Чисто в лесу

Артём Михайлович Караваев, 2021

Перед вами сборник художественных рассказов и стихов, написанных в русле социальной философии. Данные произведения отражают меняющееся на протяжении длительного времени мировоззрение автора, что приводит его к Игре, в ходе которой человечество может обрести новые смыслы. Но достаточно ли у него любви для такой Игры? Содержит нецензурную брань.

Случайная встреча

Посвящается тем, кто сам этого пожелает.

I

Сердечный ритм послушно держался у отметки 140 ударов в минуту, за спиной было уже около 8 километров, на сегодня оставалось ещё два. Лёгкая утренняя беговая разминка. Касания ног о твёрдую поверхность отдавались резким звуком, разлетающимся по Набережной Онежского озера. По крайней мере, так казалось мне, но прохожий, будь он здесь в такое раннее время, ничего бы не услышал, находясь от меня на расстоянии 100 и более метров. Просто ещё не разношенные кроссовки казались слегка твёрдыми, что немного громче обычного отдавалось в тело и улавливалось внутренним слухом.

В пять-шесть часов утра на Набережной можно встретить только людей, ещё не ложившихся спать, потерявших чувство времени и загулявшихся до поздней ночи, которая неожиданным для них образом превращается в утро, и застаёт, где придётся. Сейчас здесь никого не было. Именно эта пустота и возможность сосредоточиться на своём внутреннем состоянии, чему способствует немного изменённое утреннее восприятие реальности, и притягивает меня для утренних тренировок.

«Пока ты отдыхаешь, твой соперник тренируется», — учили меня. Я не даю ему такой возможности. «Спи-спи, уважаемый соперник». — мысль о предстоящих соревнованиях заставила меня немного ускориться — и пульс начал расти, но, опомнившись, я снова вернулся к прежнему темпу.

Недалеко впереди показалась фигурка бегущего в попутном направлении человека, она вынырнула неожиданно, так как была не замечена мной из-за изгиба линии Набережной. Это была девушка, невысокая, бегущая медленно и, мне показалось, не совсем правильно выполняя постановку стопы, из-за чего движения её казались неловкими, а спина слегка сутулой. До девушки было меньше трёхсот метров. Прикинув её скорость, я понял, что мы очень скоро поравняемся.

Спортсмены обычно приходят сюда чуть позже, когда я уже успеваю закончить, поэтому появление девушки меня немного удивило, хотелось поглядеть, кто она такая. Уже добегая до девушки, я убедился, что ноги она действительно переставляла неправильно: ставя стопу на поверхность дорожки, она немного выворачивала пятку вовнутрь и носок, соответственно, — наружу, а при выполнении шага стопа ещё больше поворачивалась носком наружу и выбрасывалась не назад, а как бы немного в сторону. Выглядело всё это неуклюже. Девушка услышала мои шаги и обернулась, однако я не смог разглядеть её лица — свет от восхода Солнца не давал возможности увидеть его черты с расстояния около 50 метров. Девушка, задержав на мне взгляд не больше чем на секунду, отвернулась, и продолжала бежать.

Такой неправильный способ бега распространён среди девушек, которые любят просто побегать, следя, таким образом, за своей фигурой. Это даже и не бег вовсе, а разновидность интенсивной ходьбы. Попытка переставлять ноги с как можно большей лёгкостью, давая им свободно возвращаться в исходное положение после сделанного шага, приводила к искривлению траектории движения стопы, и со стороны выглядело, будто человек не управляет ногами, а ноги болтаются сами по себе. Начитались такие девушки где-то, что бегать по утрам полезно, а как именно бегать, сколько, с какой скоростью и как подбирать одежду — этому не научились. Вот и получается иной раз: бежишь, например, по парку днём, а там такие любительницы, одетые как попало, порой даже с наушниками бегут, слушая музыку. И бегут абы как, совершенно не чувствуя своё тело, не ощущая внутреннего ритма, не понимая того особого состояния психики, которого следует добиться при беге. Наивные создания, видимо, считают, что одно только шевеление ногами, пусть и систематическое, каждодневное или даже выполняемое по особому плану, что-то им даст.

Вот и эта девушка, бегущая в столь ранний час по Набережной, выглядела очень глупо. Широкие спортивные штаны ей явно не подходили — при беге штанина одной ноги задевала за голень другой. Столь неудобная постановка стопы заставляла девушку немного сутулиться и смотреть не вдаль, лишь изредка опуская глаза на дорожку, а немного вниз, глядя всё время себе под ноги. Руки были чрезмерно согнуты в локтях и почти прижимались к груди. Вместо того чтобы держать туловище прямо, она слегка поворачивала его то в одну, то в другую сторону, компенсируя движение ног и тратя на это лишнюю энергию на каждом шаге.

Девушка подняла лицо и посмотрела на меня ровно в тот момент, когда я, опережая её, устремил к ней свой внимательный оценивающий взгляд. Её нежно-голубые глаза улыбнулись мне, а лицо сделалось более ясным. Девушка была очень красива. Она была явно приятно удивлена, встретив меня так рано, как, в общем-то, и я. Странно, раньше я её здесь не видел, а бегаю по этому маршруту почти каждый день примерно в одно и то же время. «Ну не видел — и не видел, — подумал я, — бежим дальше, мало что ли девушек бегает по улицам? Но она явно заинтересовалась моим появлением. Ждёт от меня чего-то, смотрит».

— Вы неправильно бежите. — как-то неожиданно услышал я свой собственный голос, снижая скорость так, чтобы бежать вместе с девушкой.

— Я всегда так бегаю. — наигранно-удивлённо ответила она, явно обрадовавшись завязавшемуся разговору. — Не так быстро, как вы, правда… А что именно неправильно?

Мы остановились, девушка уставилась на меня в ожидании. Я вытер лоб рукавом спортивной куртки и ещё раз посмотрел на неё, чтобы убедиться, что она собирается слушать.

Передо мной стояла невысокая — на голову ниже меня — немного удивлённая и слегка расстроенная девушка, чуть смущающаяся от сделанного ей замечания. С таким выражением лица она была ещё красивее, чем мне показалось сначала. Слегка овальное лицо, вопреки ожиданиям, было не накрашено, высокий прямой лоб был гладким, без складок и морщин, хотя девушка выражала внимание, немного подняв и сдвинув брови, не слишком густые и не слишком редкие. Красивые голубые глаза смущённо улыбались, слегка щурясь, — это приводило к образованию небольших складок у внешних уголков глаз, а нижнее веко делалось немного более полным, чем это необходимо для выполнения своих функций. Такое выражение глаз придавало женскому лицу особую жизненную мудрость, совершенно не свойственную столь юной девушке, кажущейся от этого очень притягательной. Нос девушки был почти прямым, лишь с немного вогнутой спинкой и чуть вздёрнутым основанием. Тускло-красные губы средней толщины были сейчас сжаты, но рот, в целом, улыбался, приподнимая щеки девушки и делая их более округлыми. Слабо выступающий подбородок был овальной формы, без ямочек и бороздок. Волосы были светлыми, прямыми. Убранные в хвост на затылке девушки, волосы казались средней длины — будучи распущенными, они, скорее всего, ложились бы на плечи, почти закрывая их. Чёлка была недлинной не слишком густой, сквозь неё можно было разглядеть лоб. Все черты лица девушки гармонировали между собой и дополняли друг друга; не было на её лице ничего лишнего.

Если бы меня попросили сейчас рассказать, что я нахожу самым притягательным в женском лице, что при прочих равных условиях делает одно лицо более красивым, чем другое, то я отвечу, что это глаза. Спрятать от меня глубокий жизненный опыт, как ни старайся, не получится. Он придаёт глазам особую выразительность, и чем больше эта выразительность, чем больше информации удаётся увидеть в глазах женщины, тем более мудра она сама, тем более надёжна и тем более притягательна для мужчин, интуитивно чувствующих эту верность и видящих способность этой женщины к созданию крепкой семьи. Говорят, что глаза — зеркало души, и будь я в тот момент постарше, я бы увидел в глазах этой незнакомой девушки гораздо больше, чем в момент этой неожиданной для меня встречи. А сейчас я просто тонул в их невероятной глубине, не понимая, почему так происходит. Пока не понимая…

Задержавшись на её глазах чуть дольше, я отметил особенность, которой не придал сначала должного внимания: внешне девушка выражала смущение, заинтересованность, внимание и ожидание, однако из глубины её глаз на меня смотрел другой человек, внимательный в несколько ином смысле — не как слушатель, а как наблюдатель. Будто она знает, что я сейчас буду говорить и хочет просто проконтролировать, что я скажу это правильно, оценить меня и сделать какие-то одной ей понятные выводы. Глазами она смотрела будто с высоты опытного и знающего дело специалиста, с некоторой долей вынужденной снисходительности, которая возникает, когда специалисту приходится работать с менее опытным учеником. Я моргнул — и наваждение исчезло. «Показалось, наверное», — подумал я и начал объяснять технику правильного бега:

— Нужно ставить стопу прямо и проносить ногу назад, а не в бок, как делаете вы. Вы же зачем-то выворачиваете носок наружу, делая лишнее движение ногой вбок, как будто бросая движение на полпути, не заканчивая его. Получается что вместо правильного выноса стопы снова вперёд, вы просто ждёте, когда нога сама вернётся обратно, чтобы сделать очередной шаг. Это классическая ошибка всех новичков-девушек. — сказав всё это, я показал правильное движение с помощью правой ноги, стоя при этом на левой. — При правильной постановке нога должна выноситься вперед чуть дальше… затем колено выпрямляется, стопа ударяет своей передней частью по дорожке, как бы придвигая к себе участок земли, и выбрасывая его с силой под себя и назад. Колено снова сгибается — и согнутая нога идёт вперёд, на лету расправляясь до нужного угла. Будто вы не бежите по земле, а проворачиваете её как шарик под своими ногами.

— Вот так? — девушка попыталась пробежать, делая забавное колесо, слишком сильно выбрасывая ногу вперед.

— Нет, у вас получается как у лошади, не нужно так сильно и высоко выбрасывать бедро и голень, просто держите стопу прямо, стараясь падать на носок, зацепляя и проталкивая опору назад, за спину, полностью выпрямляя ногу, тогда движение само получится.

— Попробуем… — девушка перестала выворачивать носок, усилием держа его прямо и даже немного вовнутрь. — Так?

— Ну, уже лучше. — я догнал девушку, и мы побежали вместе.

Она неторопливо бежала, смотрела вперед и старалась контролировать свои движения, отчего они казались немного искусственными.

— Обратите внимание, что при таком способе бега вы не сутулитесь, руки двигаются более свободно и теперь согнуты правильно, а не так, как было раньше, и скорость больше при тех же усилиях. — сообщил я.

— Действительно. — подтвердила девушка. — А вы профессиональный спортсмен?

— Нет, — смутился я, — просто любитель. Конечно, я работаю с тренером, иначе тоже неправильно бегал бы, выступаю на соревнованиях городского уровня, иногда выигрываю их, но спорт не является главным в моей жизни. Я просто любитель, но мне нравится соревноваться и совершенствоваться.

— Мне показалось, что вы уже давно бегаете.

— Не так давно, может быть год… слишком поздно для того, чтобы достигать высоких результатов.

— Вы такой старый? Сколько вам лет?

— Скоро будет 20.

— Интересно, и мне тоже. Может быть, уместно будет перейти на ты? Как тебя зовут? — спросила девушка, останавливаясь.

— Артём. А тебя? — ответил я, тоже остановившись и повернувшись к ней.

— Меня зовут Да́ра. — девушка посмотрела на меня с ожидающим выражением лица.

Я заметил это, и нужно было что-то сказать. Такое необычное имя… видимо, Дара часто слышит в свой адрес разные банальные слова, наигранное и не очень удивление, комментарии о необычности такого имени или вопросы о его происхождении и значении.

— Дара? Здорово… Ты, видимо, ожидаешь, что я сейчас удивлюсь, какое редкое имя, не является ли оно сокращением от Дарьи или спрошу о значении этого имени?

— Нет, как раз от тебя я ожидаю чего-то более оригинального. — подтвердила мою внутреннюю догадку Дара.

— Тебе очень идёт это имя. По-видимому, это древнее имя, но в твоём случае я представляю его себе как очень современное, даже опережающее наше время, как будто ты появилась из будущего, что наступит лет через триста. Вот в таком будущем, как я себе его представляю, твоё имя будет достаточно распространённым, и оно будет означать Подарок Судьбы.

Дара посмотрела на меня спокойно, уже без улыбки, но с нежностью и грустью. Кожа вокруг её глаз на секунду показалась мне чуть более красной, чем должна быть. Девушка поспешно повернулась, чтобы бежать дальше.

— Спасибо, это очень глубокое наблюдение, я и не ожидала его когда-нибудь услышать. — сказала она.

Дальше мы бежали молча. Девушка постепенно начала терять контроль над своими ногами и снова пыталась выворачивать стопу.

— Дара, следи за ногами, ты опять бежишь неправильно.

— Ой, действительно, они как-то сами, — она весело засмеялась, скрывая смущение, — спасибо, Артём, что показал, как правильно. Я буду стараться.

— А почему ты думаешь, что я показал правильно?

— Э-э, — Дара слегка растерялась, — ну ты очень убедительно говорил, и сам вроде бы так бежишь.

— Может быть, я притворяюсь?

— Ты умеешь так хорошо притворяться? Ты пока плохо меня знаешь, но уверена, что я быстро разгадала бы твоё притворство.

— О, что это, вызов? — принял я намёк на более тщательное знакомство.

— А вот как ты сам считаешь, Артём, так пусть и будет. Вообще, я, видимо, тебя отвлекаю? Ты же быстрее бежишь, у тебя должен быть свой внутренний ритм, своя скорость.

Сказав это, Дара снова посмотрела мне в глаза своим проницательным взглядом, который мог бы быть у человека, хорошо понимающего смысл, технику и философию беговой дисциплины. Но через полсекунды отвернулась, глядя снова перед собой. Меня это смутило. Снова показалось в ней что-то неуловимо-близкое, но таинственное, и снова скрылось за маской детской наивности, смущённости, неопытности.

— Я просто заинтересовался, что делает девушка так рано утром на нашей Набережной.

— Бегает, как видишь. — мне показалось, что она чем-то расстроена.

— Вижу, но раньше никогда не видел.

— Наверное, невнимательно смотрел… хотя я не всегда выхожу утром. Просто сегодня день особенный.

— И что в нём особенного?

— Это личное, не уверена, что могу тебе рассказать. Сейчас не могу.

— А потом расскажешь? — я сделал намёк, что меня тоже заинтересовало продолжение беседы и знакомства при других обстоятельствах.

— Давай встретимся, если хочешь. Я сама тебе позвоню, скажи только свой номер телефона.

Мы остановились. Я был крайне удивлен. Девушка, красивая, так неожиданно появившаяся в моей жизни, да ещё и сама позвонит. Что-то здесь не так, похоже на разводку, сейчас дам ей номер, а она не позвонит, выбросит его где-нибудь по дороге.

— Ты, наверное, думаешь, что я не позвоню, — вдруг неожиданно сказала Дара. — Не переживай, позвоню, когда освобожусь. Через несколько дней, максимум через неделю. Нужно закончить дело, связанное с одним человеком, из-за чего я и оставляю такой запас времени на всякий случай, чтобы подстроиться. Это дело трудное и требует многих усилий. — сказав это, она снова сделалась грустной, но я не придал этому значения, так как моё спутанное сознание пыталось прийти в себя от неожиданно приятного ощущения какой-то непонятной радости или счастья, смешанного с удивлением.

— Не может быть, как ты догадалась о том, что я думаю?

— Я читаю мысли. — весело ушла от ответа девушка. — Диктуй уже свой номер.

Я продиктовал номер, когда Дара достала свой телефон из кармана. Записав мой номер, она убрала телефон обратно.

— Если я не позвоню через неделю, ты найдёшь меня здесь же, на Набережной, в это же время.

Я механически посмотрел на часы, было ровно 6 часов утра.

Мы пробежали ещё немного, обмениваясь какими-то несущественными фразами, как это обычно происходит в процессе знакомства. Такой разговор необходим, скорее, чтобы наладить взаимодействие невербальных механизмов общения, запомнить манеру речи, жесты, уловить интонации, проще говоря, привыкнуть, узнать друг друга.

— До встречи. — сказал я, поспешно уходя, когда мы добежали до нужного мне места. Я боялся, что своим присутствием испорчу всю случайно сложившуюся, но очень обрадовавшую меня ситуацию.

Весь день эта встреча не выходила у меня из головы. Невероятно интересный поворот в моей жизни, Подарок Судьбы. Осознание того, что ждать звонка Дары придётся достаточно долго, сильно меня расстраивало. Мне хотелось уже сейчас встретиться снова, опять посмотреть в её глаза. Такие тёплые, невероятно проницательные глаза, которым можно всё рассказать, доверить, поделиться частью себя, чтобы сделать их ещё более полными.

Будь я тогда старше и опытнее, то подумал бы ещё о тех двух моментах, когда Дара посмотрела на меня с совершенно серьезным и взрослым выражением лица, таким умудрённым опытом оценивающим взглядом, как бы читая мои мысли, или видя меня насквозь. Заметил бы и то, что она сказала про внутренний ритм, как бы случайно. Но я думал не об этом. А о чём ещё можно думать в 19 лет… Моя радость была бы менее сильной, задумайся я тогда над этими, казалось бы, несущественными деталями. И разве можно было предсказать такое развитие событий, каким заканчивается этот рассказ? Никогда.

II

Через некоторое время я вернулся к своей привычной жизни. Место моих размышлений снова заняли экзамены, предстоящие спортивные соревнования, грёзы о скором окончании сессии и беззаботном лете. Время от времени я всё же возвращался мыслями к Даре: «Кто она, кем работает, где живёт, чем занимается? Нужно будет обязательно спросить в следующий раз».

На четвёртый день раздался звонок телефона, на экране высветился неизвестный номер. Взволнованный догадкой, я поднял трубку и как можно более сдержанно сказал:

— Да.

— Здравствуй, Артём, это Дара. — сказал мягкий и спокойный голос. Его трудно не узнать, Дара обладала необычной для девушек своего возраста манерой речи. В целом, она говорила грамотно, спокойно, не слишком быстро, но и не слишком медленно, речь её была плавной, но строгой. Она говорила, как будто читала художественное произведение, изредка вставляя в речь типичные для нашего общества разговорные штампы, да и то, наверное, чтобы не казаться пафосной.

— Привет, я узнал твой голос, что ты хочешь сказать? — спросил я, невероятным усилием преодолевая приступ дикого волнения.

— Я ищу возможность встретиться с тобой. Желательно, сегодня вечером в парке тракторного завода. Но если тебе не очень удобно, мы вместе можем выбрать другое время. Предложи свой вариант.

— Мне нравится твой вариант, я могу встретиться с тобой сегодня вечером; давай в 6 часов, в парке, недалеко от волейбольных площадок. Знаешь где это?

— Знаю, буду ждать тебя там, до встречи, Артём.

— Пока. — сказал я, а через секунду она повесила трубку.

Если бы сейчас на мне были надеты мои спортивные часы, указывающие пульс, то они показывали бы минимум 120 ударов. Жуткое, ничем не обоснованное волнение. Вдруг стало совсем жарко, но при этом появилась неудержимая легкость во всём теле, которая заставила меня подняться и начать мéрить шагами комнату. «Так, спокойно, Михалыч, будешь волноваться, сделаешь глупости, успокойся, совершенно никаких оснований для такого перевозбуждения нет». — сообщил я сам себе, вспомнив свой опыт участия в соревнованиях, когда перед ответственным стартом начинается такой же мандраж. Я мысленно заставил себя стать снова спокойным, применив проверенную психологическую технику. Для этого, правда, пришлось лечь на кровать и сосредоточиться на медленно успокаивающемся сердечном ритме. Когда частота сокращений стала ниже обычной нормы, я вернулся к своей работе.

Вечером я пришел в парк Онежского тракторного завода — его ещё называют Ямкой — на пару минут раньше заявленного времени. Дара уже медленно прохаживалась по дорожке, лежащей неподалёку от двух волейбольных площадок, разбросанный песок и отсутствие сеток на которых, правда, с трудом позволяли угадать их предназначение непосвящённому в спортивную жизнь человеку.

