Жить в присутствии Бога

Архимандрит Эмилиан Вафидис

Архимандрит Эмилиан (Вафидис, 1934–2019), великий старец наших дней, опытный подвижник и мудрый духовник, был настоятелем монастырей Преображения Господня в Великих Метеорах и Симонопетра на Святой Горе Афон, основателем и устроителем женской обители в Ормилии (Халкидики). В новой книге представлены избранные изречения старца Эмилиана на самые важные темы: о Божественном Промысле и цели человеческой жизни, добродетелях и страстях, молитве и богослужении, о семейной жизни и красоте монашества, о наших отношениях с ближними. Живое и выразительное слово старца укрепляет и дает вдохновение для продолжения духовного пути. Следуя его советам, каждый несомненно сможет испытать истинную радость жизни в присутствии Бога.

Часть IV

Добродетели

Страх Божий — глава всех добродетелей

У новоначального нет ощущения сладости и красоты Бога. Это для него пока что мечта, сновидение, а вот страх Божий может быть у всякого. Всякая душа чувствует, сколь велик и страшен Бог. Всякого человека охватывает трепет, когда он думает о неприступности и небесном величии Бога. Нет человека, который не боялся бы Бога в трудный момент своей жизни, даже в том случае, если он кажется неверующим.

Имеется в виду, конечно, не вложенный в природу человека страх, но добровольный страх любви, благоговейный трепет перед Богом. И когда мы говорим о том, что страх Божий есть у всякого человека, то имеем в виду чувство величия Бога, перед Которым не может остаться в живых никакая плоть (см. Втор. 5, 26) [1, 43].

Страх Божий — это главнейшая добродетель, соединяющая нас с Богом. Услышав какой-то шум, ты пугаешься. Затаив дыхание, останавливаешься и слушаешь не шелохнувшись, стараясь понять, что происходит. Страх заставляет тебя всецело обратиться в слух. Итак, если начало всех грехов — это общение с демоном, то глава всех добродетелей — страх Божий, который означает, что я прекращаю всякую деятельность и взираю на Бога с таким благоговейным страхом, что не смею даже шелохнуться [1, 511–512].

Когда человек приобретает страх Божий в непорочности, то есть из чистых побуждений и с действительной любовью, то этот страх рождает в нем добродетели и отсекает поросли порока.

Так что если ты хочешь отсечь грехи, то не говори, как это делают некоторые: «Все, я решил больше не гневаться» — или: «Я обещаю отныне не лгать», но приобрети страх Божий [1, 511–512].

Может быть, страх — это состояние новоначальных: он нужен только для того, чтобы привести нас к любви? Ведь любовь изгоняет страх (1 Ин. 4, 18).

Конечно, страх Божий — это некое начальное состояние, поскольку, как говорит мудрый Соломон: Начало премудрости — страх Господень (Притч. 1, 7), но это не значит, что у страха есть конец. Священное Писание говорит, что совершенная любовь изгоняет страх, но имеется в виду не тот страх, который являет собой начало премудрости, а тот, который происходит от вражды, от отсутствия как дерзновения, так и доброй совести. Если я возлюбил Бога, то я преклоняю голову, отдаюсь Ему в рабство и приобретаю дерзновение.

Таким образом, выражение «страх Божий» может обозначать разные понятия. Страх этот означает, если можно так сказать, содрогание моего сердца перед страшным Богом: я ощущаю, что Он опасен для меня, Он палач, каратель, и я не знаю, что делать; дрожу от страха, как дрожали Адам и Ева: «Убоялись и скрылись», — говорит Священное Писание. Любовь уничтожает такой страх (см. Быт. 3, 8 и 10).

Любовь — это дерзновение, и она уничтожает страх человека, не имеющего дерзновения. Страх — это обращение человека к Богу, чувство величия и святости Его, жажда этого столь великого и святого Бога, моего собственного Бога. Вот такой страх — «начало премудрости».

Слова «начало премудрости — страх Господень» не означают, что для того, чтобы приобрести мудрость, вначале нужен страх. Под «началом» здесь имеется в виду то же самое, что и «глава», «начало всего», та основа, которая тебе совершенно необходима и без которой ничего не существует. Страх Господень — это непременное условие духовной жизни. Как только человек его теряет, тут же нарушается его связь с Богом. Начало Божества — Отец. Можете себе представить Сына без Отца? Нелепость! Начало творения — Иисус Христос. Можно ли представить творение без Иисуса Христа? Точно так же невозможно представить духовную жизнь без страха, о котором говорит авва Исаия или учительные книги Ветхого Завета и святые отцы.

