Отмороженный (Гладиатор)

Безымянный

Глава I.

Иван уже восемь минут сидел в зале ожидания Павелецкого вокзала и прокручивал в голове последние два часа своей жизни.

Все ли правильно он сделал? Никакой ошибки в своих действиях он не находил. Почему же он не может избавиться от ощущения, что за ним наблюдают?

Волки, на которых ему приходилось когда-то охотиться, чуют запах крови за несколько километров и стремятся на его зов, спеша вмешаться в чужую драку и заявить свои права на добычу.

Иван словно волк чувствовал запах опасности, запах смерти. И чем дольше он сидел в полупустом полуночном зале ожидания, тем сильнее становился запах, бил по ноздрям, требовал действий.

Иван почувствовал за собой глаз сразу, как только завершил ликвидацию человека, указанного ему Крестным.

Крестный получил на него заказ от людей, которых Иван не знал и знать не хотел.

Он был исполнителем и исполнял свою партию виртуозно. «Иван-нож», как называл его иногда Крестный, большой любитель Армстронга. Хорошо зная Ивана и умея взглянуть на жизнь его глазами, Крестный не приказывал Ивану (ему вообще никто не мог ничего приказать), а просил его об услуге, о помощи. Крестный никогда не заикался о деньгах, поскольку деньги Ивана никогда и не интересовали.

Выполнив очередную просьбу Крестного, Иван всегда обнаруживал или на своем личном счету в банке или в известном лишь ему и Крестному тайнике очередную пачку долларов и, честно говоря, никогда не прикидывал, сколько и за убийство какого человека ему заплатили. Он знал, что в этом-то Крестный его не обманет и не обидит.

Знал и Крестный, что Иван убивает не за деньги.

Деньги — такая же грязь, как и все остальное в этой жизни.

За деньги Ивана нельзя было купить. За деньги покупают и продают душу, а душа Ивана сгорела в Чечне в огнеметных залпах, после которых восемнадцатилетние руские пацаны горящими факелами бессмысленно бегут, не разбирая пути, навстречу своей смерти, — и если бегут они в твою сторону, выход у тебя один: остановить их пулей…

Опасностью уже не просто пахло, ею воняло. Смертью несло как дерьмом из выгребной ямы, в которую его сажали вместо карцера, когда он был рабом у чеченского крестьянина.

Он понял, что следующие пятнадцать секунд без движения станут последними секундами его жизни.

Иван встал и направился к выходу из зала, так и не определив, где находится источник опасности.

Не дойдя до лестницы шага три, он уловил боковым зрением начало какого-то плавного движения, целью которого был он, это Иван почувствовал каждой каплей своей «отмороженной» в Чечне крови. Смерть летела ему навстречу грозным дурно пахнущим океанским валом, грозящим растворить и утопить в своих пучинах.

Нырнув вперед и вниз, Иван проскользил по мрамору пола и покатился по ступеням лестницы.

Застекленный стенд расписания поездов южного направления, слева от которого он только что находился, осыпался дождем осколков.

Звука выстрела Иван не слышал, да и плевать ему было на звуки. Катясь по лестнице и сбивая своим телом спускавшихся впереди него «уважаемых пассажиров», он не переставал анализировать ситуацию.

«Что сделал бы я на их месте? Расстрелял бы весь этот катящийся по лестнице клубок. Пять попавшихся под руку лишних жизней пришлось бы забрать, но моя смерть была бы гарантированна. Раз я еще жив, значит они ждут, когда я докачусь до низа и клубок тел распадется на отдельные цели. Секунда понадобится мне на то, чтобы подняться на ноги. Я буду неподвижен, тут-то и получу пару очередей в любую часть тела. По их выбору. Не дождетесь, суки…»

Иван остановил свое движение за пять ступеней до конца лестницы, предоставив трем женщинам и двум мужикам с какими-то баулами катиться вниз под пули.

Когда тело первого из них взорвалось фонтанчиками крови и судорожно задергалось на мраморе, не выпуская из рук своих баулов, Иван, сидя на ступенях, уже послал три пули на вспышку и с мгновенным удовлетворением отметил, как брызнула осколками какая-то лысина чуть выше вспыхивавшего выстрелами ствола, и тут же забыл об этом, занятый проблемой отхода с огневой позиции.

