Две недели до Радоницы

Артемий Алябьев, 2020

В скрытой от глаз всего мира стране Нагоре наступают смутные времена. Богатая немецкая компания Sun & Son приходит в край, полностью меняя жизни людей. Коренной нагорец Андрей Бончик-Рублевский после долгого отсутствия возвращается домой. Герою предстоит собрать всех родственников на праздник Радоницы. Во время поисков постепенно выясняется, что судьба всего края находится в руках Андрея. Истории и легенды его родных помогут ему обрести силу для борьбы со злом. Приключенческая повесть от первого лица. Характеры каждого члена семьи Андрея (и не только их) раскрываются в процессе сюжета, расширяя картину происходящего. В книге присутствуют вставные истории, которые переносят место действия (и даже время) из Нагоры в совершенно другую локацию. Читатели побывают в Польше времен военного положения 1980-х гг., отправятся в Вильнюс в начале XX века и раскроют подробности восстания на Кругобайкальском тракте в 1866-го году. Содержит нецензурную брань.

Глава первая. Добро пожаловать в Нагору!

Я не был в Нагоре 6 лет и 3 месяца. Забыл уже, какая красивая дорога ведет в эту страну. Мы ехали на новенькой «Пуме» по однополосной трассе. За окном виднелись кряжистые холмы и крутые овраги. Вдалеке вздымались и опускались лесные опушки, а дорога перед нами то уходила вниз, то вдруг взлетала вверх. По сторонам трассы пролетали предупредительные знаки с изображениями лосей, медведей и рысей. Следы цивилизации в виде рекламных щитов и придорожных закусочных потихоньку редели. Заправки по пути уже давно перестали встречаться. Меланхоличный голос из местного радио тянул:

"И навет киды будэ сам, не зменю се, то не мой свет,

Преде мной дрога, ктуру я выбирам сам".

Пели по-нагорски, и я заключил, что мы были уже совсем близко границы. Нагору трудно найти на карте. Такое маленькое самопровозглашенное государство на территории Восточной Европы, где-то помежду Украиной, Словакией и Польшей. Хребет Карпатских гор высокой стеной отделяет его от жителей остального мира. Почти всю свою историю нагорцы были независимы — жили сельским хозяйством, в общинах и деревнях — пока в годы коммунизма не стали частью Советского блока. После 89-го жизнь вернулась на круги своя, оставив после Советов инфраструктуру, с которой местные жители не совсем понимали, что делать.

Годы жизни в Нагоре я вспоминал, как время, проведенное на другой планете: людей вокруг меня ничего не интересовало, кроме гор, природы и домашнего сыра. О да, горы… Если провел детство в этом крае, то навсегда полюбишь этих каменных великанов. Ребенком я привык лазать по узким горным тропам и карабкаться по насыпям из камней. Тогда мне казалось, что я забираюсь на плечи многоголового исполинского чудовища.

Я неотрывно смотрел на горизонт. Ждал, когда они появятся — громадные гиганты, заслоняющие полнеба. Мной завладело знакомое детское волнение. На ломаной линии горизонта уже проступали бледно-голубые пики. Я неотрывно глядел, как они потихоньку увеличиваются в размерах и все больше темнеют. Казалось даже, что я вижу в небесной дымке купола Трех братьев. Для себя решил, что когда мы закончим с делами, то я точно отправлюсь на вылазку. Ведь я не был в Нагоре 6 лет и 3 месяца.

***

К сожалению, повод вернуться был безрадостный. Три дня до описываемой поездки мне позвонили. Я был в Москве, на работе. Контакт не был у меня записан, но я узнал код Нагоры.

— Андрей Бончик-Рублевский? — уточнили мое имя на том конце.

Я подтвердил. Говоривший оказался сотрудником похоронной службы Нагоры. После долгого потока сожалений и выражений скорби меня словно ударили обухом по голове:

— Веслава Бончик скончалась в ночь прошлого дня.

— Бабушка… — прошептал я в трубку. Голос был как не мой.

Я стал пытать человека на том конце вопросами. Он ничего не знал. Мне было странно: почему звонят из социальной службы? Пережиток советского режима, они занимались похоронами одиноких или брошенных людей, о чьей смерти могли сообщить только соседи. Бабушка совсем не была одинокой: ее дом в Подхале всегда был полон старыми и молодыми людьми, чьих имен порой даже я не знал, а степень родства была настолько далекой, что никто уже не задумывался, кто кому и кем приходится. И никого из них не оказалось рядом в тот момент? Я не мог в это поверить. В голове рисовалась безрадостная картина: мужчина в синем комбинезоне и кепке аккуратно прибивает табличку к входной двери. На ней черными буквами на белом фоне написаны имя, годы жизни и соболезнования от семьи. Однако последняя строчка пуста.

— Жартуете? — спросил я¹.

Работник не отреагировал.

— Андрей, мы ожидаем вас, равно как Алену и Дмитрия Рублевских, которые также являются родственниками усопшей, на похороны. После того нотариус огласит вам последнюю волю Веславы. Милого дня.

Это было все. И это не было шуткой. В трубке раздавались равнодушные гудки, а я сидел на крутящемся стуле и смотрел на офисную стену напротив меня. В одном месте отклеились обои и обнажилась старая штукатурка. Здесь давно не было ремонта. А в моей жизни давно не было встряски.

Так или иначе, я сидел на этом стуле, смотрел на куски штукатурки, а позади меня коллега что-то кричал в телефонную трубку. Что-то про деньги и про долги. Я подумал: «Какого черта я здесь делаю?», встал и пошел просить об отпуске. Низенький мужичок с нервно бегающими глазками работал у нас бухгалтером. Только он услышал слово «отпуск», как со страхом затараторил: «Не оплачиваем, только по чекам, у тебя вид на жительство, и вообще непонятно как с тобой поступить! Тебя и устроили задним числом!». Я пожал плечами — требовать я ничего не собирался, а слушать его защитные речи желания не было. Написал заявление об увольнении и поехал в мамину квартиру на Красных воротах.

