В гости через форточку

Артур Кухта

Двенадцать работ в жанре мрачного реализма с проблесками надежды. Несколько лет мы точили ножик русской души. И вот – бьем наконец в грудь читателя, в самое сердце его. Затем, чтоб сделать лучше.

Выстрел

Пару дней назад я получил анонимный конверт с одной строчкой:

«Если моя история покажется интересной — расскажите людям. В ней есть мистика».

Я хочу извиниться перед читателями за то, что достал письмо спустя две недели. Я почему-то думал, что у меня есть дела поважнее.

***

В учебниках по писательству говорят, что новички начинают с описания героев, а профи — с действия…

Бах! Иван Кулагин треснул кулаком по столу.

Это был кудрявый блондин: нос прямой, лоб широкий, глаза голубые, гигант души и красоты. Ваня очень любил людей, животных, птиц, рыб, всяких мышей и тараканчиков. «Тоже ведь пригодилось зачем-то, — думал он. — Хоть и козявка!» Сам же Ваня родился на свежем воздухе, в сибирской деревне Кумчакова, в жарком августе… и на время нашего рассказа ему исполнилось двадцать пять лет.

За все годы жизни Ваня даже мыслями плохими не думал. Иногда, конечно, дрался. Но ведь каждому известно, что люди и без плохих мыслей дерутся. У нашего героя, сразу скажем, был изъян — большое сердце; а такому в наше время тяжело, такое не терпит грязи.

Бывало от возмущения он как стукнет по столу — стол пополам! «Ну куда ты… — подумает. — Исправляй теперь, дурак». Извиняться не будет, зато стол ваш, лучше чем был сделает.

***

Одним июльским вечером наш герой лежал в сарае — на сене, руки за голову, травинка в зубах — лежал и смотрел через открытые ворота на краешек белого облака, на розовый закат, на стену елового леса.

Весь день Ваня строил соседям новый забор. Он должен был защитить семью Волковых от деревенских собак и кабанчика Бориса, который любил иногда пакостить на чужих огородах.

Когда Ваня проводил глазами летящего коршуна, ворота сарая показались ему границами холста, а розовый закат, лес и трава — картиной какого-нибудь великого художника.

«Жаль я без таланта, — думал наш герой. — А то бы…» Не успел он закончить, как с левой грани холста выглянула знакомая белая головка.

Ваня закрыл глаза, выплюнул травинку. Через прищур он видел, как на холсте появляется одна, затем другая тонкая ножка, как Рита в голубом платьице тихо к нему крадется.

Добрые люди не умеют притворяться спящими. Стоит им закрыть глаза, так у них сразу губки дрожат и щёчки прыгают. Им это тяжело. Ваня стиснул зубы и чтобы не засмеяться, решил вспомнить что-нибудь плохое… но нет ничего! И ему пришлось лежать с глупой улыбкой.

Шорох, тень над лицом, лёгонькое дыхание, и прохладный поцелуй. В волосы ему забрались тонкие пальчики. Ваня, не открывая глаз, повалил девушку на сено.

У молодых людей была та пора в жизни, когда сердце бушует, когда любовь, когда сено совсем не колется и на нём хоть до утра. Поэтому Ваня и видел все краски жизни. Поэтому он и спросил:

— А ты не думала, Рит, зачем человек самоубийством кончает?

Рита не очень поняла.

— Что тут думать: от горя…

— А от радости бывает?

— Ну нет же… Зачем от радости?

— А может ему до того хорошо, что хочет остановить свою радость, сфотографировать. На белой полосе закончить. Он в этом восторге обмотает шею веревкой и…

— Дурак! — она стукнула его ладошкой по губам. — Ты придёшь к нам завтра?

Ваня улыбнулся, подумал хорошенько и начал:

— Вот не знаю, надо…

Рита остановила его поцелуем и забралась сверху. Ей совсем не интересно было, что там надо. Рита жадно целовала крепкую шею, плечи и грудь, а Ваня всё убеждал, что:

— Землю бы…

Девушка скинула платье и осталась совсем без ничего; Ваня сглотнул.

— Завтра про землю, — шепнула она. — Завтра.

