На руинах Мальрока

Артем Каменистый, 2018

Его номер девятый. Его задание невозможное: выжить там, где погибли его предшественники; сделать то, что не смогли сделать они. Со вторым у него проблемы: некогда заниматься ерундой, все силы уходят на выживание. Из-за этого и с первым неприятности случаются – не всегда удается выжить. Его дорога началась со смерти, и смерть продолжает следовать за ним. Сегодня ему придется сделать выбор: бесславно проиграть или в очередной раз рискнуть жизнью ради призрачного шанса на победу. Но что такое жизнь для того, кто уже привык умирать?..

Оглавление

Глава 1

Будни инквизиторов

Оглядываясь назад, на все свои двадцать девять относительно честно прожитых лет, не могу не признать — в скуке стандартной жизни имеются свои преимущества. Самое страшное повреждение организма — царапина от диванной пружины; самый большой стресс — когда, прогуляв семестр (погряз по молодости-глупости в гулянках и добывании средств на эти самые гулянки), чудом, в последний момент, разделался с экзаменами, едва не отправившись служить Родине, что в мои жизненные планы никаким боком не входило.

Хотя вру: самый страшный стресс подытожил мою старую беззаботную жизнь. Это случилось в тот день, когда я в последний раз увидел своего врача, узнав от него неприятные новости… Он тогда дал честное слово, что коптить небо мне осталось недолго. Полгода давал… максимум.

Интересно, сколько с той поры минуло? Около трех месяцев там, еще на Земле, «яйцеголовая шайка» обучала меня премудростям науки выживания, заодно напичкав голову теоретическим мусором, чертежами и схемами. Память у меня хорошая, но этого им показалось мало. Даже до гипноза дело доходило и шепчущих наушников на ночь. Информационный прессинг был чудовищным — моя и без того нездоровая голова переносила его с трудом. С тех пор у меня в черепе свалка… хотя и до этого мусора там хватало…

Сколько я здесь? Двухнедельные скитания по морю, лесам и холмам; оживающие хищники; горько-соленая вода в легких; свист стрел; звон оружия; кровь и раны… смерти спутников. Мою давнюю царапину от диванной пружины здесь даже обрабатывать не станут: раз голова не оторвана, значит, боец здоров.

Потом, похоже, я умер. В очередной раз. И опять ненадолго… о чем уже устал сожалеть.

Сколько я уже провисел на сырой холодной стене? Без понятия, в этом темном подвале время давно остановилось. Может, неделю, а может, и год…

Здесь частенько случается, что мгновение растягивается в вечность…

Да и откуда мне знать, сколько длится местный день? Иван тогда, еще на Земле, рассказывал, что, по их подсчетам, он чуть длиннее земного. Можно ли верить этой информации? Я вот не верю — половина их теоретических построений высосана из пальца, а откуда высосана вторая половина, даже знать не хочется.

Ладно, будем считать, что прошло полгода. Я успел умереть пару раз, но все еще живехонек. Точнее, живет одно из моих тел — другое, увы, отправилось на кладбище.

Хотя не факт — может, медленно дрейфует в жидком азоте с каким-нибудь секретным антифризом, залитым вместо крови…

Яйцеголовым верить безоглядно не стоит…

Кстати, об этом я местному инквизитору уже рассказывал. Из моего сбивчивого объяснения он понял лишь одно: мое старое тело умерло, а новое я считаю чужим. После этого ему пришлось долго молиться, а мне, естественно, опять страдать, сожалея о своей разговорчивости. Но не рассказать было невозможно: в этой организации умеют получать ответы на любые вопросы.

С тех пор я предпочитаю помалкивать. Стимула для откровенности нет: соловьем разливайся или язык проглоти — все равно молитв не избежать. Хотя помалкивать трудно, не получился из меня партизан на допросе в гестапо. Ну не переношу я некоторые методы местного дознания.

Молитвы — это еще куда ни шло, но вот то, что происходит параллельно им, меня очень напрягает…

Лязг железа — и мое тело опускается на цепях. Грубые лапы подхватывают, тащат, заваливают спиной на бугристую, видавшую виды доску. Опять лязг железа — руки растягиваются в стороны, вытягиваясь в струны. Болезненный удар по голеням — на них захлопывается дубовый брусок запора. Горло сдавливает широкий ошейник, запрокидывает голову назад, останавливается.

Все — зафиксированный пациент в наркозе не нуждается.

