Игра с летальным исходом

Безымянный

Глава I.

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Краснопресненская.

Иван проехал уже три станции по кольцевой линии, напряженно всматриваясь в постоянно меняющихся рядом с ним пассажиров.

Чувство близости опасности, которое не покидало его три дня подряд, обостряло зрение, слух, память, наполняло энергией жизни.

Иван не заметил ни одного взгляда, обращенного в его сторону, ни одного напряженного движения, мысленно продолжив которое, он ощутил бы себя его конечной целью, мишенью, расчерченной концентрическими кругами.

Иван позволил себе слегка расслабиться. Но не до такой степени, чтобы решиться выйти на следующей станции и залечь в своей «берлоге» в высотке на площади Восстания. Он не мог рисковать последним своим убежищем, о котором Крестному не было известно ничего.

Иван втянулся в «тренировку», в «игру», которую устроил ему Крестный, и перестал воспринимать ее как условность. И это было хорошо, потому что она давно уже превратилась в самую настоящую реальность, с настоящими смертями и настоящими убийствами.

Он был целью, «зайцем», «дичью», по следам которой шли загонщики и охотники. Шли уже третьи сутки, во время которых он успел на своей шкуре почувствовать все прелести роли дичи, роли жертвы.

Еще двое суток назад он сам был преследователем, — по самой сути своего занятия, — он был киллером, а стало быть охотником и стрелял своих «зайчиков» с фантастической даже для профессионала меткостью. Но в том-то и заключалась суть идеи Крестного: каждый должен знать все роли, все партии, уметь виртуозно исполнять всю партитуру целиком, чтобы знать ее изнутри.

Иван еще раз осмотрелся. Опасность немного притупилась, и он разрешил себе прикрыть глаза, целиком положившись на слух в отслеживании ситуации.

Мыслей не было. Была пустота. Недавно пережитая им близость со смертью долгим похмельем выходила из пор его тела.

…Иван вспомнил глаза человека, жизнь которого три дня назад он забрал с таким трудом. Глаза, еще секунду назад смотревшие на мир с хозяйской жадностью уверенного в себе человека. Нажимая на курок, Иван хорошо видел его лицо, лицо испуганного человека.

Когда первая пуля из его пистолета пробила грудь человека, еще недавно бывшего премьер-министром России, и на белой рубашке, в которую он вырядился по случаю встречи со своими избирателями, начало расплываться темно-красное пятно, на его лице не было и тени удивления быстротой, с которой завершилось его существование в качестве претендента на должность Президента страны.

Было понимание краткости существования в новом качестве. В качестве человека, идущего к смерти. Человека, увидевшего смерть не краешком глаза, а во весь ее рост, обеими глазами.

Иван закрыл эти глаза, всадив в каждый из них по куску свинца, чтобы лишить их надежды увидеть еще что-нибудь, кроме смерти.

Пожалуй, первая мысль, которая пришла тогда в голову Ивану была о том, что надеяться можно только на смерть. Она безусловна. Она наступает всегда. Просто для одних раньше, для других — позже.

Иван хорошо помнил, что и для него она тогда чуть было не наступила.

Во время его выстрелов, убивших будущего Президента, смерть подошла к нему так близко, что Иван ощутил на своих губах ее сладкий поцелуй. Он помнил глаза полковника, державшего его на мушке своего пистолета, когда Иван расстреливал бывшего премьер-министра. Глаза, обещавшие Ивану мгновенную смерть.

Иван так и не понял, почему этот самый полковник Никитин убил не его, а прострелил голову стоявшего рядом с собой генерала.

— Станция Киевская. Переход на Арбатско-Покровскую и Филевскую линии.

Иван открыл глаза и встретился взглядом с внимательно смотревшей на него девушкой, сидящей напротив.

Первым его движением было — нажать на курок пистолета, который он держал наизготовку в правом кармане своей куртки — девушка была явным «загонщиком». Кем же еще она могла быть?

