Принцип бумеранга

Артем Леонович Чепкасов, 2020

Школьные друзья, Олег и Виктор – идеалист и прагматик. Повзрослев, они разошлись в разные стороны из-за пустячной ссоры. Однако злой рок всё же столкнул мужчин лоб в лоб, и пропасть между ними стала вовсе непреодолимой. Об этом герои позабыли и продолжили жить своей жизнью, пока, через много лет, их ошибка не обернулась смертями невинных. «Принцип бумеранга» – это не классический детектив, но остросюжетная проза, в которой до последних строчек для читателя тайна, как поведут себя герои, к чему готовы в достижении своих целей, способны ли понять и принять свои ошибки. Содержит нецензурную брань.

Автор утверждает,

любые совпадения с реальными людьми

и событиями — случайность.

ПРОЛОГ«Справедливость»

— Встать! Суд идёт! — оповестила секретарь в белом, как сама правда, ситцевом сарафане до сандалий. Звонкий девичий голос, желая вырваться на свободу из тесного помещения, беспомощно ткнулся в каждый угол, отразился и зашептал в уши: «Суд идет! Суд идет! Суд»…

Впрочем, это было понятно и без слов. Его ждали. С великим нетерпением. Наконец, в многомесячном споре будут расставлены все точки над «i». И хоть никто из присутствующих не сомневался в обвинительном приговоре, в глазах, замерших во внимании, теплилась надежда на условный срок, — не бандитов же матерых судят. А, ну, как и вовсе оправдают. А что? Есть же справедливость на свете. Точно есть. Десятилетиями проверено. Вот она, к трибуне выходит. Вернее, он. В мантии. Рост средний, прическа а-ля дедушка Ленин, бородки только нет. Зато усики, как у голливудских артистов, играющих гангстеров. Холеный, будто и тридцати ему нет, но известно, давно шестой десяток пошёл. А с другого боку, как ещё должен выглядеть заслуженный юрист России? Только так. Уверенно и непоколебимо. В этой стране нет никого главнее судьи, если не говорить о Боге. Да, в том-то и беда вся, что о Всевышнем не часто вспоминают. Про суды земные больше знают и врут.

Народу в маленьком зале с двумя окнами набилось более чем, но поднялись все бесшумно. Финал истории, потрясшей город. За всю скучную, коли душой не кривить, историю Григорьевска, ни разу не было, чтоб судили тех, кто Закону служить должен. И вот, свершилось. А почему нет? Чем забытый райцентр, затерявшийся меж двух исполинов — Новосибирском и Екатеринбургом, хуже столичных городов? Дома пониже да дороги пожиже. В остальном всё одинаково. И стражи порядка на скамье подсудимых в том числе. С недавних пор это стало модным, а потому присутствовали даже вездесущие, надоедливые репортёры местного телеканала. С видеокамерой. Всё, как у прогрессивных людей. Журналисты готовы были всему Миру показать, в России давно ша беспределу мусорскому. Тоталитарный совок с кровожадными вампирами из НКВД канул в лету, и кто чего хочет, тот того и делает. И необходимо было напомнить людям, что в стране уже десять лет хозяйничает демократия, а то вдруг они ещё не поняли своего счастья.

Олег Рассказов посмотрел на подсудимых, улыбавшихся за железными прутьями решётки. Уверенный взгляд парней напоминал притихшее полуденное море, в коем плескались маленькие волны неуёмного счастья. С минуты на минуту весь этот бред, пафосно нареченный громким уголовным делом, должен был закончиться долгожданными словами: «Из-под стражи освободить». Года три условно. Ерунда. Жизнь-то продолжается. Потому и конвойные, лично знакомые с арестованными, не особо напрягались. А истинных виновников цирка под названием суд, что молва людская в первый же день окрестила показательной поркой, всё одно, Бог накажет. Придёт их час. Принцип бумеранга никто не отменял.

— Приговор именем Российской Федерации! Город Григорьевск, десятое августа две тысячи первого года, — басом, словно артист со сцены, напомнил судья присутствующим где, когда и для чего они собрались.

