Мужчина, которого она полюбила. Реальная сказка

Ася Тургенева, 2018

"Золотой мальчик" Марк, продолжатель актерской династии Егор Ермаков и одиночка-карьерист Пётр Орлов. Каждый из них пытается понять себя и окружающих, найти своих людей и не потеряться в бытовых дебрях. Они становятся свидетелями важных событий в жизни России 2000-х. Они делают ошибки, взрослеют, учатся прощать и переживать потери. Объединяет их всех знакомство с молодым историком Варварой Ивановой. Наивная и романтичная натура пытается жить честно и правильно. Вот только, что такое "правильно"? И кто он, мужчина, которого она полюбила?Содержит нецензурную брань.

Часть 2

Глава 1

Иногда очнешься вечером. Подумаешь: «Как быстро прошел день». Только было утро, а вот ты уже в постели и надо спать. И бывает так жаль, что день на исходе. И засыпать жаль, потому что тогда точно все. А за ночь вот это что-то хрупкое и волшебное, рожденное в тебе этим днем, исчезнет. Ты, может, и проснешься в хорошем настроении, но все же уже в другом дне.

Орлов не мог заснуть, что бывало с ним крайне редко. Обычно он приезжал домой за полночь, и, падая в кровать, моментально выключался. Жадный до работы, он был заложником жесткого графика: репетиции в театре, съемки в кино и рекламе, иногда интервью и фотосессии для глянца. Это даже трудоголизмом назвать нельзя — образ жизни. Просыпаясь и засыпая, Орлов думал только о работе: «Сегодня спектакль получился. Вроде бы… Надо попробовать изменить начальную сцену второго акта… Позвонить Асе (агент Орлова) — уточнить время записи на радио…». Орлов не мог себе позволить даже завести домашнего питомца. Хотя очень скучал по коту Д’Артаньяну из детства. А Орлов редко по кому-нибудь или чему-нибудь настальгировал. Скорее никогда.

Пётр открывал и закрывал глаза. Поворачивался на правый бок — смотрел в балконное окно, через которое в комнату пробивался лунный и фонарный свет. Поворачивался на левый бок — упирался взглядом в стену с лунным отсветом. Ложился на спину — наблюдал танец бликов на потолке. При этом на его лице не было ни тени тревоги. Напротив. Внутреннее спокойствие сочеталось с жаждой действия. Экран телефона показывал «2:00», а он чувствовал в себе невероятный прилив энергии и жажду действия. Но играть на барабанах в два часа ночи, когда под тобой и над тобой соседи, было бы слишком даже для Орлова. Общение с милицией и громкие заголовки в Интернете, были бы обеспечены. Он сел в кровати, с грустью посмотрев на барабанную установку, стоящую в углу. В единственной комнате было всего два предмета: двуспальная кровать и барабанная установка. Гардеробной Орлову служил коридор, почти все пространство которого занимал шкаф-купе. Мужчина встал с кровати и пошел на кухню.

Кухня была такая маленькая, что хозяин квартиры мог, сидя за столом, легко открывать холодильник или ставить тарелку в раковину. Орлов достал из холодильника бутылку с негазированной водой и сделал пару больших глотков. Вернул 1,5-литровку воды на место. Пару секунд, выражаясь его сленгом, потупил в открытый холодильник, свет которого падал на обнаженный торс. Не обнаружив ничего интересного на почти пустых полках, закрыл его и сел на табурет, закинув ноги в светло-серых пижамных штанах из хлопка на подоконник, а головой и плечами прислоняясь к стене. На кухонном столе в хаотичном порядке были разбросаны листы распечатанной «Лебединой песни». Орлов посмотрел на бумаги, сбросил ноги с подоконника, нашарил под листами простой карандаш. Затем взял несколько листов, сложив их ровной стопкой, а остальные отодвинул в другую сторону. Стопку Орлов перевернул печатным текстом вниз, и стал писать на чистых оборотах.

«Как хочется верить. Господи, как хочется верить, что все не зря. Мчишься, мчишься. Суета-сует. А потом вдруг «Бац!». Что-то щелкает».

Мы не будем сейчас приводить полный текст записей молодого актера. Им еще предстоит появиться в нашем рассказе. Всему свое время. Скажем лишь только, что в эту ночь Орлов, сам того не зная, начал писать большой судьбоносный для него проект.

Глава 2

Однако, мы неоправданно забыли о Егоре, оставив его в такси с испепеленными сердцем и душой. Хотя, ему самому такой пафос вряд ли бы понравился. Мысль «Какой я дурак» сменялась в его голове другой «Почему?». Рефлексируя, сидя на балконе, за бутылкой виски и сигаретами при свете знаменитой лампы, он пытался найти ответы на бессмысленные вопросы, откатившись на полтора года назад, когда один раз уже переживал расставание с женой. Чем больше Егор пил, тем больше ему казалось, что он не хмелеет. А литровая бутылка 12-летнего «Glemorangie», тем временем, была уже пуста более чем на половину.

