прикасаться нужно осторожно. Одно неловкое движение — и хрупкое тельце развалится, так и не поделившись своими тайнами.

Стук в дверь звучит неожиданно и заставляет меня подскочить. Проклиная вторжение, я заворачиваю птичку в тряпку и прячу в ближайший сундук, не думая о том, что кровь может просочиться на мои вещи. Если меня застукают с поличным, будет гораздо хуже.

Вытерев руки, я приоткрываю дверь как можно меньше на случай, если забыла скрыть какую-нибудь вопиющую улику, но это лишь один из членов команды, причем его нежелание находиться здесь очевидно.

— Вас хочет видеть капитан, — сообщает он.

— Спасибо, — отвечаю я, и он торопливо уходит.

Давно усвоив урок «Капитан ждать не должен», я бегло осматриваю свою одежду на предмет пятен, поспешно вымываю последние остатки крови из-под ногтей и отправляюсь через весь корабль к его каюте.

Кто-то из команды меня приветствует. Некоторые не замечают вовсе, но мне все равно. Среди Змей уважение следует заслужить, а я пока ничего для этого не сделала.

Трое стоят одной компашкой, перешептываются. Когда я прохожу мимо, они поворачиваются ко мне спиной, отрезая от разговора, но голоса слышны.

— Говорят, на Западе все еще живут волшебники, которые умеют одним словом заставлять плоть стекать с костей.

Моя собственная кожа при упоминании магии покрывается мурашками. Правда это или нет, но я бы скорее повстречалась сейчас с любым из волшебников, какими бы жестокими ни рисовались они во всех этих историях, нежели с капитаном.

Перед капитанской каютой меня кто-то уже поджидает. Бронн, самый смертоносный обитатель корабля, несет вахту. Рукава закатаны, и я изо всех сил стараюсь не смотреть на его дочерна загорелые руки. Они сильные и до жути страшные, но мне известно и то, какими они могут быть нежными. Однажды благодаря им я почувствовала себя в безопасности. Сейчас они существуют исключительно для защиты капитана и выполнения его омерзительных приказов. Я сглатываю подступившую к горлу горечь.

Заслышав мои шаги, Бронн поворачивается и кивает в едва заметном приветствии.

— Тебя ждут, — говорит он, открывает дверь и жестом приглашает войти.

Комната призвана пугать пленных врагов, и мне почти все в ней ненавистно, особенно эта нелепая выставка частей тел в банках, расставленных на одной из полок. В воздухе висит запах смерти, что, как я полагаю, сделано умышленно.

За столом, в окружении сокровищ и трофеев, говорящих о его господстве над Восточными островами, сидит капитан. За его спиной на насесте встревоженно маячит его морской гриф Коготок.

Мой отец.

Он не один. Поодаль стоит его первый помощник и старейший друг Клив, которого я вообще-то должна называть дядей, однако у меня это плохо получается, потому что он кровожадный распутник и мне отвратителен.

Напротив стола двое членов команды зажали с боков закованную в кандалы и сильно избитую женщину. Я узнаю в ней одну из наших недавних новобранок, хотя ее имя сразу же ускользает от меня.

Бронн молча проходит через комнату и останавливается по другую руку от отца.

Чувствуя, что предстоящее мне едва ли понравится, я стараюсь, чтобы мой голос прозвучал твердо:

— Ты хотел меня видеть?

Единственный глаз отца встречается с моим взглядом. На месте второго — безобразный шрам. На массивном лице — ни малейших эмоций.

— Марианна, спасибо, что присоединилась к нам.

Он говорит это так, будто я заставила их ждать, хотя вообще-то я явилась по первому зову. Типично.

— Хочу услышать твое суждение по вопросу, касающемуся одного из членов нашей команды.

Он делает знак мужчинам, и Змею в кандалах грубо подталкивают ко мне, так что я волей-неволей чувствую запах страха, перемешанного с потом и кровью.

— Эту тварь, — продолжает отец, — поймали, когда она воровала воду из бочки.

