Багдадский вор, или Фэнтези по мотивам «Сказок 1000 и одной ночи»

Ахмед Абдулла, 2022

Великолепный роман русского эмигрантского писателя Александра Романова, скрывавшегося под псевдонимом Ахмед Абдулла, перебрасывает читателя на Древний Восток, где ловкий пройдоха Ахмед Багдадский вор проявляет чудеса карманного искусства, но оказывается совершенно беспомощным перед чарами красавицы-принцессы Зобейды. Ему предстоит принять участие в соревновании с тремя богатейшими и могущественнейшими принцами, чтобы отыскать такую редкость и диковинку, которая пришлась бы по сердцу капризной красавице. Сценарий этого фильма, снятого в 1924 году стал одной из лучших работ звезды немого кино Дугласа Фэрбенкса.

ГЛАВА III

«И диких гусей Татарии, летящих надо мной,

И речные дюны…»

…

… голос дрожал, лёгкий, как пух чертополоха.

Это был женский голос, принадлежавший девушке по имени Лесной-Ручеёк. Семь лет назад она была захвачена в плен в битве, когда халиф Багдада отправился на Восток, чтобы сразиться с растущей угрозой хана Средней Орды. Дочь монгольского принца, девушка по имени Лесной-Ручеёк никогда не забывала степей и покрытых снегом гор своей далёкой страны; и с тлеющей, неугасимой страстью не переставала ненавидеть эту страну ислама. Она была прикреплена к личной службе принцессы Зобейды, и в ее обязанности входило каждую ночь играть и петь ей, пока ее госпожа не засыпала.

И сегодня вечером её голос продолжал дрожать:

…

«В пагоде исключительной чистоты,

Мои мысли блуждают—

Выйди ко мне через

Врата Драгоценностей…»

…

Она оборвала свою песню на высокой ноте, звук струны задрожал в воздухе. Она посмотрела на принцессу, лежавшую на кушетке с балдахином; повернулась к Земзем, другой рабыне, арабке, всецело преданной своей госпоже; приложила палец к её губам.

«Принцесса Небеснорожденная спит», — прошептала она, и двое рабов тихо вышли из комнаты; звуки лютни и слова песни становились всё тише и тише:

…

«Смотрящий из резного широкого окна

В пагоде изысканной чистоты,

Напрасно я ищу очертания

Дома из Белого Нефрита…»

…

Дрожащие ритмы стихли, и Ахмед поднялся, держа в руке нитку жемчуга.

«Очаровательно!» — подумал он, потому что у него был прекрасный музыкальный вкус. — «Давайте посмотрим, достаточно ли я, Багдадский Вор, вор, чтобы украдкой взглянуть на певицу!»

Он вышел из зала. Он взбежал на один лестничный пролет, обойдя стороной огромного стражника-нубийца, который сидел на корточках на одной из ступенек и крепко спал, скрестив обезьяноподобные руки на рукояти двуручного меча; он шёл на звуки музыки, пока не достиг другой лестницы, которая вела вниз, в продолговатую комнату, в крутом изгибе блестящего мрамора с оливковыми прожилками; и, перегнувшись через балюстраду, увидел там, сокрытую тонким шелком балдахина, дремлющую Зобейду.

* * *

Случилось ли это из-за его непостоянства? Или то был Случай, ниспосланный Судьбой?

Древние арабские летописи, которые донесли до нас рассказ о Багдадском воре, умалчивают об этом. Но они говорят нам, что в тот же самый момент, Ахмед сразу, немедленно и полностью забыл про певицу, в поисках которой он покинул сокровищницу, и видел только спящую принцессу; и мог думать только о ней. Это маленькое личико, похожее на цветок, лежащее там, внизу, на шелковой подушке, притягивало его, как магнит. Он перепрыгнул через балюстраду; мягко, со шлепком, как большой кот, приземлился на ноги; подошел к кушетке; посмотрел на Зобейду; прислушался к ее тихому дыханию; и испытал новое ощущение, странное ощущение, ощущение, которое было сладким, но смешанным с великой тоской, и в то же время жёлчно-горьким с сильной болью, дергающей за струны его сердца.

«Любовь с первого взгляда», — лаконично называют это древние записи.