***

Пелагея Федоровна (мать Вани) считала, что долгий сон слишком вреден для молодых людей. Если Ваня не вылезал из кровати до обеда, она принималась греметь над ухом, шипеть сковородой, включать телевизор громче обычного и кричать в окно собакам и кошкам «добрый день!»

Сегодня же, герой наш открыл глаза и увидел, что мать притаилась в уголке, тихонько пьёт чай, смотрит в журнал и даже страницу боится перевернуть, чтобы не разбудить. Часы показывали два.

— Как блинов-то хочется! — зевнул Ваня. — Да с вареньем бы!..

Мать всегда готовила блины в пятницу, иначе бы он не сказал.

— Ты опять всю ночь в сарае проторчал? На охоту чтоль ходишь?

Ваня вспомнил, как пришёл вчера к соседям, снял майку, взял лопату… Вспомнил Риту в окне: ручки сложила, сверкает глазами, а потом как выйдет с кружкой воды, скажет: «отдохни минут пять». Заманит в баню, чтоб не видела мать. Усадит на скамейку, а сама на колени пристроится. «Ты пей» — говорит, и не даёт пить: обнимает, царапает, дышит тяжело под ухо и никак отпускать не хочет.

«Днём она какая, — вспоминал он. — А ночью и подумать страшно…»

— Ванюш, — перебила мать. — Я краску купила. Ты забор нам покрасишь?

— Покрашу, мам, на следующей неделе… Сперва у Волковых закончу.

Но, позже, за столом, когда он съел все блины и выпил чай, мать повторила:

— Сынок, ты бы не ходил. Ты бы лучше нам забор покрасил…

А Ваня — природа так решила — считал, что свои дела всегда подождут. Он не сразу даже понял, о чём его просят; поэтому перед выходом мать строго сказала:

— Иван. Не ходи. Прошу тебя.

И снова не услышал. Он поцеловал мать, сказал, что вернётся чуть раньше и вышел из дома.

Ваня любил дразнить себя в такие минуты. Вот как сейчас, он снял майку и медленно шёл в сторону Волковых, разглядывая на пути каждый дом. Он улыбался детям, небу, солнцу… даже кабану Борису нашел какую-то конфетку. Он хотел обнять каждого человека в деревне и сказать: «Всё будет!», а затем увидел у ворот глянцевый чёрный джип.

Улыбка пропала.

Ваня забежал бы в дом, но на крыльце показалась мать Риты. Она поймала его под руку и вывела на дорогу.

— Вань… — начала она шёпотом. — Не надо пока забор делать. К нам, видишь, гости приехали. Ты иди… Не сегодня.

— Тогда я завтра приду?

— И завтра не надо, ты через недельку бы пришёл… Иди, пожалуйста, не сегодня.

Хозяйка убедилась, что работник всё понял и идёт назад; и после только скрылась в доме. Ваня, однако ж, ничего не понял. Он как-то от удивления шёл… шёл-шёл и замер напротив кабана Бориса. Свинья щипала траву. Она всегда щипала траву, когда её выгоняли с какого-нибудь огорода.

— Вот так, Боря, — сказал наш герой. — Строишь людям забор, а потом оказывается, что от самого себя строил.

Ване стало интересно, что это за гости такие, с которыми за один стол нельзя сесть. Он развернулся, пролез через дыру в заборе и пробежал вдоль яблонь под окна главной комнаты. Пытаясь не шуметь, он подтянулся на руках и заглянул в дом.

Белая скатерть, мясо, калачи, бутылка высокая (не водка, вино). Рита сидит спиной, а напротив кто? Ваня присмотрелся… и открыл рот.

Это был Жора, или как его называли в деревне за важность — Жорж. Такой себе персонаж: грубый лицом, темноволосый, один раз даже собаку избил. Товарищ детства. «Другом» — язык не повернется назвать. Четыре года назад Жора уехал в город и забыл всю деревню. О нём тоже никто не вспоминал. Разве что родная бабушка, может быть Рита.

«Объявился, — подумал Ваня. — Да ещё и на машине такой. И правда Жорж».

Он слез с окна, хлопнул как следует воротами и побрёл домой.

***

Прошёл день.

