Псевдовселенная Безумного Деда или терапевтические сказки для взрослых

Безумный Дед, 2022

Десять рассказов о разном и по-разному, но в процессе чтения книги обнажается общая нить, что тянется от начала и до конца. В этой книге, с высокой долей вероятности, вы прочтёте про себя или про близких, а так же найдёте пару-тройку ответов на свои вопросы. Приятного прочтения!

Серость в коробке

Боль. Все моё тело болит. Каждое движение сопровождается болью. Сил нет. Меня тянут волоком. На голове какая-то тряпка. Меня сильно избили. Правда, сложнее всего было вытерпеть не это, а дорогу в багажнике авто и в наручниках. Хорошо, хоть сейчас их с рук сняли, но облегчение невелико, так как запястья все еще ужасно болят. Еще эта тряпка на голове. Из-за нее дышать тяжело. Приходится иногда с силой черпать легкими воздух. После каждого вдоха грудная клетка отзывается болью. Это какой-то коридор длинный? Шаги слишком гулкие. Хотя не факт, что это реальность. Может, сон в реанимации или я уже все, и меня тянут в ад.

— Серега, открывай эту! — раздался голос, и мне показалось, что даже об его тембр и хрипотцу можно порезаться. Настолько суровый нрав у их хозяина.

Вроде скрежет замка. По звуку замок похож на гаражный что ли. Скрип железной двери. Затем меня заволокли в какое-то помещение и бросили на пол.

— Придет в себя, окажи ему помощь! — снова этот ужасный голос.

— Х-х-ха-а-рашо, — ответил кто-то явно испуганный.

— Тяжеловат спортсмен, — вдруг произнес еще кто-то, с аналогично мощным суровым голосом. — Через пару часиков Прохор приедет с ним побазарить. Сделай так, чтобы пацан взбодрился.

— Я н-не в-вра-ач! — опять испуганный голос.

— Ты же вроде умный дядька. Вот и подумай! — опять суровый голос. — Все! Все на выход!

Шаги удалились из помещения, и дверь отрезала меня от «коридора в ад». Я лежал, а неизвестный, похоже, встал с какой-то кровати или еще какой мебели. После армии скрипучий стон панцирной сетки трудно перепутать с чем-либо. Сосед тихими шагами подошел ближе и аккуратно коснулся моего плеча.

— П-па-а-рень! Т-т-ты живой?

Я понимал, что в принципе сейчас я в относительной безопасности и начал потихоньку шевелиться. Начал кряхтеть от сильной боли по всему телу. Голова на удивление почти не пострадала. Видимо, били аккуратно, чтобы не убить.

— С-с-слы-ыш-шишь м-мен-ня?

— Да, — проскрипел я.

Неизвестный мне человек начал распутывать мою голову. Он кряхтел, по всей видимости, от старости. Пытался сделать все аккуратно и с горем пополам у него наконец-то получилось. Я обнимал руками бетон и чувствовал левой щекой его прохладу. Дышать стало легче. Я дышал и ощущал, как пыль с пола забивается мне в ноздри. Надо вставать. Я уперся руками в пол и начал, перешагивая через собственную боль, поднимать верхнюю часть туловища. Стоявший надо мной начал помогать мне, прихватив меня обеими руками. И вот я на ногах. Открываю глаза… И… это шок! Подвал. Похоже на подвал. Грязные исписанные стены и серый бетонный пол. Сама комнатка скорее чулан. Двухъярусная койка. На тумбочке тусклая свеча. Умывальник в одном углу, над ним треснутое зеркало, а рядом металлический бак, накрытый крышкой. В другом углу удобства, которые таковыми не назвать, внешне как армейский унитаз (дырка в полу). Только сейчас я начал улавливать, как смердит вся обстановка. Эта невыносимая вонь будто бы паленой кожи и грязной одежды. После я оглядел незнакомца. Взрослый, возраст неизвестен. Тяжело определить, он вероятно выглядит старше, чем есть, в таких-то условиях. Одет в поношенную грязно-серую робу. Легкая проплешина на темени, щеки осунувшиеся. Мужчина чуть пугливо сверлил меня взглядом сквозь треснутые линзы очков.

— П-присядь, — сказал он вдруг почти без заикания и даже с некоторой заботой в голосе.

Я послушал совета и опустился на койку. Он же суетливо зачерпнул воды эмалированной кружкой из железного бачка. После протянул мне кружку. Я взял ее в руки и, сделав несколько глотков, вдруг ощутил насколько прохладно в помещении. Незнакомец присел рядом и, упершись локтями в свои колени, скрестил пальцы рук.

— Ты кто, дружище? — спросил я.

— Я Михаил Палыч, — произнес он с некоторой грустью и добавил. — Я школьный учитель по литературе, но, как сам видишь, ныне и совсем уж никто выходит.

— А я — Ярослав.