Он то ужасно злился на Аню, в голос оскорбляя её, то начинал молчаливо тосковать. А в результате исход был один: пустота. И когда утром, больной от похмелья, Ермаков открыл глаза, то не обнаружил ни в мыслях, ни в чувствах ничего. Человеческий организм так устроен, что в период большого стресса способен полностью блокироваться. «Дырку» внутри человека окружающие легко могут принять за самообладание. А он просто нырнул на глубину, с которой не хочет подниматься. Проблема, как привязанный к утопающему камень. Чтобы всплыть, его надо отвязать. Но утопающий чаще всего идет на дно в одиночестве. А для спасения необходимо желание.

Лучшее, что могло случится с Егором в такой момент, — работа. И тут, «Побежденные», были, как нельзя, кстати. При словах «Камера. Мотор.» в нем переключался невидимый тумблер: любая иная реальность, кроме съемочной площадки переставала существовать. Почти одновременно с экранизацией у Егора запускался еще один проект. И это не считая театра.

Худшее, что могло случится с Егором в день похмелья, — мама, которая безжалостно позвонила в восемь утра. И не по телефону, а в дверь. Поэтому торопящийся на работу сосед лицезрел следующую картину, когда Егор открыл входную дверь. На лестничной площадке стояла высокая стройная женщина средних лет в кремовом пальто чуть ниже колена, расклешенном к низу. Длинную тонкую шею обрамлял огромный лисий воротник. Тем же мехом были оторочены манжеты. Сапоги в тон пальто на высоком каблуке. Вместительная, но не бесформенная, сумка цвета бургунди, перчатки того же цвета. Её черные, как смола волосы, были уложены на затылке в объемную «ракушку». На лице легкий дневной макияж, но с глазами, выделенными smoky eyes. А смотрел на неё из прихожей молодой парень. Босой, в помятых футболке и джинсах с взъерошенными, сальными, от того потемневшими, волосами. Под глазами у Егора виднелись едва заметные серые круги.

— Здравствуй, сын — сказала Елена Анатольевна. — Пустишь?

Егор повернулся боком, приглашая маму войти. Сначала он замешкался, растерялся. Потом увидел, что мама стоит с пальто в руках посреди квартиры. Быстро реабилитировался: повесил пальто, нашел турку, поставил кофе. Елена Анатольевна признавала только сВаринный в турке кофе и только из маленькой кофейной чашки. Пока сын суетился, она забралась на высокий стул, стоящий у кухонного «острова», выполняющего роль стола. Такая мебель, как и лофт Ермакова в целом, абсолютно не сочетались с коричневой двойкой в рубчик аля Коко Шанель и жемчужным гарнитуром — не сочетались с его мамой. На соседний стул Елена Анатольевна положила сумку и перчатки.

— Как поживаешь, сын? — спросила Елена Анатольевна, проводя указательным пальцем по столу.

— Хорошо. Хорошо. — несколько раз повторил Ермаков.

— А что же ты тогда бабушке не звонишь уже семь дней?

— Семь дней? — пробормотал Егор себе под нос, помешивая в турке кофе.

— Да, семь дней. Я понимаю, у тебя много работы. Но ты же знаешь, что она волнуется, что она плохо справляется с мобильным. Хотя, не смотря на это она пыталась тебе дозвониться. Но ты не брал трубку. А я была на гастролях. Сегодня я рано утром прилетаю, а наша бабушка почти что при смерти. Ты можешь повернуться, когда я с тобой говорю?

Весь длинный монолог Елена Анатольевна произнесла в одной интонации, не повышая голоса. Так, как это умеет делать только она. «Как могли пролететь семь дней?» — думал в этот момент Егор. Только сейчас он понял, что неделю не был дома, ночуя у Ани. А его мобильный почти постоянно стоял на беззвучном или был выключен. Он повернулся к матери лицом, и сказал:

— Я виноват. Прости. Я сегодня же позвоню бабуле. Действительно замотался.

— С тобой вся в порядке? — Елена Анатольевна смягчила выражение лица.

— Все нормально, мама. — ответил Егор, наливая кофе в маленькую белую чашку на блюдце и не поднимая на маму глаз.

— Ты уверен? — не уступала она.

— Да. — твердо отрезал Егор.

— Как с работой?

— Готовлюсь к двум новым проектам.

— Фильм?

— Фильм и сериал. — Егор сел на стул напротив матери, и склонил голову на руку. «Какие неудобные стулья», — подумал он, не найдя к чему прислонить спину. На высоких табуретах вместо спинок были едва выступающие планки. А мама при этом сидела перед ним так, будто в подбородок и в затылок ей упираются, привязанные с двух сторон, линейки.

