Когда мы верили в русалок

Барбара О'Нил, 2019

Воспоминания накатывают волнами, и у нее уже не хватает сил сопротивляться прошлому, которое не позволяет жить настоящим. В тот день, когда погибла ее сестра Джози, Кит тоже будто покинула этот мир. Навязчивые призраки памяти, от которых она не способна убежать, преследуют ее до сих пор. Но несколько кадров теленовостей переворачивают всё… В женщине, случайно попавшей в объектив камеры, Кит узнает свою погибшую сестру. Теперь она уверена: Джози жива. Эта мысль пугает, но неожиданно дарит давно утраченную надежду. В поисках ответов Кит отправляется в Новую Зеландию. Все больше погружаясь в воспоминания о счастливых днях юности, она не может забыть и о трагедии, которая сломала их жизни. Теперь, чтобы найти друг друга, они должны будут обрести себя.

Глава 4

Мари

Мы с Саймоном договорились, что встретимся с учительницей Сары перед уроками. В школу мы добираемся каждый на своем автомобиле, потому что потом нам предстоит разъехаться в разные стороны: я отправлюсь в Сапфировый Дом, чтобы сделать там кое-какие записи относительно обустройства; Саймон — в свою империю спортзалов.

Настроение у меня великолепное: на рассвете мы с моим атлетичным энергичным мужем занимались сексом. Плотские утехи меня так здорово взбодрили, что я сподвиглась на завтрак испечь черничные маффины, которые даже Сара поела с аппетитом, хотя последние дни она лишь клевала, как птичка. Я поглядываю на дочь в зеркало заднего обзора, а она смотрит в окно. Лицо у нее в веснушках, темные волосы сейчас зачесаны назад. Внешне она ни капельки на меня не похожа, и это немного странно. Казалось бы, твой собственный ребенок должен иметь хоть какое-то сходство с тобой. Но нет, в ней соединились черты моего отца и моей сестры.

Возможно, в наказание за мои грехи, хотя я стараюсь не думать об этом. Стараюсь примириться с тем, что изменить нельзя.

Одно я знаю точно: Сара будет сильно переживать, когда заметит, что остальные девочки перестали расти, а она — нет. Руки и ноги у моей дочери уже сейчас больше, чем у ее сверстниц, и тело сбитое, хотя она вовсе не упитанная. Но Сара будет считать себя толстушкой, если мы не станем разубеждать ее, опровергая ерунду, что она будет слышать изо дня в день.

— Сегодня у тебя плавательный клуб, да, милая?

— Да. — У нее отчетливый новозеландский акцент. — Вчера я Мару опередила.

Мара — ее вечная соперница.

— Потрясающе. Ты гораздо сильнее, чем она.

Пожимая плечами, Сара встречает мой взгляд в зеркале.

— Вообще-то, тебе не обязательно заходить в школу.

— Не обязательно, — мягко соглашаюсь я. — Но в последнее время ты несчастна, и мы с папой хотим убедиться, что все хорошо.

— Учителя ничего не знают, — констатирует она, вовсе не презрительным тоном.

Вокруг много машин, и несколько минут я внимательно смотрю на дорогу, но у следующего светофора спрашиваю:

— Чего они не знают?

Ее широкий рот сжимается, выражая смирение. В ответ она просто качает головой.

— Сара, нам будет гораздо легче тебе помочь, если ты объяснишь, что происходит.

Она молчит. Я въезжаю на школьную автостоянку. «Инфинити» Саймона еще нет. Я глушу мотор, отстегиваю ремень безопасности и поворачиваюсь к дочери, выбирая из десяти тысяч возможных вопросов тот, что заставит ее выдать свой секрет.

— Поссорилась с подружкой?

— Нет.

— Не понимаю, почему ты упираешься? Ты ведь знаешь, что мне можно доверять.

— Я тебе доверяю. Но если расскажу, станет еще хуже, от меня вообще все отвернутся.

— Что станет хуже?

— Как ты не понимаешь?! — кричит Сара. — Я не хочу ничего рассказывать!

Я просовываю руку между сиденьями, ладонью обхватываю ее лодыжку и держу, убеждая себя, что ее секрет не столь ужасный, какой таила я сама, когда была чуть старше дочери. Сара — домашний ребенок, о ней хорошо заботятся, не оставляют без присмотра.