— Рад знакомству! — протянул учитель мне руку. Я поглядел удивленно, он, немного смутившись, добавил. — Я, правда, рад, что наконец-то не один здесь, в этих четырех стенах. Ведь одиночество от безумия тем и отличается, что безумец уже один и сам в себе весь, а одинокий, если его положение не изменится, безумцем пока еще не стал, но обязательно им будет. Жаль, конечно, что при таких обстоятельствах произошло наше знакомство, но есть правила хорошего тона, воспитание и как минимум то, что нас от животных отличает.

Я равнодушно пожал его руку после этих слов. Не могу сказать, что хотелось доверять учителю, просто казалось, что ему хотелось хоть кому-то поверить. Михаил Палыч не вызывал симпатии, так как похож на тюфяка, да и вел себя, как слабый духом человек. Однако, жизненный багаж у него имеется, да и умом бог не обидел. Хотя, какая мне до него была разница в тот момент.

— Ты же вроде заикался.

— Я это от страха и от неуверенности жуткой, — сказал он, и в этот момент показался мне еще меньше, чем был. — Я очень боюсь охрану, звери они… Нет у них ничего человеческого.

— А они походу серьезные? — начал я прощупывать почву, пальцами ощупывая свою кривую переносицу. Нос оказался цел, а кривизна осталась в память от совсем других событий. — Как думаешь, на многое способны?

— На все, я с полной уверенностью тебе об этом говорю, — ответил Михаил Палыч и с досадой выдохнул. — До тебя со мной парень жил, молодой. Виктор Пуликин, но прозвище у него было — Пуля. Тридцать два парнишке было с небольшим. Ремесло у него было необычное, он лучше многих мог в доверие втираться, тем и промышлял — мошенничал. Предложил Прохору стартап, деньги на него взял и в бега подался со всех ног. Он в паре с другим парнем работал, тот его и сдал вроде, или… нет, он не то что сдал, а сам нашел. Пулю, когда изловили, денег при нем не нашли, и молчал ведь прям, как рыба. Сумма большущая настолько, что здесь и за двадцать лет не отработать, выгода одна только, если расскажет. И его пытали, чтобы узнать, где запрятал. Когда уводили для пыток, а когда здесь прямо при мне, — указал Михаил Палыч на пол перед собой, явно отмечая место преступления. — И вот, раз к проводам прицепили и динамо-машину крутить начали. В итоге так Пулю изжарили и замучили, что он прямо на моих глазах и ушел из жизни. Духом сильный был и настырный, да вот плоть это — клетка, сердце, видать, и не выдержало нагрузку. Ужасно видеть такое! Не то страшно, не то жалко, — у учителя прокатилось пару слез по щекам. — Поэтому я с ними и не спорю, да и стараюсь по всем вопросам посговорчивее быть. На все способны, знаю и сам видел. — Михаил Палыч явно ощутил пережитое вновь. Весь этот страх вперемешку с жалостью и бессилием. — Он, Пуля, только и поведал, что друг детства его сюда определил. Это что же за друзья такие?

— Тебя прям Михаил Палыч называть или положение позволяет Мишей?

— Честно, в этих обстоятельствах границы стираются, так что, как тебе удобно, — пожал учитель плечами.

— Ладно! С уважением к твоему возрасту отнесусь, — махнул я легко ладонью. — Михаил Палыч, ты им тоже денег должен?

— Да, согласен с тем я или нет, но оказался должен.

— И много?

— Двадцать тысяч долларов, будь снаружи, то уже отдал бы, — лицо его еще сильнее погрустнело.

— Блин, но это же копейки! — я вдруг ощутил некоторый шок. — Почему им сразу не отдал?

— Да я бы с радостью отдал и доплатил бы даже, — вдруг опустил Михаил голову. — Да только сдается мне, что это показательная порка, но без всяких зрителей. Наказывают меня не за мои проступки и даже не за чужие, а есть мотив в разы ужаснее — гордыня. Сначала один человек подставил, другой ужасно огорчился из-за самолюбия, а третий наказывает не в курсе даже и за что. Прохор-то обо мне поди уж и забыл совсем, ведь я ему и вовсе был не интересен. Это Акима сильно обида заела, самолюбие его больное. Вот он к Прохору и обратился с просьбой проучить, да сюда трудиться меня пристроить. Кто знает, что дальше ждет, быть может помру от слабости или перепродадут кому другому на работы. Но вера в то, что белый свет увижу, а уж тем более волю и родных, у меня в сердце давно иссякла. В-общем, доживаю своё здесь.

— Что это за коробка? — указал я руками на стены и потолок.

— Это кирпичный завод. Мы здесь фактически в рабстве и отрабатываем свои долги, ну или провинности, — окинул учитель комнату взглядом. — А ты сколько задолжал этим нелюдям?

— Выходит, что тридцать тысяч долларов, — сказал и на пару секунд уставился в пустоту.

— Так отдай! Не глупи, ради Христа, отдай! — подскочил Михаил Палыч с койки. — Это не шутки, а самая, что ни на есть больная реальность. Спасай жизнь! Отдай их им, это ничто, ведь ты еще во много раз больше заработаешь. Ты на себя посмотри! Здоровяк такой, красив и молод совсем! Тебе еще жить и жить, да может и пользу людям какую принесешь.