— Где была?

— Возила девочек на международный фестиваль в Париж.

— Как Париж?

— Как всегда прекрасен. Сын, и все же, возможно, тебе нужна моя помощь?

— Мама! — Егор поднял голос, но увидев, как мама тяжело сглотнула ком в горле, взял себя в руки. — Мама, все хорошо. — Он обошел стол, чтобы обнять маму за плечи. — Мамочка, я правда в порядке. Не волнуйся. И бабушке передай, чтобы не волновалась.

— Хорошо. — сдалась Елена Анатольевна, понимая, что ничего не добьется. — Может ты заедешь к нам на днях?

— А ты будешь дома? — ухмыляясь, спросил Егор.

— А ты позвони мне заранее или, лучше, приезжай ко мне, и вместе поедем домой.

— Оk. Созвонимся.

Удовлетворившись ответом, Елена Анатольевна взяла сумку и перчатки и легко поднялась с неудобного стула.

— Я не прощаюсь. — сказала она, целуя сына в щеку.

Егора обдало ароматом, знакомым с детства — духами L'Air du Temps от Nina Ricci. Когда за Еленой Анатольевной закрылась дверь, в коридоре осталась часть её. Как говорила Коко Шанель, духи оповещают о появлении женщины и продолжают напоминать о ней, когда она ушла.

В нашей истории есть две сногсшибательно красивые женщины, от которых захватывает дух. И за это стоит благодарить Алексея Егоровича Ермакова и его великолепный вкус при выборе жен. С одной из которых, читатель имел честь познакомится несколько минут назад.

Заслуженная артистка РФ, Заслуженный деятель искусств РФ, лауреат Государственной премии, профессор кафедры народно-сценического, бытового и современного танца, создатель и художественный руководитель девичьего ансамбля «Ивушка», режиссер-постановщик Елена Анатольевна Смирнитская прежде всего в нашей истории мама известного актера Егора Ермакова. Рассказ о том, как девочка из кубанской станицы стала одним из выдающихся хореографов огромной страны заслуживает отдельной большой истории. Мы же расскажем лишь короткое жизнеописание.

Лену Смирнитскую воспитывала мама. Отец, который был старше жены на 15 лет, рано умер от инфаркта. Лена почти его не помнила. Так они с мамой остались вдвоем в небольшом поселке. Выживать помогали хозяйство и благодарные мамины пациенты, угощающее единственного медика на всю округу то Вариньем, то картошкой. А еще Лидия Тарасовна хорошо шила, чем приучила дочь всегда носить только штучные вещи. Елена Анатольевна всегда, как это раньше говорили, обшивалась у портного. Даже когда «железный занавес» пал и страну заполонили иностранные бренды, она не изменила привычке.

Рано утром маленькая Лена выходила доить корову и кормить кур. В резиновых сапогах, выполняя домашние дела, она постоянно пританцовывала. Лидия Тарасовна отвела шестилетнюю дочь в кружок при местном ДК. Через несколько месяцев руководитель кружка сказала: «Лида, ей надо в специализированную школу. У неё талант». Так маленькая семья собрала вещи и уехала в Краснодар, где Лену приняли в школу-интернат народного искусства для одаренных детей. А Лидия Тарасовна устроилась в больницу. Дом они выменяли на однокомнатную квартиру. Мама будущей артистки пропадала на дежурствах и подрабатывала швеей. Благо, Лена жила в интернате. Платить матери за труды она могла одним — своими успехами. У каждой из них был свой тяжелый труд.

Кто пропадает вечерами в репетиционной? Лена. Кто зубрит учебники после отбоя? Лена. Кто сидит на диете, боясь испортить фигуру? Лена. Кавырялочка, дроби, упадания и припадания, «веревочка», флик-фляк, шпагат и одновременно совсем уж непонятные французские термины… Лена потела, сцепляла зубы от напряжения, усердия и боли, краснела и бледнела, но снова и снова шла в класс. Из интернета она выпускалась солисткой и лауреатом нескольких Всесоюзных фестивалей.

«Дочь, помни! С первого раза получается не все. Но труд и терпение могут победить все», — напутствовала мудрая мама Лену, провожая её поступать в сто лицу. Бойкую «казачку», которая посмела заявить комиссии «Как закончен набор? Вы еще меня не посмотрели», приняли с первого раза. И снова были бесконечные репетиции, исправление южного говора и чтение по ночам, теперь уже классической и современной литературы. Любовь к книгам занимала почетное второе место среди Леночкиных «страстей». А их всего-то было две. Но на пятом курсе появилась третья.