А наркоз мне сейчас не помешал бы…

— Господи наш всемогущий, молю о чудесах новых, о силах великих проявлении, о милости, о благах дарованных, о…

Я попытался сжать зубы, но куда там — воронку в рот вставили без заминки. Воронка видала виды: медь покрыта подозрительными рытвинами, будто покусанная. Не удивлен — я и сам ее частенько грызу.

Молитвы продолжаются, но смысл слов до меня уже не доходит — тело и душа едино напряжены, дрожат, готовятся… А потом крик захлебывается в горле… Точнее, в воде захлебывается…

Кто бы мог подумать, что простая вода способна на такое… Ледяная струя, запущенная с высоты палаческого роста, низвергается в медный конус и оттуда горной рекой врывается в мою многострадальную глотку. Затапливает пищевод, желудок, бронхи и легкие. Сила гидравлического удара такова, что едва тело не разрывает. Воздух из меня выбивает весь — задерживать дыхание при этой пытке бесполезно.

Когда-то доводилось слышать, что смерть от воды приятна и безболезненна. Если встречу этого болтуна, то утоплю в кипятке, предварительно сняв кожу.

А снимать буду медленно, мясо солью присыпая…

Я это на второй день пыток придумал: умолять, рыдать, стискивать зубы — все бесполезно. А вот если представлять, как мучаются мои недруги — давние и нынешние… Немножко легче становится.

В глазах темнеет… Неужели сейчас все закончится?! Неужели потеряю сознание и хоть немного смогу отдохнуть?!

Размечтался — я в руках профессионалов. Рот освобождается, доска наклоняется, переворачивается. Тело, повиснув на заломленных руках, корчится в судорогах, содержимое желудка и легких хлещет на грязный пол. Льется изо рта, из носа, из ушей. С трудом, будто через вату, слышу обрывки слов главного мучителя. Спрашивает что-то? Да какая разница, все равно день только начинается, и страдать мне предстоит до самого вечера. Сознание потерять не получилось, но, может, получится сдохнуть?..

Попробуем…

Через боль в глотке и груди выдыхаю поток отборных местных ругательств (спасибо, Тук, — хоть чему-то у тебя научился). Затем перехожу к вещам посерьезнее: угрожаю выпотрошить тех драных коз, что родили моих мучителей. Ведь не должны рогатые сожительствовать со свиньями — от подобных извращений рождаются инквизиторы и черви, что в уборных водятся.

Червей и коз мне простить могут, но свиней никогда. В этом мире к хрюшкам отношение сложное, гораздо сложнее, чем у мусульман и евреев. Я могу прилюдно надругаться над всеми церковными святынями — подобное преступление считается на порядок безобиднее громогласного подозрения в родственных связях с погаными животными.

Ну! Давайте! Вперед, ребятки! Тащите свою медную клизму! Без передышки я второй сеанс «терапии» не перенесу — сил ведь совсем не осталось. Если не сдохну, то точно отключусь!

Оплеуха слева — кого-то мой монолог огорчил.

— Урод! Это ты что — бьешь так?! Это папа тебя научил так бить?! А хрюкать он тебя не научил?!

Опять оплеуха. От души врезали — мозг едва в черепе не кувыркнулся. Но не везет, сознание не теряю.

— Стоять! — Монах повысил голос.

Это он мне или кому? И как, интересно, я встану?!

Не мне.

— Сапоги тащи! Обувайте изменника!

— Но господин инквизитор! Тяжкие увечья дозволяется делать лишь под надзором королевских соглядатаев, по приговору суда не ниже городского! А суда сегодня уже не дождаться, только завтра получится собрать, если сейчас в управу сбегать! Там ведь через канцелярию все делается, а это дело небыстрое.

Чудеса — один из палачей обрел голос. Спокойный, рассудительный — никогда не подумаешь про такого, что он способен обидеть столь замечательного человека, как я.

— Ты оглох?! Или поганцу помочь вздумал?! Отвечай!

— Что вы! Как такое подумать на меня могли! Просто порядок такой!

Голос изменился: теперь взволнованный, с плохо скрываемым испугом.

— Здесь — я порядок! И я велю: тащи сапоги!