В старенькой, но аккуратной, коммуналке с видом на сталинскую высотку было большое собрание. Мама преподавала в МГУ на кафедре истории славян, и в ее доме часто проходили встречи с профессорами и студентами. Начиналось с Аввакума и Булгарина, а заканчивалось чаевничаем, блинами и «Кит-катом» со вкусом васаби. В этот раз, когда, после долгих прощаний, благодарств и обсуждений запоздавших мыслей, все гости разошлись, я рассказал матери о звонке.

— Стой. Надо покурить, — был ее ответ.

Взяла «Данхилл» и ушла на кухню. Это был нехороший знак. Или наоборот — хороший. Мама курила, когда ей нужно было хорошенько что-то обдумать.

— Когда похороны? — спросила меня.

— Через три дня.

Мама была в напряженных отношениях с нагорской стороной семьи. Это мягко говоря. Отец Збигнев был коренным нагорцем. Познакомился с мамой в конце 80-х, когда на стройку в Москву приезжал. Тогда вообще много восточноевропейцев в Москве работало. Какое-то время родители жили на две страны. Отец специально взял работу дальнобойщика, чтобы чаще видеться. В Нагоре родился я, в Москве — брат Дима. Помню, когда я совсем маленький был, мама серьезно планировала переезжать с братом в Нагору. Говорила: «Экология там хорошая, а то здесь я все время бледная». А потом произошла история со статуэткой.

— Тогда и Дима должен ехать, — сказала она, выпуская дым.

— Правда? Ты согласна?

— Конечно. Это похороны вашей бабушки. Мы должны там быть. — наказала она. Докурила и расплющила бычок о пепельницу, — И еще кое-что. Пойдем покажу.

Мы вернулись в гостиную. Под светом хрустальной люстры она положила на стол папку с документами.

— Нашла, наконец. Помнишь, я тебе говорила, что имя узнала? Оказывается, в архиве были дневниковые записи, оставленные твоим пра-пра-прадедушкой. В Третьем отделении служил, ни много, ни мало! Девятнадцатый век, представь себе. Оригиналов не дали, конечно, но я сделала копии.

Она с гордостью помахала стопкой отпечатанных листов желтоватого цвета. Все они были исписаны, строчка за строчкой, витиеватым почерком. Мама, очевидно, ждала от меня реакции, но я не знал, что сказать.

— Разве тебе не интересно? — нотки разочарования в голосе, — Ты же знаешь, как долго я искала, откуда наша юла взялась.

Ах, она про это. Маленький волчок-юла из чистого золота досталась матери в наследство от дедушки. А тому от его отца, и так далее, и так далее. Связь тянулась за границу веков, и мама посвятила много лет жизни, исследуя ее происхождение. Я видел игрушку только на фотографиях. Это была маленькая, размером примерно с грецкий орех, юла с длинной осью. Ничего особенно примечательного в ней не было, кроме того, что отлита она была из золота. Для мамы статуэтка была единственным напоминанием о дедушке.

— Я не все прочитала, но эти записки — письма, точнее — у меня из головы не идут. Даже сейчас, — чуть отрешенно произнесла мать, — Скажи, если возьму дневник с собой и буду читать в пути, тебе это не помешает?

— Да что ты! Конечно, бери.

— Хорошо. Поезжай к Диме, скажи, что завтра едем.

— Эммм… Ну вообще, я думал, ты ему скажешь.

— Андрей, я занята! — она всплеснула руками, — И потом — мне кажется, вы давно с ним не общались.

— Ладно, ладно… А где он сейчас?

— Кажется, у него суд сегодня. А вообще, в наш век смартфонов можно просто взять и позвонить человеку.

И я взял и позвонил брату. Оказалось, у него только что закончилось слушание в арбитражном. Я сел в метро и поехал на Большую Тульскую. Мы встретились в торговом центре через дорогу от суда.

Два года назад брат занял призовое место на конкурсе «Молодой предприниматель года». Его рекламные кампании стали настоящим бумом — никто не умел продвигать политиков и бизнесменов так, как это делал Дима. У него был дар и настоящее чутье — от постов в интернете до огромных баннеров в самых людных районах мегаполиса. Даже компании из Москва-сити заказывали у него продвижение. Дело, в двух словах, процветало. Но вот однажды его кампания для выдвиженца в депутаты с говорящей фамилией Загребайло потерпела крах. Рекламный слоган «Загребайло выгребает» не прижился. Это мягко говоря. Народ издевался над развешенными в метро плакатами как угодно: рисовал выдвиженцу рожки и переиначивал надпись. «Загребайло огребает» было самым приличным вариантом. После этого Диминой карьере пришел конец.

Когда мы встретились, брат выглядел худо. Ему недавно исполнилось двадцать пять, но вблизи его лицо выглядело очень старым. Под глазами большими дряблыми мешками растянулись морщины. Темнели провалы щек. На нем был поношенный костюм-тройка, а в руке он держал черный помятый чемодан.

— Привет, Андрей. Есть деньги? — спросил бесцветным голосом.

Я порылся в кошельке и протянул ему мятую бумажку. Дима сунул купюру в автомат по продаже снеков. Шурша и издавая металлический скрежет, провернулись пружины, освободив батончик в упаковке. Что-то звякнуло, потом громыхнуло, створка лотка колыхнулась. Мы некоторое время стояли рядом, упершись спинами в шершавую стену. Дима молча жевал батончик и смотрел в пол.

Я рассказал ему о похоронах бабушки. Он был удивлен, что мама согласилась ехать.

— А вообще, на чем поедем? — спросил.

— Как на чем? На «Пуме» твоей.

У Димы была редкая модель американского «Форда». Такая маленькая синяя молния. Я всегда любил ездить на ней с Димой — он мастерски управлял автомобилем, и даже в гаргантюанских московских пробках мы никогда не стояли долго.

— Подожди, — задумался он, — Если в Нагору ехать, то через Беларусь, Польшу, так?

— Если границы не поменяли, то да.

— Уффф! Нам ведь нужна грин-карта и визы.

— У тебя же шенген. У мамы тоже. А грин-карту купим, — успокоил я брата.

Следующее слушание у брата было только на следующей неделе, так что после коротких уговоров он согласился.