Что его удержало от этого движения, Иван не мог бы объяснить самому себе. Возможно, отсутствие ощущения опасности, которое его никогда прежде не подводило, и которому он всегда доверял.

Возможно, и что-то другое, чего Иван вообще понять не мог. Единственное, что он понял — опасности нет, смерть далеко от него.

Девушка сделала едва уловимое движение полными, ярко накрашенными губами, тень чуть заметной улыбки легла на ее лицо, она опустила взгляд, и вновь уткнулась в лежащую на ее пухлых коленях книгу.

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Парк культуры.

Поменявшая свой состав людская масса успокоилась, Иван успокоился тоже, ничьего внимания из вновь вошедших он не вызвал. Девушка читала свою книгу.

Иван расслабился и вновь прикрыл глаза.

…Иван вспомнил разговор с Крестным, который был у него тоже три дня назад, после того утра, когда он выполнил последнее его задание.

Они сидели в маленьком тесном зале ресторанчика на Арбате, который принадлежал Крестному, и глухонемой официант, «Гризли», как окрестил его Иван, открывал им уже вторую бутылку с очень длинным, узким горлом и наклейкой из серебристой фольги.

— Объясни своему квазимоде, чтобы он принес еще что-нибудь — ну, водку, там, виски, коньяк… — я не хочу пить этот латиноамериканский самогон.

Иван раздраженно посмотрел на официанта. Но Гризли видел только Крестного, не обращая на Ивана ни малейшего внимания. Все заказы делал Крестный, объясняясь с официантом какими-то, установленными издана и только им двоим понятными, знаками.

— Нет, Ваня. Ты хочешь меня обидеть. После каждого дела я пью этот, как ты его обозвал, самогон. Это привычка, Ваня. Добрая многолетняя привычка. Это традиция, которую я не нарушаю уже четверть века. Когда мне было столько же, сколько тебе сейчас, я каждый день пил этот «самогон» вместо воды, потому что в воде была лихорадка. Тропическая лихорадка.

Крестный вздохнул ностальгически.

— Ты, Ваня, великий человек. Ты себе цену не знаешь. Я — знаю. И еще знаю, что пить мы должны этот противный латиноамериканский самогон, который ты пить не хочешь. Ты должен. Потому что, ты работаешь так же как мы тогда — тридцать-сорок лет назад. Впрочем, нет — ты работаешь лучше. То, что ты сегодня сделал, я бы, например, сделать не смог, и уверен, что этого не смог бы сделать сегодня никто из моих мальчиков.

— Они хорошо мне помогли…

— Пулеметы?.. Так, ведь — исполнительные ребята. Их еще натаскивать, да натаскивать, не один месяц уйдет, пока из них толк выйдет…

Подвыпивший Крестный был в хорошем настроении и возбужденном состоянии.

— А что, Иван? Надо бы тебе отдохнуть.

— Я не устал.

— Я, Ваня, устал. От тебя. Мне бы самому отдохнуть. Но знаю, что тебе на месте не усидится. Начнешь самодеятельность разводить, Никитина искать станешь…

Иван усмехнулся.

— Стану.

— А зачем, Ваня?

— Этого я и сам не знаю. Он меня на мушке держал. И отпустил.

— Ну и что?

Крестный явно недоумевал.

— Хочу понять — почему?

— Но это же невозможно, Ваня! Не поймешь, пока сам не скажет. Не старайся. Лучше — выпей со мной.

Крестный смотрел на него огорченно-ласково, как на капризного упрямого ребенка.

Из моря спиртного, которое было к их услугам, Крестный выбрал гаванский сухой ром.

«Такого дерьма, — подумал Иван, — мне пить еще не приходилось». Но Крестный смаковал это кубинское пойло с явным удовольствием.

— Нет, Ваня. К Никитину ты не суйся. Он опасный человек. Я даже думаю, он сам тебя найдет. Если найдет, конечно…

Крестный вдруг развеселился. Взгляд его стал заговорщицким.

— Нет, нет и нет, Ваня. Никитина ты не трогай. А отдохнуть нам с тобой все же требуется. Это мы заслужили. Ты заслужил.

