Архив еврейской истории. Том 12

Сборник, 2022

12-й том «Архива» открывается исследованием Ефима Меламеда (Киев) об истории надзора сталинских спецслужб за еврейскими писателями в конце 1930-х – начале 1950-х годов, имевшего последствиями репрессии и физическое уничтожение многих из них. В приложении к его статье публикуется уникальный материал – донесения тайного агента, «освещавшего» деятельность «братьев-писателей». Григорий Кан (Москва) вносит очередную лепту в изучение «вечной» темы: евреи и русская революция. Его исследование посвящено Аарону Зунделевичу (1852—1923), видному деятелю народнического движения, члену Исполнительного комитета «Народной воли». Роберта де Джорджи (Удине, Италия) посвятила свое обширное исследование истории переводов и издания «Трех сказок» Льва Толстого, которые тот, по просьбе Шолом-Алейхема, передал ему для публикации в сборнике в пользу евреев, пострадавших от погрома в Кишиневе. История получилась крайне запутанной и увлекательной и вносит дополнительные штрихи в биографии Л. Н. Толстого, Шолом-Алейхема, также как в историю литературной жизни и издательского дела начала XX века. Мария Гулакова (Санкт-Петербург) публикует письмо этнографа и общественно-политического деятеля Моисея Кроля (1862—1942) к Хаиму Житловскому. Сведения, содержащиеся в письме Кроля (в то время эмигранта в Париже) от 26 марта 1936 года, проливают свет на малоизвестную попытку организации переселения европейских евреев в 1930-х годах в Эквадор. Публикуемые исследования основаны на материалах, извлеченных из различных архивов Москвы, Киева, Нью-Йорка, Иерусалима и Лидса. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Исследования

«Донесениями вновь завербованного агента “Кант”…»

Еврейские писатели под надзором спецслужб сталинского режима^[4]

Е. И. Меламед (Киев)

13 июля 1939 года начальник 2-го (секретно-политического) отдела Главного управления государственной безопасности НКВД УССР капитан госбезопасности Леонид Павлычев докладывал своему руководству:

Донесениями вновь завербованного агента «Кант» и другими агентурно-следственными материалами устанавливается наличие среди антисоветской части еврейских писателей Украины, глубоко законспирированного право-троцкистского подполья, руководимого еврейским поэтом, быв[шим] бундовцем, троцкистом Фефером Исааком Соломоновичем, который на протяжении последних десяти лет является бессменным руководителем секции еврейских писателей Украины и проходит по показаниям ряда осужденных участников право-троцкистской организации, как один из ее представителей в литературе^[5].

К тому времени и сама эта организация, и агентурное дело, заведенное для ее разработки, уже получили свое название — «Боёвцы». Между прочим, название это впервые встречается в обширной записке, одной из двух, которые, хотя и оформлены в виде агентурных донесений, скорее напоминают историко-литературные труды, правда весьма специфические. Их автором является упомянутый выше агент «Кант». О нем самом и о его донесениях речь впереди, но сначала о предмете интереса чекистов и «истории вопроса».

1. Сначала был «Бой»…

В своих записках «Кант» воскрешает историю одного из малоизвестных, а ныне и вовсе забытых еврейских писательских объединений Украины второй половины 1920-х годов. Его название — «Бой» (в переводе с идиша «стройка»^[6]) — до некоторой степени передает своеобразие той поры, когда творческие искания и идеологические приоритеты побуждали писателей — и украинских, и еврейских — к взаимному сближению и размежеванию, и они еще сами решали, с кем и на каких началах объединяться в различные литературные организации, группы и группировки.

И сближение, и размежевание происходило главным образом по линии «пролетарские и непролетарские писатели», большинство последних по тогдашней терминологии являлись «попутчиками», но на Украине под спудом зачастую оказывался и другой фактор: раскол между теми, кто стремился быть частью общего советского литературного процесса, и теми, кто ориентировался на его сугубо украинскую составляющую^[7].

Пролетарской считалась возникшая в 1922 году в Киеве, но недолго просуществовавшая группа «Видервукс» (‘Поросль’). В группу входили тоже в большинстве своем начинающие авторы, однако их лидер, поэт Ицик Фефер (1900–1952), был уже состоявшимся мастером слова, причем, что важно, слова понятного читателям из низов.

Но если члены «Видервукса» видели своих читателей прежде всего в рабочей среде и потому ратовали за массовость и доступность литературной продукции, то другая киевская еврейская писательская группа с характерным «конструктивистским» названием «Антена», чье рождение относят к 1924 году, уповала на более подготовленную и утонченную аудиторию, следуя в этом смысле традициям незадолго перед тем прекратившей свое существование Культур-Лиги. Эта крупнейшая еврейская культурно-просветительская организация 1920-х годов, которую Перец Маркиш уподоблял Третьему Храму еврейской цивилизации^[8], со всеми своими школами, курсами, гимназиями, народным университетом, равно как и музеями, театральными студиями, библиотеками и читальнями, создавала условия для образования и самообразования всем тем, кто к этому стремился, и тем самым способствовала повышению уровня еврейского читателя, слушателя и зрителя.

«Антена» имеет свою предысторию. Составившие ее костяк киевские писатели ранее, в 1922–1924 годах, группировались вокруг московского журнала «Штром» (‘Поток’), по сути, первого советского еврейского литературного периодического издания, основателями и редакторами которого были тоже киевляне: Иехезкел Добрушин, Арон Кушниров, Наум Ойслендер и Давид Гофштейн. С ним они связывали большие надежды, которые, однако, не оправдались; через два года журнал прекратил свое существование, так и не получив государственной поддержки^[9]. Позднее были и другие безуспешные попытки легализовать неформально сложившееся объединение уже в Киеве. Собственно, даже возникшая в конечном итоге «Антена», как выясняется, тоже нигде не была формально зарегистрирована, а ее декларация, которая воспроизводится в книге Абрама Абчука «Этюды и материалы к истории еврейского литературного движения в СССР, 1917–1927» (единственной работе о деятельности еврейских литературных групп и объединений в первое послеоктябрьское десятилетие, давно ставшей к тому же библиографической редкостью^[10]), в печати до того нигде не появлялась^[11].

Из декларации «Антены» между прочим выясняется ее родственная связь с украинской писательской организацией «Гарт» (‘Закалка’), в которой закалялись будущие классики украинской литературы: поэты Владимир Сосюра, Павло Тычина и будущий киноклассик, режиссер и сценарист Александр Довженко. Антеновцам «Гарт» импонировал и своим неприятием идеи массовости литературы, что неизбежно приводило к снижению ее уровня, и поддержкой развития литератур нацменьшинств^[12].

Следует также упомянуть о нескольких неудачных попытках, предпринятых украинскими властями, объединить всех еврейских писателей в рамках одной организации^[13]. Всех объединить так и не удалось. В итоге зимой 1927 года были образованы две организации: Ассоциация революционной еврейской литературы на Украине», основой которой стал «Видервукс», и «Бой», предтечей и основой которого сделалась все та же «Антена». Летом 1927 года в № 5/6 харьковского журнала «Ди ройте велт» (‘Красный мир’) были опубликованы декларации обеих организаций, причем инициативную группу, которая подписала этот документ со стороны «Боя», составили почти сплошь антеновцы: Наум Ойслендер, Давид Волкенштейн, Ноях Лурье, Эзра Фининберг и Липа Резник. И лишь одним из шести оказался «чужой», мало кому известный, а ныне и вовсе забытый харьковский литератор — прозаик, критик и переводчик Давид Фельдман (?-1937). Между тем именно он считается главным инициатором и организатором «Боя». Это загадочное обстоятельство, возможно, объясняется тем, что Фельдман был влиятельной фигурой в тогдашней столице Украины (редактором журнала «Ди ройте велт», директором библиотеки и архива ВУАМЛИН^[14], а в придачу секретарем парткома ДВУ — Державного видавництва Украши, то есть украинского Госиздата). Таким образом, ему было сподручнее представительствовать от имени «Боя», и он мог содействовать не только его легализации, но и реализации одной из его главных целей, которая, как говорил впоследствии на судебном заседании 26 марта 1939 года (о нем речь впереди) один из неформальных лидеров «Боя» Ноях Лурье (1885–1960), состояла в том, чтобы выпустить сборник произведений всех членов группы^[15]. Это предположение объясняет и другое, сделанное тогда же заявление Лурье, которое явно умаляет роль Фельдмана, а именно: «Фельдман примкнул к нашей группе, когда она уже сформировалась»^[16].