И вот — после двух дней в пути, после ночевок в минском хостеле и придорожной агротуристике в польской вси, после шести остановок на заправку, после двадцати семи маминых перекуров и после девяти шоколадных батончиков, съеденных братом — мы, наконец, подъезжали к укрытому хребтами гор краю. Но, прежде чем попасть в этот рай обетованный (по крайней мере, для меня), нужно было выстоять предграничную пробку. И вообще границу пройти. Именно так — Нагора, хоть и была окружена с каждой стороны евросоюзными государствами, держала ворота на замке.

Наша «Пума» выехала на выложенный брусчаткой мост. Пограничный блокпост был на другой стороне, как раз у подножия гор. Две скалы, стоявшие на территории Нагоры, пологими скатами обрамляли единственную трассу, ведшую внутрь края. Если кто-то хотел попасть туда иначе, ему пришлось бы идти через горы. Внизу под мостом раскинулось ущелье, на дне которого извивалась река. Поток ревел и с грохотом разбивался о камни.

Ожидаемо, на середине переправы мы встали в очереди. Пробка двигалась медленно — ребята из ополчения лениво ходили от машины к машине, собирая документы.

— Ну что, проверка на верблюда, — произнесла мама и, порывшись в сумочке, достала загранник.

— Ууупс. Кажется, кто-то ее не прошел, — сказал Дима.

Я глянул вперед. И правда: человек, стоявший у шлагбаума возле ярко-зеленого польского «Фиата», отчаянно жестикулировал, на лице его сменялись мимика гнева, досады и смирения. Члены милиции в ответ на его излияния флегматично пожимали плечами. Позади него уже раздавались гудки и недовольные крики водителей: «Чекаемы цалую годину!». Наконец, мужчина печально опустил голову, залез в авто и, развернувшись, поехал по мосту в обратную сторону. «Фиат», громыхая колесами по камням, протащился мимо нас. В открытое окно донеслись обрывки его брани: «уррррррваааа! Я пердо!».

— Неожиданно, — сказала мама, с толикой тревоги в голосе, — Мне казалось, что граница — это простая формальность.

— А может националисты вернулись? — вынес догадку Дима. — Помнишь, как в 90-х?

Он достал телефон и открыл браузер. Дима был прав. По этой дороге я часто ездил с отцом на его огромном большегрузе. Папа возил загрузки из Восточной Европы в Нагору и обратно. Эх, воспоминания… Вот отец с широкой улыбкой подает мне из кабины огромную глыбу-руку, а я — маленький пацан, едва на ступеньку могу залезть, до рукояти не дотягиваюсь — крепко обхватываю ее своими ручонками, поджимаю колени, и тогда он, большой, жилистый и крепкий, плавным, но мощным движением подбрасывает меня наверх, так что мои ноги приземляются уже на кресле пассажира. Всю поездку я обычно на сидении стоял — из сидячего положения ничего в смотровое не видать было — и глядел во все глаза на бегущую ленту трассы. За окном мелькали пейзажи деревенек и небольших поселений. Я мог так глазеть часами без устали, пока отец, бывало, не попросит: «Папироску там везьм» — и на бардачок кивает, весело прищурившись. Тогда я доставал портсигар и передавал ему. Портсигар был у него особенный — не помню, подарил ему кто или он колеся по Европе раздобыл. На крышке была гравировка: мальчик, неумело седлавший высокого жеребца. Внизу еще подпись была на одном из восточноевропейских языков, но я не понимал ее. Рассматривал ее один раз, а батя как крикнул: «Ховайся, полицианты!», и я сразу — нырь — за штору в его люльку.

— Ну как, нашел что-нибудь?

— Нет, в интернете ничего, — сказал Дима, — Сейчас подъедем и узнаем. Да пропустят нас — ведь с нами местный. Настоящий нагорец.

Это он про меня. Я как раз достал из кармана брюк фиолетовую книжечку. Национальный символ Нагоры — три горных пика под кругом солнца — уже изрядно стерся и угадывались лишь очертания. Солнце еще давно я подкрасил желтым карандашом. Надеюсь, ополченцы не придерутся. Хотя если Борис там, волноваться было не о чем.

В Нагоре нет армии. Нет полиции. Нет пограничной службы. Нет, конечно, номинально — этими делами занимается милиция, или ополчение. Молодые парни, или девушки — главное, чтобы умели напустить на себя грозный вид, а еще бы владели каким оружием (хоть и необязательно) — на добровольной основе избирались каждый год из жителей деревень и столицы. Ими руководил воевода — один из членов Великого совета, ответственный за мускулы самопровозглашенного края.

Встав у шлагбаума, наша троица вышла из машины и предстала как раз перед парой таких мускул. У нас взяли документы белобрысый паренек и темненькая девушка. Она подмигнула Диме, но тот стоически ее проигнорировал. Ополченец полистал страницы.

— Андрей Бончик-Рублевский, — назвал мое имя.

— Докладно так.

— Алена Рублевская, — глянул на мать.

— Это я, вы не ошиблись.

— Дмитрий Рублевский, — в этот раз проворковала девушка. Она долго смотрела на фото, — Но ладный хлопак, ладный!

Ополченец схватился за лоб. Выхватил из рук своей коллеги паспорт — хотя она крепко ухватилась за краешек и не хотела отдавать — и вернул брату. На этом, очевидно, проверка была окончена.

— Стоооооп!

Мы впятером обернулись на крик. Со стороны большой деревянной хижины к нам направлялась высокая статная фигура в военном мундире.

— О, комендант идэ, — выдохнул парнишка-ополченец. Взволнованно глянул на нас.

В лучах яркого утреннего света комендант выглядел словно крутой герой вестерна. Вблизи он производил не менее эффектное впечатление. На нем был серый «стрелковый» мундир из габардина. На голове — шапка-мачеювка с кожаным верхом, который украшала окантовка в форме трех горных пиков. Его лицо было грубым, жестким, словно слепленным из папье-маше. Большие темные усы расходились в стороны щетинистыми стрелами под увесистым камнем носа. Кустистые брови были сдвинуты под самую переносицу, что придавало взгляду темных глаз осуждающий, грозный оттенок.

— С ними порядок, — бросил парнишка.

— Тут я решаю, порядок или нет, — пробасил комендант. Смерил меня взглядом, — Паспорт!

Я протянул ему книжечку. Он распахнул страницу с фото, прочитал фамилию.