— Меня не за то, что не отдал, а за то, что не взял. Ну, а про пользу? Черт его знает, Михаил Палыч! Вряд ли.

— Это как? Как за то, что не взял?

— Да, долго будет рассказывать, — ответил я и сразу перевел тему. Я хлопнул по плечу нового знакомца слегка и ощутил, что дядька жилистый. — А чего может одного охранника забьем, да сбежим? — я растянулся в хитрой азартной улыбке, когда учитель глянул на меня удивленным взглядом.

— Сам бы рад, но там ведь… — он указал на дверь рукой. — Крепость целая. Их ведь там не три и не четыре, а полноценная группировка, да и трудяг подобных нам немало. Мы все им на одно лицо и пуль не пожалеют.

— И кто такой этот Аким?

— Ты чего, это ж важная птица по ювелирке в нашем городе, — округлил глаза учитель. — Бриллиантовый король, хотя в статус короля, мне кажется, мой горький опыт Акима возводит. До Прохора ему расти и расти, тот — буквально хозяин. Сидит и всех от дворника до руководителя за ниточки дергает.

— И чем же ты ему по вкусу не пришелся?

— Я в баре выпивал… Хотя… Нет. Наверное, все же не с этого места начну, — учитель чуть подумал и зашел по новой. — Я дома вечером был, темнеть начало… Хотя и здесь не так понятно будет, в красках не раскроется. Я с самого начала начну лучше. — встрепенулся Михаил Палыч и подскочил с койки на ноги. Он искренне был счастлив собеседнику. Ему хотелось рассказать и услышать. Учитель не желал тратить ни минуты своей жизни, которая ценность представляла только для него самого.

— Ну давай! — озвучил я, в надежде скоротать время. — Только в два часа уложись, а то придет этот козел и оборвет твой рассказ.

— Ага, — кивнул Михаил Палыч. — Я молод был и встретил ее на танцах, в клубе «Ураган».

— Я знаю этот клуб.

— Да-да, он уже долго работает и лет ему уже не счесть. Мы с другом там вступились за нее от приезжих. Я и друг мой — Алешка! — заулыбался учитель. — Он — как брат мне самый настоящий. Мы с малых лет вместе бок о бок, но он по военной линии пошел, а я учителем литературы стал. До сих пор дружим и крепче дружбы нашей нету совсем ничего, — вдруг Михаил Палыч пришел в себя. — Так вот. Полюбилась она мне сильно и сердце биться мое заставила с таким звоном! Красивая, рыженька и веснушки, платьице в цветочек и, главное, улыбка ее полная веселья. Как я любил ей ее дарить — эту улыбку. Я и кривлялся, и шутил, и фокусы ей показывал. А глаза… — восхитился он образом девушки и настолько искренне, что даже начал переминаться с ноги на ногу и сопровождать чувства жестами рук. Каждое слово подкреплялось эмоциями и, казалось, будто он не говорит, а проживает это вновь. — Глаза были огромные, голубые и чище их не было в свете. Я утонуть в них боялся, настолько они меня манили и настолько беззащитен перед нею я был, — вдруг Михаил Палыч пришел в себя. — Зажили мы с ней мужем и женой, а через время сын родился. Главное мне было, что в любви рожден и воспитан тоже во взаимоуважении, — учитель улыбнулся и на глазах навернулись слезы. Его нижняя губа начала легонько подрагивать. — Как по нему скучаю и жизни без него мне вовсе нету. Как боюсь его больше не увидеть никогда и самое больное мне, что так, видимо, и будет, — он умолк на пару секунд и, взяв себя, в руки продолжил. — И как-то жизнь была обеспечена. И жильем, и деньгами. Я хоть и учитель литературы, но в престижном лицее, и не удивлюсь, если окажется, что когда-то детям этих людоедов — Прохора с Акимом, пятерки ставил. Меня директор новый недолюбливал, но у меня заслуги, и я перед ним в полной безопасности себя всегда ощущал. Бывало, я на конференции ездил, квалификацию постоянно повышал и даже, дело было, подкастов несколько со мной записали, а его же это заедало, да так, что я не понимал, чего мне вообще делить-то с ним? — снова его улыбка сопровождалась искренним счастьем и тут же стала спадать, глаза тихонько гаснуть. — Жена от меня стала заметно отдаляться и годы в браке стали брать свое. Перестала мне гладить вещи, и ее еда для меня готовилась все хуже, пока она совсем не прекратила мне готовить пищу. Я понимал, что от былой любви не осталось ничего и даже уважение уже давным-давно утрачено. В какой-то момент жена зачастила к подругам сбегать. Накрасится, оденется и бежит от меня из дома, словом не обмолвившись. Алешка первый мне и сказал, что она от меня не из дому, а налево бегает. Я-то ведь ее любил и верить не хотел, ведь чище ее глаз мне во всем свете ничего и не было.