У меня внутри все обрывается. Воровство продовольствия — тяжкое преступление, и мне не хочется думать о том, какое наказание эта бедная женщина уже понесла. Андерс — вот как ее имя. Вспоминаю его с облегчением.

— Что ты посоветуешь сделать с воровкой?

Вопрос настолько эмоционально заряжен, что пространство каюты начинает кружиться. Сознавая, что все взгляды, готовые осудить любой признак слабости, прикованы ко мне в ожидании ответа, я делаю глубокий вдох. Встречаюсь глазами с обвиняемой и вижу в них отчаяние, надежду на мою снисходительность. Я не могу ее помиловать, это понятно. Мне приходит в голову, что, возможно, вор должен потерять конечность, соответствующую преступлению, — может, руку или язык? Я готова рассмеяться: сама по себе мысль о том, что мне нужно отдать подобную команду, нелепа. Однако ничего смешного в этом нет.

— Ее преступление серьезно, — говорю я, надеясь, что мой голос звучит так властно, как я стараюсь. — И прощенья ему нет.

Я поворачиваюсь лицом к отцу и замечаю искорку триумфа в его глазу.

— Посади ее в карцер, а когда будем проходить мимо следующей банки^[1], бросим. Тогда и поглядим на ее жажду.

После оглашения приговора тень удовлетворения сходит с отцовского лица. Я не справилась. Это не то, что он хотел услышать. Я бросаю взгляд на Бронна, надеясь увидеть нечто вроде понимания, восхищения, уважения. Но физиономия у него, как всегда, каменная, ничего не выражающая. Во мне мучительно закипает гнев. А то мне важно его мнение…

Андерс чувствует, что судьба ее решена, и начинает умолять моего отца о прощении, пока один из ее тюремщиков не заставляет умолкнуть беднягу грубой пощечиной.

Отец поворачивается к Кливу:

— Давай.

Клив выходит из-за стола с жестокой ухмылкой. Не сделав и трех шагов, он оказывается рядом с пленницей и перерезает ей горло.

Коготок хлопает крыльями, и непонятно, то ли он протестует, то ли поддерживает.

От подобной поспешности решения — от подобного зверства — мне становится тошно, однако я заставляю себя смотреть. Я ведь здесь именно для этого. Приговором Андерс могла быть только смерть. Просто отец надеялся, что приказ поступит от меня. Он знает: это не первый раз, когда я становлюсь свидетельницей того, как свет меркнет в глазах человека вместе с жизнью. Он вынуждал меня смотреть на это бессчетное количество раз. Однако по-прежнему верит, будто переживание того, что представляется ему необходимым, изменит меня. Он не понимает, что я не желаю меняться.

— Уберите эту грязь.

Люди моего отца моментально реагируют и уволакивают труп из каюты. За ним тянется кровавый след, словно тело пытается послать последний призыв о помощи. Его проигнорируют, сотрут.

Когда мы остаемся в каюте вдвоем, отец поворачивается ко мне, и я ожидаю испытать на себе всю мощь его гнева. Однако он ничего не говорит, что выглядит еще более зловещим. Жаль, все ушли. Когда же наконец он открывает рот, голос его звучит угрожающе мягко:

— Ты ведь знала, чего я от тебя ждал.

— Знала. — Отрицать не имеет смысла.

— Тогда почему, Марианна? Почему ты продолжаешь сопротивляться?

Что мне ответить? Правду я открыть не могу, только не ему, никогда. Если хочу и дальше жить. Вместо этого я говорю примерно то, что он хочет услышать.

— Я пытаюсь, отец. Когда-нибудь я смогу отдавать приказы, как ты желаешь.

Мой голос слегка дрожит из-за этой лжи, однако отец, похоже, не замечает. Он отходит к окну и вглядывается в чернильное море.

— Помнишь, когда ты была маленькой? Сидела тут со мной, расставляла игрушечные кораблики на моих картах, прежде чем отправить их в бой. Растапливала воск для печати на свечке и поливала их. Вместо крови, говорила ты. Мне бы следовало тебя пороть за то, что ты перепортила столько моих бумаг. Но я этого не делал. У тебя было будущее, и я гордился.