Он вновь схватился за бутылку, плеснул в низкие широкие стаканы вонючей жидкости, напоминавшей по запаху растворенную в ацетоне резину.

— Давай. За нас! За победителей!

— Мне хватит. Я больше не пью.

— Ваня, я хочу выпить за нас с тобой. С тобой. Выпить. За нас. С тобой. Сколько, в конце концов, можно работать! Можем мы с тобой выпить за нас? Мы можем отдохнуть или мы не можем?

Крестный нес явную чушь. Работать его никто не заставлял. Он всегда сам решал — браться за очередную работу или нет. Ощущение подневольности своей жизни, отголоски которого Иван слышал сейчас в его словах и его тоне, тоже, вероятно, было ностальгическим, этаким психологическим атавизмом брежневско-андроповской эпохи.

Иван, может быть, впервые заметил, что Крестный стар. Пройдет еще несколько лет, и однажды он резко — за полгода-год — постареет так, что станет просто дряхл. Сейчас он еще не старик, тогда он будет уже не стариком, он будет полутрупом. Иван сравнил Крестного с собой и посмотрел на него долгим и не мигающим взглядом, в котором читалось знание будущего.

Впрочем, от зрачков глаз Крестного взгляд Ивана отразился как от зеркала, не проникнув внутрь.

— Что, Ваня, не хочешь отдохнуть? Обманываешь меня. Я же по глазам вижу — о вечном думаешь.

Крестный хмыкнул.

— Туда мы всегда успеем. Ты о земном, Ваня, подумай. Бабенку себе никакую не подобрал? Чтобы отдых полноценным вышел?

Иван сверкнул на него глазами, промолчал.

— Ну, знаю, знаю, что ты всегда один. А я и ничего, я только пошутить хотел. Ты кличку свою слышал? Как менты тебя окрестили?

Иван молчал.

— Не слышал. Ну так, слушай. Ты у них зовешься — «Отмороженный».

Крестный не засмеялся, а именно — захихикал — по-стариковски мелко и противно.

— Вань, а ты, случаем, яйца себе в Чечне не отморозил? Это я опять насчет баб. У тебя там в штанах все в порядке?..

Иван начал раздражаться. Он молчал, но смотрел на Крестного в упор.

Странное дело, обычно всегда выдержанный и тщательно выбирающий слова Крестный разговаривал нагло и вызывающе. Правда, Иван впервые видел Крестного пьяным. Откуда ему было знать, что пить тот совсем не умел — пьянел очень быстро и становился агрессивными и неосторожным, начинал любить риск и авантюры.

И еще — откуда было знать Ивану, что Крестный его ненавидит, если тот и сам толком этого не понимал. Крестный всегда с нетерпением ждал возвращения Ивана с задания, и каждый раз, когда он возвращался, чувствовал вместе с радостью и удовлетворением от того, что Иван жив и дело сделано, какое-то непонятное для себя, отравляющее радость разочарование. Словно что-то, чего он долго и тайно ждет, вновь не произошло.

Однако человек, который осмелился бы ему сказать, что он ждет смерти Ивана, рисковал бы заработать аккуратную дырку во лбу.

Крестный в ответ сказал бы, что он любит Ивана, и был бы абсолютно искренен. Отношение Ивана к смерти Крестный знал, хотя и не понимал никогда.

Сам он смерти не боялся, как он сам себе не раз говорил, но очень хотел бы, чтобы она наступила не раньше, чем жизнь ему надоест.

А жить ему все не надоедало, и не надоедало.

Готовность Ивана к смерти, жажда смерти, делая его в глазах Крестного лучшим киллером, которого он только мог себе представить, одновременно пугала его тем, что он терял рычаги управления этим человеком. Иван уже больше года работал с ним, но Крестный так и не понял, почему тот ему подчиняется. А установить четкую иерархию их отношений ему было необходимо.

Он уже просто сломал голову — как ему поставить Ивана на то место, которое ему отведено самим Крестным и логикой их с Иваном взаимоотношений.