Назвав фамилии да имена основных участников уголовного процесса, и без того известных в маленьком городке, судья прокашлялся и принялся читать:

— Органами предварительного следствия граждане Тропарев Александр Викторович и Семенов Максим Анатольевич обвиняются в совершении преступления, предусмотренного пунктами, а, б части третьей статьи двести восемьдесят шестой уголовного кодекса Российской Федерации, а именно, в превышении должностных полномочий с применением насилия и спецсредств. Из обвинительного заключения следует. Девятого апреля две тысячи первого года около нуля часов пяти минут…

Стоявший во втором ряду Рассказов знал, о чём гласил процессуальный документ, в шутку называемым милиционерами обманоном. Несомненным было, что и судья, пока знакомился с материалами уголовного дела, выучил его наизусть и, громко читая без запинки, в сухие канцелярские строчки заглядывал исключительно для порядка.

Вся эта катавасия, как командир роты называл любую мало-мальски хлопотную ситуацию, случилась в промозглую ночь, когда Олег уже больше месяца стажировался по должности милиционера отдельной роты патрульно-постовой службы. К тому времени парень притёрся к холодному стационарному посту милиции на одной из окраинных улочек и необъятному количеству бумаг, требовавших обязательного заполнения за время несения службы на маршруте. Расстегнув зимнюю куртку да сдвинув на затылок норковую шапку, подаренную матерью по случаю его дембеля, стажер дописывал очередной за смену протокол об административном правонарушении. Не по правилам, — алкоголик, на которого составлялся документ за распитие спиртного там, где нельзя, давно ушел нарушать общественный порядок дальше, оставив автографы на пустом еще бланке. Однако делать из выпивохи террориста или маньяка никто не собирался, а потому Рассказов без угрызений совести писал, писал и писал. Эта процедура называлась кратко и ёмко — план, за выполнение которого ни лычек, ни премий не полагалось, как бы страстно ни желали того граждане. А вот за невыполнение нерадивых сотрудников милиции ждало лишение надбавки к зарплате за сложность — напряженность да выходных дней. И, усердствуя, Олег досадовал разве что безразличию наставников, сержантов милиции Тропарева и Семенова. Те помогать стажеру не спешили и сидели, курили да ржали над похабными шутками. Но Рассказов, молча, продолжал писать. Его делом было — учиться.

Стажёр от опытного мента тем и отличается, что долго не может привыкнуть к внезапности очередного непотребства, и когда оно случается, сердце колотится часто, а в голове сумбур. Что? Кто? Куда? Зачем? Почему? Откуда? Когда?

Вот и мужик тот, с всклокоченным волосом да окровавленным лицом, в расстегнутой дубленке и выползшей из полуботинка брючиной, ввалился в пост неожиданно, чуть не запнувшись о порог, и дико заверещал:

— Убивают!

Рассказов, было бы, куда падать с невысокого железного табурета за небольшим металлическим столиком, обязательно свалился бы. Тропарев и Семенов даже не перестали улыбаться последней шутке.

— Кого и где? — спокойно спросил старший наряда.

— Вашего! Мусо…аай… мента! — ошарашил избитый. — Тама, во дворе! Сперва до меня привязались, закурить им… А, у меня нету, так они свалили меня, и пинать, а тут раз… Он! За меня вступился, и они все к нему, по лицу ему… Он упал… Я сюда… Бегом…

Последние слова мужик произнес тихо и, окончательно выбившись из сил, устало опустился на узкую железную лавочку для посетителей.

Плюсы срочной службы в российской армии может по достоинству оценить лишь тот, кто недавно оттуда вернулся и не ещё осознал ещё, кончились муштра, уставщина и дедовщина, наряды и караулы, полевые выходы. Рассказов был одним из таких ребят, а потому бежал легко, пытаясь вспомнить, закрыл ли на ключ пост, когда наставники бесцеремонно выпроводили оттуда мужика.

Семенов нёсся впереди. Он легче, стройнее, мускулистее. Грузный Тропарев от напарника отставал, но, тяжело дыша, темп не сбавлял. Олег старался не обогнать Саню. Не по чину было. Да, и бежать было недалеко. И про ключ стажёр забыл уже в следующий миг, — несколько парней со всей дури били ногами кого-то, казалось, уже бездыханно валявшегося в сугробе.

— Прекратить! Милиция! — строго крикнул Семенов и, вынув из держателя на портупее палку резиновую, первым ринулся к компании.