Был май. Теплый, даже жаркий. Стройная Лена в белом платье в мелкие бледно-голубые цветочки репетировала с однокурсницами прямо на бульваре. Они пританцовывали, хохотали, что-то бурно обсуждая. И вдруг Лена обернулась. «Поворачиваюсь назад, а на скамейке напротив, так немного по диагонали, сидит парень. Красивый такой. Высокий. Модный. Сидит, смотрит по сторонам, как-будто ждет кого-то. Для меня в эту минуту, даже секунду, наступила полная тишина. Вот я обернулась, и все исчезло, весь мир вокруг. Белый лист. Я пересекла аллею, подошла к нему и спросила: «Есть ручка?». Зачем ручка? Почему ручка? Вот первое, что взбрело в голову, то и спросила» — так рассказывала Смирнитская эту историю журналистам. Тогда она взяла ручку, и поскольку надо было как-то оправдать вопрос, попросила еще и листок бумаги. Бумаги у парня не нашлось, он дал ей спичечный коробок. На нем Лена написала дату и название ДК, где на днях был запланирован концерт их коллектива. Он пришел.

Три года Смирнитская и Ермаков прожили вместе. Родился Егор. А потом все закончилось. «Я проснулась однажды утром. Лежу одна в постеле и понимаю, что так больше жить не хочу», — объясняла Егору мать. Ермакова-старшего с головой захлестнула веселая жизнь творческой молодежи. Он не ночевал дома, пропадал на несколько суток или приходил под утро пьяный. Мог уйти в гости, а на следующий день позвонить, например, из Одессы. Такой образ жизни плохо сочетался с семьей. Да и Елена не была той женой, которая бы годами терпела, а потом написала бы мемуары о гениальности супруга. Она развелась и вступила в брак до гробовой доски — вышла замуж за работу. Конечно, в её жизни случались поклонники, и красивые, и статусные, и богатые, и заграничные. Но никто не мог превзойти танец.

Для Егорушки из Краснодара выписали бабушку. Стали они жить втроем, счастья и добра наживать. Мальчик рос окруженный любовью и заботой двух прекрасных женщин. Несмотря на вечную мамину занятость, Егор никогда не смел её упрекать или обвинять. Отец в его детской жизни появлялся нечасто. Он больше был голосом в телефонной трубке с репликами «учись хорошо», «слушай маму и бабушку», «читай книги», неосязаемой абстрактной фигурой, передающей реальные осязаемые подарки.

Смирнитская, как локомотив, мчала вперед, вдохновленная любовью сына. «В моей жизни два любимых мужчины — танец и сын», — говорила она. В 23 года она стала не только совершенно независимой женщиной, но и превратилась из Лены в Елену Анатольевну, создав профессиональный девичий коллектив народного танца. Первые пять-семь лет она совмещала должность худрука с должностью танцора. Егор любил каникулы, когда они с бабушкой сопровождали маму на гастроли. Ему очень нравилось, что мама «самая главная». Он смотрел на неё завороженно, как умеют смотреть только дети, видя в матери сосредоточение всего лучшего и прекрасного на земле.

Как мы уже говорили, Елена Анатольевна никогда не повышала голос, но её слушали все, от костюмерш до осветителей, от танцоров до чиновников. «Вам что не страшно?» — спросил Смирнитскую как-то один деятель. «Страх? Это что за движение? Я такого не знаю», — спокойно ответила она. Егор никогда не видел маму плачущей, разве что, немного расстроенной или встревоженной. Видел уставшей, часто. «У тебя глаза спят» — говорил маленький сын матери в такие моменты. «Нет, не спят, — шуточно отвечала мать. — Это они думают.». «Мама так устает, — думал мальчик Егор, — нельзя её расстраивать. И бабулю тревожить нельзя. Она же у нас возрастная». Он, конечно, как и всякий мальчишка, попадал в передряги, но не нарушал школьной дисциплины и учился хорошо. С детства его приучали к мысли, что он мужчина, за которым стоят две женщины, нуждающиеся в защите и опоре.

К моменту нашего знакомства Елене Анатольевна имела полувековой жизненный опыт. К этому возрасту многие женщины уже нянчат внуков. Но назвать её бабушкой, язык бы не повернулся. Как в такое поверить, когда она прыгает жете или делает гранд батман? Как поверить в цифру в паспорте, когда она выходит на паркет теле-шоу и зал замирает от восхищения? Для вечного двигателя возраст — условность.

Глава 3

— Ты стала такой важной дамой, — сказал Марк, отпивая кофе из картонного стакана, в которых обычно подают напитки на вынос. — Тебя фиг поймаешь.

Он и Варя сидели на скамейке в сквере недалеко от университета. Двое друзей встретились только благодаря «окну» между парами. Во второй половине марта солнце наконец-то начало не только светить, но и греть. Варя, держа в руках стакан с кофе, сидела с закрытыми глазами, подставив лицо солнечным лучам. Где-то щебетала птица. Деревья, еще не одетые в зелень, неловко жались друг другу ветвями.