Выбив зубы рукояткой своего еще дымящегося ТТ какому-то застрявшему на его пути пенсионеру с клюшкой, он сложным зигзагом пересек нижний зал и нырнул в переход к станции метро, постепенно тормозя свое движение и готовясь принять темп окружающей его людской массы и раствориться в ней без следа, как капля вина в стакане воды.

Он успокоил дыхание и, стараясь не делать резких движений, снизил скорость до нормальной торопливой походки опаздывающего куда-то обывателя.

Не садясь в вагон, он прошел параллельно перрону, смешавшись с массой выходящих из вагона людей, и уже поднимаясь на эскалаторе, проконтролировал обстановку позади себя, прикрываясь, на всякий случай, пухлым телом какого-то толстяка, пыхтящего на одной с ним ступеньке в обнимку со своим не менее аномально пухлым портфелем.

Сзади все было спокойно. Никакого турбулентного возмущения обывательской массы он не зарегистрировал. Запах смерти выветрился из его ноздрей.

Он вновь почувствовал себя иголкой в стогу обывательского сена. Опасность утратила свою остроту и сконцентрировалась где-то на периферии сознания.

Ситуацию нужно было серьезно обдумать.

Он как всегда сделал все чисто.

Изучил распорядок дня этого кретина, зажавшего в своем банке очень крупный правительственный кредит, уже давно четко расписанный по конкретным людям в том же правительстве, которое его и выдало. Большего ему Крестный не сказал, а он и не поинтересовался.

— Ваня, помоги, — просто, как мужик мужика попросил его Крестный. — Люди нервничают, обижаются на меня, сколько можно ждать, говорят. Я не могу его взять, дважды уже осеклись, я троих людей потерял. Он, сука, бережется, знает, что за эти деньги загрызут его. Зря он этот кусок изо рта не выпускает, все равно проглотить не сможет. Загрызут. Беда в том, что загрызть я должен. А он мне уже три зуба вырвал. Убери его, Ваня. Ты сможешь, я знаю. Ты все можешь.

Банкир и вправду берегся.

Он ездил в бронированном «мерсе» с такой плотной охраной, что пуле просто нельзя было пробиться к его телу, она застревала в телах окружавших его охранников. На выходе из машины его закрывали зонтами, уводя из поля зрения возможных снайперов, радиоуправляемые взрывные устройства на пути следования от офиса до дома блокировались локальной радиолокационной защитой, подавляющей сигнал на производство взрыва.

За неделю наблюдений Ивану так ни разу и не удалось увидеть будущую жертву. Впрочем, его это волновало мало. Стрелять он не собирался.

На пальбе, кстати, и погорели двое из людей Крестного. Работали они в паре, и страховали друг друга. Вооружившись спрингфилдами с оптикой, они засели на чердаках соседних домов и недели две наблюдали за приездом и отъездом банкира домой через оптические прицелы, развлекая друг друга анекдотами по кодированному радиоканалу.

Стоило охране на секунду замешкаться и выпустить банкира из машины, не прикрыв его зонтом, как один из киллеров выпустил по нему три пули, свалив на землю, а другой двумя выстрелами раздробил банкирскую голову.

Охрана, однако, повела себя так, словно больше беспокоилась о своей безопасности, чем о жизни своего объекта. Первое, что сделали охранники — заняли безопасные на их взгляд позиции, совершенно не обращая внимание на распростертое у машины тело. Прицельный выстрел из гранатомета по чердаку, который еще не успел покинуть первый стрелок, показал, что они озабочены не столько сохранением жизни хозяина, сколько наблюдением за окнами и крышами окружающих домов. Гранатой стрелка разорвало на части.

Второго, успевшего вовремя покинуть огневую позицию, но не успевшего точно оценить обстановку, выловили при выходе с черного хода и расстреляли оцепившие дом охранники.

Крестный смирился бы с потерей, будь задание выполнено. Но он тут же выяснил, что расстрелян был двойник банкира, хотя и «Эхо Москвы», и «Дежурная часть» РТР сообщили, что погиб сам председатель совета директоров «Интегралбанка» Сергей Кроносов. Разведка у Крестного четко работает.

