Неверный муж моей подруги. Часть 2

Ашира Хаан, 2023

Я – любовница мужа своей подруги.Он – неверный муж моей подруги.И чем это все кончится?Если счастье для всех возможно, то достойны ли мы его?Все мы.Все четверо.

Тогда. Он сделал это сам

После той ночной поездки, когда я увидела Германа безумным, безбашенным, пугающим и будоражащим одновременно, мы не виделись несколько дней.

А потом мне от него пришло сообщение: «Поедешь со мной в командировку?» на которое я ответила: «Поеду!» вспомнив о том, что надо бы узнать, куда и когда только через пару часов.

Наплести что-то мужу труда не составило — у него самого был дедлайн на дедлайне.

Оставалось предупредить няню — и я уже ехала на вокзал в такси, мысленно подгоняя его своим горящим нетерпением.

Но едва увидев Германа, ожидающего меня у поезда, я вдруг оробела. Застеснялась, как восьмиклассница на первом свидании и от того стала вести себя не как грешная любовница, а как аудитор на проверке. Зачем-то назвала его при проводнице Германом Арсеньевичем — он лишь сдержанно кивнул, словно заразившись моим смущением.

Мы не смотрели друг другу в глаза и как будто боялись ненароком коснуться друг друга. Неловко протискивались в узком проходе скоростного поезда к своим местам, как назло, расположенным лицом к лицу. Хотя, может быть, сидеть рядом было бы еще хуже.

Герман сразу достал планшет и уткнулся в него, делая вид, что работает, хотя я время от времени ловила его быстрые взгляды в мою сторону.

Я смотрела в окно, пила паршивый кофе, купленный с тележки проводницы, залипала в телефон, играя в шарики и от волнения и постоянно проигрывая.

С вокзала мы сразу поехали в гостиницу, где все так же неловко молчали, распаковывая вещи — сколько их там было, тех вещей, на два-то дня? Герман время от времени оборачивался ко мне, будто собираясь что-то сказать, но едва я ловила его взгляд, тут же опускал глаза и в очередной раз перекладывал с места на место пакетик с носками, пока в порыве раздражения не запихнул его в ящик прикроватной тумбочки.

Мне очень хотелось в туалет, но я стеснялась пойти, пока он не сказал, что ему надо отъехать по делам, и вернется он только к ужину. Я даже не заметила эти несколько часов без него, настолько сильно волновалась и крайне удивилась, когда он постучал в дверь номера и позвал меня спускаться.

Ужин тоже прошел напряженно. Мы сидели в гостиничном ресторане под взглядами официантов и завсегдатаев и без аппетита ковыряли еду — он рыбу, я салат. Столик был такой маленький, что мы постоянно сталкивались коленями и замирали, чтобы тут же отодвинуться. Стараясь не задеть его, я так напрягала мышцы, что они болели на следующий день, как от физкультуры.

Между нами все было настолько неловко, словно мы встретились впервые после десятилетнего перерыва и не было между нами тех легких и живых бесед во время ночных поездок, когда слова лились сами, куда-то убегало время и казалось, что надо обсудить еще миллион крайне важных тем.

Трещина, прошедшая по поверхности его ледяного саркофага той безумной ночью, начала затягиваться, скрывая темную воду его живых чувств.

В номер мы поднимались на лифте, внимательно глядя на счетчик этажей, словно бесконечно чужие люди, не ожидавшие встретить друг друга и тяготящиеся компанией.

Сходили по очереди в душ, причем я после Германа торопилась туда так, что чуть не споткнулась о низкий порожек ванной — до того страшно было остаться с ним наедине.

Вышла, легла рядом в постель, и он щелкнул выключателем.

Пронзительная тишина была такой напряженной, что даже легкий шелест подушки от малейшего движения звучал в ней громовыми раскатами. Я думала о том, что лежать вот так застыв и боясь шевельнуться, как-то невообразимо глупо, но не могла заставить себя двинуться с места, чтобы обнять или поцеловать Германа.

Он сделал это сам.

Сверх меры накрахмаленное гостиничное белье отчаянно захрустело, и трещина во льду зазмеилась черной молнией, принялась разрастатться, выпуская отросток за отростком, пока весь ледяной кокон не треснул и не осыпался с Германа мелким крошевом.

Он прижал меня к себе, шепча:

— Лана, Лана…

Нежно, невыносимо пронзительно и с такой мучительной нуждой в голосе, что слезы покатились сами собой.

Обнял изо всех сил, перекатился, прижимая тяжелым телом к жесткому матрасу и принялся целовать щеки, лоб, глаза, губы, снова щеки, распластывая меня о себя. Я вцепилась пальцами в его плечи, обхватила ногами и заплакала от переполнявших меня чувств. Мы были словно влюбленные, разлученные на долгие годы и встретившиеся на одну ночь перед утренней казнью — прежде чем разлучиться навсегда.

Моя кожа стонала от счастья, соприкасаясь с его кожей, тепло его рук встряхивало меня как электрические разряды. Где-то на границе наших тел происходила невероятная химическая реакция, и от того хотелось касаться друг друга еще дольше, еще полнее. Куда-то делась моя скромная ночнушка, в которую я зачем-то обрядилась в ванной, куда-то делось наше белье, мы остались обнаженными и открытыми миру.

Нам было не до секса — слишком много было слез и чувств. Мы обнимали друг друга — кожа к кожа, и это было острее любого секса.

Но и секс тоже был — в какой-то момент нам стало не хватать внешней близости и захотелось проникнуть друг в друга как можно глубже.

Стоило Герману скользнуть внутрь меня, как он замер, заставляя и меня почувствовать всю полноту слияния. Он почти не двигался, только слегка покачивался, как на море в штиль, сцеловывал слезы с моих глаз и обнимал всем собой.

— Лана… — в сотый раз выговорил он мое имя, наполняя мое тело еще и своим низким глубоким голосом.