— Не бурчи, Звонарёв, — сказала Варвара, открыв глаза и делая глоток кофе.

— Я уже не помню, когда последний раз тебя видел!

— Вот она я! — с сарказмом ответила Варя — Лицезрей.

— Ха-ха, — обозлился Звонарёв. — Что нового?

— Все как обычно. Работа — дом. Дом — работа.

— Конечно, для нас же кино теперь обычное дело — иронизировал Марк.

— Не поверишь, но это тоже работа. Хотя, надо признать, невероятно интересная.

— Иванова, слушай, а возьми меня на съемочную площадку.

Варвара вопросительно посмотрела на Марка, вскинув брови вверх.

— Пожалуйста, Иванова, — Марк постарался придать лицо самое добродушное и милое выражение. — Мне так интересно.

— А я то думала он соскучился…

— Ну, Варюха!

— Ладно. Завтра снимаем снова на натуре. Думаю, можно будет тебя взять. Но! Ты не будешь никуда лезть, никому надоедать и, вообще, будешь тише травы, ниже воды.

— Не вопрос.

«Так я и поверила», — со скепсисом подумала Иванова.

— И еще. Раз уж ты хочешь со мной, то ты за мной и заедешь. Я отменю машину.

— Да, без проблем, — ответил цветущий Звонарёв.

— Это рано — пыталась насторожить его Варя.

— Буду, как штык.

— Заедешь за мной в шесть. Поедем в область.

— Во сколько?!

— Нет, если ты не хочешь…

— В шесть значит в шесть, — отрезал печально Марк.

На следующее утро, опоздав на двадцать минут, он забрал Варю из дома. Выходя из подъезда, Варя оценила внешний вид друга и сказала: «Ты уверен, что оделся по погоде и обстоятельствам?». «Вполне», — ответил Марк. Варя скептически хмыкнула. Сама она была экипирована по полной программе: пуховик, свитер, джинсы и ботинки на плоской подошве, обутые на теплые носки. Марк же выглядел, как человек, у которого путь по улице занимает не большее расстояние, чем необходимо, чтобы дойти от машины до магазина или дома. Короткая черная кожаная куртка, водолазка, джинсы и высокие кожаные черные кеды. Весь look, как сейчас говорят «продвинутые» товарищи, от «Boss».

В рассветном тумане они выехали из города. И Марк сразу утопил педаль газа, чтобы наверстать опоздание. Борясь с сонливостью, он по дороге к Варе взял в круглосуточном «Макдоналдс» 8 стаканов кофе, не забыв о друге: половину себе — двойной эспрессо, половину Варе — капучино.

— Очень интересный у нас разговор получается, — саркастически заявил Звонарёв, разбивая тишину, которую нарушал только голос Земфиры.

— Ты, знаешь ли, сам напросился. А из меня по утрам еще тот собеседник, особенно на голодный желудок.

— Вот ты злая и противная, а Марк Аркадьевич все предусмотрел — Звонарёв протянул руку за свое сидение и достал бумажный пакет. Протянул его Варе.

— Фастфудный завтрак. Как это полезно, — протянула Варя.

— Ни слова благодарности, — состроил обиду Марк.

— Ладно-ладно, спасибо. Есть правда очень хочется. Я в такую рань дома впихнуть в себя ничего не могу. А потом организм просыпается и требует топлива, — Варвара откусила большой кусок фреш-ролла. — А себе ты что ничего не взял?

— Не хочу пока.

Звонарёв прибавил звук аудио-плееру:

Поболтаем об иронии,

Мне безумно интересно!

Это глупо или честно?

Я рискну и встану ближе…

Твои запахи смущают,

Их названий я не знаю,

Я вообще тебя не знаю.

Ты меня впервые видишь,

Я заранее прощаю,

Ты напротив — ненавидишь.

Поболтаем об иронии.

— Варюха, а там будет кто-нибудь знаменитый сегодня? — просил Марк.

— Все, — ответила, хохотнув Варя.

— Я серьезно.

— Я тоже. У картины шикарный актерский состав. Так что, не переживай, людей из телевизора ты увидишь.

— Конечно, ты же их каждый день видишь. Куда уж нам!

— Звонарёв, я тебя умоляю. Ты можешь купить себе билет на любой кинофестиваль и любую закрытую вечеринку.

— Ну, не совсем на любую… Но это другое, Иванова. Там они все важные, при параде. А тут…

— А тут в робе, — посмеялась Иванова.

— Можно подумать тебе не было интересно, как снимают кино. — возмутился Звонарёв. В такие моменты он превращался в мальчишку.

— Марк, я же шучу. Прости. Сегодня, кстати, должны быть на площадке, кроме молодняка, Серебряков, Смоляков и Домогаров.