Кроносов пару дней поддерживал версию о своей смерти, а потом вдруг неожиданно вылез на расширенном заседании правительства с заявлением о необходимости изменить целевое назначение застрявшего в его банке кредита, аргументировав свое предложение заботой о наибольшей эффективности его использования.

Ситуация вернулась на исходную точку. Кроносов берегся пуще прежнего. Чужие деньги были все еще у него и делали его уязвимым.

Крестный решил предпринять еще одну попытку.

Сняв квартиру в доме напротив «Интегралбанка», его человек смонтировал в ней ракетную установку ближнего действия и разнес вдребезги пятый этаж в тот момент, когда, по его расчетам, в кабинете председателя происходило заседание совета директоров.

Взрывом искалечило секретаршу и убило пять банковских клерков и начальника одного из отделов, который проводил в кабинете директора совещание с персоналом. Директора же действительно совещались в это же время, но не на пятом этаже, а в подвале, в бронированном хранилище денег.

Ракетчика взяли менты, не сводившие глаз с «Интегралбанка» после выступления его руководителя в правительстве.

Вернее, пытались взять.

Ему отрезали путь вниз, он ушел на крышу и начал спускаться по водосточной трубе, пока почти все менты ломанулись внутрь дома. Но дом был старый, полувековой постройки, и на уровне четвертого этажа прогнившая труба не выдержала. С двухметровым куском трубы в руках он упал спиной на гребень крыши магазина-пристройки и был еще жив, когда менты снимали его оттуда.

Он умер по дороге в больницу и правильно сделал, потому что жить ему оставалось в любом случае всего несколько часов.

Крестный не прощает таких промахов.

Иван сразу решил не соревноваться с охраной Кроносова в точности стрельбы или неделями ждать, когда она допустит промах.

Тривиальность мышления многих его коллег иной раз просто изумляла Ивана. Они словно не знали других способов лишить человека жизни, как только всадить ему свинец в череп или разнести на клочки зарядом тротила. Есть много способов убить человека, и каждый раз выбор конкретного из них зависит только от условий выполнения задачи.

Брать банкира нужно, конечно, дома.

Самое сложное — точно выяснить, когда он дома бывает. Остальное — дело техники.

Или профессионализма.

Дома человек наиболее уязвим, потому что дом — единственное место, где он позволяет себе расслабиться, полностью предоставляя заботу о своей безопасности другим людям. А вот этого делать нельзя никогда, Иван знал это твердо и незыблемо.

Только ты сам всегда отвечаешь за свою безопасность, если ты думаешь по-другому, ты уже труп. Поэтому банкир-ворюга был уже мертв, хотя и придерживался еще противоположного мнения.

Ничего, Иван поможет ему взглянуть реальности в глаза. В последний раз.

Визуальное наружное наблюдение не давало никаких результатов, в этом Иван убедился на опыте своих предшественников. План ликвидации сложился у него сразу же, сам собой, как это обычно и бывало прежде.

Это была интуиция смерти.

Иван просто чувствовал, как облегчить смерти путь к человеку, как открыть ей дорогу. Он был проводником смерти, поскольку хорошо понимал ее природу, слишком часто он бывал рядом с ней. Или она с ним.

Это как с женщиной.

Не с блядью, которую берешь, не глядя ей в душу, а только топишь свою тоску в ее теле, только спускаешь в него свое напряжение, не переставая при этом оставаться в одиночестве и даже в самые острые моменты не переставая контролировать ситуацию, всегда будучи готовым переломить ей шею, при малейшей попытке агрессии с ее стороны.

Так, как однажды он сломал хребет питерской проститутке, стоявшей перед ним раком и в тот момент, когда он кончал, сделавшей движение рукой в сторону подушки, под которой лежал его пистолет.

Хотела ли она действительно завладеть его оружием, или движение было случайным, оргаистическим, он так и не узнал. Руки его рефлекторно взметнулись с ее задницы и резко опустились на позвоночник в области поясницы. Она продолжала стонать как и секунду назад, даже тон голоса ее не изменился и предсмертные ее стоны оставались сладострастными.