— Дай-ка угадаю, — вдруг перебил я рассказчика. — Он в итоге на нее и влез, да?

— Нет, ты что? — вдруг, как заведенный начал Михаил Палыч. — Он никогда со мной так не поступит. Он подполковник, но не штабной ряженый, а боевой офицер. Он не понаслышке знает, что такое честь. Мы ведь с малых лет с ним друзья лучшие, можно сказать, что на один горшок ходили, а если по зубам кому-то дать или получить, то тоже вместе. Он, наоборот, с заботой обо мне всегда.

— Ну ясно, — оборвал я его возмущения. — Так здесь-то как оказался?

— А, да, — вернулся он к теме. — Вечерело уже и жены дома не было, а сын тоже куда-то запропастился. Взрослый, уже в институте учится, да и мало ли какие у него дела молодые и с кем? Мне звонит директор лицея нашего и говорит: «Приезжай, значит, ко мне скорей! Ты мне нужен очень». Я, конечно, никогда не подлизывался, но просто раз он меня о помощи просит, хотя со мной не ладит, то, скорее всего, все очень серьезно. Я, правда, из человеческих качеств своих сорвался, я человек порядочный и помогать привык, даже самым невыносимым. В такси до него, после на этаж поднялся и в дверь позвонил. Он открывает не в себе, подвыпивший и лыбится. Полуголый, в одних трусах, да крупный такой. — Михаил Палыч очертил жестами в воздухе размеры бугая. — Я разулся в коридоре и, не снимая пальто, прошел в зал, а там сидит моя супруга в кресле. На ней из одежды ничего, на меня глядит глазами, преисполненными грязи, и улыбается сучьим оскалом. У меня кровь вскипела, дыхание ускорилось и рассудок от меня сбежать пытался. Такое унижение претерпеть было почти невозможно. Я захотел уйти, развернулся и попытался сделать шаг вон из комнаты, а предо мной директор встал и рукой слегка толкнул. После чего и говорит: «Куда спешишь? Ты не хочешь у своей жены спросить: как у нее дела?» И тут смех этой гарпии из-за моей спины! — учитель прикрыл лицо руками. Затем опустил их и с силой сжал в кулаки. Его лицо перекосила злоба. Глаза наполнились пустотой и желанием мести. — Я руку засунул в карман и с такой силой сжал связку ключей, что они, просочившись сквозь пальцы, высвободились и остались так торчать. Я видел его ухмылку и вдруг моё «я», оно исчезло совсем. Вместо меня явился некто другой безжалостный и на все готовый. Я много лет не дрался, но тогда точно знал, что нужно делать. Я так много раз соперника ударил, что, когда он остался лежать на полу все его лицо и руки оказались изрезаны ключами. Крови было очень много. Капли ее попали мне на губы, и я облизнул их языком. Ах, этот вкус! — на секунду замер в пересказе учитель. — Я в жизни ничего вкуснее не пробовал. Ничего вкуснее крови своего врага и не придумать, — его лицо наполнилось каким-то приятным наслаждением. — После я обернулся на неверную, да и сказал, что она хотела меня унизить. Сделал шаг в ее сторону, а эта девка ноги поджала и руками голову стала прикрывать. Сидит сука рыжая, гримаса кривая, глаза страхом полные, а я и продолжил: «Ну, и кто теперь оказался ниже?» Плюнул в лицо опостылевшей. Развернулся после, да и прочь оттуда. И каждый раз, вспоминая даже этот фрагмент моей жизни, в меня возвращается, тот, другой я, который не я.

— С чего ты взял, что это не ты?

— Потому, что я изменился и стал совсем другой, — оправдывался учитель. — Я, правда, стал характером далек от себя в неугомонной юности. Даже, в той среде обитания и в тех условиях, в которых мы росли на улице, я больше жизни любил читать. А сегодня я уверен, что абсолютно счастлив в своей профессии. Не это ли самое важное в жизни каждого? Найти призвание свое и отдаться ему всецело.

— Люди не меняются, они собой становятся. А то, что она тебя в процессе брака терпилой воспитала, так это очевидно. То, что тебя в ту секунду проявило, то и есть ты настоящий.

— Ну, даже пускай так, — согласился учитель. — После я шел по улице и переворачивал мусорные урны. Я кричал просто и несвязно, в меня вселилось нечто ужасное. Дошел до ресторана «Beer for man» и вошел внутрь, чтоб залиться, будто это хоть кому-то помогало. На баре сидел и пил как не в себя. Сначала в одиночестве, после со мной в тот вечер незнакомый человек запил. Много угощал меня, потом сказал, что ему пора и удалился. Вдруг в ресторане крики начались и этот Аким ругань поднял. Пока этот ухарь куртизанке что-то про красивую жизнь рассказывал, его охранники сумку с деньгами проморгали. Я ведь пил, ни о чем не думая даже, а камеры глянули и увидели, что мой собутыльник и есть вор. Конечно, все в ту же секунду на меня кинулись. Что обиднее всего, так это когда меня эти сволочи тянули, никто ведь не вступился больше. Бармен только закричал, что бы не трогали, но это ничего не изменило и его угомонили. Увезли меня и опросили уже здесь, на этом чертовом заводе. Поняли, что я не в курсе. Правда, Аким принципиальный, Прохору позвонил да попросил меня приютить, пока все не отработаю. Я с охранником малость разговорился, тот мне и поведал детали. Ну, он не простой охранник, а начальник службы охраны завода. Его Толя звать, вроде громила, а начитанный, да и местами справедливый очень, но работа у него вот такая, — учитель поводил руками по комнате.