Дара была одета в обычную для современной молодёжи прогулочную одежду: джинсы, кроссовки, спортивная кофта. Её волосы были распущены и частично убраны за спину, а частично почти опускались на грудь. Уши и значительная часть шеи были не видны. Она не была накрашена, её лицо было красивым и без всяких дополнительных женских хитростей.

— Здравствуй, Дара. — произнёс я, пытаясь подражать её манере речи и немного при этом улыбаясь.

— Здравствуй, Артём. — произнесла она, улыбнувшись в ответ.

Странно, но я был совершенно спокоен, никакого волнения, будто я уже давно знаю эту девушку, а сейчас мы с ней просто встретились поболтать, поделиться новостями, скрасить вечер обществом друг друга, отвлекаясь от утомительной и напряжённой учёбы.

— Почему ты выбрала этот парк? — начал я. — Здесь иногда проходят соревнования по кроссовому бегу, на которых я регулярно выступаю.

— Это вообще спортивный парк: здесь два стадиона, площадки для разных видов спорта, беговые тропинки. Коль скоро мы встретились в обстоятельствах спортивного характера, я решила, что будет лучше продолжить общение в той же атмосфере. А вот ты не угадал моего замысла, и пришёл в брюках и туфлях. Ещё бы пиджак надел, тогда мы смотрелись бы вместе более забавно. Твоя спортивная куртка на строгой одежде, впрочем, выглядит неплохо.

— Ты знаешь, джинсы с кроссовками тоже не вполне спортивно. — поспешив ответить на игривый выпад, сказал я. Веселая искорка в глазах Дары подсказала, что тон предстоящего разговора ни о чём и обо всём сразу задан и понят мною абсолютно верно.

Мы гуляли по парку, общались, переглядываясь и обмениваясь только нашим подсознанием различаемыми сигналами внимания, уважения, понимания, не скрывая при этом некоторую естественную робость, служащую скорее механизмом контроля, надёжной страховкой от какой-либо неосторожной глупости, способной разрушить начавшийся строиться фундамент чего-то грандиозного и необычного. Постепенно доверие между нами росло, а робость с той же скоростью таяла. Дара уже позволяла себе легко толкнуть меня в плечо, если мне удавалось удачно над ней пошутить, я же был более сдержанным и старался не думать о возможностях тактильного способа общения.

— У тебя шнурки развязались. — сообщил я, показывая на правый кроссовок Дары.

— Точно, давай сядем.

Мы как раз проходили мимо скамеек у тех же волейбольных площадок, где и встретились пару часов назад. Усевшись, она начала завязывать шнурки… только делала это неправильно!

— Многие люди не задумываются, почему у них шнурки развязываются, — начал я издалека, — производители спортивной обуви даже придумывают различные формы сечения шнурков и материла для изготовления, так как это оказывается проще, чем научить людей правильно их завязывать.

— А что я делаю неправильно? Обычный бантик. Меня так в детстве учили. — начала оправдываться Дара.

— Неправильно то, что в основу ты кладёшь так называемый бабий узел, надёжно закрепивший свою полную никчёмность в среде моряков, альпинистов и других людей, так или иначе использующих верёвку в своём ремесле.

— Так, и что это за узел такой, бабий? Название как будто намекает… — весело пошутила девушка.

— Да, видимо, моряки, не доверяющие вязание узлов женщинам, прозвали этот узел так потому, что столь глупо, по их мнению, его могла завязать только женщина. Он быстро развязывается при импульсных, то есть переменных нагрузках, возникающих, когда судно привязано к пристани или когда выполняется буксировка одного судна другим в неспокойную погоду. А у альпинистов с этим узлом связано множество трагических историй, когда страховка в нужный момент развязывалась, будучи связанной на бабий манер.

— Покажи, как правильно. — попросила Дара.

— Для начала я должен пояснить, что делаешь ты. Смотри, ты делаешь свой бантик, сначала связывая шнурки полуузлом, а затем загибаешь концы шнурков петлями, складывая их вдвое, и связываешь эти петли точно таким же полуузлом, который ложится поверх предыдущего, жёстко с ним сцепляясь. — произнося это, я показывал процедуру на её шнурках, однако её колено и моя голова, склонившаяся рядом с ним, мешали ей смотреть. — Так неудобно, вот была бы у нас отдельная веревка. — я поискал глазами вокруг, наивно полагая, что прямо здесь, в парке будет лежать нужная мне верёвка.

Дара не растерялась, ловко вытащила шнурок из кроссовка и подала мне.

— Отлично, — сказал я, — сейчас покажу всё с самого начала. Итак… начнём с простого узла. Взяв концы шнурка, мы можем обнести один из концов вокруг другого и просунуть его в образовавшуюся петлю. Потянув теперь за концы, получим простой узел. Он называется так, потому что ничего проще уже не придумать. Такой узел может использоваться для того чтобы отметить на верёвке что-то. Например, делая узлы через каждый метр, моряк может измерить глубину под дном судна, погружая веревку под грузом и считая, сколько узелков скрылось в воде. Также можно вытащить человека из воды, кинув ему такую веревку: за узелки проще уцепиться, особенно если верёвка оказалась синтетической и запачканной машинным маслом, почему руки сильно скользили бы, не будь на ней этих узелков.

Дара слушала с высшей степенью внимательности, удивление в её глазах было очень естественным, что сильно подкупало меня, и хотелось продолжать рассказывать более живописно и красочно.

— Простой узел имеет ряд недостатков. — продолжал я. — Ставить своей целью перечислять их всех достаточно трудно, можно что-нибудь пропустить, поэтому упомяну лишь два. Во-первых, простой узел портит верёвку, если бы твой шнурок был круглым в сечении, хотя 4–5 миллиметров толщиной, то, завязав на нём простой узел, ты заметила бы, что верёвка в этом месте изгибается под небольшим углом. Это связано с неравномерной нагрузкой на эти участки верёвки, которые непосредственно примыкают к узлу. Неравномерность приводит к тому, что лишь часть толщины верёвки участвует в распределении нагрузки, опытные моряки даже говорят, что веревка с простым узлом на ней теряет половину своей прочности и в случае чего порвётся именно на примыкании к узлу. Во-вторых, на некоторых типах верёвок такой узел почти невозможно развязать, если он был затянут слишком сильно. Твой шнурок как раз относится к такому типу, его ребристая поверхность сцепится сама с собой намертво, затяни я шнурок немного сильнее. — я сделал жест, символизирующий прикладываемое к обоим концам шнурка усилие, направленное в разные стороны, разумеется, не выполняя самого́ намеченного действия.

— И что, верёвку нужно брать с бо́льшим запасом прочности, если предполагается, что на ней будут простые узелки? — недоумённо спросила Дара.

— Нет, на этот случай есть так называемая восьмёрка. Чтобы связать восьмёрку, нужно один конец шнурка обнести вокруг другого, чтобы получилась петля, как если бы мы хотели сделать простой узел, но вместо того, чтобы просунуть затем этот конец в петлю с привычной стороны, мы продолжаем движение обноса чуть дальше и просовываем конец с другой стороны петли, с противоположной. Смотри, — я показал движение, — теперь, затягивая этот узелок, мы видим форму восьмёрки. Видишь?

— Да, действительно. — убедилась девушка.

— Затянув его сильнее, мы получим узел, который не портит верёвку, не изгибает её и оставляет нагрузку равномерной по всей толщине. Прочность веревки если и уменьшается, то несущественно. Именно этот узел правильнее использовать для создания упора на концах веревки, чтобы она не распускалась, чтобы не проходила через какое-то отверстие, равное ширине веревки, например, для ручек ведра, или для того, чтобы служить креплением к стартеру мотора, заводящегося от руки.

— Здорово! Откуда ты столько знаешь про узлы? — удивилась Дара.

— Не так много я и знаю, — смутился я неожиданно преувеличенной похвалой, — просто лето я провожу вблизи от воды, постоянно плаваю на лодке и вопрос правильной вязки узлов как-то естественным образом возникает в повседневной жизни. Всё это изучается, передаётся от одних людей к другим, постоянно испытывается на практике и закрепляется в памяти. Моряки, разумеется, знают в сто раз больше об этих узлах. Но подожди, я ещё не научил тебя завязывать шнурки. Давай-ка возьмём вот эту палочку. — я поднял с земли недлинный кусок ветки дерева толщиной в пару сантиметров.

— Зачем это? — спросила Дара.

— Так будет проще показать. Смотри, предположим, что мы хотим привязать веревку к этой палке. Делаем вокруг неё петлю, продеваем один конец шнурка в петлю и затягиваем, как если бы мы хотели завязать простой узел, но всунутая в петлю палка не даст нам затянуть его полностью. Это полуузел. Теперь, если я точно также завяжу ещё один полуузел, то получим узел. Бабий. Иногда, особенно на капроновых нитях, люди делают три, четыре, даже пять таких полуузлов, потому что два будут ползти.

— Да, кстати, я замечала такое. Порой для надёжности хотелось завязать раз десять.

— Так вот, не надо десять, достаточно сделать по-другому. Делая первую петлю, мы кладём левый конец веревки на правый сверху и левый конец продеваем в петлю сзади. Так?

— Так. — согласилась девушка.

— Теперь нужно сделать наоборот, конец шнурка в левой руке положить под конец шнурка в правой и продеть его в образовавшуюся петлю сверху, а не снизу, как в прошлый раз.

— И в чём разница?

— А в том, что теперь диагонали полуузлов стыкуются друг с другом правильно, и зацепляются так, что узел не ползёт. Такой узел, кстати, называется прямым. А в бабьем узле диагонали не соединяются полуузлами в одно целое. Для надёжности, правда, можно и третий полуузел сделать, тоже в противоположную сторону, но это требуется только на очень скользких верёвках.

— Невероятно! Так просто? — воскликнула Дара.

— Да, теперь смотри дальше. Завязывая шнурки, ты делаешь один полуузел, и в ту же сторону — второй, только связываешь сложенные пополам концы шнурков. А правильно завязывать двойным рифовым узлом: первый полуузел идёт как обычно, а второй — в другую сторону, на манер прямого узла, а не бабьего.

— Ясно. И что, не развяжутся?

— Почему же, могут развязаться, если плохо затянешь, но происходить это будет гораздо реже, а не на каждой тренировке, как это бывает с моими знакомыми-спортсменами. Если хорошо чувствуешь материал шнурка, то можешь правильно угадать нужное усилие, чтобы узелок точно не развязался.

— Как интересно, а какие ещё узлы есть? — спросила Дара.

— Их очень много и все служат разным целям: от обычного связывания двух верёвок до целей чисто декоративных. Например, давай возьмем узел простой и расширим его возможности. Делаем петлю, продеваем свободный конец в петлю, и, продолжая движение, продеваем ещё раз. Теперь затягиваем. Смотри, хотя на шнурке это плохо видно, но получается как бы две петельки вокруг веревки, два шлага. Так можно сделать три, четыре и больше шлагов. Целей у такого узла много. Например, можно сделать узлы, состоящие из 8–10 шлагов, на концах веревки. Связать несколько таких веревок в виде плети и стегать ею непослушных рабов на корабле. Так и делали, отчего узел прозвали кровавым. Он быстро раздирает кожу и окрашивается кровью.

— Это ужасно. — грустно сказала Дара. — Я в детстве заметила, что можно делать не просто узелок на веревке, а продевать веревку в петлю несколько раз и будут получаться длинные узелки, в которых можно усмотреть несколько оборотов нити — шлагов, как ты их называешь, но я не думала, что у этого узла такая история.

— Соглашусь, но дисциплина на корабле должна быть жёсткой. Что тогда — что сейчас. Другое применение такого узла — узелковое письмо. Как ты верно заметила, число оборотов может быть разным. Трудно сделать, скажем, 15 или 20 оборотов, верёвка запутается, вот поэтому древние инки использовали для своего узелкового письма от одного (простой узел) до 9 шлагов. Если я не ошибаюсь, правда. Последовательность узелков разной длины, то есть с разным числом шлагов, означает какое-то слово или число… тут я уже не специалист, чтобы сказать наверняка. Видимо, расстояние между самими узелками тоже должно было означать что-то, например, отделять слова друг от друга.

— Как интересно, мне нравится шифровать что-то, и такой способ кажется довольно интересным.

— Да, возможно. Есть другие узлы. Вот, скажем, хирургический. Делаем первый полуузел так, как если бы мы хотели сделать узелок из двух шлагов, а второй полуузел из одного шлага затягиваем в противоположную сторону. Такой узел используется хирургами для завязывания очень тонкой нити, чтобы успеть завязать второй полуузел, пока первый не начал расползаться.

— Так, а если второй полуузел тоже сделать двойным?

— Тогда это будет узел академический.

— Ничего себе, я всё это делала в детстве, но не думала, что все такие узлы имеют своё название и назначение.

— Да, уверен, что бы ты не накрутила, этому уже есть своё название. — улыбнулся я.

Дара улыбнулась в ответ.

— Знаешь, Артём, ты очень хорошо умеешь объяснять и показывать. Всё сразу кажется понятным, ты находишь нужные слова, образы, и говоришь как будто именно для меня, моим языком что ли, подстраиваешься. Мне кажется, что работа учителем в школе или преподавателем в университете как нельзя лучше тебе подходит.

— Не думал об этом, с трудом вижу себя преподавателем университета, я только второй курс пытаюсь окончить. Хоть и отличник, но преподавать не тянет, напротив, не люблю выходить к доске, что-то объяснять.

— Но у тебя очень хорошо получается, поверь мне. На твоём месте я начала бы развивать способности к публичной устной речи, к публичным выступлениям, обучилась бы ораторскому искусству или хотя бы просто разнообразила словарный запас, добилась гладкости речи.

— Как у тебя? — попытался я сделать комплимент.

— Ну… я не идеально говорю, но можешь брать пример. — девушка рассмеялась.

— Хорошо, не соблаговолит ли прекрасная барышня продемонстрировать усвоенный в теории материал на практике, а точнее пусть юная леди покажет, как она свяжет двойной рифовый узел на своей обуви.

Девушка рассмеялась ещё больше моей попытке пародировать её, затем успокоилась и принялась старательно продевать шнурок в петли кроссовка, завязала правильный бантик и вопросительно уставилась не меня.

— Прекрасно, теперь не развяжется. — констатировал я, и предложил перевязать узел на втором кроссовке. Дара согласилась с предложением, перевязала, и мы двинулись дальше.

Пройдя какое-то расстояние молча, она вдруг спросила:

— А какие есть способы шифровки?

Вопрос несколько озадачил меня.

— Что ты имеешь в виду? — переспросил я.

— Вот узелковое письмо раньше использовалось как средство передачи информации древними инками, были специально обученные этому письму люди, а дай современному человеку такую ниточку с узелками, ничего ведь не поймёт. Следовательно, можно разработать свой язык, вязать на этом языке слова, складывать из них предложения, причем никто не догадается, что написано. Прочитает только тот, кто знает язык.

— Не совсем верно, трудно придумать логичный язык, который не поддавался бы расшифровке. Так или иначе, любой язык, который используется одним человеком, рано или поздно будет расшифрован другим. Можно, конечно, добавить в шифровку знание какого-нибудь кодового слова или кодовой последовательности, чтобы даже после того, как последовательность букв разгадана, слова нельзя было бы угадать, не зная, как эти буквы правильно сложить.

— Ну хорошо, а если наша цель — не скрыть переписку, а просто озадачить другого человека на время, чтобы он сразу не увидел смысла послания, но быстро разгадал бы его, как только понял бы, что перед ним шифр.

— Здесь есть множество способов. Скажем, в том же узелковом письме, ты можешь сопоставить каждой букве русского алфавита число от 1 до 33.

— Или 32. — перебила Дара.

— Можно и 32, хотя я всегда стараюсь использовать букву ё, не смотря на то, что число 32 куда более удобно для того же программирования, чем 33, это связано с особенностями архитектуры современных компьютеров, с ними проще работать, орудуя степенями двойки, а 32 будет двойкой в пятой степени, как ты видишь.

— Да, извини, что перебила.

— Итак, зная порядковый номер каждой буквы в алфавите, возьми, да и сплети узелки. Например, буква а — один шлаг. Буква к — 10. Правда, чтобы записать десять, нужно записать один и ноль, а как сделать ноль шлагов, не совсем ясно, но можно за ноль принять какой-то другой узел, восьмёрку, например. Тогда можно записать десять как простой узел плюс восьмёрка. А двадцать пять — узел в два шлага плюс узел в пять шлагов. Можно также за ноль принять простой узел, за единицу — узел с двумя шлагами, и так далее.

— Интересно. А другие способы?

— Да можно сколько угодно придумать. Например, пишешь текст, а в нём некоторые буквы делаешь другим начертанием или обводишь два-три раза, чтобы они, с одной стороны, в глаза не бросались, а с другой, чтобы со временем стало понятно, что эти буквы отличаются от обычных. Тут правда, нужно от руки делать, на компьютере такие вещи хорошо заметны. Так вот, кто-то получил письмо, прочитал его, но не заметил особенности написания некоторых букв. А человек внимательный, собрав эти необычные буквы друг за другом, вдруг обнаруживает, что они составляют другой текст, расставив в котором по правилам языка знаки препинания и пробелы, можно будет прочитать содержание скрытого послания. С тем, как расположен текст на листе бумаги, вообще можно много чего придумать, просто подключи воображение.

— Хорошо, я подумаю.

— Далее, на компьютере можно спрятать уйму информации. Вот, скажем, у тебя есть фотография в электронном виде. На ней ты на фоне, например, моря и синее безоблачное небо у тебя над головой. Но что это? Какие-то пиксели на изображении неба, и еле-еле заметные глазом, отличаются от синего цвета. Приблизив, ты начинаешь замечать несколько таких пикселей, идущих в определённом порядке и сменяющих свои цвета в определённой последовательности. Так, увидев сотню-другую таких случайных вкраплений, ты собираешь их вместе, и видишь скрытое послание.

— Здорово! Никогда бы не подумала. — удивленно воскликнула Дара.

— Да что там, вот представь, читаешь письмо, а в нём количество печатных символов в каждой строке имеет определённый смысл, разгадать который может только человек, обративший внимание на рваный характер письма у его правого поля, и догадавшийся о закономерности. А сколько ещё можно сочинить! Размеры передаваемых файлов и дата отправления электронного письма; случайные опечатки в тексте; последовательность запятых и точек в каждой строке письма может быть скрытой морзянкой, в которой один абзац будет одним словом, а конец абзаца — паузой между ними, пробелом то есть.

— Ого, ты и с таким сталкивался? — спросила девушка.

— Нет, я просто фантазирую, на самом деле я не специалист по криптографии, и вряд ли дам тебе стоящий совет из этой области.

— Да нет, Артём, ты ответил на мой вопрос, спасибо.

Девушка задумалась и пребывала в таком состоянии несколько минут, пока мы шли под мост и дальше, в сторону парка Культуры и Отдыха. Мы перебрасывались ещё какими-то фразами ни о чём, и, не дойдя до парка, куда направлялись, она сказала, что ей пора домой.

— Только не нужно меня провожать, я знаю, ты бы хотел. — предупредила Дара моё намерение.

— Как пожелаешь, Дара, спасибо за встречу. Я полагаю, что следующую должен назначить уже я? — спросил я в надежде, что встреча будет скорой.

— Да, но не раньше, чем через три дня, мой номер телефона теперь у тебя есть, звони, приглашай. Знаешь, я бы посоветовала задумываться над тем, что мы обсуждали, это поможет тебе понять то, чего ты не можешь сейчас разглядеть. — Дара загадочно улыбнулась и снова посмотрела на меня своим глубоким, проницательным и мудрым взглядом, словно постарев внутри лет на двадцать, оставаясь снаружи всё столь же прекрасной и юной.

Её голубые глаза смотрели на меня как на совсем ещё ребёнка, не понимающего многих жизненных проблем и ситуаций, разрешением которых мне только предстоит заняться. На юношу, который ещё думает, что у него всё впереди, который может прожигать свою жизнь, разбрасываясь бьющей из него энергией направо и налево, но не подозревающего о существовании совершенно другого мира, другого взгляда на жизнь, с позиций которого эта юношеская суета выглядит нелепо, глупо, наивно, одним словом, неразумно. Так мне казалось ровно секунду, по истечении которой Дара опустила глаза.