Ломая ей позвоничник, он не переставал кончать, и вновь вцепился в ее ягодицы, подхватив качнувшееся и обмякшее тело. Еще две-три судороги свели его тело, прежде чем он окончательно понял, что ее необходимо добить. Он отпустил ее зад и она упала вперед, ткнувшись головой в стену и подсказав ему, что делать дальше. Взяв ее голову обеими руками — за подбородок и затылок — он резким движением вправо свернул ей шею и начал спокойно одеваться.

«Хорошая смерть, — подумал он. — Не каждому так везет — умирать, наслаждаясь…»

Последнее, что он запомнил, покидая ту питерскую квартиру, — капли его спермы, сочащейся из тела, еще несколько минут назад бывшего столь живым, что сумело возбудить его желание. А сейчас оно мертво, а он не чувствует ничего, кроме досады на баб, которые не умеют кончать, не дергая руками.

Со смертью не так.

Ему приходилось видеть ее близко, зрачки в зрачки, ощущать ее дыхание на своих губах.

Те, кто говорят о близости смерти, чаще всего не знают, о чем говорят.

Ведь речь идет не о расстоянии, а о взаимопонимании.

Смерти нельзя сопротивляться, это совершенно бесполезно, если уж она тебя выбрала, тебе не уйти. У тебя только один выход — принять ее и раствориться в ней, так, чтобы она поверила тебе, раскрылась перед тобой, обнажилась, раскинулась перед тобой как само воплощение животной чувственности, приняла тебя в свое лоно и растворила в бездне небытия. Только там, дико вопя и изливая из себя остатки жизни, ты оставшимися клочками разума понимаешь, что в тот момент, когда она овладевала тобой, ты овладел ею тоже, что вы слились с нею в оргазме, но ты все еще жив, она отпустила тебя, хотя ты и не понимаешь — почему.

Может быть, потому, что ты оказался слишком сладким любовником для нее.

А это значит, что она вернется за тобой, обязательно вернется, и ты живешь в ожидании ее возвращения, страшась даже воспоминания об этом оргаистическом счастье-ужасе, и одновременно стремясь к нему. С непривычки от этого может поехать крыша, но потом ты с удивлением замечаешь, что все еще жив и не сошел с ума.

Но теперь ты знаешь смерть, знаешь ее запах, как запах женщины, спавшей в твоей постели. Чувствуешь ее приближение, видишь ее словно реальную человеческую фигуру. Мало того, ты чувствуешь, как она заигрывает с другими, и в тебе вскипает злость, будто это твоя женщина флиртует с какими-то ублюдками.

И ты помогаешь им утонуть в ней раньше, чем они захлебнутся в ее милости.

Если хотите, это — ревность…

Итак, его план предусматривал знание распорядка дня его жертвы. Вернее — вечера.

Дни Кроносов проводил в банке, который охранялся не хуже, чем управление гестапо в третьем рейхе — на каждом этаже, на каждом углу, повороте коридора стояли автоматчики, каждый из которых находился в пределах видимости своих соседей справа и слева. Станция радиолокационной защиты не выключалась ни на секунду, посетителей обыскивали вполне профессионально, что исключало возможность попадания внутрь здания неучтенного охраной оружия или взрывчатки, а всех недовольных таким режимом проверки, вежливо но твердо выставляли вон.

К тому же, Кроносов, как доносила разведка Крестного, не вылезал из своего бронированного подвала.

Берегся, сволочь.

Ивана интересовало, как проводит Кроносов время внутри своей квартиры, занимающей пятый этаж элитного дома на Тверской.

По сути, ему был доступен лишь один вид слежения — акустический. Им он и воспользовался.

Тщательно изучив планировку этажа и возможную его перепланировку, Иван определил наиболее перспективные для наблюдения помещения, которые по его предположениям, служили Кроносову столовой, спальней и гостиной. Не попасть из пневматической винтовки в стекла пятого этажа мог только вовсе безрукий. В результате на стеклах выбранных Иваном комнат оказалось по присоске-мембране, способных фиксировать звуки внутри помещения и передавать их кодированным сигналом на расстояние до пятисот метров. Оконное стекло само по себе — прекрасная мембрана-резонатор и нужно лишь подключиться к этой естественной системе регистрации аккустической информации и передать ее по назначению.