2. «По одному пути» с ВАПЛИТЕ…

Преемственность обеих групп — «Антены» и «Боя» — названия которых в начальный период зачастую пишут через дефис («Антена-Бой»), подчеркивается еще и тем, что «Бой» был тесно связан с родившейся уже после распада (в октябре 1925 года) «Гарта» и генетически близкой к нему ВАПЛИТЕ (Выьна академ!я пролетарсько! лггератури — ‘Свободная академия пролетарской литературы’), наиболее авторитетной литературной организацией на Украине в 1920-х годах, в которой собрались лучшие украинские писатели, в том числе бывшие члены «Гарта». Правда, в упомянутой декларации «Боя», весьма велеречивой и абстрактной, об этом прямо не говорится, а только констатируется необходимость «сделать соответствующие шаги к созданию тесного жизненного контакта с революционными украинскими литературными коллективами, идущими с нами по одному пути»^[17].

То, что «Бою» с ВАПЛИТЕ оказалось «по одному пути», вовсе не случайно. Несмотря на свое «пролетарское» название, она отличалась от других пролетарских объединений, опять-таки, неприятием массовой литературы и графоманства и была создана по инициативе украинского писателя Николая (Миколы) Хвылевого (Фитилева; 1893–1933), «основоположника настоящей украинской прозы» (акад. А. И. Белецкий)^[18], как лаборатория профессионального совершенствования и альтернатива официозным структурам с их невысокой требовательностью к качеству литературных произведений. В этом смысле ВАПЛИТЕ и «Бой» явно сходились. Ведь и для последнего, как подметил Дэвид Шнир, мастерство писателя значило больше, чем его политическая ориентация^[19].

Помимо близости эстетических и идеологических установок, в данном случае, несомненно, имело значение и то обстоятельство, что активным ваплитянином был Давид Фельдман. Кроме него в «академии» состоял и другой член «Боя», поэт Лев (Лейб) Квитко (1890–1952), принятый в этот своего рода закрытый клуб, кстати, одним из первых, 28 октября 1926 года^[20]. Его, как и другого еврейского поэта, Эзру Фининберга (1899–1946), отмечает современный украинский исследователь, «связывали с ваплитянами прежде всего человеческие и добрососедские отношения»^[21]. Но если Фининберг почему-то так и не сделался членом ВАЛЯЙТЕ, хотя его туда зазывали, то Фельдман и Квитко, как оказалось, были весьма вовлечены в ее деятельность. Оба активно сотрудничали в ее или близких к ней изданиях: журналах ВАЛЯЙТЕ^[22], «Литературный ярмарок» (формально он считался внегрупповым, но фактически в нем печатались бывшие ваплитяне)^[23], «Пролит-фронт»^[24] (о нем ниже), помещая там свои рассказы и стихи. Книги и того и другого издавались в «Библиотеке ВАПЛИТЕ», причем как на идише, так и в переводах на украинский язык^[25]. Фельдман, в свою очередь, переводил на идиш произведения своих собратьев-ваплитян из числа украинских авторов, включая того же Миколу Хвылевого^[26], а вместе с Квитко они составили и перевели антологию украинской прозы послеоктябрьского периода^[27].

«Бой», как и ВАПЛИТЕ, фактически противостоял главной писательской пролетарской организации Украины, каковой был ВУСП — Всеукраинский союз пролетарских писателей (в украинском оригинале: «Всеукрашська сшлка пролетарських письменниюв»), учрежденный в 1928 году с намерением объединить в нем всех лояльных к режиму литераторов (характерно, что образованная ранее «Ассоциация революционной еврейской литературы на Украине» вошла в него целиком в качестве еврейской секции) и для противодействия тем, кого власти считали носителями буржуазно-националистического начала. По сути, ВУСП представлял собой украинский аналог РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей), в который он входил, и как последний, пользуясь поддержкой властей, стремился монопольно контролировать все происходящее в литературной жизни республики. ВАПЛИТЕ, которая с самого начала подвергалась как шельмованию со стороны того же ВУСПа, так и острой критике со стороны официальных кругов, в 1928 году вынуждена была самораспуститься. На ее месте в 1930 году, по инициативе того же Хвылевого, возник «Пролитфронт» (то есть «Пролетарський литературний фронт»), выпускавший, как и ВАПЛИТЕ, одноименный журнал. Эта группа объединяла в основном харьковских писателей, стоявших на проукраинских позициях, причем, что интересно, в их числе был опять-таки Фельдман, возглавлявший еврейскую секцию «Пролитфронта»^[28]. Нападали на него не менее рьяно, обвиняя и в троцкизме, и в мелкобуржуазном национализме, и в антирусских настроениях, поводом для чего служили прежде всего публикации выступления самого Хвылевого. Его и ныне признают «одним из идейных лидеров укр [айнского] национал-коммунизма, возникшего вследствие сопротивления большевистской великодержавной политике»^[29]. Призывы Хвылевого «повернуться лицом к Европе» (ему даже приписывали лозунг «Геть вщ Москвы» («Прочь от Москвы»), хотя, как оказалось, именно таких слов в его памфлетах нет, а это скорее перевод его мысли в виде лозунга^[30]) повлекли за собой ответную реакцию. В январе 1931 года «Пролитфронт» был закрыт, а его лидер через несколько лет, после ареста своего друга, писателя Михаила Ялового, в знак протеста против преследований украинской творческой интеллигенции покончил с собой.

Большинство других ваплитян погибло в годы Большого террора. Это к ним прежде всего применим метафорический термин «розстрыяне вщродження» («расстрелянное возрождение»), употребляемый для обозначения жертв сталинизма, представителей украинской элиты 1920-х годов — писателей, художников, деятелей музыкального и театрального искусства, — ассоциируемый с названием известной антологии украинской литературы того же периода, составленной литературоведом и публицистом Юрием Лавриненко^[31]. Антология эта, оказавшая значительное влияние на мировоззрение украинских «шестидесятников», была впервые опубликована в 1959 году по инициативе и на средства издателя парижского журнала «Культура» Ежи Гедройца в серии «Библиотека “Культуры”» (Гедройцу же, кстати, принадлежит и формулировка названия антологии, возникшая в переписке с Лавриненко), а позднее книгу эту не единожды переиздавали в независимой Украине. И хотя с тех пор она была подвергнута ревизиям, которые выявили в ней немало недочетов, включая искаженную статистику писательских потерь за указанные годы^[32], к самому уже ставшему каноническим термину это отношения не имеет.

3. Кто не с нами — тот против нас…

К «Бою» судьба оказалась более милостива, хотя и эта группа подверглась остракизму за троцкизм и национал-уклонизм и тоже вынуждена была (в 1929 году) самораспуститься. Но в этот период — в конце 1920-х — начале 1930-х — и все другие писательские группировки, кроме уже упомянутого РАППа и ВОАПа (Всесоюзного объединения ассоциаций пролетарских писателей), были практически разгромлены или предпочли самоликвидацию. А после выхода постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций» и они были расформированы. Взамен решено было ввести единую и монолитную структуру — Союз советских писателей, которая и была создана два года спустя.

Другое дело, чем это обернулось для отдельных членов «Боя» в ту пору, когда торжествовал принцип «Кто не с нами — тот против нас». По крайней мере трое из них написали покаянные письма и одновременно подали заявления о приеме в ВУСП.