Ваня, как и обещал, покрасил забор в красный цвет, но что-то показалось ему слишком «по-деревенски»; поэтому он схватил другую банку и испачкал забор чёрными пятнами. «Вот он я, — решил наш герой. — Клякса ненужная».

Вечером он вернулся в сарай. Ваня видел тот же холст, те же розовые краски заката и леса, но видел только глазами. «Лучше дров наколоть, — решил он. — И прибраться здесь».

Он поставил полено, взял топор, замахнулся… и замер, потому что на холсте опять показалась Рита. Она подошла ближе, встала напротив.

Молчали минут пять.

— Иван, — сказала наконец. — Ты ведь знаешь, что я его ждать обещала?

Ваня отвернулся к полену. Он знал.

— Жора обещал приехать, — продолжала она. — И приехал… За мной.

— Хорош он обещать! — вырвалось у Вани. — Бабушку родную за четыре года не навестил. Ни письма, ни звонка… Она его похоронила! А ты…

— Он работал.

— Как же.

— Вань.

— Что?

— Успокойся.

У него даже кулак посинел, так сильно сжимал топор.

— Ты его любишь? — спросил строго.

Другая бы дважды подумала, прежде чем отвечать, отошла бы, спряталось хоть. А Рита стоит. Риту если ударить топором, то скорее топор в щепки разлетится.

— Ты его любишь? — повторил.

— А это тут причём?

— Ты!.. — он покраснел от волнения. — Дура что ли?

— Не смей.

— Ещё как посмею…

— Молчи. Я обещала.

Ваня швырнул топор в стенку и заходил из угла в угол.

— Раз ты обещала, — метался он зверем. — Раз обещала! Зачем тогда мы здесь по ночам…

Герой наш встретил холодные глаза Риты, и щеки его вспыхнули от стыда. «Дурак, — подумал он и отвернулся. — Молчи лучше».

— Завтра вечером мы уедем, — продолжила Рита спокойно. — Надолго…

— Навсегда.

— Может быть, — она обхватила его сзади, прижалась к спине. — Может и навсегда…

Ваня был сильным от природы. Он мог так закрутить пробку на бутылке, что её не каждый мужик бы открыл, он мог поднять теленка и пройтись с ним всю деревню. И всё же, если бы Ваня захотел отнять тонкие ручки Риты, ничего бы не вышло.

— Вань, а помнишь, ты про самоубийство вчера говорил?

— Помню, — ответил тихо.

— Я раньше не думала об этом, а вот сегодня, пока шла к тебе, десять раз про веревку вспомнила.

— Нельзя! И Словецкий ведь писал, что грех…

— Знаю.

Пока они стояли в обнимку, розовый закат сменился тёмным небом, проступили звёзды. У них случился разговор, который лучше всего понимается молчанием. И Ваня его понял.

— Мне пора, — шепнула Рита. — Я обещала.

Герой наш закрыл глаза и представил, что Рита с ним, сзади, всё ещё обнимает. Он вдохнул медовый запах волос, взял её за руку, подтянул ближе, к губам… поцеловать не успел — звон калитки вернул его на землю. Ваня проверил, не спряталась ли Рита где-нибудь за сеном, за ящиками, за бочкой? Нет, не спряталась. Поэтому он закрыл сарай, и, бормоча что-то под нос, вернулся в дом.

***

Как мы говорили, Ваня любил поспать. Если он не спал, то на утро к нему лезли очень дурные мысли. Но, такое случалось всего дважды. Первый раз когда умер отец; тогда Ваня встал с мокрой постели и отправился пешком до города. Хотел рассказать людям, что отец был чудесным человеком, что самый светлый был, самый добрый, самый умный, и что если б он захотел, то непременно бы стал великим.

Вторая бессонная ночь случилась после разговора с Ритой.

На этот раз Ваня решил идти к Жоржу.

Зачем? Он не знал. Хотел поговорить, но без ругани, без вопросов, просто поговорить, детство вспомнить.

«Росли вместе как-никак — думал наш герой, — Что-то да значит».