Иван не ошибся в предположениях о перепланировке этажа в одну квартиру и спальня оказалась действительно спальней, а вот на месте гостиной оказалась столовая и, соответственно, наоборот. Но это не играло никакой роли для Ивана. Единственное, что его интересовало — в какое время Кроносов принимает душ.

За три дня прослушивания вечерней жизни Кроносова Иван выяснил это достаточно точно.

Приезжавший ежедневно в 22-00 банкир минут сорок мотался из комнаты в комнату, общался с детьми, слушал щебет жены о каких-то проблемах со служанкой, с летним отдыхом. куда ей с детьми ехать: на французскую Ривьеру, где она была уже раза четыре и где ей чрезвычайно нравилось, или выбрать что-нибудь экзотическое, типа сафари в джунглях экваториальной Африки — банкирше не давала покоя антилопа, подстрелянная ею прошлым летом в Конголезском национальном парке. Теперь она жаждала более острых ощущений и намеривалась охотится на буйволов и носорогов.

«Жадная, сучка, в постели» — подумал Иван.

Раздраженный чем-то, скорее всего, проблемой собственной безопасности, Кроносов в ответ обложил ее трехэтажной тирадой, обвешав с ног до головы вербализованными гениталиями.

Если она страдает без вялого стручка своего французского ебаря, заявил он, пусть выпишет его сюда, дорогу банк оплатит, но — ненадолго, иначе он, Сергей Кроносов, оторвет ему яйца и заставит ее их съесть. А поохотиться можно и здесь — на зверей не менее диких: пусть берет свой карабин и лезет на крышу дежурить, он, мол, знает, что дюжина головорезов крутится вокруг дома, ловя момент, чтобы расплескать его мозг, мозг финансового гения, по асфальту.

«Сейчас он ее трахнет» — подумал Иван.

И точно, окно спальни начало транслировать стоны и выкрики.

Иван понял, что Кроносов знает о близости своей смерти — тот трахал жену ежедневно и подолгу, измочаливая ее до того, что она переставала стонать и однажды даже заикнулась — мол, хватит, достаточно. Но только сильнее возбудила его и Иван еще минут двадцать слушал энергичное дыхание банкира, завершившееся его сдавленным мычанием, в котором понимающий причину его возбуждения Иван уловил сожаление от невозможности продолжать прятаться в женское тело и страх возвращения из женского лона на свет божий.

Банкир жаждал жизни и стремился в женщину, как в надежную защиту от наемных убийц, там, в ней, он недосягаем для пуль, поскольку еще не родился, еще окружен теплым и безопасным, убаюкивающе колышащимся океаном женской вагины.

Иван знал о женщинах больше, чем обезумевший от страха банкир.

В женщине, в ее теле заключена не жизнь, а смерть, которая предшествовала жизни, дремлющее, потенциальное существование в женской мякоти, еще не пробужденное к активности твердым мужским вмешательством — магически притягивающая смерть-покой.

Жажда испытать его и бросает мужиков на женщин, думал Иван. Но многие ли из нас понимают, что от смерти-конца мы ищем спасения в смерти-начале?

Свою сексо-психологическую реабилитацию Кроносов заканчивал одинаково: покряхтывая и постанывая, удалялся из зоны слышимости.

Иван будто видел как он сползает с измочаленного тела жены, которая молча и, судя по всему, неподвижно отлеживалась, пока банкир отсутствовал в спальне, а затем бормотала вернувшемуся Кроносову какую-то чушь типа — «Ты мой тигр…» или «Я люблю твой член…», чем едва не провоцировала банкира на еще один припадок секса, и благополучно ускользала, вероятно, в душ.

Кроносов, покидая жену, тоже, вероятно, принимал душ, но Ивану мало было догадок, он должен был знать наверняка.

И уже на третий день ему повезло — Кроносов, судя по всему, не закрыл дверь душа и теперь плещущаяся вода играла ему шопеновский марш «На смерть героя», хотя ничего не понимающий в эстетике смерти банкир его и не слышал.

Следующим вечером Иван сменил позицию наблюдения.