Но что бы это ни было, любовь ли с первого взгляда или любовь со второго… — а он действительно посмотрел во второй раз, смотрел долго, смотрел пылко, не мог отвести глаз, — для него это было так, как если бы они внезапно остались одни; она и он, одни во дворце, одни в Багдаде, одинокие во всём подлунном мире. Балдахин, возвышавшийся над кушеткой, казалось, был до краев наполнен какой-то всепоглощающей красотой диких и простых вещей, таких как красота звезд, ветра и цветов, и ещё чем-то, чего всю его жизнь подсознательно требовало его сердце, жаждало, казалось, напрасно, по сравнению с чем его вчерашняя жизнь была всего лишь тусклым, жалким, бесполезным сном.

Едва сознавая, что делает и зачем, он присел на корточки рядом с диваном. Едва сознавая, что он делает и почему, небрежно уронив ожерелье, ради которого он подвергся стольким опасностям, он поднял одну из крошечных вышитых туфелек принцессы. И прижал её к губам.

В следующее мгновение Зобейда слегка пошевелилась во сне. Одна узкая белая рука соскользнула с края дивана.

Багдадский Вор улыбнулся. Повинуясь безумному, непреодолимому порыву, он склонился над маленькой ручкой.

Он поцеловал её. Поцеловал так нежно. Но недостаточно мягко. Ибо принцесса пробудилась. Она испуганно вскрикнула. Она села, отбросив в сторону шёлковое мягкое покрывало. Ахмед быстро спрыгнул на землю; и ему повезло, что покрывало упало на него, окутав его своими тяжелыми складками, полностью скрыв его от взгляда принцессы, а также от взгляда рабынь, которые прибежали на крик своей госпожи, и евнухов, и слуг. Ворвавшийся нубийский стражник с изогнутой саблей, зажатой в мускулистом кулаке, искал негодяя.

Они осмотрели всю комнату, ничего не найдя, в то время как Ахмед скорчился под одеялом, неподвижно втягивая воздух.

«Небеснорожденной что-то, должно быть, приснилось», — сказала монгольская рабыня принцессе, которая настаивала на том, что кто-то коснулся её руки, и в конце концов убедила её снова закрыть глаза. Но главный евнух прошептал нубийцу, что грабитель действительно, должно быть, проник во дворец, так как один из сундуков с сокровищами был открыт; и поэтому три евнуха, нубиец и арабская рабыня отправились тщательно обыскивать другие комнаты в этой части гарема, в то время как Лесной-Ручеёк осталась позади, снова напевая свою жалобную монгольскую песню:

…

«В пагоде изысканной чистоты

Мое Сердце вздыхает —

Вздыхает по тебе яркой луной.

Надо мной татарские степи…»

…

Пока, постепенно, Зобейда снова не заснула.

Лесной-Ручеёк наклонилась, чтобы поднять покрывало. Затем, внезапно, она застыла в испуганной неподвижности, проглотив крик, который сорвался было с её губ, когда смуглый кулак, вооруженный кинжалом, вынырнул из складок шелка, и низкий голос прошептал предупреждение:

— Молчи, сестрёнка! Повернись спиной! Осторожно, осторожно сделай это! — Когда кинжал уколол ее кожу, она повиновалась, повернувшись на пятках и отвернувшись лицом в другую сторону. — А теперь — иди медленно! К вон той двери! Не поворачивайся и не смотри! Осторожно! Очень осторожно! Этот нож так и жаждет молодой крови!

Она была беспомощна. Подгоняемая колющим, щекочущим кинжалом, она прошла перед Ахмедом к узкой двери, расположенной в дальней стене. С помощью небольшой подушечки, подобранной по дороге, он прислонил рукоять кинжала к дверному косяку и быстро убрал руку, так что острие оружия все еще оставалось слегка прижатым к обнаженной гладкой коже девушки-рабыни. Она не знала об этой уловке и оставалась застывшей и неподвижной, в то время как он тихо повернулся, чтобы убежать. Но прежде чем выйти из комнаты, он решился еще раз взглянуть на спящую принцессу. И поспешил обратно к дивану. Он уставился на мирно спящую Зобейду. Он снова почувствовал, как любовь пронеслась через его душу, как с могучим жужжанием крыльев; и он наклонился… Как вдруг — «Хай!» — приглушенный крик предупредил его, заставил встать, заставил повернуться.