— Что ж, ладно. А вон и папа твой. Я только в школу забегу на минутку.

С Саймоном мы встречаемся у входа, он берет меня за руку: теперь мы выступаем единым фронтом.

Молодая миленькая учительница краснеет, обмениваясь с Саймоном рукопожатием.

— Доброе утро, мисс Канава.

— Доброе утро, мистер Эдвардс. Миссис Эдвардс. Садитесь, прошу вас. — Она складывает на столе руки. — Чем могу служить?

Мы излагаем свою проблему: Сара ни с того ни с сего изъявила желание перейти на домашнее обучение; по-видимому, что-то у нее не клеится в школе.

— Знаете, — говорит мисс Канава, поразмыслив немного, — возможно, ее задирают. Одна из девочек претендует на лидерство, и все остальные ей в рот заглядывают.

— Это Эмма Рид, что ли? — догадываюсь я. Эмма — ребенок с румяным личиком, золотистыми волосами и огромными голубыми глазами. Ангелочек с инстинктами барракуды.

— Они с Сарой никогда не ладили, — кивает мисс Канава.

— Почему? — спрашивает Саймон.

— Они обе… — учительница медлит, тщательно подбирая слова, — девочки с характером. И у обеих, по общепринятому мнению, популярные родители.

— Популярные? — недоуменно повторяю я.

— Известные. Мама Эммы — диктор на Новозеландском телевидении, а вы, мистер Эдвардс, на виду благодаря своим клубам. — Саймон сам представляет свои тренажерные залы. Радушный хозяин, он всех приглашает посетить его заведения и получить заряд здоровья. Также ежегодно он проводит благотворительные мероприятия с целью сбора средств для поддержания программы «Учитесь плавать в Окленде». Саймон стремится всем детям в городе привить любовь к плаванию.

— Понятно. — Я смотрю на мужа. На лице его застыло непроницаемо-приветливое выражение, но жесткая складка губ выдает его недовольство.

— Мисс Канава, вы замечали, что ее обижают? — спрашивает он.

— Слышала, как обзывали. Девочкам было сделано замечание.

— Как обзывали? — уточняю я.

— Не думаю, что…

— Как обзывали? — перебиваю я ее, повторяя свой вопрос.

Учительница вздыхает.

— Сара Шрек. Из-за ее высокого роста.

Саймон хранит мертвое молчание.

— И еще… — мисс Канава искоса бросает взгляд на моего мужа, — Ботанка.

— А это оскорбление?

Учительница пожимает плечами.

— Я побеседую с мамой Эммы, — говорю я. — А вы, будьте любезны, сообщайте мне, если опять что-то будет не так.

— Непременно.

У Саймона чуть подергивается подбородок.

— Что вы сказали тем девочкам?

— О, я не… я не помню.

— Думаю, вы лжете, мисс Канава, а лжи я не выношу.

— Нет, я… то есть… — начинает возражать она, краснея.

Саймон встает, выпрямляясь во весь свой огромный рост — шесть футов четыре дюйма^[6].

— Издевательства над любым ребенком должны немедленно пресекаться. Это вам не игрушки, и допускать этого нельзя.

— Да, да. Конечно, вы правы. — Щеки у мисс Канавы пылают, как фуксия.

— И больше никогда мне не лгите.

Саймон берет меня за руку, и мы уходим. Шагает он быстро, так что мне приходится чуть ли не вприпрыжку бежать за ним. Наконец он это замечает и останавливается.

— Извини. Просто я терпеть не могу мерзавцев, которые унижают других.

— Знаю. — До знакомства с ним рослые спортивные мужчины меня никогда особо не привлекали, но в Саймоне сильно развиты чувство справедливости и благородство, и эта особенность выгодно отличает его от остальных. — За это я и люблю тебя.

Напряжение уходит из его плеч. Он наклоняется и носом трется о мой нос.

— Только за это?

— Ну, есть еще одна маленькая штучка.

— Она не маленькая.

— Конечно, дорогой. Совсем не маленькая.

* * *

Из школы я сразу отправляюсь в Сапфировый Дом. Хочу в одиночку пройтись по особняку, ощутить его энергетику, так сказать, и решить, что там нужно сделать и кого нанять для выполнения необходимых работ.