С чердака соседнего трехэтажного дома, на котором трое суток подряд он проводил ночные часы, отслеживая кроносовский режим, он перенес его под землю — в коллектор-водораспределитель, который благодаря тесноте московской застройки оказался во дворе не элитного дома, а в соседнем с ним.

Слышимость была отвратительная, но подробности прощального вечера Сергея Кроносова в кругу семьи его не интересовали, ему важно было лишь уловить, не нарушается ли общая канва традиционной вечерней жизни банкира.

И когда болтовня, из которой до него доходили лишь отдельные фразы, сменилась невнятными, но характерными выкриками и весьма откровенными стонами, Иван окончательно понял, что смерть Сергея Кроносова уже заключается в его руках.

Он даже возбудился сам, но думал не о женщинах.

Пока банкир трудился над женой, он успел разобраться в хитросплетении водопроводных труб, благо к элитному дому вел отвод из свеженькой нержавейки, еще сохранившей торговый знак фирмы-изготовителя, и за полторы минуты просверлил тонкостенную стальную трубу с помощью портативной ручной дрели с фианитовым резцом диаметром со швейную иголку.

Из отверстия рванула тонкая струйка горячей воды с такой силой, что об нее можно было вполне порезать руку.

Яма коллектора начала было заполняться паром, но Иван уже через пару секунд заткнул отверстие специально приготовленным стальным поршневым шприцом, заполненным третьей производной синильной кислоты — боевым отравляющим веществом, еще недавно стоявшим на вооружении армий ряда государств, негласно, конечно, поскольку использование в военных действиях химического оружия запрещено международной конвенцией.

Теперь Иван с нетерпением ждал, когда Сергей Кроносов кончит последний раз в своей жизни и отправится в душ, навстречу своей смерти, дорогу которой укажет он, Иван.

Наконец, звуки, доносящиеся из спальни банкира, прекратились вовсе.

Сосредоточенный Иван отметил едва уловимое изменение в тоне гудения от напора воды трубы. Кроносов включил душ.

С трудом преодолевая сопротивление напора воды, Иван выдавил в трубу содержимое шприца, затем развинтил и убрал его, оставив в отверстии иглодержатель в виде стальной затычки. Мазнув по месту отверстия грязью, Иван окончательно скрыл — по крайней мере от визуального осмотра — следы своего вмешательства в работу московского водопровода.

Его работа окончена, осталось только убедиться, что жертва поражена, и благополучно скрыться с места происшествия.

Выбравшись из коллектора и с удовлетворением отметив, что в безлюдном московском дворике по-прежнему — ни души, кроме какой-то дворняжки, испуганно шарахнувшейся от приподнявшейся чугунной крышки, на которой она устроилась погреться прохладным майским вечером, распаренный в соседстве с горячими трубами Иван с удовольствием хлебнул холодного вечернего воздуха и присыпал края крышки коллектора пылью, скрыв следы того, что недавно она открывалась.

На чердак он возвращаться не стал, а направился к одинокой будочке таксофона неподалеку, сделал вид, что набирает номер, и стал прислушиваться к звукам банкирской квартиры.

Она молчала еще минуты три, затем послышался тяжелый усталый вздох, какая-то возня. Вероятно, жена Кроносова («Уже вдова,» — хмыкнул про себя Иван) устала ждать, когда освободится душ и решила поторопить мужа.

Затем — шлепанье босых ног по полу, еще секундная пауза и короткий, испуганный женский визг.

Дожидаться, когда поднимется суета на всех этажах и к дому слетятся машины скорой помощи, Иван не стал, а спокойно стал удаляться в направлении, перпендикулярном Тверской.

Количество случайных, побочных жертв только что совершенного им терракта, его не только не волновало, но даже не интересовало. В каждом деле есть свои издержки производства, и если, забирая жизнь нужного человека, ты прихватишь пяток или десяток ненужных, что ж из этого?

Человек смертен, как утверждал кто-то.

Иван не помнил точно — кто: скорее всего, его хозяин и господин, чеченец, у которого русские рабы мерли как мухи от побоев и голода, и над каждым из умерших тот вздыхал, как над разбитой чашкой или раздавленной каблуком маковой головкой.