— Мне жаль, что так по-тупому, — ответил я. В самом деле, жаль его было. Не зная что сказать, я почесал темя и ощутил пальцами ворс своих коротко стриженных волос.

— Да, и мне жаль, — склонил он свою седую голову. — Все это водка поганая. Сколько людей погубила. Не пошел бы пить и здесь бы меня тоже не было. Никогда нельзя оказываться в тех местах и обстоятельствах, в которых тебе никто не поверит.

— А друг твой? Как думаешь, ищет тебя?

— Я думаю, искал вначале, — он поджал нижнюю губу и свел брови домиком. — Сейчас поди и вовсе уже прекратил. Не может же он вечно меня искать, но помнит точно. Я иногда во сне его вижу. Он каждый раз спрашивает: куда я подевался? Он настоящий друг, понимаешь? Таким не каждый похвалиться может, а тут сам же видишь, — он обвел руками серую коробку. — Да и больше года я здесь уже. Время, оно ведь адаптирует к новым условиям и событиям.

— Значит, я тоже не каждый, — произнес я и упершись затылком в стену и застрял на пару секунд своим взглядом в узоре сетки верхнего яруса кровати. — Мне интересно, как скоро меня Свят искать начнет.

— Свят — это Святослав?

— Да.

— Ну, надо же как созвучно, — удивленно произнес учитель. — Святослав и Ярослав.

— Да, почти, как Мишка и Лешка, — улыбнулся я. Михаил Палыч тоже улыбнулся. Я же после недолгой паузы вернулся к теме. — Мы с ним с младших классов вместе. Тренировались на одной секции по смешанным единоборствам. Он одногодка мой, а рост два метра. Крепкий и очень надежный человек. Правда, я однажды его чуть не застрелил.

— Из-за чего?

— Из-за одной неприличной девушки, — выдавил я, слегка оскалив клыки. — Я только из армии вернулся и устроился в бар трудиться. Не то, чтобы была потребность в деньгах великая, просто характер горячий и много внимания к себе привлекал ненужного. Вот, я там для галочки и бывал, там же и с ней познакомился. Немного времени прошло, встречаться стали. И тут она с моими друзьями затусила и со Святом в том числе. У меня к ним доверие серьезное и против ничего не имел. Мне Свят пишет, что они из клуба к Григору поедут. Это еще один наш друг — он армянин, но свой — обрусевший. Я отписался, что подтянусь после смены. И мне в моменте осталось минут двадцать до конца смены, как вдруг заходит она. По лицу каким-то типа лезвием чиркнули. Ну, не порез, а как типа царапина, но такая… Глубокая. В ссадинах вся, губы разбиты и колготки порваны. Естественно, я рассвирепел. Кто? — спрашиваю ее. Она говорит, что Свят приставал, а она отказалась. У меня прибамбасы падают. Я на алкогольный склад за пушкой. Там, знаешь, хранить безопаснее. Дома обыск может быть. В-общем, она такая, типа не поеду и боюсь. Я, говорит, лучше домой поеду. Я ее домой увез, а сам к Григору пулей. С такой скоростью, как будто не мстить, а прямиком в Валгаллу. Приехал и возле подъезда увидел Свята. Выскочил я из тачки и пушку на него навел. Он стоит молча и в глаза мне смотрит, а рядом его любимая, Лиза, и вид у нее тоже потрепанный. Свят оттолкнул ее от себя.

— Ты чего? — не поняла девочка.

— Вали отсюда! — крикнул Свят.

Только в эту секунду Лиза увидела пистолет у меня в руке. Я весь кипел и готов был стрелять.

— Тебе своей мало? — спросил я его.

— Стреляй, братик! — вдруг сказал мне Святослав.

— Это я ее избила! — влезла Лиза и встала перед дулом моего ТТ. — Хочешь расквитаться — стреляй в меня. Она сама к нему лезла. Он ее оттолкнул, а я ее избила. Лицо ей чиркнула тоже я. Вот этим лезвием, — она вынула из клатча острозаточенный складишок. — И где увижу, там ее на куски разрежу!

Я подумал в этот момент: «Малолетка, а уже такая сука!»

— Почему малолетка? — спросил Михаил Палыч.