(Это, кстати, было сделано в полном соответствии с указанным выше принципом. Как признал в ноябре 1951 года арестованный еврейский поэт Матвей (Мотл) Талалаевский (1908–1978), «условием приема в ВУСП было публичное осуждение литературной организации «Бой»^[33]. Талалаевский членом «Боя» не был — для этого у него недоставало еще литературной «продукции»^[34], — но его там считали как бы «подшефным», приглашали на литературные вечера, помогли поступить в Киевский евпедтехникум, в котором, согласно его же свидетельству, уже шла борьба против «Боя», и он, как и другой «подшефный», его сверстник, тоже молодой поэт Овсей (Шика) Дриз (1908–1971), встав перед выбором: быть со всеми или оставаться на обочине, предпочел быть со всеми и публично заявил об этом в печати.)^[35]

Давид Фельдман покаялся в письме, адресованном в евсекцию ВУСПа, на страницах харьковского журнала «Пролит» (то есть «Пролетарише литератур» — «Пролетарская литература», который был органом самой евсекции)^[36]. На двух журнальных страницах он детально, по пунктам (раскаяние должно было быть глубоким), разъяснил, как и когда для него «наконец, стали ясными идеологически вредные, оппортунистические и классово чуждые воззрения» в вопросах литературы, которых он в течение ряда лет придерживался, и в чем состояла его «зачастую вредная деятельность» в этой области:

И вот, признавая, что мои воззрения в вопросах литературы и моя общественная деятельность в области литературы представляют собою уклон от партийной линии и до конца их осуждая, я нахожу необходимым публично заявить следующее:

В 1927 г. по моей инициативе создано было литературное объединение «Бой», я тогда был троцкистом и это тоже было в интересах троцкистов создать на Украине «национал-культурное» неудовольствие правильной ленинской линией в национальном вопросе, проводимой тогда, как и теперь КП(б)У, в интересах троцкистов было создать организацию еврейских писателей, которая должна быть тесно связана с украинской писательскою организацией ВАПЛИТЕ, осужденной позже партией как националистическая.

Хотя эта моя антипартийная линия (троцкизм плюс национал-уклонизм) не была официально составной частью платформы «Бой», но характеристика «Бой» может быть только одной. Литературное объединение «Бой» объективно было антипролетарской, национал-уклонистской организацией в области еврейской литературы, отражавшей своим специфическим образом недовольство еврейской мелкобуржуазной интеллигенции правильной линией, проводимой КП(б)У в области национал-культурного строительства в еврейской среде^[37].

В том же номере «Пролита», на соседних страницах, помещено и письмо Нояха Лурье. Это его «пояснение» (датированное 25 февраля 1931 года) к ранее поданному формальному заявлению. Основной мотив автора тот же: дескать, сами того не желая, противопоставили себя ведомым партией пролетарским писателям и закономерно поплатились:

Хотя «Бой» был тесной группой и не ставил своей целью борьбу против пролетарской литературы, но все же факт выделения этой группы был выражением недоверия к пролетарской литературе и ее перспективам. То, что мы отделились в идеологически и художественно неопределённую группу, неизбежно должно было привести к отчуждению от пролетарского-общественного контроля и от партийного руководства. Это повлияло на творческую работу и часто приводило к ошибочным шагам^[38].

Актом отчаяния выглядит и «публичное разоружение» писателя и литературоведа Меера Винера (1893–1941), в 1926 году эмигрировавшего из Австрии в СССР и заведовавшего секцией литературы (позже — этнографии и фольклора) киевского Института еврейской культуры. Ранее Винер, активный член «Боя», на одном из литературных вечеров предостерегал, что ВУСП стремится контролировать всю литературную деятельность на Украине и что он не может иметь монополию над еврейской литературой^[39]. И вот теперь Винер тоже «раскаивался»…

Правда, недавний эмигрант уже понимал «правила игры»: в ту пору публичные покаяния сделались ритуалом. В то же время зачастую это была и та соломинка, которая позволяла остаться на плаву, то есть сохранить возможность жить и работать. 12 апреля 1931 года Винер выступил на заседании еврейской секции ВУСПа, признав свои ошибки и осудив и себя, и «Бой» за скрытую и открытую борьбу против ВУСПа, что, по его словам, служило помехой для развития пролетарской литературы. Решено было, что текст покаянного выступления Винера будет также обнародован в «Пролите», однако в журнале почему-то медлили с публикацией, отделываясь обещаниями. И хотя и после этого Винер в своих выступлениях продолжал каяться, этого оказалось недостаточно. В опубликованном в газете киевских коммунистов «Пролетарише фон» (‘Пролетарское знамя’) отчете «бригады» этой газеты, которая занималась проверкой деятельности Института еврейской культуры (знаменательно, что в том же году в название института будет внесено уточнение и культура станет не только еврейской, но и пролетарской), среди прочего отмечалось, что «М. Винер до сегодняшнего дня еще не выступил с критикой своих ошибок, как будто бы у него их не было»^[40]. Конечно, отмолчаться Винер не мог, тем более что упрек этот бросал тень и на сам институт.

В открытом письме в «Пролетарише фон»^[41] Винер привел выдержки из ранее переданного в «Пролит» текста и в очередной раз признал, что долгое время не понимал как роль ВУСПа, так и явные мелкобуржуазные позиции «Боя» и свою роль в организации. Это, по его словам, привело к тому, что он не боролся с правой опасностью «Боя», а своей принадлежностью к «Бою» сам представлял опасность.

Заодно Винер повинился еще и в том, что как руководитель литературной секции института не уделял должного внимания еврейской советской пролетарской литературе, и заявил, что отказывается от своей повести «Ele Faleḳs unṭergang» («Гибель Эли Фалека»), которая «по ряду признаков» является мелкобуржуазной.

Повесть эта была написана им еще в бытность Берлине в 1923 году, а издана в Харькове в 1929 году^[42] (ранее, в 1926 году, глава из нее была помещена в «Ди ройте велт»), причем Винер уже тогда сознавал, что это произведение, в котором отразились тревоги и переживания, испытанные им в юности (не случайно действие повести происходит на рубеже веков в Кракове, где в то время жил и сам автор), не подходит для публикации в СССР^[43]. 1929-й, «год великого перелома», как справедливо заметил Михаил Крутиков, был последним, когда такое модернистское произведение могло безнаказанно увидеть свет в советской печати^[44]. А в 1932 году на этот счет уже не могло быть никаких иллюзий, потому что это был не только период, когда страна мчалась на всех парах по пути индустриализации и коллективизации, но и когда пришел конец относительной свободе в литературе вообще и еврейской в частности и были установлены жесткие идеологические («пролетарские») нормы, пренебрежение которыми влекло за собой весьма суровые последствия. Для Винера это не могло не быть очевидно, и, отрекаясь от своего детища, прежде чем быть заклейменным за него, он, скорее всего, сыграл на опережение. В довершение автор письма настоятельно требовал от редакции «Пролита» объяснить причины умалчивания и сокрытия его самокритических пояснений^[45].

В итоге для Винера все обошлось малой кровью, хотя из Киева он счел за благо перебраться в Москву, где смог продолжить свою академическую карьеру на еврейском отделении литературного факультета Московского государственного пединститута им. А. С. Бубнова (ЕВЛИТЛО МГПИ). С 1935 года он заведовал здесь кафедрой еврейского языка и литературы^[46].

(Правда, жизнь этого нового очага еврейского образования, учрежденного в 1930 году по инициативе самого Бубнова, тогда наркома просвещения РСФСР, на базе расформированного 2-го МГУ, где ранее, с 1926 года, существовало ЕВЛИТЛО, и заменившего собой Киев как главный центр еврейской учености^[47], оказалась недолгой: в августе 1938 года новый нарком, пришедший на место отставленного и расстрелянного «врага народа» Бубнова, подписал приказ о ликвидации ЕВЛИТЛО («в связи со значительным сокращением числа еврейских школ и обучением учащихся на русском языке»^[48]), что означало, соответственно, и ликвидацию кафедры.)