Хотя, может статься, эти слова принадлежат и кому-то из литературных героев — Иван после Чечни плохо помнил литературу, которую прежде, на гражданке, знал прилично.

Но зато он хорошо помнил конец этой фразы: «Беда в том, что часто человек внезапно смертен».

Внезапная смерть и настигла того старика-чеченца, когда неделями выжидавший удобного момента Иван воткнул ему свой средний палец правой руки в висок и скрылся с маковой плантации в горах. После чего он понял одну простую истину: внезапная смерть — беда лишь для того, кто умирает, для того, кто помогает ей прийти — она благо.

Скольким внезапным смертям он помог после этого осуществиться…

Массовых отравлений в микрорайоне, способных посеять среди москвичей панику и серьезно всполошить столичное управление по борьбе с организованной преступностью, он не опасался.

Стойкость использованного им вещества в горячей воде составляет всего несколько минут, далее оно разлагается на совершенно нейтральные соли и выпадает в осадок. Тем более, что концентрация его в потоке растворяющей горячей воды падает в геометрической прогрессии и довольно скоро окажется ниже боевой, то есть способной вывести человека из строя окончательно. Но те, кому за эти несколько минут «посчастливиться» соприкоснуться с горячей водой — обречены: воздействуя через поры кожи вещество парализует деятельность важнейших нервных узлов и вызывает остановку сердца. Симптомы весьма схожи с инфарктом миокарда, поэтому очень часто применение этого ОВ остается нераспознанным.

Но, конечно, не в этом случае, подумал Иван. Достаточно было хотя бы еще одному идиоту за эти пять-шесть минут сунуть руки под горячую воду — и два синхронных инфаркта уже привлекут внимание — если не службы безопасности банка, то уголовки.

А, впрочем, хрен с ними, до меня им не добраться.

Именно в этом момент его и шибануло по ноздрям близостью смерти. На этот раз его собственной.

Он даже не стал выяснять, где источник опасности, настолько острым было ощущение, настолько волнующим и побуждающим к действию.

Он в этот момент уже шел по Тверскому бульвару, на котором кроме него не было видно ни души. Визг тормозов впереди, на перекрестке бульвара с пересекающей его улицей, заставил Ивана бросить взгляд вперед.

В самом центре перекрестка, точно на осевой бульварной линии остановилась БМВ и еще заканчивала откатное инерционное движение назад после резкого торможения, как Иван уже покинул линию огня вдоль бульвара, на которой он оказывался единственной и очень удобной мишенью для стрелков, вполне возможно, сидящих в машине, и нырнув в сторону, пересек проезжую часть бульвара и скрылся в первом попавшемся дворе.

Он еще не связал окончательно появление машины с интересом к своей персоне, но хлопнувшие вслед за этим дверки и звуки топота ног торопливо бегущего человека, развеяли его сомнения.

Охотились на него.

Заигрывать со смертью не входило в планы Ивана.

Он относился к ней глубоко и серьезно и вовсе не стремился в положение человека, который оказывается смертен внезапно. Поэтому он не стал дожидаться, когда человек, идущий по его следам, продемонстрирует уровень своей квалификации и степень профессионализма.

Перемахнув два-три каких-то забора, Иван вышел на соседнюю улицу, и его едва не сбили с ног сворачивающие во двор «Жигули». Он остановился прямо на пути машины и ее водителю волей неволей пришлось остановиться.

Иван прыгнул к дверце, рванул ее на себя и правой рукой сгреб водителя за воротник кожаной куртки. Тот еще не успел донести руку до внутреннего кармана, что у него там было — нож или пистолет, Ивана не интересовало — как Иван выдернул его из-за руля и шмякнул с размаха о стену дома.

Через десять секунд Иван уже выруливал на южный радиус.

Он знал, что пока владелец «Жигулей» и кожаной куртки доберется до телефона и сообщит в ГАИ номер своей машины, пройдет две-три минуты. Это время нужно использовать максимально эффективно.

Через минуту он сворачивал на Садовое и еще полторы минуты двигался по часовой стрелке с максимально разрешенной скоростью. Затем свернул направо в первый разрешенный поворот, остановил машину и выскочил из нее, оставив мотор включенным, а дверку незакрытой.