Значит, слова «любовь изгоняет страх» имеют другой смысл и означают, что любовь уничтожает смущение. Поэтому авва Исаия говорит: «Стяжи страх — и проведешь всю свою жизнь в спокойствии». Обещаю тебе, ты не будешь бояться смущений совести, у тебя не будет бури помыслов, искушений, потрясений, ты будешь в безопасности, будешь ходить «в премудрости». Премудрость — это Сам Бог. Итак, страх Божий — начало премудрости, начало существования Бога в твоей жизни, начало твоей связи с Ним, нечто соединяющее тебя с Богом. Ты соединяешься с Богом, если боишься Бога, если думаешь о Боге, если обращаешься к Богу. «Стяжи» страх Божий, сделай его своим достоянием, решительно этого пожелай.

Конечно, есть множество способов стяжать страх Божий: безмолвие, устранение от попечений, бегство от суеты, бдение, избрание Царства вместо тьмы, проявление любви к людям, исповедь, даже если у тебя нет покаяния. Все это приводит к страху Божию, но прежде всего к нему приводит жизнь, которую ты проводишь в плаче, жизнь серьезная, воздержная, с чувством, что Бог находится перед тобой. Каждый миг своей жизни веди себя так, как если бы ты стоял пред Богом и Его видел. Пусть твое предстояние пред Ним будет постоянным, не будь переменчивым, колеблющимся, неустойчивым. Так твоя воля постепенно укрепляется, развивается, и страх Божий, то есть особое расположение и действие воли, становится твоим неотъемлемым достоянием [1, 550–552].

☾

Покаяние

Покаяние — это познание Бога

Что такое настоящее покаяние? Конечно, это не просто сожаление о том, что я сказал или сделал. Глагол «каяться» означает, что мой ум продвигается и входит в селение Царства Небесного^[3]. После того как я уничтожил грех глубоким покаянием, то есть вхождением в недра Божества, я обнаруживаю внутри себя глубину своего падения, недра и глубины своей падшей природы, все то, что совершается внутри меня помимо моего согласия, чувства и сознания.

Покаяние — это молниеносное действие ума, внутреннего человека, которое происходит от общения с Богом. Таким образом, покаяние — это познание Бога, постижение Его таинств, раскрытие перед нашим взором благости, любви, смирения, «мирности» Божией. Это вкушение сладости Божества, Божественной жизни и энергии.

Когда человек внутренне становится причастником жизни Божией, тогда стрелы лукавого, как и всякие другие стрелы, уже не могут войти в него через помыслы, потому что внутреннее пространство человека полностью напоено Божеством, Духом Божиим, Божественными энергиями. Невозможно греху проникнуть в рай. Если в нас может проникнуть помысел, то, значит, туда проник и грех.

Предполагается, стало быть, что покаявшийся человек — тот, кто познал, что значит убегать от греха, — причастен Божественной природе и его сердце услаждается, чувствует такое сродство с миром Царства Небесного, что всецело предается этому миру. Когда ты сидишь на солнце, то его лучи постоянно освещают тебя и ты не можешь быть затемненным. Точно так же и в описанном благодатном состоянии ты исполнен Божеством, и стрела помысла или какого-либо греха не может в тебя войти [1, 495–496].

Покаяние означает, что мой ум вмещает в себя Бога и оказывается к Нему все ближе и ближе, мое общение с Богом становится все теснее, мое единство с Ним все время возрастает. Подобно тому как Христос, будучи Человеком, преуспевал в премудрости и знании (см. Лк. 2, 52), и мы преуспеваем в познании Бога и общении с Ним, все больше приобретаем Бога, все больше напитываем Им свой ум и сердце, устраняемся от всякого попечения, забываем обо всем постороннем и только Бог приводит нас в трепет. Когда ночью ты внезапно видишь молнию, то пугаешься, забываешь, о чем говорил, из рук падает то, что ты держал, а если пьешь воду, то давишься и начинаешь кашлять. Человеку нужно испытать нечто подобное, возжелать этого: он должен онеметь от благоговейного ужаса пред Богом. И вот тогда можно будет сказать, что он покаялся и возлюбил Бога [1, 555].

