Последняя из Лунных Дев

Барбара Дэвис, 2020

Жительница Нью-Йорка Лиззи Лун получает бандероль со странной именной книгой для записей, а также сообщение, что ее бабушка, известная в городке Сейлем-Крик травница и целительница Альтея Лун, умерла, и прах ее уже развели по ветру. Поскольку мать Лиззи исчезла в неизвестном направлении еще восемь лет назад, Лиззи становится единоличной владелицей родового имения с плантациями лаванды и целебных трав. Лиззи, всегда стремившаяся оторваться от семейного наследия и некогда уехавшая из города, чтобы построить новую жизнь, вынуждена вернуться в места детства и впервые взять на себя ответственность. Бестселлер Барбары Дэвис "Последняя из Лунных Дев" – это вдохновляющая история в жанре магического реализма, ставшая бестеллером Amazon и набравшая более 60 000 положительных рецензий онлайн. Впервые на русском. Барбара Дэвис – автор женской психологический прозы, пишет в духе Карен Уайт, Барбары О’Нилл, Кэри Лонсдейл. У книги более 25 000 оценок на Amazon и более 30 000 на Goodreads. Абсолютный хит, выбор месяца у Booklist. Красивая, проникновенная история о узах родства и о поиске себя.

Глава 4

18 июля

Лиззи просыпалась медленно, точно поднимаясь с бездонной глубины. Она лежала полностью одетой под слегка обтрепанным лоскутным покрывалом, которое она, должно быть, ночью натянула на себя во сне. Вечером она даже не потрудилась переодеться, а уж тем более — пойти искать постельное белье. Просто свернулась поудобнее на голом матрасе с книгой Альтеи в руках и принялась читать.

«Книга воспоминаний».

Даже теперь, после своей кончины, Альтея продолжала нести ей родовое учение, напоминая Лиззи, кем она является и от кого произошла. Однако один фрагмент книги неожиданно поразил ее настолько, что Лиззи вернулась к нему и перечитала еще несколько раз.

«Я в юности такой сильной не была. Я попала в уже имевшуюся передо мною колею и двинулась тем путем, что уже для меня проложили. Я была слишком неуверенна и боязлива, чтобы сойти с этой дороги, чтобы найти свой способ быть одновременно и тем, кем я хочу, и такой, какой меня ожидают видеть. У меня не было твоей духовной силы — хотя тогда мне очень этого не хватало».

Чувствовался ли в этих словах оттенок сожаления? Тихая грусть по чему-то, давно утраченному или оставшемуся нереализованным? Трудно было представить, чтобы Альтея желала чего-то большего, нежели то, что имела. Она как будто всегда была четко на своем месте, всегда жила любовью к собственному делу и к широко раскинувшимся, цветущим полям «Фермы Лунных Дев». И все же слова «попала в уже имевшуюся передо мною колею» как будто намекали на некое разочарование. А еще упоминалась «горечь в сердце» — хотя это, наверное, было несколько проще объяснить. Если оказаться заклейменным в убийстве и потерять все, что тебе так дорого, не причина для «горечи в сердце», то ничего иного Лиззи и предположить не могла.

Книга лежала на тумбочке у кровати. Лиззи опустила ладонь на крышку переплета, томясь любопытством: что же еще поведает ей Альтея? Искушение продолжить чтение было ночью почти неодолимым, однако бабушка призвала ее «впитывать в себя слова этой книги понемногу, по чуть-чуть, придерживая их у сердца». А поскольку это была последняя просьба Альтеи, то Лиззи считала должным отнестись к ней с уважением.

Она прошла к двери и выглянула в коридор. Эвви не было видно и слышно, однако на боковом столике Лиззи нашла аккуратно сложенные зеленые вельветовые брюки и белую хлопковую блузу, а рядом на полу — пару своих стареньких ботинок на шнурках. Проведя пальцами по обшарпанной обувке, Лиззи улыбнулась, неожиданно для себя обрадовавшись, что их видит — словно старых друзей, которые вроде остались где-то позади, но все же не совсем были забыты. Трудно было не признать, с каким удовольствием она избавится на несколько дней от каблуков и от дресс-кода.