Далее, с началом войны, Винер записался в одну из «писательских» рот Краснопресненской дивизии народного ополчения и через несколько месяцев сложил голову на фронте, под Вязьмой.

А вот Фельдману глубокое раскаяние не помогло; открытое признание в троцкизме, похоже, сыграло роковую роль в его судьбе. Детали, впрочем, не ведомы — известно только, что в начале 1930-х годов он тоже уехал в Москву, где, по некоторым данным, вернулся к издательской деятельности^[49] и сгинул там во время начавшейся кампании по искоренению троцкистов^[50].

Однако массовых репрессий против членов «Боя», как и в целом еврейских писателей Украины, до второй половины 40-х годов не было. Собственно, кроме Фельдмана из участников этой организации пострадал только Лурье, которого арестовали и судили по обвинению в принадлежности к мифическому «Украинскому бундовскому центру». Но ему повезло: процесс по этому делу — последнему массовому делу эпохи Большого террора на Украине — пришелся на «Бериевскую оттепель», то есть период относительной либерализации, которую связывают с заменой Н. И. Ежова на посту главы НКВД Л. П. Берией, и он был оправдан (и освобожден из-под стражи) в ходе судебного заседания Военной коллегии Верховного суда СССР^[51].

4. «Боёвцы орудуют»…

В то же время деятельность «Боя» и входивших в него писателей не оставалась без внимания со стороны надзирающих органов. Наиболее ранний документ, который об этом свидетельствует, относится к 1935 году. Это показания украинского писателя Григория Эпика (1901–1937).

Эпик, исключенный из партии и арестованный 5 декабря 1934 года, вскоре после убийства Кирова, оказался духовно надломлен обрушившимися на него бедами и, в отличие от его арестованных вместе с ним товарищей по ВАПЛИТЕ, не сопротивляясь, подписал то, что от него требовали, — признание в принадлежности к мифической националистической и террористической организации, готовившей покушения на руководителей партии и правительства Украины.

А потом было его письмо на имя главы НКВД УССР В. А. Балицкого, в котором он не только раскаялся в злонамеренных планах, но и призвал расстрелять всех «террористов» (то есть себя и недавних соратников) как «бешеных псов»; приговор — десять лет тюремного заключения на Соловках, и рукопись благонамеренных «Соловецких рассказов», которую, с уверенностью, что она принесет «очень много пользы», он отправил в Москву печально известному своим деяниями, в том числе на Соловках, Н. И. Ежову; внезапное пробуждение и новый приговор всем 17 подельникам, на этот раз расстрельный, в октябре 1937 года, приведенный в исполнение в печально известном карельском урочище Сандармох^[52].

Конечно, зная все это, трудно всецело доверять тому, в чем «признался» Эпик, пожелав «дополнить» данные им ранее показания «сведениями о связях между нами и еврейскими националистическими поэтами и писателями и о нашей совместной контрреволюционной] работе против партии и Соввласти»^[53]. Не вызывает сомнения, что делал он это не по собственной инициативе. Идея объединить в одну преступную группу украинских и еврейских националистов всегда соблазняла чекистов^[54]. На ту же тему они истребовали письменные показания и у арестованного украинского писателя Ивана Кириленко (1902–1938)^[55], но ответственный секретарь и парторг Союза советских писателей Украины, автор производственных плакатно-идеологических повестей и романов в этом смысле ничего особенно интересного не сообщил^[56], кроме того, что «враги советской власти объединялись, игнорируя национальную принадлежность»^[57]. О «Бое» и ВАПЛИТЕ, в отличие от находившегося в самой гуще Эпика, он знал и написал мало. Но если даже последний подыгрывал следователям, это не означает, что все сообщенные им факты не имели места; другое дело, как их трактует узник:

Тесная связь на почве <…> контрреволюционной] борьбы установилась между нами со времени организации к[онтр] революционного] «ВАПЛИТЕ» и его филиала в Киеве «Бой» — контрреволюционной] организации еврейских националистов, поддерживавших и проводивших принцип объединённой и совместной к[онтр]р[еволюционной] борьбы украинских и еврейских националистов против партии и Соввласти. Связь, установленная с 1926 года, укреплялась и росла, пройдя все легальные этапы (ВАПЛИТЕ, [ЛИературний] Ярмарок, «Пролпфронт» — также имевшую свой еврейский филиал), легальной к[онтр] р[еволюционной] борьбы и не прекращалась вплоть до моего ареста.

Группа «Бой» в Киеве была создана В. Фельдманом^[58], входившим в актив ВАПЛИТЕ по предложению руководства ВАПЛИТЕ. Связь между «Бой» и ВАПЛИТЕ осуществлялась через Фельдмана и Л. Квитко, также члена ВАПЛИТЕ, «Пролпфронта» и т. и.

В группу «Бой» входили: Квитко, Д. Волкенштейн, Винер, Ноте Лурье, Нистер и друг[ие]. Активно поддерживали ее: [Генах] Казакевич, Хана Левина, Хаим Гильдин и сочувствовали Вевьюрко, Перец Маркиш и друг[ие], которые были близки к ВАПЛИТЕ и «Бой» идеологически как в период их существования, так и после, вплоть до 1935 года^[59].

Ряд сообщенных Эпиком фактов (об участии Д. Фельдмана и Л. Квитко в ВАПЛИТЕ, Пролитфронте и их изданиях, о лицах, входивших в «Бой») подтверждаются другими свидетельствами и приводились выше; некоторые его утверждения (о том, что «Бой» был создан по предложению руководства ВАПЛИТЕ и был его филиалом в Киеве) вызывают сомнения. В приложении к тексту своих показаний Эпик дает также подробные характеристики восьми членов «Боя», которых он знал лично либо со слов других. Большинство из этих характеристик, вне зависимости от их достоверности, имеют характер доносов и для чекистов представляли «оперативный интерес». Судя по пометам на документе, сотрудники НКВД наводили справки об этих лицах: кто и где находится, арестован, умер и т. п.^[60]

Похоже, показания Григория Эпика явились весомым импульсом для возникновения агентурного дела «Боевцы» и, во всяком случае, для более пристального внимания к организации «Бой». Хронологически эти показания предшествуют двум упомянутым в самом начале обширным агентурным донесениям о нем агента «Канта», которые, видимо, также писались им «под заказ».

Первое из них, датированное 26 октября 1938 года, озаглавлено «О евсекции Союза советских писателей Украины» и представляет собой подробный (25 страниц машинописи!)^[61] обзор истории литературных группировок в еврейской литературе до создания ССПУ и еврейской секции в нем. О тональности этого нарратива дает представление уже начальный абзац:

Во время гражданской войны хозяевами еврейской литературы (и культуры вообще) остаются буржуазные писатели — интеллигенты: Бергельсон, Квитко, Гофштейн, Маркиш, Добрушин, Литваков и другие. Существует даже в Москве националистический евр [ейский] театр на древнееврейском языке…^[62] Вокруг всей этой «культуры» топчутся и хозяйничают нэпманы, сионисты, бундовцы, екаписты (члены Еврейской коммунистической партии Поалей Цион. — Е. М.) и творят свое гнусное дело…^[63]

Чувствуется, что автор знает, для кого он пишет и для чего. Свой обзор «Кант» начинает с уже упомянутой группы писателей, объединившихся вокруг журнала «Штром», подчеркнув, что журнал этот «резко выступает против настоящей марксистской критики, против реализма в литературе, за символизм, мистицизм и тому подобные антипролетарские течения в литературе», попутно заклеймив «шовинистические ультранационалистические произведения», которые в нем печатались, в частности «Песнь моего равнодушия» Давида Гофштейна, и его самого за подписание «гнусной декларации о гибели еврейской культуры в советской России и в защиту древнееврейского языка», за отъезд из СССР в Палестину в 1925 году^[64], участие в деятельности сионистских организаций и т. п.