— Хай! Хай! — Снова крик. Ибо рабыня обнаружил трюк с приставленным кинжалом. Она звала на помощь. Из соседней комнаты уже доносились торопливые шаги, громкие голоса.

Багдадский Вор рассмеялся. Он поднял маленькую туфельку Зобейды. И, оставив позади волшебную веревку и жемчужное ожерелье, подбежал к окну, выпрыгнул в него и приземлился на дереве недалеко от садовой стены. Дерево изогнулось под его весом и, используя его как катапульту, он перемахнул через стену и спрыгнул на землю на улице снаружи, недалеко от того места, где его ждал Птица Зла.

— Ах! — взволнованно воскликнул тот. — Какую добычу ты принес? Жемчуг? Бриллианты? Кроваво-красные рубины?

— Нет, — ответил Багдадский Вор. — Я нашел сокровище гораздо большее! Дороже всех драгоценностей на свете!

— Сокровище — где оно? Покажи его мне!

— Я не могу!

— Почему бы и нет? Где оно находится?

— Оно здесь! — ответил Багдадский Вор, высоко держа маленькую туфельку. — И здесь! — продолжил он, дотрагиваясь до своего лба. — И ещё здесь! — закончил он, положив руку на сердце.

И, отказавшись говорить больше, Ахмед ушел в фантастическую пурпурную ночь, в то время как Птица Зла следовал за ним, озадаченный, нахмуренный, размышляющий, в попытках разгадать загадку слов своего друга.

— И это здесь?.. — эхом повторил он. — А здесь что? А здесь — это как? Но… где… где… как… клянусь Вельзевулом, Отцом Лжи и Блох…

Они добрались до заброшенного колодца.

— Где — как? Скажи мне — где оно?

Ахмед не ответил. Он лежал на своей кушетке, не в силах уснуть, уставившись в пустоту, молчаливый, задумчивый, угрюмый.

Мелодия восточной ночи умирает на рассвете. И на следующее утро, молчаливый, задумчивый, угрюмый, он лежал на выступе возле фонтана на Площади Одноглазого еврея, едва замечая праздничные толпы, заполонившие улицы Золотого Багдада, чтобы приветствовать трех великих принцев, которые пришли сегодня в качестве женихов, просить руки принцессы Зобейды.

Там же, видя, как его друг грезит наяву, невзирая на добычу, которая могла бы достаться ему в этот многолюдный день благодаря ловкости его проворных пальцев, внезапно ответ пришел и к Птице Зла.

— Так ты говоришь, это здесь — и здесь — и здесь?! — Он засмеялся и взглянул на Ахмеда. — Скажи мне — ты влюблен?

— Я? Да! — признался Ахмед. — Безнадёжно!

— Безнадежно?..

— Да!

— Почему? Кто она такая? Неужели Айша, дочь богатого седельщика? Или Фатима, первенец сирийского ювелира? Или она похожа на…? Вау! — прервал себя Птица Зла. — Просто назови мне её имя. Я сам выступлю твоим сватом. Я хорошо разбираюсь в таких вещах. Хорошо? Так кто она такая?

— Это Зобейда, дочь халифа! О, Аллах… — Ахмед вздохнул. — Она недостижима — как воздушные цветы!

— Она — редкая драгоценность, всеми любимая птичка. Нечто недоступное тебе, принц Воров. И все же в мире нет ничего недостижимого, — сказал его друг, который нежно любил молодого человека, глубоко в своем старом истерзанном сердце. — Ты не можешь поймать небесный ветер голыми руками! Не в силах поймать луны, отражённой в воде!.. Хотя… почему бы и нет? Она ведь принцесса, не так ли? Что же из этого? Давным-давно из дворца под самым носом у ее отца, великого халифа Гаруна аль-Рашида, украли принцессу.

— Как это было сделано? — потребовал Ахмед.