Из родных у Жоржа была только бабушка. Они жили на окраине деревни, в маленьком доме, почти сарайчике, без бани и участка. Бабушка его зарабатывала тем, что помогала вспахивать соседские огороды, продавать соседский урожай и вообще делать всё за соседей. Бывало она выйдет на дорогу, продаст огурцов или картошки рублей на сто пятьдесят, приходит с деньгами к хозяину, а ей говорят: «Да забирай, Лизавета Степанна, всё себе».

Жорж испортился от такой доброты. Он думал, что дети смеются над ним из-за «бабки-попрошайки», поэтому все попытки подружиться видел как насмешку. Не было у него друзей. Никого, кроме Риты.

«Жора может потому и пошёл дальше всех, что в сарайчике жил, — подумал Ваня и упрекнул себя за вчерашние мысли. — А я куда лезу?»

Он подошёл к дому.

Чёрный джип стоял не у дороги, а чуть дальше, за деревом, будто спрятан. Дверь открыта, на ней кожанка, а машина качается из стороны в сторону. Ваня подкрался ближе и увидел Жоржа на пассажирском сидении, увидел девушку сверху: лифчик спущен, грудь прыгает вверх-вниз, стрижка короткая, бормочет от радости. Герой наш узнал в ней деревенскую девушку Машу.

Внутри у Вани всё сжалось от холода, всё загудело, затрещало. Он собрался с силами, развернулся и пошёл прочь.

***

Через минуту на деревню обрушился ливень, но Ваня не спрятался под ближайшую крышу, не побежал. Он шёл твёрдо, с твёрдыми мыслями. Он и гвоздя бы не заметил, если бы наступил.

В сарае Ваня схватил топор и начал рубить всё, что попадалось на глаза. Досталось граблям, лопатам, сараю, носилкам… Он и дальше бы рубил, но топор треснул пополам.

Много ещё было знаков свыше, которые говорили ему: успокойся. Он их не заметил. Ваня залез в погреб, нашёл отцовский тайник и достал пистолет. Давно из него не стреляли. Лет пять. Ваня проверил патроны, зарядил пистолет, завернул в чёрный кулёк и спрятал под майку.

«Так, — подумал он. — На всякий случай».

Дождь не закончился и через два часа. А через четыре главная дорога превратилась в маленькое болото. Но Ваня не испугался этого болота и пошёл через огромные лужи и грязь. Если бы его спросили: «Куда идёшь?» Он бы ответил: «За правдой». Но никто ему не встретился, потому что на такую дорогу — правда там или нет — даже дурак не выйдет.

***

Ваня забежал к Волковым будто к себе домой. Он оглядел всех дикими глазами.

— Бог ты мой! — подскочила хозяйка, но подскакивать было поздно.

На столе белая скатерть, ананасы, мясо, коньяк, не смотрел больше; не за едой пришёл.

За столом сидели Рита, Жорж (в кожанке), его бабушка и два деревенских мужика Фёдор и Пётр, которые сердцем угадывали всякий праздник и попойку. Все вылупились на мокрого гостя и ждали продолжения. Гость продолжил:

— Чего празднуем?

Жорж приподнялся.

— Давно не виделись, — сказал. — Садись.

Ваня сел на место хозяйки, как раз напротив Жоржа.

— А что у нас, — оглядел он стол. — Водку теперь западло пить?

Фёдор и Пётр переглянулись.

— А что мы, правда, без водки? — Жорж посмотрел на хозяйку.

— Не знаю, — задергалась она, поднялась, вышла на порог… и громко закричала: — Он свинью! Свинью затащил! Свинью!

— Ну-ну! — ответил Ваня. — Свиньи получше людей бывают. Неси водку, мать, и рюмку мне.

Выпили.

Рюмка помогла Ване разглядеть старого товарища. «Товарища?» — подумал он и захохотал.

Все переглянулись. Нет, для такой мерзости слов не подобрать. Чем он живёт? Совесть у него хоть есть? У этих щёк красных, у этих глаз. У этих…

Прошло десять минут. Тишина нарушилась одним, вторым, третьим словом. И вот, гости стали говорить. Не замечать Ваню, не замечать кабана Бориса, который зашёл в комнату и тёрся пяточком о шкаф.

— Хорошая у тебя куртёха, Жор.