— Вызывай подмогу! — прерывисто приказал Тропарев, передавая Рассказову тяжелую квадратную радиостанцию. — Сам не лезь… Отвечай потом за тебя…

— Центр! Центр! Я триста третий! — взволнованно забубнил Олег в рацию, не переставая смотреть, как два милиционера дерутся с несколькими парнями одновременно. — Центр!

— Чего блажишь? — послышалось из рации, с режущим слух треском. — Стажёр, ты?

— Я… Драка… Большая… Народу куча…

— Где? Говори толком…

— Амурская! — боясь, что может неправильно назвать номер дома, Олег беспокойно вертел головой по сторонам, пытаясь во тьме разглядеть таблички с цифрами. — Семь! Во дворе! У детской площадки!

— Жди.

В следующую секунду из динамика уже хрипело:

— Внимание нарядам и экипажам, находящимся на маршрутах! Срочно прибыть во двор дома семь по Амурской! Требуется помощь триста третьему! Всем нарядам…

Повторив команду, «Виола-Н» протрещала:

— Кто принял? Позывные!

Перекинув ремешок рации через плечо, да позабыв про запрет наставника, Олег тараном влетел в гущу толкающихся, харкающих матами, озлобленно рычащих людей. Схватил кого-то за шиворот куртки, потащил от Семенова на себя, увернулся от одного удара кулаком в лицо и тут же поймал следующий. В голове загудело, челюсть заныла. Упали, стали барахтаться в снегу. Как Рассказов сумел оказаться сверху, он и сам не понял. Придавив коленом грудь поверженного противника, стал лупить по неразличимому в темноте лицу, что было силы. Теперь оттаскивали его, и он, не видя кричащего, слышал над макушкой голос, казавшийся ему далёким:

— Отставить! Стажер, отставить! Брось его! С ума сошел?!

Олег встал, обернулся, увидел стоящих перед ним бойцов экипажа вневедомственной охраны. А рядом с ними инспектора ДПС с ошарашенным взглядом.

— Спятил? Ты ж его чуть не замочил, — озадаченно пробубнил Тропарев, показывая взглядом на парня, стоявшего на карачках и кровью сплевывавшего в истоптанный снег. — Чё творишь? Думать надо! У тебя задача, задержать, а не убить…

Олег не ответил. Внутренняя дрожь в юношеском теле не желала униматься. Медленно оглядев заснеженное поле брани, он убедился, что все кончилось. Слишком быстро. И понять не успел, что это было, а только милиционеров в неприветливом дворе присутствовало уже больше, чем тех, с кем сцепился их наряд. И почти в каждом окне, тёмном всего несколько минут назад, зажёгся свет. Жильцы с интересом наблюдали, что происходит в их дворе, чего мусора понаехали.

— Вы ещё не знаете, кто я! У меня отец! — не унимался один из задержанных, насильно посаженный на заднее сидение уазика. — Твари вы!

Глаза его с наливавшимися под ними синяками, пылали ненавистью. Из разбитого носа сочилась кровь.

— Я несовершеннолетний! Животные! Мне, вааще, шеснацать! Поняли?! Вам кранты, уроды!

И повторил по слогам, перемежая матом:

— Вам кранты! Я — малолетка!

«А с виду и не скажешь. Здоровенький телок уродился, на двадцать с гаком потянет», — безразлично подумал Олег, но, кроме него, внимания на беснующегося подростка больше никто не обращал. Каждый из присутствующих за годы службы привык к таким деткам, и только в жизни стажёра подобное происходило впервые. Тропарев, с оторванным наполовину капюшоном на бушлате, легонько тормошил за плечо лежавшего в сугробе милиционера, однако тот не реагировал.

— Оставь, хуже сделаешь, — нервно прикуривая, сказал Семенов и спросил. — Скорую вызвали?

— Ага, — кивнул гаишник. — Едут уже…

— Это Жучков что ли? Околоточный с привокзального? — спросил боец экипажа вневедомки, глядя на лежащего. — Околоточный с привокзального?

— Точно, Андрюха, — командир бойца, лейтенант милиции Андронов, по соседству с которым жил Олег, взял валявшуюся в стороне форменную шапку и попробовал надеть её на осторожно приподнятую им окровавленную голову избитого участкового. — Бухой, кажись. Или от уродов этих запах остался?