— Воры пробрались во Дворец, с помощью тонкого египетского снадобья усыпили ее и унесли. Съешь лекарство. Выпей его. Или просто понюхай. Это усыпит тебя — сделает беспомощным. Я достану тебе такое лекарство. Сегодня. Немедленно. А потом мы войдем во дворец…

— Войти во дворец? Как? — спросил Багдадский Вор.

— А-а-а!.. — засмеялся Птица-Зла. — Почему любовь делает свои жертвы такими беспомощными, такими глупыми, просто неимоверно глупыми! — Он замолчал, когда издалека донеслись громкие голоса и стук серебряных барабанов и быкообразный рев длинноствольных труб. — Послушай барабаны, — продолжал он. — Глашатаи объявляют о прибытии княжеских женихов к городским воротам. Сегодня день рождения нашей принцессы, и царственные женихи съезжаются со всего Востока, чтобы добиться ее руки. Собирайся! У нас слишком мало времени, чтобы попусту терять его. — Он взял Ахмеда за руку и побежал с ним через площадь. — Я пойду и раздобуду тебе лекарство. А ты тем временем сходи на базар персидских шелкоткачей и посмотри, не менее ли твои руки мечтательны и бесполезны, чем твоя голова. На базарах сонных торговцев твои ловкие пальцы могут достать нам королевские одежды. Ибо нам нужны будут весьма дорогие одежды. Расшитые плащи! Расшитые золотом государственные тапочки! Великолепные одеяния с тюрбанами! Несколько красивых украшений! Какое-нибудь прекрасное оружие! И — пока я не забыл — загляни также в караван-сарай татарских торговцев! Достань нам лошадь — и осла…»

— Зачем… зачем? — требовательно спросил Ахмед.

— Чтобы достичь невозможного! Воздушные цветы, веревки из черепаховой шерсти, кошачьи рога и — рука принцессы Зобейды! Скорее, скорее! И встретимся через час у Львиных ворот!

И они убежали, а в это время — бац! бух! Бан-ннг! — гремели далекие барабаны, пока принцы Азии проезжали по многолюдным улицам Багдада, а Зобейда наблюдала за происходящим из своего зашторенного окна.

* * *

Рано утром, когда Лесной-Ручеёк выскользнула из квартиры, преследуя собственные коварные и весьма скользкие цели, Зобейда позвала Земзем, свою верную арабскую рабыню.

— Земзем! — сказала принцесса. — Я так боюсь будущего. О, Аллах! Аллах! Что ждет меня в будущем?

— Спроси бедуинскую гадалку Террию, — предложила Земзем. — Она прочтет рассказ о твоей судьбе в зыбучих песках.

Они послали за Террией, которая вскоре явилась и, присев на корточки на балконе Принцессы, насыпала горсть мекканского песка на фарфоровый поднос и — к этому времени Лесной-Ручеёк вернулась со своего таинственного поручения — и напряжённо за ним наблюдала — всматривалась в него, дула на него, пока медленно, постепенно золотистые песчинки не сформировали туманные очертания розы.

— О, рождённая небесами! — сказала гадалка. — Признаки твоего счастья совершенно очевидны. Вот что это значит: ты непременно выйдешь замуж за того, кто из твоих женихов первым прикоснется к розовому дереву в твоем саду — огромному малиновому розовому дереву, растущему прямо под твоим окном, — за того, кому Аллах Всемогущий предназначил стать твоим мужем!

И теперь, когда ворота открылись, чтобы впустить трех принцев, глаза Зобейды с тревогой посмотрели на розовое дерево — розовое дерево, которое предсказало её Судьбу — розовое дерево под ее окном, которое росло прямо у тропинки, по которой должны были пройти ее поклонники по пути от внешних ворот к широкому крыльцу центральных дверей самого дворца.

Раздался громкий шум, гвалт и трубный рёв, когда огромный белый слон неторопливо прошел через ворота, неся на спине сидящего, скрестив ноги, высокого мужчину, одетого в великолепный костюм из серебряной ткани, руки которого обвивали браслеты, украшенные драгоценными камнями, мерцающие ожерелья из жемчуга и лунных камней. Он был перепоясан блестящей шалью и держал поперек колен обнаженный прямой шестифутовый клинок. Перед слоном и за ним ехали верховые слуги, все великолепно одетые, с волосами синего цвета с оттенками индиго и с бородами, выкрашенными в красный цвет хной и завитыми и разделенными по обе стороны коричневых щек так, что они торчали, как бараньи рога.