Понятия не имею, что за обувь здесь обсуждают, и вообще мало прислушиваюсь, наслаждаюсь отдыхом, все еще пытаясь продышаться. Сутками висеть на стене в вертикальном положении — не шутка, после такого и на мокрой доске лежать в радость. Долго расслабляться не дают. С ног убирают деревянный запор, но взамен ступни заковывают в нечто металлическое и тесное. Разглядеть «обновку» не могу, но понемногу начинаю беспокоиться: похоже, инквизиторы решили применить нечто новенькое. Не верю, что мне это понравится, до сих пор они ни разу не делали ничего приятного.

— Изменник рода человеческого, в последний раз говорю тебе: поведай тайны свои безо всякой утайки. Ты все равно их поведаешь, но только с болью великой.

Вот и началось. Садист наконец перешел к тому, что его интересует по-настоящему: он ведь пытает меня не только из альтруистических побуждений. Голос инквизитора слащаво-многообещающий. Когда он так пел в последний раз, мне потом под ногти деревянные клинья начали загонять.

— Да что вам от меня надо!!! — ору, пытаясь затянуть время, — ведь ответ знаю прекрасно.

— Изменник рода человеческого, поведай про тайны ордена своего. Нам надо знать, как вы делаете сердца погани для лечения и усиления своего пригодными и как сами не перерождаетесь, свежими их приняв на тело свое. Ты принял сердце и до сих пор не стал тварью — значит, способ такой тебе ведом. Поведай его мне, и я позабочусь о спасении твоей души. А если опять лгать начнешь, то с криками жалеть об этом будешь! Говори.

И рад бы ему ответить, но — что? Я как в том анекдоте про схваченного разведчика: под нечеловеческими пытками героически молчу, не выдавая военную тайну. Он по глупости своей тайну не знал — учился плохо; а я ее вообще не могу знать.

Вздыхаю, обреченно отвечаю чистую правду:

— Не знаю я тайн ордена. Устал повторять: я не страж! Я самозванец! Меня приняли за стража, там, на побережье, и я не стал этого отрицать! Не знаю я ничего про сердце! Не знаю я, каким способом мои раны вылечили! Помню, что мечом меня ударили несколько раз в бою у брода, и все — дальше ничего не помню! Хоть жгите, хоть вешайте — не скажу ничего! Потому что не знаю!!! Вы не за того меня принимаете!!! Я не могу рассказать ничего!!! Не могу!!! Откуда самозванцу знать тайны ордена?!

— Ты все скажешь, — очень уверенно говорит инквизитор и коротко командует: — Левый на четыре оборота.

Вот теперь я понял, куда угодили мои ноги — в хитроумные тиски. И сейчас палачи начали их завинчивать. Ступню сдавило сразу с четырех сторон, загибая пальцы к пятке и одновременно сжимая с боков. Суставы затрещали, в ожидании болевого взрыва тело напряглось, выгнулось… я даже дышать перестал.

— Изменник рода человеческого, поведай про тайны ордена стражей полуденных. Поведай, пока не стало поздно!

— Да не страж я!!! Не знаю я никаких тайн!!! — почти рыдаю, понимая, что слова здесь бесполезны — даже соврать правдоподобно не получается… пробовал уже.

— Левый на пять оборотов.

Сегодня не мой день, сознание потерять не получилось. В глазах — тьма, расцвечиваемая цветными разводами и мириадами искр, во рту солено, глотку режет от перенесенной водной пытки и нечеловеческого крика, но все равно в спасительную тьму не ушел. Прочувствовал все…

— Изменник рода человеческого, слышишь меня?

Ничего не вижу и почти оглох от собственного крика. Боже, как же больно! Хрена с два я вам отвечу, лучше думайте, что не слышу. Все равно отвечать нечего…

Увы, с этими ребятами номер не проходит.

— Правый на четыре оборота.

Теперь вторая ступня напряжена, а про то, что осталось от первой, и думать боюсь. Не ощущаю там ничего, кроме монолитного сгустка нестерпимой боли.

— Изменник рода человеческого, а сейчас слышишь меня?

— С-слышу… — вот попробуй не ответь таким настойчивым.

— Изменник рода человеческого, поведай про тайны ордена стражей. Поведай, а то ведь и вторую ногу ломать придется. Тяжек твой грех, и лишь в покаянии искреннем спасение обретешь. Начни свое покаяние с малого — поведай про тайну стражей.