Я еду по ухабистой дороге, что тянется под сводом переплетенных ветвей разросшихся кустарников, и уже строю планы о том, как использовать каждую комнату и как лучше каталогизировать грандиозное количество антиквариата, что хранится в них. Сучья фейхоа царапают бок автомобиля, и я морщусь, представляя, как сдирается серебряная краска. Должно быть, колесами я раздавила ее плоды, потому что в открытое окно пахнуло душистым ароматом. Поддавшись порыву, я останавливаю машину и вылезаю, прихватив с заднего сиденья холщовую сумку.

До приезда в Новую Зеландию о фейхоа я слыхом не слыхивала. Это маленькие плоды, внешне нечто среднее между авокадо и лаймом, но под кожурой душистая желтая мякоть, по консистенции похожая на спелую грушу. Вкус и аромат у фейхоа сложный, напоминает с десяток других фруктов и ягод, но для меня это просто фейхоа, которую ни с чем не сравнить.

С ликованием в душе я собираю ее плоды в сумку, думая, на что я пущу мякоть. Представив лицо Саймона — в отличие от меня, он не большой любитель фейхоа, — я довольно посмеиваюсь и аккуратно кладу сумку под пассажирское кресло, затем, напевая себе под нос, снова сажусь за руль и еду дальше вверх по холму.

Наконец выезжаю из-под растительного свода на солнце, и у меня опять захватывает дух от открывшегося зрелища. Небо, море, особняк на холме, словно король, с вершины обозревающий свое королевство. Сапфировый Дом — подходящее название: особняк обрамляет вся синева природы. Я ежусь от удовольствия. Оно столь глубоко, что сродни сексуальному наслаждению. Поразительно, что жизнь привела меня сюда, в этот дом, где я буду жить со своими детьми и их отцом — человеком, состоящим из одних достоинств, во что я до сих пор не могу поверить.

Пока я стою и восхищаюсь видом, облако заслоняет солнце, внезапно накрывая тенью всю округу. У меня по спине пробегает холодок, словно это предзнаменование: я долго живу в счастье. Может быть, слишком долго?

Но облако проплывает, снова светит солнце, и я отмахиваюсь от предостережения.

Из пакета с фейхоа я черпаю горсть плодов и затем беру свою парусиновую рабочую сумку с блокнотами, ручками, рулетками и айпадом. Солнце печет голову, и я подумываю: не надеть ли шляпу? Серфистка из Калифорнии, я думала, что все знаю про солнце, но стоило один раз сгореть в Новой Зеландии, и я поняла, что здесь оно куда более жгучее. Местные жители, выходя на улицу, с ног до головы обмазываются солнцезащитными кремами.

Однако сегодня я не намерена долго торчать под открытым небом. Оставив свою белую хлопчатобумажную шляпу на переднем сиденье, я иду к дому. Влажность, как ни странно, высокая, и у меня возникает ощущение, будто я плыву в воздухе. Если ветер не поднимется, после обеда с ума сойдешь от духоты. Сейчас пока ни ветерка. У меня от пота взмокли волосы, шея, уши.

В самом доме прохладнее, хотя кондиционеры здесь вряд ли где-то есть. Они большая редкость даже в таких элитарных особняках, как этот. Бросив сумку на буфетную стойку у входа, я прямиком направляюсь к длинной череде дверей в гостиной с видом на море. Открываю их одну за одной, и из комнаты постепенно выветривается затхлый дух плесени. Штор нет вообще, что меня немного смущает, хотя за окнами только океан. Впрочем, я понимаю, что такие красивые стекла грех чем-то занавешивать. Между каждой парой дверных створок декоративные стеклянные панели с орнаментом «шеврон». Я провожу ладонью по одному из узоров. Изумительная работа.

И так в каждой комнате, до мельчайших деталей. Еще раз обхожу основной этаж, осматривая все более внимательно. Решаю, что стоит оставить, а что убрать. Предметы обстановки в большинстве своем потускнели и износились, но сохранились гораздо лучше, чем я ожидала. Видать, сестра Вероники, Хелен, все минувшие годы хорошо следила за домом.