— Лизе тогда едва шестнадцать исполнилось. Она Свята сильнее себя любила. Выслеживала его все время и около дома караулила. Лиза за ним на нашу секцию единоборств приперлась, когда Свят ее отшивал. Мало того, что там результата достигла хорошего, так и его добилась. Сейчас они в браке и малыша воспитывают. Такая целеустремленная, — я еле улыбнулся. — Я бы свидетелем этого не был, никогда бы не поверил в такое.

— А ты что же сделал? — вытаращился Михаил Палыч на меня. — Ну, когда она его собой закрыла.

— Ничего, — чуть улыбнулся я. — Позавидовал другу слегка, после пистолет убрал и уехал молча. И никогда мы со Святом эту ситуацию не обсуждали. Общались, как и всегда, будто и не было ничего. С той сукой больше не общался. Не хотел ее видеть, боялся не сдержусь на самолюбии и зашибу со злости.

— Ну, и дела, — вдруг выдал Михаил Палыч. — Странными обстоятельствами твоя жизнь наполнена.

— Да, вообще, неважно какими обстоятельствами она полна, — цедя сквозь зубы произнес я. — Живем все, как насекомые. Копошимся все чего-то, думаем, что на что-то влияем, а по факту… — поменял я позу, ощущая боль по всему телу, и чуть поморщился. — А по факту появляется в нашей судьбе Прохор, Аким или еще кто и толкает нас в коробку. Как тараканов.

— В черепную, — ввернул учитель и легонько улыбнулся.

— Чего?

— Ну, я пошутить пытаюсь, — он явно чувствовал себя неловко. — Не все же грустить и бояться, — Михаил Палыч выдержал паузу и принялся разъяснять свою мысль. — Ну, мы — тараканы в черепной коробке, то есть, в голове.

— Да, ты прям комедиант.

— Ага, — он снова переминался с ноги на ногу. — Слушай! Я просто про то, что согласен с тобой. Вот глянь на эту ситуацию в ином свете. Что, если мы и впрямь тараканы в чужой голове. Сидим тут, суетимся и копошимся, а на стенах наши мысли выведены и выцарапаны. Мы, получается, его череп мыслями изнутри щекочем.

— Кого его?

— Обладателя той самой головы.

— Ты серьезно? — ухмыльнулся я. — Может, еще со мной о Боге поговоришь?

— О нем не говорят. Его или чувствуют или нет и не иначе. Моя мысль про другое совсем, — начал он озвучивать мысль как-то взахлёб. — Вот смотри! Я сколько времени все это передумал и вдоль, и поперек. Вот давай честно! Ты в каком таком мире себе эту ситуацию представил бы? Век двадцать первый! — он последнюю фразу превознес эмоцией, голосом и жестом. — Это ведь такой же бред, как и то что мы всего лишь тараканы в чьей-то голове. Понимаешь? Сидит какой-то аутист и смотрит дни и ночи напролет в одну точку на стене. Сидит и задает себе вопросы. Сам ведь на них ответов-то не знает. Да, и где ему их искать? В себе ведь, весь с головой зарылся. Возьми, да и придумай он эту коробку в голове своей. И нас в ней тоже. И ситуации эти нелепые. Мы не в курсе. Мы ведь, типа люди, и просто очутились здесь. Сидим тут, общаемся. Ну, так думаем, а он от нашего имени вопросы здесь свои озвучивает. Мы в диалоге на них, думая будто друг другу, а по факту ему отвечаем. Понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — скрючился я от боли в теле, меняя позу. — Только боль какая-то ни фига невыдуманная, — рукой указал на стену. — Плохо видно, что там написано?

— Там строки стихотворения, — произнес учитель. — Его наш современник написал.

— Кто такой?

— Он малоизвестен. Разве, что в очень узких кругах. — Михаил Палыч поправил свои разбитые очки на носу. — Его имя — Стас Пеньков. Меня самого на него натолкнул лишь редкий случай. Знаешь, он в очень странной форме излагает зачастую, и если бы мы были в книге, то, будь уверен, это бы он ее написал. А строки я сейчас прочту, — он покряхтел голосом и набрал воздуха в легкие.

Это не мудрости древнего грека

И совсем далеко не пророчество.

Бог создавал человека

Во избежание одиночества.

— Грамотная мысль, — умозаключил я.

— Так, а как ты-то сюда угодил?

— Ну, блин, — вдруг я почувствовал себя не по себе. — Знаешь, я не привык откровенничать.

— Ты веришь в то, что проживешь еще хотя бы один день? — спросил учитель, глядя на меня.

— Нет, — выдал я и приопустил голову. — Но сделаю всё, что от меня зависит, чтобы выжить.

— Но ведь пока еще не сделал этого и фактически мы с тобой почти мертвы. — он уставился на меня и легонько кивнув, добавил. — Терять нечего. Расскажи. Есть тот свет или не существует — это неважно. Там твой багаж никому совсем не нужен. Так не лучше ли его оставить здесь?

— Ты психолог?

— Нет, — произнес задумчиво учитель. — Я тот, кто тебя по-настоящему услышит. Большинство людей в современном мире о таком и мечтать не смеют.