— Договорились. — тихо сказал я, повернулся, и пошёл.

— До встречи. — успела сказать снова ставшая юной девушка Дара.

Вернувшись домой, я размышлял о сказанном. Вспомнил, о чём мы говорили на протяжении более чем двух часов. В целом, это был разговор обо всём подряд: что приходило в голову, то и обсуждали. Были и весёлые шутки, и более менее серьезные темы, особенно когда речь немного зашла о беге. Я рассказал о важности систематического подхода в тренировках, о важности внутренней концентрации во время выполнения упражнений и о том, почему значительная часть людей тренируется совершенно неправильно.

Тема спорта плавно перетекла в обсуждение различных психологических практик, применяемых для развития самоконтроля. Дара в конце концов сказала, что при достаточно высоком уровне владения своей психикой ощущение уверенности в себе, спокойствия, устойчивости, надёжности и всего прочего начинают бить через край, притягивая других людей, и в некоторой степени даже подчиняя их своей воле. На какое-то недолгое время люди хотят тебе верить и идти за тобой, чувствуя твоё полное доминирование над их беззащитной психикой. С тобой им спокойнее и твоя сила в некоторой степени перетекает в них, давая им те же ощущения, только слабее. Если при этом специально не управлять привязавшимися к тебе людьми и не подогревать силу этого притяжения, то привязанность постепенно, но довольно быстро исчезает, где-то через одну-две недели. Это как лекарство, к которому быстро привыкаешь, и оно теряет силу, если подчинившийся тебе человек не разберётся, почему ему с тобой хорошо.

Эта небольшая часть разговора сильно отличалась от всего остального, что мы обсуждали. Я так даже и не успел спросить, чем занимается Дара, как будто бы чувствовал, что не следует переламывать сложившееся направление общения. Мои наивные вопросы о роде её деятельности смотрелись бы крайне глупо, а её, видимо, не интересовало, чем занимаюсь я. Честно говоря, мне очень хотелось ей об этом рассказать, удивить её, поразить своими интересами, но Дара, как нарочно, даже не намекала на возможность перейти к этой теме.

И что я должен из всего этого понять, чего я не увидел? Пока я вижу только то, что передо мной красивая и одновременно с тем умная девушка. При этом её красота исходит как бы изнутри и лишь отражается на внешности, а не наоборот, как у значительной части современных крашеных девчонок в коротких юбках, что пытаются только выглядеть красиво, пряча под косметикой и прочей внешней атрибутикой ту помойку, которая чуть менее чем полностью составляет их богатый внутренний мир.

А ещё я, кажется, начал влюбляться в Дару… Я понимал, что чувство влюблённости отличается своей скоротечностью и уже научился ему не доверять. Просто испытывал приятные эмоции, находясь рядом с ней. Нужно было подождать, прежде чем опрометчиво бросаться в объяснения.

Дара была другой. Все краски, эмоции, настроение, которые ей нужно выразить, она великолепно выражала на своём лице, своими жестами, интонацией, подобранными в речи словами и этим необычным и глубоким взглядом. Что это за взгляд такой… Она как будто делается старше и мудрее на секунду, но потом это наваждение проходит. А ещё последний раз в этом взгляде было что-то грустное — еле-еле уловимая нотка грусти. Мне показалось, что Дара специально разрешила мне уловить эту грусть — и тут же спрятала её обратно. Зачем?

Я и не догадывался тогда, что слова Дары о необходимости закончить одно дело, сказанные на Набережной, упоминание о силе психики и временной привязанности, её трудноуловимая грусть и встреча со мной — все это очень тесно связано одним замыслом, сюжет, глубину и сложность исполнения которого мне предстояло узнать относительно скоро.

III

Через три дня, в один из которых был успешно сдан очередной экзамен, я собрался с мыслями и позвонил Даре:

— Привет, Дара, — поздоровался я, — хочу пригласить тебя провести со мной время, у тебя найдётся для меня пара часов?

— Здравствуй, Артём, — ответил мне радостный, но сдержанный голос, — с удовольствием встречусь. Где и когда?

— Давай на речном вокзале, что на Набережной, причал номер один. Если тебя устроит любое время, то в 18 часов. — предложил я, ожидая, что она спросит, где этот самый причал номер один.

— Хорошо, — чуть помедлив, ответила Дара, — время мне подходит.

— Ну, договорились, — сказал я, не ожидая такого согласия. Никто из моих знакомых по городу не знает, как идёт нумерация пристаней. Наверное, Дара тоже куда-то путешествует на водном транспорте…

— Да, до встречи, Артём. — и Дара повесила трубку.

Честно говоря, я немного не подумал, что ворота на большой причал могут быть закрытыми, но тогда вряд ли девушка будет перелезать через забор, скорее всего, подождёт меня где-нибудь неподалёку, напишет сообщение и как-то предупредит, что не попала в нужное место. Однако мои опасения не подтвердились: я прошёл через ворота и отправился в самую дальнюю от берега часть большого причала — Дара была уже там.

— Почему это место? — сразу спросила она.

— С одного из этих причалов я каждый год почти на всё лето отправляюсь в свою деревню, что находится рядом с островом Кижи. Приятно здесь находиться, смотреть на воду и думать об отдыхе. — ответил я, обрадовавшись тому, что моя истинная задумка удалась.

На самом деле я хотел, чтобы она задала мне именно этот вопрос, тогда можно начать разговор об интересах, увлечениях и образе жизни друг друга.

— Значит, лето ты проводишь там? А сейчас что здесь делаешь? — спросила она, продолжая следовать моему коварному плану.

— Сейчас я сдаю экзамены, потом у нас будут сборы программистов от нашего университета, я с друзьями буду тренировать школьников решать задачи и тренироваться сам к предстоящим соревнованиям.

— Соревнованиям по программированию?

— Да, к ним, помимо лёгкой атлетики, я занимаюсь спортивным программированием, где нужно решать задачи на скорость, кто больше решит, тот побеждает.

— А где ты учишься? — продолжала спрашивать Дара, пока мы стояли на причале, глядя на воду.

— В нашем Петрозаводском университете, на математическом факультете, второй курс заканчиваю. — ответил я и спросил: — А ты?

— А я нигде не учусь. — сказала Дара и как-то так просто, без особого интереса посмотрела на меня. — Расскажи мне лучше подробнее о том, как ты учишься.

— Учусь на отлично, иных оценок не получаю в принципе. — начал я рассказывать о себе, чтобы произвести наконец впечатление. — Учёба даётся мне легко, но не то, чтобы совсем легко: я, конечно, устаю под конец семестра и напряжённо работаю на сессии. Просто я достаточно хорошо осваиваю предмет в течение учебного семестра, при этом у меня остаётся время заниматься двумя видами спорта: лёгкой атлетикой — на соревнованиях я бегаю, в основном, дистанцию в тысячу метров — и командным спортивным программированием. Если можно так выразится, то в университете есть своя элита, состоящая из успешных и продвинутых студентов, в которую я по умолчанию вхожу. Таким студентам многое позволено, например, мы часто ездим по всяким базам отдыха: Шотозеро, Урозеро и прочим, нам дают возможность ездить по России и представлять университет на различных соревнованиях по программированию. Иногда мы что-то да выигрываем. За всё это получаем дополнительную стипендию. Многие преподаватели относятся к нам с бо́льшим вниманием, чем к остальным. Некоторым даже прощают глупости на экзаменах, только не мне, потому как я глупостей не говорю. — к этому моменту мне показалось, что я себя явно перехваливаю, на чём и решил остановиться.

Дара слушала всё это без особого энтузиазма, и мне показалось, что она не разглядела явного отличия меня от значительной части представителей так называемой современной молодёжи. Посмотрев на меня спокойным и ничего не выражающим взглядом, она сказала:

— Пойдём потихоньку отсюда, я знаю одно место, уверена, что тебе там понравится.

Мы вышли с причала и пошли налево, в самое начало так называемой теперь Старой Набережной, ведь в прошлом году построили Новую — от белой ротонды напротив загса туда дальше, на северо-запад. Мы перешли через мост, вышли на проспект А. Невского и двинулись по нему вверх. Пока мы шли, я спросил:

— А почему ты не учишься?

— Мне не нужно иметь диплом о высшем образовании. — спокойно ответила Дара.

— Вот как? Но ведь сейчас на многих работах требуют наличие высшего образования. Ты работаешь? — удивлённо спросил я.

— Работаю. Требование наличия высшего образования оправдано сейчас лишь на очень незначительном количестве должностей. Умный и знающий своё дело человек всё равно покажет свой профессионализм в каком-то деле и работодатель захочет себе именно такого работника, а не человека, интеллект которого оказался слишком низким, чтобы понять, что он потратил 5 лучших лет своей жизни впустую и считает после этого, что больше достоин хорошего рабочего места, чем человек, догадавшийся не учиться всяким глупостям, а сразу начавший заниматься глубоким освоением полезных знаний.

— Почему же впустую, почему глупостям? — возразил я. — И как же ты нашла работу?

— Потому и впустую, Артём. То образование, которое получает большинство студентов, им совершенно не нужно, они учатся ради получения корочки, чтобы потом показывать её там, где попросят. Ещё раз говорю, что высшее образование — я имею в виду именно диплом, бумажку — не нужно большинству людей. Несомненно, нужно много знать и быть в высшей степени образованным человеком, но иметь для тех же целей формальный статус высокообразованного человека совершенно ни к чему.

— Допустим, — продолжал возражать я, — но учиться самому тяжело, многим людям нужно, чтобы их постоянно пинали, заставляли работать. Студенты не могут учиться без сессии, так как почти все они только на ней начинают открывать конспект и что-то читать. Не будь давления сверху, они вообще лежали бы на диване эти 5–6 лет.

— Мне тяжело тебе объяснить сейчас то, что я имею в виду, так как я вижу, что ты уже не понимаешь, что именно я хочу сказать. Представь себе на секунду такую картину: сверху над той элитой, о которой ты говоришь, есть другие люди, ещё более образованные, более всех остальных понимающие закономерности развития нашего мира. — Дара начала говорить достаточно увлечённо. — Так вот, эти люди, находящиеся на куда более высокой ступени социальной лестницы, наоборот, про человека, получившего высшее образование, скорее скажут, что такой человек им не подходит, чем про человека, который отказался его получать. Знаешь почему? — вопрос был скорее риторическим. — Потому что значительная часть студентов, выражаясь молодёжным языком, запорола простой тест на уровень интеллекта. Кто повёлся на массовое требование наличия высшего образования, на престижность работы, на будущую карьеру высокооплачиваемого специалиста, кто поступил ради этого в высшее учебное заведение, тот не прошёл тест. Такой человек своим выбором показал себя существом крайне ограниченным, примитивным, без наличия собственного мнения. Он подчинился стадно-стайной алгоритмике поведения даже будучи уже вполне взрослым. Эти люди почти автоматически не подходят тем, о ком я говорю. Наличие у них диплома — это как клеймо позора.

— Что же это за люди такие, более образованные? — осторожно спросил я, не понимая, что мне думать.

С одной стороны, звучало всё этот как бред, а с другой, я почувствовал, как пошатнулась моя уверенность в правильности выбора своего пути.

— Со временем ты всё узнаешь и поймешь, о чём я говорю. — загадочно ответила Дара.

— Не понимаю, к чему такие секреты. А что теперь, вузы вообще не нужны, всё это одна большая профанация? — с некоторой злостью спросил я.

— Нет, конечно, вузы нужны. Просто сейчас они потеряли свою истинную функцию, когда стали своего рода болотом… нет… стойлом для свиней, рвущихся в люди… но не понимающих, что такое быть человеком.

— То есть я — свинья? — нетерпеливо перебил я разгорячённую Дару.

— Нет, Артём, научись ты слушать, — одёрнула меня девушка, — есть лишь несколько профессий, в которых нужно иметь диплом о высшем образовании, подтверждающий наличие у тебя определённой суммы знаний, необходимых для работы. Подтверждающий, что ты провёл необходимое количество времени в среде, закаляющей в тебе будущего работника определённой сферы. Например, профессия учёного. Там есть научная карьерная лестница: магистр, кандидат наук, доктор. При этом можно идти дальше и стать не просто доктором, а академиком. Каждая ступень подтверждается дипломом, но диплом является лишь формальностью, важным является не он сам, а наличие знаний, культуры общения в среде учёных, которая прививается в университете, умение говорить на общем с учёными языке, работать в коллективе совершенно разных людей. Однако тут следует быть осторожным, поскольку современная академическая наука сейчас переживает сильный упадок, а нынешние учёные по своему уровню в целом не отличаются от обывателей. Разница только в количестве мусора в голове. В университетах осталось очень мало старых научных школ, которые помнят хорошие традиции. Поэтому проходить путь учёного, начиная его в университете, сейчас очень опасно, можно стать очередным бестолковым деятелем науки. То же самое можно сказать о профессии преподавателя: ему нужно пройти через эту среду, чтобы стать тем, кто будет обучать учёных и других преподавателей. При этом и здесь есть опасность быть зомбированным современными знаниями педагогики и психологии, чтобы потом калечить детей, а не обучать их. Аналогичное верно, например, для врачей, поскольку медицина прошла долгий и трудный путь развития, и обучение проходить лучше под контролем опытных специалистов — врачей-преподавателей, но никак не самому. Есть и другие профессии. Сейчас бо́льшая часть той культуры, о которой я говорю, была утеряна, и вуз уже со своей задачей не справляется. Значительная часть знаний и специальностей либо преподаются неправильно, либо являются глупостями сами по себе. Например, если бы к сотруднику, с которым я работаю, пришёл человек с высшим образованием и сказал бы, например, «у меня красный диплом социолога», то ему ответили бы: «великолепно, тогда принесите мне, пожалуйста, картошку фри и один гамбургер».

— Хах, — я весело рассмеялся, — сам испытываю подобные чувства к гуманитариям.

— Да, то же можно сказать про многие другие специальности, не только гуманитарные, но не буду их перечислять. Иными словами, — продолжала Дара, переведя дыхание, — есть чёткое разграничение между тем, когда высшее образование нужно, и когда наоборот, мешает, лишь отнимая время. Так вот, в нашем обществе более чем в половине случаев оно не только отнимает у человека 5–6 лет жизни, но и заставляет его поверить в то, что он после этого умный, образованный человек. На самом же деле, это неудачник, которого развели и кинули, причём настолько тонко, что он ещё этому и радуется, даже не подозревая, какие двери перед ним закрылись. В тех же случаях, когда высшее образование ещё приносит пользу, нужно быть очень осторожным, и в обязательном порядке доучивать материал, который плохо, безграмотно или даже неправильно дали современные горе-преподаватели. Но для этого нужно быть человеком достаточно умным и сообразительным, проникать в структуру знания настолько глубоко, чтобы постепенно научиться самому видеть, чего в этой структуре не хватает. Вот почему значительной части людей высшее образование только мешает. Они думают, что можно только ходить на занятия и сдавать экзамены, не понимая, что подавляющая часть знаний им не даётся. Они думают, что учатся, а на самом деле просто посещают занятия и запоминают, что на них было. — Дара, казалось, закончила, немного сморщила лоб, будто вспоминая чего-то и продолжила:

— Что касается людей, находящихся выше элиты высокообразованных инвалидов мозга, то они, разумеется, обращают внимание, какое именно образование получал человек, как он это делал и чем на самом деле занимался в университете. Как именно они это проверяют, я сказать не могу. — девушка закончила речь.

Я молчал. «Откуда она всё это знает? — подумал я. — Что за глобальный заговор, в котором людей отбирают по принципу кто, где и зачем учился, считая дураками значительную часть людей, получающих высшее образование? И куда их отбирают?». На миг я представил себе всю систему образования как один большой фильтр, в результате действия которого одни люди получают пропуск в желаемое для них будущее, являющееся на самом деле болотом потребительского существования, а другие получают доступ к каким-то тайнам мироздания, причём критерии выбора были совершенно непонятными. Наконец, я сказал:

— Так ведь сейчас как происходит: техникумы и профессиональные училища совсем непонятно кого начали выпускать, поэтому работодатели требуют, чтобы было высшее образование, чтобы хоть как-то обезопасить себя от халтурной рабочей силы, народ хлынул в университеты, качество образования упало.

— Да, Артём, но дело не только в этом. Во-первых, нет никакой гарантии, что человек с дипломом о высшем образовании будет качественным работником, поэтому работодатели всего лишь пребывают в иллюзиях. Напротив, как я уже сказала, получающий неправильное высшее образование будет ещё хуже нормального человека. Почти никто этого не понимает, оттого данная иллюзия и закрепилась в обществе. Во-вторых, люди рвутся на такие рабочие места, где не нужно заниматься трудом производственным, а можно только потреблять и паразитировать на неудачниках без образования. И всё это мешает современным абитуриентам сделать правильный выбор. Определяясь, куда пойти учиться после школы, они тут же и определяют своё будущее. Подчиняясь системе, поддерживая её работу, они сами же становятся жертвами творимой ими структуры, оказываясь всего лишь дровами в глобальной печи социальной гигиены.

— Социальной гигиены? — удивился я.

— Да, это процесс, в результате которого социальные элементы, не приносящие пользу обществу, изолируются, сдерживаются или уничтожаются тем или иным способом. Имеется в виду, что этим людям делаются недоступными инструменты, позволяющие быть по-настоящему свободными, творить и развивать себя и окружающий мир. Им закрыт путь к самореализации, и себя в этой жизни они не найдут. Эти люди находятся в одной большой резервации, выходом из которой может быть только наличие правильных жизненных устремлений и убеждений. В этой резервации находится и толпа, и элита, в ряды которых все так стремятся попасть, культ которой так подогревается современным обществом.

— Разве он специально подогревается? — я снова удивился.

— Конечно, — сказала Дара, — заметь, превосходство одного человека над другим по формальным критериям сейчас составляет чуть ли не главный способ сравнения людей: у кого выше образование, кто лучше учится, кто быстрее пробежал дистанцию, кто больше задач решил, кто больше общественных поручений выполнил, кто больше путешествовал, и так далее до бесконечности. Люди заменили истинный смысл своих дел набором формальных количественных оценок, сравнивая которые, они делают выводы друг о друге. Со временем эти оценки стали более изощрёнными и стали покупаться: дорогой автомобиль, крутые и сделанные под заказ часы, модный костюм, навороченный телефон. Многие люди уже сами не замечают, каковы истинные причины их поступков, направленных на самом деле на то, чтобы отличаться, а не чтобы приносить пользу. Чтобы чувствовать себя успешными и независимыми, доказывая, прежде всего, самим себе, что они чего-то стоят, не понимая, что настоящему человеку ничего доказывать и не нужно. Чувствуешь, к чему я веду?

— Да. — помедлив, ответил я, понимая, что речь идёт о моей собственной глупости, которая недавно выразилась в наивном самовосхвалении.

— Мы почти пришли. — сказала Дара посмотрев вверх на одно из достаточно высоких жилых зданий, находящихся на проспекте Александра Невского. Здесь я намеренно не буду говорить, что это за здание. — Идём туда. — она махнула рукой в сторону дома.

— Ты живёшь здесь? — спросил я.

— Нет, здесь есть то, что я хочу тебе показать. — ответила Дара, когда мы подходили к одному из подъездов дома.

Дара нажала нужную комбинацию кнопок на замке входной двери подъезда, мы вошли внутрь и начали подниматься наверх. На последнем этаже Дара, немного задрав штанину на правой ноге, достала из высокого, достающего до середины голени носка, два продолговатых предмета, похожих на короткие спицы для вязания, только тоньше. Одна спица была согнута ближе к концу под углом примерно в 45 градусов, и меньший конец, сантиметра три длиной, был сплющен, вторая спица была прямой и круглой в сечении, заострённой на конце.

— Это что? — недоумённо спросил я.

— Отмычки. — просто, как будто в этом нет ничего необычного, ответила девушка.

Я был крайне заинтригован развитием событий. Пройдя чуть по этажу, мы оказались у лестницы, ведущей к люку в потолке. Люк был закрыт висячим замком. Лишь только опережающая мысли догадка сформировалась в моей голове, как Дара начала забираться по лестнице, держа отмычки, прижатые большим пальцем к ладони правой руки. За лестницу этой рукой она хваталась только четырьмя пальцами. Поднявшись до потолка, Дара просунула руку между последней перекладиной лестницы и стеной, чтобы держаться за неё локтём и не упасть, вставила отмычки в замок, провозилась в нём с полминуты и откинула крышку люка. Мы оба молча поднялись на крышу.