— Не трогай, говорю, — раздраженно повторил Семенов. — Откуда он тут взялся в это время? Не его земля…

Ответа никто не знал.

Машина скорой помощи въехала во двор бесшумно, празднично мигая проблесковыми маячками…

— Дискотека прямо, мля, — сплюнул Семенов окровавленной слюной. От чьего-то удара губа его треснула и распухла.

Грубый тычок в плечо вернул Рассказова из воспоминаний в реальность

— Не пихайся? — недовольно посмотрел стажёр на соседа, Колю Ястребова, но тот лишь указал взглядом на судью. В изумлённом взоре сверкало возмущение: «Смотри, куда клонит зараза».

Старый судья продолжал монотонно читать:

— Установочных данных мужчины милиционеры не зафиксировали, в связи с чем до настоящего времени найти его и допросить по обстоятельствам дела не представилось возможным. Учитывая показания участкового уполномоченного Жучкова Андрея Васильевича, о том, что ни за кого он не заступался, его никто не бил, упал он сам, поскользнувшись, суд приходит к выводу, что Семенов и Тропарев лгут, и неизвестного мужчину выдумали для построения линии защиты в суде. Вину подсудимые отрицают и настаивают на своих показаниях…

Под потолком с обычными плафонами, будто это был класс школы, а не место, где решаются судьбы человеческие, загудело напряжение такой силы, что ещё немного и у всех полопались бы барабанные перепонки, а глаза выскочили из орбит. Стало совершенно ясно, — никакой справедливости нет. И никогда не было. Всё это никчёмные выдумки человечества.

— Признать Тропарева Александра Викторовича, восьмого июня тысяча девятьсот семьдесят шестого года рождения, уроженца Григорьевска, русского, гражданина Российской Федерации, виновным в совершении преступления, предусмотренного пунктами, а, б части третьей статьи двести восемьдесят шестой уголовного кодекса Российской Федерации и назначить ему наказание в виде шести лет и четырех месяцев лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима…

— Женщине плохо! — заверещал кто-то испуганно. — Врача! Быстрее!

— Лен! Лена! Лена что с тобой?! Лена! Леночка! — Сашка, заметно исхудавший за время пребывания в следственном изоляторе, беспокойно метался по клетке.

Его друг и напарник, Макс Семенов недоуменно смотрел на происходящее вокруг так, будто отказывался верить, что это не шутка. Конвойные напряглись, вытянулись в струнку, лица их посуровели. В одно мгновение они вдруг оказались по разные стороны баррикад с теми, кого привыкли считать своими, и, если что, они были обязаны стрелять в Сашку с Максом.

— Тишина в зале! — громогласно потребовал судья, но замечание осталось без внимания.

— Беременная она! Выкидыш может быть!

— Да, вызовите же скорую!

— Вызвали!

— Лена! Лен, я люблю тебя! — продолжал беспомощно кричать Сашка. — Лен…

— Какой идиот додумался беременную на суд притащить?!

— Мужа её судят! Как же ей?!

— Лена, держись! Всё будет хорошо! Я вернусь, родная! Слышишь?!

Но никто не слушал бывшего милиционера, столь неожиданно объявленного отъявленным преступником. Растерявшись, Олег сел на деревянный скрипучий стул и уставился под ноги. Гвалт превратился в сплошную какофонию, и уже ничего нельзя было разобрать. Кто беременный? Кого и за что судят? А он сам? Он-то что здесь делает? Кто все эти люди? А он? Он — кто? И зачем? Какое его предназначение во всём этом? Живёт для чего? Двадцатилетний стажёр впервые задумался над тем, что люди в давние времена прозвали смыслом, но, взглянув на лицо зверски избитого Сашкой и Максом подростка, сразу обо всём позабыл. Абсолютное равнодушие к происходящему на морде лживого ублюдка и величайшее торжество в глазах его матери, заставляли немедленно подняться и, отшвыривая со своего пути стулья да расталкивая столпившихся людей, подойти к сволочам, и одной плюнуть в рожу, а другому добавить синяков. Да с такой силой, чтобы башка его оторвалась раз и навсегда. И судили бы Рассказова вместе с наставниками. И по справедливости, — ребенка убил. Не обидно было бы. Но Олег ничего не сделал.