— Бончик, значит, — сказал он глубоким голосом, — Что везем, Бончик?

— Ну….

— Я знаю. Оружие, наркотики и голых женщин! — выпалил он. — Взять их!

Все замерли. Ополченцы глядели то на своего начальника, то на нас, не зная как поступить. Девушка заламывала руки — наверняка, ей не хотелось причинять вреда моему красавцу брату. Дима с матерью озадаченно глядели на меня: мол, что делать — подчиняться или ноги в руки? Наконец, комендант зашелся оглушающим смехом. На плечо обрушилась глыба-ладонь, и он протянул назад паспорт.

— Витай, Андрейка! Чи выстрашил тебя? Разве не познаешь?

— Познаю, Борис, познаю.

— А это твои? Алена, Дмитрий, как помню, так?

Он поочередно схватил каждого из моих родственников за руку.

— Ну идем, идем, не будем стоять, — проговорил он и призывно махнул рукой в сторону хижины.

— Видишь ли, мы немного спешим…

— Куда спешите? — возмутился Борис, — Сегодня Великдень! Нельзя добрых гостей не почестить.

Я не успел ничего объяснить. Дима припарковал «Пуму» возле хижины (на самом деле, это был домик коменданта), и мы вошли вслед за Борисом. Значит, он до сих пор был в Нагоре воеводой. Впрочем, неудивительно — с его-то опытом и выдержкой. Когда я был маленьким и мы с отцом проходили границу, Борис всегда к нам подходил. «Цо везешь, злодей?» спрашивал батю, да притом посматривал с ухмылкой на нашу фуру. Отец в ответ всегда: «Да ведаешь — наркотики, оружие, голых женщин». «Недобре, недобре» бормотал Борис, а затем приглашал его к себе в кабинет. Вряд ли они были друзьями, но их свело общее дело. Вместе они спасали Нагору от злодеев.

Борис снял мундир и шапку и принял теперь более хозяйственный вид. Посадил нас за широкий стол и стал доставать из шкафа один за другим завернутые в бумагу остепки. А дальше понеслось: появилась корзина со спелыми яблоками и грушами, банки с вареньем из клюквы и дорогой шоколад. Борис присел за стол с довольным видом — он уже предвкушал обильное явство — но тут же подскочил и выпалил:

— Волочебников нема! Почекайте.

С этими словами он пропал из домика.

— Андрей, что происходит? — спросила мама. — Почему мы здесь едим сыр?

— Можем не есть. Но Бориса лучше не обижать.

— Великдень — это ведь Пасха, да? — задумался Дима, — Что у них — ни куличей, ни яиц? Только сыр?

— Не совсем… — ответил я. — Здесь немного другие традиции.

На этих словах наружная дверь распахнулась и в домик ввалилась группа парней. Выглядели они дивно. Все в светлых рубашках, один держал в руках аккордеон, другой — большой мешок, а третий выступал перед ними. У него на голове красовалась магерка. Он сверкнул озорным взглядом и звонко щелкнул пальцами. Тут же заиграл аккордеон и понеслась песня:

— Ой, далеко-далеко волочилися мы,

Ноги, руки и главы намочили мы!

Чтоб до вёски, до двора, до господарского

Прийти музыку сыграть, песенку спеть

Про то, як были мы на горе,

На Триглавой на горе.

И были на той горе братья:

Первый брат — ясно сонце,

Други брат — ясны месяц

И трети брат — чорно сонце.

— Чем одаришь нас, ясно сонце?

— Як взойду я рано в Неделе,

Так плоды в огородах скоро поспеют.

— Чем одаришь нас, ясны месяц?

— Як взойду я позно вечёром,

То возрадуется корова в хлеву и рыба в езёре.

Тильки чорного сонца мы не запытали,

Нихай собе спит, не потребно печали!

Парень закончил песню; товарищ его распахнул мешок и призывно поднял его над землей. Борис вскричал:

— Файно, файно! Дякую, хлопаки!

Он взял со стола несколько сыров, фрукты и варенье и опустил все в мешок для ребят. Парень снял магерку и поклонился.

— Нема за что! Радуйся, господарь, сонцу! — вскричал он, и вся компания шумно, в веселом настроении, покинула хижину.

— Даже на границе песни поют? — спросил я Бориса.

— А тут лепше, чем в веске. Больше наколядовать можно.

Он расхохотался и пригласил нас за стол. Проделал ритуал с остепкем: отрезал кусочек с плотного бока, затем пролил чуть клюквенного варенья в блюдце, обмакнул сыр и с аппетитом запустил в рот. Мама и Дима тем временем осторожно взяли из корзинки по яблочку. Утолив город, Борис заговорил:

— У нас тут новая банда объявилась. Вот и справляем всех строго.

— Банда? Националисты опять? — спросил я.

— То мне не ведомо. На остатнем совете глава казал, что злодеи вывозят скарб с гор. Кто нема причины для визита — не пускаем. И никакие тиры² не пускаем.

— Но постой — в горах ведь уже нет сокровищ. Разве вы их все не нашли?

— Того не ведаю. Глава молвил, что вывозят — значит вывозят. А хотя ж ты думай сам, хлопе — вспоминай, скильки тут королей было. Злота на тысячу лет заховано! А этим бестиям тильки дай шанс. Жаль, Збигнева нема. Настоящий герой твой отец был.

— Почему же это он герой? — задала вопрос мама.

— Как почему? — чуть не возмутился Борис, — К националистам вступил, жизнью рисковал! И все — ради своего края. Но ведь вы же знаете.

— Вот именно, что я не знала ничего о вашей игре в шпионов, — холодным голосом произнесла мать, — И мне эта забава стоила фамильной ценности.

— Ценности? — не понял Борис, а потом выдохнул удрученно, — А, волчок.

— А знаете как было — Збигнев украл ее. Да, просто украл!

— Видите, не каждый мог ведать о том, что делалось.

— Даже его жена?! — вскричала мать. С каждым словом голос ее становился все напряженнее, — Тайная операция?! Националисты?! А что если бы он погиб? Я бы даже не узнала! Или узнала потом! Это даже хорошо, что он пропал! Так ему и надо!