— Где ты этому научилась!? — моему удивлению не было предела.

— Друг научил, он умеет. Работает в одной их таких маленьких мастерских, где делают копии ключей, могут починить зонтик или молнию.

Мы направились к краю крыши, но остановились, не подходя к нему близко, чтобы случайный порыв достаточно сильно дующего ветра не кувырнул кого-нибудь вниз.

С крыши была видна значительная часть города: внизу как на ладони лежали другие дома, пониже, по тротуарам ходили маленькие люди, по дорогам ехали машины. Сверху это было похоже на суету в муравейнике, где каждый муравей знает своё дело и идёт одной ему понятной дорогой. При этом было достаточно тихо, шум машин, казалось, был в другой реальности и нас не касался.

— Вот. Смотри! — победно сказала Дара, охватив широким движением руки половину города.

— Что именно ты хочешь мне здесь показать? — непонимающе спросил я.

— Смотри внимательно на город, на людей, на машины. Сверху можно разглядеть гораздо больше, чем ты видишь, находясь на улице. Перед тобой наш город, который ты видишь в несколько необычном свете. Какие ощущения вызывает у тебя это наблюдение? Что ты видишь? Попробуй описать.

Я задумался, постарался выкинуть всё лишнее из головы и с минуту просто смотрел. Постепенно начало формироваться необычное понимание того, что город живёт в каком-то другом, ограниченном мире, а копошащиеся в нём люди как-то бесцельно существуют, не подозревая, что за ними наблюдают сверху.

— Мне кажется, — решил огласить я своё наблюдение, — что в жизни людей внизу нет никакого видимого смысла, машины только создают шум и загрязняют воздух, образуют пробки и заставляют нервничать и суетиться сидящих в них людей; люди, идущие по улицам, каждый день проводят одинаково бессмысленно и глупо, ничего не делая хотя бы даже для того, чтобы увидеть, что над ними есть другой мир, при наблюдении из которого суета людей кажется, по меньшей мере, нелепой. Хочется подойти к каждому и сказать, что его жизнь жалкая и никчёмная…

— Именно так, Артём. — поспешила перебить меня Дара, пока я окончательно не вошёл в роль тёмного властелина мира, испытывающего презрение к своим рабам. — Сверху ты видишь то, что тебе не так ясно было видно внизу. Внизу ты считаешь себя элитным студентом, многого добившимся, имеющим большой вес и снискавшим уважение в среде преподавателей. А теперь скажи: где твои друзья из студенческой элиты? Где твои награды, заслуги, твой опыт, где нужны твои знания? — спросила Дара и сама ответила: — Там всё это… — она подняла прямую руку, совершенно точно указывая пальцем по направлению к главному зданию моего университета, при этом даже не посмотрев в его сторону.

Я медленно повернул голову туда, куда указывал палец. Дара опустила руку, а я продолжал смотреть. Уверенность в том, что я действительно что-то значу в этой жизни, откалывалась от меня крупными кусками, но не падала на поверхность крыши, а, рассыпаясь, уносилась ветром куда-то вдаль. Поколебать мою уверенность ещё никому не удавалось. Я легко разносил в прах любые попытки показать мне, что я что-то делаю неправильно, но Дара… она заставила меня мысленно представить себя на месте других людей, на которых я совсем не хотел быть похожим, от которых я старался отгородить себя, жизнь которых в некоторой степени была мне даже противна.

Я стоял и смотрел невидящим взглядом в сторону университета — и моё положение в нём уже не казалось мне что-то значащим. Мне было неприятно, когда я вдруг представил себе процедуру награждения на подведении итогов очередного соревнования: «и больше всех задач решил…» Правда, а какое всем дело до того, сколько я или кто-либо из моих соперников решил задач? Какой толк от того, что на секунду быстрее кто-то пробежал эту несчастную тысячу метров? Какова цена всей этой суеты, наращивания себе какого-то элитного статуса, если я нахожусь всё в том же болоте, в котором копошатся те, над кем я считал себя выше и кого считаюсь умнее.

Дара смотрела на меня и ждала, а когда я повернулся к ней, продолжила спокойным, но более тихим и вкрадчивым голосом:

— Теперь представь, Артём, что точно также за нами наблюдают какие-то более высокоразвитые существа из своего космического корабля, что кружит около нашей планеты. Разумеется, существа эти умеют маскировать корабль так, чтобы наши приборы их не замечали. Вот они смотрят на возящихся внизу людей и думают, пытаются понять, что же именно мешает нам поднять голову и увидеть, что за пределами нашего мира есть мир другой, который ждёт нас, зовёт познать его, раскрыть его тайны, усовершенствовать его, наконец. Они смотрят и видят, как мы, копошась, съедаем и сжигаем все ресурсы планеты, тратя бесконечно мало из всего этого на освоение окружающего пространства. Уже столько ресурсов растрачено, а дальше Луны человек ещё не летал. Даже слетать на Марс — громадная проблема, хотя он не так далеко. Фактически в шаговой доступности, если говорить о путешествиях к звёздам. И знаешь, что эти существа думают, отвечая на возникающие у них вопросы, Артём?

— Не знаю, Дара, даже не представляю себе. — растеряно и задумчиво ответил я.

— Они думают, что нас ещё нельзя выпускать за пределы той сверхмалой резервации, которую мы называем Солнечной Системой. Нельзя выпускать человека даже дальше Луны, настолько он не готов ещё прикоснуться к тайнам, ожидающим его дальше нашего спутника. Они думают, что оказывать нам помощь в технологическом отношении будет большой ошибкой, так как со столь низким уровнем нравственности, со столь низким уровнем понимания окружающей реальности, со столь фальшивой системой ценностей нас просто нельзя выпускать из этой тюрьмы. Мы начнём так же всё портить за её пределами. Представь, что эти существа дали нам много тысяч лет назад возможность разрабатывать ресурсы и дали нам знания, позволяющие со временем придти к правильному пониманию вещей, и освободиться от оков гравитации и ограничений скорости света, построить правильную систему отношений и правильное общество. Количество ресурсов ограничено, и время нашего существования на этой планете тоже ограничено: рано или поздно климат будет меняться, и суровые природные явления, вроде очередного ледника, сметут всё на своём пути. Сейчас, завтра, через десять тысяч лет, не важно, но это произойдёт. Цивилизация будет уничтожена, если продолжит безудержно потреблять ресурсы, вместо того, чтобы пытаться вкладывать их в развитие. Ещё раньше может произойти другая катастрофа: гибель цивилизации из-за неправильной системы отношений — люди просто перебьют друг друга или вымрут. Это логично, ведь никому не нужны глупые создания, живущие в своё удовольствие. Это паразиты, механизмы ограничения, а затем, возможно, истребления которых являются частью социальной гигиены. Перед гибелью, правда, люди будут думать, что во всём виноваты какие-то объективные законы развития материи и будут оправдывать своё положение прочим наукоподобным бредом, но это будет уже не важно. — Дара говорила всё более горячась и усиливая голос.

— Артём, ты понимаешь, что происходит? — выразительно спросила она, ставя ударение на слове понимаешь. — Вот представь теперь человека, которого высадили в шлюпке посреди океана, положили в шлюпку ограниченное количество еды, которой хватит, скажем, на год или даже больше, не важно; дали вёсла, даже запасные положили; снабдили компасом и картой, в которой отмечено его текущее местоположение на момент высадки. А чтобы не скучно было, и чтобы одиночество не свело с ума, дали каких-нибудь книжек или бумагу и ручки с карандашами, чтобы записывать что-либо.

— И вопрос в том, что этот человек будет делать? — догадался я.

— Именно! Один человек сядет, и будет кушать и загорать, ничего больше не делая. Рано или поздно он всё съест и потом умрёт, ничего не добившись. Другой тоже будет кушать, но потом до него вдруг дойдёт, что потом еда закончится, и в связи с этим нужно уже сейчас что-то делать. Начнёт грести, но, во-первых, к этому моменту его уже сильно отнесёт ветром и течением, поэтому он не будет знать, где сейчас находится, чтобы как можно более точно проложить курс, а, во-вторых, часть еды уже съедена, и хватит ли ему до берега — большой вопрос.

— Ну а третий, — продолжал я её мысль, — сразу прикинет то, сколько у него ресурсов, на что он может рассчитывать, если будет систематически грести, попытается обучиться методам определения времени и текущего положения по Солнцу и звёздам, выберет направление, прикинет по карте расстояние и будет придерживаться принятого плана.

— Почти так. При этом его лодку будет сносить ветром и течением, есть риск промахнуться мимо берега из-за плохого владения навигацией, попасть в сильный шторм или быть отнесённым в суровые льды, где можно замёрзнуть. В конечном итоге, всё дальнейшее будет зависеть от того, насколько грамотно человек сможет разобраться в ситуации и почувствовать её. Что он сможет из неё извлечь, к чему в конечном итоге придёт, чего добьётся. Ведь он может и не доплыть до берега, зато в его силах сделать какие-то важные записи, которые рано или поздно смогут обнаружить другие люди, что-то из них извлечь… В целом, несмотря на очень сильную искусственность и оторванность от реальности этого примера, ты видишь, что я хочу сказать?

— Я вижу, Дара, что ты хочешь сказать. — ответил я. — Я скажу даже больше. По жизни мне встречаются люди, которые говорят, что хотят пожить для себя, прежде чем заведут семью и детей, хотят нагуляться, повидать всё, потратить лучшие годы своей жизни на то, что им нравится, а не на то, что было бы полезным. Так вот, они не понимают, что время их жизни ограничено, их возможности вполне конечны, их силы даны им для того, чтобы совершить что-то важное и полезное, по-настоящему заслуживающее внимания и продвигающее нашу цивилизацию дальше в своём развитии. А они считают, что часть отпущенных им сил дана для получения удовольствия. Вот они и тратят эти силы, вместо того, чтобы строить фундамент, на котором с позиции полученного опыта они будут действовать наверняка, зная и понимая, что и как делать. А так, когда часть их жизненной силы уже ушла, они, во-первых, не имеют опыта, так как совсем не знают жизнь, ничего не понимают, так как не развивали это понимание, ничего не умеют, так как не развивали умения, а во-вторых, у них уже нет того стартового потенциала, чтобы начать всё сначала. Пытаясь начать делать что-то полезное, они с ужасом обнаруживают, что уже ничего так хорошо не получается, а время упущено. Знаешь Дара, я сейчас начал хорошо понимать, о ком ты говорила, когда вела рассказ про шлюпку. Ты говорила о тех людях, которые прожигают свою жизнь с мыслью «я молод и полон сил, у меня ещё всё впереди».

— Да, почти верно. Пример со шлюпкой пусть будет про таких людей, а пример с инопланетным кораблём — это про нас всех в целом. Только эти примеры связаны. Люди на этой планете как раз находятся как будто в шлюпке, плывущей в океане космоса. Рано или поздно жить в Солнечной Системе станет невозможно тем способом, каким сейчас живут люди на Земле. Следовательно, нужно искать варианты переселения человечества. Но хватит ли времени и ресурсов убраться отсюда до глобального кризиса экосистемы Земли? Хотя, живя таким способом, люди могут и не дожить до кризиса, вымрут раньше… — Дара задумалась, а затем продолжила:

— А теперь, Артём, давай вернёмся к этим высокоразвитым существам. Точнее, я теперь хочу, чтобы ты представил, что их нет вовсе, а вместо существ у нас Вселенная. С большой буквы. Представь, что Она вечная, бесконечная… и живая. Но не в биологическом смысле, а в том, что Она стремится к упорядочиванию занимаемого Ею пространства, к усложнению, расширению и развитию. Каждая клеточка этой Вселенной должна помогать Ей развиваться и приходить к гармонии. А если клетка начинает есть сама себя, другие клетки, разрушать всё… организм ограничивает её влияние на себя или просто убивает. Артём, ты понимаешь, о чём я? Нам Вселенная не даст ключи познания, пока мы не покажем Ей, что готовы их получить.

Я молчал. Мне нечего было сказать. Моё сознание было взорвано изнутри нарисованной мне картиной. Я закрыл глаза и представил себе жёлтую почти невидимую точку на воображаемой карте нашей галактики. Точка была еле-еле уловима, почти невидима. Затем я мысленно удалил жёлтую точку. Никакой разницы. Галактика осталась, а в ней ещё миллионы таких точек — и сколько рождается и умирает каждую вселенскую долю секунды (что составляет вечность по нашим меркам), поэтому исчезновение одной жёлтой точки, которой мы дали название Солнце, осталось незамеченным. Я отодвинулся в своих мыслях ещё дальше, чтобы можно было увидеть несколько галактик сразу, затем ещё дальше: вот тысячи галактик уже уменьшились до размеров точек. Потом ещё… А потом всё исчезло.

Я открыл глаза и увидел Дару. Она смотрела на меня своим глубоким и мудрым взглядом, постарев снова на пару десятков лет. Дара понимающе улыбнулась, не отрывая от меня глаз. Затем глубокая пропасть в её глазах затянулась, и Дара снова стала юной, девятнадцатилетней девушкой. «Кто она такая?» — подумал я, полностью теряя ощущение реальности. Я даже не заметил, как мы сели на этой крыше и сидели друг напротив друга. Я вообще забыл, что мы на крыше здания.

— Я не ответила на один из твоих вопросов, — вдруг сказала она, — ты спрашивал, где я работаю. Так вот, я работаю на тех людей, принципы и ценности которых лежат далеко за пределами вашей толпо-элитарной структуры общества. Вообще я историк, точнее археолог. Только работаю я не на академию наук, а на людей, находящихся гораздо выше. На самом деле, мы не сравниваем людей друг относительно друга, как это делаете вы, поэтому слово выше я произношу только для того, чтобы тебе́ было понятнее, чтобы подчеркнуть, что эти люди мудрее и нравственнее вашей элиты, то есть выше не в социальном плане, а в духовном. Разумеется, живу я внешне так же, как живут остальные люди. Так же ем, сплю, покупаю продукты в магазине. Никаких внешних отличий. Только цели у меня иные, и деятельность обычному человеку непонятная. Я сейчас больше не хотела бы говорить с тобой на тему моей работы. По разным причинам, только ты не обижайся. Поверь мне, так будет лучше. Может немного расскажу позже, но не сейчас.

— Я не знаю, что сказать, — ответил я, затем подумал немного и продолжил: — ещё некоторое время назад я был уверен, что завоюю твоё расположение к себе, рассказав о том, какой я умный и хороший. Теперь я начал сомневаться. Вернее, я не начал сомневаться в себе, а начал скорее в тебе. Ты хочешь показать никчёмность моих устремлений и глупость всего того, что я считаю ценным. Но ты знаешь, я подобным образом думаю о других людях, на которых не хочу быть похожим, о людях внизу, о тех, кто не хочет использовать свои способности для достижения чего-то большего, а просто бесцельно существует. При этом я не верю тебе. Не верю, что я такой же, как все, и так же глупо проживаю свою жизнь. Я гораздо умнее и гораздо правильнее живу, чем многие люди. Мне кажется, что я вернусь домой — и будет всё как раньше, а рассказанные тобой истории так и останутся обычной сказкой на ночь. Ты говоришь убедительно, но реальность, которую вижу я, реальна — и она несколько иная. Она никуда не денется, когда мы спустимся вниз. А если я буду говорить на эту тему с другими людьми, они только рассмеются и покрутят пальцем у виска.

— Рассмеются, Артём, ещё как. Тебя будут всеми силами тянуть в вашу элиту, высмеивая любые попытки, направленные на подрывание основ сложившейся системы отношений, поскольку такая система им нужна, она позволяет безразмерно владеть рабами и ресурсами планеты, потребляя их в своё удовольствие. Им нужны талантливые люди, чтобы они отдавали свой талант системе, рабами которой они являются. За тобой следят те, кто хочет взять тебя в свои ряды, обещая те вещи, что являются для тебя ценными. Эти ценности тебе дали взамен тем, что ты не принимаешь, чтобы усыпить твою бдительность и убедить тебя, что ты делаешь полезные дела, а не то же самое, что глупые обыватели. И ты пойдёшь за ними, так как других ценностей у тебя нет, ты искренне веришь, что выбранное тобой направление ты выбрал сам, что оно оригинально, что ты выше по статусу, чем другие люди, что ты свободен поступать так, как тебе хочется. Но ты не знаешь, какие у тебя есть варианты за пределами вашего болота, — говоря это, она сделала упор на слове за, — тебе дали, вбили в голову ограниченное количество направлений движения, и ты выбрал одно из них, считая свой выбор свободным и наиболее в твоём понимании нравственным. На самом деле ты мог выбрать любое — никакой разницы бы не было. Ты мог бы стать алкашом, а мог бы стать вором, бизнесменом, профессиональным спортсменом, двоечником-разгильдяем. Никакой разницы, Артём. Любой из этих выборов был бы одинаково несвободным, так как ты выбираешь из некоторого количества заранее предложенных тебе системой вариантов. — Дара уже буквально вбивала в меня слова, а не просто говорила в своём обычном стиле.

— Как это никакой разницы? — возмутился я. — И как это не свободный выбор, ведь я сам так решил?

— А так, что для управления вами, вам дают несколько ложных вариантов, из которых, как вы сами думаете, вы выбираете один, наиболее подходящий, не подозревая, что истинных вариантов в списке предложенных нет. Так, вам дали материализм и идеализм, атеизм и теизм, капитализм и коммунизм, сюда же можно отнести деление людей по отношению к музыке, видам искусства, любимым жанрам фильмов и так далее, даже деление на быдло и небыдло, интеллигенцию и чернь — всё это одинаково ложные противоположности, никакого отношения к реальности не имеющие. — Дара опустила на секунду глаза, задумалась и продолжила: — Привожу более сложный пример: девушка может продать себя за деньги богатому мужику, или даже нескольким, чтобы купить дорогие шмотки с побрякушками, а может устроиться на работу, например, в банк, в офис, ещё куда-нибудь перекладывать бумажки с одного стола на другой. Ты думаешь, что второй вариант честнее и правильнее? Нет, Артём, никакой разницы нет между тем, продаётся женщина за деньги богатому мужику или отдаётся за те же деньги системе, которая, правда, пользуется её услугами намного дольше и тщательнее. Одна девушка пойдёт сниматься в порнофильмах, набрав кучу денег за время своей молодости, а другая свою молодость просидит в аудиториях университета, впихивая в свою пустую голову бесполезную ерунду, потом устроится на глупую работу и будет точно так же продавать себя. Ведь быть проституткой — это позор и безнравственность, скажет тебе почти любая воспитанная девушка и пойдёт торговать собой другим способом, считающимся правильным — пойдёт работать на эту толпо-элитарную и паразитическую систему отношений, а, заработав деньги, будет отдаваться развлечениям на всяких тусовках, вечеринках, посиделках, вкладываясь в продажную потребительскую систему, то есть, отдаваясь не менее грязным способом, считая, что она всё это заслужила, ставя себя выше несчастных проституток. А почему это считается более нравственным, для меня загадка. Понимаешь? — Дара совсем разошлась и возбужденно продолжала:

— Ложью является и то, что можно честно заработать, будучи представительницей древнейшей профессии, и то, что можно честно зарабатывать, сидя в офисе и печатая бумажки, занимаясь аналитикой доходов и расходов, наливая чай боссу, занимаясь каким-то купи-продай бизнесом, предоставлять никому не нужные услуги. Даже увлекаясь какой-то неоплачиваемой деятельностью, типа благотворительности или волонтёрства, если, конечно, делать это только ради хороших эмоций, путешествий, приятных ощущений мнимого добра, порой даже для отчистки совести, обслуживая какие-то бесполезные мероприятия или помогая лишь тем людям, которые не хотят, и не будут жить правильно, человек точно также продаёт себя, одновременно приближая и так уже скорую гибель сложившейся системы отношений. Меня поражает это лицемерие! Это одна и та же форма продажи себя за фантики, статус, положение в обществе или удовольствие. Никакой, Артём, совершенно никакой разницы нет. Твоя студенческая элита в моих глазах ничем не отличается от элитной проституции. Только проститутка честнее: дал деньги — получил товар, или наоборот. А у вас ещё есть целая система правдоподобного бреда, коим вы оправдываете свою никчёмную деятельность, выдумав целую культуру с разного рода законами и правилами на все случаи жизни.