Жену Тропарева увезли в больницу, и вместе с ней зал покинуло несколько человек. Стало просторнее. Напряжение исчезло без следа. Накрыла пустота. Саша сидел на скамье подсудимых, спрятав лицо в ладони и по вздрагивающим его плечам было понятно, — рыдает. Приговор Семенову дослушали в полной тишине. Он, небольшого роста и тоже осунувшийся, стоял, до крови закусив губу, и неотступно смотрел на Жучкова. Олег знал такой взгляд. Так снайпер смотрит на давно ожидаемую цель. Только в этот раз выстрела не случилось бы — патроны кончились. Рассказов усмехнулся. Два года назад у него патроны были, но он специально промахнулся. А, может, надо было попасть? И чтобы это дало? Нельзя изменить прошлое чьей-то смертью. Да, и ничем другим тоже. Чувствуя на себе взгляд Максима, участковый, бывший потерпевшим и, по какой-то нелепости ставший свидетелем обвинения своих же товарищей, ёрзал на стуле. Из-за травм ему одному разрешили не вставать. Человек недавно с больничной койки поднялся и ходил ещё с бодожком. Надо было бы пожалеть. Да не получалось, как Рассказов ни старался.

— Приговор может быть обжалован в кассационном порядке в областной суд, в течение десяти суток со дня провозглашения, с соблюдением…

Однако последние слова приговора никому не были интересны, — никто ничего обжаловать не собирался. Вера в правду была убита, а вместе с ней сломлена и воля. Последнее, на что Олег Рассказов обратил внимание, выходя из зала — сарафан секретаря. Не таким уж и белым он был. Просто светло-серым.

Неказистое двухэтажное здание покинули в полной тишине. Можно было дышать полной грудью, и не было больше душного помещения, где безраздельно властвует несправедливость. Закурили. Жить дальше заставлял легкий ветерок уходящего короткого лета. В общем-то, не случилось ничего особенного. От сумы да тюрьмы не зарекаются.

— Олег, — удивился, невесть откуда взявшийся, Хворостов.

— Витёк, — не меньше изумился Рассказов однокласснику. — Ты как тут?

— На практике, в прокуратуре здешней. На суд опоздал, наставник всю плешь проест теперь.

Олег выбросил окурок в урну у крыльца и крепко пожал руку друга.

— На суде был? — спросил Виктор. — Чего там? Осудили мусоров? Надолго?

— Почти по семь лет каждому, — ответил Рассказов сконфуженно.

— Поделом. Не будут детей бить. Моего так отдубасили, так я бы без суда и следствия…

— У тебя есть ребёнок? — удивленно посмотрел Олег на Хворостова.

— Да, не, — отмахнулся Виктор, улыбнувшись. — Это я образно. Универ надо закончить, погулять. А ты сам как? Рассказывай. Слышал, дембельнулся раньше срока?

— Да, — подтвердил Олег. — По приказу министра обороны, день за два.

— Орден, говорили, заработал.

— Медаль. За отвагу. И не заработал, а заслужил, — поправил Рассказов, взглянув на бодро проходящего мимо потерпевшего. На лице подростка играла самодовольная ухмылка. Он победил и не скрывал презрения к поверженным:

— Чё зыришь, мусор? Я говорил, кранты вам…

— Ах, ты… — договорить Олег не успел.

Мама парня, которую в маленьком городе неуважительно, но исключительно за глаза, обзывали купчихой первой гильдии, открыла перед детёнышем дверцу новенького слепящего белизной красавца — мерседеса:

— Руся, сядь в машину. Хватит с меня судебных тяжб.

Убедившись, что команда выполнена, женщина с чувством собственного превосходства посмотрела на Рассказова:

— Никогда не подходи к моему сыну. И своим баранам постовым передай, не надо моськам тявкать на слонов. Затопчем и фамилий не спросим. Этот город наш. Мы здесь хозяева. Усвоил, мальчик?