— Да ладно?! А молодняк это кто?

— Молодняк — это главные герои. Орлов, Ермаков и Мария Андреева.

— Я из них только Ермакова знаю.

— Остальных тоже наверняка видел. Просто фамилий не знаешь.

— Может быть.

— Мне так нравится наблюдать за Андреева. Она какая-то… волшебная, что ли, неземная, — Варя закатила глаза.

— А что у вас с твоим… Постоянно забываю.

— Илья, его зовут Илья, — «вынырнула» Варвара.

— Точно. Так что у вас с Ильей?

— А что у нас с Ильей? Все нормально.

— А дальше что?

— Что дальше?

— Иванова, ты издеваешься?

— Пытаюсь понять, что ты хочешь услышать. Только и всего.

— Хочу услышать, какие у твоего Илюши планы на жизнь.

— Оптимистичные.

— Варюха!

— Мы живем и живем. Все нормально. Что дальше будет, жизнь покажет.

— Брось, Иванова. Это же не ты.

— В смысле?

— Ну, все вот эти «поживем — увидим» не про тебя. Ты так не сможешь. Вот увидишь: долго ты так не протянешь.

— А если я не хочу определенности?

— Тогда ты не просто не протянешь, ты скоро все закончишь. Ты и сама это знаешь.

— Ерунда!

Варвара замолчала и уставилась на дорогу. Марк закурил.

«Жди здесь», — сказала молчавшая всю дорогу Варя, когда они подъехали к развалинам какой-то усадьбы из красного кирпича. Вокруг огромного трехэтажного дома, точнее того, что от него осталось, спустя столетия, суетились киношники. Варя вернулась минут через 15, застав Звонарёв, бродящего вокруг машины с сигаретой.

— Марк, идем, — скомандовала Варвара, зазывая его рукой. Марк пошел за ней, проваливаясь в мокрый грунт чистыми кедами.

— Б…ть, — выругался он.

— Про уговор помнишь?

— Какой?

— Никуда не лезть и никому не мешать.

— А. Помню.

Рядом с усадьбой стояли несколько наполовину разломанных, отсыревших и облезлых скамеек. С них было видно всю суету на площадки, но, вместе с тем, они не попадали в кадр. «Можешь здесь пока упасть» — сказала Варя. «Слушай, а что это за развалины?» — спросил Марк. «Потом расскажу» — бросила она на бегу. Её ждал режиссер Петров.

Когда через час, Варя вспомнила о Марке, то, естественно, не нашла его там, где оставила. Она начала судорожно ходить по площадке в поисках друга. Звонарёв нашелся в «буфете». Они с Орловым, одетым в офицерский парадный мундир образца 1914 года, разговаривали так, будто были знакомы сто лет. Поверх мундира с расстегнутым воротом Петр накинул на плечи куртку-аляску.

— Марк! — сквозь зубы процедила Варя.

— О, Варюха. А мы тут с Петей Лондон обсуждаем.

— Лондон? — раздраженно повторила Варя. — Я, кажется, просила тебя никуда не уходить.

— Варька, твое чувство ответственности вызывает зависть, — встрял Орлов.

— Я не Варька, — Варвара надула щеки.

— Что Варька тоже нельзя? — наигранно возмутился Орлов. — Как к вам прикажете обращаться? Варвара Николавна?

— Хороший вариант, — отрезала Варя.

— Ух, и характер у неё, — сказал Орлов, обращаясь к Марку.

— Я в курсе, — иронично согласился он. — Ты осторожнее: она и укусить может.

— Не сомневаюсь, — Орлов ухмыльнулся. — Вся ты такая «брррр» — обратился он снова к Варе. — О! Я буду звать тебя Брысей.

— Брысей?! — растерялась Варя.

— Да! — гордо заявил Пётр. — Решено. Будешь Брысей.

— Почему?! — с негодованием спросила Варя.

— Потому что ты вся такая «бррр». И потом, Варвара — это Барбара.

— Логично, — поддакнул Марк.

Варвара фыркнула.

— Так что, Марк, про лыжи договорились? — спросил Орлов как ни в чем не бывало.

— Да, только надо договорится о дне, — ответил также Марк.

— А вы приходите ко мне на спектакль с Брысей, — Орлов специально подчеркнул «с Брысей». — Я оставлю вам контрамарки. Там и договоримся. Послезавтра.

«Актер Орлов, пройдите на площадку», — раздался голос помрежа в громкоговритель.

— Это меня. Так значит, договорились: послезавтра в семь жду вас в театре, — Орлов на ходу пожал Звонарёву руку.

— Что за лыжи? — спросила Варя, когда Орлов ушел.

— Он тоже катается. А я знаю спуск, где еще сезон не закрылся. Договорились покататься, — спокойно ответил Марк, уплетая бутерброд с докторской колбасой.