Я, наверное, уже полная развалина. Десятки раз сломлен непрекращающимися пытками; голодный и не выспавшийся; потерявший всякую надежду на выход из этого мрака. Но даже у развалины есть право на протест или на последний плевок в лицо. Бесполезно молчать, бесполезно отвечать, не осталось у меня больше никакой надежды. Выхода нет. Так что хватит умолять или оправдываться, остается лишь ругаться. Другого способа для выражения недовольства мне не оставили…

— Хорошо, — начинаю «каяться». — Начну с того, что я, будучи голодным, зарезал твоего родного папашу и сделал из него жаркое на углях. Я не людоед — ведь папа твой был боровом. Боров, если кто из присутствующих вдруг не знает, это свинья мужского пола. Их кастрируют, чтобы пожирнее и поласковее были. И вас, свиней, я тоже прирежу, обещаю. Завинчивайте свой валенок побыстрее, хоть все кости переломайте, но я все равно до вас доберусь. Слово даю! Как тому солдату дал, который без причиндалов остался. Он ведь тоже думал, что в полной безопасности за крепостной стеной, а теперь поет фальцетом. Вот и вы у меня запоете…

— Правый на пять оборотов.

На этот раз повезло: сознание наконец смилостивилось, погрузилось во тьму.

* * *

Сознание я в последнее время теряю нередко, и еще в первый раз узнал, что оно лишь от боли передышку дает. В остальном отдохнуть не получится, проблемы у меня возникают даже в небытие. Вот такой я невезучий… Если как нормальный человек засыпаю, то и сплю нормально (правда, недолго — не разрешают, да и неудобно на холодной стене этим заниматься); а если инквизиторы перестарались, то приходит очередь новых неприятностей.

Вдруг произойдет чудо и я выберусь из этого подвала, то трудно будет диктовать Зеленому отчет по проблемам, с которыми теперь сталкиваюсь после потери сознания. Не потому, что попугая еще найти надо, если он жив остался. Просто нет слов.

Темнота. Нет звуков, нет запахов, нет ничего. И есть ощущение, что где-то когда-то я это уже видел. Но где — не вспомнить. И еще кое-что — неприятное чувствую, что рядом, в считаных миллиметрах, разверзлась бездонная пропасть. Хотя про миллиметры я загнул, расстояний здесь тоже нет.

Зато здесь, в этой пропасти, есть кое-что другое.

Он и она? Или оно? «Что» или «кто»? Без разницы — ЭТО не обидится, даже если штопаным презервативом его назову… если вдруг сподобится на общение. Пока что такого не случалось, наши диалоги к полноценному общению отнести трудно. Поначалу вообще без информационного обмена обходилось — он будто прессом давил из своей пропасти. Вытряхнуть из тела хотел. Уж не знаю, что со мной сотворили епископ еретиков и Арисат, но инквизитор, похоже, в чем-то прав — к погибели души путь открыли. Я человек не сказать чтобы сильно уж верующий, но точно знаю, что душа существует. И ее даже пересаживать можно в другие тела. Если так, то и выгонять из них, наверное, тоже можно. И вот этот некто, который в пропасти занял позицию, и решил выгнать.

Не обломилось ему ничего. По простой причине: он столкнулся с профессиональным захватчиком тел. Ну или не совсем с дилетантом. Опыт бесплотного существования и захвата организма у меня имелся, когда сюда забрасывали, потренировался. Не помню сам процесс, но, наверное, это все же помогло… И не помню деталей нашей битвы, видимо, подсознание бережет хрупкий разум от опасных воспоминаний, но точно знаю, что победил тогда. И все — сидит теперь этот некто в своей бездне тихонечко.

Но стоит мне потерять сознание, как сразу высовывает нос и жадно принюхивается, будто все еще на что-то надеется.

— А не пошел бы ты отсюда вон! — Я решаю начать новую попытку диалога.

Все равно здесь общаться больше не с кем, да и делать нечего, а опыт подсказывает: чем дольше продержусь в темноте, тем больше отдохнет истерзанное тело. Ночью застенки инквизиции не работают, так что дневные часы надо убивать любыми доступными способами. Отдых мне очень нужен, у меня его, по сути, уже несколько месяцев не было. С того самого дня, когда узнал о медицинском приговоре. И выходных тоже не было…

Молчит. Ну и ладно, не очень-то он мне и нужен… Займусь обдумыванием сложившейся ситуации. Хотя что здесь можно обдумывать: в заднице я — такой же бездонной, как эта непонятная пропасть. И выхода из нее не наблюдается.

Вот мы и подумали…

— Ресурсы тела на исходе.