— Ну, ладно, — произнес я и чуть помялся, но после продолжил. — Я, в-общем, работал в баре. За стойку уселась девушка. Она красивая была очень. Я как ты рассказать не сумею. Она просто мне понравилась. Аккуратная и ухоженная. Видно было, что мы из разных слоёв общества. Она ждала кого-то, в телефоне все время сидела. Пила кофе, короче. К ней приехала подруга, и они начали общаться. Ну, там про девичье. Про какие-то сумки и курорты. Я мало улавливал, ведь запара была адская. Её подруга сразу с вина начала. После, когда заказы успокоились, в бар вошел парень второй девушки. Я знал его. Мажор знатный, этот парнишка в нашей школе учился в моей параллели, когда его отец еще не поднялся. Он духом слабоват был в детстве, и я пару раз за него вступался. Мы друг друга сразу узнали. Он мне руку пожал, затем свою девушку поцеловал. И так получилось, что заобщался с ними, короче. Та, что мне понравилась сразу, оказалось, Алина. Она из Англии на лето прилетела. Первый день в городе была. В-общем, я сам на себя стал не похож. Моя вот эта грубость ушла куда-то, и я очень воспитанно себя с ней вел. Я улыбался и шутил, а она смеялась и мне от этого было так хорошо, что не объясню в словах. Так мы все увлеклись, что время подошло к закрытию бара. Мажор говорит: «Давайте по домам!» Наташа — это подруга Алины, сказала мажору: «Давай Алину подвезем». Тут я влез и предложил ее сам подкинуть. Та согласилась, а Наташа как-то прищурилась и улыбнулась. Короче, сидит Алина, одетая в дорогие бренды, в моей «Ладе», — я непроизвольно улыбнулся. — Летим по дороге, общаемся, и довёз я ее до дома. До ее дома. Я сразу офигел. Домина просто огромный, и все очень дорого так. Мне такие вещи и не снились никогда. Позвал ее прогуляться вместе. Так и завертелось. Я с ней на ролики впервые в жизни встал. Цветы, не цветы. Я таким не был никогда. Всегда упрямство и дерзость, решительный был и в одну секунду все на карту мог поставить. Меня друзья прозвали «Дикий», но с ней общаться стал и сразу думать начал. Наперёд, понимаешь? А тут недавно Алине лететь пора. Обратно, в Англию. У нее лицо мрачнеет. Учеба начинается, но она не хочет. Я уговаривал малую лететь. Обещал загранник сделать и догнать Алину в Лондоне. Та ни в какую. Я и так ей и так. Нет, и все! Вдруг, говорит, тебя не выпустят ко мне. Но времени еще оставалось немного. Думал: уговорю, успею. Че ей в этой помойке со мной делать, если за нее зарешали и будущее светлое у нее будет по-любому. А тут вчера ко мне в бар приходит этот Прохор. Усаживается напротив меня. Злой, как собака, лицо красное. Подбородок как наковальня. Сам здоровый, толстый и кулаки сжимает, — вдруг я отвлекся. Рисуя жестами размеры кулаков в воздухе. — Огромные, как чайные блюдца, кулаки у него. С ним охрана. В-общем, говорит мне: «Я — Прохоров Лев Николаевич. Знаешь меня?»

— Да ладно? А ты?

— Я и сказал: «Конечно знаю, вас весь город знает». Он мне: «А Алину?» Я не понял, какую, а Прохор мне пояснил, что это дочь его.

— Да, ну?

— Да. После денег предложил, тридцадку, чтобы я ее бросил. Он бесился, что та на учебу лететь отказывается. Я ему сказал, что бросать не стану, но и сам ее уговариваю лететь. Он в крик сорвался и стаканом в меня бросил! Я увернулся. Кричать на меня начал, что задурил девочке голову и что пожалею. Вот меня после смены и привезли сюда. Утырки!

— Ты парень крепкий! Ты обязательно выстоишь! — сказал учитель. — Себя побереги! Ну, не хочешь деньги за такое брать — не бери, но согласись и выберись! Жить нужно по-человечески, а не как таракан в коробочке. К чему тебе эта серость квадратная? — учитель обвел руками, сколько сумел, пространство. — Откажись от нее, выбери для себя жизнь! Ты ведь молод еще совсем. У тебя Алин этих всяких разных еще много будет.

— Да, не только в этом дело! Я и так понимаю, что вероятности на успех этих отношений нет. Мы из разных миров.

— А в чем тогда еще?

— Не хочу я по чужим правилам играть! — вздохнул я. — А тут, как ни возьмись, так все он в выигрыше. Я уважаю тех, кто хозяин своей судьбы, но ненавижу тех, кто возомнил себя главным над другими. Должна быть лазейка. Не хочу я идти у него на поводу. Тут, как ни возьмись, он по-любому в шоколаде, а я по-любому по уши в дерьме. Я раз уж в любом варианте проиграю, то хочется как-то в бою проиграть, понимаешь? Хочется наплевать на всю его власть и деньги! — вдруг я зевнул и понял, что силы меня оставляют. Как-то резко накатилось это ощущение. — Устал я, короче. Ты не против, если посплю чуток?