— Вот как? А как тогда выбрать работу так, чтобы не быть проституткой? — задал я, немного повысив тон, вопрос, который, по моему мнению, должен был поставить разгорячённую Дару в тупик.

— А почти никак в рамках той системы отношений, в которой живёт ваша примитивная цивилизация.

— А ты к ней не относишься, говоря «ваша»? — продолжил атаковать я.

— Отношусь, но меня в своё время нашли и вытащили из этого болота добрые люди, сейчас я не продаюсь за деньги, а «ваша» я сказала, чтобы дистанцироваться от этой грязи. Люди должны выходить из фальшивой системы отношений. Но все из неё не выйдут сразу, это разрушит даже то, что есть — и мир кувырнётся, как это предположительно уже было несколько тысяч лет назад. Нужно тащить людей из болота поодиночке, тогда вместе они смогут постепенно соорудить устройство для вытаскивания людей сразу большими группами. Потом только можно будет начать разговор о построении общества другого типа.

— Ты хочешь меня вытащить из публичного дома? — заинтересовался я, сказав это чуть с издёвкой; мне не нравилось сравнение себя с проституткой.

— Хочу, — сказала Дара, не заметив сарказма, — ты сейчас являешься для меня наиболее важной задачей на ближайшее время. Но ты пока едва ли сможешь понять, что вкладывается в это моё «хочу» и что именно я делаю. Ты прав, мы спустимся вниз, разойдёмся по домам и через некоторое время ты снова будешь затянут в привычный тебе мир иллюзорной успешности и собственной значимости. Волшебная для тебя сейчас обстановка со мной развеется, если уже не развеялась, как наваждение. И каким ты будешь через три дня или через неделю — это даже мне непонятно. Ты можешь считать меня сумасшедшей, если тебе от этого будет легче, ты можешь попытаться оскорбить меня, обвинив в глупости и непонимании очевидных вещей. Давай, скажи, что я не права или заблуждаюсь… Только ведь я вижу гораздо больше тебя, так как могу подняться ещё выше.

Дара снова посмотрела на меня взглядом умудрённого жизненным опытом человека, отчего мне стало немного спокойнее — и я немного перестал злиться. Только на этот раз в её глазах была усталость, жалость и, мне показалось, разочарование.

— Пойдём? — предложил я.

— Пойдём. — согласилась Дара.

Мы поднялись, вернулись к люку и спустились по лестнице вниз. Дара закрыла люк и защёлкнула навесной замок. Выйдя из здания, я сказал, что пойду домой, ощущения у меня были не из приятных. Дара согласилась и, распрощавшись со мной, пошла дальше вверх по проспекту, а мне нужно было идти вниз.

Дома меня одолевали самые разные мысли. Дара вылила мне на голову сразу столько необычной и подрывающей все основы моих представлений информации, что это было больше похоже на наказание за что-то, чем на обучение новым знаниям и на попытку помочь. «Я сам виноват», — подумал я, — «торопился куда-то, хотел быстрее узнать, кто она и чем занимается, себя показать хотел, похвастаться… Может быть, она могла бы всё это рассказать мягче, не задевая моё самолюбие, раз такая умная» — я злился, но непонятно, на неё или на себя. Скорее всего, на неё: «Как она может так говорить о том, чем я занимаюсь уже очень долго, к чему иду, тратя на это значительную часть своих сил. Какой-то историк меня будет учить!»

Через некоторое время я успокоился. Чувство влюблённости к Даре, которое начало зарождаться у меня на прошлой встрече, исчезло.

Позже, я задумался над другим: «Раз у неё были отмычки, она знала, что мы пойдём на крышу. Отмычки больно крупные для произвольного замка, и подходят только для замков, отпираемых плоским и широким ключом. Значит, она уже была там, иначе ей пришлось бы брать целый набор отмычек на разные случаи, а ещё она знала код замка на двери подъезда… впрочем, он подбирается по очевидным потёртостям на кнопках». — Ничего не понимая, я переключился на следующую мысль: «И что это за люди, которые её вытащили и которые находятся выше элиты и академии наук? Что за работа историком-археологом, о которой она не хочет говорить?» — Мысли слишком сильно путались, я лёг на заправленную кровать и, засыпая прямо в одежде, успел подумать: «Дара хочет мне помочь, вытащить меня из болота, в котором я по её мнению нахожусь. Почему она думает, что мне нужна её помощь… я же сам знаю, что мне лучше…»

Я уснул, и ещё не представлял, как будет выглядеть процесс вытаскивания меня из болота и что со мной будет после этого. То, что на самом деле я ничего не понял из этого разговора с Дарой, как-то не приходило в голову. Это привело в будущем к событиям, переживать которые повторно совсем не хотелось бы. Но не произойди они, было бы ещё хуже.

IV

Когда я проснулся, была уже поздняя ночь, однако спать пока больше не хотелось. Посмотрев на телефон, я увидел, что меня ждёт смс-сообщение. Дара просила дать ей мой адрес электронной почты. Я ответил ей, выпил горячего чаю, разделся, умылся и лёг в постель. Чтобы не нарушать биологический ритм, нужно было снова уснуть и проснуться только в 5 часов. Я заставил мысли отключиться, представил себе полную темноту, сосредоточился на ней, и начал засыпать. Удивительно, что в таком состоянии я всё ещё мог контролировать равновесие и управлять торможением психики. Проснувшись, я начал привычный день, но только проверил электронную почту перед пробежкой, чего раньше не делал. Пришло письмо от Дары:

Артём, прошу прощения за ту грубость, которую я позволила в отношении тебя и того, что тебе дорого. Оправдываясь, хочу сказать, что заметила в тебе склонность к преувеличению, отчего и решила, что без преувеличения с моей стороны тебе будет труднее меня понять. Надеюсь, ты понимаешь, что среди целей вчерашнего разговора, которые я преследовала, не было цели обозвать почти всех людей планеты людьми продажными. Многие из них не готовы понять и принять такую точку зрения, тем более, как я сказала, что она весьма преувеличена. Мои слова следует воспринимать очень осторожно и не оценивать буквально. Лучше их вообще не оценивать. Видеть в них правильный смысл ты научишься не сразу, но говорить проще и подбирать более аккуратные образы мне чрезвычайно трудно в условиях реального разговора. Я хочу, чтобы ты подумал бы вот над чем. Если человек злится или обижается на другого за отпущенную им реплику, значит, скорее всего, его оппонент прав, и обиженный собеседник интуитивно или даже реально понимает это. Когда реплика попадает в цель, она, так или иначе, обидит человека, но обижаться ему следует на себя. Если человек знает, что делает, обладает пониманием происходящего и отдаёт себе отчёт о своих действиях, ни одна реплика не может его даже задеть. Я извиняюсь не потому, что считаю себя неправой — напротив, я глубоко убеждена в сказанном, если не считать преувеличения, — а потому, что я попала в цель, и это тебя задело. Я извиняюсь, что не нашла другого способа пробить то, что считаю в тебе неправильным. И извиняюсь за то, что ты не понимаешь меня полностью и ещё относительно долго не будешь понимать.

Прочитав письмо несколько раз, я постарался запомнить и пересказать сам себе его содержание. Просто так читать такие письма нет смысла, что к этому моменту своей жизни я уже хорошо понимал. Письмо нужно понять, прочувствовать, пропустить через себя, для чего иногда полезно пересказать самому себе, как если бы я был Дарой и пытался бы написать что-то похожее. Пересказав суть, я ещё раз прочитал письмо, сопоставив свой пересказ с текстом. Всё было так, как я уловил. Значит, бо́льшая часть информации была понята мной верно. Если, конечно, здесь нет скрытого смысла.

Собравшись с мыслями, я решил ответить, что на поведение Дары не обижаюсь, осознаю совершённые мной глупости, которые и заставили её попытаться открыть мне глаза. Я добавил, что понимаю, как сложно придумать иной способ донести информацию до слишком уверенного в себе человека. Я на самом деле понял это, так как в общении с разными людьми сам не раз сталкивался с непробиваемым упрямством, вынуждающим переходить на всё более грубые аналогии, порой даже мягко намекая на схожесть моих аналогий с поведением собеседника. Подумав ещё немного, я дописал, что её мысли всё равно не кажутся мне настолько убедительными, чтобы бросить всё и заняться чем-то другим, причём непонятно даже чем. Мне было непонятно, что она хочет от меня, и почему я должен отказываться от своих целей. Я не понимал, зачем мне нужно то, что она пыталась мне сказать. Набрав текст в редакторе почтового клиента, поправив опечатки и аккуратно отформатировав текст, чтобы не показаться тупой безграмотной скотиной, я отправил письмо Даре. Отправил и вышел на запоздалую пробежку.

Этот небольшой промежуток времени, за который я прочитал письмо, ответил на него и отправил ответ по обратному адресу, ещё долго будет всплывать в моей памяти. Это будет происходить каждый раз, когда чепуху, подобную той, что я написал Даре, я буду получать от других людей. Но всё это будет гораздо позже.

Спустя некоторое время, два-три дня, я перестал злиться на Дару, но общение с ней было для меня уже чуть менее желанным. Мне не хотелось общаться с ней подобным образом, а хотелось говорить так, например, как в день нашей встречи в парке: просто и непринуждённо, хотелось любоваться ею, как её внешней, так и её внутренней красотой, выражающейся в умении складно и грамотно говорить, видеть такие вещи в обыденном, которые многие не замечают, демонстрировать неподдельный интерес к предмету разговора даже тогда, когда речь идёт о самых, казалось бы, неважных вещах. Вот этого мне хотелось, а не нравоучений по поводу низкого уровня нравственности, при которых я чувствовал себя какой-то свиньей в её присутствии.

Лишь через неделю после той встречи Дара позвонила мне и предложила увидеться снова. Место для встречи было выбрано ею необычное. Это была площадка у стелы «Маяк», находящейся в самом низу проспекта Александра Невского, точнее, на его пересечении с улицей Ригачина.

Подходя к месту встречи, я увидел Дару. На ней было красивое голубое платье, подобранное почти под цвет её глаз. Платье было длинным и достигало подъёма стопы, будь оно чуть ниже, волочилось бы по земле при ходьбе. Такое платье нужно уметь носить и иметь соответствующую фигуру, что была у Дары весьма женственной. Платье не было обтягивающим и, казалось, даже скрывало некоторые приятные глазу изгибы её тела. Волосы Дары были сплетены в две косы, свободно спускавшиеся от затылочной части головы. Косы оканчивались небольшими синими бантиками. Лицо девушки сияло, на губах проступала чуть заметная улыбка, глаза светились радостью. Она снова не была накрашена и не носила серёжки. Подойдя ближе, я заметил, что её уши даже не были проколоты. Сияющее выражение лица Дары невероятно гармонировало с погодой и отражало её настроение. Всё говорило о лёгкости предстоящего разговора… Если не сделать глупостей как в прошлый раз.

— Здравствуй, Дара, твоя красота ещё более выразительна в этом платье. — начал я с комплимента.

— Здравствуй, Артём. Спасибо, но, думаю, ты догадываешься, что подобные комплименты я получаю довольно часто. — ответила Дара совершенно без свойственной ей раньше скромности.

— Я не удивлён, ты правда от природы очень красивая. — ответил я.

— Я не об этом, — вздохнула Дара, — дело в том, что, произнося комплимент подобного типа, делая упор на красоте, мужчины едва ли понимают, что они видят на самом деле.

— Ты имеешь в виду, они видят красоту внешнюю, забывая о духовной красоте, о богатстве внутреннего мира, который они едва ли могут оценить после первой встречи? — быстро начал я высказывать свою догадку. — Но я же общаюсь с тобой уже…

— Опять не то. — перебила Дара. — Я пытаюсь сказать, что эти мужчины не знают, что такое красота. Вот ты знаешь?

— Что такое красота? Ну, это фундаментальное понятие, вряд ли определяется, тем более что красота для всех разная. Кому-то одно нравится, кому-то — другое.

Тут я начал пытаться объяснять относительность красоты для каждого человека, что красота также зависит от настроения, от уровня понимания субъектом того, что он перед собой видит, от его склонностей, намерений, уровня развития его психики, возраста, пола и так далее. Одновременно с этим мы начали потихоньку двигаться в сторону Набережной, дойдя уже почти до мостика через речку. Дара всё это время слушала, не выражая ничего на своём лице. Когда я закончил речь, она произнесла:

— Всё что ты сказал — это поверхностное представление, свойственное скорее ни в чём не разбирающемуся обывателю, чем человеку, претендующему на высшее образование. Ты описываешь отношение к красоте, а не даёшь определение. Ты пытаешься показать относительность восприятия людей, а не определить сам объект этого восприятия.

— Но я же математик, определением красоты должны заниматься искусствоведы, культурологи, философы, наконец. — пытался я найти оправдание, так пока и не понимая, что же было сказано неправильно.

— Глупости, Артём, в математике тоже есть красота, и ты прекрасно об этом знаешь. Тем более, если ты математик, то должен знать, чем правильное определение отличается от поверхностного описания объекта. Ты не видишь общего в том, что говоришь, не видишь, что красота, например, в математике, ничем концептуально не отличается от красоты в чём-то другом. Природа и смысл красоты одинаковы и объединены таким абстрактным понятием, как красота в широком смысле, чем-то фундаментальным, как ты верно сказал сначала. Однако фундаментальность вовсе не означает оторванность от реальности. Твои рассуждения совершенно никак не привязаны к реальному миру, в них нет ничего полезного, ничего такого, что можно было бы использовать для решения какой-то реальной задачи. Все рассуждения должны быть согласованы с реальностью, без этого они будут лишь пустой болтовнёй. — Дара говорила поучительным тоном. — Артём, красота — это высшая целесообразность, степень гармоничности в сочетании отдельных частей всякого целого. Красота показывает, насколько гармонично и правильно с точки зрения всеобщей целесообразности сложен предмет. Если что-то является некрасивым, значит оно где-то сделано неправильно, без соблюдения нужной меры или неправильно исполняет свои функции, не входит в гармонию с целым, частью которого является. Некрасивость является отражением нарушения этой гармонии.

— Ну да, я всё это понимаю и так, это определение не новое для меня. — продолжал оправдываться я.

— Если понимаешь, почему не смог сказать? Если знаешь правильный ответ, что заставляет тебя говорить иначе? — начала нападать Дара.

— Я как бы интуитивно понимаю, но сказать как ты не могу. — я уже казался сам себе совершенно неполноценным человеком, проигрывающем в споре юной девушке.

— Послушай, что я хочу тебе сказать. — начала издалека Дара, понимая, что уже загнала меня в угол и могла более не торопиться. — Если человек не может объяснить то, что как будто бы понимает или если он не может применить знания на практике, то это означает, что на самом деле ничего он не знает и не понимает. У него в голове просто есть смутно-интуитивное представление, обрывочные кусочки несобранной мозаики, беспорядочный мусор, называемый им самим не иначе как богатый внутренний мир. Эта кусочная фактология, обрывки частичных знаний, выхваченных из контекста при поверхностных попытках разобраться в чём-то непонятном, и называется таким человеком словом знание, тогда как настоящего знания и понимания у него нет и не было. — Дара продолжала говорить поучительным и наставническим тоном, сопровождая речь богатым набором жестов. — Помни, Артём, когда ты, рассказывая достаточно сложные вещи, услышишь от кого-нибудь, что ему всё это знакомо, понятно и он всё это давно знает, насторожись: скорее всего, перед тобой человек, заблуждающийся относительно своей собственной значимости, думающий о себе гораздо больше, чем он представляет собой на самом деле. Попроси его продолжить мысль, применить его воображаемые знания для решения той или иной проблемы, поделиться мнением относительно того или иного явления, дать оценку того или иного события, связанного с обсуждаемой темой. Проще говоря, дай ему задание по теме — и ты как в капле воды увидишь истинную картину представлений этого человека.

— То есть ты считаешь, что на самом деле я ничего не знаю о красоте? — заинтересовался я, чувствуя, что Дара права.

— Именно так, Артём, ты совершенно ничего не понимаешь, а то, что понимаешь — это смутно-интуитивные обрывки, из которых даже при сильном желании не сшить хоть сколько-нибудь полной картины. Знающий и понимающий человек способен поддерживать разговор на обсуждаемую тему на самых разных уровнях: он может как в общих чертах обрисовать проблему или решение, так и выполнить глубокий обзор возможных причин, следствий, смежных и сопутствующих проблем, связать своё повествование с другими догадками и мнениями присутствующих на обсуждении людей. — тон Дары стал мягче и она говорила уже в своей обычной манере.

Я задумался. А ведь верно, когда разговариваешь с человеком, и он говорит убедительно, складно, то кажется, что ты всю жизнь это знал…

— Когда один человек подстраивается под другого, рассказывая что-то понятными ему образами, приводя понятные ему примеры, — продолжала Дара, как будто прочитав мои мысли, — тогда собеседнику кажется, что он всю жизнь это знал и новыми для него идеи рассказчика уже не кажутся. Почему? Потому что передаваемые образы человеку знакомы и понятны, элементы обрывочных мыслей, которые лежали в голове человека, ему также знакомы, просто они переставляются другим способом, и наделяются другой мерой, более целостной, как бы связывая кусочки мозаики в более полную картину. Дальше нужно незаметно задать человеку несколько очень простых вопросов, чтобы он сам захотел на них ответить — и вот, человеку кажется, что эта картина у него в голове уже была, настолько удачно она вписалась в уже усвоенные им представления. От рассказчика-учителя требуется большое мастерство, чтобы вот так незаметно для ученика открыть ему новое знание, а ученик при этом думал, будто он до всего дошёл сам.

— В таких случаях тяжело не похвастаться своими способностями перед учеником, не сказать ему, что на самом деле это ты так мастерски заложил в него что-либо. — предположил я, поставив себя мысленно на место мастера-учителя.

Дара задумалась, лицо её сделалось грустным. Помолчав немного, она сказала тихо:

— Да, тяжело поначалу. Наблюдаешь за учеником, он делает успехи и говорит, что добился чего-то, что добился он этого сам, а на деле без точных и незаметных ударов мастера ничего бы не добился вовсе. Потом ученик уходит своей дорогой, забывая про учителя… Хочется сказать ему, мол, неблагодарный ты. Но нельзя! Мудрый учитель понимает, на что идёт, понимает, что слова благодарности всё равно ничего не значат, значимыми являются только дела, поступки, устремления и результат всего этого… Слова без содержания всё равно пусты, а если есть содержание, то всё видно и понятно без слов. Возвращается такая благодарность далеко не сразу… Со временем понимаешь, что важно для учителя: чтобы благодарность ему выразилась в том, что ученик добился своих целей, стал счастливым и помог другим понять что-то важное… Но что-то я не о том. — Дара снова начала говорить громче. Она взбодрилась, как бы отмахнувшись от этого странного лирического отступления, навеянного моей репликой, затем продолжила:

— Я понятно объяснила, что значит знать или понимать? Вот тебе пример более близкий: замечал когда-нибудь, как не очень успевающие студенты не могут правильно ответить на вопрос преподавателя, но при этом говорят, что они всё знают, понимают, учили, только сказать не могут? — вопрос Дары снова был риторическим. — Так вот, это их «знаю, но забыл» означает лишь то, что они просто поверхностно ознакомились с материалом, могут узнать знакомую формулу среди многообразия таковых и сказать, что «да, мы это проходили», но в чём суть формулы — они даже не подозревают. При этом печально то, что повозившись во время подготовки с какой-то формулой, они будут думать, что знают её, а на самом деле знают лишь то, как она записывается, не более того. Они никогда не выведут аналогичную и, что главное, никогда не примут самостоятельного решения о целесообразности её применения в том или ином случае. Понятно, что это не только к формулам относится, но ещё и к разным методикам, вашим алгоритмам и, наконец, просто к любым поступкам в жизни.

— Да, думаю, что примерно понятно. Знать и понимать — значит глубоко проникать в суть и уметь эту суть сопоставлять с тем, что видишь, принимать самостоятельные решения, видя объект со всех сторон, его историю, его перспективы, связи с другими объектами, область применимости и прочие возможности, в то время как многие люди под словом знать подразумевают быть знакомым. — как можно подробнее ответил я.