Если бы в этом состоянии можно было вздрогнуть, то быть мне со сломанной от сильного рывка спиной. Как всегда неожиданно и как всегда не в ответ на вопрос, а нечто свое выдал.

Ну что ж, не хочет обсуждать тему «пошел вон!», значит, поговорим о том, что ему интересно.

— И что ты этим хотел сказать?

— Тело истощено; ресурсы ограничены; попыток обновления ресурсов не зафиксировано на длительном временном промежутке.

— Спасибо! А я и не знал! Меня уже целую вечность не кормят, а попить удается только во время пыток водой. Оказывается, тело от этого истощается. Надо же, сколько новостей ты сегодня выдал…

— Тело серьезно повреждено. Расход ресурсов при глубокой регенерации максимален. Без обновления ресурсной базы они истощаются. В случае если тело не получит ресурсы, глубокая регенерация станет невозможной. Отказ первичной и поддерживающих систем. Некроз отключенных участков. Необратимые процессы. В настоящий момент ресурсы на регенерацию изыскиваются из резервов второстепенных и первичных систем организма. Они на исходе. Надо обнаружить ресурсы и начать их обновление, иначе тело получит необратимые повреждения. Деградация мышечной ткани. Некроз. Необратимая порча тела.

— И чего это ты так о теле моем заботишься? А?

— Тело ценное. Тело представляет повышенный интерес. Тело имеет подключение к биологическому банку данных. Происхождение банка данных неизвестно. Также имеется чужеродность неустановленной природы. Имеется сбой информационной матрицы. Подключение имеет ценность. Происхождение банка данных представляет интерес. Интерес может привести к ценности. Причины сбоя интересуют. Ценность тела — причина моего нахождения здесь.

— То есть ты здесь специально меня караулишь?

— Терминология неверна. Существовать в одиночку; наблюдать; находиться автономно, в отрыве от основного канала. Перспектива подключения к биологической базе данных. Перспектива имеет информационную ценность. Без тела перспективы не существует. Для сохранения целостности ценного тела необратимо сняты все блокировки симбиотической системы. Работа системы неконтролируема вследствие снятия блокировок. Необходимо в краткосрочной перспективе найти ресурсы для включения механизма обновления. Это первичная задача.

— Тебе тело мое надо спасти? Так?

— Сохранение целостности. Сохранение канала подключения информационной матрицы. Последующая блокировка сбойной информационной матрицы. Замена симбиотической системы на аналогичную систему с неизмененными настройками и стандартными блокировками.

— Мое тело в данный момент пытают. Ломают кости. Я так понимаю, мои новые способности, вызванные нашим с тобой знакомством, могут легко справиться с этими повреждениями, но для этого телу нужно полноценное питание. Если его не кормить, то, залечивая травмы, оно пожирает само себя. Так?

— Терминология некорректна. Использование материала второстепенных и резервных систем. Использование резервов прочности основных систем. Блокировки сняты. Симбиотическая система работает в состоянии критического разгона. Нестабильность. Невозможность контроля. Необходимы ресурсы.

— Я к стене прикован. Цепями железными. За руки. Ногами еле-еле до пола достаю, причем ноги тоже скованы. Кормежка здесь не ресторанная, да и пытают иногда. Точнее — каждый день. Не сегодня, так завтра резервы уйдут в минус, и останешься ты без перспектив на подключение к этому загадочному каналу биологических данных. Так что давай объясняй: как мне выбраться из этого веселого подвала?

— Нехватка данных. Отсутствие возможностей для воздействия на ситуацию. Контроль над симбиотической системой утерян безвозвратно. Следствие постороннего воздействия на систему. Для осуществления воздействия на ситуацию необходим доступ к телу. Для поиска решения необходимо предоставить доступ к телу.

— Ага! Вот возьму и прям все предоставлю! Щас! У прабабушки столетнего ишака доступ к телу проси. Дурак здесь только один, и это не я!

— Нехватка данных. Необходима дополнительная информация по прабабушке столетнего ишака. Отсутствие понятийной связи. Без дополнительной информации невозможно установить контакт. Невозможность установления контакта приводит к невозможности запроса доступа к ценному телу.

Я не представляю, как мы общаемся и понимаем друг друга, но теперь окончательно осознал — загадочный «темный» не столь страшен, как кажется. Дурак он, как я и сказал. Или мы с ним слишком разные… может, он меня тоже за идиота принимает?