От этой «националистической литературной группировки», по словам «Канта», тянутся нити к другой группировке, «еще более подлой, открыто контрреволюционной, троцкистской литературной организации “Бой”»^[65]. Основываясь, как он сам пишет, на ряде «документов»: протоколов, деклараций, полемических статей в периодике и писем в редакцию, «Кант» рисует такую картину ее деятельности:

Троцкист Фельдман, работавший в то время в издательском деле в Харькове, получает от своей подпольной троцкистской организации поручение — произвести диверсию в еврейской советской литературе в то время уже окрепшей с приходом в нее таких одаренных писателей-реалистов как Фефер и других. В то время уже развивают свою деятельность и организации пролетарской литературы — РАПП, ВУСП и др.

Прохвост и проходимец Фельдман ищет себе подходящих «кадров» — чтобы бросить их в атаку против пролетарской литературы и ее организаций, и он быстро находит и сколачивает свою группу. Кто же является его кадрами?^[66]

Далее «Кант» сообщает, что Фельдман вербует «свои» кадры главным образом в Киеве, называет большей частью уже знакомые нам имена с крамольными (с точки зрения адресатов своего донесения) дефинициями-характеристиками: «националисты-символисты Н. Лурье, бывший бундовец Л. Резник, тоже выходец из националистической партии “Бунд” Д. Волкенштейн, писавший когда-то против большевиков-“варваров” Фининберг, критик и электрик (очевидно, эклектик. — Е.М.) Винер, зять Лурье» и т. п. И прибавляет:

Всех этих писателей объединяет их ненависть к пролетарской литературе <…> и к новым людям из массы, пришедшим в литературу. Они вообще не считают литературой все то, что ориентируется на жизнь и на действительность. Они провозглашают искусством только то, что витает в облаках и остается непонятным для широких кругов советской общественности: символизм, импрессионизм, формализм и с иронией относятся к марксистской критике^[67].

В сущности, «Кант» не только сообщает информацию о круге фигурантов будущего агентурного дела, подчеркивая, что они неслучайно являются выходцами из буржуазных еврейских партий и организаций, которым коммунист Фельдман нужен лишь в качестве «красной вывески», но и фактически формулирует идеологическую основу для него. Третий раздел его донесения озаглавлен «“Бой” ликвидирован — “Боевцы” орудуют»; и эту мысль о том, что и после формальной самоликвидации «Боя» и перехода большинства его участников в ВУСП последние, несмотря на свои заверения, не порвали со своим прошлым, он то и дело подчеркивает, выискивая в их произведениях, не ставших «истинно-советскими», «рецидивы национализма и символизма» и приводя примеры того, как боевцы оказывают поддержку друг другу.

Злонамеренность «Кант» видит и в том, что бывшие члены «Боя» со временем начинают пробираться в руководство евсекции ВУСП, а затем и в Бюро еврейской литературы Союза советских писателей Украины (ССПУ), в чем, по его мнению, помимо бесстыдной лести и демагогии, им помогают близорукость писателей-коммунистов, в частности Фефера.

Такими и всяческими другими путями им, в конце концов, удается продвинуть в руководство Н. Лурье и Резника. Тут в первую очередь вина ложится на Фефера, до последнего года бывшего «самодержцем» в руководстве еврейской литературой в УССР. Он должен был не забывать ни на минуту, что люди эти очень малозначащи, как писатели, и что они бывшие члены троцкистской литературной] организации^[68].

Упрочивая представление о Фефере как о негодном и недальновидном руководителе, «Кант» далее шельмует лиц, под влиянием которых он находится. В одном ряду с боевцами — Лурье, Резником и Волкенштейном — появляется и «ныне разоблаченный враг», заведующий секцией литературы ИЕПК Макс Эрик (Соломон Лазаревич Меркин; 1897–1937). Как и Винер, недавний эмигрант, он характеризуется «Кантом» как «человек абсолютно беспринципный, чудовищный лицемер, шкуродер, льстец, заворачивающий всеми делами литературы», а в прошлом — «сионист… сын крупного богача, бывший польский офицер, участвовавший в походе белополяков на СССР»^[69] (последнее обстоятельство, похоже, ложный слух или заведомый оговор, ибо в этом Эрика не обвиняли во время следствия даже чекисты)^[70].

Сетованиями на заблуждения и безответственность Фефера (а заодно и хулой в адрес других руководителей евсекции ВУСПа — Хаима Тильдина и Ицика (Исаака) Гринзайда); на возвеличивание Макса Эрика и слишком активную роль в литературной жизни Лурье, Волкенштейна и Резника, чьи мнения о коллегах-писателях и их произведениях безоговорочно принимаются редакторами; на слепоту и отсутствие реакции на «сигналы» прессы и общественности секретаря бюро евсекции ССПУ Авраама Гонтаря; и на националистические настроения, распространившиеся в последнее время среди еврейских писателей Украины, заполнены несколько страниц донесения «Канта», а его заключение, касающееся «Боя», звучит как призыв к действию:

Вывод напрашивается такой: троцкистский «Бой» ликвидирован, но его бывшие члены остались хорошо сколоченной группой и еще не отказались от претензий на руководство еврейской литературой в УССР^[71].

Призыв этот, похоже, был услышан: не прошло и недели после получения этого донесения, как было заведено агентурное дело, с ними связанное; но на этом изыскания «Канта» по истории группы «Бой» не заканчиваются. 3 января 1939 года от него поступает новое донесение, озаглавленное «Бой — Антена»^[72]. В нем он опять задается очередными вопросами по теме: «по чьим установкам Фельдман организовал “Бой”» (и цитирует его письмо с признанием в принадлежности троцкистам); «почему именно, сколачивая эту организацию, выбор Фельдмана пал на таких людей, как Лурье, Резник, Фининберг, Ойслендер»; и подтверждает их антисоветские взгляды выдержками из их произведений и выступлений. Вывод, которым делится агент, для него очевиден: «Все эти письма и высказывания делают для нас донельзя более ясным и цели организации “Бой — Антена” и политическую суть ее личного состава»^[73].

Те, кто не знаком с нюансами карательной политики сталинского режима в конце 1930-х годов, но помнит, с какой легкостью фабриковались дела в эпоху Большого террора, когда нужное «признание» следователи НКВД выбивали у заключенного, а при невозможности это сделать не останавливались и перед «тотальным подлогом» (это когда и протоколы допросов, и подписи под ними попросту подделывались)^[74], наверняка будут удивлены тем, с какой основательностью и тщательностью они действовали в данном случае. И это не случайно. Выше уже упоминалось о «бериевской оттепели». Этот период (с ноября 1938 года по май 1939 года) был связан не только с некоторой либерализацией режима и свертыванием Большого террора. Постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» и дублировавший его приказ наркома внутренних дел СССР Лаврентия Берии № 00762 от 26 ноября того же года наложили запрет как на все массовые операции, так и на упрощенный порядок следствия и судопроизводства (санкционированные в свое время Политбюро ЦК ВКП(б)), а также ликвидировали внесудебные органы, в том числе пресловутые «тройки», и обязали органы прокуратуры впредь строго придерживаться требований Уголовно-процессуального кодекса^[75].

Более того, решив прекратить практику «чисток», то есть массовых репрессивных акций против отдельных социальных и национальных групп населения страны, Сталин обратил ее против самих же «чистильщиков» — сотрудников НКВД, — которые обвинялись в перегибах, в том, что вместо качественного и полного расследования преступлений они ограничивались получением признательных показаний, запустили агентурнооперативную работу, фальсифицировали следственные документы и т. п.^[76] Таким образом, вождь взвалил всю ответственность за «нарушения социалистической законности» во время массовых репрессий на исполнителей, преимущественно среднего и низшего звена, на которых и обрушился главным образом «карающий меч», оказавшийся в руках их недавних соратников.