Никто не ответил. Как будто гроза, где-то там громыхает далеко, и нечего её бояться. Только Рита сидела тихо и ждала: что дальше? Она бы остановила всё это одним взглядом, если б захотела.

— Жорж! — закричал наш герой. — Выпьем! Водочки.

Никто не ответил. Водку же разлили, но как будто по своему желанию. Как будто Ваня был мыслью, которая одновременно пришла каждому в голову.

Выпили.

— Деревня, — говорил Жорж, посматривая на всех, кроме Вани. — В деревне хорошо…

— Но в городе лучше, — перебил наш герой.

— Здесь красота, молоко…

— И воздух чище, — добавил Ваня

— Но и в городе хорошо: и кинотеатр близко, и больница, и магазин…

— И в кожаночке походить можно.

Все замолкли на пару секунд.

— Ночью там красиво…

— Выпьем! Водочки. За городские ночи.

Выпили.

Жорж рассказывал дальше: про бизнес, про квартиры, про жизни… После седьмой рюмки Ваня притих, он плохо разбирал слова. Голос Жоржа походил на поросячье хрюканье. А потом свинья вспомнила Риту…

— Сучара ты! — подпрыгнул Иван и запустил рюмку в стену; вдребезги. — Совсем охерел?!

Вилки застыли в руках. Ваню наконец-то заметили.

— Утро что ли забыл?!

— Какое утро?

— Как! Я ведь приходил к тебе в десятом часу. Забыл?!

В глазах у Жоржа промелькнул хитрый блеск.

— А! — вспомнил он. — А-а-а…

— Всем скажи. Ну?

— Ну приходил ты. Говорили мы.

— О чём говорили? Всем скажи.

— О жизни.

— О какой нахер жизни?! — закричал Ваня.

— О твоей. О моей.

Терпение кончилось. Ваня развернул чёрный кулёк и показался всем пистолет. Направил на Жоржа.

— А теперь, вспомнил?

Бабушка и хозяйка схватились друг за дружку. Первая плакала, вторая молилась. Фёдор и Пётр убедились вконец, что ошиблись домом. Они посмотрели на выход и привстали…

— А ну сидеть! — рыкнул Ваня.

Мужики сели.

— Как Жора скажет нам, что было утром, так я уйду. Мне от вас ничего не надо. Ну, Жора, вспомнил?

— А что было? — спросил он холодно. — Напомни?

— Да ты!.. — задёргал пистолетом. — Дурак что ли?!

Не того ждал Ваня. Пистолета боялись все, кроме Жоржа. Его он только раззадорил: улыбается, губы облизывает. Смотришь на него и сразу ясно: нет ничего за душой, пусто, картонка. У Вани заслезились глаза.

— Совесть у тебя есть?! — закричал он. — Бабушку не мучай. Свинья ты!.. Говори!

— Иван, — вмешалась Рита. — Посмотри на меня?

Он не послушался. Он вдруг подумал, что если посмотрит в глаза любимой, то сразу же спустит курок.

— Да ты не человек, — бормотал он тихо. — Ты…

— Это я не человек? — подскочил Жорж. — Ты себя видел, собака? Твоё дело картошку копать. С пистолетом ты герой! По тебе…

Ваня не разбирал слов. В ушах стоял гул, глаза мутнели. У него было крепкое здоровье, но от этих гадостей сердце вдруг сжалось…

— Я же по-хорошему, — еле выговаривал он. — Я ведь хочу…

«Сейчас» — подумал Жорж и выкинул вперёд руку. Но не успели они сцепиться, на весь дом прогремел оглушительный выстрел.

***

Тем и кончилось письмо. Выстрелом.

«А где мистика? — спросит читатель. — В письме же говорили…» Я тоже хотел знать где мистика, поэтому и поехал в деревню.

— Где дом Кулагиных? — спросил я у первого старика.

Прохожий знал их хорошо. Он указал мне дорогу.

— Чёрно-красный забор, — добавил. — Мимо не пройдешь. Один такой.

Я постучал в дверь, на пороге показалась мать Вани.