Дима неловко приобнял мать в попытке успокоить, но та отстранилась и поднялась со стула. Трясущимися руками достала папиросу, хотела прикурить, но вспомнила, что тут нельзя, и быстро вышла. Дима извинился и последовал ней.

— Чего она? — спросил Борис. Вид у него был слегка виноватым.

— Ты растревожил старую рану. Сам видишь — со Збигневом до сих пор не примирилась. Для нее он точно не герой.

— А для тебя?

— Ты к чему? Знаешь ведь, что случилось шесть лет назад.

Мой отец исчез при странных обстоятельствах. Мы с бабушкой узнали об этом только из местной газеты «Глас Нагоры», когда пришел листонош³. Показал заметку в маленькой колонке на четверть страницы с заголовком «Обнаружен брошеный тяжеловоз». Текст гласил: «Милиция обнаружила прицеп с грузом на трассе, ведущей к Подхале. Дверь кабины тягача не была закрыта, однако личные вещи водителя остались на месте. Грузовик был зарегистрирован на имя Збигнева Бончика. Согласно показаниям тахографа, установленного в машине, грузовик находился в бездвижном состоянии в течение 26 часов. Все пломбы были на месте в соответствие с применением книжки МДП — хищения груза не произошло. Наша газета отправила официальный запрос в логистическую фирму, на которой работал Збигнев. Ответа к моменту написания этих строк еще не последовало. Збигнев Бончик считается одним из самых уважаемых людей в крае. Именно благодаря его смелым, героическим действиям во время военного стана в конце 90-х гг. ополчению удалось схватить членов националистической партии"Чорно сонце". Партия была печально известна своей деятельностью по расхищению исторических сокровищ в горах Нагоры».

— Зараз те что покажу, — ответил Борис на мой последний вопрос. — Мы тут одного затримали тыждень тему, из банды то есть. А нашли у его подивись что.

Он достал из шкафа небольшую серебристую пластину и положил передо мной на стол. Металл потемнел, на поверхности виднелись мелкие царапины, с боков пластина была погнута. Сначала я не узнал предмет, но когда Борис перевернул ее другой стороной, у меня на мгновение отняло дыхание, а сердце заколотило в груди. Там была гравировка, изображавшего маленького мальчика на коне. Внизу надпись на непонятном языке. Я видел это изображение слишком много раз, чтобы ошибиться. Это был портсигар отца, который пропал вместе с ним столько лет назад.

— Где он его нашел? Сказал, где убежище? Вы там проверяли? — начал я пытать вопросами Бориса.

— Не поведал. Молвил тильки, что нашел его в горах. Кламал, ясно.

— А где он сейчас?

— Как где? В вязании сидит.

— Так надо его допрашивать! Борис, если он что-то знает, то…

— Розумею, Андрейка, розумею, — поспешно сказал Борис, — Умолвимся так — как выбьем из него что, сразу дам те знать. Маэшь телефон?

И мы обменялись номерами. Борис вдруг прищурился, глядя на портсигар, беззвучно задвигал губами, а потом расхохотался. Ткнул пальцем в надпись под гравировкой.

— Розумеешь, что написано? Такого не можешь читать, да? Написано… как это точно по-русски? А!"На меня же смотрят все женщины деревни".

После этого разговора Борис посерьезнел. Сказал, что ему пора возвращаться на пост и свернул трапезу. Но с пустыми руками уйти я не мог, так что к машине вернулся с огромной торбой еды.

— Я таких границ не встречал, — усмехнулся Дима, открывая багажник, — Где тебя нагружают, а не грабят.

Мама курила на заднем сидении.

— Андрей, прости, — сказала, понурившись, — Не сдержалась. Столько лет прошло — а я все не могу сдержаться. Глупо до жути.

— Я уверен, у отца была причина так поступить, — сказал я, — Возможно, он думал, что вернет ее обратно.

— Но тогда почему не вернул? В 2000-м взяли бандитов, посчитали сокровища, а статуэтка где?

— Возможно, поэтому он пропал. Она попала в другое место, за границы Нагоры — вот он и искал ее.

— Ох, Андрей, хотела бы я в это верить…

Дима завел двигатель, и мы, наконец, въехали в Нагору. Дом бабушки находился в деревне неподалеку от польского приграничья, в регионе под названием Подхала. «Пума» теперь катила под горку, по обе стороны виднелись лишь уходящие ввысь скалы да цепляющийся за клочки земли у дороги сухой кустарник. Через некоторое время горы исчезли, и нашим глазам открылась долина, сверкавшая россыпью зеленых лугов. Вдалеке виднелись белесые точки — стада овец и коз. Косматыми бочками на косых полях лежали тюки скатанного сена. Почти открыточная идиллия.

Глядя в окно, я вспоминал беседу в домике коменданта. Разговор с Борисом не давал покоя. Неужели это могло быть правдой — отец здесь, в Нагоре? И что за новая банда объявилась? Борис не выглядел сильно взволнованным по этому поводу. В любом случае, это наверняка не сравнится с тем, что творило «Чорно сонце». Мой отец — настоящий герой. Не скрою — когда Борис так сказал, я почувствовал гордость за Збигнева. И за то, что я — его сын.

***

Мое самое яркое воспоминание о бабушке — как мы однажды вместе собирали трускавки⁴. На ее огороде каждый год в конце мая распускались пышные заросли, и были это самые вкусные трускавки во всей Нагоре. Ребенком я мог часами ползать под сенью огромных листьев, выискавая спелые ягоды. Я никогда не торопился. Сочную, чуть кисловатую, мякоть трускавки можно было смаковать несколько минут. Обычно я собирал небольшую корзину, а сам съедал в два раза больше этого объема. После, разморенной солнцем и едой, я часто дремал на скамейке в саду, пока бабушка меня не находила."Любишь ты трускавки"ласково говорила она, щекоча мне подмышки. «Бабчя, бабчя! — кричал я, — А почему трускавки маленькие? Я хочу большие!"А она мне отвечала:"То ведомо почему. Брат-солнце не хочет сильно светить". Прикладывала ладонь ко лбу и указывала на небо. Сквозь плотные облака пробивались редкие лучи. Так бывало каждую весну. «А почему он не хочет светить?» — упрямо продолжал я. «То ему одному ясно, почему, — смеялась Веслава, — Точно волнуется за нас, людей». Она брала корзинку и шла в дом, а я скакал за ней, босоногий и загорелый, повторяя: «Почему Брат-солнце не светит?!».