— Вы первый раз друг друга видите?!

— И что?

— Но ты же его совсем не знаешь! И вообще, он наглый тип!

— Ничего он не наглый. Кстати, ты ему нравишься.

— Что?! С чего ты взял?

— Варюха, за всю историю человечества мужики придумали только два способа обратить на себя внимание женщин. Первый — комплименты и подвиги. Второй — дергать за косички. В нашем, конкретном случаи, второе. Послушай, папочку. У пафочки опыт — последнюю фразу Звонарёв прожевал вместе с остатками бутерброда.

— Идем, папочка, посмотрим, как сцену будут снимать. Сейчас твой новоиспеченный друг в кадре, — подколола Марка Варвара.

Орлов стоял спиной к камере и лицом к дому. Почти в том же виде, в каком мы его видели несколько минут назад, только без куртки. Чтобы создать атмосферу сна, на площадку напустили дым. «Вау!» — сказал завороженный Марк. На происходящее он смотрел, как на аттракцион. «Камера. Мотор» — раздалась команда режиссера. «Вдруг, ден этак пять тому назад, приезжает оттоль офицер и рассказывает господину поручику, что вотчину их красные сожгли, а барыню нашу расстреляли», — вспомнила Варя мысленно цитату из романа. «Твою мать!» — вдруг раздалось на площадке. Гряда облаков на небе прошла и неожиданно вышло солнце, не вписывающееся в драматичную сцену сновидения. «Валера, ждем», — разочаровано скомандовал Петров оператору. «Перерыв», — снова громогласно объявила помреж. «Великий менеджмент российского кинематографа», — раздался мужской недовольный голос за Вариной спиной. Это был Ермаков, уже загримированный и тоже в форме.

— Здравствуйте, — тихо поздоровалась Варя.

— Здравствуйте, — сухо ответил Ермаков. Развернулся и ушел.

— Это Ермаков? — шепнул Марк Варе на ухо.

— Да, — ответила она. — А чего ты шепчешь?

— Не знаю. Ты тихо — и я тихо.

— Други мои, — вырос у них за спинами Орлов, делая в каждом слове ударение на первый слог — прекрасен наш союз! Может прогуляемся?

— Идея, — подхватил Звонарёв — Варвара Николавна, вот обещала мне рассказать историю усадьбы.

— Да? Я тоже с радостью послушаю, — ответил Орлов.

— А тебя искать не будут? — спросила Варя — Сейчас солнышко раз и зайдет.

— Вот как раз, так и вернемся. К тому же мы недалеко. А бас — Орлов изобразил бас, — бас Марты Моисеевны слышно всюду.

Звонарёв рассмеялся.

— Ладно идем, — снисходительно согласилась Варя.

Когда Марк ушел немного вперед, торопясь залезть в развалившуюся усадьбу, Петя негромко её спросил:

— Брысь, ты обиделась?

— С чего вдруг?

— За утренний разговор.

— Было б на что.

— А вы не промах, Варвара Николавна.

— Ну, где вы там? — раздалось эхо голоса Марка. — Варюха, ты будешь рассказывать или нет?

— Усадьба «Гребнево» князей Голицыных построена на рубеже 18 и 19 веков, — начала Варя. — Если быть точнее, то во второй половине 18-го. Мы с вами сейчас находимся в главном, «господском», доме, к которому примыкают другие настройки. Это центр архитектурного ансамбля. Кстати, село Гребнево гораздо старше усадьбы. Первый, фигурирующий в документах, владелец села боярин и воевода Василий Воронцов. Село несколько раз меняло название. Но это вам не столь важно. Воронцовы владели селом до 1577 г.

— А Галицыны тогда при чем? — перебил Марк, взбираясь на выступ обрушившейся стены.

— Подожди, — ответила Варя. — Воронцовы продали село Бельскому, племяннику Малюты Скуратова и приближенному Бориса Годунова. Есть даже версия, что это он Годунова и задушил. Осторожней — это Варя сказала Орлову, который споткнулся о кусок арматуры — Но около 1578 года село Гребнево было возвращено Борисом Годуновым вдове исконного владельца Василия Федоровича Воронцова, Марии Васильевне. Потом село числилось за Трубецкими. Вероятнее всего, перешло как приданное дочери Воронцовых. Трубецкие владели им 200 лет — Варя замолчала, отвлекшись на графите, уродовавшее древнюю стену дома с осыпавшейся штукатуркой — В 80-х годах 18-го века имение купила первая жена Гаврилы Ильича Бибикова. А он, между прочим, был видным государственным деятелем, сенатором, главнокомандующий войсками в борьбе при подавлении Пугачевского бунта. А его потомок занимал должность киевского генерал-губернатора, а потом министра иностранных дел Российской Империи при Николае Первом. Как раз при Бибикова, сенаторе, в Гребневе был создан архитектурный ансамбль усадьбы, который мы с вами сейчас обозреваем. При нем же здесь действовал крепостной театр и балетная труппа. Литературный салон существовал. Учителя по танцам и музыке выписывались из-за границы. Именно Бибиков пригласил в Россию танцмейстера Иогеля, которого Толстой упоминает в «Войне и мире». Изначально он приехал из Франции для постановок балетов в Гребневе.