— Похоже, на моих пальцах до сих пор остались следы ожогов, — говорю я, выдавливая улыбку.

— И все же ты позволила своим задаткам сгнить, так что от них не осталось ничего, кроме слабости. Ты ведь понимаешь, что это значит? Ты понимаешь, к чему ты меня вынуждаешь?

Конечно понимаю. Мое тихое неповиновение всегда дорого мне аукалось. Отец протягивает мне свой кортик.

— Ну, пожалуйста, — прошу я, сама того не желая. Только не сейчас. — Обещаю. Я буду стараться. В следующий раз…

— Бери. — Это не просто приказ, это вызов.

И все же я отказываюсь, отчаянно пытаясь заговорить ему зубы:

— Если ты дашь мне еще шанс…

Отец в мгновение ока оказывается передо мной лицом к лицу, грубо притягивает меня к себе, лезвие слишком близко от моей кожи. Он часто дышит, разгневанный дерзостью, и медленно опускает кортик мне в руку.

Меня трясет, а он отступает на шаг и присаживается на край стола. Сбежать невозможно. Никогда.

— Давай.

Его голос дрожит от возбуждения.

С горящими от стыда щеками я поднимаю клинок и вонзаю себе в ладонь. Бусинки крови торопливо выныривают на поверхность, медленно обегают руку и капают на пол.

— Подобное зрелище не приносит мне никакого удовольствия, — говорит отец, хотя его садистская ухмылка свидетельствует об обратном. — Однако тебе это должно пойти на пользу.

Он говорит так каждый раз, когда заставляет очищать тело от слабости и нерешительности. Раньше я ему верила. Теперь же я просто слушаюсь, чтобы выжить.

Боль несильная, правда, поскольку требуется лишь немного крови. Всего лишь легкий порез, достаточный, чтобы напомнить мне о его главенстве. Чтобы ощутить унижение. Я слушаю, пока он читает мне обычные наставления о том, что он, мол, только старается защитить меня, что я — враг самой себе, что стоит мне ему подчиниться и я забуду о боли, а заканчивает одними и теми же извечными словами…

— Мы воины, Марианна. А воины не бывают слабыми.

Он подходит, чтобы забрать кортик, и мне тошно сознавать, что я отчасти жду его одобрения, хочу вернуться в то время, когда боготворила его, прежде чем начать бояться. Он отходит, отворачивается, и мне ненавистно это ощущение себя, как малявки. Ничтожества.

Заглянув в один из своих многочисленных сундуков, он достает охапку материи и протягивает мне:

— Это тебе.

В некотором смущении я принимаю подарок, осторожно, стараясь не запачкать кровью. Шелковистый, цвета морской волны, такой неподходящий для наряда Змеи. Встряхнув сложенную ткань, я вижу, что, хотя это и платье, оно совершенно отлично от того, которое сейчас на мне: линии вышивки повторяют океанские волны, манжеты и вырез украшены жемчугами. Трудно себе представить более неподходящую одежду для корабля.

— Мы скоро встречаем важного гостя. Мне нужно, чтобы ты его впечатлила. Сможешь?

— Конечно.

Наконец-то приказ, которому я и в самом деле готова подчиниться.

— Хорошо. Ступай и переоденься. Я пошлю за тобой позже.

Понимая, что мне скомандовали «вольно, свободна», я поворачиваюсь, чтобы уйти, и стараюсь не поскользнуться на крови, которая предшествует мне.

Задыхаясь без воздуха, я поднимаюсь на палубу. В тот момент, когда я лавирую между Змеями, натирающими доски воском, чтобы защитить их от гниения, порыв ветра подхватывает мою юбку, надувая пузырь впереди. Я давно научилась справляться с непрактичностью платья, служащего внешним признаком, по которому все, кого мы встречаем, понимают, что я еще не являюсь официальным членом команды.