О похоронах не хочется много рассказывать. Мы приехали к дому, где нас уже ожидал служащий похоронной конторы. Пришли соседи и друзья бабушки из Подхалы. Все в белых одеждах, а женщины — с намитками на головах. Их было немного, и я никого не знал. Я спросил работника, где мои родственники. Он с безразличным видом лишь покачал головой: «Звонили всем. Пришли только вы». Мы подождали несколько часов, но никто так и не появился. Работник сказал, что его время ограничено и нужно бы отправляться.

На кладбище, у могилы, каждый сказал небольшую речь. Кто-то молчал, некоторые плакали. Из меня слова не шли — кажется, наговорил какой-то ерунды. Во всем этом собрании не было ни веса, ни значения. Словно не настоящие похороны, а репетиция. Я не чувствовал ни скорби, ни печали. И я очень любил бабушку. Однако в последний путь ее должна была отправлять вся наша семья, а не три человека. Да еще приехавших за несколько тысяч километров отсюда.

— Прошу выбачить, вы являетесь семьей Веславы?

Спрашивал молодой парень в строгом черном костюме. В руках он держал внушительных размеров красную папку из кожи. Я кивнул. Он сразу спросил:

— Молвить по-нагорски або по-российски?

— По-российски, пожалуйста, — ответила мать. — Чтоб мы все понимали.

— Замечательно. Дело касается завещания, оставленного Веславой…

— Стоп. Какого завещания? — вмешался я, — Я знаю законы Нагоры. Дом переходит по крови следующему родственнику — вот и все. А вы шарлатан какой-то.

Парень в костюме принял оскорбленный вид. Ненадолго — вскоре он стал трагично вздыхать:

— Да, так было ранее, в дикие для нашего края времена. Полагаю, вы давно не были в Нагоре, раз мыслите в таких примитивных понятиях. Однако год назад, на основе децизии Великого совета, было решено привнести порядок в хаос обывательской жизни.

Он раскрыл папку и достал несколько документов, заверенных печатями. Текста было много, и нотариус услужливо нашел для нас нужные строчки.

«…Следуя программе развития государства Нагора, Великий совет одобряет ввод программы обновления жилья «Из вески в столицу», предложенный коммерческой организацией Sun & Son… Каждый житель следующих населенных пунктов — Подхала, Купавы, Паленица — обязан узаконить свое право владения домом, а также составить договор наследования недвижимого имущества. Дома, а также другие постройки, жители которых не узаконят свой статус или не укажут субъекта наследования, переходят в полное владение коммерческой организации Sun & Son».

Звучало вроде законно. Хотя я ничего не слышал об этой компании — Sun & Son. Но раз так решил сам Великий совет, то я, как нагорец, должен был подчиниться. Мы снова достали паспорта.

— Только русские? — спросил нотариус, листая книжечки. — Лишь нагорцы имеют право наследовать жилье в крае.

— Спокойно. Я нагорец.

И я показал ему свой паспорт. Могу поклясться, что на лице парня промелькнуло досадливое выражение.

— Замечательно, — сказал наигранно, — Прошу за мной. Я должен озвучить вам наказ Веславы.

Я обратил внимание на странный выбор слов. Нотариус привез нас к дому бабушки.

Это был старинный дом в старославянском стиле, изначально построенный еще в на рубеже XIX-XX веков. В начале 90-х его значительно реконструировал мой отец, недолго после знакомства с мамой. Делал пристройку и улучшал фасад из всего, что попадалось под руку, с усердием и страстью. Результат у него вышел необычный — это было странное смешение дерева, черепицы и кирпича — но я любил этот дом без памяти. Все-таки провел в нем 20 лет жизни.

Но когда отец с мамой перестали ладить, и она не захотела оставаться жить в Нагоре, с отцом остались жить только его родители — мои бабушка и дедушка. Когда батя пропал, дом остался в наследование бабушки — в нем на тот момент оставалась жить только она.

Во дворике нас встретила Роса. Кобыла несмело переставляла копыта и щипала молодую травку.

— У вас даже кони были? — спросил Дима.

— Ты разве не знал? — удивился я, — Мы с ней одних лет вообще. Помню, как в Купаве на ней маленький ездил. Ну как ездил — больше держался за гриву и паниковал, что свалюсь. А с Росой только бабушка умела ладить.

Дима хотел погладить Росу, но кобыла взмахнула гривой и грузно развернулась к нему объемистым задом. Я осторожно подошел к животному, прикоснулся к шерсти. Лошадь коротко фыркнула, но руку не стряхнула. Тогда я медленно провел ладонью по теплой морде — от влажных ноздрей до морщинистой кожи вокруг больших карих глаз. Роса наклонила голову, потянулась ко мне губами и шершавым языком оставила на плече мокрый след. Я взял поводья и завел кобылу в стойло. Кто теперь позаботится о ней, когда бабушки нет? Отвезти бы ее к Марчину. Ладно, потом решим.

Разговаривать решили на кухне. Обстановка здесь была такой, какой я ее всегда помнил. Буржуйка у стены — отец так и не успел построить настоящую печь — внутри которой еще лежали угли. В шкафу за стеклянными дверцами — чайный набор. Не помню, чтобы мы вообще когда-нибудь им пользовались, правда. В углу возле двери в большую комнату стоял небольшой низенький деревянный шкафчик с дверцей необычной формы. Дима открыл дверцу и пытливо заглянул внутрь. Стенки были обиты цинковой жестью, а на верхней полке лежал пустой контейнер. Сбоку на контейнере виднелся маленький краник.

— Это холодильник, веришь или нет, — ответила мама на невысказанный вопрос брата. — В контейнер клали лед. Веслава жила здесь без электричества, насколько знаю.

— В 2000-х провели, — сказал я. — Но мы редко пользовались.

— Итак, вы готовы ознакомиться с содержанием завещания усопшей? — спросил, чуть нетерпеливо, нотариус.

— Всенепременно. Однако присядем.

Нотариус открыл папку и достал запечатанный конверт.