В желтом блокноте я отмечаю, что все диваны и кресла нужно как минимум заново перетянуть обивкой, а то и вовсе выбросить. Некоторые вещи по стилю неудобны для использования в быту, а жить в музее я не хочу, так что они будут выставлены на аукцион. В углу стоят два вытершихся величественных кресла со спинками, похожими на лестницу — одно отражение другого. Шкатулки, обеденный стол, буфеты и потрясающий массивный ламповый радиоприемник — все инкрустированы ракушками и пластинками из тикового дерева. Большинство картин — это обыкновенные репродукции с изображением видов природы и традиционной классики, но есть и серьезные полотна в стиле модернизма, а также характерные новозеландские пейзажи. Я узнаю вид приморья, запечатленного в упрощенной манере. По стилю — Колин Маккахон^[7], но картина написана гораздо раньше. Не исключено, что Вероника поддерживала местных художников.

Я перехожу из комнаты в комнату и, делая записи, отмечаю, что в доме действительно много предметов искусства — произведений живописи и керамических изделий. Некоторые втиснуты в небольшие пространства, как, например, марина в зелено-бирюзовых тонах, украшающая узкую стенку над столиком, на котором стоит классический черный телефон с дисковым номеронабирателем. Из любопытства я снимаю трубку и слышу в ней длинный гудок. Ошеломленная, я снова кладу ее на рычаг, но руку с телефона не снимаю. Надо бы его детям показать. Они, поди, и не знают, что это такое.

На мгновение я переношусь в прошлое. Мне тринадцать лет, я дома мою посуду, плечом прижимая к уху трубку телефона. Шнур покачивается в такт моим движениям. В кухню, стуча каблуками, входит мама. «Хватит висеть на телефоне, иди работай. В ресторане без тебя зашиваются».

На меня накатывает ностальгия, я с тоской вспоминаю тот день, когда еще ничто не предвещало беды. В униформе официантки я шла в «Эдем» и обслуживала посетителей, приходивших отведать сицилийские блюда, что готовил мой отец: роллы из меч-рыбы, фаршированные артишоки, аранчини^[8]. Отменные блюда. Сегодня отец участвовал бы в конкурсах на звание лучшего шеф-повара. Но он и тогда был король в своей вотчине, стержень «Эдема». Энергичный харизматичный человек, он всех и каждого знал по именам; приветствуя кого-то, всегда хлопал его по спине и душил в объятиях. Отца все обожали, в том числе и я, во всяком случае, в детстве.

Погружаясь в воспоминания, я забываюсь и не замечаю, что телефонная трубка под моей ладонью теплеет. Меня захлестывает калейдоскоп ожидаемых эмоций: тоска, сожаление, стыд, любовь. Мне их всех так не хватает: Дилана, отца, матери и особенно Кит.

Я беру свою сумку, что оставила у входа, и несу ее на кухню. Здесь спокойно, дизайн рациональный, но чувствуется, что помещение это использовали редко. Из выдвижного ящика я достаю острый нож и ложку и принимаюсь разрезать пополам плоды фейхоа. В каждом желеобразная мякоть с кружевом из семян посередине; их узор напоминает мне средневековый крест. Парочка ягод перезрела, но остальные — душистые, прохладные и приятные на вкус. Я с наслаждением поглощаю их, отчего губы и руки у меня становятся липкими.

Какое счастье!

Я также прихватила с собой коробочку с обедом — то же самое, что положила детям: помидоры черри, зеленый виноград, рулетики с ветчиной и сыром на шпажках, кусочек шоколадного пирожного с орехами и клементин. Им нравятся такие коробочки, нравится по очереди придумывать, что в них положить. Мне это обычно напоминает маленькие бутерброды и рулетики, что я помогала готовить отцу на часы скидок в «Эдеме», давным-давно.

Меня окружает тишина огромного просторного дома. В нем, наверно, и призраки водятся, и их можно увидеть, если дать волю воображению. Я представляю, как по комнатам скользит тень Вероники, ищущей своего потерянного возлюбленного.

Где-то наверху хлопает дверь, и у меня душа уходит в пятки.

Возьми себя в руки.

Если б призраки существовали, наверно, какого-нибудь я давно бы уже встретила. Видит Бог, я их часто высматриваю. Чтобы объяснить. Исправить положение.

С нарочитой неторопливостью я кладу в рот одну маленькую помидорку и, навалившись на стол, размышляю, как использовать это пространство. Кухня довольно большая, и мы почти наверняка будем здесь завтракать. Правда, света, на мой вкус, маловато, да и вида никакого — одни лишь стены. Может, стоит на задней стене прорубить окна? Надо посоветоваться с Саймоном.