Может быть взгляд Ивана, в котором он прочитал больше, чем ему хотелось бы, может быть непреодолимая независимость его поведения, постоянно возвращали Крестного к мысли о том, что необходимо избавиться от принципа паритетности в их отношениях, четко распределить роли. И он постоянно искал зацепку, чтобы оправдать то, что он давно уже задумал, но все не решался осуществить, боясь непредвиденных последствий, непредвиденных реакций Ивана.

Алкоголь всегда придавал ему решимости в сложных ситуациях выбора, помог и сегодня.

— Ваня, у тебя точно нет с этим никаких проблем? Убеди меня, старика. Трахни кого-нибудь прямо сейчас, вот здесь, а? Хочешь? Пойдем на улицу, выберем женщину. Ты покажешь пальцем на ту, которую захочешь, а я тебе ее приведу сюда. Хочешь?

Иван молчал. Крестного несло все дальше, все ближе к порогу чувствительности Ивана.

— Не хочешь, сынок? Ну трахни тогда вот этого медведя. Эй!

Он сделал жест рукой, подзывая к себе глухонемого официанта.

— Снимай штаны, — сказал он официанту, прекрасно, впрочем, зная, что тот не понимает, что от него хотят. — Сейчас вот этот, — Крестный указал пальцем на Ивана, — будет тебя ебать.

Гризли неподвижно стоял, глядя на Крестного. Иван тоже сидел неподвижно и молча.

— Не хочешь, — с горечью констатировал Крестный. — Эх, Ваня, разве так можно, сынок? Что же ты только этой суке-смерти даешь свой хуй сосать?

Сидевший напротив него Иван все так же молча поднялся, сгреб в горсть порядком поредевшую шевелюру Крестного и приподнял его над стулом. Больше он ничего не сделал. Он просто держал Крестного на весу за волосы и внимательно смотрел тому в глаза.

Гризли напрягся и вопросительно посмотрел на Крестного. Тот отрицательно замотал головой и махнул рукой, ничего. мол, не надо, уйди.

Медведеобразный официант отошел.

— Все, Ваня, поиграли и хватит. Посади меня туда, откуда взял.

Иван разжал кулак.

Крестный мешком грохнулся на стул.

Он, наконец, получил то, к чему стремился — необходимое для принятия решения состояние духа. И даже протрезвел от этого.

Его внутренний механизм был запущен. Еще не начавшаяся ситуация уже приобрела неотвратимость.

— Ладно, хватит болтать, Ваня. Давай поговорим о делах. Нам с тобой предстоит большое дело. Очень большое. Гораздо больше, чем с этим дырявым мешком, которого ты расстрелял сегодня утром. Но и очень сложное. Ты еще не готов. К нему придется готовиться. Основательно готовиться. И серьезно.

Крестный налил себе еще рому, но не выпил, а поставил стакан на стол и продолжал:

— Тебе нужно потренироваться, прежде, чем я доверю тебе это. Тренировка будет жесткой. Но увлекательной, это я тебе обещаю. Мои мальчики, конечно, тебя не стоят, но и они не просты, кое-что умеют.

Он взял свой стакан, одним движением опрокинул его в рот и добавил:

— Все. Поехали. Детали я расскажу тебе на месте. Время у нас будет.

У Ивана не было причин отказываться.

Он не допускал мысли, что Крестный хочет его смерти. Не больше, чем ее хотел сам Иван.

— Поехали, — сказал Иван, — покажешь мне своих мальчиков.

…Вагон метро замедлял ход. Подъезжали к станции. Иван открыл глаза.

Девушка вновь смотрела на него.

— Вы проспите свою станцию, — сказала она.

— Нет, — ответил Иван, — не сумею. Хотя с удовольствием сделал бы это. Не спал двое суток.

В окнах вагона замелькали мраморные колонны. Зашипела пневмосистема открывания дверей.

— Станция Октябрьская. Переход на Калужско-Рижскую линию.

Девушка встала.

— Пойдемте, — сказала она. — Я Вам помогу.