Наскоро приняв душ, Лиззи спустилась на первый этаж. Эвви сидела в кухне за столом, проглядывая утренний выпуск «The Chronicle» сквозь простенькие очки для чтения в ярко-синей оправе. Когда Лиззи вошла в кухню, Эвви пригнула уголок газеты, быстро окинув взглядом ее облачение.

— Уже лучше, — бесстрастно отметила она. — Прямо будто здешняя.

— Спасибо. Здесь — чисто случайно — кофе не найдется?

— Нет, только чай, — ответила Эвви. — А в духовке для тебя — тарелка с яичницей.

У Лиззи не хватило духу ей объяснять, что обычно она вообще не завтракает. Или что не может как следует работать без утреннего кофе. А потому она вытащила из духовки тарелку, с ужасом поглядев на целую гору яичницы и жареной картошки. Столько еды она и за день-то обычно не съедала — не то что на завтрак!

Эвви, подняв брови, изучающе поглядела на нее:

— Что, не ешь яйца?

— Нет, ем. Просто я чаще всего вообще не завтракаю. А тут — прямо огроменный завтрак.

— Хм-м… — Эвви вновь оценивающе смерила ее с головы до пят. — Если хочешь знать мое мнение, немного мяса тебе на костях не повредит. Там, в Нью-Йорке, вас что, совсем не кормят?

Лиззи пропустила ее замечание без ответа, предпочтя сменить тему разговора.

— Расскажите мне о себе, Эвви, — попросила она, садясь со своей тарелкой за стол. — Как вы познакомились с бабушкой и как получилось, что вы перебрались сюда жить?

Эвви сняла очки с кончика носа и положила их на стол.

— Это пчелы.

— Пчелы? — с недоумением переспросила Лиззи.

— Выгляни в окно.

Вытянув шею, Лиззи поглядела в окошко, выходящее на задний двор. Не сразу, но через пару-тройку секунд она наконец различила слева от старой бабушкиной теплицы три одинаковых вертикальных ящика, выкрашенных в пастельные тона. «Пасека», — вспомнила она их общее название.

— Так вы разводите пчел?

— Не развожу. Лишь ухаживаю. А еще делаю ювелирные украшения. Большей частью браслеты.

Лиззи кивнула, пытаясь представить, что подразумевает под собой ухаживание за пчелами. Но тут вдруг поняла, что Эвви, по сути, и не ответила на ее вопрос.

— А как вообще связаны пчелы с моей бабушкой?

Эвви резко встала из-за стола, пересекла кухню и поставила на плиту чайник.

— Это моя сестра, — сказала она, доставая из шкафчика чашки. — Не помню сейчас уже, зачем, но несколько лет назад ей случилось здесь оказаться, и она заглянула в лавку твоей бабушки. Когда она вернулась домой, то ни о чем другом и говорить не могла: какие удивительные вещи делает Альтея, как у нее тут все диковинно — и какая сама она необыкновенная. А потому я написала ей письмо, предлагая поставлять часть моего меда в ее магазинчик. И она согласилась. После этого мы еще много переписывались. — Эвви помолчала, ностальгически улыбаясь. — Эта женщина знала толк в письмах.

Лиззи тоже улыбнулась:

— Да, что верно, то верно.

Эвви потянулась за чайником, едва он начал свистеть. Закончив заваривать чай, она принесла на стол две кружки и вытащила из кармана фартука маленькую баночку с медом.

— Мед с «Фермы Лунных Дев», — с гордостью сообщила Эвви. — Можно сказать, прямо с пасеки.

Лиззи приняла в руки баночку, покрутила в ней ложкой и, намотав полную, положила себе в кружку. Эвви между тем села обратно на свой стул.

— Итак, вы рассказывали, как оказались здесь, на ферме, — напомнила ей Лиззи.

— Два года назад она пригласила меня в гости. — Эвви ненадолго умолкла, пожимая плечами и накладывая себе в кружку изрядную порцию меда. — Назад я так и не вернулась.

— Назад — это куда?

— В Батон-Руж.

— Но акцент у вас как будто не чисто южный. Явно еще что-то примешивается.

— Kréyol la lwizyàn^[3], — выразительно проговорила Эвви, подняв лицо над ободком своей кружки. — Креольский акцент. Народ моей мамы пришел из Вест-Индии.