— Да, правильно. — одобрительно кивнув в ответ, сообщила девушка. — Теперь я продолжу свою мысль о красоте. Красота действительно понимается всеми по-разному. Зависит это от многих факторов, но, в конечном счёте, — от степени развития и полноты внутреннего мира. Через что, по-твоему, человек выражает своё отношение к реальной действительности, свой внутренний мир, сталкиваясь в своём развитии с миром внешним? — задала Дара непростой вопрос.

— Через какие-то действия, создавая или разрушая что-то. — помедлив, сказал я.

— Ну и как называется процесс такого создания, создания чего-то нового, отражающий, с одной стороны, внутренний мир человека, а с другой, выражающий его отношение к нему в процессе познания?

— Ну, искусство что ли? — я казался себе школьником, оставшимся после уроков для разговора с учителем по причине своего отставания.

— Да, Артём, конечно это искусство. — похвалила Дара. Её согласие, с моими мыслями выглядело как комплимент. Улыбнувшись, она продолжила:

— Современное массовое искусство и творчество очень разное, но в целом последние веяния имеют дегенеративную тенденцию. Всё идёт по направлению к максимальному упрощению, что с одной стороны хорошо, если не теряется функциональность, а с другой плохо, когда форме отдаётся предпочтение в ущерб содержанию. Одна из проблем, тесно связанная с указанной, заключается в неумении людей читать произведения искусства. Попроси любого из своих знакомых описать тебе внутреннюю сущность какой-либо картины, музыкального произведения, художественной постановки. Ты увидишь, что он практически ничего не сможет тебе сказать, а то, что скажет — это будут обычные оценки типа нравится или не нравится, выраженные, возможно, каким-то более богатым словарным запасом. Но он не скажет тебе, даже не приблизится к тому, чтобы передать идею композиции, связать её с переживаниями автора, понять его замысел и то, что же именно двигало им в процессе создания произведения искусства. — Дара снова перевела дыхание, сделалась более серьезной, но в то же время в её глазах и речи появилось некоторое отчаяние:

— Современные люди совершенно не умеют читать произведения искусства поэтому оно и упрощается до невозможности. Послушай нынешнюю музыку: три-четыре аккорда, идущих в разных порядках и с разным темпом — вся разница только в этой последовательности и ритме, а слова песен, если говорить именно о песнях, примитивны до безобразия. При этом у людей поднимается язык делить эту похабщину по жанрам: поп, рок, модный нынче рэп, металл, хотя по сути — это ширпотреб одного и того же уровня. Низкого, пошлого и примитивного. Всё предельно просто, Артём, современные люди не умеют думать глубоко. Задумываться больше чем на 5 минут подряд они не могут, обязательно собьются, отвлекутся, начнут нервничать и так далее. Им нужно подать что-то простое, не требующее сосредоточения. Трёх аккордов вполне достаточно, а рифмы, сложнее чем кровь-любовь, или картины сложнее, чем весёлые котята будут казаться слишком тяжёлыми, будут напрягать, запаривать и загружать, как это принято говорить современным молодёжным языком. Классическую музыку, например, они вряд ли смогут услышать. Сейчас даже модно стало делать аранжировки классических композиций, точнее, их вырванных из контекста частей. При этом тот факт, что теряется или, что ещё чаще, опошляется исходный замысел автора, никого не волнует и никем не замечается. Сходи, например, на выставку фотографий по какой-либо тематике. Редко когда ты встретишь что-то действительно глубокое и со смыслом. Фотографы соревнуются друг с другом скорее в своём умении, но едва ли пытаются передать фотографией какой-либо смысл. Аналогичную картину — когда люди соревнуются друг с другом в том, кто более виртуозно исполнит произведение искусства — последнее время можно наблюдать всё чаще и в других областях. — Дара остановилась, выражением своего лица преувеличенно показывая тоску и печаль, как бы в тон содержанию своей речи, затем посмотрела на меня и, будто придумав что-то, продолжила:

— Артём, наш разговор о красоте и искусстве останется сегодня незаконченным. Мы ещё не обсудили главную мысль — о связи этих двух понятий, к которой я тебя сейчас подводила, особенно этим длинным монологом об упадке искусства. Мы также не обсудили цели искусства и ещё кое-какие вопросы. Я бы хотела дать тебе задачку на дом. — вдруг сказала девушка.

— Давай… — удивился я.

— Напиши небольшое сочинение про искусство. Затронь в сочинении следующие вопросы: что такое искусство, как связано искусство с красотой, какую роль оно играет в обществе, как к нему следует относиться, какие характерные особенности искусства ты видишь по сравнению другими социальными феноменами. Запомнил?

Я мысленно повторил про себя вопросы и попросил Дару произнести их ещё раз. Она повторила задание, а я убедился, что запомнил его правильно. Затем я постарался зафиксировать ощущения, которые вызвали у меня вопросы, чтобы затем легче было восстановить точные формулировки. Наконец, я сообщил просто:

— Запомнил.

— Не торопись только. Как напишешь, скорее всего, захочешь что-то переписать, а переписав, подожди ещё немного, если новых мыслей не появится, присылай по почте то, что получилось. Только пиши своими словами, — наставила Дара, — копировать чьи-то мысли и чужие представления мне не нужно, а если и используешь чужие идеи, то в них должна прослеживаться попытка твоего собственного осмысления и как это всё встраивается в твою картину мира. Мне нужно то, что ты́ думаешь и как ты́ это напишешь.

— Хорошо, я понял, Дара, постараюсь выполнить для тебя это задание.

— Только ты делаешь его не для меня, а для себя. — поправила Дара.

— Пусть так. — согласился я.

Мы ещё гуляли некоторое время, рассуждая о разных вещах. Я рассказал Даре, что играю на классической гитаре и что солидарен с ней в том, как она оценила современный уровень музыкального творчества. Искусством я его назвать даже не захотел. Потом я вспомнил, что хотел спросить по поводу двух косичек:

— Дара, ты знаешь, у нас в Заонежье две косы означают, что девушка замужняя? Я не вижу у тебя кольца на пальце.

— Знала, что ты спросишь. — весело сверкнула глазами Дара. — В данном случае этот символ я использовала с другой целью, — она игриво ткнула меня в плечо, — но, может быть, ты когда-нибудь догадаешься. Обязательно догадаешься. Возможно, однажды я заплету их снова… а возможно, не буду… — Дара опять стала серьезной и грустной.

Мы шли некоторое время молча, и я ненавязчиво начал разговор на другие темы, не связанные с искусством или традициями Заонежья: погоду, продолжительность дня и ночи. От этой темы, хотя это было странно обсуждать днём, перешли к тому, как интересно в конце лета, когда ночью уже темно, лежать и смотреть на звёзды, думая о космосе.

Разговоры о звёздах и о космосе в целом Дара воспринимала как-то по-особенному, она делалась тоскливой и задумчивой, говоря более медленно, при этом в её глазах появлялось устремление к чему-то далёкому и понятному только ей, что придавало её неведомому мне происхождению характерную загадочность и навевало самые смелые предположения, будоража фантазию. Возникало такое ощущение, будто Дару мало интересуют земные заботы большинства людей, но не в том смысле, что ей нет до них дела, а в том, что она видела какую-то детскую наивность в современном образе жизни, будто она жила в совершенно другом мире, более развитом. И как будто хотела сделать наш мир таким же.

Впоследствии я не только не приблизился к пониманию личности Дары, но даже наоборот, количество вопросов о ней многократно возросло. Слишком поздно я начал задавать себе эти вопросы и слишком поздно начал искать на них ответы.

V

Мы с Дарой встречались ещё некоторое время, благо что сессия не отнимала его слишком много, хотя и требовала напряжения, сбалансированного, впрочем, физической нагрузкой. Разговоры наши были на совершенно разные темы, но касающиеся, в основном, социальных аспектов: проблем современного общества, их причин и возможных путей решения. Дара нередко пыталась связать проблемы общества с непониманием человеком цели своего существования, а когда говорила о целях, постоянно вела речь про Вселенную в целом, про гармонию, целостность и стремление к развитию этого бесконечно большого Организма, люди в котором пока не видят, зачем они Ему нужны. Она говорила и о том, что Вселенную мало интересуют примитивные устремления значительной части людей, о том, что люди, решая устроить свою жизнь тем или иным способом, не связанным с познанием и совершенствованием Мира, — всего лишь заблудившиеся создания, наивно полагающие, что смысл жизни — потреблять и получать удовольствие. Этим людям, как она считала, нужно помочь открыть глаза на истинные цели существования человечества. Всё это было мне мало понятным, казалось слишком абстрактным, не существующим, но поспорить было решительно не с чем — настолько убедительно Дара говорила о Высшей Цели.

Если я в этот момент интуитивно видел глупость, унылось и жалость всех попыток современных людей жить в русле удовлетворения деградационно-паразитарного спектра потребностей, и как люди облекали при этом свои цели и устремления в научную, философскую и прочую обёртку наподобии всяких пирамид потребностей или объективных законов мироздания, то Дара смотрела на эти вещи иначе: она, казалось, была уверена и совершенно точно знала, что происходит и почему, как жить и к чему стремиться, в чём смысл жизни и как к нему прийти. В такие моменты хотелось верить ей. Я смотрел на мир демоническими глазами, стараясь возвыситься тем, что мои способности и стремления на порядок выше, чем у многих людей, мне нужно было показывать другим, что они всего лишь ущербные заблудившиеся создания, что они идут неправильным путём, но Дара смотрела на всё иначе, спокойнее: ей не нужно было никому ничего доказывать и показывать, спорить и убеждать, критиковать и наставлять, искать у кого-то поддержку или помощь — в ней было всё, что делало её целостной. Причём эта целостность не нуждалась в демонстрации, она как бы естественным образом проявлялась в её поведении и умении себя ставить. Дара, казалось, знала и могла всё, а тому, что не умела, могла легко научиться. Пожалуй, в тот момент мой демонический характер просто обожествлял её, как обычно происходит с демоном, когда он встречается с другим существом, многократно его сильнее, желая сразу же подчиниться, ища дополнительную силу у покровителя. Дара была куда более умной в жизненных вопросах, чем я, она казалась мне личностью не из нашего мира. Тогда я не понимал ещё, что подобного рода привязанность недолговечна.

Несмотря на непонимание некоторых вещей, все эти разговоры были мне приятны поначалу. Я видел недостатки большинства людей, о которых говорила Дара, и мне нравилось, что я, как мне думалось, этими недостатками не обладал. Мне нравилось быть другим человеком с Дарой: она, казалось, давала мне ощущение собственной значимости, ценила мой интеллект, выделяла меня из толпы обывателей. Иногда я рассказывал ей свои идеи о нашем обществе, она всегда находила в них что-то полезное, дополняла это своими мыслями — и уже новая, преобразованная идея порой даже вызывала у меня восхищение. Мне нравилось фантазировать с Дарой о будущем нашего общества, о том, какие возможности и перспективы открываются, если приложить усилия.

Однако постепенно я начал понимать, что все эти особенности в нашем общении я придумал сам. Я всего лишь отождествлял свой уровень знания с уровнем Дары, и мне казалось, будто все её идеи и мысли мне хорошо понятны, будто я всегда их придерживался, только не формулировал их так ясно и чётко, как делала она. Мне казалось, что я уже жил правильно, именно так, как говорила Дара. Казалось, будто она подчёркивала моё с ней отличие от серой массы людей. Но это было не так, она пыталась, но сначала очень мягко, показать, что на самом деле я такой же как все, разве лишь немногим умнее, оригинальнее и успешнее. Дара хоть и обращала внимание на мои отличия, она постоянно подчёркивала, что этих отличий недостаточно, что нужно развивать свои способности, переходить к решению более сложных жизненных задач, а не тратить свой интеллект только на получение удовольствия. Нужно совершенствовать себя, а затем, достигнув определённого уровня, помогать другим.

Я не замечал, да и не мог бы заметить, что между мной и Дарой начинает возникать одно фундаментальное разногласие. Причиной этого разногласия было известно что: неумение слушать и видеть смысл в её словах. Я лишь получал удовольствие от общения, но думать не думал о том, чтобы начинать что-то менять в себе, чтобы двигаться дальше, следовать её рекомендациям. Сам разговор был целью и смыслом общения для меня, но не знания и практически прямые указания к действиям, которых я поначалу просто не замечал. Я пытался искать в речах Дары то, что принесло бы мне выгоду в моей жизни, тогда как она считала, что я должен понять и принять все её идеи, пока не научусь впоследствии самостоятельному мышлению. Я не понимал даже, что это такое.

Дара говорила, что моя линия поведения ничем не отличается от той, что попадает под её и мою критику, хотя мне так совершенно не казалось, из-за чего разговоры с Дарой, в которых она каждый раз не забывала мне напомнить, что считает меня тем же заблудившимся юношей, начинали надоедать однообразием. Со временем Дара начала всё больше говорить какими-то загадками, не заканчивала свою мысль. Всё чаще среди её слов можно было услышать «поймёшь потом» или «подумай над этим сам». Как будто Дара давала мне задачи, которые я, будто школьник, должен решать дома. Это немного раздражало. В какой-то момент мне даже начало казаться, что она совершенно ничего нового мне сказать не может. Она стала чаще повторяться, отчего становилось скучнее. Постепенно я начал склоняться к мысли о том, что научился у неё всему, что мне было необходимо, а её загадочный взгляд уже не цеплял за душу.

Сессия завершилась — и захотелось традиционно отдохнуть. Я забыл о регулярности и размеренности своей жизни, начал заниматься всякой ерундой, свойственной юношам моего возраста: дискотеки, посиделки с друзьями (как-то мы даже собрались отметить завершение экзаменов, выпили вина), походы в кино. Регулярными остались только спортивные тренировки, поскольку предстояли соревнования… Пожалуй, не будь их, я и на тренировки бы забил. С Дарой мы только переписывались недлинными сообщениями, встречаться не хотелось. Не хотелось опять чувствовать себя глупым юношей, которого учит историк без высшего образования. Многие её идеи, впрочем, я взял на вооружение и неплохо бил ими тех, чью жизненную философию считал ущербной. Но и Дара теперь попадала в моих мыслях в категорию таких неправильных людей.

Так прошла неделя. И вот однажды я получил по почте письмо от Дары, содержание которого, в силу его чрезвычайной важности, я считаю необходимым привести почти полностью:

Здравствуй, Артём. Я хочу рассказать тебе историю, смысл которой сейчас ты поймешь как предупреждение, однако позже увидишь, что она совсем о другом. Это очень поучительная история, прочитай её, пожалуйста, предельно внимательно. Все совпадения прошу считать неумышленными.

Жили-были два человека: парень и девушка. Волей судьбы они встретились совершенно неожиданным образом и абсолютно случайно решили поговорить о необычных для таких случаев вещах. Разговор у них получался интересным. Парню очень понравилась девушка, она старалась быть независимой и необычной, несмотря на детскую наивность и обычную для своего возраста неразумность, время от времени демонстрировала нетипичное для большинства отношение к жизни. В ней ещё не угас огонёк желания познавать тайны окружающего мира и проникать глубоко в структуру нашего мироздания, она ещё не была полностью зомбирована ущербной системой ценностей современного общества — и молодой человек это хорошо чувствовал в ней. Девушке тоже понравился парень, он казался уверенным, надёжным, знающим те вещи, которые как раз её сильно интересовали на интуитивном уровне. Она точно не знала, что ей от него нужно, не было здесь ни влюблённости, ни какого-то влечения к противоположному полу, а был просто не до конца объяснённый интерес. Находясь рядом с ним, ей хотелось самой стать лучше, совершеннее во всех отношениях, она даже на время забыла о своих увлечениях и прочих отвлекающих факторах, целиком сосредоточившись на беседе с новым знакомым. Она хотела теперь всё делать правильно, жить иначе, чем жила, и новые перспективы её сильно привлекали.

Парень оказался непростым, говорил иногда просто о сложных вещах, а порой сложно о тех, которые до этого казались простыми — и тут же оказывались совершенно непонятными, но, приложив усилия, разобраться во всём этом было можно. Девушке было интуитивно интересно прикоснуться к более совершенной жизни, к чему-то более высокому, отойти на время от примитива современного общества, который не давал ей возможности увидеть другой мир, более интересный во всех отношениях. Кроме того, всё это общение отвлекало её от повседневной рутины, коей была заполнена её жизнь.

Их разговоры стали любимым времяпровождением для девушки на ближайшие несколько дней. Она спрашивала у молодого человека про многие вещи, которые так или иначе долго её интересовали, задавала вопросы, которые также пыталась обдумывать в своё время, но не смогла найти на них ответы. Парень легко и уверенно отвечал на некоторые, тогда как про какие-то другие говорил, что ответ будет непонятен девушке и лучше его даже не озвучивать. Девушка как-то настороженно воспринимала такой отказ, но соглашалась. Она понимала, что их разделяет пропасть, хотя не верила до конца, что эта пропасть может помешать что-то объяснить.

Девушка радовала парня, она очень быстро схватывала в теории те основные моменты, которые он хотел ей объяснить, по крайней мере, она с готовностью обсуждала рассказанное, время от времени возвращалась к уже пройденным темам, пыталась даже разобраться в чём-то самостоятельно, делясь своими успехами с новым знакомым. Но так было вначале, пока всё, в целом, казалось простым и более менее понятным.

Парень был не просто рассказчиком, оказалось, что в свои рассказы он вкраивал задачи, загадки и маленькие вопросы, оставляя каждый ответ немного незаконченным, не давая точного рецепта, оставляя всё это девушке. Девушка не совсем понимала, чего он хочет этим добиться и отсутствия прямоты в каких-то случаях дико её раздражало. На самом деле парень ей сразу сказал, что раздражаться она может сколько угодно, но это её проблемы, и менять тактику общения с ней он не будет по определённым причинам. На самом деле она уже в этот момент совершала серьезную ошибку, закладывая очень скоро возникшее разногласие. Это было началом конца… Только она этого не понимала.

Она не пыталась разобраться в его загадках, не пыталась решать его задачи, вообще не понимала, зачем ей нужно это делать. Медленно, но верно до девушки доходило понимание того, что он ждёт от неё каких-то изменений, но они не происходили. Она не понимала, что эти изменения будут происходить, только если она будет делать к этому решительные шаги. Ничего не делать нельзя, это было правдой, но очень неприятной для девушки. Время отдыха и наслаждения от интересных бесед куда-то уходило, возвращалась неуверенность и ощущение безнадёжности, скуки, рутины от того, что придётся прилагать какие-то усилия, не самые для неё приятные. Она не понимала, что парень даёт ей эти задачки для того, чтобы она тренировалась и готовила себя к более важным вещам. Она не понимала, что бабочка получается из гусеницы путём довольно трудного процесса, и эта трудность обязательна для будущей бабочки. Если она не выполнит тех физических усилий, которые нужны для вылупливания бабочки из кокона (например, кто-то другой разрезал кокон и достал бабочку, избавив её от мучений), крылья не раскроются — и она никогда не полетит.

Парень говорил про какую-то внутреннюю опору, которая держит каждого человека, он постоянно повторял, что без внутренней опоры, без движения вперед и без качественного изменения своей системы ценностей всё умирает, уходит, деградирует и рушится, и что их общение тоже однажды закончится именно так. Девушку это порой злило, но, в конечном итоге, она ему верила и понимала, что дальнейшее общение зависит почти полностью от неё. От того, насколько хорошо она сможет понять его попытки что-то в ней изменить…

«Стоп, а почему он думает, что прав? — подумала девушка, — жила же я как-то всё это время без его советов, всё в порядке было, а тут он приходит и говорит, что так нельзя, отчего же… но почему-то хочется ему верить, в чём же дело? Почему он так сильно на меня влияет?» Интуитивно девушка понимала, что лучше делать так, как он хочет, это по идее должно ей что-то дать. Она пыталась бороться со своими недостатками, но с переменным успехом. Её внутренняя опора не окрепла, она держалась полностью на той внешней мотивации, которую давало ей общение с молодым знакомым. Она ничего не поняла из того, что он говорил про ценности, о механизмах их работы и о вреде каждого микропоражения над собой, когда уступаешь обстоятельствам, привычкам, изменяешь нравственным установкам, обещая себе в последний раз, но всё равно делая что-то заведомо неправильно… Она не увидела той простой истины, что, уступая себе один раз, в будущем придётся расплатиться и за этот раз, и за следующий, который наступит к тому моменту. Причём делать работу сразу в двойном объёме тяжело. Она думала, что сама знает, что ей лучше делать, а чего не делать, пытаясь придти к обозначенным молодым человеком целям своим собственным путём, не следуя его рекомендациям, например, избегать деградационно-паразитарных привычек. «Зачем? — думала девушка. — Подумаешь, пропущу очередной бокал, что это изменит?»