Уверенный взгляд её был жёстким, колющим в самое сердце, но голос мягким, убаюкивающим и даже добрым. Совсем не таким, как четыре месяца назад, в дежурной части, когда, увидев своего ребенка избитым и лежащим на грязном полу камеры, она испуганно завывала, будто сирена, а её муж умолял, ничего не оформлять. Олег хорошо запомнил, парню в Лондон поступать, и нужна была чистая биография. Пожалели, отпустили с миром, даже умыться помогли и какие-то примочки на избитое лицо сделали. Жить будет, синяки через месяц сойдут. «Кого ни разу не били, тот жизни не знает», — напутствовал Семенов подростка, прощаясь с ним и, по-мужски, пожимая ему и его отцу руки. А родитель подростка соглашался и божился, о случившемся ни одна живая душа не узнает. Дрожащим голосом мужчина убеждал милиционеров, мол, понимает, наследник сам виноват. Перепило дитятко по случаю шестнадцатилетия. С кем не бывает, кто не был юн да горяч. Обещаний он не сдержал.

— Ты хорошо понял? — строго повторила госпожа вопрос.

Олег хотел возразить, но женщина не позволила:

— И благодари Бога, что я не посадила тебя вместе с этими уродами. Маму твою жалко. Да, и сам молоденький еще, не ломать же тебе жизнь…

Нужные слова, такие справедливые и правильные, которые он знал всю свою ещё короткую жизнь предательски встали комом в горле. Олег молчал, как нашкодивший щенок, и не отводил взгляда от красивого женского лица. Женщина умела за собой ухаживать, и угадать её возраст было непростой задачей. Статус купчихи первой гильдии обязывал.

— И ещё, запомни нашу фамилию. Добреевы. Запомнил? Скажи, хорошая. Добрые мы люди, добро несем, весь город имеет работу и доход, благодаря мне. Надумаешь, уходить из этой помойки, найди меня, я тебя пристрою, не пожалеешь. Твоя фамилия, Рассказов, кажется. Сын телефонистки из расформированного ракетного полка на окраине города. Славная женщина. Мается одна всю жизнь на нескольких работах сразу. Тебя сначала вырастить надо было, а теперь помочь жизнь взрослую начать. Так ты помни мою доброту, мальчик. Одумаешься ещё, может, и начнешь жить, как человек, а не слуга…

Добреева добродушно улыбнулась, покровительственно потрепала Рассказова за давно нестриженый вихор, и из того, как грациозно она села за руль, было понятно, — ей абсолютно неважным было, что собеседник скажет в ответ, да и будет ли отвечать. Она была главнее всех. Выше самого Бога, которого нечестный её муженек неустанно поминал в ту суматошную ночь в райотделе.

«Слуга слуге рознь, и лучше служить всему народу, оберегая его покой, чем одному буржую, набивая его карманы деньгами, отнятыми у простых людей», — так считал, дед Олега, — советский офицер, и Рассказов мог бы сказать об этом купчихе первой гильдии, но поздно вспомнил. Через секунду о богине уже ничего не напоминало, окромя дивных звуков скрипки Ванессы Мэй, тихо игравшей в салоне исчезнувшего за поворотом топового седана.

— Постой, Олег, — Хворостов, проводив Добреевых почтительным взглядом, недоуменно посмотрел на одноклассника. — Ты что? Ты из этих? Ты в ментовку подался?

— Ну, да, — ответил Рассказов. — А что?

— И даже не в отдел по экономическим, — уточнил Виктор, усмехнувшись. — Или в гаи на крайняк… В пэпээс…

— Не могу понять, над чем ёрничаешь. Да, я в роте патрульно-постовой службы. Стажируюсь пока…

— Ты совсем того? — возмущённо перебил друг. — Ты реально не понимаешь? Это же почти низшая милицейская каста. Ты бы ещё в трезвяк влез, с обосанными, обрыганными алкашами разбираться…

— Да, ну, тебя, мелешь ерунду всякую, — отмахнулся Олег, сочтя слова одноклассника за неудавшуюся шутку. — А тебе что, Анна не говорила?

Виктор отвёл взгляд, и Олег понял, что школьный друг хочет, но не может сказать. Однако, обернувшись на внезапные крики за спиной, переспросить не успел.

— Что, проститутка?! Взял?! Сколько?! — кричал низкорослый и обычно невозмутимый Степан Краснов, схватив Жучкова обеими руками за шиворот рубахи и резко дернув на себя. — Сколько эти твари тебе сунули?!