Глядя на Пелагею Федоровну, я убедился, что за какой-то месяц она превратилась в сухую почти старушку. Совсем не то, что мне описывали в письме. Надо было ей сказать, что я ошибся домом, развернуться и уйти. «Постой, — оборвал голос в голове. — Надо закончить, читатель не простит!» Поэтому я сказал:

— Здравствуйте.

И зашёл в дом.

***

А Жора-то жив остался, — говорила Пелагея Федоровна за столом. — На нём ни одной царапинки. Только на куртке сзади, дырка вот такая…

И она сомкнула два пальца в кружок.

— Это как? — спросил я шёпотом.

— Бог спас от греха…

Пока она выкладывала оладьи на тарелку, я ещё раз осмотрелся. В углу армейская кровать, над ней крестик, всюду иконы. Пелагея Фёдоровна поднесла тарелку и посмотрела на меня с заботой. Я только сейчас понял, что пью, должно быть, из Ваниной кружки. А ещё я вспомнил, что из меня в такие минуты вылетают глупости.

— Хорошая была кожанка… — сказал зачем-то.

— Хорошая… Лизавета до сих пор полы моет. Дырка-то как раз под швабру. Жаль только, что сыночку моему теперь три года сидеть.

Она всё повторяла, что именно три. Говорила, что сын её в три годика уже какие-то стихи рассказывал. А сейчас боялась, как бы за эти три года не разучиться говорить.

— Три года, три года…

А я всё отвечал:

— И никого ведь не убил…

— Не убил. Ты что! У нас и за выстрелы сажают, особенно если человек за правду стрелял.

Но за какую такую правду стрелял Ваня, мне кажется, в деревне мало кто знал. Однако все были уверены: стрелял не просто так. Жорж после этой истории, послал к чертям всю деревню и уехал в город. Как это с прыщом происходит, сам выдавился с чистого лица. Рита, как я понял, работает с утра до ночи: помогает своей маме, и маме Вани, тоже почти своей.

— Они ведь поженятся, — сказала Пелагея Федоровна. — Дети мои хорошие…

И чтобы доказать это, с какой-то даже гордостью достала несколько писем от сына.

— А вот Рита ему сегодня написала. Посмотрите.

«Тебя там не обижают?» — прочитал я размашистую строчку; и холодок резанул по сердцу.

— Не надо писем, — сказал. — Это личное.

— Ну хоть эти, от сына.

Должно быть, Рита каждый раз спрашивала, не обижают ли там… Но Ваня всё отвечал: нет. Говорил, что люди везде одинаковые. На каждого пятого только Жорж попадается, а так все хорошие. Слова «Жорж», конечно, не писал, но это и так все поняли.

— Я пойду, Пелагея Федоровна… У меня поезд скоро.

Мы проговорили два или три часа, а простились за минуту. Кем я был для неё — так и не узнала. Сказал ей, что пишу. Куда? Зачем? Это не важно. Даже имя не важно.

С каждым шагом делалось всё тяжелее. Мне казалось, что нельзя так закончить рассказ.

Я остановился и посмотрел на чёрно-красный забор, на дом, на ветхий сарай за ним.

«Загляни внутрь, — сказал бы мне читатель. — Нет у них собак, смелей».

И я послушался.

Перебираясь на корточках через кусты крыжовника и малины, я подполз к воротам сарая. Оттуда доносился треск, будто бы кололи дрова. Я заглянул внутрь и увидел девушку в голубом платье. Рита занесла топор… и передумала.

— Вам что надо? — нахмурилась она. — Вы кто такой?

Нельзя, наверно, описывать героиню на последних строчках. Говорить про острый хищный нос, про орлиные глаза, про жилистые руки, которыми и обнять, и задушить можно.

— Вы кто такой?! — шагнула она ближе.

Дикий зверь в женском обличии. Нельзя её поймать, нельзя посадить в клетку, нельзя пока не захочет. А если захочет, то навсегда.

— Что…

— Я рассказал остальным, — вырвалось наконец — Как вы просили.

По спине холодок. Я сделал раз, два, три шага назад… бросился к кустам, к забору, перепрыгнул! И по узкой просёлочной дороге со всех ног побежал на станцию. И так быстро, как никогда до этого.