Открыв дверь черного хода, швыряю птицам кожуру клементина и перезрелые ягоды. Они падают в кусты, что растут вдоль разбитой дорожки, которая вьется, как мне кажется, вокруг дома. Я иду по ней, но упираюсь в непролазные заросли, образованные кустами роз и метросидероса. Над этим буйством высится циатея. А ведь тут могут быть крысы, вдруг спохватываюсь я. Зря бросила туда эти чертовы ягоды.

Ладно.

Вымыв руки, возвращаюсь в основные жилые помещения на нижнем этаже — длинную широкую комнату, которую можно разделить раздвижными дверями или эффектными мозаичными перегородками. Нам понадобится гостиная, здесь, в углу, может быть, мы поставим пианино, и вечерами, когда двери будут распахнуты навстречу морю, тут будет потрясающе здорово. Подбоченившись, я стою посреди комнаты и предаюсь фантазиям, воображая гостиную в бирюзовых, оранжевых и серебристых тонах. Зеркала здесь изумительные, с рельефными ступенчатыми факелами по бокам, и я велю их заново посеребрить.

Многие из предметов мебели и убранства — вещи посредственные. Есть целый ряд копий и подделок, что довольно странно, учитывая проработанность каждой детали интерьера. Беру в руку одну зеленую чашу с индейскими мотивами. На вид это подлинная руквудская керамика. Разглядывая ее, я думаю, что, возможно, Вероника не сама занималась обустройством дома. Она была востребованной актрисой, много снималась, и хотя, влюбившись в Джорджа, стала чаще бывать в Новой Зеландии, свободным временем особо не располагала.

А может, у нее и вкуса не было? От стыда у меня запылали уши. Кто я такая, чтобы судить? У меня нет специального образования — я самоучка. Может, и она тоже. Может, у нее просто не нашлось времени на то, чтобы все одобрить.

Теперь меня раздирает любопытство. Я хочу знать о ней больше, хочу понять, что с ней случилось и почему. Нужно будет покопаться, поискать о ней дополнительный материал. Пока мне известно только то, что лежит на поверхности: несчастный роман, дом, убийство. Но что за женщина была Вероника Паркер? Откуда она родом? Как она стала знаменитостью?

А ее возлюбленный, Джордж?

Я должна выяснить все, что можно. О чем мечтала Вероника, к чему стремилась? Мне кажется, это крайне важно. Сапфировый Дом был ее надежным пристанищем, воплощал ее грезы о роскоши, а теперь он принадлежит мне. На меня возложена священная обязанность почтить память Вероники. Если пойму ее, мне будет легче вернуть дому то великолепие, какого он заслуживает.

На сегодня мой визит сюда почти окончен, но я еще успею осмотреть хотя бы кабинет — богато убранную комнату с длинными окнами, из которых открывается вид на изгиб гавани. Вдалеке, вздымаясь из воды, перекатываются синие холмы, по вершинам которых скользят облака. Саймону было бы удобно работать здесь — если бы не шум. В принципе, он непритязателен, но, когда занимается счетами, клиентской базой и всем прочим, что связано с его бизнесом, он любит — ему это необходимо, — чтобы его окружала полная тишина. Он предпочтет устроить себе кабинет на верхнем этаже, подальше от суеты. Может быть, в тех комнатах, в которых жила сестра Вероники.

Значит, этот кабинет будет мой. Я делаю глубокий вдох и протяжно выдыхаю, впитывая атмосферу. Письменный стол из древесины вишневого дерева, книжные полки, стеклянные светильники с плавными геометрическими узорами. Мне не нравится, что стол стоит посреди комнаты, но это легко изменить.

Памятуя о том, что моя задача — побольше узнать о Веронике, я один за другим выдвигаю из стола ящики. Они все пусты. Причем не то чтобы их освободили — на вид они нетронутые, будто в них никогда ничего не лежало. У меня сжимается сердце. Это значит, что и наполнением библиотеки, возможно, занимался декоратор. Книжные полки полностью занимают одну стену, и на некоторых книги подобраны, как на заказ, — все в кожаных переплетах, сплошь классика.

Другие полки не столь безлики. Олдос Хаксли, Перл Бак, горячо любимая Кэтрин Мэнсфилд — гордость Новой Зеландии. Сборники поэзии, издания по культуре и истории маори, масса других книг с интригующими заглавиями, с которыми мне было бы интересно ознакомиться. Я трогаю каждую, запоминая названия.