— За базаром следи! — участковый ударил Краснова по руке и, едва устояв на больных ещё ногах, потребовал. — Пусти!

— Стёп, брось! Ну, его к чёрту! — Краснова оттащили другие милиционеры роты. — Не надо о дерьмо мараться.

— А мы и без того замаранные, и одним больше, одним меньше, ничего уже не поменяет, — не согласился Степан и вновь подошёл к Жучкову вплотную.

— Да, да, взял, — прошипел участковый, отворачивая лицо от неотступного, прожигающего насквозь взгляда. — Что? Долго ещё на копейки подъедаться? Ты не берешь? По карманам у подвыпивших мужичков не тыришь? Честный весь такой, да? Дядя Стёпа — милиционер…

— Беру! Беру, падла! — Краснов опять схватил Жучкова за воротник и, будто задыхаясь, проорал. — Но я своих никогда не сдавал! Те, у кого беру, меня не знают, я их тоже видел первый и последний раз! Они всё равно бабки свои пропили бы, и копейки до дому не донесли бы! А так никому не плохо! Все живы, здоровы! Никто не в тюрьме, не в могиле, не в больничке! Понял, ты, мразь?!

— Уймись, идиот! — ответил участковый. — А то наорешь сейчас на срок себе, а меня обвинишь. Люди слышат.

— В самом деле, Степан, успокойся…

— Харе, братан…

Краснова вновь оттащили от участкового.

— Пацаны, а в чём я не прав? — искренне недоумевая, спросил Жучков, глядя на постовых. — Я что, украл? Нет. Меня государство это дырявое вылечит теперь? Тоже нет. Нервы только истреплют, шёл пьяный не на своем участке и во внеслужебное время. И вы лучше меня знаете, что так и будет. Я своё взял. За свою боль, за смелость, что не прошел мимо, отвернув морду в сторону, когда человека избивали. Мне теперь этого бабла на реабилитацию хватит и ещё останется. Дочку хоть в институт соберу…

— Дочку?! — ухмыльнулся Валерка Самсонов. — А у Тропарева не знаешь, кто родиться должен? Дочка или сын? А то и, правда, выкидыш у его бабы будет? А ведь если бы не он с Максом, эти зверята тебя добили бы. И осталась бы твоя дочка сиротой, и не в институт пошла бы, а на панель, дальнобойщикам с гастерами подмахивать…

Жучков замахнулся на Самсонова бодожком, но взмах оказался сильным и на ногах Андрей не удержался, свалился на спину, как мешок с картошкой. Наверняка зная, что руки ему не подадут, с трудом поднялся сам, отряхнулся и, скривив лицо от пронзившей боли, выдавил:

— Будь Сашка на моём месте, он так же поступил бы. Я никому плохо не сделал.

— Нет, никому, — согласился Краснов, успокоившись. — Только двое молодых парней поехали в зону. А так всем хорошо, а тебе так и лучше всех. И не сдох, и не калека. Восстановишься. Не в тюрьме и бабла поднял. Но об этом все даже забудут. И чем быстрее подашь рапорт об увольнении, тем скорее. Для тебя же, между прочим, лучше…

— Вас забыл спросить, — парировал участковый.

— Нас не надо, мы, человеки маленькие, ничего не решаем, — философски заметил Валерий Самсонов. — А у Царя спроси, если тебе неожиданно ещё парочку административных участков навесят, и материалы тоже все тебе, и дежурства через сутки — двое…

— Не посмеет, — невозмутимо перебил Жучков. — Засужу…

— Давай — давай, — ухмыльнулся Самсонов. — Забыл, кто у нас главный коррупционер после мэра, председателя суда и прокурора. Любимый нами всеми начальник нашего ОВД. Он же в техосмотре начинал и связей у него, будь здоров. Гляди, чтобы он тебя по судам не затаскал…

— А то и под уэсбэшников подведет, — подхватил Краснов. — Ты за всю службу по материалам с признаками преступления, сколь отказных нашлёпал? Не помнишь? Царь напомнит. И поедешь к Сане с Максом, а они с тобой потолкуют, как добрые, старые коллеги. Не один пуд соли сожрали вместе, даже на одном суде вместе были, подумаешь, по разные стороны клетки…

— Да, не о чем с ним толковать. Не видите, броню накатил в три наката? — вмешался в разговор третий милиционер, Коля Ястребов. — Пошли. Нам ещё железную дорогу всю ночь охранять, а то враги захотят на Ким Чен Ира покуситься, а нас на месте нету, вот тогда точняк всех позакрывают и в специализированный нижнетагильский пионерлагерь для особо отличившихся милиционеров…

— За что? — поинтересовался Краснов, не выразив и тени изумления.