— И у вас там осталась семья? В смысле, в Батон-Руж?

Эвви помотала головой.

— Больше уже нет. Сестра второй раз вышла замуж и переехала аж в Техас. А потом у меня умер муж. Мне там оставаться после этого не было особых причин. — Ее лицо на миг омрачилось, и Эвви отвернулась. — Вот так я здесь и оказалась со своими пчелами и бусинами. Коротаю остаток жизни. Ну, а ты? Ты почему здесь? В чем настоящая причина? Вчера вечером ты сказала, что приехала забрать кое-какие личные вещи бабушки. Но я подозреваю, дело не только в этом.

Лиззи посмотрела на свой едва тронутый завтрак. Она надеялась как можно дольше держать свои планы при себе, пока не возьмется как следует за, так сказать, логистику всего дела. Однако в сложившихся обстоятельствах Лиззи сочла это нечестным. Эвви заслуживала того, чтобы знать, какая судьба ожидает этот дом, чтобы успеть подготовиться к переменам и перестроить собственные планы.

— Я приехала, чтобы выставить ферму на продажу, — тихо произнесла Лиззи. — Я собираюсь продать имение.

— Так я и думала.

— Дело тут вовсе не в деньгах, Эвви. У меня просто совершенно нет причин за нее держаться. Я прекрасно знаю, о чем мечтала Альтея, — но что мне вообще делать с этой фермой?

— То же, что и она. Кое-что выращивать, кое-что из этого создавать. Помогать людям.

— Но у меня уже есть работа — ради которой я так долго и упорно трудилась, — и она у меня в Нью-Йорке.

Эвви сложила руки на столе, собрав губы трубочкой, словно тщательно обдумывая, что сказать дальше.

— Твоя бабушка мне о тебе рассказывала, — заговорила она наконец. — Какой ты была особенной. Она не могла тобою нахвалиться — причем хвасталась не только твоими дарованиями, но и тем, кто ты есть и кем ты стала. Что у тебя, дескать, была мечта — и что ты ее целеустремленно добивалась. За это она очень гордилась тобой — даже при том, что это предполагало твой отъезд и означало для нее одиночество. Она понимала, что тебе надо чего-то добиться, что-то постичь — но она никогда не теряла веру в то, что однажды ты обретешь то, что искала. И наконец вернешься сюда.

Лиззи поставила кружку на стол, полная решимости внести в ситуацию ясность.

— Да, я вернулась — но не в том смысле, что вы подразумеваете. Здесь мне делать нечего.

Эвви фыркнула — Лиззи уже поняла, что этот звук означает проявление скептицизма.

— То есть ты сюда приехала, просто чтобы воткнуть в землю табличку о продаже, а потом шнырнуть обратно в Нью-Йорк?

Лиззи не по душе пришлось слово «шнырнуть», однако она не могла поспорить с основным посылом вопроса.

— Ну, по большому счету да.

— У тебя там кто-то есть?

— В смысле — кто-то?

— Кто-то, — повторила Эвви. — Кто-то, готовый сварить тебе супчик, когда ты больна, или держать тебя за руку, когда на душе плохо. Кто-то, кто для тебя по-настоящему важен.

Лиззи хотела было солгать, но она уже успела уяснить для себя, что ничего не сможет утаить от Эвви.

— Нет, супчик мне там точно состряпать некому.

Однако она добровольно заключила с собою эту сделку. То, что никто ей не приготовит суп, означало также, что никто не станет задавать ей нежелательных вопросов о ее семье, не потребует от нее того, чего она не способна дать. Это означало никаких серьезных связей. Никакой «головной боли». Никаких обнажающих сердце признаний. Ей так и не довелось овладеть искусством распахивать душу перед другим человеком. Вместо этого она все больше постигала искусство одиночества — и, надо сказать, неплохо в этом преуспела. Одиночество означало для нее безопасность.

— Мне сейчас слишком некогда, чтобы строить какие-то отношения, — ровным голосом добавила она.

Эвви в ответ снова фыркнула.

Это вызвало у Лиззи раздражение.