— Да, поспи, конечно. Я наверх залезу, а ты прям тут, где сидишь, — учитель задул свечу и вскарабкался на второй ярус.

Мои веки закрылись и звуки стали растянутыми. Я уснул в одно мгновение. Мне снилась моя Алина. Она смеялась, а я шутил. Мне казалась, будто даже во сне в этой холодной коробке я ощущал тепло ее ладоней. Нам светило яркое солнце и обогревало обоих. Я понимал, что это неправда, и мне хотелось умереть прямо в этой иллюзии. Умереть, не дождавшись этого упыря-Прохора. Умереть и освободить себя от выбора. Оставить мир в то мгновенье, когда мои губы и ее во сне соприкоснулись.

Скрежет! Это ключи. Они уже вращались в замочной скважине. Я приоткрыл глаза и в этот момент по ним ударил яркий свет из коридора. Зашел огромный парень и поставил стул прямо напротив меня. После он помог мне усесться. В коробку вошёл Прохор и тоже сел на стул лицом ко мне. Он улыбался с явным наслаждением от увиденного. Он еще немного созерцал мою слабость и ничтожность.

— Подумал?

— Да.

— И чем обрадуешь старика?

В этот момент Михаил Палыч аккуратно слез со второго яруса. Он забился в угол и был как тень. Все его лицо выразительно желало, чтобы я спасся. Я глянул на старика вскользь, а он вопрошающе взирал на меня. Казалось, я слышал его мысли и уговоры спасать свою жизнь.

— Я возьму те деньги, которые вы предлагали мне, Лев Николаевич, — после этих слов Прохор чуть не утонул в улыбке. Он был буквально счастлив в эту секунду. Ему, как человеку искренне жаждущему власти, всегда мало физических страданий тех, кто был совсем неугоден. Прохор хотел видеть принятие условий и, не такое покорное. Нужно было, чтобы все лицо униженного отображало ненависть к самому себе, соглашающемуся с новым хозяином жизни. Он хотел видеть беспомощность соперника и свой абсолютный триумф. Но я все испортил и добавил: — Только не тридцать, а двадцать и деньги отдайте Акиму.

— Что? — Прохор явно был удивлен. Он абсолютно не понял, в чем подвох. Не любил этот человек неожиданные повороты в своей игре.

— Двадцать тысяч Михаил Палыч задолжал Акиму, — я указал на учителя. — Он такой же отец, как и вы. У него сын снаружи. Человек уже взрослый и сердце может не выдержать. Дайте ему увидеть сына!

— А взамен? — спросил Прохор. Это было необычно для него — понять новую правду. Он сидит в условиях полной безнаказанности и его заставили задуматься о сути происходящего.

— То, что вы просили.

— Значит, так, — сказал Прохор и чуть подумал. Все же, затем добавил. — Мы тут все мужчины уже взрослые и должны понимать, что происходящее здесь — дело только наше и ничье больше. Я дам вам обоим выйти отсюда, но не дай бог вам проболтаться. В-общем, не подведите меня, ведь я вам обоим даю шанс правильно и самостоятельно распорядиться своими жизнями, — он пригрозил указательным пальцем несколько по-отцовски.

— Вы же видите, что он запуган, — я вновь показал рукой на Михаила Палыча. — Он скорее язык себе отрежет, чем нагонит на себя проблемы. Тем более, мы прекрасно знаем, что вы — хозяин в нашем городе.

— А ты — парень дерзкий! — произнес Прохор и заулыбался от того, что возникла возможность видеть себя со стороны. — Я таким же был, — он заулыбался еще сильнее и искренне, глаза его будто блеснули азартом. — Я, как и ты, ненавижу играть в чужие игры. Даже в самых тяжелых ситуациях, я навязываю свои условия. Толя! — он обратился к одному из своих громил и встал со стула. — Меня в центр, а этих отмыть и отвезти туда, куда попросят. Ярослав, так тебя зовут? — он опять обратился ко мне.

— Да.

— Ярослав, а ты позвони ей, чтобы не плакала. Я же все-таки отец и очень за нее переживаю, — он махнул рукой на мою одежду, намекая, что я плохо вышляжу. — Придумай что-нибудь, вроде, машина сбила. Самое главное теперь: я не знаю, как ты ее уговоришь, но на учебу она должна улететь. Понял меня?

Я кивнул, а он развернулся и вышел из бетонной коробки.

Вот такая странная реальность. Было так или не было на самом деле — не в этом суть. Можете мне не верить, но и этого рассказа то же нет, как и вас, его читающих. Вы думаете, что меняете старое или познаете новое, но нет! Вы просто копошитесь чего-то там себе и отвечаете своими поступками на мои вопросы. На те, что ранее оставались для меня без ответа. Вы и весь ваш мир всего лишь тараканы и серость в коробке. Я вам обещаю, что все у вас будет в жизни прекрасно. Потому как вы в моей черепной коробке…