— За измену Родине, — невозмутимо ответил Николай.

— Ага, Корейской, — поддержал Самсонов шутку и рассмеялся так, будто ничего не произошло, и тяжелого разговора только что тоже не было. Почудилось.

— Пиши рапорт, Андрюша, — смерил Краснов Жучкова презрительным взглядом и поспешил за коллегами. — Э! Стажер! Чего завис?! Погнали!

Олег сделал шаг за Степаном, но остановился и внимательно посмотрел на Хворостова:

— Так что у вас с Анной?

— Пойми, Олег? — Виктор чуть замялся, но нашел в себе силы и высказал то, что считал правильным. — От жизни надо брать всё, по максимуму. Именно поэтому мои родители при бабках, и вот эта тётка на мерине, Добреева, она тоже. А твоя мамка и Анькины предки, как бы это помягче… Нужду мают всю жизнь. Но не это страшно. А то, что они и вас научили, не бороться за место под солнцем. Выдуманным человеколюбием прикрываетесь, совестью. Ты посмотри на себя, Олег. Полгода, как из армии пришёл, и нормальные шмотки купить не можешь, в армейской робе ходишь. Самому не надоело?

— Не юли, Вить. Говори как есть, спешу. — Олег оглянулся на повторный сигнал уазика, на котором приехал сюда с коллегами. — Вы с Аней больше не вместе из-за того, что её семья твоей неровня. Мы никто и звать нас никак, а вот ты с твоим отцом фигуры, прямо как вот эти вот, купчиха первой гильдии и мразёнок её, и папашка его. И этот город и ваш тоже, как и их, но не наш. Григорьевск, Витя, он только твой, но не мой. Так, да?

— А-а, Олег, не надо дешевой философии, — картинно скривил лицо Виктор. — Я её от Аньки наслушался. То нельзя, это нельзя, вот так нельзя. Тошнит от вашей правильности, Рассказов…

— Только ты забыл, что я здесь родился, — перебил Олег. — А твоего отца сюда назначили, и ты приехал к нам с родителями уже во второй класс школы. И вас здесь приняли, и тебя, и отца твоего, и всю вашу семью…

Более протяжный, нетерпеливый, и оттого кажущийся грозным, автомобильный гудок, заставил Олега развернуться и бежать к машине, не закончив разговор с одноклассником.

— Беги, беги, Олежек. Прислуживай, — ухмыльнулся Хворостов. — Детство кончилось, дальше нам не по пути. Ох, дурак ты, Рассказов, ох, и дурак. Я же тебя звал с собой…

Спустя несколько часов в непроглядной душной тьме Олег Рассказов стоял спиной к железнодорожному полотну и под нескончаемое громыхание бронепоезда главного в Северной Корее человека, пытался понять полочкам произошедшее за день. Зачем отец подростка поступил так подло? Ведь он знал, как всё случилось на самом деле. И он обещал. Впрочем, на суде его не было. Почему? А остальные, кого задержали в ту ночь? Они же не стали писать заявлений, потому что тоже признали, что были не правы. Даже тот, которого Олег и в самом деле едва не убил, а уж он-то мог бы, как никто другой — стажёр от души его разукрасил. Добрееву — младшему в разы меньше досталось, а какой шум на всю округу подняли. Но заявление в прокуратуру поступало лишь от купчихи первой гильдии. И вдруг все выступили на стороне обвинения. За сколько? Меньше или больше им заплатили, чем Жучкову? Неужели и, правда, совесть, честность, справедливость можно купить? Верить в подобное не получалось. Хотелось спать и, пристально всматриваясь в ночную тьму, Рассказов задерживал взгляд буквально на каждом кустике, дереве да часто зевал…