— Я понимаю, что вы с Альтеей были подругами, — сказала она, отодвигая от себя тарелку. — Но некоторых вещей в отношении рода Лун вы все же не понимаете. Мы не такие, как другие люди. Нам чужда вся эта любовно-брачная дребедень.

— Так ли?

— Да, именно так. Я не жду от вас, что вы поймете…

Эвви поднялась, взяв со стола отставленную тарелку Лиззи.

— Я понимаю больше, чем ты думаешь. А также слышу то, чего ты не говоришь вслух: что все это вообще не мое дело.

— Вовсе нет! — торопливо возразила Лиззи. — Ничего такого я не подразумеваю. Я лишь хочу сказать, что есть вещи, которых вы не знаете. То, о чем мы обычно не распространяемся.

Эвви поджала губы, словно пряча на замок то, что собиралась произнести.

— И как долго ты планируешь тут пробыть?

Лиззи сильно удивилась и вместе с тем вздохнула с облегчением, когда Эвви сменила тему разговора. Она и так уже сказала больше, чем следовало, насчет традиций Лун.

— Пока не знаю. Может быть, неделю. Я предполагала сегодня утром обойти ферму и получить хоть какое-то представление о том, что надо сделать, прежде чем я обращусь к риелторам.

Эвви насупилась, опуская в раковину пустую тарелку.

— Чуть не забыла. Чуть позже придет один человек, чтобы кое-что сделать в теплице твоей бабушки. Она в ужасном состоянии, но он клянется, что сможет привести ее в порядок.

— Какой вообще в этом смысл? Тратить деньги на починку того, что новые владельцы, возможно, попросту снесут.

— Может, и нет смысла. Но твоя бабушка взялась ее восстанавливать уже перед самой смертью. Она очень любила свою теплицу.

— Это я знаю, — угрюмо отозвалась Лиззи, решив пока оставить эту тему. — Спасибо за завтрак. Я скоро вернусь.

Выйдя из дома через заднюю дверь, она прямиком направилась к теплице, сочтя, что это будет лучшим местом для начала обхода. То, как Эвви обозначила ее состояние, было, по меньшей мере, щедро сказано. Несколько стекол растрескались, остальные отсутствовали напрочь. Столы внутри по большей части пустовали, заваленные ржавыми инструментами и грудами пустых глиняных горшков. В одном углу теплицы стояли несколько треснувших мешков с горшечным почвенным субстратом, и их содержимое просыпалось на утрамбованный земляной пол.

Дальше Лиззи прошла к плантациям лаванды — вернее, к тому, что от них осталось. «Хидкот», «Гроссо», «Фолгейт», «Лаванс» — вспомнились ей названия сортов. Некогда все они произрастали здесь, будучи гордостью и радостью Альтеи. Теперь же Лиззи обнаружила лишь отдельные зеленые пятна чахлых растений, которые после нескольких зим заброшенности и неприкаянности чересчур вытянулись и почти лишены были цветков. От увиденного у нее упало сердце. Ну почему Альтея не взяла трубку и не попросила ее о помощи?

Однако этот вопрос мгновенно перетек в другой: а приехала ли бы она тогда? Если бы Альтея и в самом деле взялась за телефон — Лиззи, что, бросила бы все и вернулась на ферму? Ей очень хотелось бы ответить на этот вопрос «да», но Лиззи не могла сказать это с уверенностью. В действительности она никогда даже не рассматривала подобный сценарий, предпочитая делать вид, будто Альтея будет жить вечно — потому как что-то иное казалось ей просто немыслимым.

Очень скоро она добралась до яблоневого сада. Там дела обстояли лишь немногим лучше. Хотя сами деревья вроде бы почти не пострадали, земля под ними была сплошь усеяна прошлогодней гниющей падалицей, привлекавшей полчища прожорливых ос. За последним рядом яблонь стоял небольшой деревянный сарай, крыша которого изрядно провисла и поросла мхом. В лучшие дни этот сарай использовали, чтобы хранить большие корзины и плодосборники для местных жителей, которые нисколько не гнушались каждую осень набрать для себя тут вволю яблок. Вплоть до тех пор, как погибли дочки Гилмэнов.