— В этом конверте содержится написанное от руки завещание покойной Веславы Бончик. Однако… — Нотариус сделал паузу и спрятал письмо обратно в папку, — …покойная поставила одно условие. Незадолго до своей кончины она бъявила о наказе. Как вы знаете, без выполнения условий наказа оглашение завещания является невозможным.

— Напомните, пожалуйста, что такое наказ, — попросила мама.

— Как бы так проше… Это был народный обычай, а сейчас — правовой термин законодательства Нагоры. Смотрите: обычно люди просто оставляют завещание на случай преждевременной кончины. Однако в исключительных случаях, когда, скажем так… — он задумался и пригладил волосы, — …усопший не уверен, что желаемые обстоятельства осуществятся, он пишет наказ.

— Андрей? — мама устремила на меня проницательный взгляд. Дескать, так или нет?

— Есть такое, — кивнул я, — Однажды дедушка Витольд хотел оставить наказ. Написал, что наследники получат дом, только если смогут пересечь Нагору из одного конца в другой.

— Ну это не сложно.

— Сидя в мешках.

— Не волнуйтесь, Веслава ничего такого не требовала, — отозвался нотариус. — Сейчас я вам зачитаю.

В руках нотариуса появился лист бумаги, в нижней части которого стояла круглая печать.

— «В случае своей смерти прошу огласить мою последнюю волю родственникам только при соблюдении нижеуказанного состояния. В моем доме, в гостином зале, единовременно должны присутствовать девять человек", — Нотариус поднял глаза и пояснил, — Далее идет перечисление."Мои любимые сыновья Збигнев и Марчин, а также их замечательные жены Алена и Каролина. Племянники, которые всегда грели мне сердце, даже если они не всегда были рядом — Андрей, Дмитрий и Матей. Мой любящий супруг, кому я не хочу принести горя скорбью обо мне, — Витольд. И, наконец, девушка, которая так часто бывала в нашем доме и кого я полюбила как родную — милая Стокротка. Я, Веслава Бончик, пишу этот наказ сознательно и без всякого принуждения". Подпись. Прошу убедиться в подлинности документа.

Нотариус протянул нам бумагу и продолжил:

— Спешу вас уведомить, что согласно закону Нагоры, время на выполнение наказа составляет две недели с момента его оглашения. Это значит, что все указанные в этой бумаге родственники должны собраться здесь на праздник Радоницы, 14 апреля. Наказ должен быть выполнен, прежде чем я смогу огласить для вас завещание. В противном случае, если по истечение двух недель условие не будет выполнено, участок с домом и имуществом перейдет в полное владение компании Sun & Son, законным представителем которой я и являюсь.

— Но это абсурд, — произнесла мама после внимательного изучения бумаги, — Мы здесь втроем, ладно. Марцель и его жена — может быть. Матей? Кто знает, где он. Но самое главное — Збигнев. Веслава прекрасно знала, что он исчез. И я даже не хочу говорить о Стокротке. Девушек с таким именем не существует, это скорее прозвище. А если так, то на ее месте может быть любая. При всем уважении к Веславе, этот наказ — насмешка.

— Мам, постой, — перебил я, — Это вопрос деликатный.

Мы попросили нотариуса на время покинуть кухню, закрыли дверь и начали обсуждение.

— Ты слышала, что он сказал? — начал я, — Если не выполним наказ, дом заберут.

— Прости, но разве у нас были какие-то виды на этот дом? — ответила мама. — Не помню, чтобы ты изъявлял желание наследовать.

— Но мы не можем просто отдать его! Да еще непонятно кому.

Меня неожиданно поддержал Дима.

— Из этого места можно сделать гостиницу или агротуристику, — задумчиво проговорил он, — Если сюда приезжают туристы — в горы, скажем — то можем на этом деньги заработать.

— Но кто это будет делать? И разве у нас есть время? — спросила мама, — У меня со следующей недели лекции на кафедре начинаются. У тебя — суд очередной. Ну и разве то, что я сказала — неправда? Вашего отца никому найти не под силам.

— Ой не говори так.

Я рассказал им про портсигар и беседу с Борисом.

— Андрей, это ничего не значит, — тихо произнесла мама, — Збигнев мог передать этот портсигар и до исчезновения. Почему ты так доверяешь Борису? Они с твоим отцом уже обманули нас раз.

— Но зачем Борису это делать? Нет, я верю ему. Этот портсигар — единственная зацепка. Но ладно отец. Почему остальные не пришли? Вас это не смутило?

— Не скажу, что у нас была очень крепкая семья, — вздохнула мама. — Видимо, по эту сторону границы — та же история.

— Я думаю, Веслава не просто так оставила наказ. Возможно, с ними что-то случилось. С дядей Марчином, Матеем и остальными. Бабушка хотела, чтобы мы вспомнили друг о друге.

— Очень идеалистично, — подняла уголки губ мама, — Ладно, если ты серьезно хочешь за это взяться, то мы останемся здесь на неделю. Смена обстановки пойдет нам на пользу.

— Это точно, — с облегчением выдохнул Дима. Сейчас он уже выглядел во много раз здоровее, чем несколько дней назад.

Мы сообщили нотариусу о согласии выполнить наказ. Он хотел уже опечатывать дом, но я попросил его немного подождать. Если уж я брался за поиск родственников, неплохо бы найти в доме подсказки. Нотариус был не в восторге от идеи, но согласился подождать. Мать с Димой вернулись к машине: Дима уже искал недорогие варианты ночлега. Я остался наедине с опустевшим домом. Как же давно мы не виделись!

Я прошел к лестнице в большом зале и толкнул малоприметную дверь внизу под сходами. Это была комната отца, хотя он звал ее «мои склады». А если честно, то это была коморка. Его жизнь дальнобойщика все время проходила в разъездах, и он редко бывал дома. Вместо кровати — помятый матрас на полу. У стены — ящики с инструментами, рядом коробки с книгами: слесарное дело, правила международных грузоперевозок, карты европейских дорог. На полках кубки и медали — награды за хорошую работу. Все выглядело так, как я помнил. Не знаю, что хотел здесь найти: за время моего отсутствия отца здесь, конечно, не было.

