Другое поколение. Заметки-размышления о жизни, современной молодежи и о многом другом

Артур Круг

В заметках-размышлениях о жизни, современной молодежи и о многом другом делаю робкую попытку осмыслить прошлое и настоящее, высказываю свою личную точку зрения на происходящие явления, особенно в молодежной среде, с которой был тесно связан в годы моей комсомольской юности, да и сейчас, будучи давно на пенсии, помогаю школьникам г. Кургана овладеть искусством шахматной игры.

Первая глава

Век минувший: смена и связь поколений

О двадцатом веке, как одном из самых кровавых в истории человечества, о том, что он железным катком прошелся по судьбам миллионов людей, могут засвидетельствовать все, кто жил в это время.

Осип Мандельштам, выдающийся русский поэт Серебряного века, наряду с Пастернаком, Ахматовой и Цветаевой, назвал его не иначе как «Веком — волкодавом». Свои ощущения он передал на грани отчаяния:

«За гремучую доблесть грядущих веков,

За высокое племя людей, —

Я лишился и чаши на пире отцов,

И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,

Но не волк я по крови своей:

Запихай меня лучше, как шапку, в рукав

Жаркой шубы сибирских степей.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,

Ни кровавых костей в колесе,

Чтоб сияли всю ночь голубые песцы

Мне в своей первобытной красе.

Уведи меня в ночь, где течет Енисей

И сосна до звезды достает,

Потому что не волк я по крови своей

И меня только равный убьет».

Отношения с советской властью у него складывались неоднозначно. Ему нравилась идея создания нового государства. Она сулила перерождение общества, человеческой природы. Однако, неприятие методов большевиков, особенно в крайне тяжелые для советских людей 30-е годы, выразились у него в нелицеприятные строки о вожде: «Мы живем над собою не чуя страны. Наши речи за десять шагов не слышны. А где хватит на полразговорца. Там припомнят кремлевского горца».

Поэт противопоставляет себя окружающей действительности. Он не хочет быть настигнутым врасплох, как затравленный волк волкодавом, а намерен бороться, погибнуть лицом к лицу с противником как равный. А ведь в то время многие не желали видеть «трусов», «хлипкую грязцу», «кровавые кости в колесе». Его арестовали, отправили в ссылку, где он умер от тифа недалеко от Владивостока.

Власти требовали от своих подданных полного подчинения. Тому, кто дорожил честью, приходилось жертвовать жизнью. А многие приспосабливались и система щедро вознаграждала их. В Курганском областном госпитале для ветеранов войны мой знакомый по Дальнему востоку Пётр Егорович Исаков рассказывал, что его брат охранял политзаключенных на Магадане, вернулся домой в 1953 году, ноги его были обмотаны портянками с набитыми денежными купюрами. А мою маму, учительницу школы, во время войны за то, что она отказалась написать донос на одного из немцев-переселенцев по надуманному предлогу, комендант села столкнул с крыльца конторы. Она получила ушибы и не смогла пойти на работу. О, времена! О, нравы!

Оглядываясь назад (отец мой родился за два года до Октябрьской революции, а мама на год позже) проникаешься сочувствием к поколению, которому выпала страшная доля беспощадной революции и кровавой Гражданской войны, тяжелая судьба, связанная с голодом и репрессиями, жертвами и лишениями в годы Великой Отечественной войны. Эти годы оставили глубокий след не только в судьбах людей того времени, моих родителей и родственников, но и всех родившихся после войны, особенно молодежи 60-х — 70-х годов, которым партия клятвенно обещала, что несмотря на трудности все они будут жить при коммунизме, а также разочаровавшемся во всем поколении молодежи времен перестройки и распада Советского Союза.

Может быть это к счастью, что нынешней молодежи России, поколению «миллениума», никто ничего не обещал и не обещает: свое будущее передано им в собственные руки.

Известно, что одним из главных славянских богов на Руси считался Род. Именно он указал людям, что их главная задача на Земле — продолжение рода. От слова «род» образовались родственные слова: Родина, природа, народ, родственники и, наконец, самое теплое слово русского языка — родители — род тела, телами продолжающие род.

Наш род по деду — Майеров — коренной в Германии, род Ваиегов крестьян — земледельцев, который в числе первых поддался соблазну покинуть родные места в поисках лучшей доли в России. Дедушка, по рассказам его родителей, вспоминал о том радушии, с которым на Руси принимала первых переселенцев. Встречала их сама Императрица в Кронштадте. Ее обращение, выпущенное в качестве листовки на немецком языке, перепечатывалось и передавалось по наследству. У деда оно хранилось в специальном месте для писем. В переводе оно звучало так: «Новообретенные сыны и дочери российские. Радушно принимаем вас под надежное крыло наше и обещаем защиту и российское покровительство. Взамен же ожидаем послушания и рвения, беспримерного усердия, бестрепетного служения нашему Отечеству. А кто не согласен — пусть нынче же убирается обратно! Гнилые сердцем и слабые руками в российском государстве — без надобности».

В 1772—1773 годы Екатерина Великая подписала два манифеста, приглашавших иностранцев заселить пустующие территории российской империи. Мирные немецкие колонии, а их число уже через пару лет насчитывалось более ста, успешно обустраивались. Однако, во время Пугачевского восстания они сильно пострадали, когда его крестьянская армия захватила Саратов, разгромила Екатериненштат, Покровскую слободу и многие другие колонии.