«Берегись, как бы твой помысел не был прельщен воспоминанием прежних грехов и они не возобновились в твоей душе», — наставляет преподобный Антоний Великий.

Грехи ближнего напоминают нам о наших собственных грехах, но мы должны стараться их не вспоминать, чтобы не повторять. Человек, любящий Бога, не падает в тот грех, в котором покаялся. Мы вспоминаем свои грехи в том случае, если не благоговеем пред Богом и каемся неискренне. Например, если ты с сожалением исповедался в том, что огорчил своего брата, а затем огорчаешь кого-то другого, то это означает, что ты не покаялся, но просто насмехаешься над Богом. Возможно, ты скажешь, что брат поставил тебя в трудное положение. Но что значит «поставить в трудное положение»? Брат спровоцировал тебя, потому что он раздражительный, упрямый, эгоистичный, злой. Ты это знаешь. Покаяться означает принять во внимание характер брата и, следовательно, знать, как себя с ним вести [2, 153].

Покаяние отверзает небесные двери

Как правило, людям трудно осознать, что такое покаяние, потому что это понятие имеет очень глубокое содержание. О покаянии говорят все христиане, но никто из них в конечном счете не уверен, покаялся ли он: все спрашивают снова и снова, как можно покаяться. Покаяние — это единственный ключ, который отверзает небесные двери, врата мира и причастия свету, это вход в лоно Отца, это самая радостная весть и самое легкое дело в жизни человека.

Невозможно, чтобы Бог возложил на наши души тяжкое бремя. То, что Он постоянно говорит о покаянии всем верным, и новоначальным и совершенным, означает, что покаяние — это хотя и нечто весьма глубокое, но одновременно и нечто простое. Оно, можно сказать, создано для всякой души, даже для души малого ребенка.

Но поскольку люди задаются вопросом, что такое покаяние, из-за того, что лукавый все извратил, Церковь всячески старается пролить свет на это понятие, так чтобы когда-нибудь, став чуть поумнее, мы смогли осознанно посмотреть на свою жизнь, желания, волю и покаяться.

Известно, что человек понимает только то, что хочет понять и к чему он стремится. Что бы другое ты ему ни сказал, его это не тронет. Даже если ты заговоришь с ним о самых высоких дарованиях, он останется безучастным. Только если тебе удастся коснуться того, что его занимает, его глаза тут же широко раскроются и он поймет (как он будет считать) смысл твоих слов [1, 491–492].

Покаяние — это дар Божий, но его исходной точкой является наша воля. «Покайтесь» означает: сокрушите самих себя, свою плоть, дух, душу, чтобы привлечь Божественную благодать. Только если будет сокрушена индивидуальность человека — не уникальность творения Божия, но противодействующая Богу воля, — только тогда можно прийти к покаянию. Я все время усиливаю свое воздержание и умножаю слезы, чтобы показать Богу, насколько я черств и нераскаян. А если я этого не делаю, тогда мой голос не поднимается выше потолка моей комнаты, тогда я ничего не достигаю. Нечестивый, стоит ему только понять, что он грешник, может тотчас получить помощь от Бога, и его молитва взойдет на небо. Но молитва благочестивого, который еще не осознал ужасающую черствость своего сердца и свою исключительную нераскаянность, не поднимется выше земли. Даже если все святые прострут руки к небу, они не смогут вознести на небеса молитву этого человека, не смогут ему помочь [2, 280–281].

Согласно святым отцам, даже самый развращенный человек, как только скажет: Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче, я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим (Лк. 15, 18–19), сразу вступает на путь очищения и за относительно короткое время его сердце очищается и восходит на небеса. Если же у него это не получается, значит, он этого не хочет, а хочет оставаться во власти недозволенных желаний, которые он оправдывает [2, 321–322].

Господь силен спасти погибшее. Что значат слова: «Пришел спасти погибшее» (см. Лк. 19, 10)? Это значит, что нет человека, который не может спастись; лишь бы он сам этого хотел. Беда в том, что он этого не желает. Но мы с вами должны быть радостными и мирными, потому что любой человек может завтра стать жителем Царства Небесного. Низко пала человеческая природа, но Богу легко восставить ее, стоит только человеку пролить одну слезу или произнести в час смертный или на кресте: Боже! Будь милостив ко мне, грешнику! (Лк. 18, 13) Не будем этого забывать [2, 335–336].