Внешняя опора недолговечна. А ещё внешняя опора второй раз вряд ли будет обладать той же удерживающей силой, что в первый, если вообще будет иметь эффект. Если человек не успел создать свой фундамент и воздвигнуть свою опору, которая удержит его в самые трудные минуты от неправильных и глупых решений, то он делает огромных шаг назад, и чтобы вернуться хотя бы на тот же уровень, на котором он был, усилий придётся приложить гораздо больше.

Но девушка была молода и полна сил, она была уверена, что успеет сходить и туда, и вернуться обратно, что пока она молода, можно и поразвлекаться, пожить для себя, а там ещё будет полно времени на саморазвитие. Она начала постепенно уступать соблазнам, от которых её удерживал парень: снова вернулась к общению со слабоумным быдлом из своего окружения, опять начала ходить на всякие вечеринки, но старалась избегать встречи с интересным ей в прошлом молодым человеком. Почему?

Потому что она понимала, что он не даёт ей спокойно заниматься тем, чем она хочет заниматься, он мешает ей. «Он убедительно и хорошо рассказывает о развитии, это интересно и здорово, — размышляла девушка, — но он заставляет отказываться от таких интересных и привычных вещей, которые так хочется делать снова и снова, без них нельзя жить, и в конце концов, кто сказал, что он прав, один раз схожу потусуюсь, ничего же не изменится во мне, развлекусь, отдохну, ведь отдыхать-то как-то надо!»

Но, как уже было сказано, девушка была молода, она не знала, как легко и просто можно узнать, что она делала, на что тратила своё время и куда она на самом деле движется. Парень всё это видел, не говорил ей, правда, чтобы не доставать, так как понимал, что вмешиваться в чужую жизнь настолько сильно нехорошо. Он видел, что девушка избегает каких-то тем в общении, так как не согласна с ними, но спорить тоже боится, так как знает, что все её аргументы будут моментально разрушены, и ей придётся согласиться с тем, что парень прав, признать, что она прожигает свою жизнь впустую. Молодой человек не мешал ей заниматься глупостями, он просто старался очень аккуратно намекнуть ей, что всё видит и понимает, и что это его совершенно не устраивает. Он снова попытался рассказать ей про мотивы, ценности, про то, что в жизни бывают разные трудности, которые нужно учиться преодолевать и даются они для того, чтобы тренировать свою волю и психику для решения более сложных задач нашей цивилизации. Но у девушки уже выработался иммунитет на все его речи по поводу её глупости и неразумности, и она решила, что гораздо лучше него знает, как ей жить.

Парень видел, что она не развивается и, пытаясь рассказать ей больше об этой жизни, он сталкивался с тем, что она совершенно его не понимает. То время, которое она могла потратить на развитие себя, на развитие своей способности видеть вещи глубже, чем она видела раньше, она тратила на развлечения. Теперь, когда настало время разговоров на по-настоящему серьезные темы, она просто не понимала той последовательности слов, которую слышала от парня, которого так хорошо понимала буквально недавно.

Они перестали встречаться и общаться на интересные темы. Она начала скучать по этим разговорам, поскольку, несмотря на разногласия, ей нравилось казаться частью чего-то более значимого, ощущать эту иллюзорную принадлежность к более совершенному. Парень тоже хотел продолжать её учить, ведь она была реально умнее своих сверстниц в отношении к жизни, просто не хотела понимать того, что с этим умением делать. Другую такую найти тяжело, парень это понимал. Она в чём-то была принципиальной. Независимость, которую она по ошибке считала своим главным качеством, заставляла её делать глупости. Она хотела снова поговорить с ним в трудные минуты, когда не могла справиться с какой-то проблемой. Девушка успела заметить, что после разговора с парнем почти любая проблема так или иначе разрешается или, по крайней мере, уже не кажется страшной.

А он постепенно стал её избегать. Она отнимала много сил, а толку было слишком мало. Он был нужен ей, хотя она много раз успела сказать ему вслух, что ни от кого не зависит. Он стал для неё единственным человеком, который так глубоко её понимает: ему можно было рассказать всё. Никому нельзя, а ему можно. Но удержать его было уже нельзя, ведь время упущено… она думала, что можно продолжать жить по-старому, ничего не делать и продолжать примитивно тратить своё время, что это останется незамеченным, никак не повлияет на её жизнь в плохую сторону, что времени ещё полно… а, он ждал чего-то от неё, но не дождался… У него-то времени на неё было строго отмерено.

Чем же заканчивается эта история, Артём? Ты хочешь узнать продолжение этой вечной истории?

Прочитав текст несколько раз, я каждый раз видел в нём что-то новое, но при этом ощущение того, что Дара прочитала мои мысли, разгадала мои намерения, просчитала меня всего насквозь, некоторым образом злило и удивляло меня одновременно. Я казался сам себе беззащитным и от этого раздражённым. Вот так точно и со всеми подробностями поставить меня на место девушки мог только виртуозный психолог. «Но как же так, я же не девушка, значит история не про меня. — подумал я. — А про кого тогда? Зачем она её написала? Сюжет явно напоминает наше с ней общение, будь я той девушкой!».

История сильно меня задела. Я почувствовал в Даре некоторое высокомерие, будто она вообразила себя спасителем человечества и могла делать другим людям такого рода предупреждения. «Но каков финал истории? Почему она не написала сразу? — продолжал думать я. — Может быть, это и есть финал? — они просто перестали общаться. Не хочет ли того же Дара? Тогда почему не скажет прямо?» — вопросы множились — и всё это только ещё больше раздражало.

Ночью уснуть удалось с большим трудом и очень поздно.

Я даже не догадывался, о чём на самом деле идёт речь в письме, и что спустя много лет мне придётся не единожды копировать или пересказывать текст этой истории, возможно, немного дописывая или удаляя что-то в нём, подстраиваясь под конкретного человека. И почему история названа вечной, мне тоже стало понятно.

VI

Прошло ещё какое-то время, близился конец июня. Дара, будто предчувствуя мой скорый отъезд на сборы программистов, предложила встретиться «для уточнения некоторых важных деталей нашего общения». Я перестал на неё злиться довольно быстро: несколько тяжёлых тренировок и прошедшие соревнования — всё это отвлекает от подобных глупостей, отрывая меня от примитивности реального мира так далеко, что мне было откровенно всё равно, что там происходит внизу.

Мы встретились в парке 50-летия пионерской организации, что находится за студенческим бульваром, и где спустя 3 года будет установлена скульптура, изображающая медведя. Встреча была утренней, и людей в парке было мало, можно было сесть на скамейку и спокойно поговорить.

— Артём, ты хочешь стать другим человеком? — начала Дара. — Не таким, как многие люди, а другим, более правильным, умным, полезным обществу.

— Хочу, — подумав, ответил я, — только не понимаю, что значит быть правильным… Как можно отличать правильное от неправильного, истину от лжи, ум от глупости? Не понимаю! — закончил я уже раздражённо.

— Можно, Артём, только для этого нужно думать головой…

— Так а я по-твоему чем думаю? — перебил я Дару.

— Ты не думаешь. Ты просто рефлекторно совершаешь простейшие мыслительные действия по связыванию того, что видишь вокруг себя, с понятными тебе представлениями, ассоциациями, встраивая, тем самым, окружающую действительность в рамки своего ограниченного понимания. А то, что не встраивается, что не входит в зону твоего эмоционального комфорта, ты игнорируешь. Даже не понимая этого, ты просто отбрасываешь в сторону кажущееся тебе неважным, оставляя то, что кажется важным и то, что без усилий может быть понято. Ты как будто априори знаешь, что тебе нужно в жизни, а что не нужно, будто ты мудр и прожил уже не одну сотню лет, чтобы делать подобные выводы. Ты как слепой котёнок, тыкаешься мордочкой в стены коробки, где тебя родили, и ничего не видишь. Ты не мыслишь самостоятельно, а действуешь по одному и тому же алгоритму, причём тобой не осознаваемому. Ты боишься, а потому подсознательно отбрасываешь то, что может сильно поколебать твоё текущее состояние. Ты не думаешь правильно, Артём. Даже не пытаешься.

Я молчал и силился сообразить, что всё это значит. Подумав… точнее, совершив очередное рефлекторное мыслительное действие, я не нашёл ничего лучше, чем спросить:

— А как тогда научиться думать правильно? Как нужно мыслить, чтобы мышление было самостоятельным?

— Как тебе удалось спросить такую глупость, Артём? Ты в самом деле думаешь, что есть алгоритм, действуя по которому ты будешь мыслить самостоятельно? Ты не думал, что любое конкретное указание тому, как тебе думать, уже будет указанием, а не твоим собственным решением? Поэтому и мысль будет уже не твоей, а будет всего лишь продуктом этого алгоритма. При этом любое мышление, выполняемое в рамках подобных правил, будет ещё и ограниченным. Чтобы мыслить самостоятельно, Артём, нужно мыслить самостоятельно, и другого рецепта здесь быть не может. И только такое мышление будет неограниченным и правильным.

— Действительно, глупый вопрос, — согласился я, выслушав Дару, — но тогда мне неясно даже, с чего начинается самостоятельность в мышлении.

— Да элементарно, Артём, с попытки решать сначала маленькие задачи, возникающие в твоей жизни, стараясь взглянуть на них как можно шире. Максимально широко. Потом ты начнёшь видеть эти задачки повсюду, они, в свою очередь, будут формироваться в задачу более сложную, которую ты не увидишь и не решишь, пока не наберёшься опыта. Давай пример: ты же употребляешь алкоголь, правда?

— Да, — согласился я, — умеренно, это не вредно.

— Даже тост за здоровье небось произносишь? — хитро спросила Дара.

— Конечно, я же хочу быть здоровым.

— Вот так, Артём, ничего ты не знаешь о влиянии алкоголя на здоровье. — вздохнула Дара. — Вы говорите: «выпьем за здоровье!» — но для думающего человека это такой же бред, как повоюем за мир, умрём за жизнь или, прости меня, потрахаемся за девственность.

— Ого, — удивился я, — не идёт тебе такой стиль речи.

— А тебе не идёт такая глупость, как употребление алкоголя, в совокупности с претензией на здоровый образ жизни и возвышением себя над другими людьми.

— А чем это плохо-то? — начал возражать я.

— Так вот видишь, я это и хочу показать: ты даже не думал! Ты не пытался понять, что есть алкоголь на самом деле, откуда в культуре закрепилась теория умеренного пития, почему главные герои фильмов обязательно пьют или курят, почему алкоголь столь разнообразен, почему употреблять дорогой алкоголь или курить дорогие сигареты модно, почему если ты не пьешь или не куришь, то ты слабый и ущербный человек, не свой в компании и не уважаешь коллег-алкоголиков.

— Почему сразу алкоголиков? — продолжал возражать я. — Умеренно же можно.

— Опять, Артём, ты продолжаешь не думать, ты даже меня не слушаешь! С чего ты взял, что можно? Тебе сказали — и ты поверил? Почему поверил? Как ты решаешь, кому верить, а кому нет? А почему мне не веришь? Как ты вообще принимаешь решения? Подобных вопросов, на которые у тебя есть только один ответ: «мне так кажется». — я могу задать ещё тысячу! — Дара резко замолчала, глядя на меня с укором. Я молчал, опустив голову. Спустя полминуты она продолжила свою речь, но уже смягчившись:

— Теория умеренного пития — это параноидальный бред, тщательно продуманный таким образом, чтобы бредом не казаться, даже врачей вводят в заблуждение, чтобы они рекомендовали больным лечиться вином. А ты не видишь этого, тебе это кажется естественным только потому, что ты — часть этой культуры, ограниченный ею, оттого и не способный даже представить себе, что происходит на самом деле. Не пытаясь выйти за рамки своих представлений, ты не способен видеть таких простых и очевидных вещей. Все, употребляющие алкоголь в любых количества и по любому поводу, — алкоголики. Алкоголик — это свойство, болезнь психики. Нет никакой умеренной дозы. Это же так просто, Артём. — убеждала Дара.

Помолчав ещё полминуты, она закончила:

— Первые рамки, которые тебе придётся преодолеть самостоятельно, — это рамки алкогольной зависимости. Не перейдя через них, дальше ты не продвинешься ни на шаг, это я тебе гарантирую. — в словах Дары появилась крайняя категоричность. — Ты должен сам принять решение, сделать свой первый в жизни самостоятельный выбор. Тебе нужно разобраться с тем, какую роль алкоголь играет в нашей культуре. Каким будет твой выбор, Артём?

— Нужно подумать. — ответил я.

— Ну так и начинай! — сказала Дара, вставая. — До встречи после твоего возвращения через 10 дней.

«Что? Она знала про мою поездку!?» — удивлению не было предела, отчего, поражённый, я так и остался сидеть на скамейке, глядя вслед уходящей девушке. «Я же ничего ей не рассказывал, — быстро соображал я, — хотя в целом я сказал достаточно, чтобы можно было самой догадаться и о сборах, и о сроках моего там пребывания, что не являлось секретом и уже было объявлено нам всем заранее. Может, у неё связи какие-то в университете, оттуда и узнала». — я успокоился, но Дара уже ушла довольно далеко, а тон её прощания был таким, что догонять совсем не хотелось.

Позже я начал задумываться над её поведением. Даре было не свойственно злиться или резко выражать свои эмоции, но в последнее время она стала резче: что в письме, где она приглашала меня на эту встречу, что в самом парке, когда она так резко со мной говорила и затем попрощалась. Я начал потихоньку понимать, что демонстрация этих эмоций была наигранной. На самом деле Дара не могла злиться, но не находила другого способа встряхнуть меня. Только понимание этого пришло ко мне после… когда было уже слишком поздно.

VII

Сборы прошли как обычно. На этот раз местом проведения была выбрана Эссойла. На сборах я присутствовал в качестве тренера, вместе с коллегами-одногруппниками обучая школьников программированию. Забыв про наставления Дары, я достаточно непринуждённо проводил время: утро и день были посвящены учебному процессу, тогда как вечер и часть ночи — посиделкам с другими тренерами, на которых мы обсуждали результаты проделанной работы, а также и планировали день следующий, сопровождая размышления обильным количеством всякого разного спиртного. Время от времени я играл на гитаре, все тихо слушали. Одна женщина — кто-то из воспитателей, сопровождавших детей — как-то не выдержала и заплакала во время такой игры. Я всегда играл очень грустно, как мне потом сказали, непонятно каким образом сливая в одну мелодию порыв и обречённость, тоску и надежду, обильно добавляя печальные сочетания в таком объёме, что после достаточного количества спиртного удержаться от эмоций было очень тяжело. Без алкоголя, конечно, всё это звучит совершенно иначе, гораздо проще, поэтому я, как человек, пьяневший редко, не замечал всего этого в своей игре, хотя пил не меньше.

Там же на сборах я познакомился с одной симпатичной девушкой, тоже из воспитательниц, сопровождавших детей. Мы гуляли в перерывах между занятиями и попойками, общались, понравились друг другу. Хотя скорее это я ей понравился, чем она мне. Она внимательно меня слушала, соглашалась и интересовалась мной. Всё это подкупало, ведь приятно же нравиться кому-то. Кроме того, появилась возможность выговориться. Часть свободного от работы времени я уделял ей, но быстро понял, что общаюсь только из-за желания нравиться другому человеку, особенно такой девушке. Опять виной всему этот мой демонический характер. Я никогда не увлекался таким общением надолго.

Ощущение бездарно проведённого времени съедало меня изнутри через 10 дней беспробудных посиделок, разбавляемых работой со школьниками, которая велась мной скорее на автомате. По этой причине вернулся я в Петрозаводск не в самом лучшем расположении духа. «Дара будет не в восторге». — я уже не сомневался, что она знает про меня всё, можно даже ничего и не говорить.

С Дарой мы встретились на следующий день. Она была очень расстроенной, задумчивой, взгляд её был невнимательным, иными словами, на лице были все признаки усталости, будто она всё это время посвятила какой-то тяжёлой работе. На улице шёл дождь, да и настроение не располагало к прогулке, поэтому мы зашли в какое-то кафе, сели за столик друг напротив друга и для приличия заказали чай. Дара сидела и молча глядела на меня, а я старался не смотреть ей в глаза.

— Знаешь, Артём, — начала Дара тихо и спокойно, — ты, наверное, заметил, что наше общение достаточно необычное… Ты заметил, что твоё чувство влюблённости в меня не нашло своего развития?

–… заметил. — ответил я, боясь даже думать, так как передо мной явно сидел человек, читавший мои мысли.

— Я специально так сделала, чтобы никак тебя не ограничивать, — пояснила Дара, — это было не очень просто, но я нашла способ, отталкивающий, но удерживающий тебя одновременно. Я хотела, чтобы ты это заметил, но, видимо, слишком хорошо сыграла. Может быть переиграла, — с напускным безразличием продолжала она, — но тем лучше, удалось проверить, насколько глубоко ты можешь заглянуть внутрь человека, если дать тебе для этого все возможности. Оказалось, что вообще не можешь. Но поначалу кажется обратное. Так вот, Артём, наше общение с большой вероятностью может закончиться. Я долго думала и пришла к этому выводу, пока ты был в отъезде.

— Да? А почему? Я как-то повлиял на это решение? — начал спрашивать я, параллельно не зная, что мне думать. С одной стороны, я не испытывал к Даре чувств, которые делали бы меня зависимым от неё: чувство влюблённости, возникшее у меня в первую запланированную встречу в парке, пропало столь же скоро и больше не появлялось. Всё из-за её критикующего тона и постоянных нравоучений. Женским внимание я обделён не был. Меня не интересовали слишком выдающиеся девушки, хотя их искусственная красота, несомненно, привлекала, особенно летом. Причём эта незаинтересованность была взаимной. Ко мне, напротив, постоянно тянулись девушки спокойные и тихие, ничего особо не выдававшие и не стремившиеся привлекать внимание. Если с первыми можно было легко и свободно провести, максимум, вечер, то последние обычно оставались в моей жизни гораздо дольше, но отличались они куда бо́льшим умом. Этого с избытком хватало для того, чтобы не чувствовать себя одиноким. Получалось, что Дара не была мне нужна, почему я и не знал, что мне думать о её сообщении. Позже, возвращаясь к этому моменту, я сообразил, что полностью пропустил мимо ушей то, что мне было только что сказано.

— Да, Артём, ты повлиял на моё решение: твоё поведение и твоё отношение. Ты же в силах повлиять на него снова. Только ты, от меня ничего не зависит, поскольку действую я в соответствии с определённой заранее схемой, подробностей которой я не вижу смысла тебе объяснять. Просто прими решение. Самостоятельное.

— Какое решение, Дара? — изумился я, не понимая, что я должен делать.

— Очень простое, Артём, когда-то давно я просила тебя больше задумываться над тем, что мы обсуждаем, как мы это делаем, что я тебе говорю и пишу. Вот в этом состояла часть задания. Поясню его содержание ещё раз: у тебя есть вся необходимая информация, заключённая в наших разговорах и письмах, собери её, прими решение. Ближайшие несколько дней я буду полностью в твоём распоряжении: делай со мной что хочешь, руководствуясь здравым смыслом, конечно. Время пройдёт, и я подведу итоги твоей деятельности. — Дара смотрела на меня немигающим взглядом, пронизывая насквозь, но при этом мягко и снисходительно, как будто учитель смотрит на ученика, жалея его и злясь одновременно.

— А если я ничего делать не буду? — спросил я. — И как ты вообще узнаешь, к чему я пришёл и выполнил ли твоё задание, которое пока не понимаю?

— Что бы ты не делал, Артём, ты всё равно выполнишь задание, только результатом выполнения могут быть разные вещи, которым и будет поведён итог, а тебе — выставлена определённая оценка.

— Ладно. — непонимающе ответил я. — Это всё?