Покровск — старое название города Энгельса. С 1922 по 1941 год он был столицей Немецкой автономии, а в 1931 году переименован в честь немецкого философа Фридриха Энгельса.

В годы Советской власти, введенная на Нижней Волге продразверстка, больно ударила по экономике края, поскольку заготовительная компания распространилась не только на зерновые, но и на мясные и другие продукты. Голод 1921—1922 годов унес жизни сотен тысяч людей, десятки тысяч детей превратились в беспризорников, жили воровством и подаяниями, многие умерли от болезней.

В конце 20-х, начале 30-х годов памятник Екатерины II, установленный по инициативе немецких колонистов и на собранные ими средства, был демонтирован, а в 1941 году «медную бабушку» переплавили на золотые втулки для танков — тракторов.

И все же, несмотря на тяжелейшие испытания, наш род выстоял, разрастался. В семье дедушки и бабушки с регулярной периодичностью в три года на свет появлялся очередной новорожденный: до революции три дочери и один сын, после революции еще три дочери — моя мама 1918 года рождения, тетя Марта — 1922 года, тетя Фрида — 1926 года.

Дедушка был знатным, уважаемым человеком на селе — мастером на все руки. Имел добротное хозяйство, хороший надел земли, лошадей, сеялки-веялки и все необходимое оборудование. Дом в центре села Францозен на правом берегу Волги из толстых бревен, щелями, замазанными смолой. Струганные ставни, изготовленные им самим. Позади — амбар, навесы, просторный хлев, колодезный сруб. Все члены семьи, в том числе и дочери, безропотно участвовали в полевых работах, вынуждены были часами верхом на лошадях боронить и обрабатывать землю, иногда даже ценой различных ушибов и неприятностей.

Все члены семьи учились в местной школе, на этом образование закончилось. Самым образованным в нашем роду стал мой отец из соседнего села Крацкое, за которого мама в 1939 году вышла замуж. К тому времени он окончил Саратовский пединститут и работал директором начальной школы. Осенью 1940 года, до моего рождения, был призван в армию и в августе 1941 года, будучи политруком одной из частей Пятой Воздушной Армии в тяжелых боях под Киевом, погиб.

В поволжских колониях практиковать «высокую кухню» немецкого языка было некому. Разные диалекты из Баварии и Саксонии, Бадена и Гессена варились в одном котле, из которых братья Гримм и Гёте в итоге приготовили изысканное блюдо — немецкий литературный язык. Как и колонисты, которые вызубривали несколько десятков известных русских слов, которых хватало, чтобы сбыть свой товар на покровских ярмарках.

Череду унизительных процедур нашему роду пришлось пройти во время депортации всех поголовно немцев без разбора осенью 1941 года в Казахстан и Сибирь, где в Красноярском крае от тяжелой работы на лесоповале умерла старшая дочь деда Ольга, оставив сиротами троих дочерей. Их отец находился в трудармии, как и сын деда дядя Саша, который чудом выжил: всю войну трудился в тяжелейших условиях на Челябинском тракторном заводе, и всю жизнь страдал от тяжелой формы туберкулеза. Дедушка и бабушка не дожили до чудес репатриации немцев в середине 90-х годов, когда казахдойче и фолькдойче проходили унизительную процедуру адаптации и аккультурации в Германии.

Сейчас разросшиеся островки рода деда Майера разбросаны повсюду: в Казахстане, России и Германии. Несмотря на испытания, его корни оказались крепкими. Старшая дочь Ольга до войны родила трех детей, у Катерины их было пятеро, у Малюши — четверо, у сына Александра до и после войны — трое, у моей мамы от двух браков — пятеро, у Марты и Фриды — самых младших из дочерей — по четыре у каждой. Мальчиков оказалось девять, девочек целых два десятка. Нынешних правнуков и правнучек сосчитать не просто. Кто-то из них связал свою судьбу с Германией, наши дети и мы с супругой — с Россией, кто-то остался в Казахстане. У нас здесь сын и дочь, две внучки два внука, две правнучки.

Род—древо жизни. Когда прирастает семья, это древо не задушить никому. Посадить свое семейное дерево — древо рода — благородная задача. Оно изначально может быть высоким и стройным, если у человека было и есть что передать в будущее. Оно может быть и молодым ростком, который благодаря бережному уходу потянется вверх. А. С. Пушкин говорил, что самая занимательная история — история своих предков.

Семейные традиции и родственные связи — дело святое. Раньше приезд в село Николаевку, что на севере Казахстана, где после депортации большая часть семейства деда оказалась (здесь дедушка с бабушкой безвыездно прожили более сорока лет) как правило, начинался с их посещения, как мудрых наставников и свидетелей преданий старины глубокой. Дедушка одобрял мою приверженность этой традиции (в селе прошло мое детство, здесь я окончил семилетнюю школу). Он радушно встречал меня, заводил в столярную мастерскую, пахнувшую свежими опилками, заставлял что-нибудь отпилить, поработать фуганком, долотом, молотком, стамесками различной конфигурации, отточенными до блеска. Мне это было по душе, особенно откровенные беседы с ним о житье-бытье.

С удовольствием дедушка вспоминал родное Поволжье, где родился и вырос, участвовал в русско-турецкой компании и с гангреной правой ноги был комиссован. Я его помню с разрезанными голенищами валенок, в которых он ходил зимой, иногда и летом, искусственно создавая таким образом комфорт ногам. К врачам не обращался, да и в то время их и не было, ближайший медпункт был за сорок километров.

Конец ознакомительного фрагмента.