Зачем, он и сам не мог толком сказать. Вероятно, в надежде, что незапертая машина обязательно привлечет чье-нибудь не слишком законопослушное внимание, а работающий двигатель сам собою спровоцирует желание прокатиться в более укромное место, где машину можно будет основательно ободрать.

Впрочем, о машине он забыл, едва оторвался от ее руля.

Чувство опасности не ослабевало, хотя и не было столь острым, как в тот момент, когда он оказался на линии огня.

Ноги машинально несли его к ближайшему вокзалу.

Это было не самое безопасное место, напротив, во многих отношениях это место всегда представляло большую опасность, чем любой другой московский закоулок.

Дело в том, что москвичи, при всей их пестроте и многообразии, представляют собой в чем-то очень однородную массу.

Иван не был коренным москвичем, и в минуты нервного напряжения его чужеродность этому городу проявлялась в нем настолько ясно для него самого, что обретала чуть ли не визуальную плотность. Он становился чужим, но и московское население, озабоченное исключительно собой и решением только своих проблем, проявляло к нему, чужому, повышенное равнодушие. И любой заинтересованный взгляд в его сторону был для Ивана камнем пущенным ему в висок, камнем, от которого нужно уклониться.

Это было, словно бег по пустыне, по однородной массе песка, где каждый отличный от этой массы камушек, кустик, зверек приковывает повышенное внимание. В пустыне труднее спрятаться, но зато и гораздо легче обнаружить присутствие человека.

На вокзале — совсем иначе.

Однородная масса москвичей оказывалась на вокзалах столь разряженной неимоверным количеством «гостей столицы», что окружавшая Ивана пустыня превращалась в восточный базар, где не протолкнешься без стычки от одного товара до другого, где под каждым цветастым халатом может оказаться припасенный для тебя кинжал или пистолет, где у каждой узкоглазой красавицы между грудей или между бедер припрятана ядовитая кобра, поражающая тебя, стоит тебе на секунду расслабиться.

Вокзал для Ивана — это какой-то кошмар, где он во всяком прошедшем мимо человеке вынужден подозревать потенциального врага, настолько легко профессионалу принять вид ожидающего свой поезд приезжего из какой-нибудь Тьму-Таракановки.

И все же Иван стремился на вокзал.

У него были свои принципы организации контакта с противником. И они его еще ни разу не подводили, иначе у него не было бы возможности убедиться в их справедливости еще раз.

Он ставил противника в тупик логикой своего поведения. Вернее — отсутствием всякой логики.

Он забивался в такой угол, откуда был только один выход — под прицельный огонь его преследователей. Он ловил соперника на живца, на самого себя, на свое тело.

И это срабатывало безошибочно, стабильно и каждый раз в его пользу.

Пока тот, кто хотел его убить, искал в его действиях скрытого подвоха, пока выбирал из десяти удобных для поражения позиций наиболее удобную, пока пытался понять, почему Иван так настойчиво стремится ускорить свою смерть, он терял темп, упускал время, давал Ивану возможность проанализировать свою безвыходную с виду ситуацию, сконцентрироваться и сосредоточиться и найти единственно возможный выход. Иван очень хорошо, лучше, чем кто-либо и когда-либо стремившийся его убить, знал пути, по которым ходит смерть.

И сам ходил по ним не раз, ведя ее за собой.

И в зале ожидания Павелецкого вокзала, куда его занесло инстинктивно, он сидел, полузакрыв глаза, оставив между ресницами щели ровно настолько, насколько необходимо, что бы фиксировать движение вялых пассажиров в полусонном зале и был уже готов к мгновенному действию, когда волна щекочущих нервы обнаженностью смерти ощущений подняла его навстречу пулям и заставила на долю секунды опередить направленные в него выстрелы.

Госпожа Смерть вновь побывала рядом и потерлась об него своим лобком, провела по его губам набухшими возбужденными и возбуждающими сосками, ласково потрогала за яйца и поцеловала ствол его пистолета.

Он чувствовал опустошение и глубокий покой разливающегося по жилам удовлетворения.

«Я тебя люблю», — запоздало признался он той, близость с которой пережил несколько минут тому назад…