Как ни странно, но поначалу домыслы о некой роли Альтеи в их исчезновении шли даже на благо бизнесу фермы, привлекая всевозможных любопытствующих, жаждавших приобрести флакончик лавандового масла и заодно хоть мельком взглянуть на женщину, якобы подозреваемую в убийстве двух девочек-подростков. Почти три недели эти чудовищные предположения росли все больше, и деньги, можно сказать, текли рекой. Для тех, кто знал Альтею, для тех местных жителей, что за долгие годы привыкли доверять ее целебным снадобьям и оберегам, подобные сплетни казались нелепым бредом. Однако даже у них появились черные сомнения, когда из пруда на территории фермы вытащили распухшие тела Дарси и Хизер Гилмэн и убрали в плотные, черные мешки на молнии. Буквально на следующий день обильный поток покупателей иссяк до тоненькой струйки. Даже сейчас, восемь лет спустя, воспоминания об этом были у Лиззи по-прежнему свежи. Эта рана в ее душе так и не затянулась. Да и как она могла зажить, если вопросы о случившемся продолжали ее растравлять и мучить?

Лиззи свернула в сторону от сада и направилась в лес, по той тропе, которой Альтея, бывало, ходила каждый день. Бабушка взяла за правило каждое утро проводить среди деревьев. Она называла свои прогулки «временем молитвы», и это было совершенно понятно. Лес для нее являлся храмом — настолько священным, насколько не могло быть ни одно каменное сооружение. Но больше она уже не станет здесь ходить, не будет собирать грибы и травы, никогда не принесет с прогулки найденное по пути птичье перо, или брошенное гнездышко, или обломок рога.

Неожиданно между деревьями прошелестел легкий, теплый ветерок. Лиззи подняла голову, безошибочно уловив носом пряный аромат лаванды и бергамота. Всего лишь дуновение — едва заметный запах, какой порой исходит от шарфа или от свитера еще долго после того, как носивший его снял, — однако оно было настолько ощутимым, что создавало эффект реального присутствия. И на мгновение Лиззи показалось, что ее бабушка стоит сейчас позади нее, обхватив локтем плетеную ивовую корзинку.

Возможно, она всего лишь принимала желаемое за действительное. Так бывает, когда чувствуешь присутствие близких людей уже после того, как их не стало. Когда веришь, что они все еще находятся где-то рядом, как будто присматривая за теми, кто при жизни был им очень дорог. Лиззи, разумеется, не раз слышала о подобных вещах, но всегда списывала это на тоску по утрате. Теперь же она не была в этом так уверена. То, что она испытала мгновение назад — эту мимолетную, но в то же время пронзительно-глубокую уверенность, что она не одна, — было трудно проигнорировать, не принять всерьез. Впрочем, она и не хотела это игнорировать.

Усилием воли Лиззи заставила себя двигаться дальше, внезапно осознав, куда идет. Видимо, туда, куда всегда намеревалась сходить.

* * *

Едва заметив вдалеке пруд, Лиззи замедлила шаг. Когда она видела его в последний раз, по берегам его, в зарослях тростника и рогоза ползали полицейские в гидрокостюмах и водолазных масках. А до этого — до истории с дочками Гилмэнов и черными мешками для трупов — ее мать приходила сюда поплавать знойными летними днями, долго стоящими здесь, в Новой Англии. Однажды даже ее, Лиззи, позвала с собой за компанию.

Это был один из очень редких случаев — если вообще не единственный! — когда Ранна ее куда-либо с собой пригласила. И на пару-тройку недель, так быстро пролетевших, у Лиззи хватило наивности поверить, что между ними все может измениться, что в кои-то веки Ранна готова стать для нее настоящей матерью, а не перекладывать это на Альтею. Однако именно в то лето Ранна внезапно вообще перестала купаться, и на этом все, собственно, и закончилось. Несколько недель спустя она уехала.

Не то чтобы Лиззи была этим сильно удивлена. Такое всегда было в духе Ранны — жить какими-то странными, импульсивными скачками. Ее никогда и ничто глубоко не привязывало к «Ферме Лунных Дев». Обитание здесь было для нее просто путем наименьшего сопротивления: трехразовое питание, крыша над головой, свобода приходить и уходить, когда будет угодно. Она сторонилась нудной, рутинной работы на ферме, предпочитая пристроиться где-нибудь на углу улицы с гитарой, исполняя народные баллады, за что прохожие бросали что-то ей в потрепанный футляр, или гадать по картам на рынке в центре города, вдев в уши огромные кольца и накинув на плечи головной платок. Подобным мать зарабатывала для себя совсем немного, однако этого хватало ей на дешевую выпивку или то, что она тогда употребляла, и для Ранны этого вполне было достаточно.