Судя по опубликованным не так давно стенограммам и протоколам партийных собраний и оперативных совещаний управлений НКВД УССР в 1938–1939 годах^[77], такой неожиданный поворот вызвал в чекистской среде недоумение и растерянность. А необходимость срочно перестроиться, о чем говорится во всех подобного рода документах, побуждала, помимо всего прочего, остерегаться и перестраховываться. На этом фоне и начиналось дело «Боевцы»…

5. «Антисоветская группировка в еврейской писательской среде»…

Собственно, речь идет об агентурном деле № 15, как оно значилось под грифом «Совершенно секретно» в агентурном фонде 1-го спецотдела НКВД УССР, позднее в спецотделе «А» МГБ УССР, еще позже в учетно-архивном отделе КГБ при Совмине УССР, и наконец в Архиве Службы безопасности Украины, где дело это и было рассекречено 3 августа 2011 года.

Официально термин «агентурное дело» в делопроизводстве органов безопасности СССР появился в не столь уж давние времена. Как вид оперативного учета он был введен приказом ОГПУ в 1931 году. Согласно «Контрразведывательному словарю» (изданному для слушателей Высшей школы КГБ), агентурное дело заводилось на шпионскую резидентуру, на антисоветскую группу или организацию^[78]. На отдельных лиц, за которым следили органы безопасности, заводилось так называемые дела-формуляры, в которых накапливались все данные, собранные о них агентурой, перлюстрированные письма, сводки наружного наблюдения и т. п. Дела-формуляры именовались также разработкой. В отличие от них, агентурное дело являлось разработкой на группу лиц, которых считали связанными общностью контрреволюционных взглядов и соучастием в одном и том же преступлении^[79]. Кроме номера агентурные дела обретали еще «кличку» (зашифрованное название) и «окраску», обозначавшую политическую принадлежность фигурантов (говорят, что в учетных картотеках царской охранки ее обозначали карточками разного цвета, отсюда и происхождение термина). Окраски подучетного элемента включали наименование тех лиц, которые находились в поле зрения чекистов^[80].

Как видно из постановления, вынесенного 4 ноября 1938 года начальником 4-го отделения II отдела УГБ НКВД УССР младшим лейтенантом Прохоренко и утвержденного начальником II отдела старшим лейтенантом Павлычевым, агентурное дело № 15 было зарегистрировано под кличкой «Боевцы» и по окраске — «троцкистская к-p». «К-p» или контрреволюция — это было расхожее наименование всех, кто был не согласен с политикой большевистской партии, троцкисты же были и более всего ненавистны.

Первоначально фигурантов у этого дела было только четверо: Исаак (Ицик) Фефер, Липа Резник, Давид Волкенштейн и Матвей (Мотель) Талалаевский, о которых было сказано, что они «в прошлом примыкали к различным антисоветским формированиям», а «в данное время проводят организованную контрреволюционную] деятельность в еврейской литературе, протаскивают троцкистскую контрабанду, ведут а[нти]с[оветскую] пропаганду»^[81]. Но 17 февраля 1939 года было принято новое постановление, в котором констатировалось, что фигуранты разработки в своей организационной деятельности связаны также с Давидом Гофштейном, Хаимом Тильдиным, Мотелем Гарцманом, Исааком Кипнисом, Абрамом Каганом, Григорием Орландом, Григорием Полянкером, Файвелем Сито, Ривой Балясной, Натаном Забарой, Шлемой Лопатой, Шлемой Чернявским, Ханой Левиной, Пинкусом Нистером-Кагановичем (Дер Нистером. — Е. М.\ и на этом основании последние также должны быть приобщены к агентурному делу «Боевцы»^[82].

Здесь обращает на себя внимание немаловажная деталь: в боевцы были зачислены и те, кто в действительности членами «Боя» не являлся, в частности Фефер, Гофштейн, Тильдин, Каган и Кипнис.

(Принадлежность последнего к «Бою», кстати, фигурировала наряду с прочими его прегрешениями в постановлении об аресте 10 лет спустя, 23 июня 1949 года, составленном майором ГБ В. Секаревым из 5-го Управления МГБ УССР, который о реальном составе организации, скорее всего, не был осведомлен. Но когда во время допроса следователь коснулся этого эпизода, Кипнис опроверг и свое членство в «Бое», и какое-либо другое участие в его деятельности^[83].)

Получается, что, обладая уже значительным материалом по истории «Боя», сценаристы-разработчики агентурного дела и в новых условиях (пребывая «в тисках социалистической законности») отнюдь не считали нужным ограничивать себя рамками фактической истории этой организации.

В этом смысле бросается в глаза и резко возросшее число фигурантов — всего 18 человек, — представляющих большую часть ведущих еврейских писателей Украины. Судя по имеющимся в деле материалам, за короткий срок, прошедший между двумя постановлениями, ничего существенного на этот счет в нем не появилось. Зато обнаруживаются указания на то, что могло стимулировать киевских чекистов придать делу больший размах… В январе 1939 года о новой перспективной разработке они уведомили московское начальство, и полученный (3 февраля) ответ с просьбой ускорить присылку «справки по разработке антисоветской группировки в еврейской писательской среде»^[84] говорит о явном интересе к нему Лубянки (уже ставшей площадью Дзержинского).

Однако четыре писательских имени — это группа, но никак не группировка… И в Киеве, очевидно, смекнули (если не получили прямое указание?), что круг фигурантов следует расширить. В дальнейшем он еще более расширялся (и варьировался). В справке о деле «Боевцы», направленной 2 июля 1939 года Н. С. Хрущеву, тогдашнему секретарю ЦК КП(б)У, заместителем наркома внутренних дел УССР Амаяком Кобуловым^[85], харьковская группа среди прочего характеризуется «одной из составных частей антисоветской националистической организации еврейских писателей», куда, кроме возглавляющего ее Дер Нистера (П. М. Кагановича; 1884–1950), включены поэтесса Хана Левина (1900–1969), поэт и драматург Моисей Хащеватский (1907–1943), драматург и литературовед Ойзер Гольдес (Гольдесгейм; 1900–1996) и поэт Мендель Абарбанель (1886–1957) — «быв[ший] член Бунда, исключавшийся из ВКП(б) в 1937 году за продвижение троцкистов в ряды партии»^[86] (подобные ярлыки сопровождали упоминание каждого имени); при этом последние трое отсутствуют в расширенном списке из 18 фигурантов дела «Боевцы», как и переводчик и драматург Эфраим Райцин (1903–1969), который пополнит харьковскую группу позже^[87].

В этой же справке сообщается о том, что в Днепропетровске выявлена антисоветская деятельность еврейского писателя Меера Альбертона (1900–1947), который «группирует вокруг себя антисоветски настроенных писателей Шехтера, Бейлинова, Пустынского и других». Никого из них также нет среди лиц, фигурирующих в постановлении от 17 февраля 1939 года. Правда, в другом случае за Альбертоном все же закрепляется место «вожака» днепропетровской группы, но саму эту группу составляют вместе с ним только Марк Шехтер (1911–1963), русский поэт (но в молодости переводивший стихи с идиша, а возможно, и писавший на нем), и Иосиф Пустынский (1909-?)^[88], а неведомый Бейлинов^[89] больше вообще не упоминается.