Я поднялся по деревянным ступеням винтовой лестницы. За черной дубовой дверью была комната дедушки Витольда. Девять лет назад дедушка покинул наш дом. Я хорошо помню, как это было. Однажды он ел на обед флачки и внезапно закричал: «Ах вы смердячие псы!» Выбежал на улицу, а мы с бабушкой за ним. Небо накрыло черной пеленой, воздух был полон смрада. Оказалось, что вновь заработал сталелитейный завод на окраине Подхалы. Он был построен во времена коммунистов, но закрылся после 1990-го. Богатый инвестор одной из стран Западной Европы выкупил завод и планировал возобновить производство. Решил, что в Нагоре будет дешевле. Но не учел одно важное обстоятельство: в Нагоре жил мой дедушка.

Витольд написал письмо главе Великого совета, в которой требовал, чтобы завод снова закрыли. В ней он называл новых владельцев «кобелями от чумной суки», которые хотят задушить нагорцев отходным дымом. В тексте также присутствовали сравнения с действиями нацистов в концлагерях. Глава прочитал и сказал, чтобы дед собрал голоса жителей. Несколько месяцев дедушка ходил по деревне и собирал подписи. У старосты просил помощи. Голосов было много, однако петиция не прошла. Глава Совета отклонил ее, назвав причину: «От завода больше пользы, чем шкоды». Было ясно, что инвестор, как говорится, купил главу с потрохами. Дедушка не сдался: нанял где-то грузовик и погрузил в кузов несколько тонн отборного вонючего навоза. Со словами «Ото ваше злото» вывалил добро прямо возле проходной. Его взяла частная охрана фирмы, но к тому времени нагорцы во всем крае прослышали об упрямых действиях Витольда. В столице устраивали митинги с плакатами:"Нагорца не согнешь!"Через месяц завод закрылся, а дедушка сделался национальным героем. К нам домой приезжали незнакомцы, чтобы сделать совместное фото. Глава, поддержавший инвестора, вылетел из совета, а потом и вовсе покинул край. Наверно, за своим новым хозяином поехал.

Только дедушка был совсем не рад новообретенной славе. Должен признать, что мы с ним редко разговаривали — человек он замкнутый и на контакт идет неохотно. У него была комната на втором этаже, куда никто не имел права заходить без стука. Сколько себя помню, он что-то писал. Каждый день, страница за страницей. Что это было, мемуары или художественная книга, никто из нас понятия не имел. Бабушка рассказывала, что родом он был из Литвы. «Но не литовец», — затем добавляла. Некоторые в родне считали деда немного спятившим. Мне было трудно определиться с мнением. Так вот — после той истории с заводом он ушел. Просто ушел рано утром, не сказав никому ни слова. Все записи забирал с собой — комната была пуста. Через два дня с нами связались по телефону из дома престарелых, который находился в столице. Витольд объявился там по собственной воле. «Не пошкодил у вас?» — взволнованно спросила бабушка. Девушка на том конце со смехом отвечала, что он лишь просит спокойствия, равенства и бесплатной еды. Так Витольд там и остался. Мы навещали его пару раз, но видели, что компания родственников ему нисколько не интересна.

Возможно он все еще там, в доме престарелых. Какая-никакая, но подсказка. Уже что-то. Чтобы не забыть, я сделал список на листке бумаги с подзаголовком «Операция «Две недели до Радоницы»:

1. Дядя Марчин — дом в Купавах.

2. Тетя Каролина — там же где Марчин.

3. Дедушка Витольд — дом престарелых, Бойков.

4. Брат Матей — неизвестно. Спросить Марчина???

5. Отец Збигнев — ждать информации от Бориса.

6. Стокротка — кто она?

Я вышел из дома и сказал нотариусу, что его можно опечатать. Затем прошел к стойлу. Под деревянным навесом было пусто. Роса не могла выйти сама — я помнил, что запирал ворота на засов. Я присел на корточки. На земле отчетливо выделялись отметки копыт. Вот старый след — это я вел лошадь к загону. А поверх него новые отпечатки. Я проследил их направление: следы вели к калитке и исчезали там, где начинался асфальт. Всю дорогу, параллельно конским следам, шли другие отпечатки, едва различимые на промерзшей весенней земле. Возле забора в почве виднелись глубокие вмятины с отпечатками автомобильных покрышек. Грузовик? Ни нотариус, ни мама ничего не видели. Значит, похититель вывел Росу, пока мы беседовали внутри дома. Кто это мог быть? Первый день в Нагоре загадывал мне одну загадку за другой. И я совершенно от них устал.

Нотариус закончил свою работу и пожелал нам доброго вечера.

— Чуть не забыл, — спохватился и протянул визитку, — Вот мой номер. Звоните, когда соберутся все родственники.

И откланялся. Мама потихоньку курила возле машины. Дима сидел в салоне.

— Плохие новости, — она покачала головой, — Поблизости нет ночлегов. Сплошная агротуристика по бешеным ценам.

— Хм. Я знаю один хороший вариант. Но это на окраине Бойкова.

— Тогда едем. Навигатор найдет путь?

— Должен. К столице ведет одна дорога.

— Скажи, к чему нам морально готовиться. Хотя физически, наверно, тоже.

— Спокойно. Это крутой хостел.

— Хостел… — уронила мама, — Это что, шутка?

Ее реакция была совсем неудивительна для человека, который большую часть жизни прожил в большой квартире в центре Москвы. Мне следовало подумать над выбором слов.

— О нет, какой хостел! — рассмеялся я, — Это уютные покои в деревянной хижине посреди леса. Рядом парк, а там — горы. Приятная девушка на стойке обслуживания. Удобная постель. На логотипе — миленький песик. А самое главное — демократичная цена!

— Тогда чего же мы ждем?! — вскричала мама, распахнув дверь в машине.

И мы поехали ночевать в «Джинжер паппи».

Примечания

1

Прошу читателя простить меня за смешение языков в тексте. Нагорский и русский очень похожи друг на друга и в то же время совсем не похожи. Впрочем, то же самое можно сказать о большинстве восточноевропейских языков. Жизнь на две родины постепенно образовала в моей голове своего рода лингвистическую солянку. Вновь прошу прощения за возможные дальнейшие неудобства, связанные с этой особенностью моего восприятия

2

Тяжеловозы

3

Почтальон

4

Клубника