— Слушай, ты… А тебе не кажется, что мы друг друга временами не понимаем? Тот, кто сидел в теле Йены, общался почти нормально. Начни он такую ересь нести, его бы в четверть секунды разоблачили. Я думал, что это ты и был, ведь сердце черное мне от нее досталось, как понимаю. Но теперь вот думаю, что не было там тебя. Она говорила нормально, а не так. Но тогда откуда ты вообще взялся?

— Блокировка информационной матрицы. Стандартная симбиотическая система с активными блокировками. Слепок матрицы, как маскировочная функция. Второстепенные функции матрицы, как средство усиления маскировки. Знание биологических и социальных особенностей вида, как средство усиления маскировки. Тело имело ценность. Особые функции. Исследование причин возникновения редких функций — задача исследования. Контроль за локальной популяцией носителей — вторичная задача. В локальной популяции возможно развитие редких функций за счет механизма наследственности. Задача исследования не выполнена. Сбой маскировочной оболочки. Дестабилизация блокирующих систем, вызванная агрессивным внешним воздействием неизвестной природы. Нарушение контроля. Потеря тела. Вторичная задача не выполнена. Популяция покинула контролируемую зону. Повреждение симбиотической системы. Повреждение системы связи. Некорректная смена носителя. Обнаружена новая цель. Ценное тело. Тело находится в деструктивной обстановке. Возможна потеря ценного тела. Потеря ценного тела сделает исследование невозможным. Вынужденное отключение блокировок. Разгон симбиотической системы. Исчерпание резервов. Необходимо найти ресурсы. Рекомендую предоставить доступ к телу.

Нет, не может это создание быть настолько глупым. Так ловко всех дурачило и вдруг превратилось в тупой компьютерный автоответчик. Не понимаю я его, а он меня. Думаю, система перевода, так выручившая поначалу в этом мире, сейчас дала сбой. Переводить переводит, но некорректно, вроде того же компьютерного переводчика, причем не самого продвинутого. Столкнулась с чем-то настолько чуждым, что начала чудить. Будто с перегревшимся роботом из дешевого фильма общаюсь.

— Похоже, мы друг друга не понимаем…

— Видовая система коммуникации работает некорректно. Каналы связи нестабильны. Конфликт образов и понятий…

— Это я уже понял.

— Необходимы ресурсы…

— И это понял!

Молчим. Поговорили, и хватит. Диалог, при всей его примитивности, наводит на размышления, но размышлять не хочется. Конечно, интересно разузнать о голосе из пропасти побольше, вот только ситуация не располагает. Мне сейчас о другом думать надо. У меня молодое здоровое тело, получившее полезное дополнение, легко переносит даже очень тяжелые ранения. Я фактически умирал, но тем не менее выжил, а от ран, похоже, и следа не осталось. Хотя не уверен, может, на фоне пыток такие мелочи не замечаю. Я почти бронированный робот, но гнию здесь заживо.

Надо что-то придумать… Что? Порвать цепи? Загипнотизировать инквизиторов? Пробить стену затылком? Что?! Думай, Дан! Думай!

Подумать не дали — очнулся.

* * *

Глаза открывать не хотелось, да и не стоит этого делать, если тебе в лицо водой брызгают, а воду здесь не всегда для хорошего применяют.

— Сейчас, ваша милость, очнулся уже почти.

Голос знакомый — того самого разговорившегося сегодня палача.

— Да он сдох, похоже.

А этот голос вообще не знаю: уверенный в себе, презрительно-брезгливый. Так бы говорила жаба, вырасти она до размеров лошади.

— Не, он живучий. Его хоть пилой распиливай — не помрет. Это же страж, да еще и сердце черное получивший. Видели бы вы его раны, когда к нам попал, — печень со спины усмотреть можно было. А сейчас и следа от той раны не осталось — лишь шрам розовый.

— Вижу я, что новые отметины у него появились.

— Так ведь это дознание — без такого никак. Все равно заживает быстро. Вон, на руке левой ногти вырвали, а они уже заново начали расти.

— А ноги ломать кто разрешил? Такие увечья дозволяются по приговору светского суда, а не церковного. И где светский суд? А?!

— Ваша милость, я ведь человек подневольный. Что господин инквизитор говорит, то и делаю. Вы уж у него спросите, кто на подобное разрешение давал.

— Без тебя знаю, у кого и что спрашивать!

— Простите, ваша милость!