Небо больше радуется об одном грешнике кающемся, чем о тысяче праведных. Вся праведность наша как одежда нечистой женщины. Церковь использует самую неприятную и отталкивающую картину из жизни женщины, чтобы показать нам цену нашей праведности в очах Божиих. Вся наша праведность — размером с булавочную головку. Куда уж ей достать до неба! Только покаянная слеза может подняться до небес. Если мы полагаем, что есть грешники большие и малые, то мы заблуждаемся. Нет такого разделения. Малейший грех в сравнении со святостью великого и славного Бога огромен. И поскольку Бог безграничен, безграничен и самый малый наш грех. Иными словами, нет чего-то малого или малейшего — все пред Богом огромно [2, 336–337].

Наше произволение должно быть твердым

Вы должны понять, что не можете одновременно каяться и грешить, не можете, падая, подниматься. Да, человеческая природа падает и восстает, но, несмотря на это, нельзя направлять свою волю то туда, то сюда, нельзя оставлять контроль над собой по какой бы то ни было причине или поводу, потому что человек, что бы он ни делал, всегда оправдает это в полной мере: он настолько сам себя извинит, что и тебя полностью убедит в том, что его поступок совершенно правилен и иначе поступить он просто не мог. Однако же знай, что ты не можешь размышлять и говорить о покаянии, если не стоишь твердо на пути жизни. Прими решение: или ты на пути смерти, или на пути жизни. Твое произволение не может быть направлено одновременно и туда и сюда [1, 493–494].

Нераскаянному грешнику спастись весьма непросто. Разве что Бог попустит ему крайние страдания вплоть до мученичества или сподобит его покаяться перед смертью. Бог, да и вообще вся наша Церковь, старается использовать для нашего спасения все: даже наше ложное покаяние и те слова, которые мы от своего эгоизма произносим про себя, в сердце. Проблема не в том, что у Бога недостает любви и милости, а в нашей собственной бесчувственности, в том, что наше сердце становится твердейшим камнем, который невозможно разбить. Вся полнота милости Божией не может разбить этого камня — нашей нераскаянности. Мы остаемся верными своим страстям, любимым, приятным и вожделенным для нас. Однако Господь говорит: «Покайтесь, доколе можно говорить: „ныне“» (см. Евр. 3, 13) [2, 173–174].

Бесплотные враги каждый день насмехаются надо мной, подобно малым детям, развлекающимся с птицами. В духовной жизни я чувствую себя воробышком, которого мальчишка привязал за лапку и временами ослабляет нить, — птица думает, что освободилась, и пытается взлететь, но как только мальчишка увидит, что воробышек вспорхнул, он тут же тянет за нитку и возвращает его на землю.

Этот пример подчеркивает ту мысль, что все наши старания оканчиваются ничем, если мы не освободимся внутренне, если наше мнение, желание, бытие не освободится от тяжести нашего «я». Столь немощны наши попытки и желание приблизиться к Богу, мы столь легко забываем свои стремления, решения и мечты, что они оказываются слабее тонкой бечевки, которой отрок привязывает воробья.

И правда, если мы внимательно всмотримся в свое желание духовно обновиться, покаяться, измениться, то увидим, что оно продолжается не дни или часы, а несколько минут. В тот самый момент, когда мы принимаем решение измениться, какая-нибудь страсть может низвести нас до адовых глубин [1, 259–260].

О слезах покаяния

Обычно мы, поскольку у нас в душе не все в порядке, плачем не от раскаяния в грехах, а по иным побуждениям, сокрытым глубоко внутри нас. Не зная, однако, этой правды, мы думаем, что плачем о своих грехах. Поэтому святые отцы советуют нам быть радостными, даже если мы согрешили: как только мы попросим у Бога прощения, душа тотчас получит облегчение. Мы должны, конечно, плакать о своих грехах, но при этом подразумевается, что мы эти грехи уже оставили. Ведь человек, который кается подобно Давиду, всегда имеет ощущение непорочности и чистоты. А Давид плакал о своих грехах всю жизнь, после того как осознал их, исповедал и прекратил грешить. Мы убеждаемся в этом, читая Ветхий Завет.