Вестник халифа повернулся к багдадским сановникам, офицерам и муллам в зелёных тюрбанах, вождям племен и министрам, богатым, пузатым торговцам, которые толпились в саду.

— Принц всех Индий! — объявил он чистым, звенящим голосом, размахивая своим служебным посохом с бриллиантовым наконечником. — Правитель Юга! Потомок многих богов Индостана! Преследователь своих Врагов! Двоюродный брат Вишну, Шивы и Брамы! Он, чей дворец сияет алым блеском ста тысяч рубинов!

— Ах, — прошептала Земзем на ухо Зобейде, — он богат, могуществен и славен!

— В самом деле? — Зобейда взглянула сквозь шифоновую ширму, затягивавшую окно. Она вгляделась в лицо принца и состроила легкую гримаску. — Нет, нет! — продолжала она. — Если я и полюблю кого, то вовсе не за рубины! Он сердито смотрит. Он кажется надменным — и холодным — и суровым — и неприступным! — Она подняла сцепленные руки. — «О Аллах!» — горячо взмолилась она. «Аллах, сделай так, чтобы он не прикасался к розовому дереву!»

И Аллах внял ее молитве. Потому что внезапно слон вильнул и свернул в сторону. Зобейда счастливо рассмеялась; затем посмотрела в сторону ворот, где герольд объявил о прибытии принца Персии, окруженного костлявыми, закованными в сталь выносливыми всадниками, в то время как сам он роскошно возлежал на шелковых носилках, перекинутых между двумя косматыми бактрийскими дромадерами, время от времени окуная пухлую, украшенную кольцами руку в украшенную драгоценными камнями шкатулку и щедро угощался розовыми и розово-красными конфетами.

«Он не прикасался к розовому дереву», — вздохнула принцесса с облегчением.

— Халаф Мансур Насир-уд-дин Надир Хан Кули Хан Дурани, принц и король Персии. Принц Персии, отцы и деды которого сражались при Фейджу пятьсот лет назад, — провозгласил глашатай, — шах-ин-шах Хорасана и Азербайджана, хан кызылбашей и…

— О, Земзем! Посмотри-ка на него! — воскликнула Зобейда, в то время как глашатай продолжил перечисление множества грандиозных титулов. — Разве он не выглядит точь-в-точь, как свинья, — со своими толстыми розовыми щеками, своим толстым розовым носом-пуговкой, своим коротким круглым телом? А его маленькие усики! Разве это не похоже на завивающийся хвост свиньи?..

Нелестное описание… — но это была чистая правда. Ибо, какими бы жёсткими завоевателями ни были его предки, этот персидский принц забыл их доблесть в застольных удовольствиях, он был доблестен сталью только там, где дело касалось разделки сочных бараньих окороков, а не рубки вражеских голов; и древние арабские хроники сообщают, что потребовалось три сильных служителя, чтобы взгромоздить его на паланкин и семь ярдов ткани, чтобы соорудить шаль для его огромного живота.

«Его ежевечерний ужин, — говорится в древней хронике, — состоял из гуся, фаршированного уткой, утки, фаршированной курицей, курицы с перепелом, перепела с голубем, голубя с жаворонком и жаворонка с устрицей. У него была жажда, достойная тех шотландских варваров, о которых наши странствующие торговцы рассказывают фантастические истории. Стороннему наблюдателю он показался бы огромным воздушным шаром, наполненным семьюдесятью на семьдесят фунтов жира и трясущейся плоти…»

Заявление, с которым Зобейда охотно бы согласилась.

— Воздушный шарик! — воскликнула она. — Но почему он такой толстый и жирный, будто питается одним салом? О Аллах, сделай так, чтобы эта гора жира не коснулась моего розового дерева!

Но эта опасность ей практически не угрожала. Ибо, даже если бы он захотел этого, даже если бы он знал пророчество гадалки, его огромная масса не позволила бы ему наклониться с носилок и дотянуться до пахучего, цветущему красными цветками дереву.

Конец ознакомительного фрагмента.