— Совсем обнаглели! Здесь вам не империя — здесь калечить только король право имеет или слуги его, по слову королевскому! Без суда даже вам это не позволено! С Цавусом мы разберемся, но и сам в кустах не отсидишься — знал ведь, что не дозволено, но делал.

— Не губите! Ваша милость, это он приказал!

— Да не хнычь бабой, давай расшевеливай его! Вы это умеете, паскудники подвальные…

Грубые ладони энергично растерли мои уши, пощипали мочки, а затем к носу поднесли что-то настолько едкое, что до пяток пробрало.

Пришлось открыть глаза и тут же зажмуриться вновь. Подвал был освещен просто по-праздничному: двое мужиков в кожаных доспехах замерли с факелами у двери, суетливый палач со светильником в руке тычет вонючую тряпку в нос, и еще три светильника по углам развешаны. Лишь один из присутствующих не участвует во всей этой иллюминации: дородный коротышка с тройным подбородком, стоящий рядом с мучителем. Одна рука на рукояти кинжала в богато инкрустированных ножнах, второй гордо подпирает раздутую поясницу. Приодет так, что сэр Флорис, ныне покойный сюзерен бакайцев, в своем лучшем прикиде на его фоне казался бы обитателем помойки. Куда ни плюнь, или в меха попадешь, или в позолоту, или в стразы.

— Ваша милость! Очнулся! Я же говорил, что ничего ему не станется! — Палач проговорил это с нескрываемой радостью.

— Без тебя вижу. Ну и как мы его теперь забирать будем?

— Чего? Как это — забирать?

— Как забирать?! Ты болван, что ли? Не знаешь, как забирают?! Берут и забирают!

— Но инквизитор…

— С твоим инквизитором разговор особый будет! Позже! Как и с тобой! Сколько этот еретик у вас провисел? А?!

— Так мне это неведомо, я дни не считаю, да и ни к чему это мне по службе знать.

— Вот за глупость кнута и отведаешь! Некоторые вещи знать надо обязательно! Вторая неделя давно уж пошла, как он у вас закрыт, а обвинение суду до сих пор не предоставлено. Ни слова о нем вообще, будто не было такого человека. Не говоря уже о том, что членовредительством здесь без судебного соизволения занимаетесь. Раз так, то теперь он суду переходит, и уже суд, именем короля, решать будет. И скажи мне, морда тупая, как он теперь пойдет на этот суд? На сломанных ногах. А?!

— Так надо подождать, пока заживут, на нем все быстро заживает. Да и ломали мы с умом — аккуратно и бережно.

— Ну и придурок же ты! Так! Бери моих солдат, хватайте этого обломыша и тащите. Там во дворе тележку видел — вот на ней в темницу королевскую и отвезете.

— Так это, надо бы дозволение инквизитора получить.

— Инквизитор, что ли, самолично тележкой распоряжается?! Бог ты мой! Да что ж такое у вас на тележке этой возят? Алмазы? А?!

— Мусор из камер и дерьмо в подворье золотарей свозим, ниже по улице.

— Морда твоя лживая! Не рассказывай, что без инквизитора к этой вонючей колымаге прикасаться нельзя! Если ты еще раз попробуешь что-нибудь не то вякнуть, то прокатишься на ней сам. В то самое подворье или даже в ров городской. Дело уже к вечеру идет, меня ужин ждет, а я здесь с вашим идиотизмом разбираться должен.

— Понял, ваша милость. Сейчас только в колодки его закуем и отвезем в целости и сохранности.

— В колодки? И ты всерьез думаешь, что он способен сбежать?! И где только инквизиторы таких болванов находят…

— Не знаю, способен или нет, а Барука он третьего дня, когда тот ему ноготь сорванный варом замазывал, так за ладонь ухватил и рванул ловко, что запястье сразу переломал. И это в беспамятстве. А в памяти что сделать может, так и страшно подумать… Силищи в нем, как у пары быков. Сердце черное не шутка, в Империи за одно прикосновение к нему на сухой кол посадить могут, а ведь это неспроста. Кнут со свинчаткой по такому делу как благо принимают. Легко, стало быть, отделался.

— Здесь вам не имперская земля, здесь у нас народ не трусливый и все всегда по закону делает. Ну а кто не делает, того мы… Пошевеливайтесь, беременные слизни. Мой ужин стынет! Я, если холодное ем, злюсь очень, а когда я злюсь, то нехорош делаюсь. Так что не стой с разинутым ртом!

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я