Лиззи стряхнула ненужные воспоминания и приблизилась к берегу пруда. Земля проминалась под ногами, точно губка, влажная трава скользила под подошвами ботинок. И на мгновение Лиззи представила, что безудержно соскальзывает в прибрежные заросли. Она уперлась каблуками в землю, потеряв малейшее желание подходить к самому краю, и, крепко обхватив себя руками поперек живота, посмотрела мимо метелок тростника в поблескивающую за ним темную воду.

Там никогда не было такой уж сильной глубины. Просто было достаточно глубоко.

При этой мысли Лиззи охватила дрожь, от воспоминания по спине пробежал холодок. Мокрые волосы, темные от ила, перепутавшиеся со склизкими водорослями. Раздувшиеся до неузнаваемости лица после нескольких недель в воде. Теперь это стало страшным наследием рода Лун — те погибшие девушки и тот жуткий день. И это будет оставаться их наследием до тех пор, покуда жив хоть один человек, который это помнит.

Не причини вреда. Таковым было их фамильное кредо, к которому ее бабушка всегда относилась со всей серьезностью. Потому-то они и были все вегетарианцами — потому что принцип «не причини вреда» распространялся и на животных. Как вообще мог кто-то подумать, что Альтея способна причинить зло двум юным девушкам?!

Лиззи крепко зажмурила глаза, припомнив, как шоу «Хорошая жена» на канале WKSN внезапно прервалось срочным выпуском новостей, где сообщалось о бесследном исчезновении двух местных девушек и о том, что полиция предполагает двойное убийство. Тогда еще никто не мог и предположить, что произойдет дальше. Как будут разворачиваться события, втягивая в свой водоворот ни в чем не повинную женщину, лишая ее друзей, средств к существованию и, в конечном счете, ее семьи. Обвинительный приговор без суда и следствия.

Как бабушка со всем этим жила?!

А еще ужаснее — как она с этим умерла? Сознавая, что вокруг всегда будут находиться те, кто предпочитает верить слухам.

В «Книге воспоминаний» Альтея обмолвилась о своем опасении, что род Лунных Дев вскоре прервется. Неужто она не понимала, что он уже, можно сказать, прервался? Что спасать было уже нечего, и не было ни малейшей возможности как-то очистить ту историю, что сочинили о них в Сейлем-Крике.

«Ты — единственное, что у нас осталось. Последняя и лучшая среди нас».

Эти слова из бабушкиного письма пришли на ум, болезненно поддразнивая Лиззи. Возможно, она и последняя — но уж никак не лучшая. Иначе она бы не торопилась поскорее избавиться от «Фермы Лунных Дев». Она бы здесь осталась и восстановила бы справедливость. Она поборолась бы за честное имя своей бабушки.

Но неужели такое в принципе возможно?

Насколько она знала, полиция не смогла найти никаких существенных зацепок и, довольствуясь отсутствием реальных доказательств, отдала дело на суд общественного мнения. И здешняя публика — во всяком случае, большая ее часть, — с радостью это подхватила. То, что по делу сестер Гилмэн не было ни суда, ни обвинительного приговора, ни заключения под стражу, для людей не имело никакого значения. Они просто знали то, что слышали от других — и этого для них было достаточно.

Но если правда то, что здесь всегда будут находиться такие, кто помнит, как тела девушек вытаскивали из воды, — то так же правда и то, что где-то рядом найдется человек, который помнит день, когда они там оказались. И кто-то, возможно, знал нечто такое, о чем никто не подозревал. И, может быть, это уже достаточный довод, чтобы попытаться узнать правду.

Примечания

3

Kréyol la lwizyàn — луизианский креольский язык. Широко употребляется в штате Луизиана; состоит из элементов французского и испанского языков, с вкраплениями африканских и индейских наречий.