Почему-то у Кобулова ничего не говорится о еще одном, «одесском», ответвлении «боевцев», о котором идет речь в предыдущей справке от 13 июня 1939 года, подписанной капитаном Павлычевым. В эту группу позднее определят пятерых местных литераторов: прозаика и критика Ирму Друкера (1906–1982), поэта и драматурга Айзика Губермана (1906–1966), поэта Самуила Гельмонда (1907–1941) и некоего Моисея Гитермана (1908-?) во главе с Нотэ (Натаном Михайловичем) Лурье (1906–1987)^[90]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Настоящая работа подготовлена в рамках проекта «История евреев Советского Союза», осуществляемого Нью-Йоркским университетом при поддержке Евгения Швидлера. В данном издании печатается в сокращении. Пользуясь случаем, выражаю благодарность всем, кто способствовал моим поискам и помогал в процессе подготовки текста. И прежде всего — Роману Подкуру (Киев), Геннадию Эстрайху, Людмиле Шолоховой (Нью-Йорк, США), Михаилу Крутикову (Энн-Арбор, США), Вадиму Алцкану (Вашингтон, США), Григорию Казовскому и Вениамину Лукину (Иерусалим, Израиль).

5

Галузевий державний архів Служби безпеки України (далее ГДА СБУ). Ф. 16. Оп. 1. Спр. 380. Арк. 124.

6

А точнее, как пишет Геннадий Эстрайх, компонент сложносоставного слова советского идиша, копировавший соответствующий аналог русского «строй» и украинского «буд» (Эстрайх Г. Осколок «Культур-Лиги». Киевская литературная группа «Бой» // Народ Книги в мире книг. 2019. Август. № 141. С. 1).

7

Estraikh G. In Harness: Yiddish Writers Romance with Communism. Syracuse, NY. 2005. P. 127.

8

См.: Казовський Г. Феномен Культур-Ліги // Культур-Ліга: художній авангард 1910–920 років / Упор. Г. Казовський. Київ, 2007. С. 25.

9

Эстрайх Г. Осколок «Культур-Лиги». Киевская литературная группа «Бой». С. 4.

10

Что не мудрено, ибо, признанная троцкистской, она была изъята из библиотек. Подробнее о книге и судьбе ее автора см.: Меламед Е. Ирония судьбы Аврома Абчука// Народ Книги в мире книг. 2017. № 127. С. 8–11; Он же. Еще раз о судьбе Аврома Абчука // Там же. № 130. С. 1–3.

11

Abchuk A. Etyudn un materialn tsu der geshikhte fun der Yidisher literatur-bavegung in F.S.R.R. Kharkov, 1934. Z. 182.

12

Ibid. Z. 187–190.

13

Подробнее об этих попытках см.: Эстрайх Г. Осколок «Культур-Лиги». Киевская литературная группа «Бой». С. 4–5.

14

Цимбал Я. Історія ВАПЛІТЕ у 3D // Спадщина: Літературне джерелознавство, текстологія. Київ, 2012. Т. VII. С. 209. ВУАМЛИН — Всеукраинская ассоциация марксистско-ленинских институтов, система научно-исследовательских учреждений, созданных в Харькове согласно постановлению ЦК КП(б)У от 28 июня 1931 года в противовес системе ВУАН (Всеукраинской академии наук), тогда еще не вполне советизированной.

15

Центральний державний архів громадських об’єднань України (далее ЦДА-ГОУ). Ф. 263. Оп. 1. Спр. 42742. Т. 3. Арк. 257.

16

Там же. Арк. 258.

17

Цит. по заверенной копии русского перевода декларации, отложившемся в архивном деле (ГДА СБУ. Ф. 65. Оп. 1. Д. 6974. Т. 4. Ч. II. Л. 1–7).

18

Цит. по: Костюк Г. Хвильовий — прозаїк // Хвильовий М. Твори в п’ятьох томах. 2-ге видання. Нью-Йорк, 1984. Т. 1. С. 46.

19

Shneer D. Yiddish and the Creation of Soviet Jewish Culture, 1918–1930. New York. 2004. P. 167.

20

В соответствии с уставом «Академии» прием новых членов в нее происходил на общем собрании только раз в год, и сама процедура была далеко не формальностью. Так, на первом таком собрании 28 октября 1926 года приняли только двух человек (одним из них и был Л. Квитко, а вторым украинский писатель Юрий Смолич, но отвергли — четырех (См.: Цимбал Я. Історія ВАПЛІТЕ у 3D. С. 132). Всего к началу 1927 года общество насчитывало 25 человек (Вапліте. 1927. № 1. С. 53).

21

Цимбал Я. Історія ВАПЛІТЕ у 3D… С. 132, 154. Среди ваплитян Л. Квитко был особенно близок с поэтом П. Г. Тычиной, при этом они были и соседями по коммунальной квартире в харьковском писательском кооперативе «Слово».

22

Квітко Л. Із циклу «Німеччина» / З єврейської переклав Павло Тичина // Вапліте. 1927. № 1. С. 47–49; № 2. С. 202.

23

См., например: Фельдман Д. Прогулянки. Пер. з євр. Е. Райцин // Літературний ярмарок. 1929. Кн. 139. С. 136–45; Квітка Л. Шваґерочки / авторизований пер з євр. Т. Масенко // Там же. 1929. Кн. 40. С. 296–98; Он же. Шкіри з Ріо-Грандо. Пер з євр. Е. Райцин // Там же. 1930. Кн. 141. С. 287–09.

24

См.: Фельдман Д. Русява борідка / Пер. з євр. // Пролітфронт, 1930. № 3. С. 151–155.

25

Сведения об этом встречаются на страницах журнала ВАПЛИТЕ (см.: 1927. № 2. С. 154, 202; № 4. С. 236).

26

Pantsh Р. Bloy eshelonen ⁄ Fun ukr. D. Feldman. Kharkov: Zentrfarlag, 1930; Slisarenko O. Der swarzeer malech: [roman] I Fun ukr. D. Feldman. [Kharkov]: Zentrfarlag, 1930, 312 z.; Khvilovi M. Blove etyudn I Fun ukr. D. Feldman. Kharkov: Tsentrfarlag, 1927. 114 z.

27

1921–1928: Antologye fun Ukrainisher proze: nokhoktyaberishe literatur naynts-en-eyn un tsvantsik-nayntsn akht un tsvantsik / D. Feldman; L. Kvitko. Kharkov: Melukhefarlag fun Ukraine, 1930. 468 z.

28

Цимбал Я. Історія ВАПЛІТЕ у 3D. С. 209. Состав секции неизвестен, но логично предположить, что в нее входил и Л. Квитко.

29

Аблщов В. Г. Хвильовий Микола Григорович // Енциклопедія історії України: Т. 10: Т — Я. Київ, 2013. С. 364–365.

30

Панченко В. Микола Хвильовий: Iсторія гасла «Геть від Москви!»// День. 2019.10 января. № 3–4. За указание на эту публикацию благодарю Викторию Назаренко (Киев).

31

См.: Лавртенко Ю. Розстріляне відродження: Антологія 1917–1933. [Мюнхен], 1959. С. 12.

32

Подробнее см.: Krupa Р. Arguments against «The Executed Renaissance» lurii Lavrinenko s Anthology and the Problem of Representation of the Ukrainian Literature, 1917–1933 II Zeitschrift for Slawistik. 2017. № 2 (62). P. 268–296.

33

ГДА СБУ Ф. 65. On. 1. Д. 6974. T. 3. Арк. 92.

34

Там же. О том же засвидетельствовал при аналогичных обстоятельствах и Ноях Лурье (ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 42742. Т. 3. Арк. 258).

35

ГДА СБУ. Арк. 92.

36

Feldman D. In der Yid. sektsie fun VUSP’P // Prolit. 1931. № 4–5. Z. 120–121.

37

Цит. по заверенной машинописной копии русского перевода этого письма (ГДА СБУ. Ф. 65. Оп. 1. Д. 6974. Т. 4. Ч. II. Л. 8–9).

38

Lurie N. A derklerung // Prolit. 1931. № 4–5. Z. 123.

39

Krutikov М. From Kabbalah to Class Struggle. Expressionism, Marxism, and Yiddish Literature in the Life and Work of Meir Wiener Stanford, Cal. 2011. P. 157.

40

Proletarishe fon. 1932. Februar 8. Z. 2–3. Цитата из отчета приведена самим Винером. См. ниже сноску 38.