Итак, только тот, кто кается и разрывает всякую связь с грехом, может оплакивать свои грехи. Если же человек плачет несмотря на то, что он не покаялся, не прекратил грех и даже не намеревается его прекратить, то он обманывает себя и Бога. В этом случае плач равносилен нераскаянности.

Невозможно, чтобы я, скажем, совершал прелюбодеяние или сплетничал и при этом плакал. Если я сплетничаю, то мне необходимо оставить эту дурную привычку. И когда я ее оставлю и докажу, что я уже окреп настолько, что не позволяю другому вовлечь меня в сплетни, и затем продержусь достаточное время, тогда я смогу оплакать свой страшный грех. Апостол Павел до самой своей смерти признавался, что он был гонителем христиан. Но он был им лишь краткое время, а впоследствии постоянно умножал число верных в Церкви, пополняя ее новообращенными христианами. Однако же апостол оплакивал свой грех всю жизнь, потому что покаялся и стал первенствующим среди последователей Единого.

Мы говорим о подлинном покаянии, которое ведет к плачу о грехах. Этот плач — результат подлинного обновления ума, сердца и образа жизни человека. Но когда плач сентиментален или происходит от чувства своего одиночества либо неполноценности, тогда он обременяет душу, угнетает ее, губит и доводит до того, что она становится неспособной к покаянию. Даже огорчение из-за греха вновь ведет к греху. Мы должны понять, что означает оплакивать свои грехи, должны знать, каким бывает настоящий плач. Плач, не предваряемый покаянием, — это явный признак того, что я еще не собираюсь каяться. Я не собираюсь оставить грехи, потому что, предаваясь плачу, я все-таки продолжаю жить по-прежнему.

Человек должен постоянно иметь перед умственным взором свои грехи. Наши грехи — это некий труп: перед нами будто лежит мертвец. Если мы всегда мысленно видим перед собой труп своего греха, это нам помогает. Как душа, выйдя из тела и поднявшись над ним, может видеть его лежащим на постели, так и мы должны видеть самый настоящий труп, обломок смерти, изуродованный бульдозером греха, должны видеть свои грехи и плакать над ними, как над мертвецом.

Однако обычно мы стремимся отыскать согрешающего подобно нам, чтобы облегчить себе бремя ответственности, или находим объяснение своим грехам, или ссылаемся как на причину их на свои обязанности, от которых не можем уклониться. Почему это происходит? Просто-напросто потому, что мы не решились оплакать свой грех, как мертвеца. Мы не решились запретить греху вновь в нас воскреснуть: он нам нужен, он нам нравится, он нас услаждает. Как черви любят труп, так и мы любим свои трупы, грехи, и боимся, как бы нас совсем не лишили права вновь их совершить. Мы готовы понести даже новую епитимью, но только не оставить свой грех.

Когда святые отцы советуют нам днем и ночью оплакивать свои грехи, они не имеют в виду, что человек должен быть подавлен, что духовная скорбь должна сокрушать его. Истинно духовное состояние не может отнимать радость. Не принимаются в нашей Церкви слезы без радости. Следовательно, когда мы видим в себе огорчение, беспокойство, тревогу, затруднение, тогда будем уклоняться от плача, потому что не о таком плаче говорится в настоящем правиле. Слезы о своих грехах предполагают, во-первых, великую радость. Состояние нашего сердца при них таково, что к нам приходят и от нас исходят только радостные мысли. Во-вторых, предполагается, что мы исповедались и прекратили грешить.

Впрочем, есть некоторые исключения. Кто-то, скажем, легко раздражается, а потом кается и плачет. Потом опять раздражается, кается и снова плачет. Такой человек некоторое время пребывает в подвиге, но за это время он должен выяснить причины страсти, увидеть ее последствия, чтобы избавиться от нее.

Значит, плач начинается лишь с того момента, как я приступаю к покаянию. И плачу я не для того, чтобы получить отпущение грехов, но чтобы выразить свою благодарность Богу, Который изменил меня Своей десницей. Я плачу, свидетельствуя об освобождении и ликовании своего сердца, воспевая Богу победную песнь. Я приношу свои слезы как благодарственную жертву. Слезы вместе с Божественной Евхаристией и молитвой Иисусовой — самые благоприятные жертвы пред Богом. Такие слезы заключают в себе сладость.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Греческий глагол μετανοῶ («каяться») буквально означает изменение, или передвижение, перемену ума. — Пер.