— Всё. До встречи. — она улыбнулась, но спокойно и сдержанно.

— Пока. — столь же спокойно попытался ответить я, но вряд ли у меня это получилось.

Оставив на столе деньги за чай, я встал из-за столика и вышел из кафе.

Я пришёл домой и начал думать… — «Что же она от меня хочет? Как будто это проверка, которую я должен пройти. Но зачем? Что будет, если пройду? А если не пройду? Может быть, она собирается мне что-то рассказать, но не знает, можно ли доверять? Дара крайне загадочна, и я не исключаю, что у неё ещё много тайн и интересных тем для разговора, которые она пока не хочет просто так выдавать, а только повторяет всё одно и то же». Я размышлял, пытаясь понять это самое задание: «что такого в её письмах и речах, что я должен был отыскать, но не смог? Наверное, в каждом нашем разговоре была заключена загадка, а я должен был увидеть её, разгадать, потом дать ей ответ. Она ждала этих ответов, но не дождалась, ведь я ничего такого и не делал».

Тут я неожиданно вспомнил, что одно из заданий она озвучила совершенно явно: написать сочинение по вопросам соотношения красоты и искусства. Подумав некоторое время, лёжа на диване и глядя в полоток, я представил себе схему сочинения. Походив по комнате от одной стены к другой, я собрался с мыслями и сел за компьютер.

Через час сочинение было готово.

Смеяться над ним я буду ещё долго, но это потом, спустя некоторое время, однако в тот момент всё казалось логичным и находящимся на своих местах.

Я написал, что понимаю под искусством, как оно развивалось, начиная от каменного века, и во что превратилось в современном обществе. Раскритиковал модернизм, сообщив о его деградационной направленности и не забыв добавить сведения о психологических наблюдениях людей, склонных к извращённой форме отражения окружающего мира. Рассказал, что думаю про Чёрный Квадрат, бережно и тщательно размазав его автора, а также поклонников Квадрата в самой густой грязи, на которую был способен, имея ещё пока недостаточный тогда опыт ассоциативных методов унижения и оскорбления. О связи красоты и искусства сказал, что они находятся в диалектическом противостоянии: красота создает искусство, как желание отразить и запечатлеть её, а искусство диктует красоту, навязывая новые формы обществу, которое сразу возводит увиденное в культ, либо низвергает в бездну. Смысл искусства, как и религии, я видел в желании одних людей наживаться на невежестве других. Были ещё кое-какие глупости, но не вижу смысла их переписывать.

Написав письмо, я в нём же попросил Дару о встрече, на которой желал услышать ответ на моё сочинение. Дара сразу согласилась встретиться — и уже на следующий день мы снова стояли друг напротив друга, произнося слова приветствия. Посмотрев на меня самым обычным и ничего не выражающим взглядом, она предложила пройтись по Набережной молча. Прогуливаясь таким образом, Дара смотрела на воду, небо, достаточно редко поворачиваясь в мою сторону, будто меня вообще не существовало. Когда мы дошли до скамейки, Дара предложила сесть.

Я сел так, как обычно сидят на скамейках. Дара сначала села так же, но затем повернулась ко мне, поставила сомкнутые и согнутые в коленях ноги на скамейку, опустив стопы в кроссовках на пространство между нами. Затем она обхватила руками бёдра, ложась на них, и взялась левой рукой за правую голень, а правой — за левую, чтобы тыльные стороны ладоней касались друг друга, будучи просунутыми между ногами. Поскольку на девушке были надеты спортивные штаны, такая поза не казалась пошлой, а смотрелась достаточно мило.

— Сочинение твое очень поверхностное, — сказала Дара, вздыхая, — во-первых, видно, что ты невнимательно меня слушал, когда я вела речь о красоте и искусстве; во-вторых, о соотношении красоты и искусства ты написал поверхностную и абстрактную глупость, которая не отвечает ни на один вопрос и не даёт возможности применить написанное к чему-либо; в-третьих, ты думал над сочинением едва ли больше пары часов. Это просто словоблудие, Артём, ты не ответил на вопросы, а лишь выразил своё мнение, оторванное от реальности и повторяющее распространённые заблуждения, не отличившись, таким образом, оригинальностью и самостоятельностью мышления.

— Знаешь, Дара, то, что ты сейчас говоришь, мне кажется таким же словоблудием и абстракцией, которые ты видишь в моём сочинении. — я был обижен такой оценкой.

— Знаю, но я не говорю при этом, что считаю тебя глупым, а повторяю, что ты просто заблудился в стенах своих ограничений, поскольку не следуешь моим рекомендациям, что могли бы помочь тебе эти стены разрушить.

— Не понимаю. — без попытки мыслить ответил я.

— Поймёшь. Давай, я попробую привести тебе ещё пример. Хотя, обожди… Думаю, что тебе следовало бы прочитать роман Ивана Ефремова Лезвие бритвы. — как бы вспомнив что-то, продолжала свою речь девушка.

— Я читал года четыре назад. — ответил я.

— Если читал, то почему же ты написал столь поверхностную глупость на тему красоты и искусства?

— А там про это есть? — спросил я. — Совершенно не помню сюжета.

— Артём, а как ты читал, если не знаешь, про что роман? — спросила Дара.

— Просто не помню уже, давно читал. — стал оправдываться я.

— Ну тогда какой был смысл читать это чрезвычайно глубокое и содержательное произведение, если уже сейчас, спустя всего четыре года, ты совершенно не способен поддерживать разговор на поднятую там тему? — Вспомни один из наших разговоров, — продолжала Дара, — в котором речь шла о непонимании многими людьми процессов, происходящих в современном мире, которые говорят, что знают что-то, но на деле выясняется, что они совершенно ничего не знают. Так же и ты, претендуешь на то, что умеешь читать, а на самом деле ты просто умеешь узнавать буквы, складывать их в слова, слова — в предложения, предложения — в абзацы, абзацы — в главы книги, перелистывая одну страницу за другой. Но к чтению этот процесс не имеет ровным счётом никакого отношения. Я приводила тебе определение красоты. Ты сказал, что оно тебе знакомо, так вот, я просто перефразировала часть монолога Ивана Родионовича Гирина из Лезвия, из той сцены, где он был на выставке, на которой, в частности, обсуждалась скульптура Анны. Твоё подсознание просто помнит этот эпизод.

— Вообще не помню. — отмахнулся я.

— Плохо, потому как это одно из важнейших мест в романе. — ответила Дара. — Ты не умеешь читать, Артём. Ты получаешь высшее образование, не имея даже дошкольного. Давай я попробую пояснить тебе то, что вижу, собрав свой опыт работы с историей, в частности, с историей искусства. То, Артём, что я ждала от тебя в этом сочинении. Хотя бы приближённо.

Дара, продолжая сидеть с ногами на скамейке, положила руки на коленки и начала рассказывать. Время от времени я задавал уточняющие вопросы, Дара отвечала на них, продолжая повествование. Говорила она в целом довольно долго. Если пытаться кратко передать её мысли, то вот один из вариантов.

По мнению Дары, искусство — это процесс, при котором человек, желающий познать окружающую действительность, пытается запечатлеть своё понимание в виде произведения, называемого произведением искусства. То есть, искусство предполагает создание чего-то нового (хотя бы даже для самого человека). Те виды деятельности, при которых человек хоть и создаёт что-то, но при этом не новое, а просто повторяет чью-то мысль или штампует одну и ту же деталь, называются ремеслом. Ремеслом, например, будет вязание носков или изготовление ложек для бытовых нужд. Искусством это было в том случае, если бы носки или ложки имели необычные свойства, структуру, предназначение, отражали бы новую мысль, указывали бы на оригинальную идею или методику их получения и т. д. Искусство является отражением внутреннего мира человека, в процессе познания им мира окружающего, в попытке проникнуть в тайны мироздания, передать новую, никем ранее не увиденную идею в образах, наиболее точно, по мнению человека, отражающих суть этой идеи.

Красота, как Дара уже высказывалась перефразированными словами Гирина из Лезвия бритвы, — это высшая целесообразность, степень гармоничности в сочетании отдельных частей всякого целого. Познавая окружающий мир, человек видит его красоту, то есть то, как отдельные части, находящиеся каждое на своём месте, гармонично сочетаясь друг с другом, образуют некое целое, что служит определённой цели. В искусстве человек пытается описать, понять, раскрыть красоту, одновременно с этим понимая, в чём смысл той или иной вещи, того или иного явления. Именно так человек знакомится с Высшей Целью — целью существования и развития Вселенной. Познание человеком этой Цели происходит, в частности, через искусство в результате попытки объяснить Её красоту. Такова связь красоты и искусства. Дополнительную функцию красоты можно представить как вектор направления. Если человек понимает истинную красоту и то, что он создает, также получатся красивым, значит он следует верной дорогой, значит у него получается!

Если говорить о роли искусства в развитии человечества, то одна из самых главных ролей — быть важнейшим механизмом идентификации человека в мире. Так глобально представить себе эту роль трудно, поэтому рассмотрим на простом примере. Представим себе животное, которое идёт в сторону опасного объекта, проходит мимо таблички «Стой! Опасно для жизни!» и идёт дальше. Подходит к объекту и — бац! — погибает. Для животного надписи на этой табличке — это как китайская грамота, оно не умеет читать, даже представить себе не может, что табличка и надписи на ней что-то означают, оно вообще живёт и мыслит совершенно иными категориями. Теперь рассмотрим человека, который игнорирует язык жизненных обстоятельств. Язык жизненных обстоятельств — это явления, происходящие с людьми каждый день, закономерно вытекающие одно из другого, но связанные при этом некоей информацией, мыслью, идеей, которую можно прочитать, словно она как для того животного написана на непонятном языке, но обладает своей логикой. Так вот искусство как раз и развивает способность читать этот язык. Язык явлений, обстоятельств, связанных с человеком. Нередко люди замечают, что с ними происходят странные вещи, объяснения которым найти очень тяжело, но разумная или логичная закономерность этих явлений удивляет, заставляя думать о существовании каких-то потусторонних сил, вмешивающихся в жизнь человека, или мистики, что по какой-то причине с этим человеком происходит. Вся эта мистика происходит из-за неумения читать язык жизненных обстоятельств, так как читай человек этот язык, он бы ясно понимал, что происходит и почему, а также умел бы предсказывать результаты своих поступков. Этот язык ясно говорит, что и как делать, чтобы получалось, только расшифровать его могут далеко не все. Одна из важнейших ролей искусства — развитие способностей к чтению языка, на котором Мир разговаривает с нами.

Познавая мир, совершенствуя искусство, можно заблудиться, пойти не туда, но здесь на помощь приходит красота. Двигаться нужно в сторону красоты, где красиво — там правильно. Красота — словно лезвие бритвы, если пользоваться образом Ефремова. Лезвие очень тонкое: шаг в сторону — падение в пропасть. Двигаться по лезвию — значит соблюдать Меру во всём. Если хоть что-то будет не на своём месте, будет отклоняться — Мера будет нарушена, равновесие будет потеряно, падение неизбежно. Вот мы и приходим к пониманию ещё одной категории, что является общим для таких понятий как красота и гармония, это понятие — Мера. У каждого человека есть врождённое чувство Меры, но со временем, если его не развивать, оно пропадает. Помимо пяти органов материальных чувств, есть органы, позволяющие видеть язык жизненных обстоятельств, а также видеть красоту и чувствовать Меру.

Человек, не умеющий читать или писать произведения искусства — это человек, не умеющий читать язык жизненных обстоятельств и видеть образы, что постоянно подкидывает нам окружающий мир. Такой человек не понимает смысла жизни, так как не может его прочитать, наступает на одни и те же грабли по сотне раз, так как не видит этих предупреждающих табличек, написанных на непонятном для него языке. Этот человек просто не может найти свой жизненный путь, так как не видит, где и как он пролегает, он просто не может найти себя!

Внешне такого человека нетрудно отличить: он не умеет читать хотя бы классические произведения: картины, музыку, книги, скульптуры, танцы и так далее. Такой человек ищет свой путь через получение удовольствия от жизни, ставя главной задачей жизнь как процесс, при котором он просто существует. Как щепка в океане. Он двигается не туда, где красиво, а туда, где приятно его извращённому уму.

Есть люди, которые, скажем, позанимались в музыкальной или художественной школе несколько лет и бросили это занятие. Потому что им не объяснили, в чём цель искусства, им не объяснили главного, что смысл не в умении играть музыку и писать картины, а в том, чтобы научиться читать окружающий мир, познавать его, передавая знания в более понятных другому человеку образах, например, через музыку, объединяя эти знания и создавая целостную картину реальности. Только умеющий читать человек понимает смысл жизни и знает, куда и как ему двигаться, а когда он двигается по этому пути, у него получается правильно. Потому что когда знаешь, что делаешь, всегда получается!

Современные люди заменили понимание искусства чем-то совершенно другим, суррогатным представлением. Они приходят, например, в выставочный зал и начинают оценивать: нравится, не нравится — оценивают с позиции эстетического удовольствия, которое они получают или не получают. При этом они не задумываются, что у них давно атрофировался орган, способный видеть суть, а своим ртом они способны только кушать, но никак не выражать мнение, хоть сколько-нибудь интересующее человека образованного.

Внутренняя ущербность человека так или иначе может выпирать на его физическом теле, но не всегда заметно, особенно когда человек закрашивает и прячет свои недостатки. Даже исправив внутреннюю суть, на физическом теле могут поначалу оставаться следы бывших в душе отклонений. Иначе говоря, некрасивость внутри порождает некрасивость снаружи. Что делать в этом случае? Очень просто: внедрить в общество иную красоту, насадить иные ценности, иное чувство прекрасного, в котором, например, размалёванная девица в короткой юбке, красиво курящая, и с бокалом дорого вина в руках будет идеалом. Или когда красотой оказывается независимость и свобода от других людей, эгоцентрический образ целостного человека. То есть делается попытка разные физические и психические отклонения представить как нечто прекрасное, как будто оно таким и должно быть, либо закрасить недостатки тем или иным способом в соответствии с неким искусственным идеалом, принятым в обществе в данный момент. Современное искусство, в частности, решает задачу внедрения подобных ценностей. Как мы видим, решает с поразительным успехом.

У искусства можно выделить и другие роли, например, сохранение всего не генетически передаваемого фонда знаний, то есть — сохранение, развитие и передача культуры. Но и эта роль не последняя, их много, о чём в повествовании Дары мне и предлагалось подумать дальше самостоятельно.

Ещё одна деталь, которая запомнилась мне из того разговора, состоит в следующем. Оказывается, что человек, не разбирающийся в искусстве, не умеющий читать и видеть красоту, не имеет нравственного права получать высшее образование, поскольку такой человек, имея более высокий статус в обществе, должен нести больше и ответственности, а он, не понимая языка жизненных обстоятельств, не чувствуя Меры, даже поступая из благих намерений, может только натворить бед, порой с трагическим исходом, как это постоянно происходит в мире.

— Примерно этого я от тебя ожидала, Артём, а ты написал мне набор никого не интересующих оценок, даже не пытаясь подумать над заданием. — сообщила Дара, закончив свою речь. — Разумеется, мой уровень понимания значительно выше, поэтому даже если бы ты написал малую часть подобных мыслей, это заслуживало бы хорошей оценки.

— Но ты, видимо, взяла идеи Ефремова… — начал было я.

— Ничего подобного, Артём, — возразила Дара, — то, о чём я говорю, совершенно понятно любому мыслящему человеку, который даже не читал Лезвие. Просто ссылка на книгу здесь играет вспомогательную роль. Ефремов писал о красоте, тоже ведь придя к этому пониманию, а раз он его описал, то почему бы не воспользоваться его попыткой? А что касается искусства и связи его с красотой, то здесь моё мнение формировалось совершенно иным путём. То есть я хочу сказать, что ты мог написать своё сочинение иначе, если бы подумал. — Дара помолчала немного и продолжила: — Прочитай ещё раз это произведение, только внимательно, тогда ты поймешь, почему я на него ссылаюсь. Так же прочитай заодно Туманность Андромеды и Час Быка у того же автора. Там речь о другом, но тебе будет полезно.

— Прочитаю, раз такое дело. — ответил я.

Дара знала очень многое; теперь я понимал, что ошибся, когда подумал, будто темы для разговора исчерпаны. Оказывается, мы даже и не начинали ещё разговора на серьезные темы, а крутились около того, что я не могу полностью понять, и она просто ждала, когда со мной можно будет начать общаться по-настоящему, ждала, когда я начну думать, а не совершать лишь простейшие мыслительные операции. Она снова начала притягивать меня, и мне опять хотелось общаться, как раньше. Окончательно поняв, что Дара очень умна, несмотря на возраст, я решил начать задавать очень сложные по моему мнению вопросы:

— Дара, а что такое истина? Для людей истина относительна, один видит одно, другой — другое, когда показываешь один и тот же предмет. Мы можем, например, взять факт и интерпретировать его разными способами, приходя, порой, к совершенно противоположным выводам. Люди ищут истину, считая, что она сделает их свободными, а на самом деле получается, что эта истина их ограничивает, заставляет не спать ночами, что-то выяснять, проверять и так далее. Порой даже сладкая ложь оказывается важнее горькой правды.

— Да уж, Артём, этот вопрос не самый простой. Точнее, я знаю на него ответ, но мне будет крайне тяжело подобрать образы именно для тебя, поскольку уже по форме твоего вопроса, я вижу, что за каша у тебя в голове, раз ты путаешь истину и правду, не знаешь, что такое свобода, если считаешь, что истина её ограничивает. Раз я обещала ближайшие несколько дней делать всё, что ты захочешь, я отвечу на твои вопросы. Задай сразу несколько, чтобы я могла подготовиться.

— Хорошо, вопрос про истину остаётся, — начал я, соображая, что ещё можно спросить, — хочу узнать, что такое свобода, что такое счастье, и как всего этого добиться. Ещё мне интересно, откуда ты столько всего знаешь.

— Ну что же, — улыбнулась Дара, — отвечу, но не будь столь наивен, что мои ответы принесут тебе то, чего ты хочешь. Не жди, что ты, во-первых, поймёшь ответы, а во-вторых, что ты сможешь применить их, не умея сейчас мыслить самостоятельно и не умея даже читать и слушать. Встретимся через два дня, там и поговорим.

— Идёт. — согласился я, вздыхая, что придётся ждать два дня.

Мне не хотелось прощаться. Я снова начал испытывать приятное чувство общения с Дарой. Чтобы задержать её, я решил спросить ещё кое-что:

— Хочу задать тебе ещё один вопрос, ответ на который, думаю, ты можешь дать мне сейчас.

— Спрашивай. — кивнула Дара.

— Та история, что ты написала мне, про парня и девушку, она реальная?

— Реальнее не бывает, Артём. — последовал моментальный ответ.

— А про кого она? Кто были эти два человека? И чем всё кончилось? — продолжил я свой вопрос.

— Я вижу, Артём, что ты ещё не готов узнать продолжение этой истории, поэтому не буду тебе его рассказывать. Сейчас это не принесёт нужного мне эффекта, но ты когда-нибудь всё узнаешь, я тебе обещаю.

Дара встала со скамейки. Достав из кармана платок, она протёрла тот участок скамейки, на котором находились подошвы её кроссовок, убрала платок обратно и предложила разойтись, если у меня нет больше вопросов. На этом мы и попрощались, обменявшись ещё несколькими формальными фразами.

Я вернулся домой и крепко задумался: «Странная девушка, она стала ещё более загадочной, чем была раньше, эта непонятная история, не пойми про кого. И откуда она берёт эти знания?» — мысли путались у меня в голове. Я пытался понять, что же значит думать по-настоящему, как научиться читать язык жизни. — «Как убедиться, что идёшь правильной дорогой? На самом деле, верно ли я выбрал свой путь? Почему я выбрал математику и делаю то, что делаю?» — продолжал я задавать себе вопросы. Я вспомнил, что Декарт учил «подвергать всё сомнению». Взявшись за это, я вдруг пришёл к выводу, что понятия не имею, что мною движет, почему я здесь, и что вообще мне делать дальше. Главной загадкой на тот вечер у меня была следующая: зачем вообще делать то, что я делаю, и что будет дальше? Второй задачей было понять, что же делать, если я иду не той дорогой. Ведь отказываться очень тяжело, всё как будто устаканилось

Конец ознакомительного фрагмента.