Но поскольку я никогда не видела, чтобы еще кого-нибудь заставляли носить подобное, я склонна думать, что это очередная отцовская пытка. Никого, кроме меня, не беспокоит, что оно постоянно волочится по лужам, естественным образом появляющимся на борту, и большую часть времени оказывается мокрым. Жду не дождусь, когда смогу сменить эту одежду на еще более непрактичную.

Задрав голову, я смотрю на такелаж — свет блестит на гарпуне, установленном на верхушке грот-мачты, — и не могу с такого расстояния отличить мужчин от женщин. Как же мне не терпится избавиться от этих проклятых юбок и присоединиться к ним!

Ладонь жжет, и я сжимаю пальцы в кулак, надеясь, что никто не заметит моего последнего позора. Не заметят. Суть в том, что на меня не обращают ни малейшего внимания. Иногда создается ощущение, что я хожу по кораблю невидимкой.

Смерть Андерс потрясла меня, хотя ничего нового в ней не было. Мне было шесть, когда я стала свидетельницей первой казни. Ну, первой, которую, во всяком случае, помню. Все тогда собрались у штурвала, атмосфера была настолько угнетающей, что, несмотря на юный возраст, я ощутила, что происходит что-то страшное. Из карцера вытащили мужчину, который явно провел там немало времени. Он был в жалком состоянии: истощенный, избитый, грязный. Ветер донес до меня его вонь, и меня чуть не стошнило. Над съежившимся человеком возвышался капитан, поведавший нам о его предательстве, о том, как он не справился с доверенным ему поручением. Я не понимала, что происходит, до тех пор, пока капитан не сграбастал его за волосы и не полоснул ножом по горлу. Всегда по горлу. Мой отец — он такой, любит казнить по-дикарски. Человек упал на колени и завалился вперед, кровь пузырилась из раны и окружала его тело странным ореолом смерти.

Я не видела капитана, наказывающего непослушного матроса. Я видела, как мой отец убивает безоружного человека. И расплакалась.

Такая реакция была ошибкой. Отец рассердился на меня за то, что я его разочаровала и унизила. Последовали наказания, худшим из которых была уборка засохшего месива, оставшегося после того, как труп сбросили в воду. Кто же знал, что платье может впитать в себя столько от другого человека?

Возможно, именно поэтому воспоминание так живо. Стоя на той же части палубы, я могу точно определить, где лежала и пропитывала собой корабль та улика, хотя глазом уже ничего нельзя увидеть. Мне было велено чистить и скрести до тех пор, пока не исчезнет последнее кровавое пятнышко, однако шрам на платье остался навсегда. Металлический запах по-прежнему тревожит мое обоняние, и я стараюсь отойти подальше, надеясь оставить прошлое в прошлом. К тому же с того дня я видела немало смертей. Даже слишком много.

Я смотрю вниз, на ледяную черную воду, могилу бессчетных моряков, и думаю, с какой стати кто-то предпочитает беспокойные волны неподвижности суши.

Корабль моего отца, «Месть девы», легко вспарывает воду — безмолвный хищник, которого боятся все Восточные острова. Предательские моря его не тревожат, однако я видела, что происходит с теми, кого штормы застают на кораблях поменьше, и знаю, что океан так же опасен, как любой наемный убийца. В глубинах его рыщет целая армия жестоких головорезов, укрытых тьмой и готовых напасть при малейшей возможности. Морезвери склонны во всем видеть добычу, включая людей, и не одно судно было проглочено гигантскими змееакулами.

Одно из моих самых ранних воспоминаний — это кружение в воде, которая сплетает мне руки и заполняет легкие. Ее тяжесть. Невыносимая, тяжкая темнота. Я не помню, ни как упала туда, ни кто меня выловил, но я помню тот страх, будто это произошло вчера. Когда же пытаюсь забыть, сны мне напоминают.

Если «Дева» — моя тюрьма, то океан — мой надзиратель.

Подобные ощущения для любой Змеи немыслимы. Тем более для меня, дочери Гадюки. Боязнь воды?! Это мой величайший позор и полнейший провал. Меня вообще-то для этого произвели на свет.

Хочется мне того или нет.

Примечания

1

Банка — песчаная отмель.