— Да ладно?! — подал голос Марк.

— Вот тебе и да ладно — ответила Варя.

— Но почему все таки галицинская усадьба? — спросил Орлов, наблюдая как Варя рассматривает кирпичную кладку, прикасаясь рукой к холодному кирпичу, как к теплой печке.

— Голицыны… — Варя «вынырнула» из своих мыслей — Голицыны. К ним усадьба перешла после смерти Бибикова. Князь Голицын возвел два флигеля, парадные въездные ворота, напоминающие триумфальную арку, и зимний Никольский храм. Это уже в начале 19-го века. Еще появились манеж, шикарная конюшня с помещениями для конюхов и конторы, каменная больница. Потом усадьбу было решено сдавать под заводы. Точно всего не помню. Простите. Но, понятно, что производство благоприятно на дом не повлияло. Потом усадьбу выкупили местные фабриканты. Старались восстановить её. Но после них строения снова пытались приспособить то под больницу, то под санаторий, то под общежитие. — Варя посмотрела в дырку в стене, через которую открывался вид на реку, протекавшую за домом. — А в начале 20-го века, еще при царской России, здесь открылся первый санаторий. При Советах здание отдали под санаторий для туберкулезников. К этому времени, здесь уже было и электричество, и отопление. Потом здесь еще были, по-моему, техникум и какое-то НИИ. И только короткий отрезок времени, накануне развала Союза, здание отдали культурному центре для концертов и тому подобного. Но надо отдать должное советской власти, при ней усадьба сохранялась и реставрировалась. Но в 91-ом году дворец сгорел при невыясненных обстоятельствах. В 2007-ом усадьба снова горела.

— Почему её не реставрируют? — спросил Орлов, размышляя в слух.

— Потому что нафиг она не нужна никому — ответил Марк.

— После последнего пожара её хотели отдать частным инвесторам. Вели переговоры с «Ростехом». У них здесь ей свой проект, и нужна была территория для культурно-массовых мероприятий, — продолжила Варя — Территория позволяет это делать. Чиновники попросили 180 млн руб. за усадьбу, и «Ростех» сник. К слову, по закону, победитель аукциона обязан в течение семи лет полностью отреставрировать объект. Если есть стены, то восстановить их. Если остались руины — заказать архитектурный проект, воспроизводящий первозданный вид. Как только реставрация будет завершена и принята экспертами департамента культурного наследия города или области, начинает действовать льготная ставка аренды — 1 руб. за 1 кв. м. А до этого инвестор платит рыночную стоимость. Аренда дается на 49 лет, включая период реставрации. Усадьба и земля под ней остаются в собственности государства. Арендатор может использовать здание по своему усмотрению, может сдать помещения в субаренду, если только это не наносит вред зданию. Здесь нельзя разместить производство, склады, бассейн или салон красоты. Жить в отреставрированной усадьбе можно. Но регистрацию вам никто не даст. По документам это нежилой объект недвижимости, в котором нельзя прописаться. Так вот. В 2011 году имущественный комплекс усадьбы Гребнево передали в уставной капитал ОАО «Распорядительная дирекция Минкультуры России». В том же 2011 г. по результатам проверки Счетной палатой оказалось, что с 2004 г. Распорядительная дирекция не осуществляла действенных мер по сохранению и восстановлению объектов усадьбы. Генеральный директор Распорядительной дирекции обещал, что в 2013 году в усадьбе начнутся противоаварийные работы. Но директора сменили. Поговаривают, что сбежал со всеми документами. Короче говоря, воз и ныне там. А от ворот и арок, двухуровнего зала на 24 окна остались рожки да ножки — с сожалением закончила рассказ Варвара.

— Зала? — переспросил Орлов.

— Да, здесь был огромный двусветный зал в 24 окна на двух уровнях. При Бибиковых — это был бальный зал, при санатории — столовая, а при техникуме — спортзал. Он сохранялся в аутентичном виде вплоть до пожара в 91-ом году.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил пораженный Орлов.

— Она ходячая советская энциклопедия — ответил Марк.

— Я просто люблю свою работу и люблю читать. К тому же, не зная своей истории, истории страны, города, семьи, как можно понимать себя. Мы — это сотни, тысячи людей до нас.

Конец ознакомительного фрагмента.