41

Wiener М. A briv in redaktsie // Proletarishe fon. 1932. Februar 24. Z. 4.

42

Wiener М. Ele Faleks untergang. [Kharkiv]: Melukhe-Farlag fun Ukraine, 1929.

43

Krutikov M. Op. cit. P. 144.

44

Ibid. P. 154.

45

Wiener M. A briv in redaktsie. Редакция газеты поддержала требование М. Винера, отметив, однако, что приведенные им аргументы не отменяют вывод бригады, что фактически «до сих пор пролетарская общественность не получила исчерпывающей критики его ошибок».

46

Krutikov М. Op. cit. Р. 209.

47

Ibid. Р. 167.

48

ЦК ВКП(б) и национальный вопрос. Кн. 2. 1933–1945 ⁄ Сост. Л. С. Гатагова и др. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2009. С. 420.

49

Об этом упомянул на допросе бывший директор Института еврейской пролетарской культуры Герш Горохов (ГДА СБУ. Ф. 6. Оп. 1. Спр. 38022. Арк. 33).

50

Альманах «Россия. XX век». Архив Александра Н. Яковлева. URL: https:// www.alexanderyakovlev.org/almanah/inside/almanah-doc/87 (дата обращения: 20.03.2020).

51

См.: Меламед Е. И. Ликвидация киевского Института еврейской пролетарской культуры и репрессии против его сотрудников. По материалам архивно-следственных дел 1930-х гг. // Архив еврейской истории. Т. 10. М., 2018. С. 185–186.

52

Подробнее см.: Вєдєнєєв Д. В., Шевченко С. В. Доля в’язня // Они же. УкраїнськіСоловки. Київ, 2001. С. 97–02; В. Мельнік. Григорій Епік // З порога смерті Письменники України — жертви сталінських репресій / Упор. О. Г. Мусієнко. Вип. 1. 1991. Вип. 1. С. 178–81.

53

ГДА СБУ. Ф. 65. Оп. 1. Д. 6974. Т. 4. Ч. II. Арк. 13.

54

Еще об одной такой попытке см.: Меламед Е. Вторая попытка: К истории изданий Тараса Шевченко на идише // Народ Книги в мире книг. 2018. Февраль. № 132. С. 3–5.

55

О нем см.: З порога смерті Письменники України — жертви сталінських репресій. С. 236–40.

56

Показания И. У. Кириленко, датированные 8 августа 1938 г., см.: ГДА СБУ. Ф. 65. Оп. 1. Д. 6974. Т. 4. Ч. II. Арк. 20–28.

57

Там же. Арк. 25.

58

Эпик называет Фельдмана Владимиром и параллельно приводит его реальное имя и отчество (Давид Абрамович). Фамилия Фельдмана с инициалом «В» упоминается также в воспоминаниях вдовы Л. Квитко (Квитко Б. Творить добро — было сущностью его жизни // Жизнь и творчество Льва Квитко. М., 1976. С. 135). Возможно, имя Владимир употреблялось Фельдманом в качестве партийного или литературного псевдонима.

59

ГДА СБУ Ф. 65. Оп. 1. Д. 6974. Т. 4. Ч. II. Арк. 13.

60

Пометы эти, между прочим, говорят и о степени осведомленности чекистов в предмете. Так, при перепечатке показаний Эпика имя и фамилия Переца Маркиша оказались разделены запятой, и таким образом вместо одного писателя получилось два с рукописной пометой «Москва».

61

ГД А СБУ. Ф. 65. Оп. 1. Д. 6974. Т. 4. Ч. II. Арк. 96-119.

62

Имеется в виду театр «Габима», игравший на иврите. Его деятельность в СССР продолжалась до 1926 года, когда после длительных и успешных зарубежных гастролей в Европе и США труппа распалась. Часть актеров осталась в США вместе с руководителем театра Н. Цемахом, часть вернулась в Европу, откуда переехала в Эрец-Исраэль (и продолжила там работу в новом театре под тем же названием), некоторые вернулись в СССР.

63

ГДА СБУ. Ф. 65. Оп. 1. Д. 6974. Т. 4. Ч. II. Арк. 96.

64

На самом деле Д. Н. Гофштейн уехал из СССР в 1923 году и сначала поселился в Берлине, а уже оттуда перебрался в Эрец-Исраэль.

65

ГДА СБУ Ф. 65. Оп. 1. Д. 6974. Т. 4. Ч. II. Арк. 98.

66

Там же. Арк. 99.

67

Тамже. Арк. 100.

68

Там же. Арк. 104.

69

Там же. Арк. 105–106.

70

См.: Меламед Е. И. Ликвидация киевского Института еврейской пролетарской культуры и репрессии против его сотрудников. По материалам архивно-следственных дел 1930-х гг. С. 175–178.

71

ГДА СБУ. Ф. 65. Он. 1. Спр. 6974. Т. 4. Ч. II. Арк. 107.

72

Там же. Арк. 173–177.

73

Там же. Арк. 177.

74

См.: Щелкунов А. Тотальный следственный подлог как инструмент Большого террора // Российская история. 2018. № 4. С. 43–57.

75

Полный текст постановления см.: Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. 1937–1938. М., 2004. С. 607–611.

76

Подробнее см.: Васильєв В. «Беріївська відлига» в УРСР (кінець 1938–1939 рр.): політичні аспекти) // З архівів ВУЧК — ГПУ — НКВД — КГБ. 2009. № 2 (33). С. 116–135; Подкур Р. Реакція співробітників органів державної безпеки УРСР на припинення «великого терору» (листопад 1938–1939 рр.) // Там же. С. 136–167.

77

Відлуння Великого терору. Збірник документів у трьох томах. — Т. 1. Партійні та оперативні наради співробітників управлінь НКВС УРСР (листопад 1938 — листопад 1939 рр.) / Автори-укладачі: В. Васильєв, Лінн Віола, Р. Подкур. Київ. 2017.

78

Контрразведывательный словарь ⁄ Высшая краснознамённая школа Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР им. Ф. Э. Дзержинского. М., 1973. С. 14.

79

Подробнее о содержании и функциях дел-формуляров и агентурных дел см.: Подкур Р„Ченцов В. Документы органов государственной безопасности УССР 1920-х — 1930-х годов: источниковедческий анализ. Тернополь, 2010. С. 322–324.

80

Подробнее о разновидностях «окрасок» см.: Там же. С. 148.

81

ГДА СБУ. Ф. 65. Оп. 1. Спр. 6974. Т. 4. Ч. I. Арк. 1.

82

Там же. Арк. 2.

83

Altshuler М. Itsik Kipnis: The «White Crow» of Soviet Yiddish Literature: The MGB File of 1949II Jews in Russia and Eastern Europe. 2004. Winter. № 2 (53). P. 90, 140.

84

ГДА СБУ. Ф. 65. Оп. 1. Спр. 6974. Т. 4. Ч. II. Арк. 186.

85

Амаяк Захарович Кобулов (1906–1955) приходился родным братом одному из высокопоставленных московских чекистов Богдану Захаровичу Кобулову (1905–1953), который возглавлял в ту пору следственную часть НКВД СССР.

86

ГД А СБУ. Ф. 65. Оп. 1. Спр. 6974. Т. 5. Арк. 16–22. Опубликовано (с некоторыми неточностями и без указания имени адресата): Егупець. [Ки!в, 2009]. [Вып.] 18. С. 214–216.

87

Там же. Т. 15. Арк. 107–108.

88

Там же. Арк. 112–116.

89

Возможно, речь идет об уроженце Екатеринослава (Днепропетровска) Александре Бейлинове (1909–1999), советском (затем израильском) писателе и журналисте еврейского происхождения, который, однако, к еврейской литературе отношения не имеет.

90

ГДА СБУ. Ф. 65. Оп. 1. Спр. 6974. Т. 15. Арк. 118–126.