В конце третьей полки — собрание книг с яркими, зачастую потрепанными корешками. Я вытаскиваю одну. На обложке — русалка с волосами, благочинно перекинутыми через плечо. Я поспешно ставлю книгу на место. Следующая тоже про русалок, и я опять запихиваю ее назад, но недостаточно быстро.

Мне было восемь лет, Кит — шесть, и мы хотели на Хэллоуин быть русалками. Только русалками и больше никем. Хоть мама сто раз нам говорила, что с хвостами мы не сможем ходить по Санта-Крузу, выпрашивая угощение. Она нашла юбки из бирюзовой тафты, раскрасила нам лица и — в довершение — аккуратно нарисовала русалочью чешую на наших руках и ногах.

Спустя годы мы с Кит сидели бок о бок в салоне тату, подставляя свои левые руки художникам, которые старательно наносили на их внутренней стороне русалочьи чешуйки.

Я вытягиваю руку, пальцами провожу по татуировке. Она и теперь еще, по прошествии стольких лет, яркая и красивая — свидетельство высокой квалификации мастера. На моей руке над чешуйками выколото «Старшая сестра», на ее — «Младшая сестра», хотя тогда по этому поводу мы громко смеялись, потому что Кит на голову выше меня: почти метр восемьдесят против моих ста шестидесяти сантиметров.

Нет. Боль, что я прячу глубоко в себе, начинает сочиться.

Нет, нет и еще раз нет.

За десять с лишним лет я научилась давить в себе воспоминания. До возвращения из школы сына и дочери переделываю миллион дел, и, в отличие от моей мамы, я люблю заниматься своими детьми. Как сегодня дела у Сары в школе? — беспокоюсь я. Собираясь уходить, замечаю ряд детективов Агаты Кристи и, широко улыбаясь, наугад хватаю один и уношу с собой. С Кристи никогда не ошибешься.

Сигналит таймер на моем телефоне, и я вздрагиваю. Уже три часа я брожу по своему прошлому. Я собираю свои вещи, проверяю, все ли замки заперты, всюду ли выключен свет.

Уже на выходе передумываю и зажигаю свет в кабинете — маяк в темноте. Признак того, что дом не заброшен. Всем известно, что Хелен умерла и в доме никто не живет. Меня это тревожит. Мы с Саймоном немало удивились, обнаружив, что в особняке не проведена сигнализация. На следующей неделе эту оплошность придется исправить.

Я выхожу на беспощадный послеполуденный зной. Палящее солнце обрушивает на мою голову всю мощь своих жгучих лучей, я глубоко вдыхаю пропитанный влагой воздух. Запирая за собой дверь, чувствую, как шея холодеет от страха.

Русалки и авторучки. В памяти всплывает еще одна картина из прошлого. Кит и Дилан сидят за изрубцованным крепким столом, что занимал один угол домашней кухни. Склонив головы над линованной бумагой, они выводят письменные буквы — g, p, q. Я пишу строчку Z, заглавную и маленькую, как знак Зорро.

По мне прокатывается рябь предостережения. Я поднимаю голову, бросаю взгляд вокруг, чувствуя, как мои призраки собираются и что-то шепчут, шепчут. Отец, мать, Дилан. Сестра.

Я думала, что сумею убежать от прошлого. Что привыкну жить в разлуке с ней. Не получается.

Катя вниз по холму, я пытаюсь представить, что произойдет, если правда откроется. Мысль о том, что́ я могу потерять, выбивает из меня дух. Чтобы не удариться в панику, я включаю радио и начинаю петь.

— Не теряй головы, — вслух говорю я себе.

Джози Бьянки умерла. И я не допущу, чтобы она воскресла.

Примечания

6

6 футов 4 дюйма = 193,04 см.

7

Колин Маккахон (1919–1987) — выдающийся новозеландский живописец, представитель модернизма. Его творчество представлено разными стилями, включая пейзаж, рисунок, абстракцию.

8

Аранчини — блюдо сицилийской кухни. Представляет собой обжаренные или запеченные шарики из риса диаметром 8–10 см, обычно начиненные мясом, иногда вместе с моцареллой, томатным соусом и зеленым горошком.